— Весело у вас в подводном царстве? — спрашивает. — Ужасно весело! — отвечаю я, а сама в мыслях прибавляю: «Когда не надо жемчуг разбирать. Весело… тоже!» Но это я в мыслях прибавляю, а сама говорю: — Очень, очень весело! Поступай к нам в русалки! Хочешь? — А что вы делаете? — Пляшем, поем, смеемся! — Очень хорошо! — восхищается девочка. — Я люблю смеяться и плясать в свободное время и с удовольствием сделаюсь русалкой. Учиться много приходится? — Как учиться? — удивляюсь я. — Вот глупенькая! — смеется девочка. — Да всему тому, что на свете делается: про людей, про страны другие… про то, что было… Почему солнце светит днем, а ночью луна, и какие цветы растут в поле, какие в саду… И кто до нас жил и что сделал полезного… И про Бога, как он учит быть добрым, молиться и доставлять радость другим… — Ах, как это интересно, — прервала я девочку, — я ничего-то не знаю ни про Бога, ни про что. — Что ж ты делаешь? — удивилась она. — Разве ты не молишься? — Нет, не молюсь… и не учусь. Я смеюсь, пляшу, рыб гоняю… — А еще что? — Рыб гоняю… пляшу… смеюсь… Тут девочка прервала меня, расхохотавшись так громко, что Лилия проснулась и высунула из тростников свою заспанную физиономию. — Вот так жизнь! — смеялась она. — Смеяться и плясать, чтобы остаться неучем. Нет, не хочу к вам в подводное царство. Скучно у вас. Дурочкой еще останешься! И вдруг разом стала серьезной. — А как же без молитвы? А как же без Бога?! Ни радости тогда не будет, ни счастья! Нет, нет! Храни меня Бог от такой жизни! Мне жаль тебя! Жаль, русалочка! Лучше вовсе не жить, чем так-то, без Бога, без молитвы, без ученья, без радости. Прощай, русалочка, мне жаль тебя!
Вот есть же люди, которые смеют любить, признаваться в своем чувстве!.. Есть счастливцы, которые смело бросают вызов судьбе, которые умеют завоевать свое счастье и постоять за него! Есть и другие, что живут идеей, борются и гибнут за нее… Где же они? И где, вообще, та жизнь, повышенная, полная тревоги, полная идейного содержания? Где эти краски жизни, блеск ее, тончайшие оттенки чувств, эстетические радости? О Боже! Как тускло кругом после таких
А желаний-то, желаний сколько неудовлетворенных! Сколько сил неизжитых! Женишься, наконец… Конечно, по любви, по безумному увлечению… Только страстью и можно оправдать такое безрассудство… Хотя и тогда, в лучшие даже минуты, рассудок шепчет тебе в уши: «Безумец, нищий! Кто дал тебе право плодить нищих? Зачем добровольно лезешь в петлю?»
В России так исторически сложилось, что женская литература нескольких последних десятилетий привыкла искать свои корни в западной, преимущественно англоязычной традиции.
Чем дальше он шел, вдумчиво прислушиваясь к ритмически унылому звуку своих шагов, тем гуще становился кругом туман, и сквозь его разорванные хлопья только смутно мелькали крыши дач, верхушки деревьев, очертания колодца.
Я хочу сказать, что это лишняя иллюзия… Вы не меня любите, а прошлое наше… то, чего уж нет… Разве меня можно любить теперь? Я тупа, зла. Я вся высохла… страшная такая стала… Когда я увидала вас нынче, я вспомнила себя другою… словно покойника дорогого…
Ведь у меня после этого спектакля каждый нерв болит. Я из колеи выбита… После этого трепета там, на сцене, после этих счастливых минут, да опять корыто, кухня, больные дети, долги… А главное — одиночество… вечное одиночество…
Теперь иногда в гостях слышишь: «А читали вы последнюю статью Льва Толстого? Ту, что не напечатана еще, а по рукам ходит? Видали вы Шаляпина? Смотрели картины импрессионистов на выставке?» И так станет больно-больно… «Нет!» — хочется крикнуть в лицо этим людям. — «Ничего я не видала, не читала, не слыхала… Все это не для меня… И вот я тут среди вас, сытых, праздных, счастливых, сижу и слушаю толки ваши об искусстве… А у самой одна мысль мозжит: как извернуться до конца месяца?
