Эхо моей судьбы
стихи, песни, романсы, пародии
Наталья Тимофеева

© Наталья Тимофеева, 2016

© Наталья Тимофеева, фотографии, 2016

Редактор Наталья Тимофеева

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Огонь то гас, то разгорался…»

 

Огонь то гас, то разгорался,

Глотая жухлую листву,

А вдоль забора вечер крался

И ветра трогал тетиву.

   

Под шорох звёздной канители

И запах почек налитых,

Ночные птицы тихо пели

О наших радостях земных…

   

Весна скользила в платье белом

С воздушным током вдоль дорог,

Река по камушкам звенела,

И оживал в деревьях сок,

   

И было так тепло и ленно

В граале кратера Балкан,

Что кровь вином бродила в венах,

И без вина был сумрак пьян.

   

И не мечталось, не грустилось,

Не вспоминалось невпопад,

Лишь тень минувшего густилась,

Дымами овевая сад.

 

«Звезда горит над тьмою мглистой…»

 

Звезда горит над тьмою мглистой,

В колодце мира тишина.

Молитва к матери Пречистой

В дыханье вечера слышна.

   

В весеннем юном откровенье

Распахнут замерший простор.

Застыло вечности мгновенье

В кольце величественных гор.

   

И, словно в мягкой колыбели,

Земля лежит в ладонях сна.

Ей нежным ветром-менестрелем

Благая весть принесена:

   

Назавтра сгинет морок зимний,

Синичья даль загомонит,

И синевой гостеприимной

Её красоты осенит.

   

Взойдут, белея, первоцветы

На изумрудных берегах,

И даль, в цветение одета,

Тот час забудет о снегах.

 

«Как старый фавн, блажит февраль…»

 

Как старый фавн, блажит февраль,

Перебирая ветра струны.

Завзятый пьяница и враль,

Он чертит на заборах руны

То снегопадом, то дождём.

Раскосо щурясь на рассвете,

До нитки раздеваясь днём,

Он винограда студит плети.

Встречая аиста полёт,

Он навзничь валится на траву

И пчёлам прошлогодний мёд

Подносит на леток. Суставы

Корявых веток вкривь и вкось

Жестикулируют, судача

О том, что в мире повелось

Жить февралю, блажа до плача…

 

«Эхо судьбы моей, долгое и заводное…»

 

Эхо судьбы моей, долгое и заводное,

Словно орган, с перебором звучит вдалеке.

Тени прошедшего ум бередят, беспокоя

И не давая сегодня прожить налегке.

   

Блудная дочь, хлопочу и ни в чём не нуждаюсь.

Лучше не так, – барахла я копить не хочу…

Снова на маленьких саженцах трогаю завязь,

Ласково с ними беседуя, жизни учу.

   

Пасынки режу, жалея до боли сердечной

Веточки тонкие, их отделив от ствола…

Всё не случайно и, может быть к счастью, не вечно,

Я тоже пасынком Родины прежде была.

   

Смерть очень сильно старалась, но вслед не успела

Бросить последние в спину «прощай» и «прости».

Мёртвой водой заживила я грешное тело,

Сердце – живой окропила, и страх отпустил.

   

Ангеле чистый мой, ангеле добрый и святый,

Будь за плечом, не остави мой здешний приют.

Я позабуду со временем ад мой. Когда-то

Нас с тобой трубы небесные ввысь призовут.

   

Чувствуя крыльев твоих белоснежных опору,

Жду я прощенья пред небом, души не тая.

Боже, терновый венец Твой пришёлся мне впору.

Спасе, спасибо Тебе, – на всё воля Твоя!

 

«Затерянность, сиротство, невозвратность…»

 

Затерянность, сиротство, невозвратность…

Под этой тусклой белой пеленой

Теряет эхо звончатую кратность,

Крадясь и тихо шаркая за мной.

   

Есть у него особые привычки —

На каждый закоулок по одной.

Случись, оно на чёртовы кулички

Потащится хромулей записной.

   

Идём, идём, чего уж там, негоже

От эха отпираться своего,

Я чьим-то эхом состоялась тоже,

А из меня-то эхо – ого-го!

   

Я в молодую так звучала бытность,

Что улиц тесен мне казался крен.

И отражала всей собою слитность

Родных просторов и домашних стен.

   

Мне говорили – цельная натура!

Походка – ветер, неприступен взор,

А голос – в нём слышна колоратура

Ручья, что водопадом льётся с гор…

   

Прошли года, куда-то всё девалось,

Черты мои смягчились, голос тих,

От прежней, той, не многое осталось,

А что осталось, делим на двоих…

   

Но знаю я, тебе со мной не скучно,

Иначе б ты за мною не кралось.

Сегодня мы с тобою неразлучны,

А завтра, может, разойдёмся врозь.

   

Я заленюсь и стану чай с корицей,

На звёзды глядя, пить и колдовать,

Чтоб молодой кому-нибудь присниться,

И звонким эхом прозвучать опять.

   

Чего стоишь, шагай же, недалече

Брести с тобою нам сегодня в ночь.

Фонарные покачивают свечи

Туман белёсый, что кружить охоч

   

В предгорьях сонных. Млечная дорога

Над нами эхом музыки земной

Тревожит твердь и дремлющего Бога,

От нас укрытых белой пеленой…

 

Зеленоглазая река

 

Акварельные горы на утреннем небе размыты,

Их волнистые линии еле наметил туман…

И петляет река серебристой змеёй деловито

Меж холмистых равнин, чей убор золотист и багрян.

   

Холодна и подвижна, несёт со скалистых уступов

Свой небесный поток, в нём осенние листья кружа,

Словно пряжу прядёт облаков, отражения спутав

Ив, самшита и граба, прозрачна, чиста и свежа.

   

Ах, красавица Янтра, земное творенье святое,

Ты струишься, бежишь, унося за туманы печаль…

Зелены твои очи, а солнца вино золотое

Под напев твой качает у дна золотую кефаль…

 

«А вчера разразилась буря…»

 

А вчера разразилась буря,

Ветер окна пытался выбить,

Он трепал на дворе осоку,

Он пускался бездумно вскачь

И со всей молодецкой дури

Принимался орехи сыпать,

Заходя по-над склоном сбоку,

Разводя по округе плач.

   

Он нагнал на меня отваги

Передумать про всё, что было,

Он поплакал дождём немного

Из подбитых закатом туч…

А камин без хорошей тяги

Ел огонь не в пример уныло,

И тянуло из-под порога

Пряной свежестью с горных круч.

 

«В аллеях лиственниц заснеженных…»

 

В аллеях лиственниц заснеженных,

Где все тропинки замело,

Я грежу о краях отверженных,

Где воздух ломок, как стекло.

   

Я грежу о нездешней вольнице,

Сиянье радуг ледяных,

О необъятной светлой горнице —

Просторах гулких и пустых.

   

Там, средь бескрайнего безмолвия,

Где лишь торосы, да пурга,

Ветра подобно белым молниям

Втыкают в синие стога

   

Свои трезубцы закалённые

И дышат нежностью земной,

И вновь летят, неутолённые,

На свой невиданный разбой.

   

А здесь всё тише, бесхребетнее,

Бескровней, вялостней, теплей,

И я сама всё безответнее,

А путь мой глуше и темней.

   

Где абсолют – наперсник холода,

Алмаза крепость – силы грань,

Не может сердце быть расколото,

Как пустотой его ни рань.

   

Моё дыхание у вечности —

Один воздушный пузырёк,

Что меж землёй и небом мечется

И так от Севера далёк…

 

«Без исповеди с причастием…»

 

Без исповеди с причастием

Два года копчу окрестности.

Цветы поливаю с тщанием,

Не принятым в этой местности.

   

Здесь больше всё куры с козами,

Да огурцы над тыквами,

А я засадила розами,

Да пальмами двор утыкала.

   

Лоза моя вся усатая,

Ни дать и ни взять – красавица.

А юго-восток пассатами

Здесь очень своими славится.

   

Дожди мою крышу вымыли

Кислотами с радиацией,

Но в целом, неплохо приняли

Вальяжность мою с прострацией.

   

Живу-не тужу, чужбиною

Не мне тяготиться в старости,

Одной своей половиною

Оставшейся в давней давности.

   

Ну, что вы опять заладили

Про север и тьму могильную,

Когда я тоску отвадила

Под дробь грозы семимильную!

   

Не вспомню, когда я плакала,

Смотря на графин с наливкою…

И тайными зрели знаками

В салате сыры с оливками.

 

«Стеклянно иней сыплется с ветвей…»

 

Стеклянно иней сыплется с ветвей

Декабрьским утром, тает и дробится.

Упав на рёбра острые камней,

Он с них стекает чистою водицей.

   

Играет свет, мерцая вразнобой

Лучами льда брильянтовой огранки…

А дым свивает кольца над трубой,

И так приятно думать спозаранку

   

О том, что в этой гулкой тишине,

Среди зимы неправдашней и мглистой

Ничто не может сердце ранить мне.

Душа, в тиши купаясь студенистой,

   

Слилась с её покоем наливным

В скалистых гор укромной полой чаше,

Что стала мне прибежищем родным,

Всех дальних далей радостней и краше.

   

И что теперь грустить о прежних днях,

Где не было просвета и надежды?

В ладони лёд истаял, а в горах

Открыло солнце плазменные вежды…

 

«Мои стихи, как рыбы в океане…»

 

Мои стихи, как рыбы в океане,

В моих глубинах ходят косяком.

А я лежу у печки на диване,

И голова с ногами – босиком.

Мои стихи словами серебрятся

И плавниками колются в ночи,

А я ловлю напев аллитераций

И слушаю, как он во мне звучит.

Сопряжена с рассветом и закатом,

Я просто грежу и во сне живу,

Забыв, кем я была в миру когда-то, —

Со всеми вместе спящей наяву.

Зачем мне память – злобное отродье,

Что ковыряет сердце день деньской?

Мои стихи придут на мелководье

Периферии духа на постой.

Они очистят грешный эпителий,

Его снимая с ветреной души,

В которой снова ангелы запели

И стали чувств остатки ворошить.

На острие пространства векового,

Где мне с тобой никак не разойтись,

Будь ярче света, праведное слово!

Хранитель мой, и ты со мной молись!

Когда б во мне осилилось былое,

И стал мой взор провидчески терпим,

Мне б вознести свой глас у аналоя

И встать почти безгрешной перед ним!

Но нет пути назад в своё рожденье,

Где был лишь малый первородный стыд…

Опять, увы, пишу стихотворенье,

А сон мой грешный разум сторожит.

И плещут рыбы блёсткими хвостами

И раздувают жабры, как меха,

И я лечу проклятыми верстами

Неясных грёз на поиски греха.

 

«Нет волшебных чар у февраля…»

 

Нет волшебных чар у февраля,

Он бесплоден, этот злой колодник.

Спят под спудом холода поля,

Только ветер – севера угодник

Мчит, сминая воздух, и кнутом

Хлещет ледяным повдоль дороги,

А над ней снега летят гуртом,

Засыпая чёрные облоги.

Кое-где лоснятся зеленя

На озябшем выстуженным взгорке,

Колокольцем бронзовым звеня,

Конь с телегой, да кобель на сворке

Потащились ветру супротив

За цыганом в псивом полушубке.

Он какой-то скачущий мотив

Напевал, цыганка, дуя губки,

На телеге ехала, чинясь,

Будто королевишна в карете,

На себя примерив ипостась

Самой гордой женщины на свете.

Вот они вписались в поворот

И из глаз исчезли, только звуки

У моих оставили ворот.

А февраль студил мне лоб и руки,

Да полы завёртывал пальто,

Осыпая белым снегом плечи,

И на целой улице никто

Не спешил ему и мне навстречу…