Оглавление

1. В день святого Валентина

Матерый адвокат, высокий и дородный, Тарас Беленовский рвал на себе редкие, поседевшие волосы, гневался.

— Кто это? Никола Хряпа? Да ты должен уже по голосу меня узнавать! Баранья твоя башка, целых две недели работаешь! — кричал он по мобильнику своему юному помощнику. — Передай Телятьеву, что я на оперативку не смогу приехать, потому что еду в областной суд. Ты понял меня? В областной суд. Запиши… вот так… О, господи, кажется очередного идиота на работу принял.

В следующее мгновение сотовый полетел в стену и разбился вдребезги. Раскрасневшийся как самовар Беленовский принялся топтать осколки телефона. Потом в отчаянье заметался раненым зверем по комнатам. Он будто прозрел, его всё теперь безумно раздражало: ляповатые обои, люстры с деревянными висюльками, бездарные картины-натюрморты, желтые полосатые ковры, красные шторы, полная безвкусица. Да как он это допустил? Он чувствовал себя облапошенным, зафлаженным старым волком, точнее, оленем. Пятнадцать лет его водили за нос, пользовались им как тряпкой для ног. И вдобавок каждый день наставляли рога.

Всё, довольно. В прихожей Тарас снова споткнулся о большой букет чайных роз со вложенной в него валентинкой — сердечком. И текстом: пусть не погаснут наших чувств огни! Пусть ярче светятся они! И под этим перлом подпись: Леопольд. Кто этот чертов Леопольд? Какой-нибудь сотрудник-доходяга с её кафедры? Беленовский стал перебирать всё окружение своей жены Ксении. Но только никаких Леопольдов и близко не было. Неужели студент? На молоденьких потянуло? Или же зашифровался кто-то — Лёва, Лев, Леонид. Адвокат принялся лупить букетом по входной двери, приговаривая:

— Вот тебе Леопольд!

Ни одного рубля теперь он не пошлёт Алексею, её сыну-шалопаю в Москву. Пусть сам приучается зарабатывать, пусть вагоны разгружает на трёх вокзалах. А то видите ли нежная, творческая натура. Хочет ставить спектакли ни много ни мало — во МХАТе. Амбиции просто прут через край. Третий год он будто бы поступает во все театральные вузы. Врёт ещё: с Табаковым он на короткой ноге, и Волчек даёт прикурить на её репетициях. Ну а Ксения верит, жалеет детинушку. Вот пусть теперь сама его финансирует или некий Леопольд. Интересно, где она сейчас? Беленовский выудил из дипломата ещё один мобильник, начал жать дрожащими руками на кнопки. Ксения не отвечала.

— Она с ним сейчас наверняка! С ним! Ксюша, юбочка из плюша!

Он знает как разрулить ситуацию. Тарас метнулся к письменному столу. «Макарова» в потайном месте не было. «И сюда она уже добралась, умыкнула его именной пистолет. Вот бестия». На глаза ему попалась настенная, свадебная фотография в рамочке. Начало их медового месяца. Они с женой в Венеции, обнявшись, сидят в гондоле. Они очень счастливы. У него нелепый, наивный вид. А теперь нет для него ненавистнее существа, чем Ксения. И чёрен тот день, когда он познакомился с ней в аэропорту. Главное, она летела на север в Питер, а он в Адлер, в санаторий. И пусть себе летела бы, так нет, влюбился в неё как последний дурак. Взял билет на самолет, в котором летела Ксения.

Беленовский сорвал со стены фотографию, хотел хватить ей об пол, но не смог. Потом вообще замер, застыл на месте, услышав как щелкнул замок в прихожей. «Это она, интересно, с Леопольдом или без? А, может, это он открывает своим ключом». Тарас поднял с полки массивный, бронзовый подсвечник. «Звездану сейчас обоих!».

Ксения, моложавая, прелестная брюнетка была одна. Гримаса умиления, вальяжности сошла с её лица, сменилась ужасом и страхом.

— Тарас?

— Тарас. А он где?

— Кто?

— Дед Пихто! Твой хахаль Леопольд!

— Что?

Беленовский выскочил с подсвечником в коридор, к лифту — никого, только черная кошка шарахнулась от него вниз. Адвокат вернулся, подхватил из рук жены пакеты.

— Какой хахаль? Что здесь происходит?

— Так, вино, креветки, шоколад. А это что? — Тарас подозрительно тряс содержимое пакета.

— Рубашка.

— Леопольду?

— Нет, тебе. Какому Леопольду?

— И размер не мой, на бычью шею.

— Твой размер, сорок второй… А что здесь за свинарник, разгром? Розы… ты с кем тут дрался, милый?

— Я тебе не милый.

Тарас поднял с пола «валентинку»:

— Вот, читай и восхищайся.

Женщина только всплеснула руками:

— Это какой-то розыгрыш, наваждение.

— Пятнадцать лет дурила ты меня, водила за нос. Ты ежедневно наставляешь мне рога.

— Какие рога? Бред, бред… А кто принёс цветы?

— Да парень в красной кепке, видимо, студент, курьер от Леопольда, носастый, кудрявый такой. Кто он этот Леопольд?

— Понятия не имею.

— Ксения, лучше жестокая правда.

— Не в чем мне виниться.

Женщина сбросила шубку на кресло.

— Всё решим цивилизованно. Я оставлю вам квартиру, дачу, гаражи…

— Перестань, Тарас.

— С книжек и карточек всё сниму, отправлю Алексею, — не унимался адвокат, — продолжайте, дерите, дерите меня как липку.

Звонок и резкий стук в дверь прервали истерику Белиновского. Он воспрянул:

— Это Леопольд!

Подсвечник снова оказался у Тараса в руках. А на пороге стоял запыхавшийся парень кавказской наружности, черные глаза его метали молнии.

— Извини, отец, ошибка вышел, — выпалил парень с акцентом.- Перепутал я дома случайно. Это же семь «б» Терешков?

— Ну да, — растерянно молвил Беленовский.

— А мне надо семь «в». Отдай цветок, пожалуйста.

Тарас шаркнул ногой по остаткам букета.

— Пожалуйста… но это всё, что от него осталось. И записка. Слушай, кацо, я тебе дам денег на цветы, и сверху, если ты мне скажешь, от кого были розы? Кто этот Леопольд?

— Это хозяин мой, директор рынок Лев Иванович Боярский.

— Ясно. Родственник арстиста?

— Нет, хозяин.

Беленовский протянул купюру гостю. Парень благодарно замигал глазами, улыбнулся широко… и был таков.

— Прости, милая, пойми…

— Согласись, это уже слишком, Тарас.

— Я ведь тоже нёс тебе подарок.

— Как? — насторожилась женщина.

Беленовский вытянул из кармана брюк футлярчик.

— Вот, пожалуйста.

В одно мгновение колье тонкой змейкой обвило полную, короткую шею Ксении.

— Ой, Тарасик! — пискнула она.

— Нравится?

— Это же безумно дорого.

— Что деньги, милая!

Адвокат крепко обнял жену. У Ксении мелькнуло: «Ах, какой выдумщик Леопольд, душка, как вывернулся. Как нарядился, истинный актёр! И слова-то какие нашёл…».

2. Не уезжай

Лифт снова не работал. Высокий, синеглазый музыкант Михаил Ракитов в отчаянье даже хлопнул по исчерченной двери ладонью. Ему после работы в ресторане, подниматься на своих двоих на седьмой этаж с сумкой, набитой дисками, кассетами, микрофонами и тетрадками, естественно, не хотелось. Только никуда не денешься. Он снимал здесь, недалеко от речного вокзала, в старой блочной девятиэтажке вот уже четвёртый месяц комнату у Таисии Егоровны Семипалатовой — располневшей, резкой женщины. Ракитов откровенно её побаивался, поэтому, поднявшись наверх, осторожно отомкнул дверь ключом и прислушался. Кажется, все спали — и сама хозяйка, и две её дочери. Михаил на цыпочках прошмыгнул к себе. В его маленькой, тускло освещённой торшером комнате, был идеальный порядок. В углу желтела старая гитара, на письменном столе белели гладиолусы, а за окном сияло во всей красе августовское полнолуние. Вот она долгожданная тишина вокруг. Ракитов тут же опустился на кровать и уронил в пуховую подушку голову. Сквозь сон до него донеслось лишь ворчание Семипалатовой: «Ну, вот, опять набрался, композитор, лёг в ботинках, свет позабыл выключить, вот пропадущий».

Когда же он изволил пробудиться, то первое, что увидел — это сидящую в кресле и загадочно улыбающуюся Светлану — старшую дочку Таисии Егоровны.

— Доброе утро, — произнесла девушка дрожащим голосом, поправляя длинный шёлковый халатик, — хотя уже одиннадцать часов.

— Привет, — глухо отозвался Михаил, — вообще-то надо стучаться, прежде чем заходишь. А вдруг я неодет и всё такое.

— Простите, — Светлана густо покраснела. — Я хотела вам сказать, обрадовать вас, вам пришло письмо.

Она, обиженно надув губки, решительно поднялась с кресла и протянула конверт Ракитову. Он заметил, что последнее время эта стройная, улыбчивая девушка как-то особенно пристально и ласково смотрит на него. Зачем это, к чему? Их разделяло двадцать лет, основательно помотавшегося на волнах жизни зрелого мужчину и застенчивую старшеклассницу.

— Можно, я разогрею вам завтрак?

— Хорошо. А где Таисия Егоровна?

Светлана охотно откликнулась:

— Они уехали с Машей в зубную поликлинику. У Маши флюс.

Письмо на четырёх тетрадных листах пришло от мамы из родного села Агапово. Мама очень соскучилась, звала его домой, жаловалась на родственников и соседей, на боли в спине.«Ничего, мамуля, потерпи, — отвечал ей мысленно Михаил, — вот заработаю тебе денег на операцию и вернусь».

— Михаил Терентьевич, вы будете кофе или чай? — спросила дочь хозяйки.

— Крепкий кофе без сахара.

Ракитов по обыкновению отжался тридцать раз от пола, потом юркнул в ванну, встал там под холодный душ.«Любитель острых ощущений, музыкантишка, — ругался про себя, — тяжёлым роком от ума избавлен». Затем побрился тщательно.

А Света суетилась в кухне. Когда же Михаил Терентьевич вошёл к ней, то он просто ахнул: стол был заставлен всевозможными кушаньями, казалось, из холодильника всё вытащено.

— У нас сегодня праздник, да? Ты хочешь, чтобы я объелся, умер? — невольно вопрошал музыкант, присаживаясь, — тебя мама заругает.

— Нет.

— Не обижайся, Светик. Здесь только одной вещи не хватает. Знаешь, какой? Водовки.

— Нет, вам не надо пить, вам вредно… А мы с подружкой вчера слышали, как вы играете, поёте, — гордо сказала девушка, — окна ресторана были открыты.

Он испытывающе посмотрел на неё:

— Я был не в голосе.

— Мы не заметили. Вы так прекрасно пели.

— Да что ты, деточка, обыкновенная халтура.

— Не говорите так.

Михаил последние лет десять зарабатывал себе на хлеб игрой и пением в кафе и ресторанах. За это время он стал ироничен, холоден, привык ко всему: к похвалам, поклонницам, к хамству, хулитилям. Сейчас из-за болезни мамы его интересовало вовсе не творчество, а только деньги, размеры барышей за выступления. Не хотелось ему притворяться и морочить голову этой милой, неиспорченной девушке, которая, смущаясь и краснея, села напротив.

— Всё хотела спросить, Михаил Терентьевич, у вас есть семья? Вы не женаты?

— Я-то? Был, давным-давно. Сын, твой ровесник, служит в армии. Я теперь свободен как венецианский дож.

— А бывшую жену не видите?