Видения графа Орлова
1. Сага о Зилоте
Первые лучи рассвета едва пробивались в глубокое Иверское ущелье, натыкаясь на ветви вечнозеленых деревьев, кустарников и огромные валуны. Уставший от бессонницы, закутанный в шерстяной халат Симон Зилот сидел у пересохшего ручья, свесив голову, прислушиваясь к необыкновенному, нежному пению невидимых птиц. Он думал о том, как быстротечно, беспощадно ко всему живому время: широкий лоб и открытое, скуластое лицо его избороздили морщины, серые глаза потухли, ослабли руки, и не хватало сил, чтобы подняться.
Симона настигали самые горестные мысли и воспоминания: он потерял всех друзей и близких. Сначала Анну, которую он оставил в Кане Галилейской сразу после пышной свадьбы. Он никого так в жизни сильно не любил, как эту чистую, черноволосую, улыбчивую девушку. Затем последовал уход в мир иной братьев — за Иисусом Иаков, Иосиф, Иуда. Казнены были также Петр, Фома, Андрей. До сих пор перед глазами эти жестокие, позорные кончины на кресте. Какая-то вереница смертей. Да и его дни теперь сочтены. Похоже, что холодный грот в скале, где он укрылся от римских палачей, — его последнее пристанище. А пересохший ручей и камни — единственные друзья.
Камни казались ему необыкновенными. Он часто с ними разговаривал, исповедовался.
— Братья мои возлюбленные, — обращался он к ним, как когда-то Иисус к своим ученикам.
Голос Иисуса всегда его завораживал, спокойный, теплый и приятный. Небесный, благодатный Голос.
Зилот поднял голову вверх и прошептал:
— О, Равви! Во истину и эти твои слова пророческие: когда ты был молод и ходил, куда хотел, а теперь другой перепояшет тебя и поведет, куда не хочешь.
Два десятка лет, как и желал ты, Господи, уневестив душу свою, нес я благую весть и слово божие народам, исцелял больных и прокаженных, затуманенных ересью, язычеством и был ненавидим за имя твое. Но любовь во мне не охладела… Многим вернул я здравие душевное и телесное…
Симон замолчал, услышав приближающийся хруст веток и шум камней. Шёл кто-то из местных жителей — абазгов. Они прозвали Симона Лекарем и относились к этому молчаливому старцу с особым почтением.
