Ты хотела, чтоб я приглашал тебя чаще в кино, Потому что в кино мы на людях, и все же темно; И чтоб маме и папе твоим я понравиться смог, Чтоб за общим столом скрытно лапать тебя между ног; Я же, глупый, тебя заволакивал в каждый подъезд, Потому что безлюднее нету общественных мест, Или школьный твой фартук мочил в подмосковной росе, Да к тому же то бок, то перед, а не сзади, как все.
Это было давно, но как все я не мог и тогда. Ты ушла от меня, и ушли за тобою года. И такие, как все, наливали тебе коньяки И, на ноги косясь, через силу просили руки. И тебе изменяли, и ты изменяешь, как все, — Но не мне, не со мной – я скачу от тебя на козе. Но тебе не проведать об этом ни духом, ни сном, Ибо днем ты оседлана днем, а ночью мужем-козлом. Козлом, как все… Как все, козлом… Но зато как все!
Особым шиком считалось выпить столько вина, чтоб на сданную посуду можно было купить еще одну бутылку. Это в интеллигентном народе называлось “вторая производная”.
“Бей русского – часы сделает!” – записал лихую поговорку Владимир Даль. Верю, сделает. Если поймет, зачем они ему. Пока что ни к чему: ведь время на Руси стоит застыв, века остановились, цель невнятна, смысл потерян. Но как солнцу садиться – тихий посвист деревянной катапульты, и там, в некошеных травах и беззвучных ромашках, по вечерней росе бредут русские жены с железными посохами и белыми узелками, и умом не понять их, и аршином, конечно, не измерить.
Несчастный толстый пес, лежавший на боку, взлохмаченный, неподвижный, очертаниями своими напоминал границы бывшего СССР, такого же безнадежно мертвого.
Шибов был не очень хорошим человеком: он лил слезы по ротвейлеру больше, чем когда-то по матери, умершей от опухоли в голове; больше, чем по несчастному дяде Паше, который задохнулся от дыма, когда заснул с сигаретой в руке; больше, чем по давнему другу, которого прикончила язва желудка
