А вот город. Представим: связь с реальностью у вас возникла в конкретном месте, ее развитие было бы естественно связано с ним же, но это место стало для вас недоступным, устранено. Что вы будете делать? Ах, Львов устроен весьма прихотливо, с барочными сдвигами фактур и смыслов, отношения с ним были бы долгими. Один польский журналист говорил, что его отец с матерью родились в Австро-Венгрии, учились в Польше, поженились в Германии, умерли в СССР, а их могилы — в Украине. Они ни разу не выезжали из Львова.
Не станет оптимистом и после войны. В июне 1961‑го напишет, что надежд на Германию после 1945‑го у него не было, все было столь болезненным и угрожающим, что можно было потерять веру в человечество и желание сотрудничать: «Но именно из этой депрессии у меня вырастают упрямство и дерзкое желание продолжать делать то, что выглядит бесполезным» [141].
и что мы должны делать с тем, что не с чем сравнивать?
онятно, что у каждого, кто пишет, есть какая-то штука, добавляемая к его организму. Ну просто — раз уж кто-то пишет, то должна у него такая штука быть, чтобы писать. Скажем, у него есть какое-то облако. Вот есть у человека персональное облако — у других нет, а у него есть.
Оно как-то давит, как дополнительная часть мозга, или — со стороны совершенно не важно — вызывая необходимость его как
Будем рассматривать текст не как урок нам, но как точку зрения, а уж все остальное — окажется ее необходимыми атрибутами.
В результате подобной работы возникает нечто, что можно назвать промежуточным объектом.
Текст оказывается просто текстом — как бы заведомо вне всяких жанров и художественности, степень его условности близка к нулю (отличаясь от нуля, кажется, только из‑за самого факта его существования). Если говорить о том, на что подобная проза похожа, то пример, видимо, отыщется лишь в областях смежных: на инсталляцию, на объект, наиболее тесно примыкая к акциям — во всяком случае в том смысле, что результат текста для читателя несводим к записи текста; во всяком случае здесь существенна сама временная продолжительность текста — длительность его чтения.
автор просто не успевает отрефлексировать во время работы сам факт текста, что и устраняет какое-либо подмешивание субъективности в результат.
дальнейшем — при продолжении разработки той же системы — возникает ощущение повтора, образования нового штампа, что на самом деле может быть и не так: описав первым текстом свое место в пространстве, система в дальнейшем занимается своей детализацией (изучением мира своими средствами, что, в сущности, одно и то же).
Отвечая на вопрос об интересе и отношении прозаиков к поэзии, наш автор сформулировал свою соотнесенность с поэтическими практиками достаточно прозрачно: «В моем случае все просто: я всегда профессионально работал/соотносился (работаю/соотношусь) с поэтами, а не с прозаиками (Парщиков, Драгомощенко, Кутик).
