***
— Думаешь: ангел, так всё — предел разрешения, тело без органов? — говорил «бедовый» Михайлов, физик-недоучка, друг детства Марьи Александровны. — Ну, да — предел. Но какой? Их отличие от нас не то, что они с крыльями, или бесполые, ну, там, без этого… или вообще кастраты, а что ангел — изотропен. Свойства его не меняются, с какой стороны ни подойди. И сколько ни дели, все одно, как режешь голограмму или гидру, получишь ангела.
— А мы? — растерялась Марья Александровна, не понявшая ничего. — Люди — что же?
Михайлов захлопнул альбом с фотографией петропавловского шпиля, из-за которого и шел сыр-бор.
— А мы — анизотропны. Человек — пирамида, пирог. И тут чего только не понасовано — здоровье, деньги, квартира, даже какая-нибудь клумба под балконом. Так вот вытащи что-то одно — и всё, тю-тю, нет человека. Был и сплыл.
— А что есть?
— А то и есть — скот или протоплазма.
Марья Александровна, чья учительская память походя отсеивала заумь, на время напрочь забыла о разговоре, но вспомнила его до последнего слова, когда два года спустя тот же «бедовый», дыша перегаром, пряча глаза и путая слова, сказал ей, что Вовка пропал с семьей в Германии.
Да, вышло именно так: по страшном известии она сначала вспомнила о пирамидальном устройстве человека. Мысль, что из мира могли куда-то деться ее единственные сын, внук и, пусть нелюбимая, стоявшая ближе к остальному человеческому классу невестка, — эту мысль ее вышколенная глухота к немы
