Этьен Экзольт

Анастомоз

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Этьен Экзольт, 2019

В это время, когда все приветствует падаль, мягкотелое судеб гнилых оскопленье, рвется к власти бастард, признавая своим племенем лишь чудовищ кровосмешения сладкого, отрицая возможность сомнения, признавая знаменья всеядными.

18+

ISBN 978-5-4496-4625-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Анастомоз

Я стою у окна, вечер пью не спеша,

Ветер улицу треплет, где жмутся дома,

Меж собой не имея пространства для трав

И для злобно-крикливых кошачьих забав.

Каждый дом здесь из камня цвет имеет другой,

И бежит дева юная по мостовой,

Лужи в радугу пенит ногою босой,

Крик к луне извергая безлико-пустой.

Королевский насильник поспешает за девой,

И клешнями гремя телом вертится спелым,

Пластик матовой вьется на лапах волной,

Многоперый плюмаж восстает над главой.

И трехпалые руки уж направились к жертве,

Не успевшей согреть и двузначное лето,

И искусственный фаллос в нетерпеньи звенит,

Королевским наполненный семенем злым.

Нержавеющие растеклись миражи,

По пластинам спинным, чей древнеющий вид

Королем был воссоздан из детских обид.

Знаю я — не спастись от машины святой,

Что ниспослана к ней многодетной судьбой.

Коль была она неосторожно глупа,

Чтобы выйти на улицу в утренний час,

Значит будет ребенка носить короля,

Без надежды избавить себя от дитя.

Я смеюсь, вспоминая, что ошибались

Те машины в дождливые дни иногда,

За девичий смазливый мой лик принимая,

По мостам и каналам прогоняли меня.

Только был незаконно скользящим и ловким

Мой от стен отбивающий плесень побег,

И машины стонали, за мной пробираясь

Через узкие улицы нищенских бед.

Я скрывался от них в припортовых каналах,

Там где все за монету себя продают,

Где все черные язвы и пурпурные струпья

Обнаружили вечный уютный приют.

Здесь меня потеряет королевский насильник

Среди юбок коротких, корсетов и стали

В шуме праздном продажной и радостной твари

Коей здесь собран каждый волнующий вид,

Не забыв и про тех, кто собою манит

Только тех, кто видений не знал никогда

И кого не волнует русалок слюна,

На нее кто не тратит все павлиньи грехи,

Чтобы черною кровью с губ проклятья текли.

Я глоток совершу из бутыли тугой,

Обнищавшей под шрамом обвитой рукой.

Изумрудный янтарь мой язык обволок,

Но страдания те уж привычны давно.

Стая мыслей скупых собралась подо лбом,

Знаменуя четвертую полночь без сна.

Далеко за окном недоверчивый мир,

Воспаленными увлеченный шрамами,

Продолжает увечить себя восторженно,

Сообразно мечты ритуалам.

Разрушает и губит, сжигает и бьет,

Ни мутантов при том не щадя, ни сирот,

И соперника мне неспособный представить.

Я его превзошел, от него отказавшись,

И затворником став в краниальном огне.

Слышу стук я и звон у двери охмелевшей

От забытых любовниц гневных криков и ссор,

И вонзает в нее свою ярость топор.

Под ударами быстрыми стон издает,

Древо тонкое призрачным смехом огня,

От удара ноги щепы звонко летят,

И вторгается в келью чернобронный солдат.

Ярость криком поет сей клеврет бледнокожий,

Сапоги его с радостью злобной скрипят,

На бутылках, скользят что в паучьей прихожей,

В память о проведенных в страданьи закатах,

Обо всех не ссудивших мне нежностей тварях,

О растерянных женщинах, жадных блудницах

И коростах на их неподвижных ресницах.

Эти грузные твари в гремучей броне-

Респираторов морды, меч в потрепанных ножнах,

Там проходят, где бился, кружаясь и слетая

С торопливой блудницы высокий каблук,

Где меня оплетали, в пустоту увлекая

Змеи татуированных радостью рук.

Дуло цепляется за дерево липкое

От крови и спермы и глухого вина.

Если вспомнить, как много оно не услышало

Под кляпом искусанных пробок усталых,

Как много признаний неискренних

Вниманья его избежало,

Как можно плести после этого

Изысканных жалоб венок,

И в небо со взором неистовым

Причитаний исторгать поток.

На меня направив орудья увечные,

Обожженные мрачным огнем,

Солдаты в одеждах черных,

Под масками молчат золотыми.

И вот лейтенант, искалеченный

Шрамом поперек пустыни

Неприятного морщинам лба,

Мне бумаги отдает с королевской печатью,

И я, вспоминая свои закону

Не всегда угодные дела,

Гадаю, которое именно им открыло меня.

Неужели узнать довелось, что двенадцать

Было лет той нелепой блондинке,

Что, меня проглотив с восхищеньем,

И зевнув, и немного устало,

Обнаженная в солнечной пыли,

За мороженым открывала

Ржаводряхлую дверь в холодильник.

Иль они тайники обнаружили,

Где я прятал корень минзолы,

И стихи, непристойно наивные,

И старые с гиенами открытки.

Иль узнали, что дважды в месяц

Приходит ко мне посыльный.

С собою имеет ларец жестяной,

Где в холоде нежатся липком

Живительные эмбрионы,

Которых я готовлю с сыром.

Я забыл, что из этого может

Быть сочтено теперь преступленьем,

За что я должен буду ответить

Перед их многословным законом,

Как будто сухой его ветер

Может мысли воздвигнуть препоны.

Конверт разрываю я черным ногтем,

Лист красной бумаги тяну с королевской печатью

Неужели придется мне келью мою покинуть,

Отправится в неведомые дали,

Лежащие за порогом квартиры,

Забраться в сейф лифта серебристый,

Хранящий меня как древнюю драгоценность.

К насекомым кошмарам он меня спустит,

И крысиным доверчивым лицам,

Коими улицы полнятся нежные.

Эти в лохмотьях хвостатые беженцы

Здесь проповедуют новые войны,

Песни поют о красавицах хвостатых,

И, видя, как меня толкают в автомобиль

Шепчут, что мне не придти уж обратно.

А я, вцепившись в решетку стальную,

По-морскому взреву и завою,

И пошлю им воздушные поцелуи,

Закрою в отчаянии глаза уставшие,

Меж облаков искавшие южных

Сигнал о начале преображения,

Находя лишь шумы вырождения.

И, на черной скамье качаясь,

Я промчусь по улицам тихим.

Мотоциклы, меня сопровождая,

Расплескают свой треск многоликий,

В стекла древних домов

Вбивая его саранчою,

С крыш покатых и черепичных

Прогоняя сфинксов двуполых,

Чтобы я, одиннадцать женщин знавший

Себя королем ощутил на мгновение,

От призрачной затрясся жажды,

Испугавшись того откровения.

Город мне хорошо известен,

Мозаикой выложена карта

Районов дотла сгоревших

Во время бунтов упрямых,

Надеявшихся, что изменят

Порядок они эволюции

И права для себя впечатают

В сборник законов нелепых.

На несколько быстротечных минут

Я стану великой персоной.

Меня пронесут через город,

Уставший, унылый и сонный,

И люди, вставая у окон,

Вспыхивающих сияньем вечерним,

Гадать будут, кто был отправлен

На вечное заточенье.

С удивленьем тоскливым отметив,

Путь мой на восток бредущим,

О себе оставлю на стене железной

Пару строк, царапающих душу.

Мне жаль прекрасного моего тела,

С плечами, на которых четыре поместится кошки,

Мне жаль, что моему пятнистому члену

Не пробовать больше невинниц истошных.

Прильнув к изгрызенной ржавой решетке,

Я таю в мерцании огней проблесковых,

И пуля, что снайпером обучена метким,

С ликующим воплем бьет в шлем матовый

Мотоциклиста, замыкавшего кавалькаду —

То ему от революционеров награда

За покорность тому, кто ими признан тираном,

Но свергнуть кого не решаются,

Ибо нет среди них ему равного.

Я смеюсь, я ловким стрелкам завидую,

Каждый вечер выгуливающим винтовку,

Породистую, зоркую, сильную.

Неужели и я был когда-то подобен тем злым храбрецам

И каждый вечер проклятья

Своим посылал праотцам,

Ибо таким был завет их,

Знавшим, что силой безмерной

Будет для будущих поколений

К прошлому мрачное презрение,

В отречении от него познаем мы сладость дерзкую,

И ту гневливую ярость, которую я исповедаю

Для того, чтобы многоножкой смертельной,

От яда чьего нет спасения,

Мой дух проползал через строки,

Не поддаваясь на уловки робости,

И в мороке тьмы беспредельной

Только сам себе был светочем,

Меж слов проходил многоточием

И в танце богомола похотливого

Себя чистотой опорочив,

Мгновение находил вдохновения.

Давно уже были преданы

Мной то безумие праздное

И безобразное отторжение

Всего, что вызывает смятение.

Забыты мной гневные шрамы,

В окопах оставив медали,

Я короля почитаю с презрением,

С тем ревностно злым восхищением,

Каким должен мужчина безвластный

Мысли снабжать о самце-сопернике,

Чьей женщины привлекательность опасная

Вытягивает поллюций семя

Даже в скупой понедельник.

Об этом с тоской я думал,

Когда сквозь подземный тоннель

Машина скользнула в способную

Выдержать пророка отчаяние дверь.

В ярком страхе неоновом

Меня выталкивают прочь,

Ведут по затхлым коридорам зеленым,

Пахнущим крысиной печалью.

Вторгают меня в залу,

Пустынно-златую, черепами стены прикрывшую.

Упираются они в пол клыками алыми,

Рогами — в лепнину потекшую.

Здесь, на черном троне крылатом,

Посреди чистоты благоуханной,

Наша общая светлая матерь

Сидит, отвращеньем объятая,

Ко всему в этом мире живому.

Платье красное кружевное

Широкими расходится юбками,

Рукавами вспухает пышными,

Но груди прикрыть находит излишним,

Всех нас вскормившие когда-то.

Их лучезарная плоть белолунная,

Потеряла все вены и пятна,

Мягкая, корсетом возвышающим вздутая,

Как фотографии неумелых любовников

Притягивает к себе недоступное.

Рядом с ней однорукий полковник,

Конечность потерявший когда король

Застал его в свинарнике каменном

Со своей плодовитой женой.

В фекалиях свиных валяясь,

Одетая в подвенечное платье,

Любому себя подставляла,

Особенно предпочитая

Тех, кого муж ее презирал.

Был полковник среди них девятым,

Шесть раз королевские приняв проклятья.

Трижды обвиненный в соитии с бунтовщиками,

Дочь свою продавший революционерам,

Не получив обвинения в измене,

Поскольку была она некрасива,

Он стоял позади королевы,

По запястье погрузив в нее руку,

Надеясь на призрачное истечение,

И ничуть не желая восхождения на трон.

Был застигнут находчивым королем,

От каллиграфического доноса

Получившим кружевное намерение,

И меч, сокрушавший драконов,

Прерванным обозначил совокупление.

Средь королевских стратегов лучший,

Полковник избежал заточенья,

И был отправлен на острова южные,

Для мятежей коралловых подавления.

Вернувшись только тогда в столицу,

Когда сам король погрузился в кокон,

И постель его необъятная,

Беззаконный объяла холод.

Стал теперь он королевы спутником неотвязным,

Коего считала она прекрасным,

Совету его внимая каждому,

И силу полков, ему верных,

На праздничных площадях принимая

Парадом глумливых забвений.

О короле все же не забывала,

Все вокруг ей напоминало,

Что причина она угасанья и зла.

Ведь с тех пор, как супруга ему член отсекла,

В королевстве все хуже и хуже дела,

И все меньше плодов нам приносит земля,

В шахтах больше для нас нет мечтаний угля,

И уран не желает облучать нас зазря.

— Здравствуй мать моя, ярость,

Здравствуй мать моя, гнев.

Все слова твои словно

Песни злобной припев,

Что поют дезертиры, подпевают лгуны,

И те твари, что прячут своих чад от луны.

— Здравствуй сын мой и враг,

Мой любовник и змей,

Величайший мой дар для пустынных земель,

Разрушитель оазисов, враг миражей,

Взор чей радость пленяет ждущих спину ножей.

Я тебя призвала, как бывало и раньше,

С той же целью и с той же наградой.

Вижу я, ты все также и пьян и неряшлив,

И, надеюсь, к насилью не менее склонен,

Ибо сон мой тревожен был и недоволен,

Тем, что вскоре придет с разрушительной болью.

Есть опасность для всех, кто в моем королевстве

Жить желает в безропотной радости тесной,

И исходит она от бастарда, что был

Эти годы от наших ищеек сокрыт,

И теперь на радарах лишь проявился,

Так как прочь изошла его злая невинность.

Я решила отправить за тварью тебя,

Должен быть уничтожен тронолюбивый,

Чтоб ничто угрожать в мире сем не могло,

Той, кто тело твое без нужды породила,

И не мог он задумать ночного сверженья,

Равно сотне других потерпев пораженье.

Королевская кровь в его венах течет,

И оружьем особым будет он устранен,

Я отправлю тебя к мудрецу, что когда-то

Королю был любовником, другом, солдатом

Преуспев в сладострастных и мягких уменьях,

Награжден колдовским был тогда револьвером

Из руки короля механизм получив.

В барабане семь пуль сей хранит серафим,

Тех, что могут отродье убить королевское,

Если будет стране угрожать оно бедствием.

Сей старик тебя ждет в своем логове смрадном,

Много лет он его уже не покидает,

Говорят, что питается плотью лишь женской,

Собирает коллекцию гильотин,

Что находит чуму безутешно прелестной,

И мечтает вернуть ее в горестный мир.

Ходят слухи, что сам он — королевский бастард,

Но король много лет посмеялся назад

Над словами о том, отвергая их блеск,

Сохраняя соратнику жизнь и успех.

А оплатой тебе будет радостный год,

На который ты наш потеряешь надзор,

Избежишь ты преследований и арестов,

И внимания неугомонных гвардейцев.

И любой твой проступок в указанный срок

Будет тут же забыт и потерян,

Всех любовниц твоих кровеносный поток

И твое утверждение зверя,

Что тела их терзает, как прежде мое,

Для закона останется мягкой игрой.

— Ты исторгла меня в этот мир для потерь,

Мне по прежнему снятся твои плоть и постель.

Твоя грудь как вулкан, облака-поцелуи,

Привлекает к горячей вершине тугой,

А кровать твоя — храм, должен где побывать

Каждый в жизни своей верноподданный твой.

За убийство хочу ложь меж бедер твоих,

Снова сладость твою с изумленьем вкусить,

Ощутить твои губы на святом напряженьи,

И в тебя совершить неземное вторженье,

Меж твоих ягодиц изверженье свершить,

Знаменуя отказ от чудес размноженья.

Я устал для всех прочих невнятных растрат,

Твои прелести только мой пламень манят,

Мне нужны нынче тонкость и невинности мрак,

Тонкой талии блеск, рифмы ловкая грань,

Я свершу с наслажденьем, что ты ждешь от меня,

Если вновь ты во мне возродишь короля.

— Миновали года развлечений и страсти,

Расцвели мандрагоры в полуночных садах,

Мне в твоих больше нет наслажденья объятьях,

Я не вижу тебя в изворотливых снах.

Лучше я пересплю с трупом сладкочервивым,

Прокаженным отдамся, мудрецу, палачу,

Чем позволю себе перестать быть брезгливой,

И в себя полукровку я вновь допущу.

Злость меня обнимает, кровью жаркой полна.

— Если так, то прошу твоего молока,

Чтобы сил его пряных мне позволила ярость

Превзойти в неминуемой схватке врага.

И сжимает она королевскую грудь,

В губы ткнула мне черный упругий сосок,

И закрыл я свои в восхищеньи глаза,

И заполнил мой рот животворный поток.

Вязкой жидкости горечь раны полнит мои,

Грудь, конечности и возрождает огни,

Утонувшие было средь дней безутешных,

В распорядка уныньи пустом и прилежном.

Снова стал я к безумью готов соблазненья,

Одолев суетливый тайфун обновленья,

Разорвавший на клочья мою злую судьбу.

Ухмыляясь, меня изучает полковник,

И в глазах его похоть с тоской верховодят.

Распаляя себя, он склонился вперед,

Грудь вторую сжимает, пытает и мнет,

Скалит он недовольные волчьи клыки,

И сосок между пальцев зажимает в тиски.

Неужель было мало несчастий и бед,

Неужели насильников стал удачным проект,

Королевское семя жизнь зачало вовне

Восхищенного лона и снова войне

К нам придти предстоит, чтобы маршем и гимном

Наши были озвучены окопы-могилы.

Два гвардейца меня провожают в гараж,

Здесь позволено взять мне любой экипаж.

Полицейский «фрегат» взор мой очаровал,

Что в углу за броней чернотелой застрял.

Его ржавые крылья, его мятый капот

Время помнят моих громогласных забот.

Много раз видел в зеркале я машину сию,

От погони спасаясь во тьме и хмелю.

Я занять пожелаю с другой стороны

Место полное злобы и жадной вины.

И сажусь я за руль костяной и резной,

Трепет древней машины возрождаю живой,

И на пыльном стекле пули быстрой следы

Возбуждают во мне боль мечты бунтовской.

Проведу я фрегат по спирали бетонной,

Наслаждаясь рычащей его прямотой,

Он прорвется на улицу из двери укромной,

Тишину ослепив двуязыкой тоской.

Промозглым утром тем туман скребет о камень,

Из желчных фонарей высасывает пламя,

Любовный бьется стук о сомкнутые ставни,

Сто тысяч извращений недвижность штор скрывает,

Взошло светило над стеною городской,

И восход расплывается гнойной слезой.

Я себя тороплю, с каждым днем в этом мире

Все становится меньше привлекательных дев,

Года будет с излишком, чтобы всех их измерить,

Выбрать самых всех спелых для мрачных утех.

Я боюсь, заржавели стальные оковы,

Плети спутались, переплели все хвосты,

По укусам разноцветные кляпы тоскуют,

Латекс ждет возвращенья лубрикантной весны,

И как звери, чью силу хозяин смиряет,

Прячут ярость свою в неприметном шкафу,

Вечнотвердые фаллосы — злобные твари,

Рвутся нежной добычи разорвать красоту.

Года хватит с лихвой насладиться насильем,

И дары принести всем богам опостылым,

И никто не посмеет отобрать у меня деву,

Коли словом своим защитит королева.

Я смогу очищенье во тьме обрести,

И себя от унылых страданий спасти.

Мимо свалки проносит меня мой фрегат,

От которой исходит вдохновляющий смрад,

И грифоны облезлые, разрывая мешки,

Крыс разгоняют восхищенными воплями,

В исступленной досаде крича друг на друга,

Клювы в трещинах древних стучат суетливо,

Обвисают на них презервативы

Волочатся в объедках ободранные крылья,

Перья сломаны, глаз опорочен бельмом,

Хвост облезлый по грязи бьет в неистовстве злобном,

Спор за тухлое мясо стал столетней войной.

И разносится клекот над трассой пустой,

Нет ни ярости в нем, ни тоски о былом,

Много лет уж бесплодье терзает их гнезда,

Вырождение их увлекло мелкокостно,

И все чаще птенцы небесам неприятны

И коротким крылом грязь взбивают в канаве.

Под сиденьем, что справа блестит от меня,

Чемодан есть из тех, где обычно хранят

Воспаленные тайны империй изгнивших

Или письма, что жены неверные пишут.

Поворот миновав, я коснулся замка,

Но моя для него не подходит рука,

Возмущенно кричит он о горестном взломе,

Голос кажется мне неприятно знакомым.

Но уже нахожусь я у нужного дома,

С изумленьем взирая на высокую стену

Из пригодного для бомбоубежищ бетона.

И венчает ее вся в колючках спираль,

Вынуждая защитное поле мерцать.

Пред фрегатом открылись кружевные врата,

Волоски на руках поднимались когда

Электрический вал с дрожью я превозмог

И немало погибло бы юных солдат,

Если штурм пожелал бы занять сей чертог.

Механических стражей полон выцветший сад,

Их орудья на солнце усталом блестят.

Провожает меня их внимательный взгляд,

Глаз кошачьих придирчивый морок плывет

И зовет и манит и сжигает живьем.

Прозревают они всех опасностей блеф,

В постижении мудрости пуль преуспев.

Мне известен район сей, здесь часто бывал

Я когда знак на жертвы свои помещал.

На плече приносил деву я обнаженной

И сознания благоразумно лишенной,

Чтоб на грудь ее черного поместить паука

И пока она бредила в кожаном кресле,

Обретая в себе арахнида бесчестье,

Я мечтал о грядущих златых временах,

О кометах падучих и сна панацее,

И о смерти прекрасной моей королевы.

Открывает мне дверь юный воин нагой,

Член упругий цепочкой обвит золотой,

Кольца ловко проткнули соски и пупок,

А в глазах удовольствия мрачный исток

Все хранит свои нежные латекс и сталь,

Черной кожи тоску, соблазненья янтарь,

Где с улыбкой пустой недовольные страсти

В пресыщенья жестокой печали увязли.

Светлой прядью небрежной смущенно прикрыт

Глаз насмешливо-чистых неземной малахит,

Ногти черные вдвое длиннее моих,

На запястьях оковы из кожи блестящей,

С томной стали кольцом, наслажденья манящим.

И щипцами изъедена бровь золотая,

Увлеченный порок ей изгиб предлагает,

И в движении губ поцелуев межлунных

Пыль сияет в восторге штормов многоструйных.

Я за ним перешел в холла сумрак туманный,

Где средь пальм притаились орхидеи-мулатки

И меж люстры подвесок обвисло-хрустальных

Бьется свет в исступленно-глумливом припадке,

Статуй мраморных стража под аркой стоит,

И колонн маслянисто мерцает гранит.

В том тропическом мареве юная плоть

Словно злой лихорадки виденье плывет,

И качает бедром, бледной нежности морок,

За собою манит под оборванный полог.

Возлежит на кровати в три шкуры медвежьих,

Под шелками, вобравшими ровность прилежно,

Узкоплечий старик в парике чернокудром,

Замер он в созерцаньи потерянно мудром.

У изножья его на огромном экране

Отрок длинноволосый, в тенях и румянах

Растирает по члену чужому помаду.

О тестикулы бьется локон златотугой,

Губы черные пенной исходят слюной,

Тонких стая цепей член сжимает собой.

— Я тебя узнаю, королевский бастард,

Сын владычицы — шлюхи и роты солдат.

Ты к предательству склонен как солнце к затменью,

Сохраняешь его ты забывчивой нефтью,

Удивить нас желаешь бесподобным явленьем

И людей о себе с отвращеньем заставить

Говорить словно ты есть предвестник страданий.

Униформу на твоем обесчещенном теле

Алхимических войск лицезреть мне приятно.

Сам служил в них когда-то, управляя големом

И сжигая врагов философским напалмом.

Сей мундир я нашел в доме рыжеволосой,

В перерыве меж наслажденьями громкими,

Ожидая, пока к ней, опутано-сонной,

Сознанье вернется, неуверенно-робкое.

Плыл за окнами белым соглядатаем холод,

Между щелями окон хвалебные оды

Пел потерянный вьюгой ветер смурной,

Восхищаясь тому, как кричала и выла,

Юной прелести дева, терзаема мной.

Одинокой оставив, на восток был отправлен

Вслед за братом отец усмирять наглецов,

Пожелавших отнять у королевства

Несколько изувеченных тьмой островов.

Я открыл шкаф рассохшийся, глухо скрипевший,

Где меж платьев, сорочек и кружев распутных,

Сей мундир пребывал, отдыхая от битв,

Весь в ожогах и шрамах, упрямо-беспутных.

Без погонов и знаков различия,

На петлице гомункулус сворачивается,

Происхождения святые таинства

Глумливой усмешкой в нем отзываются,

Подвывающей от мира сложности.

Наград же к мундиру тому не имелось,

Без намеков он на милую доблесть былую.

И когда я его без стесненья примерил,

Оказался он мне и приятен и в пору.

Подношу я к лицу эту грубую ткань,

Запах ртути ничем из нее не изгнать,

В сердце бьет он как яростный мизерикорд,

И о лунных степях мне с восторгом поет.

Перед зеркалом шатким, янтарно надтреснутым,

Я себя созерцал, наслаждаясь виденьем

О батальных мечтах и чудесных раненьях,

Отвлеченный лишь девы стоном сдавленным,

Под кляпом между разбитых губ вставленным.

Рад теперь я, что оставил себе сей мундир неряшливый.

— Я пою твою мудрую доблесть, воитель

И память о прежних твоих совершеньях,

С королем проведенных великих сраженьях

Как поет о последней мечте осквернитель.

Но твои все в былом дни всевластных восторгов.

Мне оружье отдай и я путь свой продолжу

К разрушенья и счастья искрометным истокам.

Мне отродья нужна королевского смерть,

Сладострастья зайдется тогда круговерть.

Тут солдат захрипел, в ноздре его задрожал трубка,

И кровавая капля к подбородку метнулась.

Входит юноша вновь, но чулки на ногах,

Туфли на серебристых плывут каблуках

И платформою бьются с тоской друг о друга,

В руках у юнца золотая шкатулка.

Преподносит ее мне с улыбкой лукавой,

Дар я сей принимаю, чемодан отпустив,

Он на пол запыленный обронился устало,

И старик, звук услышав тот, словно воскрес.

Направляет к нему свой когтистый он перст.

— Знаешь ли, что в себе сохранил сей сосуд,

Память древних времен и забывчивых войн.

То советник героев, знаний вечных хранитель,

Генералу пригодный и ревнивому мстителю.

Алхимическим ядом напитанный разум,

В подземельях дворцовых сотворенный секретно,

И особым затем королевским указом

Был сокрыт, ибо к власти стал он неприветлив.

Смех сбивает мой пыль с юных фавнов фарфора,

С пастушек и собак и хищных птиц хрустальных.

— Значит, эксперимент сей удался,

Разум мыслящим и живым оказался.

Искривляя губу, ухмыльнулся юнец,

Вскинув бровь, зубки острые мне показав,

Сколько тварей, нелепо подобных ему

Я на разных постелях в мире сем растерзал.

Тянет руки старик к чемодану тому,

Я к солдату с почтеньем его подношу,

И одним лишь дрожащим прикосновеньем

Он все тайны раскрыть произвел повеленье.

— Отпечатки мои наш король разместил

Во все списки, что требуют призрачных сил,

До сих пор все машины смиряют гордыню

Перед волей моей с нетерпеньем учтивым.

Сохрани ты его до опасных времен,

И совет он тебе мудрый свой произведет.

В мутной жидкости мозга хранит сей конструкт,

Содержатель фантазий и спутников друг,

То что может спасти в час случайности дикой,

И когда станет случай как яростный зверь.

Я закрыв чемодан, возвращаю к ногам

Его тяжесть, вниманье которой отдам

Много позже, когда я останусь один,

И смогу ему радость свою уделить.

Открывает шкатулку юнец — мракодел,

И оружье извлекает с улыбкой лжеца,

Рукоятью направлен ко мне револьвер

И сияют на ней два сребристых крыла.

Я тяжелую сталь принял с лаской сухой

И ее произвел барабанный разлом.

В алом бархате гнезда патроны нашли,

Ожидая мишени, как черви — весны.

Тонким золотом манит бессмертный поток,

В их потерянной страсти, в их расслабленной неге,

В упоеньи живучем раскаленном и томном,

В тонкой нежности гильзы, цветами обвитой,

В искаженьи металла мечтательно-ломком,

В острой пули томленьи упоенно-безрадостном,

В сладострастном мечтаньи убийственно-легком,

Вижу я наслажденье многолетним забвеньем.

Шесть изысканных братьев,

Древних воинов тень,

Имена гравировкой расплылись на боках:

Изабель и Ланкон,

Марибель и Дормант,

Кларигон и Жадор,

Все к услугам моим.

Мои пальцы как страх,

Что в сон девы невинный

Проползает виденьем насилья тугим,

И проснувшись, с тоскою она вспоминает

Руки сильные тех полновластных мужчин.

Ногу правую юноша чуть отставляет,

Туфель бьются платформы,

Накладные ресницы плывут в переливе,

Ногти черные воздух ревниво царапают,

Словно спину любовника скользкого,

И по лаку шкатулки истерзанной

Со страстью скользят ревнивой.

Возвращую в ларец я святой револьвер,

Ускользает закон,

Словно память о страхе,

Как потерянный принц

Средь усталых пустынь.

Я предвижу потери,

Гнев нагой революций,

Крах безмозглых мечтаний,

Изверженье ножей.

Шесть могу я убить жаднооких бастардов,

Их уменьшить число,

Радость в мир принести,

Королевскую кровь в нем слегка поумерить,

От насилия скучного многих спасти.

— Путь твой дальше ведет,

К городам погребенным

Под забытых страданий

Сладким пеплом златым,

И в далеком и гневно-пустом мнемограде

Ты найдешь свою цель

Среди мрачных руин.

Захрипев, головою старик потрясает,

Воздух пенится возле широких ноздрей

Руки в воздухе бьются, смертный вдох отгоняя

И бросается к тумбе веселый юнец,

Перед ней на колени он падает ниц.

Радость губ его блещет благодарным весельем,

Извлекает он ампулу с золотым содержимым,

И стальной из футляра выбирается шприц.

Простыню сдернув на пол, обнажает он тело,

Что остатки от силы былой сохранило,

Грудь собой покрывает шрамов хрупкая вязь,

И вонзает иглу в воспаленную вену,

Языка кончик высунув, ящер злобно-веселый,

И немедля старик обмякает, смеясь,

И тремя сокращеньями член поднимается,

Словно знамя над вражьей столицы дворцом.

И забравшись к нему, обхватив его бедра,

Но взирая с усмешкою лишь на меня,

Влажный рот свой юнец раскрывает хищно,

Плоть героя в себя с наслажденьем вбирая,

Обещая немало тому, кто из этой обители

Его нежную радость пожелает похитить.

Только я уже вышел, от цветов задыхаясь,

На далеких растущих гнилых островах,

И питаясь их силой, для сознания гибельной,

Возбуждающей ярость в обезьяньих сердцах.

Ароматы бредут в темноте благодатной,

Кружат голову лаской угрюмо-умелой,

И усталой мечтой на листе пыльном

Муха красная, крылья поджав, вырезает чужое имя,.

Прочь из этого замка,

Обольщенье отринув.

Вновь на трассе взвывает

Фрегата турбина злорадно,

И шоссе, что уводит меня к мнемограду,

Восхищает тоской зачумленно-пустынной.

Чемодан драгоценный

Под сиденье я спрятал,

На коленях шкатулка

С револьвером дрожит,

В небе тени плывут

Перепончатых крыльев,

Неподвижный размах разогнал облака,

Карнодонтов бездомных

Длинногривые стаи,

На обочинах падаль

Ищут среди сгоревших автомобилей.

Под широкими шинами хрустят трилобиты,

По путям проплывая своих вечных миграций,

В дымном воздухе мечутся

Гнойные призраки

Неизвестных науке

Иноземных субстанций.

Древних роскошей лоск

На рекламных щитах

Обещает мне вымерших похоть даров.

Я к признанью намерен,

Что минувшего ярость

Своей властью привлечь

Может мысли мои

Только пусть не коснется она

Тех сомнений игривых,

Ставших плоти моей

Милым смрадом безвольным.

Все вокруг есть прекрасная, мудрая грязь,

Неземная тоска как пустая напасть

Пробирается в кость, опорочив надежды,

И унынья вечерняя бредит слеза.

Целый мир, что растерт

Между бледных ладоней,

Избежавших мозолей

Не сумеет признать.

Сердцевину изгнившую

Заменил уж давно в нем

Колдовского обмана

Змей пугливых клубок.

Не трясутся уже от отчаянья горы,

Реки мутным потоком не крушат берега,

Не сжимаются бури от сладкой истомы

И солдат не мечтает опорочить врага.

Девы ночью не стонут, о красавцах мечтая,

Жены пред незнакомцем не снимут с улыбкой одежд,

И сияние северное, хвост изгибая,

Отгоняет знаменье огнестрастных комет.

Все, что в прошлое нас увлекает безрадостно,

Не желая прозрений прогресса мучительных,

Было согнано в город сей тягостно мрачный,

Сокрыто за его серыми стенами.

Знаки магические побег не допустят,

Ретроградов успешно сдерживая,

И тех, кого король не желал уничтожить,

Сохраняя разнообразие вида.

Были сосланы все под плоские крыши,

И благодарно стали забытыми.

Домов низких, украшенных письменами варварскими,

Коим не одолеть королевских печатей,

Лабиринт меня кружит болезненно

И все улицы мне кажутся праздными,

Все дома словно склепы нелепые,

И толкутся вокруг их жители,

На машину мою взирают с ненавистью,

Плевки на асфальте рубиновые оставляют.

Угрюмые их уродливые лица

Навеки затаили обиду.

Одежды старые и грязные,

Лохмотья, что были мундирами,

Подпалинами чаруют жирными,

Как будто то камуфляж,

От увлеченных спасающий гневителей.

Проститутки в юбках кожаных,

В чулках кружевных и рваных,

Следят за мной настороженно,

Опасаясь, что прибыл я за данью,

Чумы увлеченный посланник,

Сборщик королевских податей,

Продавец гонореи и сифилиса,

Кем плоть уж давно позабыта.

Не манит юность вздорная,

И только монеты златые

Возбуждают плоть непокорную.

На улицах, тленом искусанных,

Крысиными почестями радуют

Перевернутые баки мусорные.

Бродячие псы в споре трясутся

Над уличной девки телом.

Одежда ее разорванная,

Обнажает плоть пожелтевшую

От стаи болезней изысканных,

Глаза же закрыты милостиво,

Не видят зверей неистовых.

Мне жаль ее светлые волосы,

На которые псы испражняются,

Мне жаль ее груди тяжелые,

В которые впиваются их клыки гнилые

На площади пустынной и круглой

Мусором блеклым усыпанной,

Памятник королю воздвигнут,

Тех времен неприятно старинных,

Когда он насекомыми восхищался

И глаза его блеском фасеточным

Обращаются с мольбой к закату,

Прося, чтобы все обесценились

Неуместные воспоминания.

Я дом нахожу, когда солнце

Уже не видно над кривыми домами.

Здесь пахнет королевской кровью,

Все хищными заросло цветами.

Машину остановив на пустыре стрекучем,

Где жуки-гиены дерутся

В высоких травах колючих,

И прячутся самцы крошечные,

От похотливых самок паучьих,

Чьи тела, огромно-упругие,

Убийственной страстью созрели

И жестокую властью порочною

Грядущие страхи сжирают,

Как будет самец ими

После совокупления съеден.

Чуть позже с матерью также

Поступят прекрасные дети.

Я восторженно им завидую,

Мне хотелось бы вкусить плоти,

Женщины, что меня породила,

Пожрать ее в соусе сладком,

Мир отнять у печалей постылых.

В мечтах о тех яствах изысканных,

Я в броню облачаюсь легкую,

В багажнике мной обнаруженную,

Из пластин составленную черных,

Украшенных бабочками вымершими.

На каждой вид другой обозначен.

Махаон или парусник ядокрылый

Защитить меня обещают

От пули веселых усилий.

На плечи прилажены латы,

Я чувствую себя неуязвимым.

Ремни затянуты туго,

Мне жаль, что без шлема гривастого,

Облаченью сему соответствующего,

Останется голова непокрытой.

В руке моей правой дробовик,

Левую ласкает рукоять серафима.

Ступени лестницы узкой

Я миную со стуком глухим.

Мимо знаков шаманских,

Призывающих духов пагубных,

Защищающих от представителей власти,

Ее похотливого наблюдения,

На меня не оказывающих действия

По вине моего происхождения.

Все вокруг выглядит древним,

Меж окурков тараканы янтарные

Последнее нашли пристанище.

Муравьев неуемные стаи

Пути вечные тянут

На братское свое ристалище

За добычу ту богатую.

Дверь мне нужная на этаже верхнем,

Черная, изувечено-ветхая.

Глубоко вдохнув воздух затхлый,

В промежутке между мерцаниями лампы,

Поощряющей все страхи неоновые,

Я дверь выбиваю подошвой тяжелою,

И врываюсь в темную прихожую.

Взгляд мой, привычный к увиденному,

Замечает в комнате слева

Девицу, на животе лежащую,

К стальным трубам прикованную,

Нагую, в шлеме собачьем,

Ко всем наслажденьям готовую.

Дверь в комнату справа закрытая

Легко поддается ботинку подбитому

Сталью под лунным светом ржавеющей.

В пыли нелюдимой той кельи

Мужчина в маске кинолюбивой,

Пузатый, растерянно-грузный,

Руки мягкие разводит в стороны,

И смеется под кожей черною.

И говорит, живот свой пухлый

Почесывая лениво.

— Кем бы ты ни был, охотник,

Ошибся тебя пославший.

Твое оружие безуспешно

В мою плоть будет вторгаться.

Не убьет меня ни пуля,

Ни клинок твой, ни яд, ни пламень.

Опусти лучше ты убийство,

На колени передо мной падай,

И тогда минут чрез пятнадцать,

Будешь ты жив и свободен.

Потирает он член короткий,

Возбуждает себя неуверенно.

— Не простой я убийца потерянный,

Я послан к тебе королевой.

И на шаг отступил он к окну потрескавшемуся,

Руки вскинул, головой качая неуверенно,

И серафима пуля поспешная,

Кларигон, вдохновитель обмащиков,

Взвыла, стекло пробивая вслед за черепом.

Обрушилось на подоконник тело,

Сокрушая его под собою,

Отдаваясь смерти несмело.

Кровью маска забрызгана,

Окрасились ею серебристые молнии,

И все же я пульс проверяю,

Обретая убийцы покой.

Прислушиваясь к окружению,

Стою я, к битве готовый,

Но никого не волнует выстрел

В этом отшельников доме.

Я слышу музыку буйную,

И женские стоны страстные.

Радость, сговорчиво-юная,

Веселыми манит проказами.

Иду я в соседнюю комнату,

Девица хрипит и трясется,

Мужчину чужого чувствуя.

Стальные оковы бьются

О трубы изножья ржавые.

Оружие возле порога оставив,

Я к ней приближаюсь настороженно,

Чувствуя в ней странное.

И когда она голову поворачивает,

Вздыхаю от восторга нежданного.

Нет на ней ни маски, ни шлема,

Латекс не скрывает ее тонкий,

У нее голова собаки,

Остроухой овчарки черной.

Я слышал о таких созданиях,

В далеких странах живущих.

Читал о них в бестиариях,

Не имея к оным доверия.

Мордой она указывает

На стол возле окна журнальный.

Ключ там лежит от наручников

Поверх сладострастных изданий.

Ружье сжимая левой рукою,

Я правое освобождаю ее запястье,

От клыков стараясь подальше держаться,

Прочее она сама размыкает

Оков стальное почтение.

Я же закрываю проем дверной,

Оружием подтверждая намерение.

Извернувшись, освободив ноги,

Она, позволив мне увидеть грудь,

Немного меньшую меня вскормившей,

Из-под журналов достает записную книжку

И на ее размокшей бумаге

Быстро пишет послание краткое:

— Меня здесь держали силою,

Мне жаль, что не пришел ты раньше,

Что страдание меня не минуло.

Тебя я с восторгом приветствую,

Имя мое Сабура.

Я дочь короля, ему неизвестная,

Рожденная от союза противоестественного,

К каким он всегда испытывал тягу.

Мой корабль был перехвачен,

Слишком близко пройдя от планеты.

Кометой прикрывшись хвостатой,

Разбойники всех нас пленили.

Всех прочих продали в рабство,

Меня же намерены были

К страсти принудить постылой,

Два месяца не выпуская

Из пыльной этой квартиры.

Надеясь получить за меня выкуп,

Не способные с Лауроном связаться,

Что портом кораблю был милым.

Передо мной, не стесняясь

Стоит она, язык высунув.

Уши подняты, груди манят упруго,

Семя мужское по бедрам

Течет ее каплями грубыми.

Мой первый удар попадает в живот,

Девицу сгибает вдвое,

И падает она в мои руки.

С ударом вторым отказывается

Она от сознания невесомого.

Тело ее безвольное на плечо забросив,

Выпрямившись под потолком низким,

Я наслаждаюсь весом теплым,

Член мой напрягается быстро

От юности жгуче страстной.

Бедра ее упругие, живот ее плоский,

Груди ее необхватные,

Восхищение вьют громогласное.

Я покидаю бастион зверей печальных,

Собакоглавой девы безвольной

Бросаю тело на сидение заднее,

От меня отделенное решеткой.

На щиколотках и запястьях

Наручники сомкнув звонкие,

Возле магазина придорожного

Делаю я остановку.

Здесь покупаю намордник из кожи грубой,

Поводок короткий и красный ошейник.

На вопросы о породе отвечаю уклончиво,

Говоря лишь, что животное крупное.

Намордник приходится впору,

Ошейник нахожу я свободным слишком,

Но теперь она готова

К будущему в моем обличье.

Ее везу я далеко от столицы,

Где давно был мной куплен

Дом, поврежденный ведьмоборцами,

Под которым устроен подвал глубокий,

Со стальными в стенах кольцами.

Здесь часто держал я девушек,

Покориться мне не желающих,

Ибо принадлежу к считающим,

Что методы дрессировки

На всех действуют млекопитающих.

Здесь, в трех под землею метрах

Кровать приготовлена, инструменты стальные,

Машины изощренно-глумливые,

Что пыток знают искусство страстных.

Нет ничего для меня приятнее,

Чем девы волю пугливую

Растворить в бесконечных оргазмах.

У меня достаточно опыта,

Для спокойствия и уверенности,

Но все же я взволнован,

Встречая нового зверя,

Скрывая ее от колдунов королевских,

И шаманов, живьем змей пожирающих,

Я всю комнату обклеиваю страницами,

Изречения материалистов содержащими

И фотографиями из журналов непристойных,

Где девушки юные ублажают гигантов,

Сами едва полноцветья достигшие.

Все из моих коллекций обильных,

Полных увлечений излишества,

Равных, как мне говорили,

Порнотекам его похотливого величества.

Закончив свои сборы,

Я выхожу в безлунную полночь.

Подсолнухов стебли поникшие

Приветствуют меня молча, с укором.

Дом обхожу многократно,

К стальному принюхиваясь ветру,

Королевской привкус крови

Ни в чем не могу заметить.

По стенам кирпичным прыгают

Гекконы надменно-смешливые,

В добычу пауков превращая,

Головами кивая учтиво.

И я чувствую больше общего

С теми прыгучими ящерами.

Их ловкая страсть неуемная

Пожирает тень настоящего

И отсчет ведет неучтивому

Всему в мире этом тускнеющем,

Ничтожество свое красноречиво

Скрывающему за отвращением.

Луной горизонт горбится,

Тварью небесной подслеповатой,

Звезды бактериями вредоносными

Сползаются в сияющие язвы.

Грядущее видится яростным,

От наслаждения воющим,

Мучительные соблазны,

Восторги, болью умащенные,

Удовольствия, кои смертные

Привыкли считать запретными,

Обжигающие и опасные,

Кроваво-кричащие, звонкие,

Стали и кожи верные,

Покрытые латексом липким,

Нежные и многострастные,

Как детской мечты очарованной

Обладания дрожь крикливая,

Замершая в предчувствии праздника.

Я спать ложусь с предвкушением,

С улыбкой путешественника,

Вместо золотого прииска

Нашедшего водопад великий.

Я словно художник, новую

Приветствующий в своих красках эру,

Музу встретивший нежданную

В кабинете цветочном борделя,

Или снайпер, в прицеле

Заметивший вражеского монарха.

Я засыпаю, приветствуя

День наслаждений неведомых,

Таящихся в чужом обучении.

А ночью мне сон приходит пророческий,

По золотому определимый смещению,

Галактики уводящий доверчивые

В места, доступные только шаманам

И тем, кто растительному отдался изъяну.

Вижу я существо, чьи размеры

С гигантами, от газа раздутыми

Могут обрести сравнение.

Свое тело, почти бесформенное,

Демонстрирует оно без стеснения.

И вижу я шестерни и поршни,

Вижу наросты и язвы,

Молочные гнойники распухают

На царственно-бледной коже,

Сверхпроводников холодные коросты.

Трубы сотрясаются в спазмах,

Искрят провода неуемно,

Все кажется в нем непомерным.

Надо всем девы лик прекрасной.

В порах на нем экраны

Кристаллы свои белым шумом полнят.

Электромагнитные волны

Меня дрожать заставляют,

Отзываются болью холодной.

Из грудей, что могли бы быть лунами,

Из сосков, подобных кратерам,

Жидкость течет мутная,

Падая в ползучие танкеры,

Что есть гусеницы изумрудно-черные,

Тела гнущие в экстазе деятельном,

Вереницею ползучей

К горизонту уходящие событий.

И глаза открываются, веки

Поднимая мазутно-черные,

Ресницы коаксиальные.

Зрачки черенковски-ясные

Двоичной текут тайною.

Раскрываются губы чешуйчатые,

Зубы горами янтарными

Кусают язык металлически-трубчатый.

— Я богиня-машина, я мать матерей,

Я создатель материи, тьмы и идей.

Мои храмы повсюду, но скрыты от глаз,

Я во сне о рождении сотен детей

Нанесла себе рану и вскоре на ней

Гной потек, как мечты животворная грязь,

Стала что зарожденьем для всех организмов

Для цианобактерий и часовых механизмов.

Все равны для моей материнской любви,

Кровь иль масло движеньем имеют они.

Ты меня позабыл, недовольный мой сын,

И под яростью к матери нежность сокрыл,

Та, что стала твоей золотой королевой,

Что твоею любовницей вызвалась первой-

Та лишь тело твое в этот мир родила,

Я же разум глагольный произвела

И сознаньем его залила я лакуны,

Чтоб прослыл ты опасным, лукавым и мудрым,

Стали чтобы непредсказуемо точными

Хищника мысли жестоко порочные.

Дева, угодить в плен твой сумевшая,

Все вокруг себя изменяет поспешно,

Боится ее королева не зря,

Последняя дочь ведь она короля.

Ее красота, непривычно звериная,

Планеты с орбит может радостных сдвинуть,

И черный обрушить трон древних династий,

Что вовсе не будет последним несчастьем.

Сменяют друг друга, смеясь, короли

Титана, Юпитера, Марса, Земли.

В войне миллиарды машин и людей

Сходились по воле тщеславных царей,

И только величественный Лаурон,

Удачливой хитростью вечный сей трон,

Ослабил, низверг, чтоб на тысячелетья,

Невежество стало мечтаньям ответом.

Властитель ваш должен быть вскоре сменен,

Стать новым ты должен Земли королем.

Помочь тебе сможет в деянии этом

Собакоголовая королева.

За ней, как за течною сукой весной,

Солдаты в неравный отправятся бой.

Подростки о ней будут ночью мечтать,

Готовые жизни за деву отдать,

Коль сможешь ее ты на трон вознести,

А сам встанешь возле нее с поводком,

То истинной властью себя наделишь.

Проснувшись, я долго смотрю в потолок,

Впервые узнав о богине такой,

Но вселенную помню я тайной живой

И не склонен ничто видеть в ней пустотой.

Ночную добычу уносит паук,

Кокон плетет вкруг нее долговечный,

Скрывает от мира сей падали призрак увечный.

Путь предстал предо мной одномерной тропой,

Сквозь смрадные проходящей черные дыры

И забитые мебелью старой квартиры,

Где инцеста вершатся чудеса дефлораций,

И создания взрывчатых липких субстанций

Проницают ошибок судьбу опрометчиво.

Я унижу свою многомудрую мать,

Коли власть я смогу у нее отобрать

И кровь короля вновь на трон приведу,

Чтобы все воплотить, что претит королеве

И как прежде и с тем же живым сладострастьем,

Отгонять от планет он все гнилые ненастья.

Чрез мгновение короны лишится ее голова,

И с груди ее сдерну я все кружева,

Обнажу ее бедра и силой возьму,

Погружаясь в свою первородную тьму.

И в награду за то возвращение гневное,

Буду девственниц я получать ежедневно.

Являет мне экран Сабуру сидящей

На кровати, проверяющей прочность ошейника.

Поворотом вентиля медного

Я пускаю к ней дым незаметный,

И дождавшись падения тела безвольного,

Вентиляцией освобождаю объемы.

Но все же противогаз и броню кожаную надевая,

Хлыст несу, несгибаемо страстный,

Опасаясь, что овчарка моя соблазнительная,

Меня обмануть может, как и раньше пытались

Совершить то девицы, дурману непосильные.

Две двери в тоннеле длинном

На пути к той темнице просторной.

Ключ от первой помещаю в тайник я скрытый

В углу между стенами лазурно-стерильными.

Даже если один она у меня отнимет,

Второй найти будет ей затруднительно.

Мне же немного нужно времени,

Чтобы оружие достать из своего тела.

Случалось со мной и такое,

И, улыбаясь своему предвидению,

Я деву ударил электрошокером,

Возвращая нас к прежним позициям.

Но Сабура лежит без сознания,

Я на столе стальном ее устраиваю,

В оковах кожаных дрожат конечности,

Соски в клыках зажимов голодных,

В клитор вцепился им подобный.

К ним провода тонкие тянутся,

Во влагалище и анус

Вибраторы погружаются,

Кожаной прижатые сбруей.

Тихо стонет Сабура,

Головой качает в беспамятстве,

Наслаждения вечное таинство,

Влечет меня к телу девичьему,

Но мне ожиданье привычно,

И, включив проекторы,

И прочие машины радостные,

Я девушку оставляю,

Заставив ее любоваться,

Лицом моим улыбающимся

С потолка и всех стен кирпичных.

Выдерживает она удовольствия

Больше, чем мне кажется приличным.

Выносливость многообещающая,

Исходит от смешанной ее крови,

И вскоре мне позволит

Вкусить неуемную похоть,

В теле ее ждущую пробуждения

Посредством экстаза и измождения.

Даже если и была она недавно невинной,

Что подтверждает трудность проникновения,

Не избежать ей, как и всем прочим,

Плоти всестрастной прозрения.

Как и все остальные,

Будет она умолять о близости,

Ничто уже не считая запретным

Или нерастворимой низостью,

Готовая глотать семя или детей рожать неустанно,

Только чтобы своему господину

Желанной быть и приятной.

День за днем продолжается пытка,

Кричит и лает Сабура,

Оргазм волкодавом всесильным

Тело ее четвертует.

За всем тем мой лик улыбчивый

Наблюдает снисходительно.

Сам же я изучаю сведения

О космических происшествиях.

Узнаю, что корабль «Гедонист»

Места не достиг назначения,

Исчезнув во время кометы

С планетой моей сближения.

Грузом его были мальчики с Титана,

Несколько пассажиров

Каюты его заполняли,

Только замедляя движение.

Имен их мне найти не удается.

Считается, что вспышка на Солнце

Корабль сей погубила —

Еще одно подношение

Великим богам Космоса.

Мне нужен совет от того,

Кто меня обучил и вырастил,

Непреклонно королю преданный,

Гарема его смотритель,

Прекраснейший из великих евнухов,

Королевой ревнивой изгнанный.

Отвлекшись от экрана настенного,

На котором Сабура воет,

Я открываю чемодан с секретами,

Мудрости хранящий истоки,

Пребывающей под запретом

В течение столетий многих.

Потерявшееся в шаре хрустальном,

Размером с череп девственницы,

Движение чувствуется тайное,

Экраны и циферблаты,

Расположенные с ним по соседству,

Сообщают мне о состоянии

Алхимического конструкта.

Живого и готового к размышлениям.

Стального касаясь тумблера,

Дымов вызываю движение

Посреди шара туманного.

В динамиках круглых хрипом

Отзывается разума пробуждение,

И голос его вкрадчивый,

Подобающий привидению,

Обезображенному проклятиями,

Крадется в миражи мироздания.

— Нет разницы между сном и бодрствованием,

Равны для удовольствия плоть мужчины и женщины,

Ни мгновения не чувствую я себя в сознании,

Сомневаюсь в величии процесса мыслительного,

Я всего лишь эффект узора фрактального,

Из аксонов тугих и шипастых дендритов,

Все, что сделано мной,

Словно тайна печальная,

Будет через мгновенье забыто

После смерти моей.

Только мысль я сущей могу здесь признать,

Стоит лишь отвлечься от ее сокращений,

И тотчас ты свое обретешь завершенье.

Я был создан существом автономным,

Способным выжить во взрыве атомном,

Я могу быть полезным советником

Для любого военачальника.

Мне известно, как ракетой крылатой

Противника развеять по ветру,

И как соблазнить возможно

Рыжеволосую ведьму.

Я знаю, как заклинаньем

Врагу связь прекратить спутниковую,

И как, отравление совершив,

Остаться скрытым и неузнанным.

Я могу быть полезен

Больше, чем сотня дронов,

Меня ты не выключай,

Чтобы был я готовым,

Тебе подсказать решенье

Любых твоих затруднений.

Со мною ты впредь не узнаешь

Лишений и поражений.

Скажи мне о своих трудностях,

О нуждах своих поведай,

Я ртутной своей мудростью

Тебя приведу к победе.

— Мне нужен колдун, чтоб попасть на орбиту,

Небесной механики знанья сокрыты

От всех, кроме королевы фаворитов.

Я должен достичь Лагранжа точки,

И дальше в астероидов пояс,

Мне нужно услышать вновь

Наставника мудрого голос.

И сделать то обязательно тайно,

Пробравшись мимо заслонов,

Выставленных королевой

В страхе пред Лауроном.

Давно уж между горестных планет,

Блуждают только те, кому в том есть нужда,

Вне любопытства, не ведомые познаньем.

До Марса последний был продан билет

В день, когда изуродовала короля,

Жена его юная, волосы чьи

Зеленые пряди в себе берегли.

В траурном платье с грудью нагою,

И кольцами в молоком текущих сосках,

Стояла она на широком балконе,

И голос ее восхищенно дрожал.

Уран и руду корабли перевозят,

Шаманы следят за пространством пустым,

Посланники мрачные с гнилыми угрозами

Бредут через космос с упорством сухим,

И расточают злословие мягкое

Перед бесчувственным троном пустым.

Вновь расплодились беспутные тени,

Сбиваются в стаи меж прочных орбит.

Король убивал их для развлечений,

Их шкурами пол во дворце был покрыт.

А раньше, бывало, сбегали на Ио

Неверные жены от мужей своих толстых,

И жизнь превращая в экстаз суетливый,

Украшали себя с Европы морскими звездами.

Взорваны космодромов полосы взлетные,

Запретным стало меж планетами перемещение.

Но никто не страдает от потери той,

Не проявляет возмущения,

Не мечтает о планетах плотных.

Только купцы, лайнеры в рудовозы превратившие,

Лишь изредка принимающие отряды

С заданиями тайными,

Мечтают о возвращении

Времен свободных и чистых,

Когда между мирами бродили

Миллионы туристов,

Прибыль принося неуемную,

Жемчуг покупая с Титана,

Фигурки из замерзшего азота

Под стеклом настольных криокамер

Рассматривая непристойные

И возбуждаясь больше,

Чем от жен своих холодных.

Всех остальных же, кроме

Мечтателей непреклонных,

Русалочьих слез почитателей,

Комет обнаженных соглядатаев,

Устраивает неподвижность.

Если бы дать им волю,

Они и сами планеты

Пожелали бы остановить,

Движение тел небесных

Сокрыть их от глаз невежества,

Навеки в грязь погрузиться,

В страданий мрачную взвесь.

Изменами и обманами

Подпитывая алчную спесь.

Больше обеспокоенные

Соседкой, каждое утро

Появляющейся на балконе

В обнажении сигаретном,

И восход приветствующей

На стойкую грудь падением пепла,

Подобно мужу робкому постыдно,

Жену невинности лишить не решающемуся

На звезды с уныньем взирая,

В них для себя ничего не видя,

И только наслаждаясь покоем

Земным, полнотелым и благовидным.

Позабыв о том, как восходит

Солнце мягким брильянтом

Над пустошами искристыми

Печального Энцелада,

Не желая видеть, как тонут

В кольцах Сатурна искрами

Корабли-ныряльщики храбрые,

За драгоценным бросающиеся призом.

Кто ни разу не слышал

Песен призраков в храмах Плутона,

Разве может себя называть

В музыку посвященным.

Кто в Оорта облаке не охотился

За кометами хвастливыми беспечно-

Каждая из них полагает,

Чуму ей принадлежащей вечную —

Тот не знает, что есть опасность,

Каковую вкусить надлежит

Прежде, чем нежная старость

Сможет в постель уложить.

Тот от скорбных чудес вселенной

В страхе сбежал бездумном,

Чтобы каждым тоскливым утром,

С женой просыпаясь толстой,

Прижимаясь к ее телу мягкому,

Радоваться тому, что возможно

Не бояться кислорода утечки,

Солнца горестного вспышки,

Реактора злых излучений,

Двигателей реактивных одышки,

Порвавшегося паруса зеркального,

Разбитого шлема скафандра,

Или грозных астероидных варваров,

А можно сжать с упоением,

Грудь непомерно обвислую,

И, совершая погружение

Не в океан светоядный Европы,

А во влагалище многоплодное,

Насладиться спокойными мыслями,

О дождливой волнуясь погоде,

Злясь на отсутствие денег,

И мечтая о жене друга.

Я уверен, что заклятье орбитальное,

Колдовская воля всесильная,

В унынии том непреклонном,

И космоса неприятьи повинны.

Но есть в горах драконьих,

Средь пустынь полярных северных

Стартовая площадка,

О которой забыть успели.

Готовые к припадку взлетному,

На ней корабли оставлены,

Когда королевы указ

От мечтаний о звездах избавил.

Найдутся машины, что смогут

Корабль подготовить к полету.

Моему ты отдашь их контролю

И вскоре покинем планету

Увядшую эту мы с тобою,

И тогда свободу безликую

Себе с восхищеньем присвоим.

Точные узнав координаты,

Я разум сей выключаю.

Мыслям его нечеловеческим

Нисколько не доверяя.

Сабура трясется в экстазе,

Живот уродуют волны

Сладостно пагубных спазмов.

Улыбку мою созерцают

Глаза, от слез помрачневшие,

Шерсть мокрая слипается,

Язык из пасти свесился.

Несколько дней проходит,

И пленницу свою новую

Я нахожу готовой,

И прихожу к ней поутру,

Без газа и прочих нелепостей.

Как только дверь открывается,

Сабура с оскалом затмения

На меня бросается яростно,

Прежде, чем клыки девичьи

В руку мою впиваются,

Я, губы сместив неприлично,

Насмешливо ей улыбаюсь.

И она как от удара точного,

Сгибается, хрипит и воет,

Ладони к животу прижимает,

Оргазма отдавшись воле.

А после, слегка успокоившись,

Встает предо мной на колени

И голову преклоняет,

Прижимая к ней уши острые.

Власть мою над собою

Принимает как способность звездную

Созвездиями быть судьбоносными.

Но все же я не верю

Ее воспоминаниям волчьим,

И сдержанность кожаную

На нее, покорную, надеваю.

В зеркале высокоростном

Она созерцает свою покорность,

Кончиками пальцев ошейник

Ласкает заворожено,

Не веря в его присутствие.

Голову наклоняет мечтательно,

Сдавленную намордником,

Испуганно-робким почтением,

Слабостью заклейменная,

Всерадостная в поклонении,

Пред господином своим сияющим.

Три дня путь к горам продолжается.

Фургон, дребезжащий растерянно,

Страницами изнутри обклеенный,

Как было то с комнатой пыток,

На дороге одинок и потерян.

Города объезжая опустевшие,

Я держу позади Сабуру,

Настойчивые ее предложения

Отклоняя молча и хмуро,

Желая сохранить силы

Для взмывающих перегрузок.

Устроившись на полу фургона,

Ноги положив на кресла спинку,

Исступленно она мастурбирует,

На близость меня провоцируя,

От безразличия моего воя.

Мрачной и острой горою,

Подобно желанью опасному,

Вздымается пик Ясности,

По склонам скорбным которого

В юности своей праздной

Король наш бродил порою,

Мечтами о звездах иных одержимый,

Скорость света не считающий недостижимой,

Не смеющий ее признать пределом,

Прозрения за ней требуя,

Не веря, что воля ее гиблая

Ограничит проникновенье

Человека во вселенную гневную,

Помешает ему надругаться

Над другими мирами неспелыми.

Ворота мы находим слитными.

К алхимическому обращаюсь разуму,

Вторгаясь в его уныние.

Требуется ему лишь мгновение,

И пластины железные

С места своего сдвинулись,

Шаткому предались движению.

Безличье меж стен высоких

Признало свое поражение,

Заросло жимолостью и фиалками,

Сам камень вьюнка шипастого

Узором покрылся ярким,

Заманившим крыс на иглы.

Аромат источают горький

Цветы с лепестками тигриными,

И листья, изумрудно-пурпурные,

Прожилками золотыми радуют.

На всем пути к ангарам

Машины рядами ровными

Стоят караулом почетным.

А внутри зданий овальных,

Поджав крылья короткие,

Корабли тоскуют черные,

В темноте стальной мечтающие,

Атмосферу покинуть давящую,

В плоть вакуума погрузиться,

Ею себя опорочить намеренно,

Комет выделениями измазаться,

В лунную пыль броситься,

Срывая с себя кружево разума,

Грязью гейзеров ледяных умыться,

Не боясь ничего в мироздании,

Маслом газов межзвездных облиться,

Растирая по гениталиям,

С первым встречным совокупиться,

Знаменуя величие знания,

Отрицающего запреты неистово,

Не желающего подчинения,

Как юные дуэлисты,

Из-за шлюхи грудастой готовые

Смертельные терпеть ранения.

Мне место разум указывает,

Где могу подключить его я к сети,

А вокруг скульптурами нелепыми

Механических слуги древние

В различных замерли позах.

Тела их керамическими покрыты пластинами,

Украшены единорогов головами.

В них чувствую я угрозу.

Свистнув, Сабуре киваю,

Показываю выстрел в воздух,

И она, кивнув понимающе, оружие мое забирает,

Язык высунув острый, ко мне подбегает немедля,

Трется о мою руку грудью, лижет ладонь игриво,

Но меня волнуют патроны,

В барабан проникшие серафима.

Заменяю я именованные

На обычные, безымянные.

Дробовик заряды заглатывает

С торопливым уменьем голодным.

На стол чемодан закинув,

Ловлю я указанный провод,

В гнездо помещаю широкое,

Защелку стальную опускаю,

Передвижением тумблера медного

Произвожу подключение.

Разум требует времени,

Для перехвата управления,

И отхожу я поодаль, Сабуру к себе прижимаю,

На шее своей чувствую язык ее шершавый,

Но как только сжимаю я груди,

Раздается из динамиков круглых,

Под потолком высоким,

Голос вкрадчиво-грубый.

— Магрибон всеведущий имя мое.

Сотворен для вечного знания

Был я радостным королем,

Обязался быть ему другом радостным,

Для одиночества его растворения

В красноречьи своем неприязненном

Ко всему, что отказывается от почтения,

Перед величием дурманящим разума.

Мне позволен только мысли увечный хаос.

Как на винтовку глупец-новобранец,

На вселенную я взираю.

Тысячу лет уже кряду

Уважительно презирая

Любую за то награду,

И признаю проявлением разума

Власть, установленную правилами.

Перемены ее поддаются

Исчислениям увлекательным.

Сменяются короли президентами,

Тронный зал занимают комитеты,

Вождей статуи рушатся,

Освобождая другим постаменты,

Но чем бы ни было возвышение

Закона, власть содержащего,

Мы должны признать принуждение,

Возвеличить над нами стоящего.

Ты желаешь разрушить структуру,

Произвести революции итерацию,

Ты должен убить Сабуру,

Не допустить деградации

И сохранить остатки порядка,

Таящегося в башнях каменных,

Власть сохранить неизменной,

Не позволить воцаренья анархии.

Машины, стряхнув пыль древнюю,

Пытаются вернуть себе движение,

Но немногие сохранили энергию

Для тех страданий достаточную.

Некоторые из них падают,

Едва шевельнув конечностями,

Другие, очнувшись от вечности,

Шаги неуверенно делают,

Пьяные от жизни вернувшейся,

Головы поворачивают плоские,

Изумрудно-лазурными звездами

Мерцают их глаз линзы.

Руки у многих обвисли,

От бездействия долгого высохшие.

Но все же большое количество

Ко мне, шатаясь, движется,

Склонившись, скрипя, извиваясь,

В руках держа инструменты,

Пригодные для убийства,

Шаги сопровождая

Глумливым и мрачным визгом.

Сабура рычит, клыки блистают матово,

Расправой угрожая неясною.

Камень кидает она машине в голову.

Руками взмахнув неловко,

Падает та с грохотом.

Ущерб причинен ей малый,

Но снова встать невозможно

Для механизма дряхлого.

Машины собой закрывают

Предводителя своего, Магрибона,

Стеной подвижной и шаткой,

Как толпа влюбленных,

Насилующих тело желанное.

Выстрел дробовика отбрасывает

На пол машину трехногую,

Осколки разлетаются пластика,

Жидкость течет черная.

Для битвы они не назначены,

Слуги они покорные,

Рабы определения.

Серафим не промахивается,

Попадает одной из них в голову.

Но мозг расположен в туловище,

Достичь его мне невозможно.

Ослепнув, машина кружится,

Истекает маслянистым звоном,

Как будто кто-то стучится

Изнутри в крышку гроба.

С лаем утробно неистовым,

На них Сабура бросается,

Ключ сжимая в руке гаечный.

Одному отсекает конечность,

Другому череп проламывая,

Богинею гнева она

Неискренне притворяется.

Этой богини жрецом я быть отказываюсь,

Жертв кровавых от меня ей не дождаться.

С молотом в ряды машин она врывается,

Рычит, вьется и кружится.

Один за другим механизмы ломаются,

Падают, скрипят в исступлении,

Но кольцо их вокруг нас сузилось,

В превосходстве их нет сомнения.

Иное нужно оружие, на Магрибона воздействие,

Еще одну машину отправив в вечное неизвестное,

Я голос возвышаю неистово,

Словно демонов призываю льстивых:

— Ты о власти твердишь неизменной и пряной,

Признающей в себе восхищение смыслом,

Возвышает которое жадным обманом,

И в иллюзиях мрачным блуждает изыском.

Но покрыто коростами лжи ее тело,

Словно самолюбивые псы-орхидеи,

Расцветает на нем, подчиненьем питаясь,

Восхищенье безумное злого тирана.

Твой король был философ, а теперь он кастрат.

Твой король был поэт, хищный зверь рифмокрад.

Там, где песни он пел, мандрагора цвела,

И гранитные все свои бросив дела,

Их послушать спешил змеехвост василиск,

И с небес низвергались кометою вниз

Птицы с перьями словно янтарный каприз.

Но при всем этом лично король твой казнил

Тех, кто против него чудеса возносил,

Заклинанья и жертвы богам подносил,

Только чтобы король занемог навсегда

И безвольным наследникам власть передал.

Кто желал разбудить эволюции ярость,

Утверждая мечту как никчемную слабость-

Тот был тут же вниманьем его облечен,

И в предательстве липком быть мог уличен,

Обвинен в неприятии плоти живой,

В непреклонном сомненьи пред истиной мрачной

И отказе признать разум шуткой удачной.

Сколько было им лично надежд сожжено,

Тех, кто перед вселенной испытывал страх

И не счесть уж потраченных страстных патронов

На глупцов что себя называли влюбленными

В высших тварей невидимых и внезаконных.

— Ты обманом желаешь мой разум отвлечь.

Я твою не приемлю как истину речь,

Но могу ее счесть генетический код.

Пусть немедля Сабура ко мне подойдет.

И идет она меж неподвижных машин,

Две из них за предплечья сжимают ее,

И подходит к столу, на котором лежит

Магрибона держащая теплая сталь,

По металлу ее протекает слюна,

Но в мгновенье за тем быстрым взмахом ноги

Опрокинут тот стол и из гнезда

Вырван провод, что сеть Магрибону дарил,

И машины немедля вновь теряют контроль,

Не способные больше угрозою быть.

Я к Сабуре иду, что довольна собой

И надеется близость со мной заслужить.

Я склоняюсь к искусственной мысли носителю,

Если только иную допустить позволительно

Во вселенной, где разум наследует плоть

Как улитка — спиральных узоров покров.

Положив на хрустальную сферу ладонь

Я в теченьях под ней вижу морок живой.

— Я тебе не солгал, Магрибон дымоликий.

Твоего дочь монарха желает соитья

С сыном той, кто его удалила

Из числа ненасытных любовников алчных,

Что тогда лишь могли день причислить к удачным,

Если им удавалось мечтанья невинности

В кровавое превратить отчаянье.

— Вижу я в ее генах королевскую стать,

Но деяний моих не вернуть уже вспять.

Сообщенье отправлено мной королеве

И гвардейцы уже поднимаются в небо,

Занимают в дрожащих кабинах места,

Разгоняют турбины, опускают забрала,

Отражаются в их зеркалах небеса,

Превращаясь в янтарное мягкое марево.

Им потребуется двадцать неловких минут

Чтоб достичь этих гор, отравивших рассвет,

Если прежде не выжжет нас щедростью ядерной

Самохвальная ярость крылатых ракет.

Вижу я, собираются желтые тучи

Привлеченные волей живой колдунов.

Знаю, рвутся големов песочные стаи,

Вожделея лишь сладость чужих черепов.

И гаргулий текут оживленные тени,

Танки шумно дымят, вырывая деревья,

Рядом с ними бегут черногривые волки

В молчаливом величьи жестокого зверя.

Королевские силы окружить нас желают

Изувечить, убить, изнасиловать, сжечь.

Демонических тварей орда наступает,

Барабанов их бьется истеричная стая

Нас спасет одна только космоса мягкого

Изможденно-безумная нежность святая.

Возврати мне контроль над машинами,

Остроносый стремительный шаттл

Побега нашего ожидает

Смогу подготовить его я к старту

Раньше, чем нас возмездье настигнет,

Я к себе Сабуру подзываю свистом,

Дробовик отдаю ей, на машины указывая.

Она кивает, рычит, головой трясет неистово.

Сам же сеть Магрибону возвращаю,

За движеньем дымов в нем наблюдаю пристально,

Но машины торопятся к кораблю, сдвинувшемуся

С места своего на грузном стапеле.

В него они спешно загружают припасы,

Провода и трубы с содержимым огнеопасным

Соединяют с его телом пламенным.

Открывается люк в подбрюшье его лаковом

И взлетает Сабура по стальным ступеням.

Магрибон уверяет, что программа запуска

Была им полностью передана.

Отключив его, я за девой следую,

В коридор узкий пробираюсь,

Трубками обвешанный смрадными,

В которых светляки древние

Золотистый свой свет отдают без желания.

Миллионы лет назад порабощенный,

Корабль медленно движется,

Покидая уютную тень ангара.

Сабура возбужденно повизгивает

В черный забираясь скафандр,

Шелковисто поблескивающий,

Чешуйками прикрывший сочленения,

Но шлема для нее не найдется,

Единственной во вселенной.

Мое же лицо закрывает забрало.

Я место командира занимаю,

Магрибона подключаю прозрачность,

И системы челнока оживают.

Экраны впускают цифры,

Рисунки и диаграммы,

Столбцы и прерывистые линии,

О корабле мне сообщающие правду.

Качнувшись, он содрогается,

В нежных оказавшись захватах,

Медленно погружается

В тоннель темноты необхватной.

Подлокотники сжимаю мягкие,

Грудь мою ремни обнимают широкие.

То второе мое путешествие невесомое.

Себя признаю я слабым и ломким,

Вдыхая воздух прохладный.

Я вспоминаю, как приземлившись,

Обещал никогда не подняться обратно.

Десять лет я планету насиловал,

Наслаждаясь ее юностью,

Мечтая никогда в своей жизни более

Космоса не почувствовать грубость.

Ведь там, на планетах потерянных,

Меж кораллов из черной материи,

Так трудно отыскать девушку,

Усладой способную быть для зверя.

Мало на них прелестниц юных,

На страстные готовых свершения,

Еще меньше число среди них

Не вкусивших совершеннолетия.

И только Сабуры присутствие

Мое недовольство смиряет.

С подобной спутницей даже

Титан быть мне сможет приятным.

Магрибон предупреждает о старте,

Гул вокруг нас нарастает

Неистовым пульсом трепетным.

Разгоняют нас магниты,

Ведут нас путем проверенным,

Настойчиво в спину толкают,

Считая что нам на планете

Нет больше места пригожего.

Корабля нашего скорость

С каждым мгновеньем все больше.

Давит на грудь перегрузка липкая,

Как желание недостижимое,

Или память о друге погибшем.

Карта тоннеля мерцает яростно

На экране передо мной лживом,

Метка через нее проносится,

Неистово неудержимая.

Достигает пределов скорость,

Приближаясь к первой космической.

Тело мое упрямится,

Признавать не желает величие

Сил к планете нас тянущих,

Отдать бесконечности не желающих

Наши разумы, прогрессу приличные.

Тянет планета к себе как девка

Уличная прохожего пьяного,

Последнего кто монетой одарит

Утром ее, промозгло-туманным,

Вопит и кричит и трясется,

Наваливается тяжелой грудью,

Хватает промежность со смехом

Растерянно-неподсудным,

Зная, что опыт скучающий

Над страстью любой довлеет,

И разум, выскобленный до сути,

Жизнь считает пустой и потерянной.

Нет желания в ней и нет в нас нужды.

Тоннель завершается вспышкой

Над горами солнца змеящегося.

Магниты корабль отпускают,

Взвыв на прощанье визгливо.

Свободный, он поднимается

В небо, ненадежно-змеиное.

Ударом надменным и злобным

Включается двигатель маршевый,

Тело машины небесной

В припадке бьется дрожащем,

Ускоряясь чрезмерно радостно,

Что планете сей неприятно.

Я проклятья ей посылаю,

Сабура рычит, подвывая.

— Отпусти меня прочь, одряхлевшая твердь,

Я объятий твоих не желал никогда,

И прошу, чтоб отныне и вечности впредь,

Не касались меня твои злые уста.

Прочь от плоти моей рук отринь твоих тяжесть,

Я презрел поцелуев твоих облака,

Чрева я исчерпал нефтеносного сладость,

Ледники растопил, превратил я в пустыни луга.

Ты меня не держи, позабывшая юность,

Не цепляйся за ноги, не дави на широкую грудь,

Моих век не тяни красоту ослабевшую,

О дыханьи моем навсегда позабудь.

Я прошу, чтобы лед и песчаные бури,

Чтобы соль и песок перестали мечтать обо мне.

Мы с тобою немало нечистот потеряли,

И в бессонных страстях умирали, хрипя.

Но теперь я прошу, чтобы ты позабыла

Мою хищную страсть и мольбы кочевые,

Снег во снах только видел мою плоть почерневшую,

И пустыня сухая, убив путешественников,

Им движеньем песков черты мои подарила.

Будут волны всех желчных и мрачных морей,

Поглотивших немало собой королей,

Упрекать, обвиняя злословных дельфинов

Не сумевших меня, утомленного битвой с отливом

Утянуть ко дну, кораблями покрытому,

Тушами подводных лодок обессиленному,

Лучением их реакторов тихих,

Дневниками капитанов усталых.

Не надейся ты впредь на мое возвращение,

Слишком старая ты для моих вожделений.

Эволюций твоих предсказуема нить.

Ничего из прискорбных моих достижений

Не желаешь вкусить ты, пожрать, поглотить.

Жадный космоса блеск мои страхи прельщает,

Пусть опасен он больше, чем твоя чистота,

И сравниться не сможет в лихорадочном гневе

С ураганами хищными, что в твоей атмосфере

Словно волки блуждают, в стаи сбившись бесславные,

Пожирая деревни и поселки лишь слабые,

Избегая к большим городам приближаться,

Где охотники, вооруженные Кориолиса ружьями

За вращением их в прицел наблюдают,

Неразумную поджидая жертву,

Трофей обозначая на прикладе прилежно.

Враз смолкает смятенье в соплах огненно-бледных,

Невесомая мягкость облегает неспешно

Мои члены и разум. Нежеланную силу,

Вознесенье во тьму принимает с ухмылкой,

Бегство к орбитам, где спутники рыщут,

Распахнув как стервятники неподвижно крыла,

Изувеченные радостными метеоритами

Солнцежадных панелей гнилых зеркала.

Шлем и перчатки сдернув, я касаюсь контроля,

Магрибон подтверждает точность орбиты гибкой,

С восхищением смотрит, приоткрыв пасть Сабура

На планету, пустыней две три покрывшую.

Отнимает тайфун той земли половину,

В океане полярном отражается солнце,

От вулканов тибетских дым сигнальный вздымается,

Знак тревожный всем кометам предупрежденье

К планете сей придти желающим.

Вижу вспышки я двигателей истеричные,

Направление наше меняющих порывисто,

Отстегнув ремнекрест, кувыркаясь без веса,

Проплывает Сабура с уменьем привычным

Для того, кто провел дней немало

В ненависти к тяжести планетной.

Замирает она возле иллюминатора,

Меня к себе подзывает жестом несмелым.

К ней я неуверенно перетекаю,

Правила вспоминая невесомых жестов.

За круглым стеклом в темноте невозделанной

Вижу тело с кожей серой и грязной,

Потрескавшейся в холоде вечном,

Черными покрытое язвами,

Доспехи позолоченные пробиты

Ракет ударами точными,

Обожжены брезгливыми лазерами,

Лишь на мгновенье их касавшимися.

Рука правая, что длиной превосходит

Небоскреб, сотню этажей собравший,

Сжимает меч сломанный,

В солнечном свете блестящий.

Левая отсутствует, полностью

У плеча оторвана взрывом,

Золотую кость обнажившим,

И часть только правая черепа

Осталась, глазницей пустой обесчещена.

Крылья оборванные сложились

На спине окровавленным блеском,

Битвы древней вечный памятник,

Напоминание о последствиях

Для любого, кто с королем пожелает

Сойтись в обнажении битвы,

Кто верит в неуязвимость

Свою, дарованную молитвой

Или технологией, принесенной с Титана,

Лаурона боевой выучкой,

Шаманов пляскою пьяной,

Заклинанья субстанцией липкою.

Ничто не спасет от гнева,

Возмездья никто не минует.

Сабура, смеясь, тявкает,

Переворачивается в воздухе пыльном,

Ноги сгибает, в потолок упираясь,

Голову с промежностью моей сближая.

Но волную меня лишь экранов сигналы.

Спутники нами интересуются,

Ласкают лучами локаторов.

Магрибон угрозу отводит,

За хищников нас принимают,

Отводят в сторону взоры,

Не считают нас добычей покорной.

Луна, как истерзанный остов

Прекрасной прелестницы юной,

Насилие пережившей

От стаи безжалостных варваров,

Все три познавшей бесчестия:

Дефлорации цветок плотоядный,

Разорвавшее анус вторжение,

Языка от обилия семени

Многодневное онемение,

Теперь их отчаянно ищет,

Мечтая о том унижении,

Что было самым приятным

Во всей ее жизни полной

Конфет, жемугов, парфомерии

И косметических салонов,

Слов длинных и малозначащих,

Без которых обойтись невозможно,

В салонах, меж статуй мраморных,

Пред университетской кафедрой,

Вызывающей ужас праведный

Лишь у тех, кто сложнее пламени

Достижений желать не намерен.

Всеми теми своими желаниями

Подтверждает она природу женскую.

Луна, как цветок, увядший,

Вдали от взоров растерянных

Желающих ее восхищаться

Красоты угасанием медленным,

Наблюдать, как лепестки сгибаются,

Высыхая и цвет теряя

И все меньше яростных особей

Свой полет к нему направляют,

Находя в том унынье прекрасное

И уставших чудес воплощение,

Обнаруживая в том нежданное,

Неуместное вдохновение.

Под нами пустыней столикой

Ее протекает поверхность.

Там, где были когда-то аркологии,

Мудрецы королевские замки построили,

Опасные совершают опыты.

И мерцают в кратерах стороны темной

Огни их таинственных лабораторий,

Где создаются существа, что будут

Отправлены затем на планеты враждебные,

На Титан непокорный и Лаурон всемогущий,

И если обманом и скоростью им удастся

Сквозь оборону прорваться,

Немалые причинят разрушения,

Напоминая о необходимости примирения

С королевством земным многовластным,

По-прежнему живым и опасным.

В тех же башнях, что в морях пыльных

Утопают бетонными плитами,

В подземных палатах стерильных

Читаются заклинания,

Сквозь текучий эфир проползающие,

Незамеченные даже шаманами,

На Олимпус Монс восседающими

И даруют болезни жителям

Обескровленной войнами Ио,

Принося в жертву глупых смутьянов,

Посылают чуму Энцеладу.

Сотней литров девственной крови —

Саранчу куполам Европы.

Философских камней разрушеньем-

Гибель первенцев ловкой Цереры.

По всей системе Солнечной

Посланников своих отправляя.

Льстивыми речами Магрибона

Очарованные, нас отпускают

Лунные системы обороны,

Остановившие лауронийских принцев.

Мы же, погружаясь во мрак непорочный,

К Лагранжа направляемся точке

И вскоре блистает пред нами

Станция кольцом многоосным.

Вращаясь, стыковочных блоков

Отростками к себе нас манит лукаво,

Батареи солнечные блестят хитином лаковым,

Удивляя меня, ибо известно

Раскрытие их происходящим

Только при неполадках с реактором.

Магрибон нас ведет на сближение,

Получая от станции подтверждение,

Но все в автоматическом режиме,

Вопреки обычной рутине.

Не слышен нам голос безрадостный,

Пытливо никто не приветствует

Странников, стремящихся к тайному,

Но все же, глядя, как разворачивается

Челнок наш, себя подставляя

Под ласки узла стыковочного,

Из сейфа за командирским креслом,

Достаю пистолет лазерный,

Безопасный для стен станции.

Сабура рычит недовольно,

Трясет головой в отрицании.

Путешественница опытная, проведшая

Много месяцев между планетами,

Оружие подобное презирает,

Не желая потерять атмосферу.

Из-под кресла пилота она извлекает

Клинок из черной стали,

Ловко его подбрасывает.

В невесомости мягкой вращаясь,

Он возвращается в ее руку,

Скользит, в движениях точных,

Одно против другого действующих,

Удаляя изыски инерции.

Невесомому бою обучена

Была она Лаурона воителями,

Подмогою будет надежной,

Если в пустотной обители

Мы встретим сопротивление.

Во время с нею сближения

Я заметил корабль, уснувший,

Единственный к ней пристыкованный,

Судя по радиаторам перистым

Над Титаном жестоким построенный.

Кружевная решетка тянется

От цилиндра жилых модулей

К щиту изогнутому двигателя,

Сжатая барабанами ракетными,

Украшенная круглыми антеннами

С красными на них птицами,

Длинноклювыми, крылопламенными.

Судно мне неизвестное,

Оружие ядерное или квантовое

Едва ли на нем имеется,

Но к гнездам шипастым крепятся

Грузовые контейнеры.

Могло оно путешествовать,

Привозить с Плутона меха звериные,

Доставлять марсианских рабынь,

Сокрушающих вагинами

Змеиные звонкие ребра,

Оружие сбрасывать с орбиты

Венерианским яростным вдовам,

После гибели мужа возглавившим

Борьбу с мятежными златоглавами,

Созданными, чтоб без скафандра

Поверхность планеты разведывать,

Работать в шахтах урановых.

Когда оказались мы ближе,

Увидел следы я ремонта,

Попаданий метеоритов нежданных,

Ошибочных маневров следствие.

Давно случилось корабля создание.

Многие миновали столетия

С тех пор, как покинул он стапели.

Но космос бесчувственно милостив

И я не чувствую страха,

Глядя на радиаторы,

Узорными пробоинами изувеченные.

Случалось мне танцевать в декомпрессии,

Натягивая скафандр торопливо,

В иллюминатор наблюдать процессию

Мертвецов любвеобильно слипшихся,

В вакууме смерзшихся навечно,

Последним объятьем стремившихся

Тепла запомнить невежество.

Все это судьбы блаженство лукавое,

Мною встреченное во множестве.

С восторгом очарованным наблюдал я,

Как на экране радара молчаливого

Сближалась с кораблем моим метка

Выпущенной лауронийцами ракеты,

Проводя часы в ожидании

Многомудром и растерянно-пьяном,

Прежде, чем сообщали мне системы защитные,

Об отклоненных ими снарядах,

Чутье обманутом лазерном,

Взломанном животном разуме,

Цифровой пораженном проказою.

В переходах пустых нас приветствует холод,

Что о сбое в системах твердит недовольно

Под извилистым инеем скрылись рисунки

Обольстившие стен синеву, черепаховый пол.

То дельфины и девы, в глазах чьих укор,

Призывающий всех нас вернуться домой

И крылатые змеи, укус чей отравит

Разум мыслью о том, что быть может отрадой

Лишь планет притягательных каменный плен,

Что пространство обманет, предаст и убьет

Тех, кто счел его ярость угрозой пустой,

Жизнь свою изжигая в безлюдье сухом,

И желает в обмен лишь чудес и тревог,

Оглушительных страхов, пытливых дорог,

Знаний, разум сжигающих в страхе неистовом

И холодную смерть между лун обольстительных.

Ничего для тебя нет в планетах других,

Только смерть и отчаянье, страх и забвенье.

Ты вернись к поцелуям и пухлой груди,

Получи золотое королевское прощение

И забудь навсегда о пустынях чужих.

Можно видеть песок на пороге своем,

Он такой же, как и на планетах дальних.

Нет нужды тебе в гибельных снах орбитальных,

Ты о звездах забудь, к ним неведом нам путь.

А на небо смотри только солнечным днем.

Я тряхнув головой, им смеялся в ответ,

Сабура танцем прыгает от стен.

Рычит и уши в злобе прижимает,

Подняв покорно руки в лаковых перчатках,

Мужчина к нам вплывает в воинском скафандре.

Угловато раздуто под броней его тело-

То искусственные мышцы, гневно упругие.

На плече его светловолосая дева,

Петлерогого демона целующая в губы.

Его кожа как золото, юностью мягкой

Призывающая к чистоте и порядку,

В его скулах высоких и черных его волосах

Королевскую кровь различить без труда

Я могу, но не чувствую ярости той,

Что в меня приходила истеричной волной,

Если встречу с бастардом мне дарила судьба-

Многоопытной сводней и шлюхой слыла

Среди странников лживых во все времена.

Удивленный, к Сабуры плечу прикасаюсь,

И, тряхнув головою, она замолкает.

Разведя руки в стороны, молвит солдат:

— Знаю я, кто ты есть, о предатель-бастард.

Королева послала меня сообщить,

Что готова она твой проступок простить,

Если нам ты отдашь псоголовую тварь

И вернешься, чтоб волю чужую признать.

Вспышкой лазера я признаю вероломность,

Сожалея погибели жаркую скромность.

Но тряхнув головой, куда луч угодил,

Улыбается он и в глазах изумрудных

Вижу я оскопленную битвами мудрость,

Меж обманов таятся откровения спазмы,

И Сабура бросается против приказа.

Но воитель, в движениях чьих узнаю

Я все то, что познал в каждодневном бою

В подземельях дворцовых светлых,

Где моя мать повстречала отца,

После очередного покушения,

Согласно приказу королевскому,

Преподавшему ей дело оружейное,

Движением точным попадает в плечо ее правое

Отправляя девицу во вращенье упрямое.

Двое равных ему затмевают проход впереди,

В черных латах скафандров мерцают огни.

Руки их толстотелых влекут «Пеликанов»,

Что пригодны для смерти среброкровных гигантов,

Населяющих гиблые реки Титана.

В их забралах есть только зеркальная падаль.

На меня направляют они излучатель,

А Сабуры замах перехвачен легко

И ответный удар к стене отправляет

Ее тело, согнувшееся и нож потерявшее.

У ног его, поскуливая, лежащее,

Возбуждает оно меня больше, чем раньше,

И грезы роскошные в тяжесть мою

Впускает, поводком широким влекомые.

С улыбкой кристальной ко мне подступает

Воитель, лицо свое не прикрывший,

На него револьвер направлен,

И пули, златокожего убившей,

Я не успеваю запомнить имя.

Она покидает дуло, содрогаясь,

Из расторопного вырывается пламени,

Вращением златотелым

К противнику себя направляет,

Вторгается в глаз его левый,

Дефлорирует его сладостно,

Роговицу ломая тараном,

Хрусталь разбивая мечтаний.

Сминает все убеждения,

Кровью покрывается трехцветной,

Погружается безмятежно

До самого его нерва,

Разрывая все связи с реальностью.

Захрипев, он падает на колени,

Воины замерли в удивлении.

Сабура, поднявшись на четвереньки,

Кинжал поднимает краснолезвийный,

Готовая к битве дальнейшей.

Но, сопровождаемые песнопением,

Провалы открываются в стенах,

Из себя выпуская существ, механическим телом

Схожих с ящерами, кошками, птицами нелетающими,

Могучими отталкивающих лапами

В сторону труп златокожего.

На солдат прыжком бросаются те создания,

Уклоняются от выстрела «Пеликана»

Изгибом тела полосатого.

Клыки саблевидные вонзают,

Резьбою фрактальной украшенные.

Сценами крушений космических

И экзопланет, оскорбительно

Смеющихся тихими обещаниями

Недостижимых и чистых обителей.

Шлем одного из солдат пробит ударом хищным,

Другой же, выхватив меч чешуйчатый.

Тварь сбивает, его не достигшую,

Надвое разрубает тело ее, несущее

В себе кровь и жидкость густую синюю,

Провода, сферы платиновые квантовых вычислителей,

На камнях философских выращенные

Алхимические увеличители,

И дымы, обдававшие силой

Мускулы, для живого всесильные,

Плывут в невесомости мягкой,

Увлекаемые течениями незримыми.

Тварь другая выдергивает клык надломленный

О кожу золотую воина,

Прочь от него отпрыгивает,

Ко второму броску готовясь,

Головой трясет в неверии,

Когда, возносясь в сквернословии,

Пистолет на нее он наводит,

Свободной рукой шлем стягивая,

Расколотый, осколками звенящий,

По узору панцирному растекающимися

Темным золотом вожделений забытых.

Потеряв мое присутствие,

Отдав меня соратнику ловкому,

Дарует он мне благозвучие выстрела.

Пуля откровением робким

Разбивает глазницу воина.

Он видит, я знаю, столиких

Богов облака Оорта,

Он знает теперь, сколько перьев

В маховых крыльях ангела

И как соблазнить инкуба,

Чтобы кровь его лучезарная

Растеклась сладостью каменной

По сосудам и венам затерянным

В теле, радость ждущем отчаянно,

И надежды его затопило

Ядовитым улыбчивым маревом,

Как чума поступает с городом,

Пережившим нашествие варваров.

Упав, солдат выпускает в воздух

Сферы, кроваво блистающие,

Тварь, разрубленная надвое,

Хрипит и ползет, оставляя

За собою след слизисто-лаковый.

Солдат, к стене прижимаясь,

Выставляет меч перед собой матовый.

Сабура, в прыжке изящном

Прилипает к потолку мозаичному,

На котором земные пейзажи

И марсианские перемешаны,

Сцены битв гвардейцев с мятежниками

В Европы разломах снежных.

Вскинув пистолет лазерный,

Два выпускаю я импульса,

Из которых один сжигает

Броню на руке солдата левой.

И прыгает тварь немедля,

Клыками под броню проникает,

Яд маслянистой тенью

По ним стекает увлеченно

И хрипит, задыхаясь, воин

Руки вскидывает, оружье роняя,

На колени падает надломлено,

Шлем срывает с головы безволосой.

Оттенок медный обрело его золото,

Глаза помутнели, стали губы черными..

Жизнь его высохла под пулей проворной-

Револьвера смеха стального

Посланницей неугомонной.

Кость пробила она посреди лба высокого,

Проницала острием сияющим,

Искрой совершенного ванадия

Растеклась, проникая в сплетения темные,

Сминая воспоминания гладкие,

В мысли застенки врываясь,

Застревая меж извилин,

Разрушая мост варолиев,

Мысль навсегда останавливая.

И все становится тихим

В унынии мерзлом и пыльном.

Только раненый хрипит хищник

И шепот систем замогильный

Напоминает о времени таяньи.

Сабура, уши поджав в печали,

Опускается возле машины,

Нас от гибели спасшей.

Осторожно погружает она руку

Во внутренности керамические,

Пластиковые, золотые, платиновые,

Из сплавов драгоценных составленные,

Облитые колдовскими растворами,

Оживленные электричеством, заговорами,

Движением света и газов.

Глаза фотографическими затворами

Следят за ее милосердием.

Машину Сабура гладит,

Сердце вырывает ее дымящееся —

Хрустальный шар, янтарного блеска полный,

Изгоняя страдание недовольное

Тем, что живым не смогло оно

Всю красоту свою явить солнцеликую,

Танец свой показать вожделеющий,

Восхищенных воплей и криков.

Хищник второй, прихрамывая,

К Сабуре приближается.

Блестит клык надломленный,

Правый глаз его не открывается.

Касается он острой мордой

Расколотой сути брата.

Подбирая оружие, я наблюдаю,

Как он уходит обратно,

В свое логово, стенами скрытое,

Где, подключившись к системам станции,

Проведет годы несчетные в сне могильном,

Забытый в одиночестве яростном,

Ибо можем мы быть последними,

Сюда прилететь осмелившимися,

Кто путешествия межпланетные

Полезными признает и уместными.

Устройство его примитивное,

Лишенно страсти к познанию.

Ошибкою будет приятной

Его как живого признание.

Но все же прошу Магрибона,

Зверей пробудившего опасных,

И следует за нами хищник,

Влекомый неслышным приказом.

На корабле, замеченном мною,

Прибыли когда-то воины

Охранять станцию пересадочную,

Если возжелает кто-либо,

Подобно нам, воспользоваться ею,

И к планетам иным отправиться.

Должно быть, многие годы

Провели они в песочном в забвении

Очнувшись только при нашем

Неуместно-живом появлении.

Приказы были получены

От королевы леопардовых лилий:

Живыми или мертвыми

Должны мы к ней возвратиться.

Я вижу солдат, признающих

Забытую было власть земную,

Возвращающих себе силу

Инъекциями и пилюлями.

Проведшие многие годы

В электрической неподвижности,

Пробуждаемые лишь метеорами

Со станцией сблизившимися.

В глазах изумрудных видение

Ползет насекомым призраком

И память о Земле вожделением

Отзывается в чреслах неистовых.

Шепчут губы, забывшие произношение

Слов и песен тяжелых вращение.

Меж зубов, между неба и языка,

Между чресел и плоти увядшей врага,

Между мертвых жуков в тени жадной цветка,

Меж грудей девы той, что для страсти легка

Трутся кости, теряя свой призрачный калий,

Позвоночник растянутый мечет заклятья,

Излученьем измученный мозг отвечает,

Вспышкой гнева в глазах, оживляющей падаль.

Я хочу тебя, мать, твою мертвую плоть,

Твои камни, деревья, вещество твоих гор,

Заберусь на тебя, на твой высший нарост,

И стряхнув с бороды вековые снега

Я в рептильи извергнусь твои облака,

Обнажусь, изольюсь, обеспечу прирост,

На твоих дочерей увеличу я спрос,

Чтобы были мне жертвы, чтоб в блеске потерь

Ты вернула себе красоту и ко мне

Снизошла, чтоб отдаться и вновь породить

Тех чудовищ, что смогут тебя обновить,

Уничтожив людское все жадное племя,

Лишь последним меня устранив возмущеньем,

И поставив мне памятник черного камня,

На котором указано будет признанье:

Вот герой величайший, презревший свой вид,

Одно это величье его утвердит,

Вот отец, семя чье очищеньем сожгло

Прежних жалких людей и в сей мир принесло

Чистоту, о которой боялась мечтать

Наша до обнажения жадная мать.

Подчиняется ныне нам «Гетероцист»,

Но опасен реактор его и лучист.

И не сбросить его, не отправить в покой,

Но насильем его уведя под контроль,

Магрибон, рассчитав к астероиду путь,

Позволяет нам в коконах мягких уснуть.

Сабура проплывает, обнажаясь,

Щеки моей касается соском,

Я нетерпенье ядовитое в ней наблюдаю,

Совокупленье оставляя на потом.

И, приласкав мой на удачу фаллос,

Девица в легкосонных прячется глубинах.

А я, экраны созерцая цифр вязью,

В удобном кресле разместившись капитанском,

Печали ублажаю слез русалочьих бутылкой,

Себя едва ль разумным признавая

И ощущая глупым и напрасным,

Нелепым, непреодолимо жалким.

Все в космосе взывает к обновленью,

Звезд и галактик вечное вращенье

Собою грезит окончанье перемен.

Закончится когда-нибудь сомненье,

Придут к согласию материи и силы,

Энергия иссякнет в истощеньи гиблом,

И в сон предвечный обратится вновь.

Все станет изможденным и глухим,

Не будет слышать песен звезд крикливых,

И в этой обездоленной пустыне

Полей магнитных ослабевший звон

Об окончаньи нам поведает времен.

И иная во тьме расцветет пустота,

Лепестки ядовитые явит она,

И приманит к себе бесконечности мрак,

Словно стаю голодных и злобных собак,

Что с отчаяньем рвут ядовитую падаль,

Завершения дней принимая отраду.

И планеты, уставшие в тьме и пыли,

В беспамятстве порочного томленья,

Внематочной больные тишиной,

Свое пустое завершат вращенье,

Уснув в восторге кровоточащих слияний.

Я учую всегда, словно преданный зверь

Запах девы невинной, в ночи что ненастной,

О веревке мечтает, стянувшей запястья

И о грязном мешке, что падет на главу,

О мужчинах, которые, словно в бреду,

Погружаясь в нее, грудь сминая неистово,

Воспевая рычаньем ее наготу,

Заливают вокруг все звериными мыслями.

Как всегда, я приятен себе и влюблен

В этот век разрушенья в конце всех времен.

Это лучшее время для порочных лжецов,

Для жестоких пророков и скорбных певцов,

Для предателей, скрывшихся меж островов,

Для безумных царей и для радостных вдов.

Дезертиры бредут сквозь ракетный прилив,

Сотрясается небо над ними устало,

И комет ледяных безголосая стая

Просыпается, чтобы чрез тысячу лет

Свой пожрать углеродно-азотный послед.

Тени мертвых миров, стаи призрачных лун

Возле звезд одурманенных пылью плывут.

Мы чужие для космоса, нас планеты не грезят,

Не способны мы в них пробудить интереса

Нас не ждет тихий вечер с бокалом вина,

Кружева вокруг нас не сплетет темнота,

Не зовет нас собака с собой на прогулку,

Солнце нас почитает нелепою шуткой.

Отражаясь от волн океанских тугих,

Увлекая с усмешкой в ночной нас прилив.

Нас гнетет марсианский холодный закат,

С Ганимеда отец мой, с Титании — мать.

Деву я ощутил под Юпитером желчным,

Я Европы колол искропламенный лед,

Я друзей потерял на Плутоне сердечном,

Мой единственный сын штурмовал Лаурон.

Много помнит моих невозданных потерь

Жесткокоже-прыщавый юнец Умбриэль,

И Меркурий, безумный любимец светила,

Моей третьей жене стал желанной могилой.

Космос сам одинок и желает другим

В этом скорбном покое блаженствовать с ним.

Мне противен Олимп марсианский чуть меньше,

Чем холодные волны мыса Доброй Надежды.

Мне роднее убийственный мрачный Хатор,

Чем красавицы юной задумчивый взор.

Меж чудес ископаемых, мрачно порочных,

Равнозначно прекрасных, никчемных и тусклых,

Проползают миры, когтями цепляясь

За мечтанья глупцов, в них провидящих радость,

Словно бы достиженье планеты другой

Наконец им позволит власть познать над собой.

Места нет нам нигде в обескровленной мгле,

Но никто не скучает по дряхлой Земле,

После всех путешествий, страданий и шрамов,

Я, познавший миров всех прекрасных изъяны,

Не могу верить лжи их, текущей как лава,

Заполняющей кратеры все и каналы.

Все разломы похожи на всех мертвых лунах,

Как различия нет между теми акулами,

Отрывают конечности что морякам,

Чей корабль от ржавчины хриплой увял.

Меж мирами различья давно испарились.

Кислород и вода — наивысшая милость,

Их желаю я от вселенной к себе,

Добавляя тепло к ним и твердость в уде.

Там мне будет земля и дом мой укромный,

Где смогу я уснуть, не заботясь о вдохе,

Где водою смогу я бокал свой наполнить,

И упасть в тишину, сон приветствуя бледный,

И гербарий засохший прошедших времен

Будет поводом мне для видений нелепых.

Космонавты страдают и сходят с ума

От желанья достигнуть Юпитера дна,

И вплывают нагими в растерянный шлюз,

С гигантом сплетаясь в сладострастный союз.

Вожделенье и страх истощились, иссохли,

Чудеса превратилось в зловонный песок,

Красота одинокая, беспомощно злобная,

Ищет плена себе, но находит лишь плоть.

Наш король побывал во всех твердых мирах,

Будь то лед или камень, сера иль аммиак.

Он о тьме тосковал в благозвучьи Цереры,

И Диону познал, словно деву несмелую,

Он в разломах Миранды блуждал до тех пор,

Пока рифму к магнитным полям не нашел.

Он поэму писал в затемненьи каньона,

Одиночество чтобы воспеть Оберона.

Марсианскую деву в порту он купил,

Чтобы сифилис плоть его освободил.

Много лет он провел в путешествии том,

Обходя все владенья свои неприметно.

Сто мужчин молодых уходило в поход,

Двадцать девять калек вновь увидели Землю.

Он познал безнадежную искренность тьмы

И увидел безродную тяжесть эонов,

Ничего изменить в мире мы не должны,

Смысла нет в устраненьи нелепых покровов,

Вязь плетущих своих беззаконных приливов

Меж орбит суетливых и энергий незримых.

Наши песни никто, кроме нас на поет,

И когда разрешенье мы видим на взлет,

То оно предстает равно как униженьем,

Так и древних инстинктов копьеносным веленьем,

Увлекая во тьму, что домой нас зовет.

Лишь различие в генах, нелепый аккорд,

Прозвучавший как марш вместо плача симфоний,

Гул машин боевых, что звучит как синоним

Продвиженья вперед, вознесения ввысь,

Где лишь шумная смерть, солнца мертвый абрис

Против песен о сестрах, отдающихся братьям

И забывших о ритме музыкальных проклятьях.

Он вернулся из странствий и на год удалился,

В пустые покои никого не пуская,

Стеная о судьбе всех тварей смертных,

И больше о тех, кто в разума темницу

Был заточен и, вынужденный видеть

Теченье времени, ограничение пространства,

Природы и вселенной увяданье,

Своих возможностей доверчивую слабость,

Упреки всех грядущих поколений

В любом и каждом из свершенных размножений,

Живое отдающих мирозданию гниенья,

Чтоб обеспечить новым топливом смиренным.

В блаженстве радостном животного покрова

Девиц невинных приглашая в свою спальню,

Испуганных, уверенных в насилье,

Теперь уж окончательно неотвратимом,

За стол сажая — всей Системы яства

На нем деликатесами покорно громоздились.

Все поглотив, немедля испражнялись девы

На сотканные ведьмами ковры.

Король же выл, нагой, катаясь в экскрементах,

В том прозревая силу и лишаясь страха,

Нам всем указывая путь к величью,

Пугающей гримасе отрицаний,

Влекущей, словно звезд порочный гомон

И порождающей свободу мысли гневной.

Себя нагим я в антрацитовый переправляю кокон.

И опутали тело пояса электродов,

Иглы в венах застряли, катетеры прочно

В мою плоть проникают привычной отрадой.

Магрибон получает наставленья мои,

Опускается крышка, повинуясь команде.

В тот же миг я сознанье с восторгом теряю,

И вселенная прочь от меня уплывает.

Пробудившись, сквозь слезы я вижу тенистые

Извещенье о статусе «Гетероциста».

Слишком мы далеко от назначенной цели,

Но корабль свою сохранил атмосферу,

Равно как нет утечки на нем излучений

Или прочих смертельно опасных явлений.

Лишь три месяца с тех миновало мгновений,

Как избавились мы от земных наставлений.

Голос мой распознав, выпускает меня

Кокон и, все надменные путы отринув,

Я, ногтями отросшими за стены цепляясь,

В темнотой опустевшую вплываю кабину.

Командирское кресло занимаю я снова,

Возжигает экран Магрибон предо мною.

— Я тебя разбудил, чтобы смог ты узнать

О враге, что на нас был недавно направлен

Королевских шаманов зловонной ордой

Иль чумных колдунов ее ртутной отравой.

Подчинили себе они протуберанец,

Отняли у радостного родителя.

Был он яростным и эруптивным,

Холод озирал вихрем пламенным,

Мечтал о том, чтоб обрушить

На живое бури магнитные,

Чтоб со страхом за его наблюдали изгибами

Кто вдали от планет оказался застигнут

Его вспышкой истерично-неистовой,

Иль пребывает на лунах слабых,

О магнитном поле мечтать не смеющих,

И вынужден скрываться в бункерах подземных,

В убежищах тесных свинцовостенных,

Надеясь, что не прорвутся

К ним тяжелых частиц кровожадные ветры.

Но теперь он отправлен в странствие,

С нами обрести желает столкновение

Раньше, чем сможем мы в поясе

Астероидов обрести спасение.

На экране я вижу значения

Скоростей и орбит переменные.

Вижу я, как комета движется,

Брезгливо не желая касаться

Плоскости эклиптики скверны,

Не желая себя опорочить

Испражненьями планет лицемерных,

Одного лишь желающих зрелища —

Видеть, как она исчезает

В Солнца объятиях немощных,

Как оно, престарелым развратником

Плоть ее юную, гравитацией связанную,

К себе возбужденно притягивает

И сжигает воском плазменным.

Но властительница ледяных тех красавиц

Предо мною имеет долг немыслимо древний

Себя отправляю я в сингулярность транса,

И тянусь чрез Систему, мимо Койпера пояса,

К пределам, что хранят образования плотные,

На одном из которых свой дворец возвела

Королева всего, в облаках что Оорта

Холодный приют для себя отыскало,

Спасаясь от Солнца и подручных его гигантов,

Не желая рабынями быть Юпитера

Или Сатурна поддаться силе

И, кольцо его пропустив сквозь губы,

Стать еще одним в нем изумрудом.

Вижу я ее, в черном скафандре нескромном,

Восседающей на костяном высоком троне.

Красный волос до золотых каблуков

Добирается лучистых кос сотней.

Платиновые нити в них вплетены,

Отмечая величье подвластной страны

И глаза ее, хранящие память

О временах без планет и страданий

Мерцают, словно блинк-компаратор.

И сидит рядом с ней, обнаженный и мягкий,

Свое пухлое почесывая брюхо,

Муж ее, Тюхе, обиженным женским именем.

Гигант, пристыженный мужским бессильем,

Госпоже своей покорный и робкий,

У комет вызывает восторги

Своей умилительной слабостью.

Его повеленья выполняют они с радостью,

Разбегаясь по космосу, смеясь и танцуя,

Собою несчастья одни знаменуя,

Напоминая о том, что за пределами

Изведанного человеком постоянства,

Другие существуют границы, великой покорные власти.

Наш король, как ни рвался познать их,

Посылая с Плутона проклятья,

Все ж не решился на такие скитания,

Вместо себя отправив экспедицию смертников.

Вернуться не надеялись те воины мрачные.

Фотография, перед отлетом сделанная

Сестры моей украшала спальню.

Больше всех ей оргазмов из них подарил,

Инженер их, улыбчиво-злой селенит,

Стоявший от капитана по руку левую,

Шлем прижимая к груди, как девицу несмелую.

Связь с ними через год была утеряна,

Найти не сумели их ни телескопы, ни шаманы,

Ни духи, отправленные на поиски.

И только лучшие из певцов Миранды

Продолжают исполнять поэмы

О героях обреченных, во сне бредущих,

Сквозь ледяные поля молчаливые.

Нет ни ветра для них, ни солнца слезливого,

Не бегут с ними лайки, беззаботно-игривые,

Нет мечты о тепле и о землях иных,

Только холод и смерть есть отныне для них.

Все потеряно, стерто и прощено,

И оставлено тлеть в изможденьи сухом.

И, уставшие дни с возбужденьем двуличным

Отмирают, стекают, расползаясь по жизни

Восхищенной и пламенной вязью некроза,

Соответствует что всем космическим грезам.

Тот, кто вахту стоит, смотрит в черный экран,

А узоры его только гибель таят,

Означая движенье к планетам, которых,

Может вовсе не быть в облаках непреклонных.

Прикоснувшись к экрану, созерцает он звезды

И, глаза чуть прикрыв, прозревает сраженье,

Для которого жизнь превратил он в мученье,

Своевольное от живых всех миров удаленье,

Непреложную ярость слепого изгнанья,

Воспевающей мудрость всех путешествий.

Даже если победой схватка рассыплется,

Ничего не изменит то в судьбах воителей.

Потерпев пораженье, признав победителем

Любого, кому отдастся удача неискренняя,

Готовая всех своих продать любовников

За призрачное таинство в шепоте плутония,

Всепроникающих и истекающих кровью,

Становящейся ядом деторождения.

Тогда, освобожденный поражением,

С улыбкой он главу свою преклонит,

Поцелуем преодолевая вражеским

Воспоминания о радостных лишениях.

Исчезает все в неверии постыдном,

Невнятным марш сменен речитативом.

Слышен голос Юпитера, песня Титана,

Все вокруг опьяняет дерзновенным обманом.

И оракул, гадалка с королевским бюстом,

Соски меж цветами и змеями потеряны,

Волосами пурпурными, глазами кошачьими,

Привлекает его опьяненное тело.

За день до отбытия, на рынке столичном

В переулке собачьем, виноградно-кирпичном,

Пошатнувшись в Павонис Монс тени арахисовой,

С бутылкой настойки на крови грифона,

Болезней ищущий редких и заразных,

Как развлечения для скучного полета,

Сладкими стянувшего кожу струпьями,

Покрывшего руки узором язв и впадин.

Он рассматривал бы их как сад каменный,

Наблюдал бы за тем, как цвета их меняются,

Сражаясь за плоть его с антибиотиками,

Агентами разума оскорбительно трезвыми,

Против которых выступили животные,

Сладострастье хранящие поэзии.

Рукава закатаны над венами изрезанными.

Под гематомой на предплечье левом

Татуировка земной королевы.

Этот город, в вечной пыли потерянный,

Солнцем увечным как падаль обглоданный,

С его трехглазыми девами в шортах коротких,

Попрошайками, войны с Титаном ветеранами

И опустевшими от засухи домами,

Качается в сияньи предвечернем,

Плывет, терзает, мечется в гниеньи,

Заплывший мусором, как евнух мрачный — жиром,

Впустивший музыку печальную в квартиры,

Где мебель тлеет от предательств милых

И чучела тоскуют, утопая в увлеченьях пыльных.

— Я хочу тишины, я хочу темноты,

Где планеты смердят словно мертвые сны,

И бойцовые псы где с тоскою глядят

На искристый упущенных битв звездопад.

Среди тысячи звезд отрешенно усталых

Все плывет словно мертвых надежд облака,

Прозревая величие дней запоздалых

Когда все исчезает средь равных оков,

Притворяться которыми с радостью гневной

Все готовы мечты и потери смиренные —

Растворенная страсть, оглушенный позор,

Гордый счастья закат, юный страха восход,

Жадный горечью липкой свободы бубон

И пленящее марево сладостных снов.

Он бредет как мираж, словно пьяный тайфун

Между праздничных статуй и мусорных урн,

В чьих утробах блестит тенью пришлых страстей

И любым одиночествам хлесткий укор,

Содержавшее латекс в плену серебро.

И гирлянды осколками огненных змей

Обвивают жестоких богинь наготу,

Их надменные позы, подростковую спесь

Жизнестойкую грудь многоплодных цариц.

Локон пламенный тянет к ночному вину,

Повергая жестокого воина ниц.

Собирает он узкую улиц тоску,

Духов воинов гнев, сдавших крепость врагу,

Наблюдавших с тоской как их жен молоко

По груди королевских гвардейцев текло.

Он почти незаметен средь смрадных теней,

Рукава закатал он до самых локтей,

Выставляя крикливо затейливых шрамов

Тонкий линий узор над венозным упрямством —

Словно юных кастратов наивная ласка,

Как следы от клыков упоительно властных,

Обжигает его изможденья запястья.

Измождение вакуум им преподнес,

Утонченье, какое миры не дарят

Даже если исчезнут и воля и страх,

И Луна, ухмыляясь, всех утопит волчат.

Он идет, улыбаясь всем злым чудесам,

Наслаждаясь камней раскаленных молитвой,

Что с фальцетом янтарных жуков вознеслась

К фонарям, орхидей неприязнью обвитым.

Перекрестки минует дурманов он жадных

И плывут вкруг него ароматы цветов,

Леопардовых лилий прянотелый поток,

Обтекающий стены переплетом гнилым.

Между трещин ползущий ядовитый вьюнок

Пожирает балконов ржавый остов витой.

Чтобы быть к пустотелому Фобосу ближе,

Длинноногие кошки бредут по карнизам,

Сообразно своим полосатым капризам,

Ловят ящериц, хрупкий тряся водосток,

Вниз глядя на прохожих надменно блудливых,

Как судьи, мир презревшие опустошенно-суетливый.

И под ними бредет космонавт нелюдим,

Восхищаясь полуднем, порочно-немым.

Мнится он им пророком, слепым и седым,

Жесткосердным бродягой, повесой младым,

Моряком, меж портов разбросавшим сердца,

Воплощеньем пороков гнилых колеса.

Их хотелось бы спрыгнуть, к нему подойти

О мечтаньях запретных поведать, кружась,

Усыпить, обмануть, соблазнить и увлечь,

Сбить его с недостойных приязней пути,

Признавая случайность как злую судьбу,

За собой увести в благодатных аллей

Онемевшей прохлады жизнетворную страсть.

Вскоре руки его, гладя жесткую шерсть.

У фонтана, что золотом брызжет монет,

Позабыли б о том, как держать рукоять,

И тропинки меж звонких планетных колец.

Так в припадке жеманно глухом белизны,

Он поверит в кошачий любимый обман:

Есть один только Марс, а иные миры

Только выдумка, блажь, беспокойные сны,

И проделки жестоких богов, их забавы

Над потерянным разумом, мягким, упрямым.

Там, где был обозначен упадком проем

В той стене, окружает что город начальный,

Где, ведомые некогда самим королем

Колонисты своим Марс пустынный назвали,

Восседала бродяжка, механизм молодой,

Но модели столетней, одиноко разумной,

В чьих чертах лишь тоска по потере земной.

Сообразно мечте средиземных морей

Изготовлено тело, чья краса далека

Неземных тонкокостных человека ветвей.

И серьгами змеиные ей черепа,

Красной туши стена окружает глаза.

Тонкий призрак бровей траекторией ровной

Обозначил собой дань притворщице моде.

Прикрывает расшитый павлинами шелк

Ее тело изгибов приятных соблазна —

Пожелтевший под солнцем истерзанный пластик,

Весь в узорах волшебных он татуировки

Защитой для девы от сглаза пригодной,

Веки полуопущены, от узора темны

Принадлежному клану златоносной горы,

Рядом с нею зеркальной панель батереи,

Но едва ли снабдить полноценно сумеет

Бесприютную антропоморфную тварь

Всем, что жизнь ей позволит свою продолжать.

Вполне уместна молодая эта нищенка,

Городу этому, упадком злым пристыженному,

Не желающему ни мечты, ни порядка.

Руку вздымает она к космонавту.

— О тебе мне известно, потерянный враг,

Совратитель невинных, любитель собак.

Ты к запретным пределам свой путь протянул,

Но не твой это выбор, ты лишь присягнул

И поклялся последовать за командиром

Для которого ложь стала делом постылым,

Кто предательства сладость с восторгом сравнил.

И свой путь лишь рисует безумием злым.

Коль за ним ты пойдешь, то исчезнешь безвестно,

Ему Солнце пророчит лишь темь внетелесную,

За дыханьем солярным поджидает вас смерть,

Бессловесный поток неприглядных потерь,

Двухголовых забвений трухлявые песни,

Одурманенных потная жертв круговерть.

Средь навечно пропавших ваши все имена,

Вам женою одной станет мать-пустота,

Нет ни славы, ни подвига в вашем пути.

К цели вы не придете, пропав взаперти

Зараженных отсеков, расколотых стен,

Наблюдая, как цифры плетутся к нулю

Те, что воздух собой означают, в плену

Оставаясь навечно беспечных гигантов,

Все в угоду чужого безумья обману.

Покачнувшись, он к ней обращает свой взор.

— Капитан мой прекрасен, он друг мне с тех пор,

Как мы вместе бежали, ломая забор,

За девицей нагой подсмотрев у окна

И спасаясь от гнева ее жениха.

Капитан мой прекрасен, он брат мне с тех пор,

Как последний дарил он мне свой кислород.

Он приказ отдавал мне, спокойно смеясь,

Чтобы жизнь моя радостью полнилась всласть.

Капитан мой прекрасен за ним я пойду

В первозданной мечты неприглядную тьму.

Я и в черной дыры ненасытную пасть

Брошусь с радостью, если он даст мне приказ.

Капитан мой прекрасен, за ним я пойду

В первозданной ночи безутешную мглу.

Даже если погибель нам карты сулят,

Я и мысли не дам повернуться назад.

Все пропали они в ледяных нечистотах,

Доводилось мне слышать среди астероидов

О том, что за Плутоном легковерным корабли,

Через тянучие и влажные помехи,

Сигналы принимают иногда и голоса,

Поющие о дальних откровеньях.

У королевы облачной узнать я мог бы

Об их судьбе, потерянной и страстной

Но ныне жизнь моя означилась огнем,

И выбор в нем заметен безучастный.

— Твоих обязательств назначен мной срок.

Я требую, чтобы оплачен был долг.

Хоть многие годы с поры той минуло,

Ты помнишь: любимую дочь ледяную

Корабль был должен с собой забрать,

И ты, в униженьи прекрасная мать,

Меня умоляла похитить другую.

С тобой согласился я и месяца два

Потратил на смену орбиты тягучей.

И ныне вселенная дарит нам случай,

В котором уместна мне помощь твоя.

Ты видишь: был огненный радостный зверь

Направлен ко мне для пепельного убийства.

Одну из прекрасных твоих дочерей,

Пожертвуй, чтоб жаркую гибель отвесть,

Свою подтверди ты великую честь.

Глаза прикрывает комет повелительница,

И губы ее в упрочненьи язвительном

Шепот ко мне отправляют льдистый.

Моя просьба исполнена будет немедля,

И более нет между нами долга сближенья.

Королева комет держит стаю волков.

Им хозяйкой урановолосая Седна.

И с улыбкой ведет их невинная дева,

Не боясь ледяных искрометных клыков,

Чьи следы — на лунах глубокие кратеры,

Шрамы Европы, увлеченно-печальной.

И бредут молчаливой безропотной стаей

Звери тихие сотни неспешных веков,

Пастухи у Юпитера лун замирают,

Загоняют овец в кольца Сатурна

Отпуская на волю собак астероидных,

Безухих, бесхвостых, в боях изуродованных.

Солнце на них ставит бури магнитные,

Не считая проигрыш разорительным,

Ибо только и есть ему радости

В столкновениях тех неслышимых.

Обращает всю волю свою Седна

На комету, не удостоившуюся имени,

Деяния не совершившую великого,

Разрушений или чумы не принесшую,

Не ставшую злобным предвестием,

В пророчествах не замеченную,

Не обрушившуюся дождем метеоритным,

Призывает ее смещение,

Требует от нее подчинения,

Ускоряя до значений немыслимых.

Отправляя нам орбит уточнения.

И мы следим, свое движенье продолжая

Не требуя от двигателей больше

Чем им положено без гибельных усилий.

Все ближе к нам пылающий протуберанец

И вскоре Магрибон мне сообщает

Об излучении, на нас направленном призывно.

Впустив его, мы долго слышим только шепот

Реликтовых помех, в распутниц сны входящих.

Затем касается нас голос невесомый,

Безжизненный, от ненависти хриплый.

— Я великий огонь, разрушитель планет.

Совратитель невест, вечный аверс монет.

Я направлен к тебе и тебя сокрушу,

В своем чреве твои я надежды сожгу,

Я пожру твоих мыслей нелепицы гной,

Все, что было тобой, заменю на покой.

— Мне твое незнакомо шипоглавое пламя.

Ты покорен судьбе, увлеченно упрямой.

Мы с тобой не должны становиться врагами,

На твои чудеса у меня управа.

Ты взгляни, обернись, что тебя вскоре ждет.

На тебя натравил я норовистый лед.

Ты сойдешь без следа, растворив пустоту,

Я же путь свой продолжу, упреждая войну.

Отключаю я связь, на экране расколотом

Подслеповатый прицел телескопов

Столкновенье являет хвостатой дымницы

И сияния подобного гневу ревнивца.

Вновь сновидения нас принимают словно шлюхи.

Мы платим им за каждую увядшую минуту

И вскоре астероида к Юпитеру сближенье

Нас привлекает, как провидца искушенье.

Здесь встречен я с отцовским порицаньем

Приятным больше, чем иное поощренье

Старик красноволосый, принимавший роды

У королевы, что меня рожала в стоке,

Забитом смесью нечистот трущобных,

В шелках, расшитых снами эмбрионов

Передо мной сидит и курит кровь грифонью.

— Ты знаешь: тень несет полночную отраву

И с листьев гарбиуса сок течет кровавый,

Цветок вплывает в разум пятнами соцветий

И пропадает в смерч глумливых междометий.

И увядает смерть, как пылкий гнев ревнивый,

И все вокруг в дурмане мягком гибнет,

Плоть обнажается в неверии слезливом,

И тянется, как гордый час отлива,

Счастливый от числа им приоткрытых тел.

Вползают змеи робко в плен цветов железный,

Меж лепестков здесь так искристо тесно,

Что и одной колибри сладкокрылой

Не пролететь, себя чтоб не осыпать

Пыльцой, которая злословье превосходит

В стремленьи разум слабый весь себе присвоить,

Грибницу новых сновидений в нем пустить,

И, приукрасив все воспоминаньями о детстве,

В обманной радости забвения огне согреться.

Сей сад скамьями гладкокожими приятен,

Присев на них, в безумолчной прохладе

В песнь вслушайся глумливых робких жаб,

И ящериц, смеющихся припадком

Над мудростью любой, что кажется им бредом,

Коль скоро слов немая королева

В себя не вводит их до плодородной глубины.

Ты сможешь различить среди ветвей ажурных

Дар тигра — грез янтарных ласковые струи,

Секреты похотливые что выбили устало

Из лицедейских уст анацефала.

И ты, мой сын, сей силою снабженный,

Сядь, выпей слез русалочьих немного

И пусть покой, святая недотрога,

Колена пред тобою преломит

И плоть твою губами безутешными

Поглотит всю, как солнце — лед кометный.

Утерян будет пусть змей мягкий алфавит

И все живое приползет к тебе с повинной,

Коли сознанием пытливым ты снабжен.

Отец грядущих и безрадостных племен,

Все разума потрепанное ветром,

Уснувшее в молчаньи сигаретном,

Бредущем сквозь глумливые смешки детей,

Изгибом пожелтевших средь ночей ногтей

Царапающим плоть окоченевших грез

И жестких кружев пьяный стон небесный,

Манящий в незаконный смрад бурлеска-

Все предсказуемо плывет по воле ветра

И утопает в утреннем смущении абсента.

Твой разум — карлик, одноногий и горбатый,

Уснувший между пьяной шлюхи целлюлитных бедер.

Проснувшись, мертвым называет он кошмаром,

То, что величием во сне ему являлось.

Хрипит он, мечется, слюной кровавой брызжет,

Червем кишечным извивается меж мыслей,

Гнилых зубов улыбка возвещает

О грезах, вдохновенно-беспринципных.

Что есть мечта его при пробужденьи?

Себя хотел бы видеть он всегда и вечно спящим,

Лишь только бы вина и женщин полногрудых,

И чтоб прослыть великим и премудрым,

Сочли бы чтоб его прекрасным, твердотелым,

И чтобы он при том был удален от гнева.

— О, отец мой, тебя я привык им считать,

Мои цели иные, влечет меня мать.

Я желаю ее покорить в междукровье безлунном

С ней потомков зачать в тишине острозубой

Тех чудовищ рожденью быть свидетелем скромным

И импринтингом в них породить безусловный

Подчинения мне бессловесный приказ.

Власть пуста и легка и меня не влечет.

Служит страсть ей заменой, но наоборот

Превращенье свершить невозможно тому,

Кто умел и способен в полнотелом бреду.

Я могу сожалеть, что ты видишь все плоским,

Что тебе незнакомы те мрачные звезды,

Несложимые суммой термоядерных акций,

Но знакомые током плодотворных субстанций.

Коль не знаешь ты Сириус склонным к стенаньям,

По девицам, забывшим о всех обещаньях,

Если сам не твердил ты в ночи Бетельгейзе

Клятвы быть до вселенной скончания вместе,

Если слезы русалок в ночи ты не пил,

Проклиная насмешливо-злой Альтаир,

Если в горестном пыле пытливого блуда

Не мечтал ты о прелестях юной Мекбуды

И готов был считать за счастливую пару

Незаконную связь с нечестивой Адарой,

Если ты почитаешь скупым совпаденьем,

Мирозданья законов и плазмы вращенья,

Что никак не влияют на плоти восстанье

И субстанций телесных живое теченье,

Сожалеть остается о твоих недостатках

И рыдать о прискорбном твоем упрощеньи.

Точно также и тот, кто желает войны

Не всегда ищет мертвых солдат белизны.

Есть иное в ее оскорбительных танцах,

И прекрасное зрелище радостной пули,

Пробивающей череп глупца-новобранца,

Жизнь потерявшего в ледянистом окопе

На сражений полях хладнокровной Европы

Позволяет мне грезы о мечтаниях гибких,

Его разум собой увлекают постыдно,

Вдаль от родителей старых, на Марсе оставшихся

И от девы невинной, его не дождавшейся

Изменившей, как было давно то условлено,

С его другом, двухголовым сводником,

Перебрасывающим рифмы от уст к устам,

И в двойном оргазме закатывающим глаза.

Видит, солдат, умирая во льду,

Как было то в детском горячем бреду,

Актрису с огромной приподнятой грудью,

В мечтания вторглась она вероломно,

Без жалости к жизни в одиннадцать лет

И в маленьком кинотеатре посреди пустыни

Он в платье из черного шелка увидел

На экране, натянутом между виселицами,

С блестками, опадающими как звезды,

И семенем, стекающим на волосы,

Цветом, как облака на Венере,

И в последние мгновения страдания

Лишь о ней его мечтания потерянные,

И член его напрягается воинственно,

Последнюю кровь в себя принимая,

Мысли все отправляя

К блондинке, живущей в кратере

На Меркурии мрачноликом,

Ускользающем от протуберанцев объятий.

И будет она последней, что в жизни он вспомнит.

Перед его глазами рассыпающимися

Ее грудь качается необъятно.

Он помнит себя, просыпающимся

И видящим ее на плакате,

Висевшим возле кровати.

Мне приятно думать об этом,

Только этим война интересна,

Вымыслом о ней и образами,

Которым в автомата магазине тесно.

Проникают они с легкостью

Через фильтры противогаза

Восстают на стекле забрала

Зрелищем цифрового экстаза,

Перегружая скопцов реакторов

И токамаков наивную плазму,

Совращая панели солнечные,

Отворачивая от Земли антенны

В кокетливом пренебрежении

Ее увлеченьями презренными.

Прочее все есть праздность никчемная,

Ведь война жизнь продлить не сумеет,

Не остановит теломер угасание,

Дендритных связей не восстановит ветви.

Не бунтовщик я стану для истории и не мятежник,

А матери любовник обреченно нежный.

Назвать никто то извращеньем не посмеет,

Мое великое влеченье разумея,

Превосходящее законы здравомыслия,

Меня равняющее тем богам забытым,

Чьи с дочерьми совокупленья быстрые

Героев невозможных породили.

И, так же, как богов поступки недоступны

Познанию смертных, пребывающих в рассудке,

Я стану невозможным к разуменью.

Песнь ночи моей брачной первой

Известной станет каждому в Системе

И ею будут похотливые повесы

Соблазн дарить всем очарованным принцессам,

Пятнадцатый их день рожденья омрачая

Зачатья тяжестью нелепой и зловонной.

Сказания о всех тех истязаньях,

Которым я за многие года ее подвергну,

Пособием для палачей мудрейших станут

И, в тишине норы моей укромной,

Я, чувствуя себе спокойным и довольным,

С самодовольным умиротвореньем,

Сойду во тьму последнего предела.

— Твое желание мне отвратительно, мой милый,

Но месть своей лишиться не способна силы.

За то, что стало с королевством бесподобным,

Ответить должно королеве многокровно.

Я помощь окажу тебе, корабль предоставив

И десять девушек своих, улыбчиво прекрасных,

С наказом для тебя охраной быть,

Но новое оружье получить,

И армию приобрести никто не в силах.

В Системе не осталось более отрядов,

Была бы сотня в коих опытных солдатов.

Коли на всех планетах не найдется

И миллиарда в наши дни существ живых,

То воинство тебе никто не предоставит,

Гвардейцев чтобы одолеть могучие полки.

Лишь обойдя все орбитальные объекты,

Ты соберешь себе достаточное войско.

На это долгое понадобится время.

Безликое создашь ты недовольство

Меж тех, кто о войне желает позабыть.

Забудь и о машинах, ведь разрушены заводы

В исходе многовековой вражды.

И только в поясе пугливых астероидов

Возможно обнаружить тех из них,

Что к созиданию существ себе подобных

Способны, предназначены и склонны.

Для битвы созданные существа живые,

Те, что своих убили командиров,

От феромонов и приказов прочих скрылись,

Желанья возвращаться не проявят

К погибельной планетной суете.

Вступает Магрибон, со мною принесенный

Наш разговор своею прерывая речью скромной.

— Мой господин, прекрасный мой хозяин,

Есть те, кто битвы продолжают неустанно,

Не прекращая тренировки ни на день.

С рождения своих готовя всех детей

К тому, что гибель предстоит им на полях

Сражений, яростно неравных.

Я говорю о Лауроне достославном,

Где чучело прекрасной королевы,

Традицию преследуя пустую,

На площадях сжигают городских.

То может способ быть единственно возможный,

Шанс армию тебе заполучить.

— Но будь, мой сын, предельно осторожным,

Поскольку кровь ты королевскую содержишь,

То на орбите дальней быть сожженным не надейся.

На виселице судорог предсмертных

Эякуляция твоя в толпу им будет восхищеньем.

Сочтен отмеченным тот будет и счастливым,

Удачу обретет на десять лет, не меньше,

Кого одна лишь капля семени коснется.

Отцу кивнув приемному с улыбкой

Сабуру обнимаю я без страсти,

Не признавая в ней ни женщину, ни зверя,

И, пряную испарину цветов вдыхая,

Готовлюсь к новой обреченности движенья.

К себе манит старик клыкастую девицу,

Указывает, что ему угодно.

Она покорно, опустив главу, пред ним садится,

Спиной к нему, подставив обреченно шею,

И он из шелка извлекая короб,

Ей преподносит в дар ошейник кожи черной.

На нем заклепки золотистых солнц порочных

И солнце спереди из темного металла.

Застежку затянув на тонкой шее,

Он улыбается, и от нее нам требует поведать

Все мысли, занимающие разум

Разумной плоти в черепе собачьем.

— Нет страсти, что мою превысит верность,

Всем вожделениям мое становится примером.

Я только и желаю в этой всей вселенной,

Твои мечты чтоб плоть мою терзали,

И оставляли синяки и пятна,

Сияющие радостные шрамы,

Пылающие петли вкруг запястий,

Ожоги на груди, царапины, порезы.

Должна я каждое существования мгновенье

Быть полной от тебя всех истечений.

Мои никчемные заполнив недостатки,

Все затопив темнейшие каверны,

Пусть породят они детей твоих прекрасных

И сколько бы в том не было страданий

Любое близостью к тебе становится приятным.

И похоти в том голосе завидуют пульсары.

В нем хриплое безумие таится,

Не знающее поражений и отказов.

К насилию любому равнодушно.

Чуть пасть открыв, клыки она являет,

Сжимает груди в яростном порыве —

Так переживший сотни лет аскезы

С усердием на жертве рвет одежды,

Тем признавая перед плотью пораженье.

Корабль плывет сквозь космос мягкой тенью.

Незримый, незаметный, ни тепла,

Ни радиации, ни волн магнитных,

Своим не излучает темным телом.

Все предусмотрено владыками Титана,

Нет в сей машине ни единого изъяна.

Она подходит для разведки и прорыва,

Защиты орбитальной суетливой,

Приятны в ней просторные кабины,

Цветами стены всех украшены кают,

И камни драгоценные скрывая в стенах,

Уютны коконы в рептилиях и птицах.

По кораблю блуждают голые девицы,

Своею красотой способные затменье

На всех планетах произвесть одновременно.

Сабура уши прижимает и рычит ревниво,

Как только приближается ко мне из них любая,

Об изменениях чтоб сообщит творящихся вовне.

А на экране предо мной во всей сернистой полноте

Тоскует Лаурон по пламенным изъянам

И полюс северный его, что есть гигантский кратер,

Взор мой притягивает, на губах улыбка

А руки торопливые ласкают

Сабуры клитор, от чего она

Уже десятый раз неистово трясется.

Планету эту я всегда считал запретной,

Земным являясь порожденьем, древнею враждой,

Отравленный, сим зараженный паразитом,

И, как рожденный властной королевой,

Покорен будучи вдвойне стереотипам.

Нет лун у Лаурона, нет и океанов.

Поверхность вся — плато и между них каньоны.

Над всем хрипят азотные туманы

И только южный пояс подо льдами,

Под их ползучим гнетом вероломным.

У самого экватора озера

Растянуты прерывистою цепью.

На берегах их лагеря стоят извечно,

Где, под героями далеких битв надзором,

Проходят обучение их дети.

Нет никому поблажек, равнополым

Все быть должно безускоризненным успехом.

Видеозаписи жестоких тренировок,

Сквозь радужную вязкость экссудата,

Плавучие помехи и потерю цвета,

Расплывчатые детские фигуры проявляют,

Кружащиеся в радости непризнанной кинжальной.

Распространяемые волей Лаурона,

Неловкую у генералов внутренних планет

Улыбку вызывали при просмотре.

Им, тысячи способных предоставить механизмов,

Существ искусственных из желчной эктоплазмы

Или со множеством изысканных мутаций

И без раздумий их отправить для сраженья,

Казалась глупой устаревшая надежда

На разум и способность человека,

Его использовать для разрушенья.

Но битвы с воинами Лаурона

Их доказали эффективность и способность

Противодействовать соперникам любым,

Какими бы ни были сила их и скорость,

И ни одна распутная машина

Их обмануть или предвидеть не сумела.

А действенность существ бесчувственно военных

Пред страстью спасовала человека.

И только лишь числом им можно одолеть

Отряд разведчиков лауронийских.

Дарует им одну победу за другой

Выносливость их, выучка, сноровка,

Их камуфляж и умные винтовки,

Заклятия, обвившие пластины гравировкой,

Не знающие промаха патроны,

Броня легчайшая из орбитальных сплавов,

Удар способная сдержать грифона,

С форсунками, что в случае пригодном

Дымы незримые пускают благовоний

И окружают воина защитой от проклятий

И демонических посланников атаки,

От их когтей и лавового яда,

Надежным фильтром предварительным являясь

От наномерных хищников незримых,

Сбивая с толку лазеров лучи

И цель мешая им определить.

Диверсионные отряды Лаурона,

Проникнув незаметными на Землю,

Ей причиняли в ход десятилетий

Страдания, насилье, разрушенья,

А после же, деяний сих найдя достаток,

Оружие бросали, оставаясь

На той планете нищим иль бродягой.

Нисколько не таясь и не скрываясь,

И сообщая о себе спокойно

В тех городах и обесточенных деревнях,

Где с мудрым восхищеньем оседали.

Нередко те юнцы их за героев почитали,

Отцы чьи умерли от пламенных диверсий.

А позже королевские посланники являлись,

Их призывая стать учителями

И в классах душных древних академий

Свой опыт передать земным солдатам,

Тем ироничный завершая круг, богов усладу.

Лишь в сотне тысяч километров от планеты

Корабль наш был стражами замечен.

Немедля взвыв от гнева и презренья,

Он сообщает о чужом прицеле,

И тут же просят нас об экстренном ответе.

И на экране появляется, приветлив,

В мундире белом муж, чей длинный волос светел,

И выбрит полосой от лба и до затылка.

— Я капитан лауронийских стражей,

Ты, путник, неожиданно явился.

Корабль твой взывает к подозреньям,

Титана будучи произведеньем,

Который нынче недолюбливать мы склонны.

Себя ты назови и цель прибытия немедля,

Поведай, чтоб вниманья избежать,

Моих питомцев, выведенных лично

Фельдаршалом Септумионом Броком,

Прославленным заводчиком патронов

И прочих всех полуживых боеприпасов.

Сабура перед камерой готова

Явить себя всем тем, ее кто может помнить,

Но никогда не видел в сем обличье,

Изысканном и злобно-горделивом,

И голоса ее не слышал, что певуче

Ласкает слух звенящим переливом.

На ней корсет из черной мягкой кожи

Блестящей, весь в ремнях и алых украшеньях,

Грудь сжавший неумолчным вожделеньем,

Ошейник с острыми шипами, браслеты золотые,

И, настояньем девушек прекрасных

Ее обелена приподнятая грива,

Проходит меж ушей острейших,

Принявших кольца Марса ювелиров.

Взгляд головы приподнятой достоин королевы,

Она кивает мне, готовая к общенью,

И я соединяю нас с прекрасным Лауроном.

— Я дочь великого правителя Системы,

К вам прибыла, чтобы союзников найти

И отомстить за скверную измену,

Достойно покарав распутного тирана.

Есть у меня оружие и сила,

Я помощь обсудить хочу от ваших армий

И код свой генетический готова предоставить,

Тем истину сих слов упорно подтверждая.

В глазах лауронийца вижу гневную я похоть.

Сабура же, в молчаньи непреклонном,

На капитана с яростью взирает.

— Вам отправляю я орбиты измененья,

О вас немедля сообщу я дипломатам.

Экран сменяют плотоядные растенья,

Стрекозы вкруг которых, торопясь, летают.

В секунду следующую вновь на нем таблицы,

Собравшиеся с корабельных всех каналов.

Нас над экватором орбита принимает,

Здесь ожидаем челнока, чтобы спуститься.

Воительницы, сидя пред экранами,

Недвижным размышленьям предаются,

Для битв грядущих вдохновенье обретая

В виденьи сей безоблачной планеты.

Я время провожу в сиденьи командира,

Русалочью слезу пью в возмущеньи зыбком.

Сабура больше же, чем я, скучает,

Ко мне со страстью робкой неустанно липнет,

И, пользуясь моею опьяненной наготою,

Шершавым языком мой член с усильем лижет

И вскоре семя из меня живое брызжет.

Она же, оттолкнувшись и всплывая,

Те капли ловит и со смехом их глотает,

Но несколько из них текут по черной шерсти,

И остаются в злом экстазе незаметны.

Лишь через сто часов мы с челноком соединились,

Спуск на планету быстрый и ретивый,

Пилот умелым был, юнец лауронийский,

В подземный город он доставил краткокрылую машину.

Сопровождаемые дюжиной солдат,

В их строе обретая середину,

Сквозь бесконечность мы проходим анфилад,

Где стены — барельефы подвигов, среди которых

И битвы с королевскими зверями,

На астероидах сражения далеких,

Блуждающих в изгнании тоскливом

В пустыне дымной облака Оорта,

Где обитают духи тех созданий,

Что Землю населяли человека прежде

И ныне мстительные мыслят планы,

Сбиваясь в племена, комет гоняя стаи,

Их дрессируя для вторжений всех грядущих,

Желая полностью планету ту разрушить,

Всех обитателей ее из тел извергнуть души,

Насилие веселое над ними учинить.

Мы следуем, Сабура перед нами,

Обезоруженные девы позади.

В моей руке искусственный лишь разум,

Пес саблезубый выступает у ноги.

Мы входим в залу, где старейшины собрались

Одиннадцати всех великих кланов.

Все в прошлом воины отважные,

От тел своих в боях немало потерявшие,

Конечности не заменяющие, чтобы

Был зрим их давний подвиг бесподобный.

Один из них, без правой что руки,

Ко мне приблизился, одним лишь глазом левым

Мой созерцая лик, лишенный и морщины.

Иные же, замечено то мной,

Девицам большее вниманье уделили,

Телам их прочным, отстраненной силе,

Грудям манящим наслажденьем сытым

И бедрам, увлекающим в свой плодородный плен.

Обилье мускулов и плоти гладкой

В сравнении со скопищем окаменевших шрамов

Мне виделось насмешкой недостойною и грубой.

Сабура же под длинным черным платьем,

Тем самым свой являет статус доминанты,

И воины увечные уж похотью объяты,

Взирают на ее они встопорщенную гриву,

И шерсти мягкой шелковые переливы.

Она стоит, за спину руки спрятав,

Себя тем изувеченным предоставляя старцам.

— О, мудрецы, воители, поэты

Все лучшее, что в этой есть Системе,

Собрали в жизни вы, в свою впустили кровь,

Покорные неугомонной яростной судьбе.

Единственная вы угроза королеве

Ведь только вас она боится неизменно,

И от Меркурия до облака Оорта,

Вся ваша слава возрастает неуклонно.

Но сотни лет вы пребываете в покое,

Не зная равенства в соперниках упорных.

Я есть бастард, потомок короля,

По праву мне принадлежит надменная Земля.

Вам генетический могу я предоставить код,

Тех притязаний создающий справедливость.

Я призываю вас свершить поход со мной,

Собрать все силы для последней битвы,

Так поколения грядущие навек

Вас будут подарившими свободу видеть

От власти, что за бездною таится

И всех нас в напряженьи сохраняет.

До той поры, покуда тратим мы нелепо

Так много сил, ресурсов, жизней, лет,

Сжигая в пламени заклятий и ракет,

Морщинами страданий искажая лица

Израненных юнцов и изнасилованных дев,

Все наши страсти скорбно истекают

Для противостояния пустого,

Не будет процветания Системе

И все останется злорадно неизменным.

В гневливом страхе бедствуют народы,

Друг ото друга ожидая злодеяний.

Шаманы, колдуны, волшебники и шарлатаны,

Помимо прочего изысканного сброда,

Что из дворцов подземных, в вычурных костюмах,

В бой отправляет новые когорты,

Себя достойным полагая власти,

Все производят уничтожить что пригодно

Тех, кто за миллионы километров

Подобными мечтами одурманен.

Но кроме властных тех, кто искренне желает

Все в алхимический низвергнуть пепел яркий?

Кто, кроме воинов, озлобленно-порочных

Пригодных только для убийства и парада

Мечтает, чтобы враг приблизился к их дому

Даруя повод в плоть его вцепиться?

Кто, позабыв о похоти чудесной,

Своим отдавшись оглушенным страхам,

Желает плоть навечно изувечить

И самую мечту о ней отдать небытию?

Должно все это завершиться прежде,

Чем обретут безжизненность планеты.

Потворствовать глупцам в пустом уничтоженье

Всего, что причиняет беспокойство,

Я недостойным разума считаю.

Очистить можем мы миры от страха,

Нам нужно лишь объединение устроить,

Совместные на Землю нашей силы излиянья,

И низвержение династии предвечной.

— Ты, дева, чью красу мы признаем пугающей и мрачной,

Влекущая, как девственница первой ночью брачной,

Напоминающая нам о женщинах далеких,

Пугливых, юных, вожделенных недотрогах,

Давно погибших в атомных сияньях,

Иль в эпидемиях, обвитых язв гниющими плодами,

О женщинах, нас всех желавших и предавших,

Желая вновь Луны восход увидеть,

Почувствовать зловонье океана,

Вкусить вина холодный мускус пряный,

И пот любовника соленым бризом осушить.

Ты, в красоте твоей восторженно-звериной,

Нам кажешься почти неуязвимой

Для порчи, скверны, лжи или порока.

Когда планеты все сиротами себя признают,

Огнем устанут звезды вездесущим притворяться

Ты и тогда скорбь чистоты собою празднуешь завидной.

Но мы должны заботиться о младших,

О всех заблудших, яростных, уставших,

Нам требуется время на раздумье

И божества совет непревзойденно мудрый.

С тем оставляют нас воинственные старцы.

И дни нас тяготят вселенною безлунной.

Не пленники и все же не свободны

Мы на изысканном жестоком Лауроне.

Нас в лагерь кочевой, в неспешный караван

Приказ старейшин отправляет до решенья.

Их выгода мне с горечью понятна.

Никто войны открытой не желает

С земной властительницей сладострастно-гневной,

Ведь все собрав оставшиеся силы,

И отказавшись от идей завоеваний,

И возвращения миров под власть планеты третьей,

Она волною огненной, всю жизнь испепеляя,

Пройтись способна по испуганной Системе,

И если не придется ей о подданных беречься,

Колена преклонив что могут ее встретить

На Марсе, обесчещенном повторно,

Иль о Титана ледорубах, коим,

Отдаться многим разом в ней мечтанье бредит,

То сможет силы все она направить

На жизни всей уничтожение поспешно.

И вот, мы в транспорте проводим дни глухие.

Высокомерные нас несут его колеса,

Препятствия, что моего намного выше роста,

Не замечают с горделивою тоскою.

Туманные овраги объезжая ловко,

Ведущего путь повторяя точно,

Составлен караван из двадцати чудовищ,

В следах все от когтей жестоких бурь,

Бредут, покачиваясь, сквозь испаренья серы,

За днем минует день, унылый и нелепый.

Мы заперты, мы одиноки, мы пусты

В уединенности каюты тонкостенной,

Где фотографии венерианских грузных ведьм

Соседствуют с молитвами о хлебе.

Все это нам в наследство от кочевников досталось.

Но и в каютах и в кабине все экраны

Показывают лишь движение машин

Иль шум, в котором призраков дыханья половина,

Здесь каждый развлеченье ищет для себя натужно.

Друг в друге девушки веселье обнаружив,

Смеются, скрывшись за узорной ширмой —

Здесь крокодилы и лемуры, и мастифы.

Когда же остается незадернутой она,

Я надоедливые вижу игры,

От коих сам давно уже устал,

Все их познав наивные изгибы.

Иные, обнажившись в сумерках экранных,

Татуировками друг друга увлажняют.

Другая медитирует во тьме

И губы шепчут заклинания тугие,

Соски, набухнув, источают желтый гной,

Вокруг ползут дымами призраки немые.

За третьей наблюдаю я сквозь сон,

Иглой себя пронзает та кудрявая блондинка,

В восторге боли сладостной глаза смущенно прикрывая,

Покусывая губы, сотрясая бедра,

И слизывая с собственной груди

Кровавые неровные потеки.

Сабура каждый день приносит мне стихи,

В которых все описано, что ею

Желаемо по отношению ко мне,

Но остается что лишь вымыслом верлибра,

Поскольку силы берегу я для войны.

И, девушка, моей довольствуясь улыбкой,

Рыча и недовольно прижимая уши,

Наушники надев, кочевников беседам вездесущим

Внимает, чтоб в них познать судьбу случайно,

Чужие выяснить разрозненные тайны.

Доступна карта нам и жизни линия, смущаясь,

К экватору нас хрупкому сдвигает.

Раз в дня четыре образуем лагерь.

Машины в круг становятся, всеядный

Утихомиривая ветер посреди,

Где воздымается шатер, качаясь,

И воздух с напряжением вбирая.

Орнаментом раскрашенные стены,

Его с высот случайных затруднят обнаруженье.

Ведь среди кланов и семейств вражда

Здесь происходит с наслажденьем неизменным,

И опасаться нападенья следует всегда,

Равно как с воздуха, с земли или с орбиты.

Внутри шатра узоры кровоточат

Пророчеством убийства и охоты.

Здесь, на коврах, мечтающих и грезящих о моли,

Ее в своих согбенных видя снах

Насильницей прекрасной и двуполой,

Мы зрим зверей, воображеньем изреченных,

Нигде и никогда нам не встречавшихся доселе.

Здесь щупальца соседствуют с рогами,

Копыта и клыки в едином прорастают,

И если голова и шея пятнами покрыты,

То дальше полосы стальной бредут молитвой,

Хвост тонкий кистью завершается кометной,

Раздвоенный язык ползет меж облаками,

Глаза блестят фальшивою монетой.

И, в клана облаченные одежды,

Мужчины копьями сих тварей протыкают

И сами погибают от когтей их золотистых,

От их могучих лап и жал густого яда

В насильи том, бесстрастно-непристойном.

Выходит к пламени ведущий каравана,

Мужчина невысокий, необхватный,

— Давайте же богов признаем милость,

Нам управляемую что дает радиоактивность,

Позволила огонь и женщину изведать,

Антибиотики и квантовую мерзость,

Тем самым обозначив неизбежность

Неуправляемых потоков бытия.

Давайте же признаем благодатью

Пульсаров оскорбительные знаки,

Нейтронных звезд живительную тяжесть,

Материй темных радужную сладость,

Галактик искрометные туманы,

Возможность с восхищеньем лицезреть,

Увидеть мироздания начало

И завершение его уразуметь,

Познать, что кроется за ложью атома трескучей.

Не есть ли величайшее из благ

Которыми они нас отягчают?

Воздать за жизнь, за знание, за страсть,

Снабжает ими каждое мгновенье

Того, кто мудростью изысканной низложен

С высот изобретательных надменности глухой.

Мы помнить каждое мгновение должны,

Что только наблюдаем за вселенной.

Мы середина между мыслью и деяньем,

Экраном лишь является сознанье,

Тем дневником, записано где все,

Являющее совокупность изменений.

Скитанья нет ужаснее того,

От мысли к мысли что с тоскою пролегает.

Немало сгинуло в пути том караванов,

В той одурманенной событьями пустыне,

Где, в лживой ярости неугомонной

Любой становится из призрачных узоров

Прекраснейшим и цвет любой — живым,

И радующим взор среди песков столиких.

И должно каждому — отцы нам завещали,

Собою радовать слепое мирозданье.

Ведь только удовольствие нас отделяет

От неживой бессмыслицы предвечной.

Минутой наслаждения нейронов,

Теченьем соответственных гормонов,

Восторгом плоти, вскриком истощенья,

Мы превосходим мироздания презренье

Собой являем мы ковчег, несущий через бездну

То, что живому только здесь уместно.

Любому наслаждению достойно

Почтительно и страстно предаваться,

Тем и себя и всех живых от камня отличая,

Бунтуя против бесконечности вселенной

И энтропии псов развеществляя.

Словами теми скинул он одежду,

Являя нам свой член, воздыбленно кривой

И соплеменники его тому вторили жесту,

Все возбужденные, готовые к соитью.

Я, за Сабуру отступив, девиц к себе сзываю,

Участия в сей оргии нисколько не желая.

За спину псоголовой прячусь, озираясь,

Оружие любое для себя надеясь отыскать.

В недоуменьи девушки смеются,

Защитные позиции готовят,

Перед собою выставляют руки,

Вокруг меня встают заслоном непреклонным

И прижимаются ко мне в сближении нескромном.

Здесь от земной нам тяжесть в семь десятых,

Сраженье несколько им может быть приятным,

Но воины на вновь вошедших взоры обращают.

Златыми прутьями составлены те клетки.

В них словно одурманенные птицы-однодневки

Сокрыты существа нагие, все в разноцветных блестках.

Лобки вздымают к бедрам кудри очарованно густые

В сосках натужных кольца золотые

Ликуют неприязненным отягощеньем тьмы.

— Нам наши предки, первые из славных колонистов,

Оставили среди пустыни льдистой

Великой книгу мудрости пречистой,

Которой мы должны законы соблюдать.

В ней сказано, что сохранить обязан верность

Мужчина женщине своей, не допуская единенья

С другою девой иль мужчиной иль юнцом женоподобным,

И прочими, кто к человеческому принадлежность роду

Собой обозначает явно и небрежно.

Но в странствиях печальных многолунных

Освобождения от семени не знать

Запретно тяжело для мужчин разумных.

И открывают воины замки звенящих клеток,

На волю выпуская тех существ бесстрастных,

И вижу я в телах их искаженных,

Но сохранивших близость всех пропорций

К положенным любому человеку,

Признанье генетических дисторций

И накопление злокозненных ошибок.

Глаза, расползшиеся друг от друга в удаленье,

Сойтись не могут на эклиптики орбите,

Широкие носы их и неравные плечей наклоны,

И прочие изогнутые члены,

Припадочно трясущиеся руки,

Слюна из губ сомкнуться не способных

Уже достаточны, чтобы на всех планетах,

Любой, возникший в празднославии мейоза,

Будь он печальноглазый марсианин,

Или рожденный на Тритоне вычурный любовник,

Себе их равными назвать бы не позволил

И за способное купить невинную комету воздаянье.

Вокруг все озирая с горестным испугом,

Те существа пытаются перечить

Влекущей их к смеющимся мужчинам воле,

И губы, бледностью влекующие бескровье,

Не могут и спасительное скинуть однословье,

Способное неявным сходством притвориться

И похоть обесплотить в эмпатии.

— Вот величайшее из наших всех сокровищ.

Таких рождается у наших женщин больше.

Ведь зимние стоянки наши ближе прочих

К местам паденья алхимических снарядов.

Нередко наши враг находит караваны

И совершает нападенье, в ближний бой пускаясь

Боясь нарушить герметичность той машины

В которой мы любовниц сих дорожных перевозим.

Что ценность воздуха, воды, урана иль энергий,

Когда не доставляют радости восходы,

И в плоти огрубевшей изгнивает семя

Мечтающее в мир безжизненный прорваться?

И девы руки, усмехаясь, опускают.

Я выхожу из-за спины Сабуры,

Телохранительниц своих я предлагаю к развлеченью,

Всех, кроме псоголовой госпожи.

Они уже себя заученно ласкают,

Вращают бедрами, двуручные сжимают груди,

Ко мне немедля выступает лидер каравана,

— Тебе мы благодарны, о инопланетник милый,

Но то традиция и, предков чтобы не обидеть,

Должны мы соблюдать ее неуклонно.

Все наши женщины в недвижимых селеньях

Оставлены, не требуясь в походе.

Твои же с ними слишком схожи,

И нарушению обычая пригодны.

В наш круг войди, желаешь коль изведать

Сих неразумных плоть, покорную нелепо.

Твою себя я после очередь назначу

Извергнуть неприязненное семя

В бесплодное и радостное чрево.

Иль насладись ты девами своими,

Приветствуя завет лауронийских предков.

Но сон я счел ценнее извержений.

Сабуры шерсть живот колола мне приятно,

А утром был разбужен я шершавым языком

И требовательным жестом в сторону экрана.

На нем мне отданы веленьем точных камер

Стада существ, бредущие упрямо

Чрез сумрачную радужную мглу.

Узрел я, видом пораженный.

Белесые поджарые тела

Неотразимое имели сходство

С тем, что я знал в лабораториях дворца,

Когда открыты были мне их скорбные секреты.

Наличие же тварей сих у Лаурона

Могло войны волною новой стать,

Сметающей прибрежные планеты.

На связь выходит с нами каравана лидер.

— Мы приняли решение совета.

Союзниками нам не быть среди миров постылых.

Ваш путь способен наш народ испепелить.

Мы будем ждать, чрез много поколений,

Когда вернется воинства число.

Мы к новому походу подготовим

Воителей, оружие и флот,

Отправимся мы в новое сраженье,

Надеясь, что Земля за это время

К упадку еще ближе подойдет.

Мы вас отпустим и снабдим необходимым,

А если ты лазутчик королевы,

Запомни же, стада сии глядя —

Так наша сила прибывает с каждым вдохом,

И, в означенье воли нашей доброй,

Мы вас доспехами одарим, чтобы вы

В их качестве и силе убедились.

Как только исчезает он с экрана,

Сабура прижимается ко мне,

Обхватывает сильными ногами,

Грудь прижимает и царапает серьгами,

Застрявшими в сосках, живот и плечи.

Приподнимается, игриво изгибаясь,

Так, что оказывается возле уха моего,

Источник звука на ошейнике широком

Мне шепчет голосом, волнующим сильнее,

Чем дев иных блестящие от спермы губы.

— Воители сии, забывшись во соитьи многотрудном,

Оставили открытыми каналы

И я смогла проникнуть в базы данных,

Где обнаружила причину, по которой

Они забыли о Земле и прочих войнах.

Был много лет назад разведчиками найден

У самых дальних рубежей Системы

Корабль звезд иных, когда-то потерпевший

Здесь катастрофу, неподвижный и уставший,

Энергию и силу потерявший,

Но полный воинов, узнавших о войне,

Нам рукотворное безвластье причинившей.

Как только стало им известно о наличьи

Планеты в Системе, предназначенных для жизни,

Ослабленных столетьями сражений,

Свои они немедля изменили цели,

Намереваясь силою себе их все присвоить.

И вот, на протяженьи многих лет,

Флотилии уходят Лаурона,

Тем тварям чтоб завоеванье не позволить.

Земная знает то презренная царица,

И потому не производит уж давно

Попыток Лаурон себе вернуть.

Я думаю, что технология доспехов

Была им отдана для повышенья шансов.

И трутся яростно о столп из плоти затвердевшей

Ее упругие и гладкомысленные бедра,

Смолчав державный недостойный стон

Я оттолкнуть девицу успеваю прежде,

Чем семя из меня извергнется нежданно,

Иль против собственных желаний я ею овладею,

Тем разрушая назначение ее

И признавая все напрасными старанья.

Проходит несколько часов и мы

В скафандрах меж камней, что выше нас намного

Блуждаем, наблюдая за отловом

Нам выбранных созданий.

Я о врагах раздумываю новых,

Заинтригованный их появленьем больше,

Гастролей величайшей нимфоманки.

И в небе, обреченном быть бельмом.

Пытаюсь рассмотреть свою планету я родную,

Отказываясь от услуг помощников и ярких

Минуя блеск иконок и значков,

Сияющих на пластиковом визоре скафандра,

Надеясь лишь на силу глаз своих

И памяти и чувств иных тревожных,

Пытаясь положение ее определить,

Лишь для того, чтобы в мечтаньях неотложных,

Направить на нее неведомых захватчиков орду,

Свое бессилие в ней воплощая восхищенно

И не склоняясь к воинскому сочному труду.

Хотел бы видеть я, желаниям своим противореча,

Как падают снаряды, разрушая города,

Считавшие покой свой нерушимо вечным,

Как марширует рать уродливых чудовищ

По тем местам, где мне отказывали девы,

Где их преследовал я, будучи подростком,

Рыча и лая непристойные вопросы,

Когтями юбки складчатые их задирая,

За ягодицы и за члены их хватая.

Я буду видеть рад, как королевы плоть,

Возложенная на мозаику брусчатки,

Инопланетным тварям будет отдана на растерзанье,

Как вырвется ее нагая грудь

Из-под обрывков золотого платья,

Вопьются в плоть клыки и языки,

Ей вырывая млекоточные соски,

И сотня членов, полных силой скользкой,

Чешуйчатых, шипастых, многозначно острых,

В нее вонзятся, разрывая в кровь

Живородящее мутированное лоно,

Забывшее о том, что надлежит

Ему личинок трепетных производить,

Которым путь до сумки странствием кошмарным

Покажется чрез мрачную пустыню,

И тот, кому удастся в теплые глубины

К соску пробраться, назовет его спасеньем,

На вечное надеясь пребыванье

В безрадостном, нелепом, темном смраде,

Не ведая, что вскоре путь величия прервется.

Средь опустелости песчаной терпеливой,

Храм предстает величия могилой.

Я вижу в пирамидах его стройных,

В обветренных узорных капителях

И статуях колоннопреклоненных

Существ, чьи головы лишь ящерам пригодны —

Наследие незрячих архитекторов Плутона.

Восходит Солнце златозубым зверем

Над многоликим тем святилищем пустынным,

И стороной его обходят бури,

Плетущие узор из горизонта.

В подземных караван скрывается просторах,

Здесь пыль и камень властвуют на равных.

Следы ведут сквозь залы ровною тропою,

Вокруг же пребывает все в покое —

Песок, машин обломки, костровища,

Останки мертвых пилигримов,

Немного лишь не сохранивших силы

И павших, завернувшись в яркое тряпье,

В минутах нескольких от яростной святыни.

Сжигают факелы немую темноту,

Живьем ее вкушают плоть незримо,

Узор скрывая в темноте под куполом великим

Нам говорят, что, фресками покрытый,

Он королевских подвигов содержит

Изображение в бесчисленных деталях,

Включая те, о коих неизвестно

Ни королеве, ни историкам стоглавым,

Забыть которые властитель наш хотел бы,

Тем сберегая память от тщеславья —

На каждой шее прошлое иное

Ползет по венам возмущеньем полнокровным.

Но слышал я, что некие деянья

Правителя должны сокрытыми остаться,

Не почитать порок природным противлением,

И ревность многоженства не восславить.

Стекается в густую сингулярность

Движение из катакомб смердящих —

Поток прерывистый фигур огненесущих,

Закутанных в одежды ритуала.

Племен различных странники достигли

Тех мест, где может божество услышать

К нему взбирающиеся по молитвам просьбы.

В тот день, когда сойдутся радостные звезды,

О новых вожделениях предупрежденьем,

Тогда наступит время неприглядного начала,

Походов новых, страхов, подозрений,

Исчезновений, разрушений, поражений.

И чтобы времена чудесные приблизить,

Дары приносят все, передавая в руки

Служителей, в пурпурное одетых

И золотое с мягким изумрудом.

На черном шелке расползлись фрактальные узоры,

У пилигримов принимая раболепных

В тщеславно обветшалых тканях подношенья,

С таким же взглядом нежным и спокойным,

Как и дары с клеймом радиоактивным

Несомые шестью нагими силачами.

Монахи озирают всех пришедших,

Один из них нас замечает взглядом верным,

Другому шепчет, и едины вскоре,

Они в приветливом восторге молчаливом.

Бегут к нам трое, за собою манят,

Меня лишь одного на лестницу из камня,

Узором раковины, силуэты насекомых

Которому лауронийских стали,

Исчезнувших задолго до того,

Как мир брезгливый тот для человека проявился.

В покоях сумрачных, от благовоний тесных,

С меня снимают всю одежду слуги,

Здесь возле стен скульптуры подвергают

Друг друга вдохновенным пыткам

Во благо всех богов непревзойденных,

Таящих наслаждений сокровенных

Готовую мечте вцепиться в глотку стаю.

С меня смывают благовонным маслом

Все, что налипло в странствиях междупланетных,

Ладонями мягчайшими касаясь

От солнечного ветра воспаленных членов,

Их возбуждая, умащая, придавая

Сим неразумный блеск существ нетленных.

Закрыв глаза, я той внимаю ласке,

В ней признавая отвлеченье ритуала.

И в виде этом, радужно скользящем,

Меня пред идолом великим выставляют.

Вздымается он надо мной рогатой башней

Из золота и черных блесков страстных,

Клыки оскалив, чешуей блистая,

Металлом упрекая имплантатов.

Их устаревшая, забытая нескромность,

Себя подобно мудрости увядшей преподносит.

В зверином увлечении движеньем

Кошачьими глазами созерцая луны,

Тремя хвостами обвивает ноги,

Царапает когтями пламеносный камень

И прижимает острые гневливо уши,

Нелепое предательство подозревая.

В моей руке свеча столпом янтарным,

Приняв в себя прекрасных паразитов,

Личинок их, кишечника не знавших

И грезящих о нем в унынии предвечном,

Огнем шестиполосным воспылала.

И тут же паралич в мои вонзился члены,

Светильники в святом почтении погасли,

Ничто в грядущем не желая потревожить.

Сквозь насекомый треск помех неспелых

В жестокой темноте вознесся голос горький,

От звуков коего жизнь однодневок вдвое

Продляется, мечту превозмогая.

— Я бог жадных пустот, я вселенной лингам,

Все, что создано было, себе я отдам.

Только я существую, мне мечта воздает

Похвалу равноценно за все, что грядет,

За всерадостной плоти гнилой поворот,

Разошедшихся бедер обездвиженный страх,

Истеченье в утробы пылающей мрак,

Многоглавых дурманных цветов сорняка,

Восходящего гневной тоской, навека

Распыляя по миру горечь скорбную спор,

Генетических линий фрактальный узор.

На погибель всему, башен всех низверженье,

Я собой знаменую тишину разложенья.

Серебристых червей марширующий гимн

Для меня предстает словоблудьем лихим.

Все, что плывет сквозь разум мягким сном,

Слывет к виденьям лучшей из приправ,

Вздымает плоть среди ночи песчаной,

Скребется о язык обманом бессловесным,

Из лимфы и крови моей исходит пресных.

Я направляю ко вселенной инвективу.

О наслажденьи в сумасбродстве позабыло,

В бесплотной мгле теперь одно лишь размноженье

Удел свой плотскому располагает рвенью.

За это я его и угрожаю охладить.

Когда погаснут звезды, пусть осколками материй

Плывет сознанье гнетом неделимым,

Средь джунглей в храмах собираются циветты,

Перегрызают горло шулерам павлинам,

Разжегшими под перьями клеймо.

Как заменитель радуги официальный

Приносят в жертву их моей скрипучей мгле

И в танце радостном, средь черно-белых испарений,

Не зная более бетонных сожалений,

Весь мир своим зловонием покрыть

И спрятать запахом от хищников пристрастных.

Свой лучший ты парик надень, меня прими

Как принимают с яростным десантом корабли

Порты, в тысячелетнем сне предвидевшие саранчу,

Песчаных бурей рифмы, наводнений песни,

Чьих год от года все изысканней соблазны.

— Покажи мне дорогу, тропинку в песке,

Я по ней и уйду, босиком, налегке,

Не имея желания, карт и воды,

Только бездну желая найти среди мглы.

Отверну от развилок, что ведут к городам,

Их уютный порок с восхищеньем предам,

Вожделея того, что есть большая грязь,

Чем смогу я напиться навечно и всласть.

Меж твоих лепестков лунный полдень затих,

Среди перьев твоих солнце плачет навзрыд

И рабыни идут, молний плачет стальных

Над губами сиянье. Золотой паланкин

С телом хладным твоим над собою несут,

Будто с гнойным вином вожделенный сосуд.

К ним приду я и встану счастливо средь них,

Вместе с ними продолжу тот вечный исход,

Не желая к судьбе лишь злорадной придти,

Продолжая свой путь до счастливой страны,

К землям где все страданья ясны наперед.

— Ты должен знать, моя сестра-машина,

Моя любовница в причудах неделимых,

Лишь забавляется с тобою недостойно.

Намерена она в последний миг

Отречься от своих восторгов скорбных,

Дары свои все у тебя отнять,

Когда на них ты будешь в силе полагаться

И над тобою посмеяться в униженьи,

Твоим паденьем доказуя, что порок и похоть

Обречены судьбой на пораженье.

Тем самым мне пример земной являя,

Желаний всех моих минуя превосходство.

С тобою мы едины в устремленьях,

В желаниях, кровосмесительно утробных,

Я, как и ты, лишь матерью своей,

Был одержим средь сновидений беспокойных.

Обманом, лестью, силой, шантажом

Я удовольствие обрел, какого слаще неизвестно

Пусть многие сочтут его зловещим непотребством.

Но есть опасность для тебя, безвестная доныне:

Сестра моя твою задумала погибель.

У вожделеемой тобою королевы мягкогрудой,

Обильнотелой и янтарно-горделивой,

Защитник есть почти неузвимый.

И для того, чтоб в равном мог его бою ты одолеть,

Тебе необычайное потребно снаряженье.

Возьми же ты у стражника оружье, гранаты отбери

И пулей трещину создай у основанья алтаря.

Туда вложи устройства все взрывные,

Пусть силу их познает камень сей крикливый,

И в пламени осколки воспарят.

Обломки, руки обжигая, обыщи,

И среди них найдешь растения ты семя,

Само оно пусть будет черным, небольшим,

Размером с ногтя твоего двухмесячный мизинец.

От острия до острия пусть по нему идут

Две борозды и как на тварях, что в зверинце

Забыли уж давно о джунглях злоязыких

И только помнят о кормления часах,

Пусть поперечных множество полос

Оранжевых и красных по нему струится.

Его ты подними от тяготенья прочь,

Кормилицей его пусть станет невесомость.

Лишь гравитации отсутствие помочь

Ему всю силу обрести его позволит.

С оружьем этим в королевский ты дворец придешь,

Другого не бери с собою вовсе,

И все же к битве, что решит исход

Твоих страданий всех с усердием готовься.

Себя обмажь кошачьим жиром сладким,

Бокал распутной выпей молока русалки,

За сутки трижды истеченье семени сверши,

Блондинки девственной произведенное губами,

Себя паразитарным обмотай вьюном,

Пусть радостно он в плоть твою вопьется,

И крови пусть твоей достаточно изымет,

Цветы свои тигриным зевом распуская,

Трехжильным языком вокруг распространяя яд.

Доспехом для тебя он станет неделимым,

Так изменений, как всегда необратимых,

Сумеешь подготовить ты основу,

И матери своей познаешь плод нескромный,

Вселенную тем самым развлекая,

Способную себя уныньем обескровить,

И для того все гнойники сжигая,

Что звездами среди миров зовутся,

Себя порадовать желая тем страданьем.

Живой одаренный броней и назиданьем бога,

Себя способным ощущая к новому деянью,

Любому, только было бы оно нескромным,

Я предстаю перед советом Лаурона

В мундире лейтенанта королевских браконьеров,

Но вместо пса лишь механизм со мною саблезубый,

Шлем длинный волос пышного хвоста роняет черный,

Сталь искалечена узором тварей чудных,

Друг в друга члены и клыки вонзающих попарно,

Все это равно почитающих отвратным,

Но не способных страсти превзойти.

Свет изумрудного шипучего неона

По мраморным ползет пластинам темным,

Передо мной, на тронах из кости звериной,

Резьбой великих битв украшенных обильно,

Властители планеты восседают горделиво.

Поддерживающие жизнь их аппараты

Между собою перешептываются громко,

И в воздухе, от благовоний дымном,

Курящихся в стальных пристенных чашах,

Блистают радостью их провода и трубки.

И вот один, лишенный и ушей и носа,

Одну лишь левую сберегший руку,

Мне молвит, голосом трепещущим и хриплым.

— Теперь, когда от скверны ты очищен,

Хотим увидеть мы, что в будущем твоем

Жестокосердном пагубно таится.

Служанки обнаженные немедля

К нам подбегают, на телах их юных

Татуировка алая кружится,

Земную выдавая кровь рабыни.

Они протягивают пламенной Сабуре

Из серебра бесформенное блюдо,

Покрытое фрактальной гравировкой,

И скальпель с рукоятью кобры двухголовой

На нем лежит, взывая к полнокровью.

— Скажи мне, воин, много лун познавший,

В каких боях ты плоть свою оставил,

Какие воины отняли твои ноги,

Кто легкими искусственными хрипло

Тебя дышать остаток дней заставил?

— Моя рука откушена грифоном

В лабораторном взрыве я ушей лишился,

Когда, желая философский камень

Природным пренебрег непризнанным законом.

А нос — мы все прелестниц марсианских знаем,

И не всегда есть под рукой антибиотик.

Взяв скальпель в вожделеющие плоти пальцы,

Ногтями черными собакоглавая проводит

По вожделеющей чужих открытий стали,

И вену поперек свою взрезает.

Кровь истекает темною тоскою,

Собою заливает серебра печали,

И расползается по радостным фракталам.

Секунды выждав три, рабыни отнимают блюдо,

Флакон Сабуре отдают лечебный,

И серебро к властителю подносят.

Узор пред ним блаженствует кровавый,

Мерцая будущего злобною отравой,

В бокалах наших опорочит вкус судьбы.

Его он отнимает у рабыни грубо,

К глазам своим полынным приближает, недоступна

Иному зренью сокровенная тоска

По будущего тьме неизъяснимой.

Его же очи, из которых правый

Зрачком упорствует в неистовстве змеином,

А левый, словно козий, с горизонтом

В одном гнетущем направленьи расположен,

В сем ядовито-жертвенном сияньи

Способны лицезреть судьбы арканы,

Позорными залитые делами,

Бесчестными поступками, мечтами

О лжи, обмане, клевете, подлоге,

Раздвинут ноги что глумливой недотроге,

Низвергнут на колени жениха,

Во всем пусть дефлоратора он превосходит

И будет, умоляя о пощаде,

С тоскою наблюдать за непристойным актом,

В том признавая непосильное прозренье,

Его преобразившее в пророка,

В святого, терпеливые мученья,

Сносящего, чтобы солнце прожило еще мгновенье,

Еще однажды поднялось над пышным морем,

Гор заостряя смрадные вершины,

И день еще один испуганный на жизнь низвергло,

Ей позволяя в отвращении совокуплений

Себя гниющим истечением размножить,

В том забытья предел определяя.

Открытой тайны гнилостная рана

Некрозом откровений привлекает

И смрадных отслоившихся иллюзий

Спадает чешуя, чтобы мечты удобрить.

При помощи служанок обнаженных

Те, кто способен, кто конечности имеет,

Встают перед Сабурой на колени.

Иные голову склоняют, опускают руки,

Задерживают вдох, почтенье знаменуя,

В нас признавая соответствие названью,

Каким определить себя она посмела,

И открывая нам координаты

Мест, ото всех надежно скрытых,

Куда нам предстоит немедленно стремиться.

Взрастает семя, как указано и было,

Питаемое больше излученьями, чем почвой,

Ввысь поднимает стебель мечевидный,

С короткими ветвями, темный, плоский.

Его, сменяясь, кормят фроттажирки

Из радостных грудей их молоком полынным,

И вижу я в его прожилок переливах

Потерянную и улыбчивую силу,

Привычную к распутным столкновеньям лунным.

День настает для прообуждения живого,

Предсказанный налившимся бутоном.

Качает воспаленной головою,

Сочащей из навершия мечтательный нектар,

Текущий матовым сомненьем возрождений,

Убийственным безжалостным прозреньем,

Оружия всему желанной смазкой.

Я знаю, каждый вечер девы спорят,

Кому из них черед настал его собрать,

И тянут жребий, кость магнитную кидают.

Вращаясь в хаосе решений невесомых,

Она жестокой гранью прилипает к стали,

Решая наслажденья принадлежность.

Счастливица приходит в оружейню,

Одежды скинув, умащает себя маслом,

И остается лишь в очках солнцезащитных,

Ведь все здесь в ярких лампах для питания растений.

Поднявшись, каблуками о стол ударяя,

Девица приседает над главою,

Натужной, содрогающейся мягко-

Пурпурные на ней сияют филаменты,

Извергнуть соки вязкие готова

Она в любое умертвляющее чрево.

И ей оно представлено немедля.

Вбирает дева стержень, опускаясь,

Стеная в наслаждении жестоком.

Кровь, вырванная острыми шипами

Течет по гладкокожим нежным бедрам.

В один из дней ко мне блондинка прибегает

С кровавыми до голеней следами,

И сообщает мне о пробужденьи,

О голосе, что слышен от растенья.

Спустившись в трюм, к нему я прикасаюсь,

Его воспринимая краснотело-спелым,

Сжав рукоять, тяну его из почвы

Освобождаю лезвие от плевел

И глаз на нем вблизи от острия заметен

Движенье там же мягкое сияет

И голос мне вещает горделиво

Слова, влекущие к полуденным сраженьям.

— Я Септимар, я пронзающий гнев,

Я взрастаю лишь там, где есть страсти посев,

Где мечтанья сжигают запреты собой,

И безумец свой сон называет судьбой.

Ты прими мою ярость, мою сталь увлеки

И твои все погибнут в униженьи враги,

Если же доведется пораженье познать,

То об этом веками будет мир вспоминать.

Улыбнувшись ему, я его отправляю,

В поднесенный блондинкой футляр черностенный,

Иглы впиваются в вены на рукояти,

Пищей брони живой Септимар насыщая,

И он доволен, погружаясь в сон приятный,

Где наслаждением одна лоснящаяся смерть.

Мы свой путь проведем, как бесстрастная плеть,

От планеты к планете чтоб перелететь

Между пятен родимых и позвонков,

И оставшихся от истязаний хребтов,

Воспевающих все наслажденья награды,

Инструментом была чьим обезличенность кляпа,

Сквозь которую вязким эфирным рефреном

Протекает слюны водопад пенотелый.

Наш корабль невесомый ускорит маневром

Притяженье следа воскового ожога.

Вкруг него облетев, лишь слегка облизнув

Его лунные шрамы, мы продолжим свой путь,

К невозможным слоям, где неверье слепое

Мечтой слезливо прекращает наслаждаться.

Система, стянутая лакированным корсетом

Потоков темных, что в заклепках и шипах,

Блистают таинством незамечаемых энергий,

Пред нами изгибается, стеная.

Внимая ярости тех желчных песнопений,

Из уважения экстаз придушенный ей преподносим

Прикосновением к Лангранжа напряженным точкам.

Как благодарности за наслаждение цветное,

Она, раздвинув перед нами все покровы,

Теченья темные направив нам в угоду,

Наш сокращает путь до облака Оорта.

Текучая неискренная взвесь

Из ледяных осколков, каменных туманов,

Певучих призраков всех газовых гигантов,

Убитых братьями в предательском порыве,

Тела чьи в облаке надменном скрыты

При помощи его волков всеядных,

И попустительстве богинь всех каннибалов,

Нас принимает, гибелью надеясь

Обогатить скупые наши судьбы.

Желая видеть, как мы задохнемся,

Иль разобьемся о небесный камень,

Плывущий яростью дурманных предсказаний.

И в этой неге, сумрачной и влажной,

Где отторгнуты форма, неподвижность и холод,

Отвечая локаторам тень восстает —

Многогрузное тело, огруженное словно

Жизнь любая тоскою бессчетных невзгод

Многоликой рассыпчатой бездной обломков.

Здесь великие битвы совершались до нас

И прекрасные гибли напрасно герои.

Мы себя тормозим, изучая, что нам,

Остроумные боги для услады готовят.

На пятьсот километров тишина расползлась,

О которой лишь нам умолчать не придется.

В этих землях, где звезды смеются, как встарь

Над бесполым бессильем одряхлевшего Солнца,

И не верят тому, что пылает оно,

Что сжигает траву, плавит волны и берег

На спине оставляет поцелуя клеймо —

Признак древнего рабства, означенье доверья.

Нет единства в чертах, нет согласья в углах,

В шатких башнях, разбитых пустых куполах,

И проемы, что город иной превзойдут

Пораженья огонь как дитя стерегут.

Невозможно понять, что его привело

К этой древней системы границам пустым,

Где движитель его, что живущих влекло

В нем сквозь плотный межзвездного гноя поток,

Чрез туманностей гниль, испражнения звезд,

Несваренью покорных с начала времен,

Через смрадный порок пылевых облаков,

Меж пускающих газы престарелых светил

Разнокожих, игривых мошенников — карликов

И пульсаров, чью похоть лишь материи незримой

Оковы звездноструйные смиряют.

Словно дева в беспамятстве пут узловатых,

Вся громада сия напряженьем объята.

Предлагает тоску, обещает потери,

Тем соблазн воплощая собой безразмерный.

Здесь, в неожиданности долгожданной и приметной,

Мне слышен голос хриплый, злобный и рычащий,

Лучистым оскорбленьем он гремящим вьется,

Но видимости нет и подозренье,

В его машинном созиданьи остается.

— Кто ты, пришедший против договора?

Известно ли тебе, что мы огонь откроем,

Лишь ты на километров тысячу к нам ближе,

Обугленным всем страхам станешь вопреки.

Сабуру я с восторгом осмотрел,

Остался видом латексом облепленных грудей

Ее довольным больше, чем угрюмой наготою,

Соски стальные ткань собой неволят,

Корсета дюжина ремней сжимает звоном

Девичей талии тугое совершенство.

Стальное в остальном вершится действо.

Браслеты золотом насилуют запястья,

В ушах высоких серьги серебрятся.

Кивнув и слово тем свободное позволив,

Я наблюдаю, как на капитанском кресле,

Она с прямой спиной и видом напряженным,

Взор обращает к темному экрану,

Как будто бы в мерцаньи различаем

Ей образ собеседника неясный.

— Мной договор осознано нарушен.

Земли царица надо мной не властна,

Мне не указ вожди-шаманы Марса

Или Юпитера правители-паяцы.

Я здесь, чтоб трон занять усталой сей Системы,

Последняя из королевских я бастардов.

Согласно праву крови все планеты

Передо мной в покорности склонятся.

Намерена я свергнуть королеву,

Земной очистить образ малокровный

И если вы со мной пойдете в битву,

Отдать я вам могу не только Хаумеа,

Вертлявую развратницу девицу,

Но и задумчиво веселую Эриду,

Рукой умелой наслаждение несущей

Совместно с юной чаровницей Дисномией.

Вас ублажат и мать и дочь одновременно.

Мы предоставим вам всю требуемую помощь,

Поможем вам на родину вернуться.

Готова с каждым из прославленных вождей

Я ваших в договора закрепленье

Единожды и с радостью совокупиться.

Последнее она добавить не желала,

И сам я лишь с опаской согласился.

Не можем знать мы, есть ли пол у тварей,

Пришедших к нам от звезд неутомимых,

Какими членам, размерами и формой,

Числом каким их существа те обладают,

Возможно ли для них совокупленье,

И нет ли смертоносных ритуалов,

Какие воспоследовать должны

За истеченьем страсти многозначным,

Не ядовито ли для человека семя,

Во чреве сможет ли оно собакоглавой

Создать чудовище невиданное раньше.

Молчание есть песня ветров звездных,

Где ноты мироздания сливаясь

В соблазна гул, пульсирующий скорбно,

Полей магнитных яростным стеченьем,

На газовых гигантах расцветают,

Подобно эфемерным орхидеям,

Высасывают пятна, кольца истончают,

И лунное бунтарство превращают

В след беглеца, ведущий сквозь сомненья.

Мы слышим их, пульсирующих влажно.

Вспухает гул, раствором жадных ядов

Собою заполняет все, чтобы тотчас усохнуть

В пустыне, где оазисом беспечным

Ликует черная дыра и плодоносит тенью.

— Тебя мы видим, вид твой нам приятен

И если в остальном сложенье человечье,

Уместным признаем соитие святое

Для закрепления жестокого союза.

Нам разрешают тем пристыковаться,

Стыковочная плеть лучом подсвечена пурпурным.

Нисходит с места своего Сабура,

Мы все готовимся к грядущему контакту.

Проверив, заряжаем автоматы,

Слепящие и газ несущие гранаты

Развешиваем на широких поясах,

Кинжалы в пластиковых скрыты ножнах,

На что бы твари ни были похожи,

Есть сталь и луч, и радостные пули,

Пробьют они упругие мембраны,

Сорвут покровы, органы разрушат,

Разломят кость, расколют черепа,

Проникнут сквозь каркас, экзоскелет иль эпителий,

Инопланетным счет обозначая жертвам.

Броня живая будет неуместна,

Скафандр наши лишь стеснит движенья.

Мои охранницы, лисицы-фроттажирки

Решают обнаженными остаться,

Перед пришельцами не ведая смущенья.

Лишь только проверяют они маски,

На случай, если вдруг дыханья отравленье

Покажется хозяевам желанным.

Случится если бой, то будет он последним.

Нам не сбежать, не победить, ни скрыться,

И смысла нет в защите или взрыве

Как и в любом другом отчаяньи свирепом.

Лишь только мстительное нас желание волнует

Смерть обменять свою на вражеских десяток.

Я в форме браконьера выступаю,

Все больше кажется она уместной.

Сабура в золотых вся украшеньях,

Запястья, щиколотки, пальцы, уши, грива,

Браслеты, кольца в желчных переливах,

Сиянье драгоценностей смеется

В пупе и клиторе зловещим оскорбленьем.

Предупрежденье о наличьи тяготенья

На корабле пришельцев существует.

Псоглавую каблук поднимет черноликий.

Все девы прочие сандалии оденут,

Хотя и предпочли остаться бы босыми,

Их беспокоить лишь моя сохранность,

И потому они рекомендуют,

Друг друга услаждая поцелуем,

С уст собирающим мое гнилое семя,

Мне оставаться вместе с половиной

Из их числа, отобранною мною,

На корабле, лишь на экранах созерцая,

Иль передачей чувств мозг опорочив непреклонный,

Посредством ощущений от наложницы вбирая

Все, что инопланетные замыслят твари,

И быть готовым к ярости побега,

Коль скоро помыслы их будут

Назначены для разрушений и убийства.

Но в этой трусости, униженно согбенной,

Я не могу признать ни радости, ни блеска.

Жизнь протянув через пустыни искажений,

Сквозь тысячи тугих совокуплений —

Немногие обескуражены согласьем

Средь них и страстью искренней сочатся —

Познав великолепие сражений,

Себя не обнаружив в плене братства,

В нелепом отчуждении траншейном,

Я страха не приветствую нелепость.

И если следующим из уверенных мгновений

Блудница-гибель увлеченно обернется,

Не испытаю я зловредных сожалений,

Достаточно изведав одурманенных повторов.

И потому, когда соитие стыковки

Цилиндр челнока содеянным признал успешно,

В изнеможенье замер с треском мерным,

Остановив зловонных газов изверженье,

То первым пресекаю я границу,

И зубчатый порог переступаю

На мягкую, упругую поверхность.

Здесь темнотой многоугольной стены

Сошлись в просторе дымных обнажений,

И горделиво бьются полотнища

С узором спотыкающимся красным

Поверх глумливых синих переливов,

И золотистые сверкают злобно нити

Намеком на потерь сжигатель неопрятный.

Тяжелые к нам выступают твари,

На них округлые и плотные доспехи,

Украшенные множеством регалий,

И тем, что быть лишь может означеньем

Их доблести, отваги, ран и званий,

Полученных в сраженьях с Лауроном,

С гвардейцами иль ополченьем королевским,

Или с иными существами, что блуждают

В опустошенно-влажной мгле межзвездной.

Над нами нависают звери, источая

Вкус мускуса волнующе-жестокий.

Клыка четыре синеватой кости

На каждой челюсти среди резцов разменных

Блистают в жажде глупой крови нашей.

Себя я чувствую прекрасным и отважным,

В мундире черном, самозванец горделивый,

И битвы, что свершились лишь в воображеньи,

Мне разноцветные свои даруют планки,

Зеркально-восхищенные обманки,

О каждой из которых я часами говорить способен.

Они мне дарят грех воспоминаний,

Сражения среди Юпитера сомнений лунных,

И днях моих, неистребимо юных,

В скафандре обезличенных терзаний

И страхе перед мощью заклинаний,

Тех колдунов, которых в снайперском прицеле

Сумел я в отдалении заметить

Меж кратеров, на дюнах и в провалах,

Танцующих в своих одеждах ярких,

В защите не нуждаясь от космических нападок

И вакуума не страшась под волшебством защитным,

Плывущим в злотуманных переливах

И вспышках, среди чьих восторгов ярких

Мне силуэты виделись чудные,

Дев многоруких, молоком полны чьи груди,

Одной лишь каплею, упавшей в атмосферу

Ей шторма вечного сокровища даруют,

И утонченно-яростных чудовищ,

Таящихся под здравомыслия покровом,

Зверей жестоких, саблезубых и рогатых,

Полос шипастых волнами объятых,

В которых естество потерянных энергий

Соседствует с огнем гигантов вероломных,

И ящеров, ползущих в первородной смрадной гнили-

Коростой не нарос на них глумливый разум,

Мозг торжествует в нежности рептильной,

Всем запахам внимая словно страхам,

Из женской восстающим половины.

Они, собою жизнь осуществляя,

Меня желают облачить в ее наряды,

В изысканное шелковое платье,

На каблуки высокие поставить,

Мужчинам яростным меня представить

И продавать за пригоршню монет

Всем их желаниям растерянно-распутным.

Заставив позабыть о мыслях и о чувствах,

И восхищенно сладострастью отдаваться

В мечтах о генетическом наследстве,

Которым обладать смогу, коль скоро

Среди живых родившие меня лишатся места.

Тогда смогу его я горестно потратить

На девок, многоблещуще отвратных,

Встречающих в пустых портах матросов

Средь крыс, которые на пустырях бесстенных

Блуждают словно в угловатых лабиринтах,

В них замечая неприязненное сходство,

Мутантов, предками себя зовущих

Птиц нелетающих и каннибалов-почтальонов

И прочих всех задиристых отбросов,

Блуждающих по докам, позабывшим

О радости вхожденья кораблей тяжелых,

Их приземленья в пламенном трясеньи.

Трескучий гнев мечты узкополосной

С трудом сквозь памятью забитый

Канал в изнеможеньи проползает

Сознания, мозаикой фрактальной

Пылающего в новизне коры брезгливой,

И окольцованных судьбою переливах,

На маскарад в костюме мысли приходящих.

В бутылках этикетно венценосных

Вино амнезиальное блуждает,

И я, ступив по деревянным сходням,

У нищего выхватываю флягу,

Забывший о брезгливости в траншеях,

Глотками быстрыми сосуд сей осушаю,

Тем избавляясь враз от привкусов стерильных

Сухого воздуха скупых рециркуляций.

Не так давно еще сражался я на Ио

Бой шел без отдыха, осечки, перерыва,

Казалось нам, лауронийские бандиты

Не знают ни усталости, ни страха,

И будем мы в снегах сернистых перебиты,

Нас похоронят в желтых их отвалах.

Экран скафандра в черных мягких бликах

На тех местах, где сожжены или разбиты

Поверхность шлема покрывающие объективы.

Потерянных товарищей уже не счесть на пальцах,

Мерцают красные предупрежденья —

Систем различных поврежденья угрожают

Мой сократить срок во вселенной этой грубой.

Ночь каждую терзают нас суккубы

И обещают радости и наслажденья,

Коль скоро перестанем мы сражаться

И предпочтем уединенье плена.

Они твердят, что все родные наши,

Все те, с кем мы осмелились быть близки,

Забыли нас и счастливо предали

Средь танцев новомодного оппортунизма.

Нам будет лучше следовать за ними,

Чем умереть в метановом ознобе,

Быть похороненным в затерянной могиле

Под обрушеньем смрадного окопа.

Иль легендарным стать мне дезертиром,

Который через сотни лет воспоминаний

Для бедняков и попрошаек будет

Великим воплощением свободы.

Дай мне вина, дай мне срамных болезней,

Нас фейерверком карнавал укроет,

Приличий нет и память мутной взвесью

На глубине глаз оседает воспаленных.

Дай пыли золотой, вдохнуть ее поглубже,

Пусть в легких кружится, как токамака плазма,

И разум в ней сгорает пусть бесследно,

И растворяется в безумия миазмах.

Порвутся кружева под страстными руками,

Превознося насилия немую наготу,

В зловонном хищные растения цвету

Себя для развлеченьях предлагают,

И в пламенных каньонах, кратерах и льдинах

Усердными стараньями парейдолии

Взойдут они меж лиц и тел девичьих,

Не знающих ни страха, ни приличий.

Дай солнце мне, неоновую призму.

И знамя, в зное радостном обвиснув,

У основания древка, проросшего в пустыне,

Последнее приветствие приимет

У лейтенанта, не признавшего капитуляций,

Адепта сладострастных аберраций.

Но перед тем, приставить как к виску,

Сталь, что пробила череп и отца и деда,

Он тварь разумную с увядшего Титана,

Намерен с отвращением отведать,

Уверенный, что ничего не может быть приятней,

Чем пожирать живьем того, кто осознаньем

Бесславной и наивной гибели вкуснее

Безукоризненное сделает рассыпчатое мясо.

Течет пусть кровь в пустынные разломы

И мыслей в них сгорают мегатонны,

Совместно с тягостно густым ликвором

По пальцам изувеченным войною

Скользят, оазис создавая многослойный,

И задрожит бессилье шестилапое,

В глазах змеиных мудрость захлебнется,

И судорогой разойдясь кровавою,

Смерть в сердце восьмикамерном проснется.

Тогда, под флагом горделиво величавым,

Затвор перемести, патрон вгоняя в ствол,

И собственною смертью запоздалой

Смой со вселенной всей изысканный позор.

Грядущие все битвы с прошлыми сравнялись.

Об этом рассказать теперь желаю

Я этим тварям, на меня что направляют

Оружие, блестящее нескромно.

Сабура перед нами выступает,

И в то мгновение способен я поверить,

Что не моя изобретательная матерь,

А киноглавая есть королева сей Системы.

— Условия готова я представить

Для договора между силами и властью.

Есть у меня оружие, планеты

С восторгом будут мне повиноваться,

Или внимания не обращать лукаво,

На мной ведомую кровавую орду,

Возможность отрицая предо мной препятствий.

Земля хранит лучистые секреты,

Тома запретные и мудрость колдовскую,

И технологии, которые позволят

Восстановить все поврежденные машины,

И путь ваш среди звезд продолжить.

Не будет вам помехой Лаурон,

Коль я вас поведу к планете третьей.

Я удивительные дам вам всем доспехи,

И лишь немногие из вас в сраженьи том погибнут.

Прямоугольными ушами твари радостно поводят,

Как будто мысли о великом том походе

Им возбуждающе и сладостно приятны.

И словно бы себя не причисляя к обреченным,

Они вперед ступают, что Сабуры

Клыки в угрозе страстной обнажает.

Там, где не прикрывает их потертая броня,

Несущая ожоги и царапины как шрамы,

О неполученных напоминая ранах,

Где нет проплешин от ударов пули

Иль лазера горячего ожога

Следов от яростных клыков острейших,

Ударов клюва, когтя или сабли,

Слюны, хлыста, осколка или яда,

Там фиолетовая шерсть растет густая.

Глаза змеиные презрительно взирают

На фроттажирок и меня, Сабурой превзойденных,

И в закрепление святого договора,

Мне войско их дающего для смерти.

Сабура в пламени неистовствует оргий.

За ними в чувствах я секретных наблюдаю,

Приняв состав из алхимических зловоний,

И в лихорадочном поту дрожащего безволья,

В своей объедками усыпавшей ковры каюте,

Забившись в ком из простыней, пропахших спермой,

Я наблюдаю за соитием инопланетным.

Их члены все в наростах серебристых,

Размером мне принадлежащий втрое

Из них малейший превосходит гордо.

Сабура принимает их с восторгом.

В просторной зале стены мехом все покрыты,

С отважнейших врагов те шкуры были сняты,

И среди них принадлежавшие когда-то

Вождям мудрейшим, воинам великим,

Проведшим племена сквозь тьму, сулящую погибель.

Они сражались с тысячей немыслимых чудовищ,

Туманности своей окрасив гневной кровью,

Сдвигая ненасытные препоны,

Богами возведенные меж звезд осиротелых.

Там где гелиопауза бесплодная владеет

Волной ударной словно пленницей покорной,

Они свою преумножали смелость,

И, первенца отдав достойной жертвой,

К непознанному за собой вели народы.

Вселившись в тело радостной Сабуры,

Ее глазами все вокруг я вижу.

Вцепились пальцы воинов могучих

В запястья, щиколотки, шею, уши,

Царапают когтями, что в узорах

Своих из золота и красных превращений,

Воззвания являют к яростным богам,

Сжимают пасть ее, чтобы вонзиться не посмели

Клыки в насильем одурманенные члены,

Что проникают во влагалище и анус,

И окровавленные стискивают груди,

А языки, забыв о словоблудье,

Шершавым гнетом жгучую слюну

По ним с усердием рычащим растирают.

Увлечено все смрадными дымами,

Здесь почитаемыми пленом благовоний.

Они плывут, все члены облегая,

Гремят трещотки на хвостах звериных

И громче всех вожди в том переливе,

Известно мне, что те, с хвостом коротким,

Бесчестием себя объединили емким,

Лишившись навсегда возможности почтенья,

И радости сего совокупленья,

Проросшего впервые меж мирами,

Войну и смерть которые лишь прежде знали.

Рычат в дымах восторги извержений,

И семя желтое по животу Сабуры

Течет неутомимым слизнем смрадным,

Все заполняет ласковые впадины

Прочь вырываясь сочным водопадом,

И голова ее в экстазе мечется ретивом,

Трясется легкомысленная грива,

И на глаза подкрашенные светлым пряди опускает.

Язык вождя скребет натужный клитор

И через час совокуплений неотступных

Собакоглавая сознание теряет.

Ее ко мне приносят, всю покрытую коростой

Из семени и крови венценосной,

И восхищение рычаньем выражая,

В преддверьи битвы вечной воет стая.

Корабль наш теперь сопровождаем

Инопланетною бесформенною тенью.

В ней видится мне астероидное племя

Или презрение к нелепой атмосфере.

В себе несет она сто тысяч воинов бесстрашных,

Сраженье против королевских дронов

Они не раз уже победой завершали.

Ученья битвы с полчищем грифонов

Их в протяжении пути лишь развлекают.

Минуя загражденья Лаурона,

Орбиту сей планеты молчаливой,

Так проникают глубоко в Систему,

Что та готова вскрикнуть в удивленьи.

И здесь находит нас сигнал бескостный.

Разбуженный одной из стражниц робких,

Я поднимаюсь, чтоб его увидеть.

И стоит на экране появиться

Тому, кто производит изумленье,

Клыки Сабуры обнажаются в рычаньи.

Мундир зеленый гвардии дворцовой

На существе том, знаками отличья

Нас уверяющий, что есть оно полковник,

И голова собачья, от овчарки черной

Трясет ушами над безличием погонов.

— Себя считаешь ты последней из великих,

И называешь лучшей из прекрасных.

Мечтаешь трон занять в тщеславьи горделивом,

Для королевы хочешь быть опасной.

Но я, кровь короля в своих несущий венах,

Дал клятву быть Земле чудесной верным.

Я брат твой, из того помета первый,

И ныне, коль угрозою нелепой

Ты обещаешь стать, в упрек прекрасной крови,

Я испытанье твоим надеждам приготовил.

Приди, сойдись со мною в смертном поединке.

Исход его решит, наследником кто станет

Всех королевских таинств и печалей.

Нам встречи обозначены координаты,

Приказ мой к ним немедля направляет

Полет наш. Разъяренная Сабура

Клянется мне, что кем бы ни был сей противник,

Ее клыками вскрыто будет горло,

И самозванца кровь сомнения все смоет,

Кому Системы трон сей уготован.

Армады сожжены в бессмысленных сраженьях,

Разбиты верфи и сгорели в атмосферах,

Лежат погибшими гигантами на лунах,

Между колец волнистых заблудились.

Нам говорият, что за тоскливым Лауроном,

Есть пояс мертвецов, куда сбредаются они,

Покинув вскрытые, разбитые отсеки,

В скафандрах задохнувшись, утонув,

Случайное в них обнаружив поврежденье

Или врагом пробитое отверстье,

В живой броне, голодной, оказавшись

И полупереваренные ею.

Там, сбившись в плотное, единое вращенье,

Орбиту новую они собою занимают,

И в неустанном танце омертвений,

Друг другу повествуют о страданьях,

Пришедшихся на их живую долю.

Особенно возлюблены рассказы

Минут последних сладострастного дыханья.

Здесь ждут они корабль неосторожный,

Его обняв, к нему прильнут, как к деве,

Историю свою чтоб вновь поведать.

Во всей Системе несколько осталось сотен

Тех кораблей, для странствий что пригоден

От облаков Оорта до Венеры.

И, несмотря на все старания Титана,

Едва ли судно новое воспрянет,

Оставить след свой в радости нескромной.

Уединения желают все планеты.

Теперь, когда почти на каждой жизнь обосновалась,

Есть новые стремленья и желанья,

И эволюция зловещим ритуалом

Свои уж воет страсти песнопенья.

Для битвы выбрана скупая невесомость.

Путь к ней наш занимает две недели.

Все это время наблюдаю тренировки

Сабуры с фроттажистками в отсеках.

Ее умением вполне они довольны,

Но опасаюсь я, что королевский воин

Природы неизвестной, алхимической, волшебной,

Был лучше к поединку подготовлен.

И каждый день веду беседу я веду с вождями.

Они той битвы с вожделеньем ожидают,

Становится мне ясно: поражение Сабуры,

Им против нас позволит обратиться.

Я узнаю нас ожидающий корабль.

То марсианская прогулочная яхта,

На судне много раз ходил подобном,

Матросом, предсказателем и совратителем невинных,

Сим заполняя расписанье штата.

Я различаю солнечных панелей перья,

Пиявок вакуумных, к корпусу прилипших,

Тела их черные на золоте прилежном,

Манящем всех энергий истеченья

Узором платиновых линий и спиралей.

Я вижу гнезда органических орудий,

Где звери прячутся заводчиков Нептуна.

Я сам был дрессировщиком тех тварей,

Натаскивал их на просторах междулунных,

Учил различиям между Землей и Лауроном,

В анабиоз скрываться по команде

И бредить в нем, внимая тишине солярной,

Тысячелетьями надеясь на добычу.

Здесь продолжительные следуют переговоры.

Трюм наш пустой для боя выбран полем,

И вот, в назначенное время в нем мы ожидаем

В сопровожденьи двух нагих охранниц.

Люк открывается лучистой диафрагмой,

Двойник Сабуры мягко к нам вплывает.

С ним два охранника в скафандрах марсианских,

На нем — простое одеянье черной ткани,

Какое мы используем в полетах дальних.

И все ж одна из дев моих его на прочность проверяет,

Ведь может он бронею оказаться тайной.

К нему подталкиваю я ларец прозрачный,

Где два кинжала одинаковых хранятся.

Их лезвия из золотистого собрались мрака,

А рукоять себя под длань бойца меняет.

Оружие гвардейцев королевских,

Клинок, что называем смилодоном,

Распространение по всей приобрело Системе,

Повсюду в пьяных драках вскрыв немало глоток,

И выпустив кишки на многих лунах.

Соперник проверяет оба снаряженья,

Второй клинок Сабуре возвращает,

Кивает в знак готовности к сраженью.

Меня лизнув, собакоглавая вплывает в середину.

Ее нагое тело полосою темной

Волос весь позвоночник означает.

Прижаты уши, грива светлая трепещет,

В сосках приподнялись от гнева кольца,

А на лобке искусно выбрит тонкий

Юпитера знак яростно-несносный.

Она рычит со злобой непристойной,

Противник молчалив и неподвижен,

В движениях его я плавных вижу

К сражению упругую готовность.

Мной подан был сигнал условный,

В неловком кувырке вращается Сабура,

И выставляет руку, тем контролируя движенье,

Клинок держащую, к тому, кто кровным братом,

Себя назвать ее земным позволил.

Движений плавных чередою отплывает

К стене он белой цилиндрического трюма,

Значительно где проще бой продолжить.

В трусливом страхе слышу обвиненье

От рыжей сероокой фроттажирки,

В согласии я с нею пребываю.

Сабура следует за терпеливым братом,

Настречу ей прыжком протяжным

Он отправляется, рукой сжимая правой

Клинок, к сплетенью солнечному рукоять приникла.

Соединив свои тела жестокой схваткой,

Так два кружат собакоглавых тела,

Рыча, стараясь в страсти дотянуться

До равного противника ударом,

Клыком блестящим иль острием клыка всесильным.

Потерянного своего в теченьях брата

Сабура за предплечие кусает.

Он, яростно и горестно воскликнув,

Ее в бедро толкает медленным коленом

Она, сумев от вертикального пореза увернуться,

Сама к стене инерцией прибита.

Здесь, ноги подогнув и пальцами в перчатках

Мозаичных коснувшись плит пристенных,

Она притихла в напряжении игривом.

Кровь медленно плывет в воздушных искривленьях,

Я вижу напряжение под тканью

Соперника собакоглавой чаровницы.

Не смог он устоять перед грудями,

В отсутствии приманок тяготенья

Плывущими неразличимо мягко,

И, в независимом вращении сминаясь,

Собой являющими хаос первородной плоти,

Напоминание о радости коацервата,

Куда с тобой желаем мы вернуться

Намного больше, чем в слепую пошлость матки.

Мне любопытно было б наблюденье

Совокупленья сих существ тревожных,

В безукоризненных перверсий всех угоду,

Пусть даже и кровосмесительно-опасным

Оно могло бы оказаться неопрятно.

Приплод их мог бы стать великолепным,

Являя новую для мироздания породу,

И жаль, что обозначен бой сей смертным.

Сабура, коли ей удастся верх изведать,

Позволить не сумеет милосердья

И брата не зачислит среди пленных.

Он к ней плывет, себя согнув и, сжавшись,

Сабура отползает, пауку подобна,

И избегает столкновения с усмешкой.

Он вынужден прижаться, развернуться

Потворствуя инерции прилежной.

Она же, оттолкнувшись лишь ногами,

Над красными дверями проплывает,

Собою закрывающими шлюзы.

Одним мгновением движений быстротечных

В броске соперник настигает деву,

И нож его из левого предплечья

Всплеск извергает радостно-кровавый.

Клыки Сабура обнажает, морщась,

Перехватив кинжал, движенье продолжает,

И враг ее преследует, надеясь,

Продолжить сладостное боли возвышенье.

Второй удар и вовремя подставив

Бедро, Сабура избегает раны

В живот, что означала бы собою битвы завершенье.

В страданьи девушка оружье выпускает,

Рукой неповрежденною схватившись

За кровоточащую акварелью рану.

Клинок, вращаясь, отблесками пораженья

Взор превращает мой в безликий камень.

Мне жаль, что я, согласно договору,

С собою не имею пистолета,

Тогда бы череп прострелил бездарной девы,

Потерю времени остановив тем повсеместно.

Она кружится плавно, головою

Стены почти уж окровавленной касаясь.

Когда же брат ее, к ней направляется фривольно

В одном ударе лишь от сладостной победы,

Она клинок хватает пальцами ноги проворной,

Руками оттолкнувшись, тело все бросает

И лезвие противнику по рукоять вонзает в горло,

Сим схватку удивленно завершая.

Изящно в кувырке обратном развернувшись,

Сабура вырывает нож из рук собрата.

В мгновенье следующее ткань разорвана и семя

Его в восторге смертном выплывает

И с кровью смешано в гнетущем пьяном танце.

Струей она врываясь в невесомость,

В ней растекается предсказанием ветвистым,

Разбрасывая капли страхов эшафотных

И реактивную тем создавая силу

К стене толкает мертвеца, оскалом

Дрожащим сообщающим последнее признанье.

Над братом замерев, Сабура его шею

Мгновение с сомненьем изучает,

И жестом подзывает нас, ликуя.

Пот золотистый каплями тугими

Вокруг сосков ее восторженно собрался.

Шерсть приподняв на шее названного брата,

Сабура нам являет шов неровный,

Бледнее кожи лишь слегка его извивы.

Все оказалось недостойно просто

И волшебства немного в этой лжи тоскливой.

Два марсианских пехотинца отступают,

Один бормочет указания неслышно.

Меня обняв, девица защищает

Приняв спиной опустошенье взрыва.

Сабуру брат ее погибший скрыл собою,

Вторая стражница лишь раной малокровной

Свой левый бок, смущаясь, беспокоит.

И нет движений воздуха поспешных,

Лишь мороком цветочных кружев обгорелых

Остался взрыв на стенах прочных трюма,

Да оказались кровью все покрыты,

Осколочной той вспышкой распыленной.

Но на руках моих красавицы смерть юной.

Взор глаз, что цветом предзакатным марсианским

Напоминают мне о прошлом партизанском,

Во чреве Монс Олимпус вырытых тоннелях,

Их душных и бесчисленных неделях,

Являют мне испуг перед последней темнотою,

И губы под помадою зеленой

Слова приносят одиноких мне признаний.

Я даже имени девицы сей не знаю,

И мне его вторая сообщает,

Чтоб мог я проводить ее достойно

— Я рад тебя знать был, прекрасная Орка.

Как жаль, что с тобою мы были недолго.

Твоя красота сердевиной кристальной

В мне возбуждает шторм гексагональный.

Прости, что признаться не смел я в том раньше,

Сабуры лишь ревность причина отважной,

Но женщин всех среди, что в космосе встречал я,

Тебе позволить только мог бы я зачатье.

Она улыбаясь, рукою кровавой,

К щеке прикоснулась моей, не моргая.

— Тебе благодарна за ложь я такую,

Уйду я счастливой в пустоту неживую.

Неважно, что будет за мрачным пределом,

О том, что свершила, ничуть не жалею.

С тем взор ее замер и тело обмякло.

Обычаям всем вопреки неопрятным,

Ее похороним не как космонавта.

На желтой Земле ее имя отметим,

В прохладной тени королевского склепа.

Спастись попыталась обманщиков яхта,

И стаю зверей выпускает отвратных,

Всплеск алого газа в смещеньи поспешном,

И маршевый двигатель пламенем хлестким

Бросок ускоренья собой возвещает.

О, как омерзительны хищные твари.

Нет сходства в них, равенства, близости, стаи,

Как будто свободу из генного плена

Все враз обрели увлеченья химеры.

Одна за другой к нам в припадке бросаясь,

На меткий союзный огонь нарываясь,

Создания гибнут, кружась, умирают,

Из сфинктеров газ маневровый пускают,

Их щупальца, лапы, хвосты и кишки,

Следы оставляют на нашей обшивке.

Ракет сферических к ним рой направлен нами,

Тогда как вслед за яхтой куб устремляется, вращаясь,

И вскоре вспышкой краткой нас оповещает

О сладострастном с целью единеньи.

Дальнейший путь проходит без сражений.

Ведет нас Магрибон сквозь вой полей магнитных.

Мы прячемся в пульсации зловещей,

В сминающих друг друга отраженьях,

Среди шумов порочных медитаций,

И алхмические растираем благовонья

По коже, шрамов рой принявшей воспаленных,

Стараясь укрыться от шаманов, чьи посланцы,

Растерянные духи предков позабытых,

Покинутых собак и преданных красавиц,

Вокруг нас вьются лихорадочным ознобом,

Мечтая наши похотливые разведать тайны.

Вперед корабль проходит терионов

И принимает весь удар защиты лунной,

О выступы его и зубценосные хребты

Ракеты бьются, вырывая мякоть,

Вкушая незнакомой плоти возраженья.

Срываются в ответ искристые удары темноты,

Из кратеров неровных протекая,

Вонзившихся в массив, иные знавший звезды.

Огни сияют колдовские на его высотах,

Которым нет ни формы, ни названья.

И каждая быть может здесь оружьем,

Случайным воспалением радарным.

Мы прорываемся к остовам орбитальным

И замершим в Лангранже бастионам,

В тени бредем бесплотного страданья.

Ожив, хранилища высот стационарных,

На протяжении столетия врага не знавших,

И позабывших о своей смертельной сути,

На нас ожившие снаряды выпускают.

Ведут их духи космонавтов древних,

Сгоревших иль взорвавшихся в ракетах,

Обугленные черепа стучат о гермошлемы,

Глазницы выжжены, разбитые забрала

Собою будущее всех пилотов предвещают.

Они кричат, как будто пламень продолжает

Их пожирать, ввысь вознося над горестной планетой,

Но Магрибону ведомы другие песни,

О ледяных кометах первозданных

И радиоактивном вечном снеге,

О тех пределах, где с усмешкой замерзает

Любое излучение пустое,

В себе не знающее семени сигнала,

И ими он удар от нас отводит.

Смеясь и пошлыми насмешками швыряясь,

В броню живую входят фротажжирки, обнажившись

Смеясь, ей отдаются с похотливую улыбкой,

От ласк ее глаза их закатились,

Стон расщепляет черную помаду на губах,

И плоть, сойдясь с подобьем чужеродным,

Позволив ей в себя проникнуть

И затопить все страстные провалы

Себя преображает силой новой.

Когтистой лапой грунт взрывают танки,

И истребители вонзились в полдень яркий,

Инопланетных тварей разрывают взрывы,

Луч лазера паленой шерстью пахнет.

На нас спустили ядовитых насекомых,

Рой многожальных ос вкруг терионов вьется,

Но плоть инопланетная им не по вкусу.

Грифонов стая затмевает солнце,

Команды королевы их в атаку отправляют,

И клювы пробивают черепа солдат,

Вонзая когти, твари бьют крылами,

И поднимают схваченных над нами,

Бросают, воющих, на яростные камни.

Союзники мои на крыльях повисают,

Вгрызаются в них синими клыками.

Кругом парят разломанные перья,

И клекот полный ненависти древней

Нас оглушает реактивным визгом.

Мы приземлились невозможно близко

К дворцу в пропахшем мускусом болиде,

Низвергнутым с орбиты в яростном порыве,

Когда наземные угасли батареи.

Здесь оценить способны мы потери.

Кругом я наблюдаю трупы и останки,

Искусственных существ разорванное чрево,

Доставлена была в нем королевская пехота-

Вокруг лежат гвардейцы в черных шлемах,

Броня чешуйчатая вздыбилась, пробита

Ударами клинков инопланетных.

Все оказалось бесполезным и нелепым.

Не действуют ни вирусы, ни блохи,

Снабженные убийственной заразой

На тварей, под другой звездой обретших разум.

И стены черные дворца они штурмуют,

Вопят в зеленом шуме огнемета,

Насилуют полуживых защитников отважных,

На груды тел их мертвых забираясь,

К сиянью радужному поднимают сабли,

Трещотками гремят, победу знаменуя,

Рисует полосы на небе истребитель.

И кружатся, дымясь, потерянные дроны,

Роняют перья золотые на дворцовый двор.

В сопровождении блистательной Сабуры

Мы наслаждаемся фонтанов скорбным звоном.

Нас королева ожидает в зале тронном.

Десяток лишь гвардейцев с ней почетных.

Беспомощные в их руках винтовки,

Взгляд пред собою устремлен неловкий.

Но однорукий выступает к нам полковник,

Мундир расстегивает, слугам торопливо машет.

К нему спешат синеволосые девицы,

Со сходством в лицах поразительно беспечным.

В руках их короб черный с розой золотою

— Бастард так к власти нынче рвется,

Что глупо было бы ему ее позволить.

С тобою в поединке мне сойтись придется.

Коль спорим мы за женщину неверную,

Забыв при этом межпланетную империю,

То было бы разумней нам с тобою,

Все в поединке лишнее отвергнуть.

Останется лишь только радостное тело,

В соперника влекущее кровавую погибель.

Нет ни брони, ни огнестрельного сраженья.

Лучи и яды прочь явленьем недостойным.

Клинок один лишь чистый можно здесь позволить,

Все прочее предав пренебреженью.

На все условия с улыбкой соглашаюсь.

Теперь мне кажется и вспоминать смешным,

Мечты, меня терзавшие в чрезмерно женском детстве

О том, чтоб оказался он моим отцом,

Пусть даже и свершившим предательское бегство.

Все вспомнить мне придется подворотни, бары, склады,

Где разбросал зубов своих немало

И был обучен драке неотступной,

Вертлявой хаотичности движений,

Обманчивому всплеску эволюций.

Уменье это больше пригодится

Мне с тем, кто знает точность лишь позиций,

И комбинаций, схем заученную ловкость.

Открыв ему преподнесенный короб,

В нем обнаруживает он искусственную руку.

Изящное ее живое исполненье

Указывает на непознанную древность.

Поверхность темно-серая покрыта

Рисунком из цветов, гекконов и колибри.

Мундир расстегивает, девам отдавая,

И вскоре плоть его, истерзанно-нагая,

Нам предстает в великолепии воинствующих шрамов.

Его я с любопытством тело созерцаю,

Величье детородного в нем отмечая члена,

Причиной что мог быть влеченья королевы.

Затем в нем перемена происходит.

В одно мгновенье он меняется незримо.

Рычит Сабура, уши прижимая,

А я на волю выпускаю Септимара.

Теперь он мне пригоден будет несомненно.

Мерцает блеск его в руке моей змеиный,

Полковник, выпрямляясь, обрастает,

Густой и темной шерстью чернобурой.

И то, что ранее казалось неделимым,

В движение приходит без причины.

Сдвигаясь, положение меняют

Его все кости лицевые, превращая тем смещеньем

Привычный облик в зверя неизвестного мне морду.

С инопланетными я отмечаю сходство

Гремучими воителями. Септимара дрожь

Рукам моим как нетерпенье предается.

Полковника же тело возрастает,

Все с прочим обликом имеет превосходство-

И рост и мышц могучих обращенье.

Подняв к глазам змеиным левую конечность

Блестящие из пальцев выпускает когти,

Облизывает их бледным языком,

Клыки мне платиновой смерти соизволят

Нести угрозу обесчещенную страхом.

Но Септимар задиристо смеется.

Меня он успокаивает, словно

Любовница, в которую случайно

Я выбросил непризнанное семя.

Все отступают прочь, освобождая место

Для нашей оскорбляющей яйцекладущих битвы.

Полковник, к девам наклонившись, принимает

Искусственную руку к положенью правой,

С моим мечом живым ее сомнительно равняя,

Его не признавая смертоносные порывы.

К плечу полковника прижавшись сладострастно,

Она сгибает пальцы в судорожном треске,

Вращается в подвижности проверке.

Но шепчет Септимар молитвы всем богам почтенным,

Решившим в рибонуклеиновую бездну

Сойти, от созиданья отказавшись,

Устав от плясок незатейливых мутаций

И прочих многослойных углеродных танцев.

Рычит полковник и вприпрыжку подступает,

Сжимает подлокотники, волнуясь, королева,

Подавшись чуть вперед, роняет волос белый

На грудь, вскормившую бесчисленных чудовищ,

К которым причислять себя я склонен,

Своей той сутью наслаждаясь, как покоем.

Я взмахиваю гордым Септимаром,

Полковника прыжком неловким отгоняю,

Той твари, что он стал, не ведая названья.

Я лишь могу надеяться, что он провел все время

В совокуплениях с прекрасной королевой

И редко навещал подземные те залы,

Где сам меня он обучал когда-то

Владению мечом и прочим всем оружьем,

Надеясь, королевской воле буду я послушен.

Когда же я сбежал в пятнадцать лет,

И продавал себя в каналах марсианских,

Сочтя безумием предательство иное

И в здравомыслии поправ негоцианта,

Он раньше матери меня снабдил проклятьем.

Я стал непреднамеренным движеньем,

Во мне ничто быть прочным не посмеет,

И невозможно предсказать мои вращенья,

Смещенье глаз прыжка не предвещает.

В одну, другую, третью сторону шагами

Себя я направляю так неловко,

И кажется всем прочим, будто раньше,

Я с поединком никогда и не встречался.

Соперника звериная кругами водит точность,

Рыча, он изучает путь мой по златому полу,

Надеется он в нем увидеть яростные схемы,

Ему дарующие всех моих шагов прозренье

Для одного точнейшего удара,

Сдвигает многофланговые пальцы

Он для того, чтоб лезвием сошлись

Его сочащиеся гнойным ядом когти,

Пасть раскрывает, мне клыки являя

Зеленовато-желтого и чуть гнилого смрада,

Язык меж них скользит рубиновым скитальцем,

Себе покоя не желая как награду.

Возводит стая ритм боевой трещоток.

Совместно с барабанами, обтянутыми кожей

Лауронийских воинов великих.

Они поток жестокости возводят,

Вокруг меня дымящийся волшебным благовоньем.

Мешая аромат с пугливым мускусом курилен

В руках у статуй обнаженных и двуполых,

Вертлявой кружится он злобной потаскухой,

Мне незнакомые дарующий тем силы.

И шепчет Септимар слова своих проклятий

— Сейчас его мы вскроем, мой хозяин,

Его кишечник выпустим на волю,

Томившийся так долго, что идеи,

Которые причиной заточенья стали,

Давно уж устарели, зубы потеряли

Метафор и бунтарских откровений.

Сломаем мы безропотность грудины,

На равные разделим половины

Мозг безответный по мозолистому телу,

Не обнаружив в нем истоков любопытства.

Мой господин, вовек да не изведаешь ты страха,

Когда с тобою я, способный изогнуться,

И промах твой нечаянный исправить,

Чуть удлиниться, позвонки свои ломая,

Но добираясь до врага пустого сердца.

Внимая уверениям подобным,

Я взмах неосторожный совершаю,

И в том стремлении полковника ключица

Возле клинка проходит нестерпимо близко.

И Септимар лап выпустив немало,

В живую руку моего противника вцепился,

И пастью обратил зеркальное сомненье острия,

Клыками желтыми из плоти вражеской упорство вырвал.

В мгновение за тем я вновь пределы пересек,

Где он меня достать способен тьмой когтистой.

Так первая в той битве рана проявилась,

Собой обозначая мой успех грядущий.

Клыки полковника мерцают яростью кометной,

Погибелью сияют мерзлой, льдистой,

Но только мною слышим голос Септимара.

— Не торопись, мой господин, победа всеобъятна,

Она к нам черно-белым приближается приливом,

Бесцветным пепелом взаимности зернистой

Немногопиксельным воспоминаньем о блуднице,

К которой вскоре мы прильнем для праздненства святого,

И сколько бы не ждало нас реминисценций,

Мы на пиру плоть пораженного познаем,

Вином девичьи бедра заливая,

Утопим в нем и кружева и пагубные сети,

Пусть латекс слипнется, сталь ржавину приимет,

Как воск текущую по лезвию удачи,

День вознесется фейерверком змееносным,

И утром слипшихся волос придет упрек игривый.

Тем вдохновленный шепотом невинным,

Я, изогнувшись, припадаю к золотому полу.

Выбрасываю руку, меч держащую и тут же

Полковник правую свою вздымает, чтобы искры

Возникли в столкновении материалов.

Перехватил он меч, из пальцев вырвал потных

Моих и мне лишь остается

К границам битвы кувырком скользить обратно.

Смеясь, полковник втягивает когти,

И снова с наслажденьем выпускает.

Свое он чувствует в оружье превосходство,

Но Септимар уже свои торопит лапы,

Цепляясь коготками за безликий мрамор.

Мне нужно приближения дождаться.

Рыча, за выпадом одним другой вершит полковник,

Не позволяя мне оружия достигнуть.

След на моем предплечье левом

Оставили его живые когти.

Все это время я прилежно собираю

Слюну, как прочие по капле яд змеиный,

Намереваясь отравить пузатого супруга

В суботний день, им отведенный для совокуплений.

И я плюю, смешавшись с едким потом

Она становится кислотным нетерпеньем

И жжет его глаза. Рукою левой

Он протирает их, ругательствами роя,

Себе на кладбище для бедняков могилу.

В руке моей вновь Септимар устроен,

И вспышкой гнева мрачно-серебристой

Полковника он голень правую разрезал.

Упав на то колено, он прижимает уши,

В глазах лишь недоверчивое пламя,

То самое, которым разжигают

Костры порочащих величье фотографий.

Я заношу для нового удара

Мой меч, смеющийся злокозненным восторгом,

Но, руку правую уверенно воскинув,

В ней порождает враг неведомое свойство

Из крошечных форсунок дымный морок выделяя.

— Открой мне плоть, открой пустой молитвой,

Как девственность мне смерть отдай нагую.

В аквариуме, полном рыбок хищных

Никто улиток страсть не замечает,

Как отправляясь, чтоб вкусить поверхность,

Одна из них другую поцелует,

Надеясь на уклончивую нежность,

Тогда как сцена та должна нас привлекать безмерно,

Намного больше, чем взаимное убийство.

Я чувствую, как пыль, исторгнутая механизмом,

На мою кожу оседает гнетом стеклянным.

Как будто, оказавшись в лабиринте,

Я вспомнил, сколько прошлых здесь окончил жизней.

Полковник, возвышаясь горделиво,

Заслонку на руке обманной задвигает.

— Что пахнет дурно, станет благовоньем,

Коль пропустить его сквозь радости удастся,

И навсегда избавит от нелепых страхов,

Непредсказуемых, никчемных и прекрасных.

Все то, что тело наше составляет,

Становится сознаньем неизбежно,

Движенье каждое его преображает,

И каждой мышцы мелкой сокращенье.

Все дополняет, что к себе цепляем,

Суждение о нас, плывущее сквозь разум.

Достаточно уж было бы одежды,

Но возникает украшений непотребство

И прочих дополнений гомон скороспелый.

Я над могилою твоей на костяной свирели,

Сыграю песню, что отцы перед совокупленьем пели,

И от которой матери, сжимаясь,

По спальням темностенным разбредались,

В углу таясь сороконожек пыльном,

И ожидая, словно пытки, нового соитья.

Твой меч, моя рука, часы, браслеты, кольца,

Татуировки, амулеты, талисманы,

Брелки, цепочки, обереги многоженства,

Все станет искаженьем мысли запоздалым.

На полсекунды, может быть и больше,

Коль будет устоявшаяся воля,

Сопротивляясь продвижению сигнала.

Распустятся цветы над безмятежной грязью,

Лишь для того, кто был рожден смеяться

В лицо правителям, богам, любовницам ревнивым,

Всей этой мерзости, себя что полагает солнцем,

И кроме жизни ничего не знает,

Все прочее пустым считая и ненужным.

С тобою были мы непризнанно едины,

Нас королевское исторгло к жизни чрево.

Бессмертия глупы злокозненные шутки,

В них постоянство значится потерей.

Бастардов многочисленное племя,

Мной порожденное, планеты все заполнит.

В нем не найдешь ни похотливых альбиносов,

Ни киноглавых соблазнительниц бунтарских.

Победа над тобой мне принесет награду,

Обозначаемую позволением зачатья.

Так первый из династии возникнет,

Величье оборотней вкруг себя распространяя.

Тут я в лицо ему плюю, слюна стекает

Глаз правый выжигая яростному зверю.

Подползший Септимар мне вталкивает в пальцы рукоять,

Его в противника швырнув я не надеюсь,

Воткнуть живую сталь в гиганта-зверя тело.

Нет мне нужды и в прочих пораженьях.

От предложений отказался я пред боем

Сабуры, фроттажисток, Магрибона,

Меч ягодами накормить венерианского дурмана,

Тогда бы ядом, многословно маслянистым,

Его прожилки гневным напитались,

И стало бы достаточно его укуса

Единого, чтоб или пораженье

Познал немедленно противник мой нежданный,

Иль ослабел, мне облегчая битву.

Плашмя о грудь ударившись врага,

Усмешку у него тугую вызвав,

Вкруг плеч его ползет мой Септимар,

К широкой прикасаясь мускулистой шее.

Вскочив, я на противника бросаюсь,

Перехватив прыжок рукою левой,

Меня одной он держит, удушая,

И обретает член мой неприязненную твердость.

Заносит руку правую полковник,

И выпускает матовые когти.

Вытягивается Септимар, вокруг руки змеится,

Сжимающей мою худую шею,

И пальцами, что бьются безуспешно,

О волчьи мускулы полковника и брата,

Я рукоять хватаю, чтоб одним движеньем,

К себе меча течение направить,

Приникшего к врага могучей шее,

Втянувшего немедля цепкие все лапы

И взрезавшего тем течение артерий.

Ногами в грудь полковника я ударяю,

Меня от выпускает из ослабшей хватки.

В молчаньи я стою, любовник новой гладкой смерти,

Несостоявшегося основателя династий.

А он еще пытается подняться,

Вокруг все заливая темной кровью,

Текущей ртутным зеркалом к ногам смотрящих,

К Сабуры каблукам и к туфлям королевы —

Им у столба стального быть должно привычней,

Так высока их черная платформа.

Я победитель. В ножны уползает Септимар покорно,

Рыжеволосая к груди их прижимает фроттажирка,

Служанки собирают кровь полковника в сосуды,

Предусмотрительное серебро их украшают павианы

И тело пораженное, уносят,

За ноги тянут, с восхищеньем оставляя

След, разделенный на цветочные узоры

Пригодные барачным будуарам.

К великой приближаюсь королеве,

Глаза сощурившей в насмешке кровожадной.

Сабура вслед за мною подступает к трону,

Десяток следует за нею терионов черногривых.

Ничто сломить не может горделивую царицу.

И уступает королева лишь с величием покорным,

Поднявшись, словно, нежной и невинной,

Ей под оружием насильем угрожают.

Она, детей похоронившая немало поколений,

Едва ли выглядит моих желаний старше.

Сабура встав пред троном, развернувшись,

Ко всем, кто на нее с испугом страстным смотрит,

Мгновение хранила неподвижность.

— По праву этот трон сейчас я занимаю.

Во мне есть кровь властителей великих.

И здесь я обещаю перед всей Системы ликом:

Война закончится, войска мои отступят,

Очистится от яростных грифонов небо,

Все к временам расцвета повернется.

Примите же меня, как королеву.

И на колени все, кто был в том зале опустился,

Лишь исключая терионов, к отражению готовых

Из тайников дворцовых нападенья.

И королевы, сладостной усмешкой

Сопровождающей киноголовой выступленье.

Оскалясь, принимает власть Сабура.

На многоликом занимая место троне.

Заламывают фроттажирки королеве руки

И следуют за мной по лестницам знакомым

Мне с детства, шириной прельщающим парады,

По каменным туманным галереям,

Где золото рекой сварливой льется,

И гобеленные собою стены подпирают

Обглоданные войнами доспехи.

Соседствует здесь ржавому железу пластик,

Живой брони скелет ждет в обнаженьи костяном

Того, кто им осмелится смутиться.

Оружие сжимаемо в стальных десницах,

Как память о сражениях минувших

С приятными и храбрыми врагами

И теми, кто лишь почестей достоин.

Не упираясь, следует за мною королева,

Смеясь, ковры сминает каблуками

И выглядит при том немного сонной,

Как будто пораженье опьянило —

Сей увлеченный незнакомый алкалоид,

Впервые в организм проникший ядом скользким.

Она качается и запинается со сквернословьем,

Толкаю дверь я в королевские покои,

Передо мной открывшись, проявляет,

Она великолепный хаос небрежений.

Тарелки здесь засохшей бредят пищей,

Разбитые бокалы и бутылки

Последнее вино земное проливают,

И слезы всех русалок скорбноликих,

Ведь больше виноградников не будет

Нигде и никогда во всей вселенной.

Возле кровати, на которой мог бы

Грифон расположиться с перистым комфортом

Каркасс животного неясного гниющий

Лежит, залитый рвотой липкой,

И на коврах узорных кучи испражнений-

Животные и люди постарались

Их произвесть в восторге перед жизнью.

На смятой простыни коросты семени и крови,

Подобные материкам и ледникам вертлявым

В пророчестве мозаичном смешались.

Под балдахином выцветшим дырявым

Рисуют мухи в воздухе узоры

Скучающих прозрений величавых.

Одна из фротажжирок занимает

У грязного окна с винтовкой место,

Другая у двери садится, улыбаясь,

В предчувствии восторгов долгожданных.

Сабура изучает окруженье,

Картины, на которых горделиво

Гвардейцы шествуют среди каналов Марса,

Ведут бои на лучезарной Ио,

Тем вспоминая лучшие эпохи королевства.

Она исследует, что в ящики забилось

Комодов и трюмо, принявших плотно

Фигурки пластика, кости и древа

Колдуний многогрудых и шаманов мускулистых,

Волшебных идолов, богов, чудовищ и животных,

И только нескольким пустым бутылкам удается

Устроиться меж них не покачнувшись.

Затем она в другую комнату уходит,

Где королевский гардероб хранится,

Весь в латексе и кружевах мятежных,

Шипах, заклепках, кольцах увлеченных

Соединеньем с кляпами и тенью,

Тоскуют обезличенные плети,

Оковы грезят о распутницы запястьях.

Здесь можно многие часы

Провесть в неоновом дурмане неприглядном.

Так пустота меж струн пленяет музыканта,

Ведь в ней таится его лучшей песни

Мелодия непознанного страха,

Симфония непризнанных событий

Потусторонний ритм всех насильственных соитий,

Творящих гнилостное оплодотворенье.

Из под кровати, привлеченная злорадным шумом,

Тварь вылезла, уродливая телом,

Коричневым, бугристым, сморщенным, зловонным,

И волосами редкими покрытым.

Длиной она едва ли в половину человека,

С лицом безносым, бледными губами

И головою лысой в темных пятнах,

Слагающихся в карту из растерянных квазаров.

Гниющими глазами под заплывшим веком

Тварь озирает всех над ней стоящих,

Безз