Сердце забыло, что делать. Жаркое тяжелое горе поднялось из груди в горло и вытекло коротким стоном.
Смесь выученной беспомощности, агрессивности и ощущения заведомой обманутости. Ты-то, буржуй, свое все равно урвешь, давай с нами делись, а то хату подпалим.
В нашу эпоху, да и всегда, главное – родиться, жить и умереть так, чтобы самому не мучиться и других не мучить. И оставить нужное наследство тем, кого считаешь своими, при этом не оставить никакого беспорядка и мусора. Тогда, может, и впрямь вспомнят.
Он никогда не работает, родительский опыт. Не только потому, что ребенок никогда не бывает копией родителя – он работающая совершенно иначе версия, в которой сходство с прототипом почти всегда поверхностное и почти никогда не влияющее на качественные характеристики. Не только потому, что половина детского возраста у каждого человека и так посвящена слишком старательному и оголтелому вбиранию родительских взглядов, вкусов, словечек и представлений о прекрасном, а вторая половина – столь же старательному и оголтелому отказу от этих взглядов и представлений, и итоговый коктейль никогда не сохраняет вкус сугубо первой или сугубо второй половины. Но и потому, что детям приходится существовать и выживать совершенно не в тех условиях, к которым их готовят родители, учителя и современный мир.
Детей готовят к жизни даже не в сегодняшних, а во вчерашних условиях, а жить приходится в завтрашних – все равно что фабрике, которая ухнула все силы и средства в производство видеокассет в момент массового перехода от дивиди к стримингу.
потом Гоша, вздумавший в последний, решительный раз выяснить отношения – ну выяснил, отношений не обнаружилось, и кому теперь легче?
Как наш препод по бухтехнологиям говорил, общее смутное представление имеешь.
Ну и стряслось – нам-то что. У всех стрясывается, тем более у бестолковых мужиков средних лет. Предназначение у них такое: принимать на себя все, что стряслось, в том числе с другими, метаться, пить горькую, в лучшем случае пивасик под футбик, голосовать за кого скажут, ругать кого покажут, ненавидеть всех вокруг, щемить жен, орать на детей, указывать, что меня вот тоже били, и ничего, нормальным человеком вырос, и помирать от инфаркта в сорок пять, так и не поняв, что никакими нормальными они не выросли, что именно они пролюбили все полимеры и что единственный шанс выжить у нашего мира связан именно с тем, что их дети не будут похожими на таких вот отцов.
среднестатистический избиратель, который пьет, курит, орет на детей, бьет их, любя, до полусмерти, смотрит говно по телевизору и слушает его по радио в машине, украшенной иконками и веселыми наклейками, презирает отсталых азиатов и толерастных гейропейцев, ненавидит американцев и заполняет шкафы и квартиры азиатскими, европейскими и американскими вещами.
детям приходится существовать и выживать совершенно не в тех условиях, к которым их готовят родители, учителя и современный мир.
Детей готовят к жизни даже не в сегодняшних, а во вчерашних условиях, а жить приходится в завтрашних – все равно что фабрике, которая ухнула все силы и средства в производство видеокассет в момент массового перехода от дивиди к стримингу.
Хороший родитель должен учить ребенка замечать такие изменения и пользоваться ими, не зарываясь, ловить волну, чтобы удержаться на ее гребне, а не уйти на дно, захлебнувшись.
Ну и стряслось – нам-то что. У всех стрясывается, тем более у бестолковых мужиков средних лет. Предназначение у них такое: принимать на себя все, что стряслось, в том числе с другими, метаться, пить горькую, в лучшем случае пивасик под футбик, голосовать за кого скажут, ругать кого покажут, ненавидеть всех вокруг, щемить жен, орать на детей, указывать, что меня вот тоже били, и ничего, нормальным человеком вырос, и помирать от инфаркта в сорок пять, так и не поняв, что никакими нормальными они не выросли, что именно они пролюбили все полимеры и что единственный шанс выжить у нашего мира связан именно с тем, что их дети не будут похожими на таких вот отцов.
