автордың кітабын онлайн тегін оқу Я вас предупредил
Василий Головачёв

Кітап туралы Қазір оқып жатыр94 Сөрелерде Тегін фрагмент

Василий Головачев

Я вас предупредил

Начало

Писать я начал ещё в школе, где-то с седьмого класса. Заметки и коротенькие рассказики регулярно появлялись в стенгазете Жуковской средней школы (Брянская область), хотя были далеки от совершенства и не претендовали на серьёзное воспроизведение. Один из рассказов я даже послал на конкурс в журнал «Техника – молодёжи» в 1962 году, но не получил ответа. Рассказ был написан от руки и никуда не попал.

Следующий этап творчества начался уже в 1967 году в Рязани, где я учился на факультете конструирования радиоаппаратуры Рязанского радиоинститута. Сначала рассказы печатались в студенческой многотиражке, потом в газетах Рязани, а первый рассказ, ставший началом повести «Непредвиденные встречи» (и цикла «Хроники Реликта»), был напечатан аж в московской газете «Студенческий меридиан» в 1969 году под названием «Великан на косогоре».

Рассказ «Марсианский корабль» написан в Днепропетровске в далёком 1978 году, отправлен в киевский журнал «Наука i суспильство» и пропал. Был найден аж через 30 лет! Я его слегка подкорректировал. Остальные рассказы – попытка найти свою тему и зачастую представляют собой литературную шутку.

– Василий Головачёв

Марсианский корабль

Этот рассказ написан ровно 30 лет назад. Он был послан в киевский журнал «Наука i суспильство», однако не опубликован. Спустя два месяца мне прислали какой-то выпуск журнала, и я попросту его не раскрывал, прочитав письмо с вежливым отказом. А так как рассказ я посылал написанным от руки (!), то посчитал, что он утерян. Каково же было моё изумление, когда я, расчищая книжные и журнальные завалы дома, раскрыл этот журнал и увидел свой рассказ! Вот так он и дошёл до сегодняшнего читателя. Не судите его строго, это один из первых моих опусов. Я его практически не правил, только заменил кое-какие названия на более современные (к примеру, марсоходы тогда назывались ПрОПоМами – Приборами оценки поверхности Марса). Приятной новостью оказалось то, что мне удалось предугадать открытие на Марсе уцелевших озёр. Замёрзших, разумеется.

– Василий Головачёв

Место для посадки выбрали с таким расчётом, чтобы автоматический марсианский вездеход «Спиди» подошёл сначала к небольшому кратеру Глаз Красавицы, на дне которого зонд обнаружил уцелевшее озерцо, точнее, ледяной щит, а затем приблизился к расселине Гильотина, рассекающей плато Красных Дюн надвое.

21 июня 21-я экспедиция на Марс, в разработке которой участвовала 21 страна (такое совпадение посчитали мистическим и счастливым), в том числе и Россия, успешно завершилась посадкой модуля в расчётном районе плоскогорья Красных Дюн и активацией марсохода «Спиди».

Имя марсоход получил по буквам аббревиатуры английских слов, складывающихся в слово SPIDI, однако оно соответствовало и получившемуся понятию «быстрый». В принципе он и в самом деле мог двигаться гораздо быстрее прежних автоматических станций, достигая скорости в 20 километров в час.

Первые панорамы Марса в месте высадки «Спиди» передал уже спустя полчаса после высадки с платформы посадочного модуля, которая должна была навсегда остаться на планете. Затем, после тестирования всех систем, он начал плановый обзор местности, сориентировался и покатился к кратеру Глаз Красавицы.

Сенсаций от него не ждали. Вернее, не ждали каких-то сногсшибательных открытий, способных поразить учёных. Уже были найдены и изучены ледяные озёра на северном полюсе Марса, определён состав льда, в котором не оказалось живых микроорганизмов вопреки ожиданиям, хотя следы органических веществ были. Однако вопрос, была ли жизнь на Красной планете в прошлом (в настоящем Марс явно был лишён жизни), оставался открытым. Учёным очень хотелось дознаться, так ли это, был ли Марс заселён и почему жизнь в таком случае погибла. Поэтому каждый из тех, кто наблюдал за путешествием «Спиди», мечтал первым увидеть… ну, всё равно что: окаменевшего марсианского мамонта, воробья, гусеницу, бактерию в конце концов, не говоря уже о следах иного плана – разумной деятельности, под которыми подразумевались уцелевшие болты и гайки либо пирамиды, скульптуры, аэродромы и тому подобные сооружения.

В Центре управления полётами НАСА, контролирующем марсианские корабли, заступила на дежурство смена Родерика Фоссома, который принимал активное участие в создании «Спиди».

В российском ЦУПе в тот же момент заступила на дежурство смена Константина Вагина, который разрабатывал для «Спиди» систему реагирования на опасность при отсутствии сигнала с Земли: система, получившая простое название «Ёж», должна была «свернуть» марсоход при наличии угрозы, защитить его специальными экранами, так как люди на Земле могли не успеть[1] сами послать команду «свернуться».

Конечно, российские специалисты не могли вмешаться в управление марсоходом, осуществляемое из ЦУПа НАСА, но имели возможность наблюдать за его перемещением и при необходимости консультировать американцев.

Первые 20 метров «Спиди» прополз за полчаса, непрестанно оглядываясь, останавливаясь и шевеля всеми «конечностями» для разминки. Затем сделал марш-бросок вверх по склону вала, окружавшего кратер Глаз Красавицы. Остановился на гребне, направил телекамеры вниз.

Наблюдатели – к этому моменту их набралось в обоих ЦУПах около сотни – затаили дыхание.

Они увидели неглубокую, всего в три сотни метров глубиной, воронку, в центре которой действительно располагалось удивительно круглое зеленоватое озерцо диаметром около километра. Разумеется, изображение, передаваемое телекамерами марсохода на Землю, корректировалось по цветности и контрасту, однако, по уверениям специалистов-оптиков, цвет телевизионной картинки вполне соответствовал природному. Именно таким увидел бы астронавт пейзаж Марса.

Цвет стен кратера был оранжевым, вкрапления крупных и мелких камней казались коричневыми оспинами, а лёд на дне кратера отражал летнее небо Марса, зеленовато-лиловое, с полосами жемчужных облаков, редко встречающихся над другими районами планеты.

В американском ЦУПе раздались аплодисменты.

Российский ЦУП особой радости от показанного ландшафта не испытал. Зато именно его наблюдатели первыми заметили странную деталь на ледяном «глазу» кратера.

– Смотрите, чуть левее, ближе к берегу! – заговорил помощник Вагина. – Какая интересная штуковина!

– Вижу, – отозвался Вагин. – Мы можем увеличить изображение в индивидуальном порядке?

– Попробуем.

Изображение на отдельном мониторе стало меняться. Однако чёткости и контрастности операции на компьютере не добавили. Было видно, что объект, на который обратили внимание наблюдатели, действительно имеет некие осмысленные формы, но разглядеть его в деталях не удавалось, телекамеры марсохода смотрели в другую сторону.

– Давайте позвоним коллегам, – предложил помощник. – Ослепли они, что ли?

Вагин кивнул, так как и сам подумывал о том же.

Но американцы его опередили.

Телекамеры «Спиди» повернулись в нужном направлении, и заинтересовавший специалистов объект на льду стал виден лучше.

Все ахнули.

Ледяной торос на поверхности застывшего озерца, располагавшийся всего в километре от марсохода, напоминал… земной парусник с полуопущенными прозрачно-беловатыми парусами! Казалось, он врос в лёд по ватерлинию миллионы лет назад, да так и остался как напоминание о давно исчезнувшей цивилизации.

Это было настолько невероятно и неожиданно, что по залу ЦУПа пронёсся единый вздох.

И только внимательный Вагин заметил, что размеры «корабля» намного меньше тех, какие имели реальные земные фрегаты и шхуны. Да и мачты у него были странные, неровные, как ветки дерева.

Весть об открытии между тем мгновенно распространилась по всему миру, и к экранам телевизоров прилипли даже те – передача велась на все материки Земли, – кто редко или совсем не смотрел новостные телепередачи. Возможно, американцы и засекретили бы своё открытие, будь они единоличными хозяевами марсохода, но в нынешние времена скрывать космические находки было трудно, да и опасно. Поэтому о находке марсианского корабля уже спустя несколько минут было доложено президенту США и председателю правительства России.

Первый попробовал было заикнуться о «государственной тайне», второй позвонил ему через минуту и поздравил с находкой. После чего марсоход резво побежал к лиловато-зеленовато-белому «зрачку» озера в центре Глаза Красавицы.

И лишь ещё через несколько минут стало ясно, что размеры корабля не соответствуют тем ожиданиям, которые охватили людей.

Полтора метра – длина, полметра – ширина, метр – высота, вот и вся величина.

Даже если предположить, что на Марсе действительно миллионы лет назад существовала разумная жизнь, древние марсиане едва ли были совсем маленькими наподобие свифтовских лилипутов или ракообразных соотечественников Барленанна из романа Холла Клемента «Операция «Тяготение». Корабль скорее был игрушкой либо уменьшенной моделью парусника, некогда бороздившего моря Красной планеты.

Но и это предположение умерло, когда «Спиди» остановился в метре от ледяного поля и в ста метрах от корабля. Уже через минуту спектральный анализ показал, что материалом «модели» является обыкновенный лёд. С примесями пыли. И по залам ЦУПов прошелестел вздох разочарования. «Марсианский корабль» представлял собой всего лишь шутку природы, создающей иногда мёртвые формы «живее живых».

Американцы тоже это поняли.

После короткой остановки марсоход снова двинулся вперёд, намереваясь спуститься на лёд замёрзшего озерка.

Среди российских специалистов наметилось оживление.

– Константин Максимович, – обратился к Вагину начальник экспертной группы, – надо связаться с коллегами в НАСА, попросить их не спешить. Температура воздуха в кратере всего минус девять градусов, температурная аномалия. Лёд рыхлый.

– Нехорошо, если застрянем, – согласился конструктор «Ежа». – Но вряд ли насовцы нас послушают. Я знаю Фоссома, он упрям как осёл. Как вы думаете, Василий Васильевич, что это такое?

– Эвфузия, – сказал учёный. – Фигура выветривания и вытаивания, получившаяся такой… гм, гм, экзотической. Просто ледяной торос сложной геометрии.

– Я тоже так думаю. А жаль!

– Жаль, – согласился начальник экспертов. – Я всегда мечтал встретить на Марсе…

– Аэлиту? – улыбнулся Вагин.

– Не Аэлиту, но следы цивилизации. Потому и окончил физтех, потом поступил в Роскомос. Меня настораживает другое.

– Что именно?

– Такие сложные фрактальные формы не возникают случайно. Может быть, это редукция того, что существовало на Марсе в прошлые времена?

– Жизни на Марсе нет, Василий Васильевич, да и не было. Будем реалистами.

– Помечтаем хотя бы.

Марсоход взобрался на ледяной бугор.

«Марсианский корабль» приблизился. Затаившие дыхание зрители жадно рассматривали творение природы, поразительно похожее на земной парусник. Отличия, конечно, были, но не бросались в глаза. Торос из марсианского льда в самом деле казался изделием рук земных скульпторов, а не природным образованием.

Десять метров, ещё десять…

По ледяному полю побежала трещина.

Все ахнули.

Марсоход продолжал двигаться дальше (время, за которое радиоволны пересекали пространство между Марсом и Землёй, превышало шесть минут), трещина под его колёсами стала шире.

– Да что они там, ослепли, что ли?! – сжал кулаки начальник экспертной группы.

– «Ёж»! – вскочил помощник Вагина.

– Не поможет, – пробормотал Константин Максимович. – «Ёж» не включает двигатели на взлёт… которых нет. «Спиди» – не вертолёт и не ракета.

Трещина достигла «марсианского корабля», и он начал осыпаться, разламываться, разрушаться, пока полностью не провалился в продолжавшую змеиться до противоположного берега расселину.

– Ох! – горестно воскликнул помощник Вагина.

Марсоход закачался, повернул влево, занося передние ажурные колёса на штангах, но переползти на твёрдый край расселины не успел. Ширина трещины достигла метра, и «Спиди» провалился вниз, сворачиваясь, как земной ёж, по программе защиты.

Изображение на экранах мониторов померкло.

Снова по залу российского ЦУПа пронёсся вздох, отражавший чувства присутствующих, не сводящих глаз с экранов.

– Конец ле… – помощник прикусил язык и добавил, шепелявя: – Легенде, блин!

С минуту по экранам мела «пурга», что означало отсутствие сигнала с Марса.

Вагин закрыл глаза, глубоко раздосадованный и разочарованный: не тем, что марсоход потерпел катастрофу, а тем, что его «Ёж» не уберёг аппарат от гибели. И ещё было жаль мечты, на миг расправившей крылья при виде «марсианского корабля».

В зале раздался крик многих людей.

Вагин открыл глаза.

Экраны перестали «сыпать пургу», потемнели и затлели зеленовато-голубым свечением.

Марсоход включил прожектор, луч которого пронзил толщу льда.

И в этой толще, на глубине десяти метров, показалась какая-то застывшая, рябая от пузырьков воздуха и комочков грязи масса.

Прожектор чуть развернулся.

Люди увидели рёбра, чешуи, ажурные конструкции, шпилеобразный нос, мачты.

– Мама моя! – прошептал помощник Вагина.

Это был корабль!

Настоящий!

Не творение природы – творение марсиан, сбережённое льдом для тех, кто жаждал обнаружить на Марсе жизнь.

Днепропетровск, 1978 г.

Расстояние между Марсом и Землёй колеблется от 56 миллионов километров (в моменты наибольшего сближения) до 360 миллионов километров.

Эволюция

Весьма средний палеолит

Бырр[2] созерцал переменную облачность и размышлял.

Размышлял он, к примеру, о том, что неплохо бы переехать в пещеру со всеми коммунальными удобствами, что ковры из меха ламы изрядно поизносились, что икра чёрная, равно как и белая, уже в рот не лезет без мамонтовки, что если ледниковый период продлится ещё пару тысячелетий, то мамонты вымрут и придётся избрать предметом охоты дичь помельче, может быть, даже крокодилов… и тут взгляд Бырра упал на дерево, в котором любой уважающий себя неандерталец узнал бы морозоустойчивый сорт яблони, и мысли Бырра привычно сменили маршрут, что довольно характерно для первобытного человека того времени.

«Яблоко хорошо после мамонтовки, – подумал Бырр. – Трезвеешь моментально, как от удара дубиной. Впрочем, если запечь его внутри мамонтового хобота, тоже ничего жарево…»

Недолго думая, древний джентльмен поднял с земли камень. После трёх-четырёх неудачных попыток он добыл-таки яблоко – будучи тоже первобытным, оно было зелёным и смертельно кислым – и тут же съел. Без мамонтовки. Эту изобретённую неизвестным неандертальцем жидкость он допил ещё вчера.

Средние века нашей эры

Старый Митрофан внимательно оглядел из-под козырька руки горизонт, ограниченный сараем, стойлом, домом, лошадью, двумя свиньями и яблоней, и намётанным взглядом зажиточного славянского фермера точно определил, что с юго-востока идёт антициклон.

«Опять придётся раньше времени яблоки убирать, – подумал Митрофан. – Ранние яблоки ценятся меньше, чем поздние, особливо промеж коллег, ну да пёс с ними, а то вовсе без урожая останешься!..»

Чертыхнувшись в душе, старый Митрофан рысью побежал к яблоне, по пути припомнив, что его распрекрасная хозяюшка Аксинья умеет отменно запекать поросят с яблочной начинкой.

Тётушка Аксинья доила корову, когда со двора послышался шум падения и вслед за тем визг обиженной свиньи. «Жакели твою в купорос!» – подумала Аксинья привычно, выглянула из сарая и увидела мужа, стоящего на четвереньках под яблоней и почёсывающего заднюю часть тела. Опытным глазом определив причину шума, старуха сплюнула в сердцах:

– Лестницу возьми, старый пень! Вздумал лазать по деревьям, как белка! И корзину не забудь – не то яблоки побьёшь, жакели твою в купорос!

Митрофан, поохав, покорно взял лестницу, приставил к яблоне, прицепил на тощую шею корзину и полез вверх. Лестница, конечно, многое решала в данный исторический момент.

Средние годы двадцатого века

Сидоров прищурился на солнце – рабочий день, к великому сожалению, ещё не кончился – и, громко икнув, полез в кабину фруктоуборочного комбайна.

«Хороши нонче яблочки! – подумал он почти трезво. – Золотой ранет… рашель… антоновка, туды её в качель!.. И-ик!»

Затарахтел мотор, вибратор упёрся в ствол яблони, и крупные жёлтые с багрянцем яблоки посыпались в приёмные сетки комбайна.

Сидоров нагнулся, взял из-под картуза яблоко, понюхал, прослезился и с хрустом откусил…

Середина двадцать шестого столетия

Мутант хомо-многомыслящий-разумный-твердотопливный лениво просматривал исторические хроники древних веков цивилизации Земли, как вдруг его поразил вид одного растения, плоды которого отозвались в наследственной памяти странно манящим вкусовым ощущением. Мутант хомо-многомыслящий-разумный-твердотопливный (в дальнейшем будем называть его для краткости ХМЫРЬ) тут же почувствовал желание – что характерно для землян того будущего времени – съесть такой же плод. Он протянул руку с одним-единственным пальцем, предназначенным для нажимания кнопок, тронул сенсор кибер-исполнителя желаний. Тотчас же в стенке его универсальной персональной жилой ячейки открылось отверстие, и в рот скатилось сочное, только что синтезированное яблоко.

Все двадцать два глаза ХМЫРЯ зажмурились от удовольствия, и он подумал, что древние земляне, именовавшие когда-то себя людьми, пусть и имели всего два глаза и лишние конечности, всё же умели чувствовать прекрасное желудком…

Ещё пару средних тысяч лет спустя

Где-то в сто пятьдесят первом блоке десятой зоны седьмого сектора пятого уровня третьей спирали Всегалактический единый Мозг-анализатор (ВЕДЬМА) внезапно ощутил незапланированную эмоцию, что в общем-то было характерно и для других Галактических Мозгов этого типа окружающего метагалактического пространства.

В течение коротких трёх тысяч лет, проанализировав эмоцию, ВЕДЬМА понял, что это одна из бесчисленного количества его звёздных клеток, называемая когда-то Солнцем, вспомнила что-то приятно-грустное из своей истории. Перестроив логические и чувственные цепи, ВЕДЬМА подключил начальный сигнал этой звезды-клетки к общему каналу и всем своим многотысячепарсековым телом ощутил мысль – нарушительницу покоя: эх, яблочка бы сейчас… да бокал мамонтовки… да чтоб ни о чём не думать…

1975 год

Сидоров и время

^{сценарий ненаучно-фантастического фильма}

Сцена 1

Отдалённое будущее.

На экране проявляется кабинет Сидорова, аскетически голый, как пустая могила. В кабинете сидит на полу Сидоров и тоскливо смотрит в трёхмерное пространство. На лице его – великая игра мысли, отчего искушённому зрителю становится ясно, что и в будущем Понедельник – день тяжёлый.

Вдруг в кабинете со взрывом петарды (или любым другим вплоть до атомного – лишь бы укладывался в смету) появляется абсолютно лысый – по последней моде – человек в синей поддёвке и атласных шароварах. Это шеф Сидорова по фамилии Иванов-Водкин.

– Хеллоудуюду, – гундосит он, застряв взглядом в потолке. – Задание на сегодняшний день у вас несложное, Петров: необходимо раз и навсегда покончить с вопросом – есть ли жизнь на Марсе.

– Сидоров я, – говорит Сидоров.

– Хрен редьки не слаще, – отвечает Иванов-Водкин и с этими словами исчезает, поддерживая тлеющие от телепортации шаровары. Камера крупным планом показывает потолок, в который упирался взгляд начальника: в этом месте наличествует оплавленная дырка.

Сидоров хладнокровно поминает мать, отца, бабушку и всех остальных родственников шефа тёплым словом и усилием мысли материализуется на Марсе. Как и шеф, он свободно владеет якобы телекинезом, но поскольку он моложе – телекинез у него совершеннее, без дыма и запахов серы.

Пока он материализуется, по экрану течёт время в форме жёлтых звёздочек. Появляется этикетка: «Коньяк армянский, московского разлива, без консервантов». Слышится задумчивая мелодия – это специально выписанный из-за границы певец и актёр Адриано Челентано исполняет под оркестр Поля Мориа «Дубинушку».

Перевод имени здесь не приводится ввиду полного его неприличия.

Сцена 2

Жизнь на Марсе как будто бы есть. Таково у Сидорова первое впечатление. Материализовался он прямо в толпе и теперь в своём модном скафандре выделяется, как судья на футбольном поле.

Побежала вдруг толпа, и Сидоров с ней. Прибежали, стали в очередь. Прошёл слух, что дают конфеты «Бычье молоко», однако с какой-то нагрузкой.

Двое пришельцев с очень дальних звёзд пытаются прорваться без очереди, маскируясь под инвалидов с Земли, в происходящее вмешиваются две старушки-марсианки, и пришельцы, теряя калоши и щупальца, отправляются к себе домой с последней космической скоростью. У Сидорова закрадываются в душу первые сомнения касательно жизни на Марсе.

В это время к очереди подходит марсианин с большой дороги. Увидев Сидорова, обилием блях и пуговиц напоминающего местных полицейских, он пугается и неожиданно для себя самого вежливо спрашивает, кто последний. Ему доходчиво объясняют, как этого последнего найти.

Когда Сидоров наконец подступает к прилавку, конфеты уже кончаются, зато остаётся «нагрузка»: это двухсотлетней давности подписка на журнал «Итоги».

Сцена 3

Сидоров на пляже.

Далеко за морем что-то сильно дымит. Выясняется, что это первая марсианская атомная электростанция, работающая на привозной солярке. Её построили на Марсе первые переселенцы с Земли, о чём писал ещё известный магацитл Алексей Толстой в своём отчёте «Аэлита».

Искупавшись, Сидоров выходит из воды зелёный, как крокодил Гена. В руках у него нечто вроде рыбьего скелета о двух головах – спереди и сзади.

– А ну, гад, брось обратно! – говорит вдруг «скелет» человеческим голосом на двух языках сразу – русском и матерном. – Чего пристал, лодырь? Селёдки не видал? Отпусти в воду, не то сдохну, а тебя посодют за контрабанду!

– Ну, шельмы! – удивляется Сидоров. – Тут и селёдка разговаривает! Может, я тебя на Землю отвезу, в чистую воду пущу? Если найду, конечно.

– Я те отвезу, шутник! Чистая вода – яд для мене! У мене организма такая – в чистой воде жить не могеть!

– А желания ты, случайно, не выполняешь?

– Что я тебе – золотая рыбка, что ли? Отпусти, говорю!

Сидоров, потея от нахлынувших чувств, выпускает удивительную марсианскую селёдку в воду, языком пробует зелёный налёт на коже и безошибочно определяет: стрихнин!

Сцена 4

Вдруг обнаруживается, что у Сидорова неизвестные марсиане стянули скафандр.

Вот железо-кислород! – думает Сидоров, отправляясь почти в чём мать родила – в рубашке – в местное ателье. Нету тут жизни. Какая же это жизнь, ежели эти дураки не понимают, что скафандр продать нельзя, он одноразовый. Так и доложу!

В ателье он начинает примеривать новый скафандр, сшитый по марсианской моде задом наперёд. Мастер, похожий по большому счёту на разумного таракана с лицом «кавказской национальности», бегает вокруг него с медным тазом вместо зеркала. В зеркале этом отражается все, кроме Сидорова и скафандра.

– А тут у вас что? – невнятно спрашивает Сидоров, застряв головой в рукаве.

– А тут, хе-хе, дырка узковата, – находчиво отвечает мастер.

Снять приросший к коже скафандр оказывается невозможным. Так Сидоров и выходит перекошенный на улицу, мечтая убить режиссёра фильма. Рядом вдруг появляется из ничего выходец из ещё более отдалённого будущего, чем то, откуда сам Сидоров. Они знакомятся. Сидоров поражён – это его праправнук!

– Но у меня нет детей! – говорит он сильно волнительным голосом.

– Нету – так будут! – загадочно улыбается праправнук.

Интересно, от кого? – размышляет вконец озадаченный Сидоров. От Кати или от Фроси? Или, не дай бог, от Люси?!

Последняя мысль пугает его до заикания. Люся была дочерью шефа и походила на него как две капли воды.

– Чего тебе здесь надо? – грубо спрашивает он у праправнука по имени Гриша.

– Денег, – застеснялся Гриша.

– Рубля хватит?

– Лучше помельче, баксами, марсиане живут бедно, где им разменять рубль…

К беседующим родственникам подходит небритый абориген о трёх головах и жестами пытается доказать, что он тоже праправнук Сидорова. Самозванец с позором вышвыривается в канализационное отверстие нуль-пространства.

Сцена 5

Пружинистой походкой брюнета (на самом деле он блондин в чёрных ботинках) Сидоров входит в кабинет шефа, в котором стоят суперстол и суперстул. Шеф на этом суперстуле выглядит как небритый кактус в горшке.

В стены кабинета рекомендуется вмонтировать взятые напрокат цветные телевизоры Днепропетровского радиозавода, что намного усилит фантастичность интерьера.

– Нету, понимаити ли, жизни на Марсе, – чётко докладывает Сидоров.

– Вы уверены? – говорит шеф по фамилии Иванов-Водкин, рассеянно жуя письменный оапорт Сидорова. – Прежде, чем доложить, ёксель-моксель, подумайте, у вас ещё есть – чем.

Сидоров крестится, вспоминает вдруг прощание с праправнуком Гришей, и скупая мужская слеза появляется у него в левом уголке правого глаза. Левый глаз у него искусственный, в него встроены видеокамера, фотоаппарат, пистолет-пулемет, зенитно-ракетный комплекс и ножичек для допросов «языков».

Шеф Иванов-Водкин не выдерживает слёз.

– Не реви, Сидоров, – говорит он, сморкаясь в соседнее измерение. – Через девять месяцев жизнь на Марсе появится, я твои способности знаю…

Финальная сцена

Рыдает режиссёр – от умиления.

Плачет автор – от предвкушения большущего гонорара.

Плачут зрители – потому что плакали их денежки.

А время всё идёт и идёт…

1976 год

Покупка

Константин шёл по рынку и ради смеха приценивался ко всему, что видел глаз. Удачно доведённая до логического конца операция с соседскими цветами – тихо нарвал, тихо продал – позволяла ему чувствовать себя хозяином положения до пятницы включительно, несмотря на побаливавшую голову, и сулила не только пиво, на что он рассчитывал вначале, но и заграничную жидкость под названием «Чивас Ригал», каковую сам Константин переводил как «Вшивый рыгал», не зная, что так называется закордонный самогон.

Подойдя к краю шеренги «кустарей», изготовлявших вручную всякую всячину от сапожных гвоздей до «исключительно надёжного» средства от тараканов, он заметил странную личность в непонятном одеянии, державшую в руках блестящую штуковину с рычагом. «Личность» была на вид худа и невзрачна, многодневная, но редкая, как и у самого Константина, щетина не могла скрыть под собой горную складчатость лица, громадные чёрные брови прятали в пропастях глазниц тёмные омуты глаз. «Леший! – решил про себя Константин. – Из лесу вылез. И не боится при народе-то…»

– Привет, дядя, – сказал Константин «лешему», удовлетворившись осмотром штуковины, потрогал рычаг пальцем. – И как же эта фиговина работает?

– Отвали, брандахлыст, – прогундосил «леший», окидывая Константина презрительным взглядом. – Твоих средствов на пиво едва хватает, а тут – машина!

Константин от такого обращения слегка оторопел, но так как он не знал точного значения слова «брандахлыст», то ограничился коротким:

– Сам дурак! У меня, может, целый капитал – осьмнадцать целковых под кепкой! На пять таких, с позволения сказать, машин хватит! Говори, как работает. Вдруг куплю?

– Инда другое дело, – изменился в тоне «леший». – А работает она проще пареной репы: дёрнул тута, и весь сказ. Бери, тебе за рупь отдам.

– Тю, прохвост! – обалдел Константин. – Ты же брехал – «средствов не хватит»! Рукфеллер косоглазый!

– А чё с хорошего человека деньгу драть, – совсем ласково прошлёпал губами «леший». – Бери, не пожалеешь, вещь в хозяйстве ой как нужная!

Константин хмыкнул, сдвинул кепку на затылок и с некоторым трудом подсчитал в уме предлагаемый убыток. Без рубля закусь выходила не ахти какая – если брать заморский «Рыгал», но на кильку хватало. «А, леший его задери! – уговорил он сам себя. – Возьму! Жену удивлю и соседу пузатому покажу – знай наших!»

– Держи, хрен старый, – достал он железный рубль и протянул продавцу. – На зуб спробуй, не золотой ли.

«Леший» рубль на зуб пробовать не стал и тут же сгинул, будто его и не было.

– Во даёт! – крякнул Константин, шибко почесал темя и с трудом выпрямился, держа на весу тяжёлую штуковину с рачагом. – Мать честная, да в ей же пудов пять! А на вид не больше пуда!

Кое-как дотащив покупку до скверика, Константин опустил её на скамейку и вытер лицо кепкой.

– Ух и тяжёлая, зараза! Бросить, что ль? На кой ляд она мне сдалась?! Купил, называется, дурень лысый!

Он со злости хряснул штуковину кулаком и минут десять сидел рядом, отдыхал, курил и ругал себя самыми последними словами, которые почему-то всегда приходят на язык первыми. С одной стороны, железяка ему была абсолютно не нужна, и тащить её в деревню, трястись в автобусе, а потом ещё и пешком пилить три вёрсты было глупо, тем более что ничего путящего из неё сделать было нельзя, кроме разве что подставки под самогонный аппарат. С другой стороны, Константину до слёз и спазм в желудке было жаль потраченного рубля.

«Эх, собака дохлая! – горько думал он, вспоминая странного продавца, – уговорил ведь, леший его задери! Что же это я у него купил? Даже не спросил, для чего тут палка пристроена… И старик чудной попался, за рупь отдал… я бы ни в жисть не отдал!»

Константин с досады треснул штуковину ногой и вдруг заметил на её боку какую-то надпись. Нагнувшись, разобрал:

«МАДЭ ИН ПРИШЕЛЬЦЫ! МАШИНА ДЛЯ ВЫПОЛНЕНИЯ КОЕ-КАКИХ ЖЕЛАНИЙ. АГА!»

Охнув от неожиданности, Константин зажмурился, покрутил головой, снова посмотрел на покупку. Надпись не исчезла. Константин дважды прочитал её, шевеля губами, потом попытался вспомнить, как в книгах описываются способы избавления от галлюцинаций. Вспомнил, ткнул пальцем в глаз и чуть не заорал от боли. Подумал: во пишут, ядрёна штукатурка! Ослепнуть же можно!

Он перевернул штуковину на другой бок и обнаружил ещё одну табличку с такой же – по части грамоты – надписью:

«ЗАГАДСТВО ЖЕЛАНИЕ И ДВИНУТЬ РЫЧАГ ДО УПОР. ТУТ ЖЕ И ПОЛУЧАТЬ ЕСТЬ! АГА.»

– Так! – сказал Константин севшим голосом, по привычке добавил пару выражений на древнеславянском. – Дядя-то пришельцем был! Точно! Сын давеча книжку показывал – про таких индюков залётных… Может, ему на лекарства не хватало… или на горючее… вот он и продал фиговину… Желания, значит, выполняет…

Ему стало жарко, и он скинул рубаху, не обращая внимания на удивлённые взгляды прохожих.

– Тогда мы щас загадаем! Такое загадаем – тёща от зависти удавится!

Думал он, однако, долго, мучился. Перед мысленным взором появлялись то грузовая машина с прицепом, то четырёхкомнатная квартира в городе с мусоросборником и четырьмя туалетами, то ящик «Столичной», то цветной телевизор размером с сарай, то красавица соседка. Наконец, он остановил свой выбор на соседке.

А мужа ейного пузатого – на Колыму! – решил он и рванул рычаг.

Очнулся Константин почему-то на клумбе.

Была ночь. Где-то выла собака, напоминая пьяного заезжего гастролёра. Знакомо пахло дымом, свинарником, этилмеркаптаном и немного цветами. Где-то на околице деревни пели дурными голосами алибасовские «Весёлые ребята». Рядом в круге фонарного света топтались чьи-то сапоги. Как сквозь вату доносился голос ненавистного соседа:

– Живой, Костик?

«Неужели уже с Колымы вернулся? – вяло подумал Константин. – Эх, надо было дальше отправить, на Луну там, або на Марс!»

Он с трудом встал, пощупал гудевшую голову и обнаружил на затылке громадную пульсирующую болью шишку.

– Извини, Костик, – виновато сказал сосед, пряча за спину обрезок трубы. – Думал, воры за цветами лезут, не разглядел в темноте…

– Это все леший виноват… – тупо проговорил Константин, потрогал шишку и остро пожалел, что не успел хлебнуть пол-литра до того, как очнулся.

1989 год

И наступила темнота…

Он был очень красив – первый трансгалактический космолёт. Изящество и сила сочетались в нём удивительным образом, создавая впечатление гармонии и эстетического совершенства. Экипаж космолёта состоял всего из двух человек, потому что целью экспедиции была проверка вывода учёных-космологов о конечности космоса, иными словами – разведка «границ» Вселенной.

Выслушав напутствия взволнованных учёных, командир корабля Иванов произнёс: «Спасибо! До встречи!» – и скрылся в космолёте. Пилот Петров помахал остающимся рукой и молча последовал за ним.

В кабине Иванов ответил на все вопросы диспетчера Дальразведки, вопросительно посмотрел на товарища, и тот ободряюще кивнул. Иванов включил двигатель.

Первый трансгалактический космолёт стартовал в сторону галактического полюса, в неизвестность.

Выйдя за пределы Солнечной системы, космолёт сделал первый гиперсветовой прыжок за пределы Галактики, и космолётчики долго любовались великолепной спиралью Млечного Пути, занимавшей весь объём главного экрана. Второй прыжок вынес их за пределы местного скопления галактик, откуда родная Галактика выглядела уже слабеньким пятнышком света размером с человеческий зрачок.

– Не потеряться бы, – сказал молчавший со времени старта Петров, вечно занятый какими-то расчётами.

– А курсовые автоматы на что? – ответствовал Иванов, зная, что космолёт ведут автоматы по давно рассчитанной траектории и затеряться практически невозможно.

Однако Петров почему-то пожал плечами, и на лицо его упала тень сомнения…

Третий, и пятый, и двадцать пятый прыжки в режиме «звёздный кенгуру» ничего не меняли в окружающем их пространстве. После двадцать шестого прыжка космолётчики принялись за исследование окружающего мира и проверку систем корабля. Анализ пройденного пути показал, что космолёт пронзил около тринадцати миллиардов световых лет и прошёл вблизи квазизвездного источника, известного под названием Беглец-ХХ – догорающего со времени рождения Вселенной клочка праматерии.

Позади остался сверкающий редкими огнями знакомый космос, впереди людей ждала Её Величество Неизвестность…

Очнувшись от суточного небытия, Иванов пощупал тяжёлую после гипносна голову и встретил взгляд товарища, выражавший вопрос. Выключив защиту, он дал команду автомату, и экраны прозрели.

– Елки-палки! – угрюмо буркнул Петров.

Их со всех сторон окружала полная тьма! Ни одного лучика света, ни одной самой крохотной звёздочки! Ничего! Мрак!

– Тринадцатый день одно и то же… – пробормотал Иванов и нехотя включил бортовой исследовательский комплекс. Но и с помощью приборов не удалось определить, где находится космолёт. Казалось, весь корабль плотно упакован чёрной, непроницаемой для света материей. Автоматика тоже не могла дать рекомендаций, как выбираться из этого странного угольного мешка, в котором не существовало расстояний и линейных мер. Плотность энергетического потока со всех сторон стала ничтожно малой, сверхчувствительные датчики выбрасывали на табло почти одни нули.

Сутки исследователи ничего не предпринимали, думали. Потом Иванов снова включил двигатели.

– Будем прыгать, пока куда-нибудь не припрыгаем. Иного пути у нас нет.

Совершив сотый прыжок, отчаявшиеся космолётчики с угасающей надеждой обшаривали глазами черноту обзорных экранов, и вдруг Петров сбросил свою угрюмую флегматичность:

– Ущипни меня. Толя, я сплю!

Слева по носу космолёта появилась маленькая искорка. Она была почти не видна, далеко за пределами человеческого зрения, но, если свет от неё дошёл в эту область пространства, значит, впереди иная Вселенная?..

После пятого прыжка с момента обнаружения искры света Иванов остановил сверхсветовое движение космолёта.

Звезда увеличилась, но уж очень странной был её спектр, он не укладывался в рамки ни одной из теорий звёздного излучения.

Сначала Петров мрачно пошутил, что они попали в антимир, потом предположил, что это «белая дыра» – выход в иную Вселенную из той, откуда они вылетели.

Сделав ещё прыжок, они наконец увидели, что это такое.

Перед ними, ясно видимая в черноте космического пространства, висела исполинская горящая ровным оранжевым пламенем свеча.

– Сто тысяч километров! – пробормотал Петров, дикими глазами глядя на визирные метки экрана. – Глянь, Толя, длина пламени – сто тысяч километров! Представляешь?!

Иванов не представлял, он просто смотрел, открыв рот.

На свече застыли капли расплавленного стеарина, а её основание терялось во мраке. Она горела ровно, невозмутимо, бездымно, словно стояла на столе в подсвечнике, а не висела в космосе.

– Батюшки-светы! – ахнул Иванов. – Это куда же нас вынесло?!

Развить мысль он не успел. Откуда-то из мрака придвинулись к свече исполинские человеческие губы, дунули на пламя – и наступила полная темнота…

1985 год

Я вас предупредил

Эскадра чёрных «драконов» в количестве двадцати шести боевых единиц вторглась в Солнечную систему перпендикулярно плоскости эклиптики двадцать второго июня в четыре часа утра по времени Москвы.

Первым эскадру заметил патруль Пограничной службы, контролирующий окраины жилой зоны Системы, база которого располагалась над северным полюсом Солнца на расстоянии ста миллионов километров от него. Мгновенно определив, что за гости пожаловали во владения человечества, командир патруля Петер Пршибил доложил о случившемся на базу и повёл свою малочисленную – в четыре единицы – эскадрилью навстречу врагу. Входили в эскадрилью рейдер «Югославия» – флагман, бриг «Сербия», корвет «Словакия» и шлюп «Единая Корея».

Однако пока эскадрилья мчалась на перехват «драконов», чужаки успели разнести в пыль знаменитый телескоп «Хаббл-10», обсерваторию «Киевская» и физический ядерный центр «Европа», вынесенные подальше от человеческих поселений над плоскостью эклиптики. Бросившийся им наперерез пограничный эсминец «Палестина» был также уничтожен, успев лишь дать один залп из плазменных орудий, не принёсший успеха.

Затем чёрная эскадра разделилась: дюжина «драконов» – а корабли агрессивной цивилизации действительно напоминали по форме чудовищных драконов со сложенными крыльями, какими их описывали земные литераторы, – метнулась к Марсу, уже обжитому землянами, а остальные нацелились на Землю, прикрытую достаточно мощным космическим флотом.

– Атакуем первую группу! – принял решение Петер Пршибил, выводя свой отряд навстречу отделившимся пришельцам. – Включаем маскеры! Манёвр!

И корабли патруля, накрытые силовым полем, поглощающим практически любые виды излучений, словно растворились в космосе, исчезли, в то время как хищные «драконы» продолжали оставаться доступными средствам наблюдения землян. Почему они не маскировались, используя поляризационные свойства вакуума, осталось тайной. Впрочем, пограничников это в данный момент не интересовало. Патруль вышел на ударную позицию и дал залп из аннигиляторов, в первые же секунды боя уничтожив и повредив три головных «дракона».

Однако силы были слишком неравными. К тому же «драконы» почему-то легко находили спрятавшиеся за маскировочным полем земные корабли.

Ответный залп пришельцев развалил надвое шлюп «Единая Корея» и разрезал на три части рейдер «Югославия». Затем наступила очередь брига «Сербия», от которого осталась лишь головная часть обтекателя. Дольше всех сражался корвет «Словакия», успевший повредить ещё два «дракона». Но и он не выдержал очередной огненной атаки и превратился в яркую вспышку света.

К тому времени, когда к месту сражения прибыла марсианская эскадра Погранфлота, от патруля не осталось ничего, кроме мелких обломков и пыли.

Между тем разгорелось сражение и между основным ядром чужой эскадры и боевыми силами Земли. Чужаки успели нанести удар по международным энергостанциям и, по бесстрастным подсчётам компьютеров, погубили более двух тысяч человек, работающих в космосе…

Владимир Сергеевич Лукьянов-Васильченко перестал стучать по клавишам компьютера и с удовлетворением откинулся на спинку кресла, взирая на свой труд: он сочинял очередной роман из цикла «Завоеватели». Подумав, решил немного усилить эффект нападения вражеского космофлота на Землю и переправил цифру две тысячи – в смысле потерь человечества – на десять тысяч. Радостно потёр руки: сцена боя, описанная в романе, впечатляла.

– Теперь можно и водочки рюмашку пропустить, – сказал он сам себе, отправляясь на кухню.

Включил свет… и замер с открытым ртом, глядя на сидевших за столом мужчин.

Один из них был сед, величав и удивительно похож на известного актёра, сыгравшего в знаменитом сериале Штирлица. У него были прозрачно-серые глаза и тяжёлый подбородок.

Второй казался моложе, голубоглазый и абсолютно лысый, точнее – бритоголовый, но его прямые жёсткие губы говорили о большой воле и сильном характере.

– В-вы кто?! – опомнился Владимир Сергеевич. – К-как вы здесь оказались?!

Гости встали. Одеты оба были в блестящие комбинезоны наподобие лётных, пряжки ремней мигали разноцветными огнями.

– Писатель Владимир Сергеевич Лукьянов-Васильченко? – проговорил седой старик.

– По кличке На-Воху-Доносор? – добавил голубоглазый.

У Владимира Сергеевича отвисла челюсть: кличкой его наградили друзья, и знали её совсем немногие.

– Д-да… Откуда вы зна… Вы из КГБ?! То есть из ФСБ?

– Мы из будущего. Присядьте, есть разговор.

Ноги Владимира Сергеевича ослабли, и он буквально рухнул на подставленный стул. Сердце дало сбой.

Ему подали стакан воды.

Он залпом выпил. Голова слегка прояснилась.

– Надо следить за собой, – укоризненно покачал головой седой.

Владимир Сергеевич посмотрел на своё отражение в дверце кухонного шкафа, и ему на мгновение стало стыдно. Выглядел он хреново, лет на пятьдесят с гаком, хотя недавно ему стукнуло тридцать четыре года: толстый, обрюзгший, пузо на коленях, лицо в складках, неухоженные усы, да и не брился три дня…

– Я… начну… это… зарядкой… по утрам…

– К делу, – перебил его голубоглазый.

– Чего вы хотите? – вздрогнул писатель.

– Владимир Сергеевич, вы обвиняетесь в намеренной маргинализации будущего, описывая в своих произведениях сплошные войны и криминальные разборки! К сожалению, вы являетесь не просто писателем, а магическим оператором, и ваши тексты реализуются в будущем. Прекратите уничтожать вселенные!

Владимир Сергеевич обалдел.

– Вы че, мужики, серьёзно?!

– Более чем. Вы даже не представляете, насколько серьёзно.

– Бред! – засмеялся Владимир Сергеевич.

– Некоторых ваших коллег мы уже предупредили, – ровным голосом продолжал голубоглазый. – Двое из них прекратили футур-экспансию, ещё двоих пришлось нейтрализовать.

– К-как нейтрализовать?!

– Способов воздействия много, – спокойно ответил старик. – От психических до физических. К примеру, один небезызвестный вам писатель тяжело заболел…

– Б. К. Пушков! – прошептал Владимир Сергеевич, бледнея. – В психушку положили…

– Есть и другие примеры.

– Саша Пупченко… свалился с крыши девятиэтажки… Не может быть! Он просто перепил…

– Итак, вы принимаете наше предложение?

Кухня закачалась перед глазами писателя.

– Бред! Вы издеваетесь… не имеете права…

– Мы вас предупредили. – Голос старика превратился в гулкий бас, лампочка под потолком кухни лопнула.

Владимир Сергеевич вздрогнул и потерял сознание.

Очнулся он утром.

Вскинулся, тараща глаза, вспоминая встречу с посланцами из будущего, огляделся.

Он лежал поперёк кровати прямо на одеяле. Часы показывали десять утра. Пора было вставать и садиться за компьютер.

– Мы вас предупредили… – передразнил Владимир Сергеевич пришельцев из сна. – Чушь собачья! Надо же, сны какие снятся после одной стопки водки! Ну, погодите, засланцы из будущего, я вам покажу маргинализацию!

Он сполз с кровати, подумал было о зарядке, потом махнул рукой: к черту, лень!

Кое-как умылся, позавтракал бутербродами с салом, сел за стол. С минуту соображал, о чём писать, и начал…

«Стая «драконов» нанесла удар по столицам европейских государств, в том числе и по Москве, прежде чем земному флоту удалось отогнать её в космос. Но потери среди мирного населения были ужасающи! Погибли миллионы людей. Были разрушены знаменитые памятники архитектуры, загорелся Кремль…»

Владимир Сергеевич поёжился, представляя себе эту картину, собрался было продолжать… и упал навзничь от сильного удара в грудь! Поднял глаза к потолку, не понимая, в чём дело, но вместо потолка увидел небо в серых и красных дымах, услышал грохот и рёв близких и далёких взрывов и понял, что лежит на асфальте улицы, а не на полу кабинета! Приподнялся на локтях, разглядывая жуткую картину разрушения.

Слева горел краснокирпичный дом, справа – какое-то суперсовременное здание из металла и стекла. Над зданием в небе шло сражение между гигантскими летательными аппаратами в виде жутких чёрных драконов и земными истребителями. Изредка молнии, которыми стреляли «драконы», устремлялись к земле, и тогда в небо ввинчивался очередной дымно-огненный смерч.

Мимо пробежала группа молодых людей в странных одеждах. За ними ковылял старик в зеркальном балахоне, держа под мышкой нечто вроде огнемёта.

– Постойте! – остановил его Владимир Сергеевич. – Скажите, где я?!

Старик бегло оглядел писателя, скривил губы.

– Ты что, паря, проснулся? Или память отшибло? Впрочем, неудивительно. А проснулся ты в Москве, аккурат на Охотном Ряду, с чем тебя и поздравляю.

– Что… происходит?!

Старик втянул голову в плечи от близкого взрыва, заторопился прочь, оглянулся.

– Война идёт, паря! С пришельцами. Так что лучше бы тебе не просыпаться.

Глаза старика вспыхнули пронзительной синью, и Владимир Сергеевич, холодея, вспомнил слова одного из недавних гостей: «Мы тебя предупредили…»

Не оставалось сомнений: его нейтрализовали! Причём очень просто – послали в то будущее, которое он описал…

Над площадью раздался рыдающий вопль:

– Я больше не буду-у-у… Верните меня домой!..

Может быть, и в самом деле стоит писать о будущем только хорошо? С надеждой, верой и любовью?..

2004 год

Ангел-хранитель

Три приседания.

Два отжима от пола.

Три вялых рывка руками за голову, наклон.

Вот и вся зарядка.

Едва не упав на кафельный пол – зарядку он делал на кухне, – Хунхузов поплёлся в ванную. Мельком глянул на часы с кукушкой: 12 с копейками. День, естественно. Похоже, новогодняя ночь действительно закончилась. Как он до дома добрался? Вроде бы никто не подвозил… а голова раскалывается так, будто он выпил по меньшей мере ведро шампанского, а не те несчастные полторы бутылки… или, может, больше?

Хунхузов промахнулся мимо двери, вернул себя в вертикальное положение, покачал пальцем перед носом: шалишь, браток, мы контролируем ситуацию! Сколько же он выпил? Неужели больше? И с кем?..

– Ничего не помню, – прохрипел он пересохшими губами.

Залез под тёплую воду, потом включил холодную.

Б-р-р! Хорошо, мать честная! Отличный праздник – Новый год! Жаль, что обещанные чудеса не исполняются. Верочка-секретарша игриво обещала чего-то там хорошего… вспомнить бы… нет, не получается, а жаль. Верочка плохого не пожелает, у неё муж – боксёр…

Перед носом объявилась стена ванной в брызгах.

Чёрт, так и утонуть в ванне недолго!

Хунхузов вылез, пытаясь сформулировать мелькнувшую мысль. О чём это я, господи? А, да, Верочка с мужем… не то… О чём я мечтал-то, когда били куранты? Впрочем, сейчас попью пивка и позвоню друзьям. Праздник ещё не кончился.

Насухо вытерся. Полегчало.

Залез в холодильник. Пиво есть! «Варштайнер». Холодное. Как раз то, что нужно.

Щёлкнула пробка.

И в дверь позвонили.

Хунхузов прислушался с бутылкой у рта, надеясь, что ему послышалось. Но звонок прозвучал ещё раз.

Он поставил бутылку на край стола, плотнее запахнул халат, прошлёпал в тапках к двери.

– Кто там?

– Вам посылка, – послышался надтреснутый старушечий голос.

– К-какая посылка? – удивился он. – Откуда? Сегодня же выходной…

– Не хотите, не надо.

Хунхузов испугался, открыл дверь.

За дверью стояли две женщины: одна – старая, скукоженная, в невероятном зипуне, типичная Баба-яга, вторая – молодая красавица в изумительном новогоднем костюме. Если бы не отсутствие короны на роскошных волосах, её можно было бы назвать Снегурочкой.

– Здрасьте, – сказал обомлевший Хунхузов.

– На, распишись, – недовольно проговорила старуха, протягивая белый листок бумаги. На нём проступили клеточки какой-то квитанции и надпись: «Посылка. Игра «Угадай своё счастье».

– Ну? – не понял Хунхузов.

– Подписывай.

– Чего?

– Квитанцию.

– Зачем?

– Посылку тебе доставили? Доставили. Получи и распишись.

– А где посылка?

– Вот она. – Старуха подтолкнула «Снегурочку» в спину; та застенчиво улыбнулась. – Марфой зовут. Ну, берёшь аль нет?

Хунхузов, млея, черкнул закорючку на квитанции.

– Благодарствую, – проворчала старуха. – Не забижай малую-то, она беречь тебя будет.

– От чего?

– От всего. Ангел это твой, хранитель. Ну, бывай.

– Нет, постой! – цапнул он старуху за рукав зипуна. – Ничего не понимаю! Кто послал мне эту… посылку? За что?

– Аль не помнишь?

– Не-е…

– Вчерась у друзей был, у Серёги с Толевичем?

– Б-был… вроде…

– Пить меньше надо, писатель! Они в игру начали играть: «Угадай своё счастье». Помнишь?

– П-помню… кажется…

– Вспомни, что ты сказал, когда очередь до тебя дошла?

– Ч-что?

Старуха сурово поджала губы, кинула взгляд на Марфу:

– Следи за ним, милая моя, не давай много шампанского. Всё забудет, и тебя забудет, и себя.

– Хорошо, бабушка.

– Что я… сказал? – еле выговорил Хунхузов.

Старуха открыла рот, но перед глазами Хунхузова вдруг всё поплыло, и очнулся он уже за столом. Поднял гудевшую голову.

Вокруг веселились друзья, пели их жёны, какие-то незнакомые парни и девушки перебрасывались шутками. На часах было без пяти двенадцать.

Крики стихли.

Хунхузову подали бокал.

– Твоя очередь! Только быстрей, сейчас куранты ударят.

– Что… я… должен?

– Угадай своё счастье, угадай своё счастье! – дружно захлопали все в ладоши.

Хунхузов огляделся, не понимая, чего от него хотят, и увидел скромно сидевшую в уголочке девушку. Ту самую, «Снегурочку», Марфу. Оттолкнул руку Серёги, встал из-за стола, шагнул к ней.

– Вот… оно…

– Ура! – закричали все. – Целуйтесь! Новый год наступил!

Хунхузов отбросил бокал с шампанским, протянул руки к Марфе… и снова очнулся.

Это была другая компания. Намного тише. То есть та же, что и раньше, но и Серёга, и Толевич были лысыми, их жёны постарели на 37 лет, а рядом сидела Снегурочка. Марфа. Ей тоже было далеко за 50. Но она была всё так же прекрасна, как и в тот вечер, когда ему «прислали посылку». Ангела-хранителя.

Она смотрела на него и улыбалась.

Выпьем же за любовь!

И за то, чтобы сказки сбывались…

Декабрь, 2007 год

Земля. век 20-Й

Эти рассказы были написаны в разные времена, однако все они касаются земных проблем и земных историй, интересующих всех без исключения читателей. Похоже, я был одним из первых авторов, заговоривших о попаданцах, так как рассказ «Мальчик из 22-го» (выдержал 7 переизданий) – о молодом парне нашего времени, провалившемся в 41-й год, написан в прошлом веке, в 1979 году. Поскольку я достаточно серьёзно играл в волейбол и стал мастером спорта (в 1975 году), тема спорта, в частности волейбола, волновала меня, и я написал несколько историй, героями которых стали волейболисты. О таком игроке был написан рассказ «Волейбол-3000» (я представил, какой будет эта замечательная интеллектуальная игра в 3000 году), где мне удалось «усовершенствовать» игру и предугадать изменение правил. Ну, и, конечно, не миновала меня и романтика (я вообще считаю себя последним романтиком социалистической эпохи), и я написал рассказы «Двое в пустыне», «Камертон» и другие, воспитывающие у читателей чистую тягу – не к сексу – к настоящей любви! Хотя наиболее ярко эта тема была поднята мной в более поздних произведениях.

– Василий Головачёв

Беглец

Вертолёт снизился до четырёхсот метров и, накренившись, пошёл по кругу.

– Видите жёлтое пятно? – прокричал пилот Березину. – Это и есть Драконья пустошь. Посередине – Клык Дракона.

Клык представлял собой совершенно гладкий каменный палец диаметром около полусотни метров и высотой чуть выше двухсот. Палец был окружён обширным песчаным оазисом, который с трёх сторон охватывала тайга, а с четвёртой ограждали пологие, израненные фиолетово-бурыми тенями бока Салаирского горного кряжа.

– Давай вниз, – показал рукой Березин.

Пилот утопил штурвал, и вертолёт провалился вниз, взревев мотором у самой вершины скалы.

С двухсотметровой высоты Драконья пустошь выглядела бесконечной пустыней, ровной и гладкой на удивление. Ни камня, ни кустика Березин на ней не заметил, несмотря на свой двенадцатикратный бинокль. Негреющий желток солнца над горизонтом и белесый пустой небосвод довершали картину мёртвого спокойствия, царившего в природе.

Счётчик Гейгера и дублирующий дозиметр Березин включил ещё в воздухе, но они молчали – повышенной радиации над Драконьей пустошью не оказалось. Но что-то же было, раз его, эксперта Центра по изучению быстропеременных явлений природы при Академии наук России, послали сюда в командировку при полном отсутствии финансирования.

– Ты, случайно, не знаток местных легенд? – спросил Березин, подходя к краю площадки.

– Вообще-то не знаток, но слышал одну… Местные алтайцы говорят – дурная здесь земля. Зверь вокруг пустоши не живёт, люди тоже почему-то не селятся. По преданию, в этих краях обосновался дракон, дыханием своим иссушающий сердца и уносящий людей в ад…

– Поэтично… и загадочно. Радиоактивности нет, обычный фон, а это очень странно, если учесть одно обстоятельство: два дня назад…

Два дня назад в районе Салаира разразилась магнитная буря с центром в зоне Драконьей пустоши, а спутники отметили здесь ещё и источник радиации. Березин вылетел к Салаирскому кряжу сразу же, как только в Центр пришла телеграмма, но выходит, пока он собирался, источник радиации исчез, а буря стихла. Чудеса…

– Очень странно… – повторил Березин задумчиво.

Пилот выглянул из кабины. На лице его, хмуром от природы, отразилось вдруг беспокойство.

– Ничего не чуешь? Мне почему-то хочется смотаться отсюда, и побыстрей.

От этих слов Березину стало не по себе, пришло ощущение неуютности, дискомфорта, и ему внезапно показалось, что в спину ему пристально смотрит кто-то чужой и страшный…

Впечатление было таким острым и реальным, что он невольно попятился к вертолёту, озираясь и чувствуя, как потеют ладони. На многие десятки километров вокруг не было ни единой души, кроме них двоих, но ощущение взгляда не исчезало, усиливалось и наконец стало непереносимым.

– А, ч-чёрт, поехали!

Березин ретировался под сомнительную защиту вертолёта, влез в кабину и захлопнул дверцу.

– Что, и тебя проняло? – пробормотал пилот.

Вертолёт взмыл в воздух, мелькнули под ним и ушли вниз отвесные бока скалы, сменились желто-оранжевой, ровной, как стол, поверхностью песков. Клык Дракона отдалился…

– Давай сядем поближе к нему, на песок, – предложил Березин, всё ещё глядя на таинственную скалу, странный каприз природы, воздвигшей идеальный обелиск в центре песчаного массива. Уж не работа ли это человеческих рук? Но кто, когда сделал это и, главное, зачем?

Пилот отрицательно качнул головой:

– На песок нельзя.

Спустя несколько минут вертолёт завис над узенькой полоской земли возле стены леса и спружинил на полозья.

Только теперь Березин обратил внимание на то, что лес, начинавшийся всего в сотне шагов, был какой-то странный – сплошной сухостой. Корявые стволы переплелись безлистыми ветвями, создавая мёртвую серую полосу вдоль песчаного пляжа насколько хватало глаз. Живой зелёный лес начинался за этой полосой не сразу, а как бы по мере отдаления от пустоши, вытягивающей из него всю воду.

Березин с недоумением разглядывал колючую поросль высохшего кедрового стланика, подумал: не пролетала ли здесь когда-нибудь стая саранчи? – но пилот окликнул его, и он поспешил на зов.

– Смотри. – Пилот подобрал камень, забросил на недалёкую песчаную гладь. Камень упал и исчез из глаз, словно нырнул не в песок, а в воду. – Зыбун.

– Что?! – удивился Березин. – Зыбучие пески? То-то я смотрю, песок слишком гладкий – ни барханов, ни ряби… Зыбун! На все два десятка километров?

– Факт. Когда начинается ветер, песок аж течёт, сам видел, я над этими местами пять лет без малого летаю. Ну что, будем брать пробы?

– Непременно будем. А завтра заберём помощника, перевезём палатку и все необходимые вещи, и я начну куковать тут один целую неделю. Не забудь забрать.

Березин энергично принялся за работу.

А через полчаса, когда он взял необходимые пробы грунта, сделал замеры и собрался отнести приборы к вертолёту, горизонт вдали над центром мерцающей золотом песчаной плеши вспыхнул вдруг лиловым пламенем, песчаная равнина встала дыбом, и спустя несколько секунд жаркий ревущий вихрь обрушился на лес.

Воздушная волна отбросила Березина неглубоко в заросли колючего кустарника. Пока он выбирался, царапая тело острыми сучьями, рёв ослаб, как бы отдалился. Теперь он напоминал шум водопада, слышимого с недалёкого расстояния.

– Жив? – окликнул Березин пилота.

– Очень может быть, что и нет, – мрачно отозвался тот, невидимый из-за плотной жёлтой пелены пыли.

Березин пробрался на голос, зажимая нос платком, обошёл смутно видимую тушу вертолёта и сел рядом.

– Что это было?.. Ох и запах, чуешь?

– Ещё бы! – Пилот закашлялся. – Вертолёт вот повалило, винт помяло, придётся теперь попотеть, пока поставим на полозья да винт починим. А рвануло как раз в районе Клыка, недаром меня тянуло выбраться оттуда.

– Метеорит? Или испытания баллистической?

– Почему испытания? У наших «вояк», случается, и сами ракеты летают. – Пилот снова закашлялся, прикрывая рот ладонью. – К чему гадать? Подождём, пока осядет пыль, поставим вертолёт и слетаем туда. Ты эксперт, тебе и карты в руки.

Жёлтая мгла рассеялась настолько, что стали видны лес, пустыня и зеленоватое небо. В той стороне, где прогремел неожиданный взрыв, всё ещё громыхало и в небо ввинчивался чёрный с синим столб дыма, подсвеченный снизу оранжевым. Дым с глухим ворчанием распухал в плотное облако, расползавшееся, в свою очередь, по пустыне.

– Чему там гореть? – пробормотал пилот, глядя на тучу из-под козырька ладони. – Ведь пески одни… и куда-то подевался этот чёртов Драконий Клык…

Березин постоял рядом, напрягая зрение, потом вспомнил о бинокле, кинулся было в кабину и неожиданно заметил невысоко над песком летящее по воздуху чёрное пятно. Оно медленно плыло сквозь марево, заметно снижаясь на ходу, и было в его очертаниях что-то необычное, притягивающее взор.

Не сговариваясь, они бросились к тому месту, где должно было приземлиться пятно, и, ещё не добежав, Березин решил, что это… человек, одетый в чёрный комбинезон.

Плыл он в очень неестественной позе метрах в трёх от земли, словно ничего не весил, и пролетел бы мимо, если бы пилот, отломивший на бегу длинный сук, не остановил неуклонное скольжение незнакомца. Тело человека медленно обернулось вокруг конца ветки и вдруг тяжело рухнуло на землю, будто оборвав те невидимые нити, которые поддерживали его в воздухе.

Березин осторожно обошёл тело, нагнулся, всматриваясь в лицо незнакомца, и едва не отшатнулся. Лицо упавшего, несомненно, принадлежало не человеку. Намётанный взгляд эксперта отметил и безупречные овалы глаз, открытых, но тёмных, без зрачков и проблеска мысли, и прямой, едва выступавший нос, и слишком маленький рот, и чрезвычайно густые брови… Похож на человека, но не больше, чем кукла или робот. Впрочем, откуда здесь, в районе Салаира, роботы?

– Чудной какой-то, – буркнул пилот, встречая взгляд Березина. – Кукла, что ли?

И тут с глаз незнакомца исчезла тёмная пелена. Они стали прозрачными, наполнились жёлтым «электрическим» сиянием. Незнакомец неуловимо быстро изменил позу, точно перелился из положения «сидя» в положение «лёжа», некоторое время не сводил своих чудных глаз с облака пыли и дыма на горизонте, потом непонятная гримаса исказила его правильное лицо и низкий, чуть ли не уходящий в инфразвук голос медленно произнёс:

– Кажется, это была последняя ошибка…

В этом голосе было столько вполне человеческой горечи, что Березин проглотил вертевшиеся на языке вопросы и молча стоял рядом, мучаясь от сознания своей беспомощности и непонимания ситуации. Выручил пилот.

– Кто вы? – спросил он хрипло.

Незнакомец повернул голову, оглядел обоих равнодушно, но голос снова выдал его душевные муки, потому что в нём звучали непередаваемая тоска и боль:

– Можете называть меня Последним. Я землянин, но предыдущий. Весёленькая ситуация, не правда ли?

– Ситуация, конечно, ого… – обрёл дар речи Березин. – Но на человека вы… как бы это сказать… не очень-то…

Незнакомец с проблеском интереса оглядел Березина, пилота и внезапно улыбнулся. Во всяком случае, гримасу его можно было оценить как улыбку.

– Представляю, как я выгляжу. Я же сказал, что я человек, землянин – и только. И я действительно Последний…

Прилетевший из пустыни словно погас, неожиданно лёг, вернее, перетёк в лежачее положение и продолжал уже лёжа, значительно тише:

– Кроме того, я беглец.

Березин посмотрел на растерявшегося пилота, лихорадочно соображая, что делать дальше. Обстановка складывалась неординарная, даже исключительная, и хотя он и был подготовлен к неожиданностям – год работы экспертом в Центре приучил его ко всему, – такого поворота событий не ожидал.

– Что предлагаешь делать? – быстро спросил он, отводя пилота в сторону и понижая голос.

– Его бы надо в столицу, – робко предложил пилот. – Может, успеем спасти…

– Не успеете, – сказал сзади Последний, обладавший отменным слухом. – Время моей жизни истекает, я успею лишь ответить на ваши вопросы и объяснить, кто я такой. Если вы этого хотите. Остальное уже не имеет значения.

Березин слушал Последнего с неопределённым чувством – нечто среднее между иронией, изумлением и скепсисом. Поверить до конца в происходящее он не мог, не мог и решить, как относиться к пришельцу. Хотя пришельцем Последний не был.

По словам его, двести миллионов лет назад на Земле существовала цивилизация, по какой-то причине (по какой – Последний уточнить не захотел) исчезнувшая в веках. Лишь немногие, в том числе и он сам, успели бежать в будущее от неизвестного катаклизма, найдя миллионы лет спустя новую цивилизацию, современную, молодую, горячую и… небезопасную.

– Да, небезопасную, – повторил Последний. – К сожалению, у нас не было выбора. Вы, люди, – диэнерги! Вы излучаете сразу два вида энергий: разрушения и созидания! Вам неведомо, что источниками энергии являются ваши эмоции: энергии разрушения – зло и ненависть, созидания – доброта и гуманизм. Источник один – эмоции, но виды излучений разнятся так же, как ваши машины для разрушения отличаются от машин для созидания, строительства. Вы даже не подозреваете, что обладаете исполинской силой, способной творить вселенные! И тратите эту силу поистине с безумной щедростью, но главное – абсолютно бесполезно, даже не замечая её существования. Кроме редких случайных проявлений – телепатии, например, ясновидения, телекинеза… Взамен над чувствами начинает преобладать трезвый расчёт, и появляются на свет атомные бомбы, напалм и генераторы смерти…

Беглец из прошлого замолчал.

– Почему же наша цивилизация такая плохая? – спросил задетый Березин, когда молчание затянулось. – Только из-за совершенствования орудий истребления?

– В последнее время наши… назовём их приборами… стали фиксировать нарастающую волну бессмысленных трат энергий разрушения, а мы достаточно опытны, чтобы понимать, к чему это может привести.

– К чему же?

– Вы становитесь равнодушными… к природе, к себе… к разуму вообще. Равнодушие – худшее из бед! Природа не терпит пустоты, и, не встречая сопротивления, гипертрофически растёт безликая энергия равнодушия, которую слишком просто обратить в энергию разрушения… к чему пришли и мы за двести миллионов лет до вашего рождения. Моим коллегам-беглецам повезло больше, многие из них прошли инверсию времени благополучно, выбрав другие отрезки вашей истории. Я же ошибся, ошибся дважды… – Голос Последнего понизился до шёпота. – Уже само бегство было ошибкой, трагической ошибкой, исправить которую я уже не могу.

– А взрыв? – не удержался пилот, не в пример Березину слушавший с жадным интересом и поверивший пришельцу сразу и безоговорочно.

– Инерция была слишком велика, когда я захотел остановиться, – прошептал едва слышно Последний, – и инвертор времени захлебнулся.

Через четверть часа им удалось поставить вертолёт на полозья, и пилот снял переборку за сиденьями, куда они с превеликим трудом поместили Последнего: тело нежданного беглеца из прошлого оказалось необычно тяжёлым. Он не сопротивлялся, только сказал:

– Напрасно вы возитесь со мной, помочь мне не в силах ни один современный врач. Я не гуманоид, как вы считаете, хотя и похож на людей. Видимый мой облик, все эти «руки», «ноги», «голова» – порождение вашей фантазии, как и мой «русский» язык. Вы слышите не речь, а мысль! Вы, должно быть, и видите меня по-разному…

Березин не удивился, только кивнул, его уже трудно было чем-нибудь удивить, к тому же беспокоила одна идея.

– Излучение зла, – сказал он, кое-как усаживаясь рядом с Последним на пассажирское сиденье, – это, наверное, условность?

– Разумеется, термин относителен, – отозвался Последний. – Градации энергии эмоций вообще условны. Излучение имеет спектр, и каждая эмоция имеет свою полосу. Но какая ирония судьбы – вы, величайшие из творцов во Вселенной, не знаете своей огромной творящей силы!

– Да уж, силой бог нас не обидел! – пробормотал Березин, перед мысленным взором которого промелькнули картины человеческой деятельности. Подумал: одновременно это и страшная сила! Если, конечно, всё это не розыгрыш или шутка гипнотизёра… и не бред больного. Хотя на больного этот чёрный малый не похож. Знал бы он, сколько ещё у человека злобы и ненависти, равнодушия и зависти, властолюбия и презрения! Может быть, и права эволюция, что не раскрыла нам сразу всего нашего могущества – наделали бы дел! Прежде надо научиться жить по справедливости и излучать в одном диапазоне – доброты и отзывчивости. Почему же к нам бегут из бездны прошлого? Что за парадокс? Неужели там жизнь хуже? Или они сами оказались бессильными перед своим собственным могуществом?

– А что это означает – энергии зла или доброты? – спросил Березин. – Можно ли ими управлять, дозировать?

Последний повозился в своём импровизированном кресле, помолчал с минуту.

Фыркал мотор, пилот, не вмешивающийся в беседу, несколько раз выскакивал из кабины и возился наверху. Наконец он запустил двигатель, и кабина задрожала от вибрации ротора.

Наконец раздался невыразительный голос (мысль!) беглеца:

– Пожалуй, я рискну дать вам знание вашей собственной радиации доброты, хуже от этого никому не станет, тем более мне. Но предупреждаю: знание это вы сможете использовать только для себя и не во вред другим. Любое иное применение станет фатальным.

Глаза Последнего налились жёлтым сиянием, у Березина внезапно закружилась голова, и он судорожно ухватился руками за какую-то перекладину впереди. И в это время тело беглеца из прошлого стало распухать и распадаться чёрным дымом. Дым заполнил кабину, перехватил дыхание.

Березин ударил ногой в дверцу и вывалился из кабины на землю, задыхаясь от кашля и нахлынувшей слабости. Отползая на четвереньках от вертолёта, из которого, как из кратера вулкана, валил дым, он увидел по другую сторону отчаянно ругавшегося пилота, проворно отбегающего к пескам.

Двигатель вертолёта продолжал работать, лопасти вращались и прибивали струи дыма к земле. Глаза начали слезиться, кашель выворачивал внутренности наизнанку, голова гудела, и Березин, судорожно загребая землю руками, отползал от вертолёта всё дальше и дальше, понимая, что Последний умер…

– И тут я потерял сознание окончательно. – Березин облизнул сухие губы и замолчал.

– Да-а, – пробурчал Богаев, избегая смотреть на пострадавшего. – Очень интересно… и очень правдоподобно. Однако вынужден тебя огорчить – всё это тебе привиделось. Или почудилось, показалось, померещилось – выбирай любую формулировку.

– Расспросите пилота, он подтвердит.

– Пилот до сих пор не найден. – Богаев нахмурился, встал со стула, поправил сползающий с плеч халат и подошёл к окну палаты. – Когда взорвался этот проклятый газовый мешок, вертолёт ваш, очевидно, перевернуло, и двигатель быстро загорелся. А пилот свалился в зыбун. Его ещё ищут, но и так понятно.

– Какой газовый мешок? – прошептал Березин. – Почему загорелся вертолёт? Не может быть!

– К сожалению, может. Тебя подобрали спасатели в глубине сухого леса, ты ещё легко отделался. Скажи спасибо, что МЧС сработало оперативно и по звонку из Бийска – там зарегистрировали взрыв – послало спасателей.

– Значит, на Салаире взорвался газовый мешок?..

– Подземные пустоты, заполненные газом. Наверное, раньше запросто просачивался в районе Драконьей пустоши понемногу, а когда мешок взорвался, волна газа окатила всё вокруг пустоши на десятки километров. Отсюда и твои красочные галлюцинации – надышался. «Излучение зла»… надо же придумать!

Березин посмотрел на свои забинтованные руки. Галлюцинации?! Ничего этого не было на самом деле?! Не было странного беглеца из страшно далёкой эпохи, не было их разговора?.. И вдруг Березин вспомнил: «Я дам вам знание своей собственной радиации доброты»… Неужели и это – галлюцинации?..

– Разбинтуйте мне руки, – попросил Березин тихо.

– Зачем? – удивился Богаев, оборачиваясь.

– Разбинтуйте, пожалуйста.

– Ты с ума сошёл! – Богаев с тревогой посмотрел в глаза Березину. – Зачем это тебе? Врач меня из окна выбросит, когда увидит! Несмотря на то, что ты мой подчинённый.

– Авось не выбросит, вы быстро.

Богаев помедлил, пожал плечами и стал неумело разбинтовывать руки пострадавшего, пропахшие антисептикой, в жёлтых пятнах ушибов, с узором царапин и ссадин.

– Ну и что дальше?

Березин тоже смотрел на свои руки, лицо его осунулось вдруг, стало строже и суровей.

А затем Богаев увидел, как руки эксперта посветлели, порезы, царапины и ушибы на них исчезли, словно с кожи смыли краску.

Березин без сил откинулся на подушку, полежал немного, отдыхая и весело глядя на побледневшего начальника. Потом неожиданно подмигнул ему и медленно воспарил над кроватью…

1978 год

Камертон

Солнце зашло. Весь западный склон небосвода заняла медленно надвигающаяся фиолетовая пелена облаков. Ветер уже давно затянул свой пронзительный вокал. Резко похолодало.

Прохожих на мосту через Днепр в этот предвечерний час не было, но Ивонину это обстоятельство лишь доставляло удовольствие: он любил с работы и на работу ходить один, настраиваясь на рабочий или «отдыхательский» режим в одиночестве. К тому же впереди была встреча с Ингой, и он шёл и улыбался.

День закончился удачно: начальник отдела не тревожил, предоставив Ивонину право самостоятельно решить проблему компоновки спецконструкции, главный специалист отдела сделал пару глубокомысленных замечаний и тоже «умыл руки», таким образом, Ивонин в спокойной обстановке нашёл решение, и теперь предстояло расчётами доказать его осуществимость. Ну а за это Ивонин не тревожился, теоретически он был подкован неплохо, как отметил с долей иронии начальник на оперативке, намекая на почти никакой опыт Ивонина как молодого специалиста.

Окончательно стемнело. Сине-фиолетовая стена туч придавила город обречённостью непогоды. Ветер усилился, хотя дождя ещё не было; на мосту он свирепствовал вовсю, не опасаясь заблудиться на проспектах и улицах, в тупиках и двориках.

Ивонин поднял воротник плаща, прибавил шагу. Проводив взглядом переполненный троллейбус, он уловил сочувственный взгляд пожилой женщины и усмехнулся в душе: настроение, несмотря на непогоду, не ухудшалось. Для поэтической души Ивонина, как и для природы, плохой погоды не существовало.

На середине двухкилометрового пролёта он вдруг почувствовал – не увидел или услышал, именно почувствовал, – что кто-то прячется в нише моста, на площадке, делавшей изгиб над опорой. Почему прячется? Потому что без причины никто сидеть у перил моста не станет, значит, прячется… или упал.

– Кто здесь? – негромко спросил Ивонин, останавливаясь.

Фонарь в этом месте только что погас, сгустив темноту. Страха Ивонин не ощущал, первый разряд по боксу неплохо гарантировал личную безопасность, но смутное беспокойство всё же заставило его пристальнее вглядеться во мрак.

– Кто здесь? – повторил он громче. И вдруг ему показалось, что он… падает в бездонный колодец, зыбкие стены которого сложены из страха, боли, тоски и одиночества, – бесконечный колодец, пронизывающий Вселенную человеческих трагедий. Странным образом он увидел, как неведомо где оползень уничтожает несколько зданий на окраине какого-то города, – и получил укол пронзительной боли в сердце; увидел, как волна цунами, подхватив стоящие в бухте корабли, понесла их на берег и разбила о скалы, – обруч жаркой боли сжал голову; увидел, как падает с обрыва в реку поезд с горящим тепловозом; потом промелькнули видения автобуса, несущегося в пропасть; заливаемый водой посёлок; снежный буран, ломающий домики экспедиции; падающая со стапелей на полигоне ракета; полицейские, разгоняющие демонстрацию, танк, стреляющий по белым трубам близкого города, и тысяча других событий, каждое из которых затрагивало какой-нибудь нерв и превращало тело в сплошной распухающий ноющий нервный ком…

И вдруг всё исчезло. Ивонин ощутил себя на мосту, ветер яростно бросал в лицо пригоршни неизвестно когда начавшегося ливня.

Одинокий автобус обдал парапет рассеянным светом окон, и тут Ивонин увидел в углу ниши скорчившуюся фигуру. С минуту он приходил в себя, ни о чём не думая, даже не пытаясь дознаться, кто прячется в нише. Удар реакции от страшной цепи галлюцинаций был довольно сильным, лишь проезжавшая мимо колонна грузовиков привела его в чувство.

Как нарочно, ртутный фонарь над ним в это время вспыхнул, напомнив астрономический термин «пульсар». Ивонин наконец смог разглядеть, кто перед ним. Это был худой, нескладный пожилой мужчина, на лице которого выделялись лихорадочно поблёскивающие глаза и яркие, словно искусанные, губы. Одет он был в чёрную кожаную куртку, чрезвычайно потёртую на сгибах, серые бесформенные брюки, натянувшиеся на острых коленях, и тяжёлые армейские ботинки с проржавевшими насквозь пряжками. Шею незнакомца укутывал лиловый шарф, тем не менее он дрожал так, что это было заметно даже на расстоянии.

Ивонин встретил его взгляд и ахнул: столько в этом взгляде было неистовой боли, тоски и отрешённости…

– Сердце? – подскочил к незнакомцу Ивонин, нагнулся. – Давайте помогу.

– Двадцать тысяч… – прошептал незнакомец невразумительно. – Восемь баллов… за три минуты…

Ивонин беспомощно оглянулся. В обе стороны мост был пуст, струи дождя превратили его в зыбкий хребет какого-то доисторического чудовища. Только сумасшедший мог решиться идти через мост пешком в такую погоду.

«У него бред, – подумал Ивонин, – и, как назло, ни одной машины. А может, всё это чудится? Мне, а не ему?»

– Сейчас, – продолжал шептать обладатель кожаной куртки. – Сейчас пройдёт… не волнуйтесь. – Болезненная улыбка исказила его губы, глаза постепенно обрёли смысл, прояснились, боль стала покидать их. – Не надо искать машину, – продолжал он уже более внятно. – Ни один врач не в силах помочь мне, уж поверьте, Игорь.

– Откуда вы меня знаете? – хмуро удивился Ивонин.

Незнакомец сделал неопределённый жест. Улыбка его исчезла. Он ухватился за перила, медленно разогнулся и оказался на голову выше Ивонина. Со смешанным чувством жалости и недоумения тот отвёл глаза от нелепого костюма незнакомца, потом снова посмотрел на его лицо. Страшно было видеть, как крупная дрожь колотит его тело, не затрагивая головы.

– Наденьте мой плащ, – решился молодой человек. – И пойдёмте отсюда, а то промокнете окончательно. Я вас провожу.

– Не стоит. – Незнакомец отвёл руку Ивонина и сморщился. Глаза его снова остекленели на минуту, так что Ивонин почувствовал раздражение и смутное недовольство собой. «Псих какой-то, – подумал он, вытирая лицо ладонью, – или наркоман… а я пристал со своей благотворительностью…»

– Так помочь вам? – почти грубо сказал он, хотя тут же смягчил тон. – Далеко идти?

Незнакомца стало корчить, судорога исказила лицо до неузнаваемости, оно стало страшным, как у эпилептика.

– О чёрт! – Ивонин обхватил согнувшееся, бившееся крупной дрожью тело, не зная, что предпринять, беспомощно оглянулся. По мосту промчался жёлтый «Москвич», но водитель не заметил их возни, а может, не захотел остановиться. Инженер чувствовал в этот момент себя так глупо, что первой его мыслью было плюнуть и уйти. Но тут незнакомец снова забормотал:

– Ещё волна… и ещё семь тысяч… Иранское нагорье… три города полностью… не держите меня, не держите… мне легче.

Ивонин отпустил странного больного, тот с усилием разогнулся. Лицо у него стало серым, как бетон моста.

– Идите, – выдохнул он сквозь стиснутые зубы. – Я знаю, вы спешите, Игорь, идите, я сейчас справлюсь с приступом сам.

Инженер, наверное, выглядел довольно обескураженно, потому что незнакомец снова усмехнулся через силу.

– Зовите меня Михаилом, – сказал он. – Я не псих и не наркоман, и болезнь моя не входит в арсенал излечивающихся. Ни одна клиника мира не способна вылечить того, на ком отражается любое явление природы, чья нервная система способна ощущать зарождение циклона в Тихом океане и лесной пожар в джунглях Мадагаскара, вспышку на Солнце и падение вулканической бомбы… к сожалению, не только вулканической.

Мучительная гримаса перекосила губы Михаила, он с заметным усилием преодолел свой новый приступ. Что он почувствовал сейчас, какое событие? Ивонин понял, что принял слова Михаила за правду, и разозлился. Но тот вдруг улыбнулся и проговорил:

– Только что в Джайлаусском ущелье произошёл обвал, есть жертвы… Вы не верите, я вижу, но не обижаюсь, привык. В современную эпоху мне никто не верит. А я в самом деле реагирую на всё, что происходит в мире, просто крупные явления природы, сопровождающиеся большим количеством жертв, «забивают» основной фон мелких событий. Иногда бывает так больно, что хочется покончить с собой, иногда организм «сочувствует» мне, и я теряю сознание… Если хотите проверить, засеките время: только что на набережной грузовик наехал на тумбу и опрокинулся. А на проспекте Гагарина ветер повалил фургон на трамвайные рельсы и трамвай врезался в него и загорелся. Завтра всё это появится в газетах.

– Но это же страшно! – воскликнул Ивонин. – Это удивительно и страшно, если только это правда!

– Правда. – Улыбка у Михаила получилась совсем «человеческая», горькая и задумчивая. – Я ношу это в себе почти всю жизнь.

– И никто не знает этих ваших способностей?

– И сейчас никто, вернее, только вы. Раньше знали Кампанелла, Гострид, Абу-ль-Вефа, Соломон… Нас было трое, но наши товарищи не выдержали пытки жизнью, и теперь я совсем один, один вот уже около двух веков.

Ивонин недоверчиво посмотрел на голову Михаила без единого седого волоска. В глазах нового знакомого искрилась усмешка, он иногда во время разговора уходил куда-то в лабиринты своих чувств, в свою сверхранимую душу, которую пронизывали не видимые никем силовые линии бурлящей вокруг жизни. И каждое сотрясение отражалось на нём вспышкой боли! Как же он выдерживает?!

– Не знаю, – тихо и печально отозвался Михаил, хотя Ивонин и не задал вопроса вслух. – Для меня этот век самый жестокий, потому что во время войн я умираю тысячи раз… и воскресаю вновь. Не знаю зачем, но природа заложила в меня бессмертие. Может быть, скомпенсировав тем самым смертность остальных?.. Вы снова не верите. А я помню сожжённые Карфаген и Геркуланум, гибель Помпеи и Содом и Гоморру, провал Ниагары – там сейчас знаменитый Ниагарский водопад, и сражения Второй мировой войны, Хатынь и Саласпилс, Хиросиму и Нагасаки, Вьетнам и Гренаду… Я помню вспышку сверхновой в тысяча пятьсот шестом году и пожар Москвы в тысяча восемьсот двенадцатом, гибель Атлантиды и землетрясение в Чили в тысяча двести девяностом… Очень редко встречаются те, кто выслушивает меня до конца, ещё реже – кто верит. Да я и в самом деле привык к недоверию. Просто становится легче, когда есть с кем поделиться, тогда я отдыхаю.

– А вы не пробовали бороться? – невольно увлёкся Ивонин.

– Пробовал не однажды. В шестнадцатом веке я стал ради этого алхимиком, в девятнадцатом – фармацевтом.

– А к врачам не обращались?

– Я уже говорил, врачи не помогут, хотя я, конечно же, обращался к ним за помощью. Никто не верит, зато тут же заносят меня в списки сумасшедших. Штамп мышления… Только великие умы верили мне, но и они помочь не сумели. Саварина как-то предположил, что помочь мне может лишь мой двойник по психонатуре, тот, кто умеет сопереживать, принять на себя груз боли… Я встречал людей, с которыми мне становилось легче, вот как с вами, но чтобы полностью убрать экстрасенсорность, как теперь говорят…

– Подождите, – остановил его Ивонин, у которого голова кругом пошла от обилия сведений и разыгравшейся фантазии. – А вы не пробовали убедить компетентные органы… в… ну, чтобы в районы бедствий вовремя успела помощь? Скажем, произошла где-то катастрофа, и вы тут же сообщаете о ней, чтобы спасатели…

Михаил поморщился.

– Пробовал и такую глупость, но… – Он безнадёжно махнул рукой. – Давно… теперь смирился. Да и всем не поможешь.

– Ну не знаю… – не согласился Ивонин. Что-то в нём погасло. Жалость к собеседнику и интерес к разговору. «Что это я? – подумал он, вслушиваясь в гортанный голос Михаила. – Поверил? Конечно, в нём есть что-то заслуживающее доверия… и в то же время отталкивающее… вроде снисходительных интонаций и блеска превосходства в глазах. А может, так оно и есть – превосходство мудрости? Сколько же ему лет, если он помнит гибель Атлантиды? Тут он перехватил явно, не надо было всовывать мне Атлантиду. Шарлатан он, вот кто, увлёкся собственным красноречием, чтобы взамен что-нибудь попросить… И я уши развесил, лопух…»

– И вы как все, – с горьким смешком прервал свою речь Михаил. – Шарлатан… Оливер Лодж назвал меня «камертоном событий». И лет мне ровно двадцать три тысячи сто пять.

«Пророк! – хмыкнул про себя Ивонин. – Михаил – пророк… «ангел», так сказать… «камертон событий»… Обалдеть можно! Интересно, откуда он сбежал?»

Ивонин с сожалением посмотрел на часы, окончательно уверовав в свою гипотезу о сбежавшем больном.

– Извините, мне пора идти. Интересно было познакомиться. Так я ничем не могу вам помочь?

– Вы уже помогли, – пробормотал Михаил, щёку его дёрнул нервный тик. – Прощайте…

Он шагнул из ниши и растаял в шелестящей дождём темноте. Издалека, словно из-под моста, донёсся голос:

– Спасибо за участие!

И всё стихло, остался лишь шелест осеннего дождя, одевшего в блестящую под светом фонарей кольчугу асфальт тротуара.

Ивонин потоптался на месте, зачем-то заглянул через перила под мост, никого и ничего не увидел, выругался в душе и побрёл на светлое зарево огней вдоль набережной, которое сулило сухое тепло и отдых. Его вдруг начала колотить дрожь, как и странного собеседника на мосту, и, словно отзвук жуткого колодца, в голове засела заноза боли. «Заболел! – с долей удивления подумал он. – Простудился и заболел, вот и всё. Отсюда и сегодняшние приключения, встреча с «камертоном событий»… Бред собачий! По словам мамы, я всегда был излишне впечатлительной натурой, вот и нафантазировал…»

На встречу с Ингой он опоздал…

Ночь провёл плохо.

Боль не отпускала, пульсирующая, скачущая, колющая боль.

Ивонин снова и снова вспоминал незнакомца на мосту, снова и снова анализировал его слова, поведение и утром вдруг с пугающей ясностью понял – он не просто простудился, а заразился от Михаила! Тот существовал наяву, а не в горячечном бреду сна.

«Подходящая психонатура, – горько думалось Ивонину. – Неужели всё это мне не привиделось? Не сон, не бред, не галлюцинация? Что же делать? Если у «камертонного» вируса большой инкубационный период, то, может быть, я успею посоветоваться с… с кем? Кто мне поверит?»

Приступ боли, зародившийся где-то в области сердца, свалил его на пол, и он отчётливо увидел стену урагана, поднявшую в воздух деревянные дома какого-то посёлка…

«Так! – сказал сам себе Ивонин, лёжа на полу и пытаясь унять боль мысленным усилием. – Человек слаб… Человек слаб, если у него нет друзей и он остался один… Но у меня-то они есть! Инга! Ребята в институте… они поверят. Правда, придётся разговаривать с ними на расстоянии, чтобы и они не заразились, и мы поборемся! В первую очередь надо будет научиться определять географические координаты районов бедствий, но с этим я справлюсь, по географии когда-то пятёрки были. Михаилу было труднее, у него не оказалось никого, кто хотя бы просто посочувствовал ему. Вот в чём его беда – отсутствие друзей! Вот в чём его трагедия! Плохо, что он опустил руки, отделил себя от всех, «закуклился» в себе самом… бессмертный эгоист! Попробую отыскать его, вместе с нами ему будет легче…»

Ивонин привстал, но жёсткий приступ боли затуманил сознание – где-то далеко падал в океан горящий пассажирский самолёт.

Ивонин, упорно цепляясь за стол, встал, пошатываясь пошёл к телефону.

– Ничего! – выговорил он в три приёма, кусая губы. – Мы ещё посмотрим, кто кого! Я тоже – стихия!

1982 год

Мальчишка из 22-го

Пушку привезли под вечер, когда старшина Агабаб Джавахишвили забеспокоился и собрался послать Курченко к комбату справиться – оставаться ли им на высотке или возвращаться в расположение батареи.

Новенькое стомиллиметровое орудие с трудом уместилось в естественном каменном окопчике, и пришлось сдать его назад, за нагромождение известняковых глыб, испятнанных сухим мхом.

Чёрная от грязи и копоти тридцатьчетверка, разворачиваясь, задела пушкой скалу, и пожилой, промасленный до костей танкист зло и неслышно заорал что-то в люк.

– Нервничает, – философски заметил Антон Осинин, передвинув автомат на грудь, чтобы удобнее было лежать. – А чего, спрашивается, нервничать? Пешком не топать, как нашему брату.

– Мели, Емеля… – Коренастый, заросший до бровей Сандро Куцов потянулся всем телом и встал. – Нашёл кому завидовать. Ты везде себе укрытие найдёшь, а он сидит, как в консервной банке, и лупят по нему все, кому не лень… Пошли поможем ему, разлёгся тут.

Осинин лениво повернул голову и посмотрел на суетившийся у пушки расчёт лейтенанта Белова. Самого лейтенанта ещё не было, и командовал расчётом старшина Джавахишвили, которого никто никогда не называл по фамилии, даже комбат. Агабаб да Агабаб, в крайнем случае старшина Агабаб. А исполнилось старшине всего девятнадцать лет.

– Да-а-а, – пробормотал Осинин, – ежели такая дура по танку плюнет… Эй, дядя Сандро, а пулемёт?

– Никуда не денется, не отставай.

До позднего вечера они устанавливали и маскировали пушку, выбирали позицию для пулемётчиков и рыли окопы. Лейтенант пришёл, когда совсем стемнело. Был он не то чтобы юн, но достаточно молод, хотя до войны успел жениться и окончить институт, а за глаза его звали Профессором. Но то была не насмешка, а дань его знаниям, не раз приводившим в удивление бывалых солдат.

Он быстро оглядел усталых бойцов, освещённых пламенем костра, кивнул «вольно», похвалил за работу и отозвал в сторонку старшину.

Докладом Агабаба Белов остался доволен, насколько это было возможно в его положении. Пушку установили так, что вход и выход из лощины, похожей на ущелье, виден был как на ладони. Кроме того, слева и справа вставали крутобокие каменистые холмы, заросшие сосняком, а впереди склон был завален глыбами известняка. Танки подойти близко не смогут, а против пехоты у них имелись «станкач» и лучшие пулемётчики полка. Правда, смущало одно обстоятельство: вся батарея занимала позицию в пяти километрах отсюда, на берегу речки Ключевой, а они поставлены здесь были только на страх и риск комбата, узнавшего от разведчиков, что через расположение его батареи немцы наметили танковую атаку. Сведения эти впоследствии как будто не подтвердились, но комбат представил, что будет с батареей, если внезапно пойдут танки, и решил подготовить артзасаду в наиболее выгодном для атаки фашистов месте обороны. Белов знал об этом всё, и тем не менее его не покидала тревога.

Агабаб понял его несколько прямолинейно. Сверкнув рысьим глазом, он стал перечислять достоинства позиции, нарочно усиливая свой природный грузинский акцент: он знал, что лейтенанту нравится его «русская» речь.

Издали они походили друг на друга, как братья: тонкие, гибкие, перетянутые в талии ремнями до скрипа, – но насколько Агабаб был смугл и черноволос, настолько лейтенант светился соломенно-белой головой, как одуванчик в поле.

– Ну вот что, – сказал он, прищурясь, внимательно выслушав доводы старшины. – Ты за упокой раньше времени не пой, не к тому я тебе всё рассказал, понял?

– Так точно, – виновато ответил Агабаб, вытягиваясь. – Нервничаю я, а? Может, сделать ложную позицию, для самолётов?

– Вот и займись. – Белов присел на снарядный ящик и достал планшет.

Агабаб постоял немного рядом и отошёл.

– Курченко, Помозков, Осинин, срубите сухую сосну, очистите от сучьев и сделайте ложную позицию на соседнем холме.

– Темно уже… – начал было Осинин, но осёкся, встретив тяжёлый взгляд Куцова.

– Сержант, как позиция? – спросил Белов, искоса поглядывая на него.

– Да так, ничего, – неопределённо ответил Куцов, докуривая папиросу.

Под утро почти не спавший Белов спустился к пулемётчикам и намётанным взглядом окинул и умело вырытый окоп, и ход сообщения, оценил и правильность выбора сектора обстрела. Хозяйская обстоятельность сержанта, спавшего чутко, вполуха, была ему по душе.

Куцову недавно исполнилось пятьдесят. В полку его звали просто – дядя Сандро, молодые бойцы слушались беспрекословно. Славился он не только медвежьей силой, но и неожиданной для его громоздкого тела реакцией и ловкостью. Говорили, что в прошлом он не то знаменитый охотник, не то не менее знаменитый борец. Но главное, конечно, было не в этом: от него исходила та спокойная внутренняя сила и уверенность, которая подчиняет даже таких острых на язык и одновременно ленивых людей, как Антон Осинин.

– Не спишь, дядя Сандро? – тихо спросил Белов, закуривая, и, опустившись на корточки, протянул вторую папиросу Куцову.

Тот взял папиросу короткими толстыми пальцами, размял и высунул голову из окопа.

– Гудят, гады, на левом крыле гудят… А нас не скоро снимут отсюда, лейтенант? Похоже, отдыхать сюда прислали… неизвестно за какие заслуги.

Белов докурил папиросу и вдавил окурок в землю.

– Боюсь, отдыхать не придётся, старшина, – сказал он, выпрямился и вернулся к орудию.

– Слухай, дядя Сандро, – раздался из окопа голос проснувшегося Осинина. – На фига надо было такую здоровенную пушку в засаду ставить? У ней же скорострельность – что у меня чих. Два раза выстрелит – и кранты, засекут.

Куцов помолчал, глядя, как загораются лёгким золотом верхушки сосен на дальних холмах.

– Готовь гранаты, парень. Может быть, и нам придётся поиграть с танками в кошки-мышки.

– А мы так не договаривались, – протянул обескураженно Осинин.

В пять утра расчёт был готов к стрельбе.

Белов прищурился на Помозкова, который вдруг затрясся в нервном ознобе, подмигнул ему:

– Тебя можно использовать вместо вибратора в лабораторных опытах, Толя.

– Не дрейфь, Помозок. – Курченко шлёпнул подносчика по спине широкой ладонью. – Открой-ка лучше ящик с бронебойными.

– Туман не помешает? – пробормотал Агабаб, протирая окуляры дальномера.

Белов хотел ответить, но не успел.

Совсем рядом вдруг прозвучал треск, словно рухнуло дерево. А потом из-за кустов к пушке вышел юноша, почти мальчик, в новенькой гимнастёрке с погонами сержанта и в залатанных на коленях галифе.

Оглянувшись, Осинин издал сиплый возглас и вскинул автомат. Куцов резко пригнул ствол вниз: человек без оружия.

Несколько мгновений солдаты и юный незнакомец стояли, вглядываясь друг в друга. Потом лейтенант вышел из-за щита пушки и отрывисто спросил:

– Кто такой? Как сюда попал?

Лицо сержанта побледнело, странным прерывающимся голосом он медленно проговорил:

– Я отстал от своих… разрешите… остаться с вами?

– А где оружие? – всё так же резко спросил Белов.

Незнакомец на секунду замешкался, стал вдруг краснеть.

– У меня нет… оружия.

– Как это нет?! Бросил?!

– У меня… не было. – Незнакомец опустил голову, у него горели уши.

– Во даёт! – сказал Осинин и покосился на Куцова. – Говорит вроде по-русски, а акцент фрицевский. Может быть, это фашист переодетый? Разведчик? Ну-ка, руки вверх, Ганс, или как там тебя!

– Я не разведчик, – не оборачиваясь в его сторону, сказал странный сержант. – Меня зовут Дан.

Белов хмыкнул. Поведение юноши казалось лишённым элементарного правдоподобия. Кто он? Немецкий разведчик? Не похоже. Стал бы разведчик краснеть и молоть чепуху… Парнишка, случайно переодевшийся в форму сержанта? Убежал от мамы на войну? Тоже не очень похоже…

– Курченко, обыщи его, – велел Белов, наблюдая за действиями незнакомца. Тот вздёрнул голову, но обыскать дал себя безропотно.

Курченко покачал головой:

– Гол как сокол. В карманах ничего.

– Так, – усмехнулся лейтенант. – Приключений захотелось? Сколько тебе лет?

Дан смутился, снова краснея, мучительно, до слез.

– Восемнадцать…

– Что-то мало верится. Придётся доставить тебя… – Белов не договорил.

– Танк! – крикнул Куцов из своего укрытия.

В дальнем конце лощины показалась тупорылая пятнистая машина и с рёвом покатилась вперёд.

– Ложись! – рявкнул лейтенант. – Помозков, возьми его под своё командование, пусть подаёт снаряды. Бронебойным – заряжай!.. Да, как твоя фамилия, малый? Уж больно знакомая физия у тебя…

– Белов моя фамилия, – отозвался новоявленный помощник, неумело отползая за ящики со снарядами.

– Не нравится мне всё это… – пробормотал Куцов и положил на бруствер тяжёлые руки.

– Мне тоже, – протянул Осинин, думая о своём. – Что, у него на морде написано, что он свой? Сомневаюсь я. А лейтенант ему сразу поверил, видал? Он, конечно, учёный и всё такое прочее… а ну как ошибся? Возьмёт этот приблудный да подаст сигнал фрицам…

– Помолчи, – буркнул Куцов. – И без твоего нытья на душе муторно…

Первый «тигр» был разведкой. Он остановился, поворочал башней, выискивая цели на гребнях холмов, никого не обнаружил и тихонько пополз дальше, останавливаясь через каждые полсотни метров.

– Нервничают фрицы, – усмехнулся Белов, поглядывая на однофамильца и всё больше убеждаясь, что не нюхал пороха этот парень. – Чуют свою смерть.

Старшина сделал глотательное движение и расстегнул ворот гимнастёрки. Поймав взгляд лейтенанта, криво улыбнулся:

– Понимаешь, всегда перед боем горло пересыхает.

– Ты мне каждый раз говоришь об этом, – засмеялся Белов. – Ничего, сейчас твой мандраж как рукой снимет. «Тигра» пока не трогай, пойдут колонной – ударим сначала по хвосту, а этот никуда не денется.

Агабаб кивнул и припал к окуляру.

«Тигр» разведки прошёл в конец лощины, поворочал башней и остановился. До него было всего метров сто, и стоял он боком, так что у старшины даже руки похолодели от желания дёрнуть за спуск.

– Хорош зверинец! – прошептал Белов, считая начавшие выползать из-за холма танки. – Тут тебе и «тигры», и «пантеры», и «фердинанды»… Хорошую атаку наметили фашисты… Сначала замыкающего, Агабаб, потом эту сумасшедшую зверюгу впереди.

Старшина пошевелил лопатками и выстрелил.

Первым же выстрелом они с ходу проломили борт «пантере», замыкающей колонну. Следующими тремя подожгли злополучного «тигра» в авангарде и вторую самоходку. Остальные круто развернулись и стали расползаться по лощине, отплёвываясь огнём и дымом.

– Беглым – огонь! – Лейтенант махнул рукой и бросился к подносчику, который вдруг схватился за голову и упал. – Давай снаряд, пацан.

– Кажется, и наша очередь пришла, – спокойно заметил Сандро Куцов, глядя на замелькавшие на склоне соседнего холма зелёные мундиры.

Осколками близкого разрыва убило Курченко и ранило Агабаба. Белов, отброшенный взрывной волной на разбитые в щепу снарядные ящики, с трудом поднялся и поковылял к пушке.

– Снаряды! Огонь, старшина!

– Не могу, руку перебило! – простонал Агабаб. – Где же обещанная подмога, командир? Что они, не слышат?..

– Ползи к реке, доберись до комбата…

– А ты?

– Пока живы пулемётчики, жив и я. – Лейтенант оглядел панораму боя, и яростно-ликующая усмешка искривила его измазанное землёй, пороховой гарью и кровью лицо.

В лощине горело девять танков, но в дыму ползали ещё столько же, и все стреляли сюда, и только удачно выбранная позиция не позволяла им расправиться с пушкой сразу.

– Уходи, старшина, а я ещё задержусь. Забери с собой однофамильца. Эй, Дан Белов, за старшиной, живо!

– Не пойду! – прокричал испачканный чьей-то кровью и пятнами гари молодой сержант, добавил торопливо: – Пошли вместе, дед.

Лейтенант не расслышал последней фразы, он почувствовал толчок в спину и снова упал. Показалось, что он плывёт в невесомости. Боли не было, только спине стало горячо, словно заалела гимнастёрка. Склонилось над ним лицо странного парнишки, кого-то смутно напоминавшего, но у Белова уже не осталось сил вспоминать кого.

– Ты ещё… здесь? – прошептал он, пытаясь подняться. – Жив? Помоги встать… ноги не слушаются… но у нас ещё есть снаряды… Где Агабаб?

– Убит.

– Пулемётчики?

– Убиты.

Сердце отозвалось болью. Дан усадил его, испачкав руки в крови. Мальчишка словно повзрослел за минуту, сказал строго и просто:

– Я пришёл за тобой, дед. Я не однофамилец, я твой правнук. Нас ждут там, пошли.

– Бред! – Белов сильно закашлялся кровавой пеной. – Откуда же ты свалился… такой?

– Не бред, Александр Иванович. У меня слишком мало времени на объяснения. А чтобы ты поверил…

Дан распахнул гимнастёрку, под ней оказался сверкающий живым ртутным огнём костюм, обтягивающий тело, тяжёлый на вид ремень с выпуклой пряжкой, в центре которой горели цифры: 1943.

– Это аппаратура перемещения во времени, настроена на возвращение двоих.

Рядом ударила автоматная очередь, Дан заторопился:

– Мы обнаружили в архивах твои работы, дед, о квантах времени и принципе обмена причинности. Идеи эти верны, ты обогнал эпоху на два столетия, и ты очень нужен там, где я живу, в двадцать втором веке. Ты… ты гений, дед!

Белов не двигался целую минуту, полузакрыв глаза.

– А почему ты решил прийти именно сейчас? Зачем нужно так рисковать? Тебя же могут убить…

– Я просил, чтобы послали именно меня. «Завтра» для тебя… не будет. Прошу тебя, поторопись.

Белов снова задумался на бесконечно долгую минуту, пытаясь представить тот самый век, век грядущий, в котором живёт его правнук; он поверил ему сразу.

Дан выглянул из-за пушки. Танки не стреляли, по склону холма двигалась редкая цепочка зелёных фигур. Пулемёт Куцова молчал.

Потом Белов зашевелился и медленно, напрягаясь, встал. Дан подставил ему плечо, но лейтенант покачал головой.

– Возвращайся один, правнук. Человечество без меня как-нибудь обойдётся – там, у вас, но не обойдётся здесь. У долга нет альтернативы, как и у совести. Я не имею права… уходить. Ты поймёшь меня потом… К тому же у нас ещё есть снаряды. Пока я жив, они не пройдут! Прощай…

– Это твоё окончательное решение? – высоким звенящим голосом спросил Дан.

Лейтенант не ответил, нагибаясь к прицелу и стараясь не упасть. Он держался только потому, что рядом был мальчишка из двадцать второго века, который был обязан уйти живым, потому что не должны гибнуть дети, тем более дети будущего, ради спасения одного человека, кем бы он ни был!

– Уходи же!

– Я остаюсь. – Голос Дана дрогнул. – У нас ещё есть снаряды, дед.

Они успели выстрелить. И ещё раз. И ещё…