Вячеслав Бондаренко

БИТЛЗ

АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ

МОСКВА
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
2025

ИНФОРМАЦИЯ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Бондаренко В. В.

Битлз. Ангелы и демоны / Вячеслав Бондаренко. — М.: Молодая гвардия, 2025. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 2074).

ISBN 978-5-235-04853-9

Смело можно утверждать, что ни один человек в мире в 1960-х годах не был более известен и популярен, чем участники ливерпульского квартета «Битлз». И сейчас, когда группы давно не существует, новые поколения открывают для себя ее мелодии, стиль, дерзость, юмор, красоту, духовность — и каждый слушатель находит для себя в «Битлз» что-то свое. В этой книге представлен групповой портрет Джона Леннона, Пола Маккартни, Джорджа Харрисона и Ринго Старра, навсегда изменивших мир своей музыкой.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

16+

ОТ АВТОРА

Первый вопрос, который задаст читатель, увидевший эту книгу: а зачем, собственно, нужна еще одна биография «Битлз»?..

Вопрос абсолютно естественен и вполне справедлив, потому что к этому моменту на русском языке можно прочесть, говоря без преувеличения, огромное количество книг о великой группе. Это и подробные путеводители по ее музыке и текстам, и жизнеописания отдельных участников квартета, не говоря уже о многократно переиздававшейся книге Хантера Дэвиса и вроде бы исчерпывающей «Anthology». Если же речь идет о библиографии вообще, то ее составляют тысячи книг самых разных жанров и уровней, выпущенных во всем мире. Помимо собственно биографий, существуют десятки книг, посвященных влиянию «Битлз» на политику, культуру, моду и другие аспекты жизни ХХ—ХХI cтолетий. А ведь есть еще сотни документальных и несколько художественных фильмов о «Битлз», есть интернет-сообщества, сайты и форумы, многократно превосходящие книги по обилию информации. Все места, связанные с группой, музеефицированы и являются туристическими достопримечательностями, даже мелкие артефакты «Битлз» уходят на аукционах за большие суммы. Жизни битлов в целом и по отдельности отслежены буквально по дням, в них практически не осталось белых пятен. В общем, битломаны и так прекрасно знают все, что касается любимой группы, а до тех, кто к «Битлз» равнодушен, вряд ли достучишься с помощью биографии… Так есть ли надобность в «еще одной» книге про «Битлз»?..

Разумеется, есть, ибо каждое поколение заново открывает для себя вневременные феномены культуры, а «Битлз», безусловно, представляет собой именно такое явление. Неизбежны «новые прочтения» Шекспира и Пушкина, Брюллова и Модильяни, Вагнера и Рахманинова — время дарит их произведениям новое дыхание, свежие смыслы, то отодвигает в тень, то открывает заново. Оттого и книги, рассказывающие вроде бы «те же самые» истории великих людей и их творчества, просто обречены на появление. Кроме того, история «Битлз» отчасти продолжается и по сей день: в ноябре 2023 года увидела свет «последняя песня» квартета «Now And Then», в 2027-м выйдут на экраны байопики, посвященные всем участникам группы. Постоянно вскрываются небольшие, но интересные факты из истории «Битлз», на аукционах и в частных коллекциях находятся новые фотографии. А значит, к каноническому корпусу событий можно добавлять новые штрихи.

Кроме того, человеческая память устроена так, что забывается все, даже то, что кажется само собой разумеющимся — и вот, согласно соцопросу 2024 года каждый пятый англичанин уже не сумел ответить на вопрос, в каком городе родились битлы. И это на их родине!.. Можно возмущаться или грустить по поводу падения нравов, а можно просто рассказать историю группы заново — тем людям, которые родились гораздо позже нее и росли уже на совсем другой музыке. Не такая уж эта история и «общеизвестная», как нам кажется…

Кроме того, я не зря в описании уже существующих книг о «Битлз» употребил словосочетание «на русском языке…» Потому что абсолютное большинство русскоязычных книг о «Битлз» сегодня — это переводная литература, а вот оригинальных, наших исследований, увы, практически нет (к отдельным попыткам их создания я обязательно обращусь в соответствующей главе). Книга, которую вы держите в руках, основана на всех доступных на данный момент открытых источниках, в первую очередь зарубежных, но содержит тем не менее свой, не заимствованный у иностранных исследователей взгляд на группу и ее наследие. Кстати, для серии «Жизнь замечательных людей» эта книга — новаторская, потому что в ЖЗЛ никогда еще не выходила история жизни рок-группы. Биографии отдельных рок-музыкантов (и среди них Джон Леннон) — выходили, а вот групп — нет. Вполне естественно, что первыми будут «Битлз» — а кто же еще?..

Отдельный вопрос с подзаголовком «Ангелы и демоны». К этому моменту в литературе о «Битлз» сложился некий «житийный канон», которого придерживаются очень многие авторы. Это елейная, написанная с придыханиями история о четверых «простых парнях», писавших песни исключительно о любви, дружбе и мире. В таких книгах даже неприглядные стороны «Битлз» принято подавать веселой скороговоркой, значение творчества группы авторы этих книг, как правило, безмерно преувеличивают, их мир «битлоцентричен», а все песни «Битлз» расценены исключительно как шедевры. Вторая крайность — это «сенсационное» выпячивание темных сторон жизни и творчества квартета, фиксация на наркотическом угаре и сексуальных похождениях битлов, их дискредитация в глазах поклонников, заведомое преуменьшение значения группы, приписывание ей ответственности за духовную деградацию общества во второй половине ХХ века.

Конечно же, оба таких подхода несостоятельны. «Битлз» ни в коей мере не были ангелами, вестниками исключительно добра, мира и любви, «не обронившими ни крупинки зла» (удивительно, но такое написал о Ленноне советский классик Юрий Нагибин) и творившими исключительно шедевры. В их жизни и творчестве хватало того, что ни при каких условиях не может быть одобрено и принято за образец, и в этой книге, уверяю вас, такие моменты не будут стыдливо обойдены молчанием. Не были они и носителями черного, разрушительного начала, сеявшими смуту и хаос и породившими «массовое бескультурье». Правильнее было бы считать их теми, в чьих жизнях и творческих путях причудливо скрещивались, срастались, боролись между собой «божественное и дьявольское», желание нового и приверженность устоям. Отследить логику этого противостояния, понять, почему творчество «Битлз» порождало, условно говоря, и Колю Васина, и Марка Чепмена, почему поклонники были склонны видеть в своих кумирах то свет, то тьму, и как сами битлы боролись со своими демонами, пытаясь остаться просто людьми, — задача не только увлекательная, но и практически не интересовавшая ранее исследователей творчества группы.

Предвижу также вопросы в духе «Что заставило автора взяться за эту тему?» Почему после таких разных книг в серии ЖЗЛ, как «Вяземский», «Герои Первой мировой», «Лавр Корнилов», «Легенды Белого дела», «Отец Иоанн (Крестьянкин)», «Святые старцы», «Липгарт» вдруг битлы?.. Проще всего будет ответить, наверное, так: это ностальгия по юности, по самому началу 1990-х, когда только что ставшая у нас доступной в полном объеме светлая музыка «Битлз» спасала от царивших вокруг безысходности и пошлятины, а сами они были для меня и многих моих знакомых настоящими друзьями-ровесниками, которые помогали преодолеть духовный и жизненный хаос. Со временем многое переменилось, но, как и большинство жителей постсоветского пространства, могу сказать о себе с чистым сердцем: без битлов моя жизнь была бы совсем другой и, как ни странно, «отправной точкой» для многих последующих хороших событий стали именно они.

Конечно, я отдаю себе отчет в том, что мой взгляд на «Битлз» неизбежно вызовет у кого-то чувство неудовлетворения, раздражения, иронии — нужное подчеркнуть. Прежде всего потому, что у каждого, кто любит «Битлз», они свои, а битломаны — народ крайне ревнивый и взыскательный. Другая причина — биография «Битлз» успела стать мифом, и каждая попытка его осмысления — лишь вариант этого мифа. И если для кого-то эта книга станет проводником в мир «Битлз», откроет их музыку и заставит задуматься над их феноменом, задача, которую я ставил перед собой, будет выполнена.

Не стоит ожидать от этой книги «жизнеописания» в прямом смысле этого слова: все события из жизни «Битлз» уже давно описаны, открыть здесь что-то принципиально новое невозможно, как невозможно что-то открыть у Пушкина. А вот интерпретировать и осмысливать — не только возможно, но и необходимо. Так что, если уж вспомнили Александра Сергеевича, просто «оставим любопытство толпе и будем заодно с гениями» — сразу четырьмя молодыми людьми, покорившими весь мир навсегда. Попробуем понять главное — логику их общей судьбы; ведь (снова Пушкин!..) «следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная».

ПРЕДИСЛОВИЕ

Известный клуб в центре Москвы, вечер. Публика собирается самая разная. За соседним столом — компания мужчин лет семидесяти, высокие стулья у окон занимают почтенные семейные пары, делают заказ официанту бизнесмены в дорогих костюмах. Подходит шумная молодежь — кому за 20, кому примерно 14—15. Родители с детьми, самым младшим из которых лет пять. Несколько зрителей по облику напоминают латиноамериканцев, есть и китайцы. Кое-где замечаю майки с символикой: переход Эбби-роуд, кадры из «Вечера трудного дня». Но в целом облик клуба разношерстный, и, если бы не эти майки, ни за что не догадаешься, ради чего сегодня собрались здесь эти люди.

Громко звучащий из колонок блюз смолкает так же неожиданно, как и начался, небольшая сцена освещается прожектором, и внезапно из-за бархатной портьеры появляются музыканты — четверо парней, аккуратные черные костюмы с галстуками, длинные челки. Раздаются приветственные аплодисменты. Несколько пробных аккордов — и без лишних слов группа взрывается рок-н-роллом «I Saw Her Standing There». Первая песня из первого альбома «Битлз», начинающаяся отсчетом Пола Маккартни «One, two, three, four!». Точно так же происходит и сейчас.

Я смотрю на группу, непроизвольно проговаривая знакомый с юности текст вместе с вокалистом, но поглядываю и на посетителей клуба — как реагируют?.. И с удивлением замечаю, что почти все уже стоят на ногах. С первой же вещи. Встали со своих мест зрелые и молодые, те, для кого эти песни — воспоминания юности, и те, кто услышал их, может быть, месяц назад. И улыбки, улыбки… Клуб буквально цветет улыбками. Они обращены к тем, кто сейчас на сцене, кто дарит нам всем радость общения с живой музыкой «Битлз».

Нет, конечно же, это не настоящие битлы образца 1964 года. Это великолепная российская трибьют-группа «The Beatlove», в точности воспроизводящая на концертах не только звук, но и облик, и сценическое поведение «Битлз». В первом отделении они в строгих костюмах, исполняют хиты 1963—1965 годов, а во втором появляются в облике «Битлз» в январе 1969-го и поют поздние вещи. И делают это блестяще. Мало того, что все песни звучат «в ноль», так, как в оригинале, но и музыканты чрезвычайно напоминают битлов и голосами, и внешне: основатель и продюсер группы Сергей Родыгин — превосходный «Джон Леннон», у него те же манера стоять на сцене, близорукий прищур и надменный подбородок; очень похожи на «себя» и улыбчивый «Ринго» (Виталий Савельев), и сосредоточенный «Джордж» (Евгений Медынский), ну а Глеб Сорокин так просто вылитый Пол Маккартни, и на концерте он, как и полагается Полу, больше всех общается с публикой: шутит, объявляет следующий номер, воспроизводит «классические» концертные моменты «Битлз», и все это с отличным ливерпульским акцентом. Более того, «The Beatlove» — официальный трибьют, то есть они исполняют песни битлов, имея на то разрешение правообладателя, компании «Сони», и у них за плечами опыт выступлений во всем мире, в том числе в родном для битлов ливерпульском клубе «Кэверн» они играли трижды, и всегда на ура.

Это мое второе посещение концерта «The Beatlove». Первое было в большом зале, но даже тогда, на далеком от сцене месте, было понятно, с каким мастерством, вкусом и тактом подают битловские вещи незнакомые мне музыканты. Захотелось послушать их в клубном формате, взглянуть вблизи. И теперь я нисколько не жалею: клуб пронизывают самые что ни на есть битловские вибрации. Песни следуют одна за другой — классические, знакомые с детских лет: «A Hard Day’s Night», «I Feel Fine», «Ticket To Ride»… После перерыва группа выходит на сцену в облике поздних «Битлз», это отделение стилизовано под Концерт на крыше. Большинство исполняемых песен «вживую» никогда не звучало — это то, что «могло бы быть», если бы битлы продолжали выступать в 1968—1969 годах. Но и «Lady Madonna», и «Back In The USSR», и «The Long And Winding Road» звучат абсолютно естественно, музыкантам полностью веришь и радуешься живому чуду «Битлз» вместе с ними…

Я и сам не замечаю, как оказываюсь у самой сцены. Вблизи, конечно, видно, что «The Beatlove» не идентичны «Битлз» внешне, но это нисколько не мешает тем, кто слушает музыку. Реагируют все по-разному. Две пары, отвоевав себе место на крошечном кусочке перед сценой, лихо отплясывают рок-н-ролл, несколько девушек лет двадцати во весь голос поют вместе с «Полом» и «Джоном» — видно, что тексты всех песен знают наизусть. Зачем они здесь? Почему сейчас, через шесть десятилетий после того, как 20-летние ливерпульские мальчишки играли все это в оригинале, люди, никогда их не видевшие (ну, может, кто и был на сольных концертах Маккартни и Старра), собрались перед сценой и с таким радостным огнем в глазах подпевают «На-на-на-на», когда клуб сотрясает финальная «Hey Jude»?..

Честнее было бы начать с себя и спросить: ты-то сам зачем здесь?.. Но о себе я знаю — я пишу книгу о «Битлз» для ЖЗЛ, и мне нужно погрузиться в тему как можно глубже, записей и фильмов тут недостаточно, мне необходима энергетика живой группы — и здесь «The Beatlove» оказываются просто спасением, они не просто поют песни «Битлз», а дают возможность увидеть их — пусть и в виде своеобразного музыкального спектакля. А вот что чувствуют эти люди вокруг? Да и сами эти парни, изображающие битлов, — зачем им это, когда на дворе совсем другой век и другие нравы?..

Наверное, проще узнать об этом у самих музыкантов. После этого концерта я с ними не знакомлюсь, причем по банальной причине — просто опаздываю на вечерний поезд, а «битлавовцев» берут в плотное кольцо поклонники (причем некоторые, как я слышу, уверяют, что выросли на их песнях). Но разговор обязательно состоится, потому что в ходе работы над этой книгой я буду приходить на «The Beatlove» еще не раз и услышу в их исполнении еще много всего (в том числе весь финал альбома «Abbey Road» — то, чего на русской рок-сцене после «Ариэля» в 1970-м не делал, по-моему, никто). И, кстати, какие-то песни группы для меня стали понятнее и любимее именно после концертов трибьюта. Так что спасибо им — Сергею, Глебу, Евгению и Виталию — за живое общение и переписку, за концертный драйв и обмен мыслями, который был чрезвычайно полезен во время написания книги. И конечно, за возможность прикоснуться к чуду битловской музыки в живом исполнении.

Глава 1

РИТМ С БЕРЕГОВ МЕРСИ

Первые попытки проанализировать феномен «Битлз» начались еще на заре их славы, в конце 1963 года. Британские журналисты перечисляли все факторы, которые сделали знаменитыми именно битлов: высокое качество музыки, чувство юмора, стиля, близость к слушателям и т. д., и т. п. Но в числе первых неизменно называли их родной город, место, где появилась группа, — Ливерпуль. И все сходились на том, что в другом месте Великобритании подобная группа вряд ли могла бы возникнуть. Хотя в одном из интервью Маккартни скромно говорил о том, что «Битлз» могли появиться где угодно, факт остается фактом: их взрастила именно ливерпульская почва, и теми, кем они стали, битлы сделались именно благодаря (а во многом и вопреки) родному городу.

По-русски он традиционно называется Ливерпуль, но по-английски его название звучит без женственного мягкого знака в финале, грубее и жестче: Liverpool. Впервые это название было зафиксировано в 1170 году в форме Liuerpulle, что переводится как «мутный водоем». На протяжении многих веков Ливерпуль был ничем не примечательной рыбацкой деревней на берегах впадавшей в Ирландское море реки Мерси. Его развитие в качестве морского порта началось одновременно с ростом Британской империи и было плотно завязано на работорговле (первый корабль с грузом «черного дерева», как иносказательно называли африканских рабов, ушел из Ливерпуля в 1699 году, последний — в 1862-м). К концу XVIII столетия почти 80 процентов английской торговли рабами шло через Ливерпульский порт.

На протяжении сотни лет, с начала XIX по начало ХХ века, Ливерпуль стабильно прогрессировал: в городе стремительно росла промышленность, особенно судостроительная, бурлила культурная жизнь — появлялись театры, филармония, картинные галереи, библиотеки и т. п. В некоторых областях Ливерпуль становился первым в стране, в частности, именно там возникли первая железнодорожная линия, связавшая город с Манчестером (1830), и первая надземная железная дорога (1893, существовала до 1956). В городе, где всегда требовались рабочие руки, оседало множество иммигрантов из разных стран. Особенно многочисленной была ирландская диаспора города: в 1840-х годах в Ливерпуль перебралось столько ирландцев, что они составили примерно четверть его населения; также очень велики были валлийская и итальянская общины, ливерпульская негритянская диаспора считается старейшей в стране, а китайская — в Европе.

В начале ХХ века в целом был сформирован облик города — в нем появились величественные, впечатляющие и сегодня постройки: крупнейший в мире англиканский собор (1904), здание порта (1907), самое высокое здание Европы до 1932 года — Ройал Лайвер-билдинг (1911), украшенное самыми большими часами в стране и двумя фигурами легендарных птиц Лайвер, символов Ливерпуля. В 1892 году была создана знаменитая в будущем футбольная команда «Ливерпуль», неоднократно побеждавшая в Лиге чемпионов и Суперкубке УЕФА. (Забегая вперед, скажем, что битлы к футболу и спорту вообще были равнодушны, болельщиком, и то не особенно увлеченным, был лишь Маккартни, выбравший другой ливерпульский клуб — «Эвертон».) Из города уходили в трансатлантические рейсы огромные пассажирские корабли конкурирующих компаний «Кунард» и «Уайт Стар» — и как тут не вспомнить с детства памятное «Из ливерпульской гавани всегда по четвергам // Суда уходят в плаванья к далеким берегам…». Пик процветания города пришелся на период перед Первой мировой войной. «Ливерпуль стал чудом света. Это Нью-Йорк Европы — город с мировым значением, а не просто провинциальный город в Британии» — так описывала город «Иллюстрейтед Лондон Ньюз».

Однако в дальнейшем слава «Нью-Йорка Европы» начала клониться к упадку. Великая депрессия начала 1930-х годов оставила 100 тысяч горожан без работы, а во время Второй мировой войны Ливерпуль подвергся опустошительным налетам люфтваффе, последствия которых были видны еще многие годы спустя. В 1950-х начали приходить в упадок доки и традиционная для города обрабатывающая промышленность, уровень безработицы стал одним из самых высоких в стране, и в дальнейшем каждое последующее десятилетие в Ливерпуле было, кратко говоря, хуже предыдущего. С 1970-х годов началось резкое угасание всех видов городской промышленности, и не видящие перспектив, отчаявшиеся люди стали покидать депрессивный город. Почти четверть городской территории оказалась заброшена, в среднем ежегодно из Ливерпуля уезжало по 12 тысяч жителей. И если в 1931 году в городе жило 846 тысяч человек, то в 2001-м — всего 439 тысяч, то есть во времена «Битлз» Ливерпуль был примерно в полтора раза больше, чем сегодня.

Возрождаться город начал лишь во второй половине 2000-х годов, причем это было напрямую связано с объявлением Ливерпуля культурной столицей Европы — в январе 2008 года городские власти получили от Евросоюза, в который тогда входила Великобритания, 1,5 миллиона евро. Сейчас в развитии Ливерпуля и его окрестностей особая ставка делается на туризм, связанный с «Битлз» и их наследием. Население города впервые за длительный период начало прибывать, и в 2024-м в Ливерпуле жило уже больше 490 тысяч человек.

И тем не менее даже сейчас, на относительном подъеме, окутанный связанными с битлами ассоциациями, переполненный туристами и уютными барами Ливерпуль оставляет странное, временами гнетущее впечатление, в чем-то напоминая памятник самому себе — цветущему порту начала ХХ века. Прекрасные здания эдвардианской эпохи контрастируют с безликими современными «стекляшками», построенными на месте снесенных домов, хотя, конечно, в городе много мест, полностью сохранивших аутентичный вид и отлично отреставрированных. В застройке Ливерпуля преобладают красно-кирпичный и светло-серый цвета. Погода комфортнее всего летом, когда в городе в среднем +22, а вот зимой часты дожди и температура редко поднимается выше +9, да еще с реки Мерси дует пронизывающий сырой ветер.

К безусловным плюсам города относятся его коренные жители, которых в Британии в шутку именуют ливерпудлийцами или скаусерами. Последнее слово произошло от названия местного блюда: лабскаус — это густое рагу из баранины или говядины, картошки, моркови, лука и соуса, традиционная пища скандинавских и английских моряков. В ее честь получил название и местный диалект английского языка, впервые упомянутый в 1890 году. В основе скауса лежит ланкаширский акцент, к которому добавлялись особенности говоров Ирландии, Уэльса, Шотландии, Германии и Скандинавских стран. Ливерпульский скаус — выговор слегка «в нос», быстрый, с нехарактерным для других регионов страны диапазоном роста и падения тона, причем даже в самом Ливерпуле он делится на более грубый северный и более мягкий южный варианты. В городе бытует множество «своих», сугубо ливерпульских словечек, например, hozzy — «больница», bizzie — «полицейский», thisawy — «сегодня вечером». Лондонцы, слыша ливерпульский выговор, иронически улыбаются. Вплоть до прорыва «Битлз» на вершину популярности, по словам создателя газеты «Мерси Бит» Билла Харри, «Лондон никогда не принял бы кого-то с ливерпульским акцентом. На людей с ливерпульским акцентом смотрели как на воров и грабителей, таким людям невозможно было устроиться на приличную работу. Только на завод или в доки. Успех “Битлз” означал для нас успех Ливерпуля».

Те, кто говорит на скаусе, традиционно считаются в Британии людьми, которым не стоит класть палец в рот. Ливерпульцы — большие любители почесать языками, остряки и насмешники. Не случайно именно Ливерпуль поставлял Британии большое количество комедиантов, работавших в жанрах мюзик-холла и стэнд-апа, самыми известными из которых были Кен Додд и Джимми Тарбак. Характерно то, что и многие ливерпульские рок-музыканты работали «на стыке» рока и комедии — группы «Джерри энд зэ Пэйсмейкерз», «Фоурмост», Шейн Фентон, в 1970-х прогремевший как Элвин Стардаст, да и сами «Битлз» проявили себя как комедийные актеры в своих фильмах и всевозможных скетчах на телевизионных шоу.

В целом же ливерпульцы (и вообще северяне) считаются в Англии людьми далекими от высокой культуры, неотесанными, часто хамоватыми и хулиганистыми, хотя в основе своей сердечными и неплохими. Эти черты характера складывались веками и были напрямую связаны с судьбой города. Как говорил Леннон в 1970-м, «Ливерпуль — бедный, почти нищий город, здесь живется нелегко. Но его жителям присуще чувство юмора, потому что они часто страдают».

Конечно, сейчас, когда битлы приезжают в родной город в статусе самых знаменитых в истории ливерпульцев и им установлены прижизненные памятники, они произносят все положенные слова о том, какие теплые чувства испытывают к Ливерпулю. Но чем объяснить тот факт, что за всю историю «Битлз» они посвятили родному городу всего две песни?.. Речь идет, конечно же, о светлой, оптимистичной «Penny Lane» и сюрреалистической «Strawberry Fields Forever», написанных в конце 1966 года. Да и то для клипа к «Penny Lane» участники группы снимались… в Лондоне (хотя, чтобы запечатлеть кадры уличного движения, съемочная группа работала в Ливерпуле, то есть при желании битлы и сами могли сняться именно на родных улицах), а клип к «Земляничным полянам» снят в графстве Кент. Никаких других песен о Ливерпуле в исполнении «Битлз» не существует. Правда, в ранней версии текста «In My Life» Леннон попытался было перечислить все памятные ему места, но звучало это настолько неинтересно, что в дело не пошло и песня получилась вполне абстрактной.

Став знаменитыми, «Битлз» бывали на родине совсем нечасто. Так, в период наибольшей популярности группа посещала Ливерпуль всего лишь пять раз — 7 декабря 1963 года (съемки телепрограммы в театре «Империя» и концерт в театре «Одеон»), 10 июня 1964-го (премьера фильма «A Hard Day’s Night»), 8 ноября 1964-го (концерт), 11 сентября 1965-го (частный визит Джона, Пола и Джорджа) и 5 декабря 1965-го (последний концерт в городе). Ведущий последнего выступления «Битлз» в Ливерпуле Джерри Стивенс вспоминал: «Помню, как Джон сказал мне, что самое ужасное — это играть в родном городе. Ему не очень нравилось играть в Ливерпуле, потому что там все их знали». А когда во время того же приезда фанаты попросили их помочь спасти от закрытия клуб «Кэверн» («Пещера»), которому «Битлз» были обязаны очень многим, они заявили: «Мы не чувствуем себя обязанными перед “Пещерой”». Все, что мы ей должны, — это преданность… Мы не хотим брать на себя слишком много обязательств».

Не очень-то похоже на поведение патриотов малой родины. Но это вполне объяснимо: как и тысячи их сверстников, битлы больше всего на свете мечтали выбраться из мрачной, депрессивной, полной воспоминаний об упадочных 1930-х и военных 1940-х провинции. И когда им это удалось, совсем не горели желанием возвращаться в родные пенаты. Даже в качестве кумиров… И, кстати, ливерпульцы чувствовали это: на повторном открытии «Пещеры» 23 июля 1966 года, где битлы отсутствовали, в толпе был замечен плакат «Нам не нужны “Битлз”. Оставайтесь в Лондоне».

В советской (а затем и российской) традиции принято было изображать битлов «детьми рабочего класса», выходцами из самых низов, добившимися всего исключительно благодаря своим способностям. На этом во время приступов политического радикализма любил настаивать Леннон: «Мы были первыми исполнителями, которые вышли из рабочего класса, мы ими и остались, всячески подчеркивали это, не пытались отучиться от акцента, к которому в Англии относились пренебрежительно. Изменился только наш имидж. Я один из типичных героев, представителей рабочего класса». Однако его тетя Мими, услышав такое утверждение, только иронично фыркнула: «Герой рабочего класса — как же!.. Это Джон-то, который всегда был маленьким снобом!» Не вступая в дискуссии по поводу того, кто из будущих битлов в детстве был снобом, а кто нет, отмечу — выходцем из бедной, по-настоящему бедной семьи среди них был лишь Ринго Старр. Прочие участники группы родились в простых и небогатых, но вполне буржуазных по духу семьях, изо всех сил стремившихся подняться выше по социальной лестнице.

Поскольку любая группа — это сообщество людей, их биографии принято начинать с жизнеописания основателя. И большинство таких биографий стандартно начинается описанием страшной бомбежки, сотрясавшей Ливерпуль 9 октября 1940 года, когда в 6:30. в муниципальном роддоме на Оксфорд-стрит на свет появился Джон Уинстон Леннон. О налете вспоминала и тетя Мими: «Когда я узнала, что родился мальчик, я сразу поехала туда, несмотря на воздушную тревогу. Всю дорогу бежала. Никто не смог бы меня остановить, даже Гитлер! Мальчик! Вы только представьте, первый мальчик в семье!» Дальше Мими повествует о том, как после начала налета младенца спрятали под кроватью, а ее хотели отправить в подвал, но она побежала домой прямо под бомбами, чтобы порадовать новостью отца… Долгое время эти воспоминания не подвергались сомнениям, пока не были изучены архивы. Так вот, согласно их данным, никакого налета люфтваффе на Ливерпуль 9 октября не было! Предыдущая бомбежка была в ночь на 22 сентября, а следующая — 16 октября. Так что все эти лирические детали с младенцем под кроватью просто вымышлены.

Но это именно что детали. А в то раннее утро незамужняя Мэри Стэнли, которую в семье звали Мими, не могла наглядеться на племянника, которого родила ее младшая сестра Джулия Леннон: «Когда я добралась до больницы, я не могла оторвать от него глаз. Как же этот светловолосый малыш был красив!.. Как только я впервые увидела Джона, сразу поняла, что из него получится нечто необыкновенное. Я задыхалась от счастья, без конца вертелась вокруг него и чуть не забыла о Джулии. Джулия обиделась: “Родила-то его все-таки я!”».

Где находился отец мальчика, Альфред Леннон, никто не знал. Впрочем, для отношений весьма своеобразной пары, какой были Альфред и Джулия, это было неудивительно.

Род Леннонов происходил из Северной Ирландии, и дед Альфреда, Джеймс Леннон, переехал в Ливерпуль, как и тысячи его соотечественников, спасавшихся от Великого голода 1845—1849 годов. Альфред, или Фред, как его называли сокращенно, родился в 1912-м; одно время считалось, что его отец Джон был оперным певцом, гастролировавшим по США в составе труппы «Робертсон’с Кентукки Минстрелз», но позже выяснилось, что это легенда. Детские и юношеские годы Фред провел в сиротском приюте, куда сдала его мать после смерти мужа. Уже в молодости его знали как обаятельного и веселого, но крайне безответственного юношу, больше всего на свете любившего развлечения.

В 1927 году 15-летний Фред Леннон, только что устроившийся официантом на пароход, встретил 14-летнюю Джулию Стэнли. «Мы сидели в Сэфтон-парке с приятелем — он учил меня знакомиться с девчонками. Я купил портсигар и шляпу-котелок и не сомневался, что против такого ни одна не устоит. И вот мы заприметили одну девчушку. Я к ней подхожу, а она говорит: “Ты выглядишь как дурак!”. “А ты просто прелесть”, — ответил я и сел рядом. Все было совершенно невинно. Я еще ничегошеньки не понимал. Она заявила, что, если я намерен и дальше сидеть рядом с ней, то должен немедленно снять эту идиотскую шляпу. Я снял и выбросил ее в озеро».

Джулия была одной из пяти дочерей портового спасателя Джорджа Стэнли. Обладательница яркой, привлекательной внешности, она родилась в марте 1914-го, была легкой на подъем, обожала танцы, пение, походы в кино и прочие нехитрые развлечения. С Фредом они были, что называется, два сапога пара: он пел, она играла на банджо. Так прошло больше десяти лет…

И поженились они так же легко, играючи, как встречались до этого. Брак был заключен 3 декабря 1938 года. Свадьба вышла своеобразной: никто из родственников не пришел (Ленноны не любили Джулию, а Стэнли — Фреда, справедливо считая обоих легкомысленными), невеста тоже долго не появлялась, и жених бегал ее искать. Потом они сходили в кино и разошлись по своим домам, а наутро Фред на три месяца ушел в море. Тон «семейной» жизни был задан с самого начала.

Первые дни жизни Джона прошли в дедовском доме, находившемся в районе Пенни Лэйн, на Ньюкасл-роуд, 9. «Это первый дом, который я помню, — рассказывал он. — Удачный старт: красные кирпичные стены, гостиная, которой никогда не пользовались, задернутые шторы, картина с изображением коня и кареты на стене. Наверху помещалось только три спальни; окна одной выходили на улицу, второй — во двор, а между ними была еще одна крохотная комнатка». Фред почти постоянно был в рейсах и видел сына урывками (впервые он повидал его 7 ноября 1940 года). Затем он вспоминал: «Я писал: идет война, гуляй, милая, в свое удовольствие. Это была самая большая ошибка в моей жизни. Она пустилась во вcе тяжкие, нашла себе парня. И научил ее этому я сам». Впрочем, сложно сказать, что именно подтолкнуло Джулию ко «всем тяжким» — постоянное отсутствие мужа или «легкое поведение», присущее ей с самого начала. Ее новым приятелем стал солдат Таффи Уильямс, от которого она в июне 1945 года родила дочь Викторию (ее отдали в приют, а затем удочерили в Норвегии, где она выросла под именем Ингрид Педерсен; Джон упорно искал свою младшую сестру, но так и не смог найти), а затем — официант Джон «Бобби» Дайкинс, от которого родились дочери Джулия (в 1947-м) и Жаклин (в 1949-м). Тем не менее с Альфредом она так и не развелась и формально продолжала оставаться «миссис Леннон».

Сложно сказать, как сложилась бы судьба маленького Джона, если бы он зависел только от непутевых, мягко скажем, родителей. Но, к счастью, у него была родная тетя — старшая сестра Джулии, Мэри, работавшая медсестрой. Умная, строгая и, как говорил друг Джона Пит Шоттон, «очень хорошо отличавшая правильное от неправильного», она долгое время оставалась незамужней и лишь в сентябре 1939 года, с началом Второй мировой войны, вышла за своего давнего поклонника Джорджа Смита. На отношение Джулии к жизни вообще и к браку в частности Мэри не могла смотреть без негодования, поэтому, после того как во время очередного плавания Фред Леннон надолго пропал с горизонта, она добилась оформления опекунства над племянником. Так в жизни Джона появился дом с именем собственным Мендипс на Менлав-авеню, 251, в южном ливерпульском районе Уолтон. Мальчика поселили в маленькой комнате с эркером над входной дверью, на втором этаже.

«Мендипс» был типичным для района небольшим коттеджем постройки 1933 года. Квартал населяли «приличные люди» — врачи, адвокаты, государственные служащие. Больше всего на свете Мэри Смит мечтала о том, чтобы на равных войти в круг своих соседей, обеспеченных и благополучных. Но в то время сословные перегородки Британии все еще оставались прочными: в Смитах видели простолюдинов и не удостаивали приятельством или тем более дружбой.

Мими, как звал тетку Джон, воспитывала племянника в строгости, без малейшего сюсюканья, но и без грубости — не поднимала на него руку, не ругала, не кричала. С мужем Мими Джорджем мальчика связывала дружба, и Джон часто оставлял под его подушкой записочки наподобие «Дорогой Джордж, не мог бы ты взять меня в кино?» Но такие развлечения были крайне редкими. Самой большой радостью для Джона было, когда его брали на концерты духового оркестра в приюте Армии спасения «Строуберри Филдз» («Земляничные поляны»), расположенном по соседству. В 1966 году Леннон увековечит это название в одной из лучших песен «Битлз», и сейчас «Строуберри Филдз», как и «Мендипс», являются местом паломничества битломанов со всего мира.

В июле 1946 года в жизни сына неожиданно всплыл Фред Леннон. Спросив разрешения у Мими, он взял Джона с собой на полтора месяца в приморский Блэкпул, откуда собирался перебраться в Новую Зеландию. Перспектива отправиться в далекое путешествие воодушевила мальчика, но тут в Блэкпул примчалась Джулия. Между супругами разгорелся спор по поводу того, с кем оставаться Джону? Право выбора оставили за сыном, и он дважды сказал: «С папой». Но когда Джулия вышла из дома, ревущий Джон бегом бросился за ней. В следующий раз Фред увидел своего сына уже всемирно знаменитым. Можно лишь гадать о том, как бы сложилась судьба Леннона, останься он тогда с папой…

Но, лишившись отца, Джон тут же лишился и матери — заполучив сына, Джулия немедленно вернула его сестре. Почему — непонятно: то ли Дайкинс отказался содержать чужого ребенка, то ли сама Джулия понимала, что со своим характером просто «не потянет» воспитание сына. Сильнейшая травма, связанная с потерей родителей (притом что оба они были живы и по-своему любили его), сформировала весь характер Леннона, красной нитью прошла через его творчество, его отношение к жизни. «Мими объяснила, что мои родители разлюбили друг друга, — вспоминал он в 1967-м. — Она никогда ни в чем не обвиняла их. Вскоре я забыл отца. Как будто он умер. Но маму я вспоминал постоянно, моя любовь к ней никогда не умрет. Я часто думал о ней, но долгое время не понимал, что она живет на расстоянии всего пяти или десяти миль от меня».

Лишенный родительской любви, но зато окруженный строгой опекой тетки, Джон рос, с одной стороны, любознательным, умным и ярким, с другой — скрытным, дерзким и непокорным мальчиком. Он рано полюбил оставаться наедине с книгами, «Алису в стране чудес» и «Ветер в ивах» знал практически наизусть, а в семь лет сам начал сочинять короткие рассказы и абсурдные стихи. В 11 лет выяснилось, что у него близорукость, но он наотрез отказался носить очки. Образ жизни у Мими был для него, с одной стороны, удобен: ему говорили, что и как делать, окружали заботой, берегли, с другой — порождал протест, желание обратить на себя внимание, самореализоваться, причем не важно как — хоть в творчестве, хоть в хулиганстве. Эту же схему Леннон потом бессознательно перенесет и на отношения с женщинами.

С августа 1946 года Джон ходил в начальную школу «Давдейл», где быстро снискал славу одного из главных забияк. Наряду с обычными мальчишескими шалостями наподобие поездок на трамвае без билета он совершал и куда более серьезные проступки — воровал в магазинах, бил фонари на улицах, пугал людей ночными телефонными звонками. В ленноновскую шайку входили его однокашники Пит Шоттон и Найджел Уолли. А дома он продолжал оставаться прежним послушным Джоном, так что Мими долгое время не догадывалась о его двойной жизни.

В 1952 году, в соответствии с возрастом, 11-летний Леннон перешел в другое учебное заведение — «Куорри Бэнк Хай скул». Несмотря на то что эта школа работала всего 30 лет, она выглядела чопорно-старомодной. «Все учителя чинно шествовали в мрачных черных мантиях, а мальчики должны были носить школьный галстук и специальные черные нашивки с эмблемой «Куорри Бэнк»: красная голова оленя с золотыми рогами и девиз на латыни — «Ex hoc metallo virtutem» («Из грубого металла выковываем совершенство»)», — вспоминал Пит Шоттон, перешедший вместе с другом в «Куорри».

На новом месте Джон повел себя так же, как на старом: «Я посмотрел на эти сотни ребят и подумал: “Черт подери, я должен передраться с каждым в отдельности и со всеми вместе, как в “Давдейле”. Там-то я, наконец, добился своего… Я был агрессивен, потому что жаждал популярности… Я хотел, чтобы все исполняли мои приказы, смеялись над моими шутками и считали меня главным». В краткий срок он добился своего: одноклассники либо не любили его, либо боялись, либо и то и другое вместе. Но никто не мог отказать ему в уме и остроумии, хотя подчас жестоком и бесчеловечном. «Я не строил планы на будущее, не готовился к экзаменам, — вспоминал Джон. — Я ничего не откладывал на черный день, на это я был не способен. Поэтому родители других мальчишек говорили обо мне: “Держись от него подальше”. Они знали, каков я на самом деле. Эти родители чуяли во мне смутьяна, догадывались, что я не подчиняюсь правилам и дурно влияю на их детей, что я и делал».

Агрессивностью Джон пытался замаскировать неуверенность и отчаянное желание славы. Одинокий и лишенный любви, он пытался обратить на себя внимание всеми возможными способами — творчеством, юмором, физической силой. Но его постоянно ставили на место, старались «приземлить», рассказать о том, что его будущее — удел провинциального обладателя «нормальной» профессии. На этой почве начались постоянные ссоры с теткой. «Она всегда хотела, чтобы я стал регбистом или фармацевтом. А я писал стихи и пел с тех пор, как поселился у нее. Я постоянно спорил с ней и твердил: “Послушай, я художник, не приставай ко мне со всякой математикой. Даже не пытайся сделать из меня фармацевта или ветеринара — на такое я не способен”. Я часто повторял: “Не трогай мои бумаги”. Однажды, когда мне было четырнадцать лет, я вернулся домой и обнаружил, что она перерыла все мои вещи и выбросила все стихи. И я сказал: “Когда я стану знаменитым, ты еще пожалеешь о том, что натворила”».

Учителя, если и пытались «выковать совершенство» из Леннона, очень скоро махнули на него рукой. Школьный журнал пестрел записями о наказаниях за смех и выкрики во время уроков, а то и за драки в классе. Очень скоро Мими начала попросту вздрагивать каждый раз, когда в «Мендипсе» звонил телефон — это означало очередную жалобу из школы на племянника. Она пыталась воздействовать на него, но никакие строгости не помогали: Джон лишь больше замыкался в себе и становился еще непокорнее. На него мог повлиять дядя, Джордж Смит, но в июне 1955 года он внезапно скончался. Мими не знала, что к этому времени Джон снова начал общаться с Джулией, и это общение — фактически новое знакомство с родной матерью — быстро стало для него отдушиной.

Джулия, которой тогда было чуть за сорок, продолжала жить с официантом Джоном Дайкинсом, и их образ жизни был намного привлекательнее для подростка, чем общество любящей, но строгой тетки. В доме Дайкинсов на Бломфилд-роуд, 1, постоянно работал патефон, слышался смех, а Джулия, всегда тщательно одетая и накрашенная, беззаботно напевала что-то. Когда Джон и его приятели жаловались ей на проблемы в школе, она беспечно отвечала: «Да забудьте вы». Джулия обладала таким же абсурдным чувством юмора, как и ее сын, так же любила шокировать обывателей. Джон и его одноклассники обожали Джулию. По-дружески относился к ним и ее гражданский муж Дайкинс — именно он купил Джону его первые цветастые рубашки, а когда тот подрос, нередко составлял ему компанию за пивом. В доме матери юношеский протест Леннона против всего обыденного, против рутины и скуки пошел в рост, именно там Джон понял, что не все взрослые обязаны быть такими же, как Мими и школьные учителя — зашоренными и застегнутыми на все пуговицы. А еще именно в доме матери он впервые услышал по радио принципиально новую музыку, которая только-только начала завоевывать мир, — рок-н-ролл.

Эстрада начала 1950-х была бесконечно далекой от подросткового мира. Она делалась в профессиональных студиях респектабельными певцами и певицами, чье творчество было рассчитано на старшую аудиторию — тех, у кого были деньги на приобретение пластинок и посещение концертов. Появившийся в середине десятилетия американский рок-н-ролл поломал этот канон: это была музыка для молодых, тех, кто противопоставлял себя миру взрослых. Пионером рок-н-ролла стал певец Билл Хейли, чья группа «Билл Хейли энд хиз Кометс» возглавила хит-парады 1954 года с песней «Rock Around The Clock».

В Британии рок упал на хорошо подготовленную почву. К середине десятилетия в стране подросло целое поколение молодых людей, которых называли «тедди-боями» (впервые термин появился в газете в сентябре 1953-го), как правило, выходцев из рабочих, вызывающе одетых и причесанных, объединенных в хулиганские группировки. Именно для них ранний рок стал «своей» музыкой. Оценила ее и Джулия Леннон — как вспоминал ее сын, когда по радио передавали Билла Хейли, «мать начинала танцевать, ей нравилась эта музыка». Но его самого Хейли никак не затронул. Перелом произошел только с появлением нового кумира публики — Элвиса Пресли.

«С Элвисом Пресли меня познакомил мой приятель Дон Битти, — вспоминал Джон. — Он показал мне номер “Нью Мюзикл Экспресс” и заявил, что он великий. Речь шла о песне “Heartbreak Hotel”. Я решил, что ее название звучит фальшиво. <…> А потом, когда я услышал эту песню, я забыл о том, как относился к ней раньше… Пресли и вправду оказался удивительным».

В краткий срок Элвис, этот вихляющий бедрами красавец с набриолиненным коком, стал для Джона настоящей путеводной звездой. «Я поклонник Элвиса, потому что именно Элвис вытащил меня из Ливерпуля, — признавался Леннон в 1975-м. — Как только я услышал его и проникся его песнями, они стали для меня самой жизнью. Я не думал ни о чем, кроме рок-н-ролла, если не считать секса, еды и денег, хотя на самом деле все это одно и то же». Он до дыр заслушал дебютный альбом Пресли, обожал все его песни — и медленный блюз «Heartbreak Hotel», и драйвовые рок-н-роллы «Вlue Suede Shoes», «That’s All Right Mama», «Jailhouse Rock», «All Shook Up».

Помимо Элвиса, в жизни Леннона быстро возникла целая плеяда других ранних героев рока, пластинки с их записями оперативно попадали в Ливерпуль вместе с моряками торгового флота. Он полюбил и белых рок-н-ролльщиков — автора «Blue Suede Shoes» Карла Перкинса, прославившегося благодаря «Be Bop A Lula» Джина Винсента, Эдди Кокрэна, бешеного пианиста Джерри Ли Льюиса, — и негров: поражавшего своим кричащим фальцетным вокалом Литтл Ричарда и великолепного гитариста Чака Берри. Теплые чувства к раннему року 1950-х Леннон сохранил на всю жизнь — в фильме «Get Back» можно увидеть, с какой страстью и радостью исполняет Джон в 1969 году рок-н-ролльные стандарты, в том числе «Blue Suede Shoes». А в 1975-м он записал альбом кавер-версий любимых классических рок-хитов. «Когда я слышу рок, хороший рок класса Чака Берри, я просто теряю голову и забываю обо всем на свете, — признавался Леннон. — Пусть наступит конец света, лишь бы играл рок-н-ролл. Это моя болезнь».

Сам Джон осваивал музыку постепенно и самоучкой. Мими хотела, чтобы он играл на пианино или на скрипке, «но он ни в какую не соглашался. Все, что было связано с “уроками”, отвращало его. Он хотел немедленных результатов, не требующих никаких усилий». Вокальные способности Леннон впервые продемонстрировал в хоре церкви Святого Петра, но там он постоянно устраивал клоунаду, и в конце концов ему просто запретили там появляться. Еще в раннем детстве он выучился играть на аккордеоне, потом на губной гармошке, которую ему подарил кондуктор автобуса, в 1956-м Джулия показала ему несколько аккордов на банджо, а в марте 1957-го она же заказала сыну акустическую гитару «Гэллтон Чемпион» за десять фунтов стерлингов. (В 1999-м она была продана на аукционе за 140 тысяч фунтов.) Какое-то время Джон пробовал играть, потом бросил, но снова вернулся к занятиям и с грехом пополам все же освоил инструмент. Первой песней, которую он выучил, была «Ain’t That A Shamе» Фэтса Домино (в 1975 году Джон записал ее кавер-версию). С тех пор как у него появилась гитара, Леннон забросил все остальные занятия, и Мими, поняв, что племянника от музыки не отвадить, разрешила ему бренчать на террасе перед домом. При этом она не упускала возможности бросить: «Гитара — это хорошо как хобби, Джон, но на жизнь с ней ты не заработаешь».

Но как ни восхищались английские ребята американскими рок-певцами, они оставались для них недосягаемыми звездами, и никто даже не мечтал о том, чтобы оказаться на их месте. А вот англичанин Лонни Донеган был «своим» — не только по происхождению, но и потому, что исполняемая им музыка скиффл была значительно проще в исполнении. Скиффл представлял собой адаптированный к уху англичан быстрый фолк-блюз, под который можно было танцевать, и исполнялся на гитарах, ударных и всевозможных подсобных инструментах, наподобие баса, сделанного из деревянного ящика и веревок, и стиральной доски. В ноябре 1956 года Лонни Донеган выступил с концертом в Ливерпуле, и после этого выступления в городе начали как грибы плодиться самодеятельные скиффл-группы. Впервые в истории музыки ею начали заниматься не профессионалы, умевшие читать ноты, а кто угодно, причем массово.

Джон тоже не остался в стороне от общего поветрия. Правда, идея собрать группу пришла в голову не ему, а его соученику по «Куорри» Джорджу Ли, который в итоге в команду не попал. В марте 1957 года группу назвали «Блэкджэкс», однако через неделю переименовали в «Куорримен», что можно перевести и как «Каменотесы», и как «Люди из школы Куорри». Эрик Гриффитс играл на гитаре, Пит Шоттон — на стиральной доске, Колин Хэнтон — на ударных, Род Дэвис — на банджо. В мае в группу вошел также Айвен Вон, который учился не в «Куорри», а в другой городской школе, Ливерпульском институте. Сам Джон взял на себя роль вокалиста и ритм-гитариста. Выступали они изредка, на танцах, и главным образом бесплатно. Молодую группу во всем поддерживала Джулия Леннон: она помогала музыкантам настраивать гитары и купила им концертные рубашки.

В начале июля 1957 года Джон провалил в школе экзамены уровня «О» (ordinary, то есть обычный), но его это нисколько не озаботило. Вместе с Найджелом Уолли он даже зарегистрировался в управлении торгового флота, чтобы стать стюардом на судне. Но мысль о том, что племянник может повторить судьбу непутевого Фреда Леннона, ужасала тетю Мими, и на приеме у директора «Куорри» она добилась того, чтобы Джон поступил в местный художественный колледж. Директор «Куорри» снабдил его рекомендательным письмом к начальству колледжа, а Мими оплатила год его учебы. Стипендии ему не полагалось до достижения 18-летнего возраста, и все деньги, на которые он мог рассчитывать, — это еженедельные 30 шиллингов от тетки.

Между тем 6 июля 1957 года, за несколько дней до окончания Ленноном школы, в истории «Куорримен» произошло событие, определившее все дальнейшие. На выступление группы на празднике в честь Королевы Роз у церкви Сент-Питер пришел соученик Айвена Вона по Ливерпульскому институту. Раньше он уже не раз видел Джона Леннона, когда ехал в автобусе, и старался не привлекать к себе внимание, чтобы не нарваться на драку. Но как музыканта он оценивал его впервые. Этого паренька, которому лишь недавно исполнилось 15, звали Пол Маккартни.

Джеймс Пол Маккартни родился 18 июня 1942 года в Уолтонской больнице, в которой его мать работала медсестрой. Корни семьи Маккартни, как и Леннонов, уходили в Ирландию, но в Британию они переселились раньше — там родился прадед Пола, Джеймс-младший, ставший впоследствии маляром. Дед Пола Джозеф родился в 1866-м, отец, Джеймс, — в 1902-м. Он рано оставил школу и начал работать коммивояжером в компании, торговавшей хлопком. В апреле 1941 года Джим, как его обычно звали, обвенчался с 31-летней Мэри-Патрисией Моуин, тоже имевшей ирландские корни. Родившегося у них сына крестили по католическому обряду, но отец и мать не занимались религиозным воспитанием мальчика. В 1944-м у супругов родился еще один сын, Майкл. Маккартни часто переезжали, пока в 1955 году не поселились в районе Аллертон, на Фортлин-роуд, 20, всего в двух милях от Менлав-авеню.

Быт семьи был скромным: мать работала акушеркой по вызову, отец тянул лямку на хлопковой бирже за шесть фунтов стерлингов в неделю. Тем не менее Джим Маккартни не был чужд искусства — в молодости он играл на трубе и фортепиано, даже выступал с небольшим джазовым оркестром. Дома стояло пианино, и первые мелодии Пол услышал именно от отца. Родители мечтали увидеть сына «приличным» человеком, поэтому прививали ему любовь к чтению, ставили произношение, избавляя от грубого скауса, внушали мысли о необходимости самообразования. В атмосфере любящей и трудолюбивой семьи рано сформировались черты характера Маккартни — доброжелательность, коммуникабельность, настойчивость, интерес ко всему новому, широта взглядов, дипломатичность. Так же рано проснулось и честолюбивое желание вырваться из размеренного, скудного мира английской провинции, прославиться, разбогатеть, не повторить судьбу смирившегося с жизнью отца.

В 1947—1954 годах Пол учился в начальной школе «Стоктон Вуд Роуд», а в 1954-м перешел в Ливерпульский институт. В обеих школах он имел репутацию прекрасного ученика, отлично писал сочинения, хотя при этом умудрялся лениться и вообще не очень понимал, зачем нужен аттестат. А потом в родительское воспитание стала властно вторгаться улица. «Я мечтал только о женщинах, деньгах и одежде, — вспоминал Маккартни. — Я немного подворовывал, ну, например, курево. Мы заходили в пустые магазины и, выждав, когда хозяин отлучится в жилую часть помещения, хватали все, что попадется. В течение многих лет мечтой моей жизни было заполучить 100 фунтов. Мне казалось, что с такими деньгами дом, гитара и машина мне обеспечены. Так что, если бы у меня оказались деньги, я, наверное, покатился бы по наклонной».

К счастью, на 14-летие отец сделал сыну судьбоносный подарок — преподнес ему трубу, весьма модную в то время. Пол освоил на ней пару мелодий, но вскоре сообразил, что не может одновременно петь и играть, поэтому заинтересовался гитарой. Первые аккорды на своей гитаре ему показал одноклассник Йен Джеймс (в 2006 году эта гитара была выставлена на аукционе за 100 тысяч фунтов). А в сентябре 1956 года в автобусе Пол познакомился с еще одним обладателем гитары — Джорджем Харрисоном. Он был на год младше Пола, поэтому тот посматривал на него свысока. Но оба учились в Ливерпульском институте, обладали схожим чувством юмора, любили одну и ту же музыку — рок-н-ролл — и скоро сдружились.

31 октября 1956 года произошла трагедия — от рака груди скончалась Мэри Маккартни. Смерть матери стала для семьи страшным ударом, Пол долго плакал и молился о том, чтобы мать вернулась. «Дурацкие молитвы, знаете, такие: “Если она вернется к нам, я буду всегда очень-очень хорошим”. Я подумал, какая глупость вся эта религия. Молишься, молишься, и все бесполезно, ничего не сбывается, — как раз тогда, когда больше всего в этом нуждаешься». Джим Маккартни сумел взять себя в руки и целиком посвятил себя сыновьям. Домашние обязанности распределили на всех, Пол научился готовить, топить печь и заниматься уборкой. Но именно смерть матери сделала его увлечение музыкой судьбоносным. «Все это началось сразу после смерти матери, — вспоминал его брат Майкл. — Одержимость. Одержимость стала его спутником на всю жизнь. Потерял мать и нашел гитару? Не знаю. Может быть, в тот момент это помогло ему отключиться».

Через два дня после похорон матери, 5 ноября, Пол смотрел в ливерпульском зале «Эмпайр» концерт Лонни Донегана и после этого окончательно решил, что ему нужна собственная гитара. Спросив разрешения у отца, он обменял подаренную им трубу на немецкую гитару «Фрамус Зенит 17». Правда, Пол был левшой, и ему пришлось переставлять струны. Но он упорно занимался, постоянно обмениваясь знаниями с Джеймсом и Харрисоном, и вскоре освоил инструмент на более высоком уровне, чем многие ровесники. Более того, он начал сам сочинять песни — первая называлась «I Lost My Little Girl». А потом услышал от Айвена Вона о неплохой группе, которая собирается выступить на празднике Королевы Роз…

В тот день, 6 июля 1957 года, «Куорримен» работали дважды, с 16:15. и с 17:45. До этого их возили по городу в кузове грузовика (фотоснимки, запечатлевшие группу во время этой поездки, были найдены лишь в 2009 году). Облаченный в стильный белый пиджак Пол внимательно смотрел первый концерт. «Я обратил свое внимание на парня в клетчатой рубашке, хладнокровного вида со светлыми вьющимися волосами… Это был Джонни Леннон. Джон играл на гитаре — соло, как на банджо, с типичными для банджо аккордами; видно, ничего другого он не умел. Остальные вообще ничего не понимали, бренчали как попало, и все. Они исполняли такие вещи, как “Maggie May”, слегка изменив слова. Джон сам их придумал, потому что не знал настоящих». Во время концерта Леннон, увидев среди зрителей ошарашенную тетю Мими, ехидно сымпровизировал со сцены что-то в духе «О, а вот и Мими, Мими идет сюда по дорожке!» Еще утром они с теткой сильно повздорили по поводу его внешнего вида.

После того как ребята перенесли оборудование в церковный клуб, где им предстояло второе выступление, Айвен Вон представил Пола Джону. Маккартни, как он вспоминал, «поболтал, похвастался немного, затем попросил гитару и, показав участникам группы, как ее следует настраивать, спел им пару песен, которые знал». На самом деле он устроил целый концерт, исполнив на гитаре и «Whole Lotta Shakin’ Goin’ On» Джерри Ли Льюиса, и «Tutti Frutti» и «Long Tall Sally» Литтл Ричарда, и «Be Bop A Lula» Джина Винсента, и «Twenty Flight Rock» Эдди Кокрэна. Участники «Куорримен» были потрясены — этот юный, слегка полноватый в то время стиляга с детским личиком, как бы удивленно приподнятыми бровями и коком а-ля Элвис не только знал массу аккордов, о существовании которых они и не подозревали, не только умел петь фальцетом, как Литтл Ричард, но и знал тексты всех этих песен!..

Во время знакомства Леннон стоял за спиной Маккартни, чем немало его нервировал. «Потом он сказал, что “Twenty Flight Rock” — его любимая вещь. И я понял, что это настоящий знаток. Он только что выпил несколько банок пива. Ему было шестнадцать, а мне всего четырнадцать! [Полу исполнилось 15 три недели назад. — В. Б.] Настоящий взрослый мужчина».

Леннон мгновенно оценил потенциал нового знакомого: «“Twenty Flight Rock” в исполнении Пола жутко на меня подействовал. Он явно умел играть на гитаре. Я сказал себе: а ведь он не хуже меня. До сих пор я был королем. А если я его возьму, что будет? Если брать его, — рассуждал я, — придется держать парнишку в узде. Но он был так хорош, что взять его стоило… Да еще и вылитый Элвис! Мне он годился по всем статьям». Так решение было принято.

Но в «Куорримен» Пол очутился все же далеко не сразу. Джон с Эриком Гриффитсом еще пару недель приходили к нему домой, и Маккартни демонстрировал им свои возможности, все больше и больше впечатляя новых знакомых. А предложение войти в группу Пол получил от Пита Шоттона. Оба встретились на улице, когда ехали на велосипедах. «Слушай, мы тут с Джоном поговорили и подумали, что ты, может быть, хочешь войти в нашу группу?» — остановившись, спросил Пит. Примерно с минуту Пол обдумывал (или делал вид, что обдумывает) предложение, затем, пожав плечами, сказал: «Ладно, хорошо» — и покатил дальше. Концертный дебют с новым составом прошел 18 октября 1957 года.

К этому времени Леннон уже начал заниматься в художественном колледже. Конечно, «заниматься» сказано очень громко — как и в школе, он быстро зарекомендовал себя как худший студент на потоке. В то время как его однокурсники прилежно корпели над заданиями педагогов, Джон отпускал язвительные шуточки, рисовал что в голову придет, чаще всего — шаржи на тех, кто вокруг, а то и просто срывал занятия идиотскими выходками. В коллектив он не вписывался: если основная масса студентов-художников выглядела подчеркнуто «богемно», он продолжал одеваться в стиле «тедди-бой», и его длинное твидовое пальто, остроносые ботинки и набриолиненные, зачесанные назад волосы вызывали у ровесников насмешки и отторжение. «Ему требовалось немало мужества, чтобы выглядеть таким посмешищем», — вспоминала его однокурсница Энн Мэйсон. Музыкальные вкусы Джона с вкусами его однокашников тоже не совпадали: студенты предпочитали джаз, который на рубеже 1950-х и 1960-х годов снова вошел в моду; рок-н-ролл казался им слишком громким, грубым, «пролетарским» и вообще устаревшим. А преподаватели не видели в Ленноне ничего особенного, считая его чувство пропорции и перспективы просто «ненормальными». Чем дальше, тем больше Джон пропускал занятия, отставая по всем предметам. Он вырвался из ненавистной школы, надеясь на долгожданную свободу, но никакой свободы в колледже не обнаружил. И замкнулся на группе, которая понемногу становилась всей его жизнью.

По-настоящему близким человеком в колледже для Леннона стал только Стюарт Сатклифф, с которым он познакомился в популярной студенческой пивной «Йе Крэк». Стюарт родился 23 июня 1940 года в Эдинбурге в семье офицера флота, но вырос в Ливерпуле. Он с детства увлекался живописью, и для него художественный колледж был вполне естественным местом учебы. Преподаватели считали Сатклиффа одним из наиболее талантливых и перспективных студентов. Не меньшим авторитетом он пользовался и у соучеников, поскольку слыл одним из главных модников колледжа — носил цветные рубашки, узкие джинсы и темные очки, внешне напоминая кинокумира тех лет Джеймса Дина.

Общего у Джона и Стю, казалось бы, не было ничего. Сатклифф — утонченный интеллектуал, знаток живописи и современной литературы, подающий большие надежды художник; Леннон — щеголяющий своим изгойством грубиян, единственным достижением которого было наличие группы. Но противоположности сошлись. Оба впечатляли друг друга своей творческой свободой, выражавшейся совершенно по-разному. Стю восхищался «рок-н-ролльностью» Джона, а Джон — образом «проклятого художника», который сознательно творил Стю. Оба не пытались подчинить другого своей дружбой, а взаимно обогащались ею.

Если знакомство с Сатклиффом заставило Леннона пристальнее вглядеться в себя как в потенциального «артиста» в широком смысле слова, то появление в «Куорримен» Маккартни подстегнуло его как музыканта. Поначалу Джон относился к Полу несколько свысока, как старший к младшему, и не намеревался уступать лидерство в своей группе. Но он быстро понял, что гораздо выгоднее установить с новичком равноправные отношения. Несмотря на то, что характеры Леннона и Маккартни выглядели абсолютно разными, вскоре они по-настоящему сдружились и начали как бы уравновешивать друг друга. Пол активно делился с Джоном всем, что знал — аккордами и пластинками, Джон убеждал его чаще использовать в пении приемы, заимствованные у Литтл Ричарда. У новых друзей было и много общего: оба фанатично любили рок-н-ролл, были легкими на подъем и юморными ребятами.

Пол сказал Джону, что пробует писать собственные песни, сыграл те, что уже были готовы, — «Thinking Of Linking» и подобранную на фортепиано старомодную «When I’m Sixty Four», которая через десять лет станет песней «Битлз». На Джона это произвело огромное впечатление. Значит, песни можно сочинять самому!.. «Писать я начал после того, как Пол сыграл свою собственную песню», — признавался он позже. Первой попыткой стала «Calypso Rock», затем появилась «Hello, Little Girl». А потом Леннон и Маккартни начали сочинять и вместе. Одной из первых совместных песен стала «One After 909» — подражание американским рок-н-роллам на «железнодорожную» тему. Она была записана в марте 1963 года вместе с материалом для первого альбома «Битлз», но не вошла в него, долго лежала «в запасниках» и была заново записана только в 1969-м во время сессий «Get Back», чтобы попасть потом в последний альбом «Битлз»…

«Мы писали песни вдвоем, — вспоминал Пол. — Я записывал их в школьной тетради и всегда подписывал вверху: “Подлинное произведение Леннона и Маккартни”. Эта надпись красовалась на каждой странице. В тетрадь я заносил только слова и аккорды. Нам приходилось запоминать мелодии, в том числе и аккомпанемент, потому что я не знал, как их записать. Кассет тогда не было, у нас не хватало денег на магнитофон “Грюндиг”. Чтобы пользоваться такой техникой, надо было иметь знакомых, у которых она есть. У нас был такой знакомый, но мы редко записывали песни на его магнитофон — в то время собственные творения не настолько интересовали нас. Главной задачей было запомнить написанные песни…

Мы учились вместе, постепенно песни становились все лучше; большинство вещей, которые мы называли своей “первой сотней” (на самом деле песен было около пятисот — в то время мы лезли вон из кожи, чтобы нас хоть кто-нибудь заметил), написаны в моем доме на Фортлин-роуд».

Маккартни часто бывал и на Менлав-авеню, но, как вспоминал Пит Шоттон, «обаяние и хорошие манеры Пола не смогли произвести должного впечатления на тетушку Мими, которая нередко захлопывала перед его носом дверь, особенно в тех случаях, когда Джон не мог справиться с ней. По ее мнению, Пол был единственным и главным виновником «пагубного пристрастия Джона к гитарам и рок-н-роллу». То же самое испытывал и Джим Маккартни по отношению к Леннону. «Сынок, он втянет тебя в неприятную историю», — неодобрительно говорил отец Полу. После посиделок у Пола приятели тщательно проветривали комнату, чтобы Джим не почувствовал запах табака. Спокойно они могли себя чувствовать только дома у Джулии Леннон — та продолжала во всем поддерживать сына и была большой поклонницей «Куорримен». В случае ссоры с Мими, что теперь случалось нередко, Джон оставался ночевать у матери.

Влившись в группу и осмотревшись, Маккартни начал предпринимать шаги по ее улучшению. Выражалось это в том, что он не давал спокойно жить другим участникам — упрекал менеджера группы Найджела Уолли в том, что тот добивается для «Куорримен» не таких высоких гонораров, как мог бы, наставлял Колина Хэнтона, как нужно играть на ударных. Джон не препятствовал этому — он и сам чувствовал, что остальные ребята группы «не тянут», что пора переходить от скиффла к року, от любительщины — хотя бы к полупрофессионализму. В течение 1957—1958 годов от прежнего состава группы остались лишь барабанщик да гитарист Эрик Гриффитс. Но группе был нужен и соло-гитарист. Сначала на эту роль претендовал Пол, но на первом же концерте он слишком разволновался, «смазал» соло и понял, что эта роль не для него. Поэтому он предложил Джону прослушать своего приятеля по Ливерпульскому институту — Джорджа Харрисона.

Прослушивание состоялось поздним вечером 6 февраля 1958-го на втором этаже пустого автобуса. Джордж безукоризненно сыграл инструментал «Raunchy» американской группы «Венчурз» и сильно впечатлил Леннона своей техникой, а также самой гитарой — золотистым «Хофнером Президентом» за тридцать две гинеи. Но решение о том, принять его в группу или нет, было нелегким. Леннон вспоминал: «Джордж выглядел еще младше, чем Пол, а Полу, с его детской мордашкой, на вид можно было дать лет десять. Это было уже слишком. Джордж казался совсем ребенком». Полу Джордж тоже казался малышом: «Мне было пятнадцать, а Джону почти семнадцать. В то время эта разница казалась огромной. Мы хотели, чтобы нас считали взрослыми, и нас беспокоило то, что Джордж выглядит слишком молодо. Мы думали: «Он еще не бреется… Как бы сделать так, чтобы он выглядел постарше?» Правда, на первом совместном снимке Джона, Пола и Джорджа, сделанном 8 марта 1958 года (он же — первое цветное фото будущих «Битлз»), больше всех «по-детски» выглядит как раз-таки Пол.

Харрисон входил в «Куорримен» постепенно. Он постоянно сидел на репетициях, ходил на концерты, при случае подменяя Гриффитса, и просто шатался повсюду вместе с Джоном и Полом, становясь необходимой принадлежностью их компании. «Джон произвел на меня сильное впечатление, более сильное, чем Пол, — вспоминал Харрисон. — Я влюбился в его джинсы, фиолетовые рубашки и баки… Джон ехидничал, язвил, все время подкалывал, но я не обращал внимания или платил ему тем же, и это срабатывало… Не знаю, какие чувства к нему я испытывал, когда мы познакомились; я просто считал его неплохим парнем. В том возрасте мне хотелось заниматься только музыкой. Думаю, я сразу подружился бы с каждым, кто умел петь или играть».

Джордж Харрисон, самый младший по возрасту битл, родился 24 февраля 1943 года. Сам Джордж считал, что родился 25-го, в 12:10., именно эта дата стоит в его свидетельстве о рождении, отмечалась в семье и до сих пор считается официальной, однако в действительности он появился на свет в 23:42 24 февраля. И он же мог похвастаться самым благородным происхождением из участников группы — его генеалогию по материнской линии можно проследить до XIII столетия, когда его предки-рыцари, выходцы из Нормандии, поселились на ирландском побережье. Со временем они обеднели и превратились в мелких фермеров-арендаторов, выбивавшихся из сил, чтобы прокормить семьи. Дед Джорджа по материнской линии, Джон Френч, родившийся в 1870 году, переехал из Ирландии в Ливерпуль, где устроился в городскую полицию, а после увольнения в 1919-м работал извозчиком и фонарщиком.

Семья Харрисон была большой и дружной. Отец, Гарольд, служил в торговом флоте, но давно ушел с него и работал водителем автобуса, мать, Луиза, воспитывала детей — Луизу, Гарри и Питера. Джордж был самым младшим. Жили на Арнолд-гроув, 12, в двухэтажном четырехкомнатном доме без электричества и с туалетом во дворе, а позже переехали в район Спик, в новый муниципальный дом на Аптон-грин, 25.

Учился Харрисон в школе «Давдейл», той же, что и Джон, а потом перешел в Ливерпульский институт, где был на класс младше Пола. В характере Джорджа причудливо уживались противоположные черты: с одной стороны, он был доброжелательным, рассудительным и спокойным, с другой — бунтарем. Даже бо`льшим, нежели Леннон. Внешне это выражалось в его нарядах — в школе Джордж имел славу одного из главных стиляг. Когда Мими впервые увидела Харрисона, то пришла в ужас от его черной спортивной куртки, черного жилета и черных брюк. Кроме того, ее страшно раздражало то, что Джордж говорит на скаусе, вульгарном языке городских низов. Но к тому времени Джон уже начал обращаться с теткой пренебрежительно, а то и откровенно грубо, и чаще всего бросал в ответ что-то вроде «Заткнись, Мими».

Музыкой Харрисон увлекся после того, как услышал привезенную отцом блюзовую пластинку Джимми Роджерса. О собственной гитаре он начал мечтать, когда лежал в больнице с нефритом. Деньги на первый инструмент — три фунта десять шиллингов — дала ему мать. Гитара была голландской по происхождению, марки «Эгмонд Толедо» (сейчас ее можно увидеть в ливерпульском музее «Битлз»). В феврале 1958 года ее сменил «Хофнер Президент», который на фоне гитар Джона и Пола выглядел неслыханной роскошью.

Первые аккорды мальчику показал бывший сослуживец отца Лен Хоутон. Поначалу у Джорджа ничего не выходило, но мать неизменно поощряла его: «Выйдет, сынок, выйдет, имей терпение». «И он не бросал, брался за гитару снова и снова, разбивая в кровь пальцы, — вспоминала Луиза Харрисон. — “Выйдет, сынок, выйдет”, — повторяла я Джорджу. Он занимался до двух или трех часов ночи, а я сидела и слушала. И каждый раз, когда он говорил мне: “У меня никогда ничего не выйдет”, я ему отвечала: “Ты добьешься, сынок, добьешься”. Честно говоря, даже не понимаю, почему я так его поддерживала. Наверное, потому что он хотел, и этого было для меня достаточно. Должно быть, я крепко запомнила, как много всего хотела в детстве и как никто никогда не поощрял меня. Поэтому, когда к Джорджу пришло это увлечение, я помогала ему изо всех сил».

Как и будущие одногруппники, Джордж «заболел» рок-н-роллом после песни Элвиса «Heartbreak Hotel», а осенью 1956 года, сходив на концерт Лонни Донегана, поддался общей скиффл-лихорадке и в феврале 1957-го создал собственное трио «Ребелз» с братом Питером и Артуром Келли — то есть из всех будущих «Битлз» собственный коллектив первым основал именно Харрисон. К этому времени он уже был дружен с Полом Маккартни и во многом повлиял на него как на гитариста. «Мы с Полом играли для себя, слушали друг друга и перенимали у ребят все, что те умели делать лучше нас», — вспоминал Джордж.

В конце концов Джон пришел к выводу, что Харрисон нужен «Куорримен» на постоянной основе, и гитаристов в группе стало трое. Несмотря на разницу в возрасте, ребята сблизились, дали друг другу прозвища Ленни, Макка и Хазза, ходили вместе в кино и забегаловки, обменивались пластинками, короче — тусовались. В отличие от стандарта той эпохи «Солист-звезда + аккомпанирующий ансамбль», у «Куорримен» уже тогда не было ярко выраженного лидера на сцене: часть песен исполнял Леннон, часть — Маккартни, чуть позже петь начал и Харрисон. Но негласным лидером группы все еще оставался Джон. Эта градация существовала и в «Битлз», причем довольно долго: когда в 1965 году Джон мимоходом похвалил Пола за что-то, тот был польщен и по-настоящему взволнован, несмотря на то, что давно уже был звездой неменьшей, чем Леннон. Что касается Джорджа, то он в силу своего возраста и характера так и остался навсегда «младшим» битлом, к которому и Джон, и Пол относились слегка покровительственно, хотя ценили, уважали и любили его.

К лету 1958 года «Куорримен» созрели для того, чтобы наконец увековечить свое звучание на пластинке. В Ливерпуле это можно было сделать в домашней студии Перси Филлипса, находившейся на Кенсингтон-роуд. Для записи на стороне «А» выбрали хит одного из главных кумиров юных музыкантов — «That’ll Be The Day» американского певца Бадди Холли, на концерте которого в Ливерпуле Джон и Пол побывали 20 марта. Блестящая, хотя и очень короткая карьера Холли стартовала в самом конце 1957 года. Благодаря тому, что Холли носил на сцене очки, Леннон перестал стесняться своего плохого зрения. Очень нравилось всем и название сопровождающей группы Холли — «Крикетс» (в переводе «Сверчки»). Впоследствии кавер-версии нескольких песен Холли вышли в альбомах «Битлз», а Пол Маккартни приобрел права на каталог его творчества. В одном из интервью Пол утверждал, что и писать песни совместно они с Джоном начали именно под впечатлением от того, что Бадди Холли был автором своих песен: «Мы с Джоном начали писать из-за Бадди Холли. Это было похоже на “Вау! Он пишет и сам исполняет”». Словом, из всех звезд раннего рок-н-ролла наибольшее влияние на будущих «Битлз» оказали именно Бадди Холли и его группа.

Для стороны «Б» выбрали песню «In Spite Of All The Danger», которую Пол написал в подражание Элвису Пресли. Но поскольку в ней звучало гитарное соло Джорджа, авторство композиции в первый (и последний) раз обозначили как «Маккартни/Харрисон». Кроме Джона, Пола и Джорджа, в записи участвовали пианист Джон «Дафф» Лоу и ударник Колин Хэнтон. Процесс занял не больше пятнадцати минут и обошелся участникам группы в одиннадцать шиллингов и три пенса. Судьба этого диска оказалась незавидной: он по очереди побыл дома у каждого из участников записи, пока не попал к Джону Лоу и застрял у него… на 23 года. В 1981 году Пол Маккартни выкупил у него эту пластинку за большую сумму. Но только в 1995-м мир услышал первые записи будущих «Битлз» на первом альбоме «Anthology». Еще девять лет спустя оригинальная пластинка, записанная «Куорримен», была оценена в 180 тысяч долларов. Можно себе представить, в каком радостном и возбужденном состоянии возвращались ребята с этого первого в их жизни сеанса звукозаписи. И никто не знал о том, что всего через три дня в жизни Джона произойдет трагедия…

15 июля 1958 года Джулия Леннон была в гостях у сестры. Без двадцати десять вечера она собралась домой, до автобусной остановки ее провожал Найджел Уолли, зашедший узнать, нет ли дома Джона. Они попрощались, и Джулия начала переходить Менлав-авеню, как вдруг раздался шум автомобильного мотора и визг тормозов. «Стэндард-Вангард», за рулем которого был 24-летний полицейский Эрик Клэг, сбил Джулию Леннон на скорости 45 километров в час. Клэг не был пьян, но только начинал учиться водить машину. Удар был такой силы, что Джулию подбросило в воздух. Она погибла мгновенно…

Джон в это время был у Джулии дома, и они с Дайкинсом никак не могли понять, почему ее нет так долго. «В дверях показался легавый и сказал, что произошла автомобильная катастрофа, — вспоминал он. — Все было как в кино. Сначала он спросил меня, кем я ей прихожусь и все такое прочее. А потом он выложил нам, зачем пришел, и мы оцепенели. Это было самое страшное, что случилось со мной за всю мою жизнь. Мы с Джулией только начали наверстывать упущенное время, нам вместе было хорошо, она была самая лучшая на свете. То, что произошло, было отвратительно. Я думал: “Черт, черт, черт! Все к чертовой матери!” Больше я ни перед кем не отвечаю».

Суд оправдал водителя, сбившего Джулию (в 1960-х, по злой иронии судьбы, он будет работать почтальоном и приносить килограммы почты от поклонников в дома «Битлз»). Эта потеря стала самой тяжелой в жизни Леннона. Мать оставила его дважды: сначала в детстве, а потом в юности, как раз тогда, когда их отношения наладились. В какой-то степени понять его в эти дни мог Пол: «Мы с Джоном крепко привязаны друг к другу, потому что и он рано лишился матери. Нам обоим знакома сумятица чувств, с которой нам пришлось справляться, но, поскольку в то время мы были подростками, это далось нам легко. Мы оба понимали, что случилось то, о чем невозможно говорить, зато мы могли смеяться вместе, потому что пережили одно и то же. Ни он, ни я не видели ничего зазорного в том, чтобы посмеяться над этим. Но все вокруг считали иначе. Мы оба были вправе смеяться над смертью, но только делали вид, будто смеемся. Джон прошел через настоящий ад, но молодым свойственно скрывать глубокие переживания. Позднее несколько раз до нас все-таки доходил весь смысл произошедшего. И мы сидели рядом и плакали». Позже оба воплотят боль от ухода матери в песнях: Пол — в одном из наиболее известных хитов «Битлз» «Let It Be», Джон — в куда более интимных «Julia», «Mother» и «My Mummy’s Dead».

Но слезы все-таки были редкостью, гораздо чаще Леннон выражал свои переживания другим образом. Его отношения с теткой испортились окончательно. Слыша, как она кашляет по ночам в комнате, Джон начинал орать через стену: «Молись, жалкая туберкулезница, через десять минут ты сдохнешь!» Он срывал зло на однокурсниках и случайных людях, постоянно нарывался на драки и беспробудно пил, клянча деньги на выпивку у завсегдатаев ливерпульских баров, а напившись, громил телефонные будки на улицах или измывался над теми, кто не мог ему ответить. По-видимому, Леннона с детства преследовал какой-то бессознательный страх перед физическим увечьем, потому что особенно жестоко он преследовал инвалидов и, по свидетельству однокурсников, постоянно карикатурно изображал паралитиков и калек. Но этот страх одновременно был для Джона и притягателен, иначе его любимым жанром в графике не были бы бесчисленные изображения отталкивающих уродцев, словно порожденных больной фантазией.

К счастью для Леннона, именно в этот момент, когда он с наибольшей силой чувствовал свое одиночество, неприкаянность и страх, ему встретился человек, который принимал его таким, каким он был. Однокурсница Джона Синтия Пауэлл была старше его на год, она родилась 10 сентября 1939 года в Блэкпуле в семье среднего класса и была типичной «девушкой-отличницей», тихоней, думавшей только об учебе. Леннона она поначалу просто боялась: «Помню, когда я в первый раз увидела Джона, я подумала: “Фу! Это уж точно не для меня”: его пижонский вид — эта нелепая прическа в стиле “утиный хвост”, узкие брюки-дудочки и старое потертое пальто — был слишком далек от привычного мне образа чистого и опрятного молодого человека. Его едкие замечания и черный злой юмор пугали меня, и, как потом выяснилось, не напрасно: совсем скоро он стал подтрунивать надо мной, обращаясь ко мне “мисс Важность”, “мисс Пауэлл” или посмеиваясь над моим “чересчур” правильным произношением и изысканной одеждой». Но мало-помалу молодые люди все-таки начали общаться. Сблизило их… зрение: как-то раз Джон и Синтия разговорились на эту тему, и выяснилось, что оба плохо видят. Понемногу интерес к Джону перерос у Синтии в симпатию: «Я восхищалась им все больше и больше. Настоящий мужской характер, бунтарь. Забавный до умопомрачения, язвительный юморист, но все равно восхитительный. Меня смешили его шутки и завораживали его дерзкие манеры».

Но на первом курсе у Джона была другая подруга, Телма Пиклз. Отношения с Синтией переросли в нечто большее только в мае 1959 года. Однажды на перемене в колледже Джон сыграл на гитаре песню Джина Винсента «Ain’t She Sweet» («Разве она не красива?»), не сводя глаз с Синтии, и она, поняв, что текст относится к ней, покраснела и выбежала из аудитории. А вскоре между ними начались отношения. По мнению окружающих, более неподходящую пару было трудно себе представить: застенчивая тихоня Син и грубый, вечно нарывающийся на драку стиляга Джон. Но в те, первые месяцы их романа оба были по-настоящему счастливы и упивались друг другом.

В музыке дела продвигались вперед с куда большим скрипом: фактически «Куорримен» начали топтаться на месте. Еще осенью 1958 года благодаря хлопотам Стю Сатклиффа, состоявшего в студенческом комитете, они получили постоянную работу в художественном колледже — играли там во время перерывов, развлекая студентов. В ноябре группа попытала счастья на конкурсе талантов телеведущего Кэрролла Дэвиса, проходившем в Манчестере. Специально для этого конкурса ребята подготовили хиты Бадди Холли «Think It Over» и «Rave On» и даже переименовались в «Джонни энд зэ Мундогз», чтобы соответствовать последним тенденциям моды (в конце 1950-х группы назывались в честь солиста и аккомпанирующего состава: «Бадди Холли энд зэ Крикетс», «Клифф Ричард энд зэ Шэдоуз», «Джонни Кид энд зэ Пайрэтс» и т. п.). Леннона «назначили» фронтменом — вернее, никто не спорил с тем, что он им и является. Поскольку гитара Джона как раз сломалась, нашли выход — он стоял в центре, положив руки на плечи Маккартни и Харрисону, а те аккомпанировали и подпевали ему. Но номер не прошел — «Мундогз» не то что не победили в конкурсе, а даже не были никем замечены. Да и в Ливерпуле у «Куорримен» работы было совсем немного. Не желая «простаивать», Джордж начал играть в «Лес Стюарт Куортет». Начался период «полураспада» группы, но из творческого и житейского тупика, как это часто бывает, помог выбраться случай.

В апреле 1959 года в районе Уэст-Дерби, на Хэйманс-Грин, 8, начались работы по оформлению нового молодежного кафе «Касба». Его устраивала в подвале собственного огромного дома 35-летняя Мона Бест, вдова известного в Ливерпуле спортивного менеджера. За образец она взяла модную лондонскую кофейню «Ту Ай’с». Когда прошел слух о том, что Мона ищет группу для постоянных выступлений в «Касбе», знакомая Харрисона предложила в качестве кандидатуры «Лес Стюарт Куортет». В течение пяти месяцев 1959 года Джордж, а за компанию также Пол и Джон, приводили помещение будущей «Касбы» в надлежащий вид. «Было здорово участвовать в создании кофе-клуба — в то время они пользовались популярностью, — вспоминал Пол. — Всю деревянную отделку подвала сняли, мы покрасили ее и стены в разные цвета. Все мы приложили к этому руку: Джон, Джордж и остальные». Фрагменты оригинальной отделки «Касбы» сохранились до наших дней.

И 24 августа 1959 года новый ливерпульский клуб открылся с участием трех будущих битлов — Джона, Пола и Джорджа. Переманив к себе участника «Лес Стюарт Куортет» Кена Брауна, в тот раз они представляли собой странный квартет гитаристов без ритм-секции — баса и ударных. Но триста посетителей нового клуба остались довольны, и квартет стал постоянной группой «Касбы». Пока они еще сохраняли название «Куорримен», хотя оно уже было неактуальным — со школой «Куорри» их ничего не связывало. Но лучшего придумать они еще не смогли.

Увы, «роман» с кафе «Касба» оказался недолгим — выступили там всего семь раз. В октябре Кен Браун пришел на концерт больным и не играл, но Мона Бест тем не менее заплатила ему полагавшиеся ему 15 шиллингов. Джону, Полу и Джорджу это не понравилось, но Мона твердо дала им понять, что долю Кена они не получат. В итоге группа потеряла Кена и разругалась с Моной. В качестве домашней группы в «Касбе» ее сменил квартет «Блэкджэкс», где на ударных играл сын Моны, начинающий барабанщик Пит Бест.

Так музыкантов снова осталось трое. Они понемногу улучшали материальную базу: в августе, накануне открытия «Касбы», Джордж и Джон почти одновременно обзавелись немецкими электрогитарами «Хоффнер Клаб 40», а в ноябре Джордж за 55 гиней купил себе чехословацкую «Резонет Футураму» — плохую копию американского «Фендера-Стратокастера». Эти покупки совершались с помощью родных — Джону денег дала Мими, а Джорджу мать. Они уже смирились с тем, что их дети не представляют себе жизни без гитар — в Ливерпуле звучание этого инструмента можно было слышать буквально на каждом углу.

К тому времени порт на Мерси уже неприметно превращался в крупнейший музыкальный центр Великобритании. Сотни любительских групп, возникших в городе в 1956—1957 годах на волне увлечения Лонни Донеганом, постепенно переросли скиффл и начали исполнять рок-н-ролл — так, как они его понимали. На родине рока, в США, к концу десятилетия эта музыка приелась, потеряла новизну и лишилась своих ярчайших звезд: Элвис был призван в армию, Бадди Холли в феврале 1959-го погиб в авиакатастрофе, Чак Берри на три года попал в тюрьму, Литтл Ричард во время австралийского турне объявил о том, что становится священником, а Джерри Ли Льюис погубил свою карьеру женитьбой на 13-летней девочке. На смену им формально пришло новое поколение звезд в лице Пола Анки, Фрэнки Авалона, Фабиана, Бобби Ви и Рикки Нелсона, но это был уже коммерциализованный, сглаженный, максимально приспособленный для широкой аудитории рок, в котором не было ни чувственности, ни буйства музыки 1955—1957 годов.

Что касается Великобритании, то там рок был воспринят молодежью не просто как модная новинка, которая завтра сменится другой, а фактически как стиль жизни. В Лондоне рок попытался привить на британскую профессиональную почву продюсер Ларри Парнс, быстро раскрутивший целую обойму звезд, у которых даже псевдонимы были выдержаны в одной стилистике, — Томми Стил, Марти Уайлд, Адам Фэйт, Дики Прайд, Винс Игер, Джонни Джентл, Билли Фьюри, Даффи Пауэр, Лэнс Форчун, Джорджи Фэйм. Они исполняли «приглаженную» версию рок-н-ролла. Наибольшего успеха из этой обоймы музыкантов добился Клифф Ричард, поначалу выступавший в сопровождении инструментальной группы «Шэдоуз» (с лета 1960-го «Шэдоуз» начали самостоятельную и тоже очень успешную карьеру). Но лондонские рокеры не производили особого впечатления на ливерпульскую молодежь, на берегах Мерси предпочитали свой звук — намного более грязный, жесткий и заводной. Ритмичный рок-н-ролл отлично подходил для развлечения посетителей ливерпульских клубов и пабов — грубой, малообразованной публики, рассчитывавшей на выпивку, танцы и быстрое знакомство с девушками. И исполняли его такие же простые ребята — выходцы из ливерпульских низов, перебивавшиеся случайными заработками либо сидевшие на пособии по безработице, старшеклассники или студенты колледжей.

Причем ливерпульцы копировали ранних американских рокеров вовсе не слепо. В порт продолжали ежедневно приходить корабли, экипажи которых поставляли в город свежайшие записи нового поколения заокеанской поп-музыки — негритянских певцов и групп, исполнявших ранний соул. В январе 1959 года в Детройте продюсером Берри Горди была основана фирма звукозаписи «Тамла Рекордс», вскоре переименовавшаяся в «Мотаун». Ее клиентами были чернокожие артисты, исполнявшие чувственные поп-песни на стыке рока, ритм-энд-блюза и баллады. В некотором роде они и стали настоящими «сменщиками» поколения Пресли, вернув в поп-музыку подлинную страсть. В краткий срок «Мотаун» выбросил на рынок целую обойму таких артистов — певца Смоки Робинсона, женские группы «Марвеллетз», «Ширеллз», «Кукиз». Их хиты немедленно включались в репертуары ливерпульских групп, где фактически рождались заново, начинали звучать самостоятельно. Репертуар практически всех этих групп пересекался, бывало такое, что разные команды в одном концерте играли одни и те же хиты. Как вспоминал Маккартни, «мы выбирали малоизвестные песни со вторых сторон синглов, в надежде на то, что другие команды не будут их играть. Это была одна из причин того, что мы с Джоном стали писать свои собственные песни. Не было никакой другой гарантии, что коллеги по сцене не сыграют те же самые песни». Так рождался специфический, присущий только Ливерпулю стиль, вскоре получивший название Mersey beat — ритм с берегов Мерси.

Все это относилось и к участникам «Куорримен». Наибольшее влияние на них после ранних рок-н-роллов и Бадди Холли оказали именно чернокожие певцы и группы раннего соул, и в раннем репертуаре «Битлз» окажется множество песен из их арсенала — «Chains» и «Keep Your Hands Off My Baby» от «Кукиз», «Boys» и «Baby It’s You» от «Ширеллз», «Please Mr.Postman» от «Марвеллетз», «You Really Got A Hold On Me» от Смоки Робинсона, «Devil in Her Heart» от «Донэйз», «Money» от Баррета Стронга. В их исполнении эта музыка триумфально вернется к себе на родину уже в качестве рок-хитов.

В итоге к 1960 году Ливерпуль уже обладал целой обоймой местных команд, имевших внушительные, по нескольку сотен человек, «армии» поклонников. Некоторые из этих групп могли считаться профессиональными, так как их музыканты зарабатывали на жизнь только концертами. Наиболее известными были «Рори Сторм энд зэ Харрикейнз», «Касс энд зэ Кассановаз», «Дерри энд зэ Синиорз», «Кингсайз Тэйлор энд зэ Доминоз», «Джерри энд зэ Пэйсмейкерз». А счет группам второго, третьего и четвертого рядов шел уже на десятки. На этом фоне «Куорримен» были пока что никем — у них не было ни аппаратуры, ни даже своей ритм-секции. Зато были другие козыри: настойчивость, обаяние и, главное, они уже вовсю сочиняли собственные песни, в которых причудливо сочетались элементы рок-н-ролла, соула, баллады, а иногда и британских камеди-шоу. Случай с «Касбой» показал, что им срочно нужна своя резиденция — клуб, в котором они репетировали и работали бы постоянно.

Таким клубом стала открывшаяся в декабре 1959 года на Слэйтер-стрит, на окраине ливерпульского Чайна-тауна «Джакаранда» — маленькая кофейня с пластмассовыми столами и убогим меню, больше напоминавшая зал ожидания на провинциальной станции. Ее клиентами быстро стали студенты художественного колледжа, поскольку он располагался совсем рядом. Джон, Пол и Джордж начали часто бывать в «Джакаранде». Занимались они в основном тем, что пили кофе с гренками за чужой счет, клянчили у приятелей сигареты и ухлестывали за девушками.

Владел «Джакарандой» бизнесмен валлийского происхождения Аллан Уильямс, низенький 30-летний обладатель черной бороды, пронзительного голоса и неутомимо-деятельного темперамента. Роком он интересовался постольку-поскольку — основной группой в «Джакаранде» был карибский квартет «Вест Индиан Стил Бэнд», игравший на распиленных пополам железных бочонках. Так что поначалу Уильямс вовсе не выделял музыкантов из общей массы посетителей, а когда начал их распознавать, отнесся к ним иронически: «Я видел обычную шайку бездельников. И был не одинок в своем мнении. Правда, они были не похожи на других, они были сильными личностями, в чем-то даже неотразимыми, и потом, в них таилось что-то притягательное, что именно, невозможно было объяснить словами». Но мало-помалу Уильямс попал под то самое необъяснимое обаяние молодых музыкантов, о котором говорится в вышеприведенной цитате. Он начал угощать их кофе и бутербродами, слушал их рассказы… и в конце концов предоставил помещение «Джакаранды» для репетиций группы. Сам Уильямс так вспоминал об этом: «Однажды вечером ко мне подошел Джордж Харрисон: “Ты должен нами заняться”. “О’кей, Джордж, я сделаю все, что в моих силах. Но вам, балбесам, нужно работать и работать. Вы должны больше репетировать. Зарубите это себе на носу”. “Все будет, — пообещал Джордж, — ты только организуй для нас что-нибудь подходящее, ладно?” С конца 1959 года я начал организовывать их первые, по-настоящему профессиональные выступления. Днем они упорно репетировали в пустующем подвальчике “Джакаранды”. Время от времени они выбирались наверх на чашку чая. “Ну как, Эл?” “Ужасно, — говаривал я, от души посмеиваясь над их удрученными лицами. — Хуже некуда”». Но ребята занимались упорно, и вскоре посетители «Джака» перестали ворчать по поводу «чертовой какофонии», доносившейся из подвала. «Можно было проследить эти перемены день за днем, — не без гордости вспоминал Уильямс. — Пришло время, когда и я стал находить вкус в их игре. На моих глазах создавался могущественный звук “Битлз”, которому суждено было перевернуть мир. Они сидели кружком в перерыве между репетициями, выклянчивая у меня и обслуги поджаренные сэндвичи. “Эй, Эл, как насчет кофе и бутеров до лучших времен, а?” Их лица блестели от пота и духоты подвала, в котором напрочь отсутствовала вентиляция и влага струилась прямо по стенам. Я не мог отказать им в их просьбах. Черт возьми, это были просто мальчишки, вечно голодные, дерзкие, тормошащие истерзанные окурки своих сигарет».

На Рождество 1959 года группа пополнилась еще одним постоянным участником: Джон предложил место бас-гитариста Стюарту Сатклиффу. То, что он не умел играть на басу, равно как и отсутствие бас-гитары как таковой, Леннона не смущало — главным было то, что Стю выглядел «рок-н-ролльно» и они с другом смогли бы проводить как можно больше времени вместе. К тому времени именно Сатклифф был для Леннона главным авторитетом во многих вопросах, более того — в июле 1959-го Джон даже перебрался из опостылевшего теткиного дома в съемную квартиру-студию Стю на Гамбиер-террэйс. Там они могли вдоволь репетировать, перемежая работу с буйными вечеринками.

У Пола и Джорджа появление в группе постоянного басиста вызвало противоречивые чувства. С одной стороны, играть на таком непрестижном инструменте, как бас, оба не хотели и были рады, что на эту позицию нашелся желающий, но, с другой стороны, по признанию Маккартни, «мы все немного ревновали… Мне, например, всегда было нелегко справиться с этим. Мы всегда ревновали Джона к другим его друзьям. И это понятно, ведь он был старшим. Когда появился Стюарт, он оттеснил Джона от нас с Джорджем. Нас словно пересадили на заднее сиденье. Стюарт был ровесником Джона, учился в колледже искусств, отлично рисовал и располагал массой достоинств, которых не было у нас». Поэтому в итоге спорить с Джоном никто не рискнул.

К тому же в январе 1960-го у Стюарта появился главный козырь — собственный инструмент. Когда картину Сатклиффа, экспонировавшуюся на выставке Джона Мурса, приобрели за 65 фунтов стерлингов (по тем временам — среднемесячная зарплата по стране), он потратил эту сумму на покупку бас-гитары «Хофнер-Президент» и начал брать уроки игры на ней. Получалось у него плохо, но, как философски заметил Харрисон, «уж лучше иметь бас-гитариста, не умеющего играть, чем совсем его не иметь».

Глава 2

ОТ «ДЖАКАРАНДЫ» ДО «КЭВЕРН»

Именно со Стюартом связано возникновение легендарного названия группы. Во время посиделок в захламленной квартире Сатклиффа на Гамбиер-террэйс друзья разговорились о том, что ни одна из использовавшихся до сих пор вывесок уже не соответствует содержанию. Стю первым предложил подумать на тему насекомых — ведь группа их любимого Бадди Холли называлась «Крикетс» («Сверчки»). Для англичан название звучало еще и каламбурно — в честь игры в крикет. Почему бы не попробовать что-нибудь в этом роде?.. Быстро вспомнились «the beetles» — «жуки», тем более что так называлась банда мотоциклистов в фильме «Дикий» с Марлоном Брандо. Но склонный к остротам Джон тут же предложил вариант с буквой «эй» — the Beatles. Произносится так же, «Битлз», а смысл уже меняется: beat — это «удар», «ритм», кроме того, сам стиль музыки, вырабатывавшейся в то время ливерпульскими командами, уже приобрел название «Mersey beat». По воспоминаниям Синтии Леннон, Джон указал также на то, что если переставить местами слоги, получится французское les Beat. Такая игра слов — backslang, обратный сленг, когда части слов меняются местами, он же «поросячья латынь», — распространена в Британии. Таким образом, новое название было каламбурным и приблизительно переводилось как «Жуки-ударники», «Ритм-жуки».

Интересно, что музыканты даже в качестве пробного не рассматривали никакие «длинные» варианты названий, модные на рубеже десятилетий. Объяснялось это просто — у группы не было формального лидера, певца-звезды, которого сопровождают прочие музыканты. Потому-то и краткое, емкое «Битлз». Если в Америке уже возникали группы с короткими названиями («Ширеллз», «Кукиз» и т. п.), то для английского поп-рынка такая вывеска звучала еще крайне непривычно — или неактуально, смотря как воспринимать.

Когда именно появилось новое название — неясно. Пол Маккартни вспоминает, что Джон и Стю объявили о нем апрельским вечером 1960 года, но, c другой стороны, уже в феврале бытовал вариант «The Beatals». В дальнейшем группа не раз варьировала «жучиную» тему (об этом чуть ниже), пока к августу 1960-го не остановилась на окончательной версии — «The Beatles». (В скобках заметим, что название группы иногда писали неправильно и много позже, например, на афише концерта 6 апреля 1962-го они значились как «The Beetles».)

К началу 1960 года музыканты уже убедились в наличии у Аллана Уильямса пробивных качеств — в марте Джон и Стю побывали на организованном им концерте одного из пионеров рок-н-ролла Джина Винсента. Поэтому в апреле Леннон сам попросил Уильямса стать менеджером группы, и тот ответил согласием. Правда, договор между ними был заключен на любительском уровне, да и отношение новоиспеченного менеджера к его подопечным оставалось странным: несмотря на то что к тому времени Аллан уже «находил вкус к игре» «Битлз», всерьез он их по-прежнему не воспринимал. Иначе они обязательно попали бы на афишу организованного Уильямсом стадионного шоу, прошедшего в Ливерпуле 3 мая 1960 года. Его хэдлайнерами должны были стать все тот же Джин Винсент и Эдди Кокрэн, но 17 апреля Кокрэн погиб в автокатастрофе, а ехавший с ним в одной машине Винсент был серьезно травмирован. Тем не менее концерт 3 мая он отработал. Помимо Джина, в шоу приняли участие множество «привозных» звезд, в том числе из «конюшни» Ларри Парнса, и ливерпульских команд, из которых упоминания на афише удостоились лишь «Рори Сторм энд зэ Харрикейнз» и «Касс энд зэ Кассановаз». Леннон, Маккартни и Харрисон смотрели этот концерт из толпы беснующихся подростков. «Оглядываясь назад, я часто вспоминаю тот вечер и вижу “Битлз” среди зрителей, — вспоминал Аллан Уильямс. — Что они чувствовали тогда? Визжали ли они вместе со всеми и ломали свои стулья? Имели ли они в тот момент хоть малейшее представление о том, что в самое ближайшее время все это будет выглядеть лишь жалким подобием всемирной “битл-истерии”?»

Думается все же, что стулья в зале битлы не ломали. Они смотрели шоу с холодными головами, профессионально, подмечая выигрышные и невыигрышные моменты и впитывая все нужное. «Помню, я думал о том, что мы должны брать пример с “Ураганов”, которые одинаково одевались и пританцовывали — словом, держались как полагается, — вспоминал Харрисон. — Это выглядело почти профессионально и вполне внушительно». Зажигательно двигавшийся по сцене Рори Сторм и его группа действительно выглядели мощно, у каждого ее участника был свой номер, в том числе и у барабанщика, выступавшего под псевдонимом Ринго Старр. В тот вечер Ринго, сидя за барабанами, пел рок-н-ролл Карла Перкинса «Honey Don’t». Вряд ли и он, и слушавшие его из зала Леннон, Маккартни и Харрисон предполагали, что всего через четыре года Ринго запишет эту песню для очередного альбома «Битлз».

Энтузиазм, с которым северная публика принимала местные группы, заинтересовал опытного продюсера Парнса, и после концерта он заговорил с Алланом Уильямсом о возможном использовании ливерпульских команд в качестве аккомпаниаторов для его звезд. У них были запланированы турне по Шотландии, но Парнс никак не мог договориться с лондонскими музыкантами, которые требовали высоких гонораров. Поэтому он попросил Уильямса организовать прослушивание наиболее сыгранных ливерпульских команд, надеясь на то, что не избалованные деньгами провинциальные рокеры будут счастливы от перспективы выступить со звездой. Разговор проис

...