автордың кітабын онлайн тегін оқу Точка доступа
Владимир Вайс

Үзіндіні оқу

Кітап туралы Қазір оқып жатыр7 Тегін фрагмент

Владимир Вайс

Точка доступа

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Корректор Ирина Телегина

Иллюстратор Анастасия Шлокина

В жизни каждого человека есть моменты, определяющие его судьбу, его отношение к жизни. Те самые моменты, которые он может рассказать друзьям. Те самые моменты, которые он будет рассказывать внукам.

Точка доступа — это связь поколений, это связь разных взглядов на жизнь и отношение к внутреннему и внешнему миру.

Точка доступа — это возможность взглянуть на мир глазами другого человека, прочувствовав его переживания.

12+

Это утро началось с очередного отчета начальнику диспетчерской службы. Я собрал данные с бурового участка, уточнил у Евгения Васильевича ситуацию на площадке базы МТР в районе поселка Мунгуй. Так уж случилось, что в прошлом месяце его лишили премии, и сейчас он был учтив и точен, как никогда. О том, как это произошло, расскажу немного позже, а пока я просто набрал по спутниковому телефону начальника диспетчерской службы и сообщил: «На объекте без происшествий, работы на площадке месторождения приостановлены по метеопричинам, грузов в пути нет, отправка грузов не намечается».

— Добрый день, Владимир. Отчет принят. Согласно метеосводкам, надвигается похолодание до -55 градусов. Продолжается актировка, без повода на улицу лучше не выходите. Следи, чтобы подрядчики тоже не выходили в поле, а то снова технику угробят. Отбой.

Да, 8:15 утра, а на улице хоть глаз выколи, тьма тьмущая. Полярная ночь в самом разгаре. Я заварил чай и принялся заполнять отчеты.

В 12:30, надев бушлат, я вышел на улицу проверить показания метеостанции. На термометре было -47 градусов по Цельсию. Металл при таких температурах ломается как дерево, стоит лишь приложить к нему необходимое усилие.

В полдень полярная ночь давала глазу немного белого света, меняя свою непроглядную тьму на вечерние сумерки. Немного, но в отсутствие какого-либо солнечного света и то хорошо.

Записав последние показания, я увидел, как грузовой транспорт ледокольного класса, прорываясь сквозь толщу двухметрового льда, увозит российский никель за границу северным морским путем. Было всего полпервого, а разглядеть название ледокола не получалось, отчетливо был слышен лишь хруст льда сквозь густой от мороза воздух Заполярья.

Всего за 10 минут, проведенных на улице, моя борода успела покрыться инеем, а ботинки — окоченеть до такой степени, что подошва не сгибалась вообще. Войдя в бытовой вагончик, я краем уха услышал, что Геннадий Викторович, начальник отдела материально технического обеспечения, созывает вахту поиграть в домино и выпить по паре чашек чая.

Так уж случилось, что новый год с 2014 на 2015 я встречал в составе вахты на мысе Таналау, близ поселка Байкаловский, что на Таймыре. Заслан туда я был не за прегрешения и не по случайному стечению обстоятельств, просто подрядная организация, выполнявшая комплекс инженерно-изыскательских работ, сорвала в предыдущий период выполнение изысканий в акватории планируемого терминала, и ввиду важности этих работ я должен был проконтролировать полноту выполнения работ данного этапа.

Напевая песню «И вновь продолжается бой», в бытовку заскочил Сергей Федорович, рыжий дизелист 1964 года рождения. Недолго думая, он поставил чайник и принялся накрывать на стол.

Чайник вскипел, две минуты и на столе уже парили чашки с чаем, стояла миска пряников и сухих, как пятка, ирисок.

Через полчаса со мной в бытовке уже было пятеро вахтовиков. Все также быстро заварили себе чай и принялись играть в нарды. Мороз немного стих, по спутниковому телефону диспетчер передал, что надвигается Черная пурга и нам лучше оставаться в бытовке. Да так даже лучше, работать не надо, зато можно пообщаться о том, о чем в другое время, наверное, даже неудобно рассказывать.

У мужиков так уж заведено, что в самом начале рассказываются истории про армию.

И Сергей Федорович не стал исключением.

Сахалин

— Восемнадцать лет мне было, когда меня забрали в армию. В военкомате по распределению заслан был Южно-Сахалинскую зенитно-ракетную часть. Представьте только, я сам из небольшой ростовской деревни, а отправляют служить меня на Сахалин; да так далеко даже мухи не летают!

— Учебка была в городе Борзя в Забайкальском крае, оттуда ЖД транспортом прибыли в порт Ванино, далее паромом до порта Хомск, а там уж на «газонах» нас доставили в часть. Служили честно, как было раньше заведено, хотя были и блатные, и подхалимы, которые работали при штабе, но нас это сильно не касалось.

Служил я при РЛС, отвечал за обнаружение самолетов возможного противника. Такого насмотрелся в те годы…

Однажды старлей, дабы показать опасность радарных станций, бросил кошку под излучатель радара. Та отпрыгнула, как ни в чем не бывало, отбежала на 5 метров, села и начала чесаться: клоками шерсть слетала с ее шеи, через 1 час она была лысая, а на следующее утро в расположении части ее уже никто не видел.

Не обошлось во время нашей службы без аналогичных случаев и с солдатиками. Один татарин залез-таки под антенну, долго по госпиталям мотался с белокровием, а через 2 года помер. Вот вам и техника безопасности! Там же СВЧ…

Ну да ладно, были и веселые моменты. Как раз в тему праздника! — воодушевился Сергей Федорович.

— В канун нового года послали меня «деды» за елкой. А на Сахалине снега сильные, ветрами такие барханы наносит, мама не горюй. Так вот я им и говорю: «Они же здоровые все, как я ее дотащу?». Дали мне сани, ножовку и сказали: «Ты иди туда, где снегом надуло под самый верх ели, верхушку спиливай, кидай на санки и в часть вези». Я так и поступил, пошел искать ель.

Полчаса шел, пока не увидел торчащие ели, метра по полтора в высоту. Рядом небольшие пеньки, точно из нашей части ребята пилили. Думаю: то, что надо. Подошел, попробовал снег, вроде, держит, не проваливаюсь. Подкопал немного, чтобы чутка побольше елочку принести. Поправил бушлат, подтянул варежки и начал пилить. Сука, то ли ножовка тупая была, то ли ель в конец замерзла, но пилилось, как по камню. Начал психовать, трясти ель — и что вы думаете? Провалился! Провалился метров на пять в снег. Думал, в штаны наложу со страху. Снег лицо щиплет, засыпается за шиворот, вот уже и до поясницы снег успел добраться. Когда я начинал дергаться, проваливался глубже. Дышать было нечем. Собрал последние силы и начал рыть руками в сторону ели, уцепился за ветку, подтянулся к ней, схватился за верхнюю и за минуту вылез наверх из сугроба. Быстро снял бушлат, вытряхнул снег и оделся обратно, благо мороз был не такой, как сейчас, да и ветра не было. В части никому не рассказывал, что чуть не помер, а зачем: праздник же! Поставили ель, навырезали снежинок из тетрадной бумаги, накидали на потолок дождика с ватой, достали сгущёнку и всю ночь праздновали…

Самое интересное, что летом я увидел снова ту самую ель; интересно было видеть целую опушку со спиленными макушками, и однозначно, что это не один год их пилили и будут пилить. Странно, что комендант части нас в этом не заподозрил, а может, просто дает шанс отпраздновать новый год вдали от дома.

Геннадий Викторович перебил рассказ Сергея Федоровича.: «Расскажи нам лучше про природу, а потом я расскажу про свою часть да про женщину, чьи глаза чернее ночи, а тело манит душу своими формами».

— Хорошо! — продолжил дизелист. — Только если про душу!

— Природа там неописуемая, не то что здесь: глазу зацепиться не за что…

Так вот, в августе проходили общевойсковые учения. Вся часть была в поле. Отрабатывали отражение нападения возможного противника. Жара стояла сильная, тяжесть этого дополнила сильная влажность, из-за чего воздух казался густым и перемешанным со стойким запахом разнотравья и солярки. Ландшафт там неоднородный, холмы сменяются равнинами, и повсюду текут реки и речушки.

— Было раннее утро, ко мне подошел старлей и отправил к машине полковника, мол, ты сегодня работаешь на него, что скажет, то и делай. Сели мы в машину и поехали. Подъехали к реке, по-моему, называется Тымь, это в центральной части Сахалина. На лугу уже стояло 4 войсковых «уазика» и 1 «газон». Из каждого «УАЗа» вылезло по одному полковнику и одному солдатику. С нами получилось 5 полковников и 5 солдатиков. Полковники взяли топоры, из молодых березок вырубили себе большие дубины. Полковник Родченко сказал нам: «Мы встанем выше по течению и будем глушить рыбу калатухами, а вы становитесь ниже по течению, ловите рыбу и выбрасывайте ее на берег». Если честно, я был в шоке, когда, зайдя по пояс в воду, почувствовал, как об мои ноги под водой бьётся рыба, и эта рыба была от одного до двух килограммов, сами можете представить себе, как тяжело устоять при таком напоре! В общем, за час у нас уже был полный кузов «газона» горбуши. Что только не делали повара из нее в части! А вечером полковники собрались в штабе, позвали нас — пятерых солдатиков — и угостили свежесоленой красной икрой с водочкой, тогда для меня это было более значимо, чем получить значок отличника Советской Армии!

Чем больше всего поразила меня сахалинская природа, так это своей настойчивой мощью, своим рвением к жизни; там растут такие растения, каких уже и нет в остальных местах. Говорят, в северной части острова есть папоротники с человеческий рост, которые были при динозаврах.

Кстати, рыба там без паразитов, не то что в материковых реках. Кто бы что здесь ни говорил о том, что енисейская рыба не болеет опистрохозом, — заведующая отделением гастроэнтерологии жестко заверила однажды, что вся рыба заражена и даже форель, выращиваемая в Енисее, может быть больной, хотя научно последнее и не подтверждено. Рыба — это деньги, а они, как известно, не пахнут, да и паразитов найти — целая проблема.

Я закончил.

— Хорошо, тогда ставьте чайник, и буду рассказывать я, — сказал Геннадий Викторович.

1988

Чайник вскипел. Кружки парили, а пакетики азербайджанского чай мирно заваривались в крутом кипятке.

— Интересно, чай мы будем пить азербайджанский, а историю слушать про Армению, — сказал Г.В.

Так вот… Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год, вовсю свирепствовала перестройка, а я служил в танковой части города Ленинакан, ныне Гюмри. На тот момент мне было 23 года, и я только-только окончил Свердловский технический университет по специальности «Электрические машины и аппараты».

Хорошее образование, а также вера в идеалы социализма — а в них я верю и до сих пор, — дали мне возможность наделить мою службу светлыми идеалами и верой в честь и доблесть Советской армии (тогда она была).

Ничто не предвещало грядущих перемен, хотя напряжение между Армянской и Азербайджанской ССР нарастало на общей границе.

Армейская жизнь тянулась монотонно, караулы сменялись учениями, учения — караулами, все, как и везде, вот только меня здесь поражали больше всего: природа, воздух, люди. Армянская культура иная, они иные, не такие как мы -гордые, беспринципные и по-детски открытые. В горах ты чувствуешь объем воздуха, он осязаем, он реален. В пустом стакане воздух не увидишь, а в горах можно, так как масштаб иной.

В целом служба была обычная, но два случая выделяются: они были наиболее запоминающимися.

Итак, начнем по порядку.

Храм

В самом начале апреля 1988 года наша часть была поднята для проведения марш-броска к городу Степанакерт с целью проведения дальнейших учений в регионе, хотя мы и подозревали, что данная переброска была скорее политическим актом с целью усмирения межнациональных волнений.

В это самое время на площади Ленина города Степанакерт в ежедневном режиме проходили митинги о передачи НКАО в состав Армянской ССР.

Тема Нагорного Карабаха до сих пор является животрепещущей как для Армении, так и для Азербайджана, а город Степанакерт живет в постоянном этническом напряжении с 1968 года, когда в городе прошёл суд над директором школы, обвинявшемся в убийстве армянской девочки. Директор был азербайджанцем, я — судить не могу, всей истории не знаю, — но историю развернули как межнациональную драму. Насколько помню рассказ, местные были не согласны с приговором суда и сожгли преступника в машине заживо вместе с судьей и еще несколькими людьми: судья тоже был азербайджанец.

Мы двигались по проселочным дорогам, минуя селение за селением, преодолевали горные ручьи и перевалы, двигались вдоль обрывов и горных рек. Уже полгода я был командиром танка Т-55 и знал все его плюсы и минусы. Этот танк был крепкой и надежной машиной.

Экипаж танка составляет 4 человека:

командир — собственно им был я;

механик-водитель — Сергей, украинский парнишка из-под Мариуполя, веселый, рот не закрывался ни на минуту;

наводчик — Юра из Владивостока, любитель послушать «Радио Свобода» с бортовой станции, пока никто не видит;

ну, и заряжающий (радист) — он же Абдул, Прохладненский орел из Кабардино-Балкарии, верующий мусульманин, всегда серьезный и строгий, даже сам с собой.

На одном из очередных привалов Сергей хотел прилепить рядом со своим местом изолентой фото девушки в лосинах и джинсовой куртке на голое тело, с каким-то нереальным начесом на голове, тогда это казалось модным.

Что было дальше, помню до сих пор, как будто только что произошло. Абдул ни с того не с сего вытащил Серегу за шкварник через люк механика водителя, со всей силы вмял его в башню танка и, держа одной рукой за ворот гимнастерки, а другой замахиваясь над его головой с диким выражением лица, сковавшим камнем скулы, проорал: «Ты что делаешь? Ты совсем разума лишился?»

Сергей не понимал, что происходит.

А горец не унимался: «В танке образ святой вешать надо, а не женщины порочной, ты, если себя не уважаешь, нас в могилу не тяни. Отвлечешься на нее, и мы в пропасти окажемся или собьём кого, а отвечать Генка будет? Я тебе не позволю! Ты не веруешь, а я верю, через порочные образы шайтан нас сбить пытается. Как думаешь, почему мы духом сильны? Потому, что старших чтим, потому, что наши женщины для нас чисты и святы и мы не можем представить их иначе, мы чтим их и оберегаем. А ты, повесив деву, хочешь сказать, что уважаешь женщин? Одно тебе скажу: сейчас ты ее на панель танка приклеил, а потом твою дочь будут клеить на другой панели, и ты ничего ей не сделаешь, потому, что уже сейчас духом слаб».

— Все, все, я понял, прости, брат, если расстроил, — напугано бормотал Серега, — я уберу сейчас и не достану больше, прости, дружище.

Еще с неделю Сергей не поднимал глаз в присутствии Абдулы, страшно ему было, а может, и понял что-то. Я лично с годами убеждался, что его слова были пророческими, мы сами возвели таких женщин в идеал, а теперь пожинаем, что сотворили. Мало хороших осталось девчонок. Может, даже от того, что комсомол развалили.

Природа в Армении красивая, хотя и не прельщает буйством красок. Высокие горы с низкой растительностью и невысокими деревьями. Глинисто-каменистая почва и летний зной не дают развиться растительному миру. Однако при всей своей скудности, многообразие линий, перепадов высот и общий объем создают временной вакуум, в котором мысли идут совершенно с другой скоростью, а взор устремлен в текущий момент.

Трое суток мы провели в районе полигона, на четвертые должны были встать на путь — и в часть.

Но нельзя было просто уехать отсюда без истории. На пути к полигону в 10 километрах от него я видел старый заброшенный монастырь на краю скалы. Он представлял собой одинокую каменную башню на самой макушке скалы, а у ее основания были входы в скальную часть храма.

Скажу честно, ребята недолго мялись, даже Абдул быстро согласился отправиться в ночной поход.

Так как часть экипажей ночевала у своих танков, чтобы не сильно холодно было спать, они в течение ночи прогревали свои танки. Именно в один из таких прогревов, дождавшись полуночи, мы под шум чужого танка выехали из расположения.

Около километра мы ехали при выключенных фарах, чтобы нас не заметили. Естественно, по пути сбили пару дорожных знаков, а один и вовсе раскатали гусеничным траком так, что в части впоследствии долго выясняли, кто не умеет водить.

Путь не был сложным, да и особо запоминающимся он также не оказался.

Доехав до места назначения, мы заглушили танк. В окрестностях бегали одичавшие собаки, поэтому взяли с собой курсовой пулемет ПКТ (так на всякий случай), закрыли танк на ключ и двинулись в гору.

Меняясь по очереди, мы несли пулемет в гору, было тяжело, а что делать? Наша выходка и так грозила трибуналом, а если бы мы бросили пулемёт у танка, гарантирована была бы статья.

На середине восхождения мы остановились, чтобы передохнуть, и лишь в этот момент я увидел всю красоту. Глаза привыкли к ночной мгле, и в ней я увидел мириады звезд в небе, горную реку, разделяющую лощину между двумя горами, услышал ее шум. Эту идиллию ничего не могло нарушить, кроме постоянных причитаний Сереги о том, как тяжело и далеко идти.

Преодолев остаток пути, мы были потными, как полевые мыши, но с радостью стояли у входа в храм, если его так можно назвать.

Перед нами был монолитный участок скалы, в котором были вырублены три круглых отверстия; это были входы, но только один из них вел в храм, остальные должны были вывести непрошенных гостей на другую сторону горы, минуя храмовую часть.

Факелы разгорелись в раз, стоило только поднести к ним горящую спичку. Недолго думая мы двинулись в центральный проход: группу нельзя было делить, иначе можно было потерять кого-нибудь, а так вместе спокойней да надежнее.

Тем не менее, наш путь оказался верным: не пройдя и пяти метров, мы уперлись в стену. Двигаясь от нее в правую строну, мы пришли в тупик, однако, нагнувшись ниже, я почувствовал небольшой проход, за ним и был главный зал храма, а именно его алтарная часть и молельный зал.

Годы сильно потрепали убранство, однако вековые гравюры в камне и мозаичные иконы сохранились прекрасно; не было алтаря и церемониальной утвари, и от былого освещения остались только пятна гари на потолке и стенах.

Протерев рукой пыль на одной из выложенных мозаикой икон, я увидел, как перламутровым блеском заиграли ее краски.

Красота местного убранства была чужда каждому из нас, но благоговейный трепет испытывали все. В этом месте был Бог, это чувствовалось, но вместе с людьми он пошел дальше, он пошел за ними, оставив здесь лишь память о себе.

За алтарной частью была витая лестница, вырубленная в скале — она вела вверх.

Танковый пулемет по-прежнему был при нас, мы до последнего не оставляли его, и подъем наверх не стал исключением для металлического товарища; это было тяжело, но всё же мы подняли его наверх.

Старые полуразвалившиеся стены башни, явно предназначенной для колокольни, пропускали сквозь себя лунный свет, все перекрытия давно сгнили, деревянная лестница, ведущая наверх, тоже. Мы шли в гору ради того, чтобы насладиться пейзажем с самой вершины башни, а тут даже малой части увидеть нельзя. В наши души закралось недовольство, и вместо того, чтобы оглядеться по сторонам, мы стояли и скулили о несправедливости, как девочки. Смирившись с тем, что нужно возвращаться, мы повернулись назад и увидели дверной проем, в котором двери-то и не было.

Радости не было предела: мы выскочили на улицу. Как оказалось, башня была расположена на небольшой ровной площадке, и, хотя здесь давно не было людей, земля была голой: вытоптанной за века.

На вершине горы все другое: воздух другой, наполненный свежей прохладой больше обычного, небо другое, более близкое и оттого более манящее, звезды другие, ты рядом с ними, они часть твоего внутреннего мира. На вершине той горы мы все почувствовали себя частью большего, частью Божьего замысла, взглянувшего на себя со стороны.

Стоя на каждом из четырех обрывов скал, каждый из нас увидел что-то особенное; мы не просто смогли заглянуть за горы и увидеть приближение рассвета задолго до того, как он придет к нам в низину. Мы все взглянули в свою душу — на вершине мы явственно познали, чего боимся, и понимали, что страх — это лишь миг между мыслью и действием, меду преступлением и наказанием, и его нет, если ты веришь в высшее и совершаешь деяния во имя правды. Страха нет.

Мы полчаса сидели и болтали о Боге: был ли он, есть ли или будет. Этот поход по итогу коснулся каждой части до этого дремавшей в идеологии и морали души, каждый из нас сделал вывод, что нужно жить без оглядки, без предрассудков, ощущая в каждой секунде этот мир, созданный не для наживы и богатств, не для учителей и церкви, созданный для нас, дарованный для пребывания в нем.

Путь к танку оказался гораздо быстрее, чем предполагалось: перед самым уходом Абдула нашел небольшую тропу, соединяющуюся с той, по которой мы поднимались ранее. С учетом того, что на весь путь мы потратили три часа, наличие более быстрого пути вниз нам несказанно помогло.

В пять утра мы уже были в части. Мне даже показалось, что нашего отсутствия никто не заметил.

Однако на утреннем построении нам пришлось хорошенько понервничать.

Слово взял политрук. Около десяти минут он рассказывал про сложности отношений двух стран, про то, как важно наше присутствие в данном регионе. Мы, если честно, напряглись: речь шла к тому, что он скажет о том, как мы похитили танк, и нас возьмут под руки — и под трибунал. Но нет, оказалось, что вступительная речь не была связана с нами, но и была не спроста. В эту самую ночь, когда мы с товарищами поднимались на гору, вдоль реки, под нашей горой, миновав пост пограничников, на территории Карабаха были боевые столкновения в которых пострадали двое солдат (детали нам не сообщили).

Мы с ребятами до обеда ходили молча, понимая, что могли оказаться в нехорошей ситуации, однако все случилось с нами наилучшим образом.

В декабре того же года было Спитакское землетрясение, разрушившее почти всю северную часть республики. До основания был разрушен город Спитак и пятьдесят восемь сел, Ленинакан тоже был стерт с лица земли. Когда по центральному телевидению показывали, что там произошло, весь Союз удивился, родная часть стояла целёхонькая (народ болтал, что часть строили при Хрущеве и тогда не воровали, а потом в цементном растворе и цемента не было, вот дома и рассыпались). Денно и нощно разбирали завалы, искали живых. Весь Союз съехался на зов союзной республики, братского народа. Все помогали чем могли: военные, армия, — не знал армянский народ большего потрясения со времен геноцида 1915 года.

Позже я бывал и на Тибете, поднимался еще на пару гор (это еще в тот период, когда я был директором одной из фирм в 90-ых). Но той близости к высшему, той святости мгновения, какую я испытывал в горах Армении, больше никогда не чувствовал. Видимо, не только место рождает момент, но и помыслы. В Тибете я искал высшее, мой взор был устремлен и сосредоточен, но духовность там, где открыт внутренний взор.

Наргиз

Вот уже на дворе стояли майские праздники 88 года. Дембельский альбом был давно готов, а последние деньки перед увольнением я проводил, подшивая вензеля на китель и начищая сапоги до фиолетового блеска.

В части праздничное построение закончилось, и чтобы как-то скрасить время, я решил сбегать на рынок, халвы ребятам купить, развеяться, все же дембель: можно и прогуляться по Ленинакану, запомнить его, бог знает, когда в следующий раз здесь окажусь.

Легким бегом добежал до центрального рынка, оплатил халву, наспех завернутую в бумажный куль. И прогулочным шагом направился обратно в часть.

Город был украшен флажками, транспарантами, «Мир, труд, май» сменяли плакаты «Слава героям освободителям». Ласковый южный климат даже в начале мая подарил ненавязчиво теплую погоду, ослепительное солнце грело, но не обжигало. Да, наверное, только тогда я по-настоящему понял истинный смысл названия группы «Ласковый май».

Прогуливаясь по центральной площади, я увидел девушку, нет — женщину, ей явно было за тридцать. Обворожительно красивая, высокая, статная, пепельно-черные волосы, крупная, подтянутая грудь и бедра, о которых можно разговаривать часами.

Весь ее вид восхищал, она плыла по мощенной булыжником площади, делая шаг за шагом, плечи и шея при этом оставались грациозно-неподвижны. Гордость явственно виднелась в ее самоощущении.

Прикрыв невольно отвисшую челюсть, не сводя с нее глаз, я шел за ней как под гипнозом, шаг за шагом, движение за движением. На второй минуте я понял, что она не армянка, бог мой, она была азербайджанкой, но как, как она могла жить здесь, абсолютно спокойно, почему ее не выдворили, почему никто не обращает на нее внимание?..

Еще пять минут я наблюдал за ней, а потом нужно было бежать в часть.

Тяжело мужчине без женского внимания, не созерцая красоту женской сущности, прожить два года в армии. День за днем думая о родных и близких, о любимой женщине, что ждут дома.

Уходя, я оборачивался много раз в надежде, что наши взгляды пересекутся. Они пересеклись, но это оказалась история из другой жизни, а сейчас армия, сейчас разговор с политруком:

— Почему опоздал? Тебе 2 недели до увольнения, не мог подождать? На «губу» хочешь? Мало тебе истории с самоволкой на танке в апреле, продолжаешь дальше шляться где ни попадя? — заорал политрук.

— Никак нет. Можно, откровенным буду? — спросил я: страх перед армейским руководством сменился интригой случайной встречи, так мне захотелось узнать, кем была та, что пленила мой взор, как, будучи азербайджанкой, она могла столь легко находиться там, где ненавидят весь ее народ. Кроме того, политрук уже один раз прикрыл мою шею от явного трибунала, так что я знал, что и в этот раз мне сойдет с рук.

— Я встретил девушку, азербайджанку, очень красивую! — начал было я.

— Можешь не продолжать; ты хочешь знать, кто она? Я расскажу. Ставь чайник, доставай халву, я на нее уже 10 минут как виды имею. История долгая и увлекательная, но печальная.

Странное чувство любовь! Оно рождается только у искренних, щедрых людей, тех, кто может подарить, пожертвовать, отдать.

Любовь — причина великих свершений и многих проблем.

Наргиз, та женщина, которую ты видел, не была обделена ею со стороны мужчин, но любила всего единожды.

Ты сам видел, сколь велика гордость в ее самости. Сколь велико чувство значимости в ее поведении, и как думаешь, кого она смогла бы полюбить?

«Любовь зла полюбишь и козла» сработала немного криво. И вместо козла она полюбила армянина. Арсен был среднего роста, мясистый, с недюжинным чувством юмора молодой человек, уроженец города Ленинакан.

Их встреча произошла на Фестивале молодости и юности в Ялте в 1982 году. Он выступал в составе танцевального ансамбля, а она пела.

Запоминающегося знакомства не было, просто они были в одной компании, гуляли по городу, ходили на пляж, а потом вечерняя дискотека, медленный танец, прогулка под луной, первый поцелуй, крепкое объятие, и вот оно, то чувство которое заставляет мужчину вести себя как придурка, а девушку — краснеть при каждой его тупой шутке.

Два года они встречались украдкой на фестивалях и между выступлениями. Любовь не утихала, но чувство того, что им не суждено быть вместе, подтвердилось в тот момент, когда отец Наргиз в очередном телефонном разговоре сообщил ей, что она помолвлена, свадьба будет проходить в Баку. Ее будущий муж был сыном одного из членов Компартии АзССР.

Данная информация явилась ударом для обоих, и тот факт, что они были сейчас вместе, а ее отец — на родине, в другой республике, давал шанс надеяться на лучшее и мечтать о будущем.

Денег у них было немного. В советское время деятели искусства не были столь обеспеченными, как сейчас, так как занимались творчеством, а не зарабатыванием денег, поэтому их сбережений хватало не на многое. Были мысли уехать на Дальний Восток, в Прибалтику или на Таймыр, но каждая эта мысль обрывалась на том, что пожилая мать Арсена ждала его в Ленинакане, ждала его и свою новую дочь.

За два дня добрались они до Ленинакана: ансамбль, в котором танцевал Арсен, сделал все, чтобы они смогли в тайне покинуть город. Да на следующий день Наргиз искали, но кроме записки, написанной наспех для отца, ничего найти не смогли.

Предать семью или предать любовь — вопрос, актуальный с древних времен. Наргиз выбрала любовь, она знала, что семья не оставит оскорбление, нанесённое ей, просто так, но сам факт, что она пребывала на самой окраине Армении, на наибольшем удалении от Азербайджана, давал ей хоть и маленький, но шанс скрыться от преследования семьи.

Ровно год они жили в идиллии, она стала городской любимицей, и любили ее не за что-то, а вопреки, она была символом веры в дружбу между двумя народами, символом всеобъемлющей любви.

Год назад она бросила семью ради любви, и ровно через год семья пришла за ней, чтобы вернуть долг. Под покровом ночи трое братьев и отец пришли в дом Арсена. Они намеревались забрать Наргиз, но увидев, что она беременна, отец решил иначе.

«Кровь за кровь. Ты даешь кровь новому армянину, поэтому мы заберем кровь его отца».

Его не стали убивать на глазах у Наргиз, но и в городе его больше никто не видел.

Искали все, от мала до велика, искали в ущельях, на берегах горных рек, но так и не нашли. Органы власти тоже ничего не смогли сделать: слишком велики были разногласия между двумя республиками.

Неспроста имя Наргиз значит «Проходящая сквозь огонь». Она прошла сквозь огонь любви, теперь она проходит огонь отчаяния. Уже пять лет она растит сына одна. И, как прежде, она хранит верность одному мужчине: Арсену.

Парадоксально, но я видел ее, когда она приехала с Арсеном, я видел, когда его не стало, но с каждым годом, с каждым новым отвергнутым ухажёром она становится все более привлекательной, все более желанной для мужчин. Ее разум говорит: «нет», а тело просит ласки.

Геннадий, это женщина Бога, она несет крест, она выбрала свой путь и теперь верно ему следует. Не распыляй свои мысли в ее адрес, не ищи новой встречи. У тебя своя жизнь, своя любовь. Какие твои годы».

Мы доели халву, допили чай. И политрук отпустил меня, а через 10 лет я встретил Наргиз на одном из московских рынков. И, знаете, от ее гордости, уверенности не осталось и следа, взгляд поник, а осанка осунулась. Узнав ее в продавщице продуктового отдела, я не мог уйти, не спросив, что с ней стало. Неохотно, но она поведала, что во время Карабахского конфликта ее жизнь в Армении сильно изменилась, мать Арсена умерла, сына больше не признавали за своего, им тяжело было выносить косые взгляды.

Взяв последние пожитки и оставив гордость в Гюмри, она с сыном уехала в Москву. Чтобы жить, а не выживать, она вышла замуж. Новый муж был хорошим человеком, любящим ее и ее сына, но вот она его не любила, и год за годом она лишь становилось тенью себя прежней.

Поймите, тяжело, любой семье тяжело, когда муж и жена из разных культур, но наиболее туго, когда эти культуры на протяжении веков борются друг с другом.

Правильный или нет был путь, избранный Наргиз и Арсеном, неизвестно, но их любовь была настоящей, а последствия были закономерны, если брать в расчет культуру и политику данного региона.

Шаман

Рассказы шли один за другим, были серьёзные повествования, но были и нелепые теории, как, например, выгруженная из глубин сознания Федора теория женского заговора. Он утверждал, что сейчас самой сильной масонской организацией является женский аналог «Черепа и кости» — «Кнут и пряник». Это женская организация, призванная привести мир к матриархату, именно поэтому сейчас прививается культ сильной женщины, ведется непрямая пропаганда гомосексуализма, замена истинной мужественности новыми латентными понятиями, именно поэтому высокие государственные посты в западных странах все чаще занимают женщины. Изначально женщины, входящие в это «общество», становились женами генералов, премьер-министров и президентов, но с годами в обществе росла эмансипация, а с ней и сила «Кнута и пряника». Методы данной организации отличны от методов мужской масонской элиты, вместо шантажа они используют обольщение, вместо убийства — шантаж, чтобы получить власть и связи в высоких кругах, они используют секс, и так во всем их могущество в «мягкой силе».

Мы послушали, поулыбались и переключились на рассказ Юры о местных шаманах.

Юрию было 35 лет, а этот возраст является одним из ключевых для понимания самого себя и своего будущего, именно в этом возрасте мужчина впервые задумывается, чего он добился, он понимает, что половина жизненного пути уже пройдена, дает оценку произошедшему и строит планы на будущее. Следующий этап похожего осознания — это 45, последний шанс почувствовать себя молодым, последний шанс насладиться своей силой и вкусить «прелести» этого мира.

Юра многого добился, у него красавица-жена и двое сорванцов, он построил дом в Апшеронске, быт был налажен, семья устроена, а душа все равно неспокойна. Его ум летал в небесах, а разум цеплялся за разные религии, пытаясь объяснить самому себе, для чего он живет. В советское время все было просто: жили, чтобы построить коммунизм. Сейчас нет ни коммунизма, ни идеи, ради которой нужно жить, вот и цепляется разум за что придется.

— Так вот, начал свой рассказ Юрий.

— В прошлую вахту пришел к нашей вахтовке местный рыбак. Звали его Федор-долганский, мужчина лет 40. Хотел соляру для катера выменять на рыбу, да суть, собственно, не в этом.

После того как он нам насыпал мешок омуля, его потянуло на разговоры: в деревне все уже друг другу приелись, а тут новый человек, новые уши.

В основном, рассказывал про житейские проблемы, но меня заинтересовало, куда делись все их шаманы, и он мне поведал следующее:

— С приходом советской власти наш быт изменился, к нам пришла медицина, образование, техника в том или ином формате, но в результате наш уклад поменялся. Многие из местных приняли православие, т.к. их бог дал им долгую и развитую жизнь. Люди думали, что новый бог решит все проблемы, но он не решил их проблемы, более того, наши духи обиделись на нас, перестали помогать, перестали ходить к шаманам, перестали давать им силу. Только старые шаманы могли видеть, только они могли лечить и менять погоду.

На рубеже 2000-ых годов их было всего десять, а сейчас из действующих шаманов осталось и вовсе трое: один живет в районе Диксона, второй стоит в Таймырском краеведческом музее, что на улице Советская, дом 30, в городе Дудинка, в образе своего ритуального одеяния и пугает посетителей маленькими шалостями и проделками, а третий и вовсе русский мужик, живущий в юго-восточной части Таймыра, среди ледниковых озер.

Каждый из них символизирует наше прошлое, настоящее и будущее.

Начну с прошлого.

В Таймырском музее выставляется костюм шамана, со всеми атрибутами, бубном и ритуальной маской. Так вот этот шаман ушел из числа живых, но покидать этот мир не хочет, вот и является к каждому, кто под его маску заглянет. Кого напугает, кого на путь наставит, а кому и в симпатии признается — такой вот с юмором дух. А знаешь, почему не уходит из мира? Знаешь, почему не идет к предкам? Лично я думаю, что ему стыдно, стыдно, что не сохранил веру предков. Другие считают, что, наоборот, пребывает здесь, чтобы наши силу помнили, чтобы верили предкам.

Настоящий же шаман ушел к самому Карскому морю, туда, где пронизывающий ветер продувает до костей, а заполярный холод сковывает мертвыми льдами все, что можно обозреть взором. Ушел в стужу и ветра, чтобы не видеть, как народ ослаб? Думаю, нет, думаю, лишь для того, чтобы досужие люди не мешали ему вершить обряды, чтобы мог отмолить у предков будущее своего народа.

Будущее для меня представлено молодым русским шаманом. В юности он был антропологом, но после роковой встречи с медведем в одной из экспедиций, ели выжив после полученных ран, вместе со шрамами, оставленными диким зверем, получил дар от местных духов. В схватке со зверем он привлек их внимание и не отпускает до сих пор, они благоволят ему не за ритуалы и подношения, а за чистоту мысли и несгибаемую волю. Он изучал народ, он познавал тайны не ради денег, не ради материального блага, но ради идеи, ради высшего смысла. Только к такому смыслу идет благо, только такой смысл привлекает расположение духов.

Этот шаман не спаситель нашей культуры, он урок для нашего народа: там, где мы потеряли связь с предками, поддавшись соблазнам культуры, культурный человек обрел силу, отрекшись от цивилизации. Он получил точку доступа к силе исконно нашей природы — и разве это не чудо? Разве это не маяк надежды?

В этот момент я почувствовал, что Федор является более глубоким человеком, чем может показаться, с нравственными идеалами, верой в будущее и осознанием текущего положения вещей. А если так, то народ жив, жива и связь с предками.

Оленевод

Не прошло и пяти секунд, как дверь нашего вагон-дома распахнулась, столб пара заслонил собой непрошенного гостя, а уличный мороз пробежал по ногам холодом Заполярного края.

Удивлению не было предела.

— Федор?! — воскликнул Юра.

На пороге, в одеянии из оленьей шкуры, с ружьем наперевес, стоял тот самый долганский охотник, рыбак, оленевод и просто хороший человек — Федор.

Во взгляде его была тревога и отчаянье, лицо, потрепанное морозом, налилось пунцовой кровью, а заледеневшие руки не хотели выпускать ружье из рук.

Все разом переглянулись, не понимая, что будет дальше. И каким образом сей незваный гость был призван в наш балок предыдущим рассказом. Юрий, встал, чтобы закрыть дверь, но Федор его опередил.

Еще пару секунд долганец приходил в себя, затем отставил заледеневшее ружье в угол, скинул оленьи одежды и попросил чашку чая.

После того, как согрелся, он рассказал нам, что буран застал его в районе Бреховских островов, где он охотился на мелкого зверя. Долго блуждал в снежной мгле, пока не набрел на нашу базу, благо старенький снегоход — «Буран» не подвел.

— Ребят, я согреюсь еще немного и поеду в деревню, не гоните меня, кисти до сих пор сводит, — попросил Федор.

— Да не проблема, только с тебя история, какой с простым человеком не поделишься, какую-нибудь интересную, чтобы за душу брала, — произнес Юра.

— Есть такая, сейчас расскажу.

Уж третий день, как луч солнца не посещал наш край, а Виктор Чуприн прогнал свое стадо вдоль Енисея вверх по течению. Сам я был на охоте, искал стадо диких оленей. Но рогатые попались мне не из мира животных, а из мира людей, об этом чуть позже, хотя это, собственно, и есть моя история.

Со мной было мое ружье; по спецзаказу Костя Косторезов вырезал на древке наш национальный календарь: с его помощью по насечкам можно определять, время для ловли рыбы, охоты, сбора ягод. Да, таким уже не пользуются, но он мой оберег, моя связь с предками.

Действительно, ружье с резным орнаментом дополняло национальный костюм, из-за чего Федор казался истинным долганцем.

— На небе светила полярная звезда, хотелось кушать и спать, но если перекусить я мог и в дороге, то с ночевкой дело обстояло иначе. Северные морозы тяжело пережить даже в нашей одежде, нужен кров и очаг.

Чтобы выжить в условиях полярной ночи, наш народ выработал свою собственную систему выживания. По всей тундре стоят спецчумы без хозяев, без жильцов, они предназначены для путников, в них есть дрова, вяленое мясо и юкола, а также шкуры, которыми можно укрыться. После ночевки гость должен восполнить запасы, прибрать за собой и, отблагодарив духов жилища, двинуться в дальнейший путь.

Я знал, что в двадцати минутах от меня был чум, который ставила семь Ептуне, и в двух часах езды от него был еще один такой чум, кто ставил, правда, не помню.

Конечно же, я направился к ближайшему чуму. Глаза смыкались от усталости, а в руках не было силы. Ну, двадцать минут не два часа, выдержать можно.

Когда я подъехал к ночлегу, у входа в чум стояло четыре снегохода «Ямаха». Я обрадовался, подумал, что войду и сразу лягу спать, что не придётся разводить очаг и прогревать все жилище.

Однако, когда я вошел в чум, увидел четырех пьяных мужиков. Мне даже слово сказать не дали, выкинули из чума и велели проваливать. Я пытался возразить, объяснить, для чего эти стоянки предназначены, но, кроме крепкой пощёчины, я ничего от них так и не дождался.

Это было не только мое личное оскорбление, но и надругательство над принципами и устоями наших предков.

Честно, я не выдержал. Да, мне пришлось уехать, да, они стреляли мне в след, пытались напугать. Но я гордый, через двадцать минут я вернулся к чуму пешком, чтобы не создавать лишнего шума от моего старенького Бурана.

Нет, я не убил их, я отдал их судьбу в руки духов.

Я подумал, что духи должны решать, жить им или нет, а чтобы помочь им с данной задачей, я просто насыпал сахар в баки трех из четырех снегоходов.

Я не хотел их смерти, желание было только проучить их, и это удалось.

Сам я, наполненный злостью, уже не хотел спать, поэтому путь до второго чума не был столь мучительным.

Когда я вернулся в деревню, бабка Настя рассказала мне следующую историю.

В деревню приехал мужик, хорошо одетый, с сильным перегаром и синяком под глазом, прямиком побежал к станции МЧС. Был вызван вертолет из Дудинки с поисково-спасательной бригадой.

Оказалось, что все четверо были партнерами, заключившими крупный контракт с одной из нефтедобывающих компаний, а чтобы отпраздновать сделку, они отправились на охоту в тундру. Зная про нашу систему «гостевых домов», после 3 часов безуспешной охоты товарищи отправились в тот самый чум, дабы закрепить партнерские узы возлиянием крепких спиртных напитков в «общественном заведении», оформленном в атмосфере Заполярного края.

Граждане пили и ели, а потом появился я, произошла небольшая потасовка, далее очередное возлияние, сон.

И вот наступило утро, все съедено и выпито, нужно отправляться домой, к обычной жизни и работе, но что-то пошло не так. Завелся лишь один из четырех снегоходов.

По-хорошему товарищи не смогли определить, кто из них должен ехать в деревню за помощью, следствием чего явилась драка.

Два сломанных носа, три синяка под глазом и два поломанных ребра оказались закономерным исходом битвы за выживание, самый сильный в итоге и поехал в деревню.

Как ни хотели они свалить вину за сложившуюся ситуацию на гостя–оленевода, то есть на меня, ничего у них не вышло: следствие установило, что топливо, залитое в баки, было низкого качества, из-за чего и не завелись снегоходы в экстремально-низкие температуры.

Вы, наверное, не поверите, но духи наказали горе-охотников: дружба забыта, контракт разорван, дурная слава будет преследовать их по пятам, пока они живут в Красноярском крае.

Ладно, я побежал, меня ждут дома. Спасибо, что дали согреться, — на прощание сказал Федор и исчез в белой пелене бурана так же, как и появился.

Дверь захлопнулась, в углу свистел чайник, а на улице выла пурга. Тем не менее ребята, напуганные рассказом Федора, отправили меня проконтролировать, не насыпал ли он сахара в бак нашей ДЭС. Остаться в пятидесятиградусный мороз без единственного источника тепла было бы крайне опрометчиво, ведь, не имея возможности согреться, лишиться жизни не представляется особого труда.

Черная пурга

Я укутался по полной, надел нательное белье, ватники и баффины на ноги, флисовый свитер и пуховик наверх, голова была скрыта от непогоды балаклавой, шапкой-ушанкой из спортивного магазина и капюшоном от куртки, на руках, конечно, варежки: ни одни перчатки не спасут от арктических морозов, как бы не хотелось.

Выйдя на улицу, я сразу ощутил порывы ветра. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы закрыть дверь вагончика и определиться с направлением дальнейшего движения.

Кто ходил в сильный ветер, может понять, каково это: идти, борясь с неосязаемым противником, желающим уложить тебя на лопатки и не дать ни единого шанса подняться. Но каково это делать, когда этот ветер пронизывает одежду диким холодом, когда в лицо летит ледяной снег, забивая глаза и налипая на края разогретого дыханием капюшона, испытывая постоянные трудности от того, что снежный наст время от времени ломается под грузом собственного тела, и нога вязнет в толще рыхлого снега, не выпускающего ее из образовавшейся воронки. Каждый фактор по отдельности не представляет существенной опасности, но вместе они выматывают тело, а с ним и душу, вбивая с каждым шагом мысль: «А справишься ли ты? Вернешься ли?».

Шаг за шагом я шел, падал и вставал, вставал и падал, расстояние в пятьдесят метров я осилил за десять минут. ДЭС полностью была заметена снегом, сверху торчала лишь выхлопная труба. Из чего я сделал вывод, что Федор не хотел нам вредить, просто сел на «Буран» и уехал. Такой уж у нас менталитет: не ждать от добра добра, лучше перестраховаться и быть спокойным.

Пока я отдыхал за ДЭС, пурга задула все мои следы свежим снегом, и ориентироваться по ним не представлялось никакой возможности.

Отбросив страх, я двинулся обратно, но в этот раз ветер дул мне по большей части в лицо, из-за чего мне пришлось идти спиной вперед, лишь изредка поворачиваясь, дабы убедиться туда ли я иду, благо вдали виднелись огоньки нашего жилища.

Эта задача оказалась куда сложнее, так как каждый раз, когда нога проваливалась под наст, я падал. Раз за разом мои падения выматывали меня до изнеможения, сил оставалось все меньше и меньше.

Не знаю почему, но этот случай напомнил мне наш поход по лесу в прошлом году. Группой из пяти человек мы шли к водопадам, путь был пересечен оврагами, ручьями и рытвинами, передвигаться было тяжело, ноги цеплялись за корни и утопали в мягкой подушке летнего мха. Видимо, мое сознание сравнило передвижение по мху с хождением по рыхлому снегу. В какой-то момент нашего похода, зацепившись за очередной корень дерева, я подвернул лодыжку. Но все как шли вперед, так и двинулись дальше. На мои просьбы о помощи они не реагировали: как шли, так и шли. Из-за чего я, сам того не понимая, применил последний козырь. Диким голосом я произнес: «Вся еда у меня». Товарищи остановились, и через две минуты у нас был налажен привал, на котором я смог затянуть ногу эластичным бинтом, выпить пятьдесят грамм «обезболивающего» и затем продолжить наш путь.

Как жаль, что сейчас у меня не было такой возможности: позвать ребят на помощь, как жаль, что сил оставалось все меньше.

Обернувшись в сторону лагеря, я увидел, что последние сорок метров шел в противоположную от него сторону.

Дать сигнал ребятам в балке мне было нечем, я начинал отчаиваться. Взяв свою волю в кулак, я устремился к лагерю; теперь ветер не дул мне в лицо, но голову все равно приходилось опускать. Шаг за шагом я приближался к заветной цели, но каждое движение ногой было тяжелее во сто крат, так как этот путь не был протоптан ранее.

Уверенность в том, что моё направление выбрано правильно, мне добавил лай сторожевых собак: я шел навстречу милым песикам. Уж не знаю, специально ли они лаяли, чтобы привлечь меня, или в очередной раз просто трезвонили. Но как бы там ни было, через две минуты, совершенно обессиленный, я вошел в балок.

Ребята кинулись снимать с меня обледеневшую одежду, но только чашка чая и хороший сон смогли привести меня в порядок.

В тот вечер больше не было интересных рассказов, все разошлись по своим вагон-домам, чтобы предаться власти Морфея или поразмыслить над сказанным.

Откровение

На утро, не знаю какой пес меня укусил, но пока все спали, я согрел чаю и принялся записывать мысли, в дальнейшей жизни это переросло в навязчивую идею, я записываю все толковые мысли которые приходят мне в голову. Это бывают философские рассуждения, бизнес модели или наспех пришедшие в голову стишки. По всей видимости испуг, перенесенный предыдущей ночью, обнажил дремавшие таланты, а разговоры об утерянном прошлом дали пищу о мыслях о возможном будущем которого уже не будет. В то утро я написал стих, который пробирает мою душу каждый раз, когда его читаю, он дает мне возможность раз за разом возвращаться туда, в 92-ой, в мои 3 года, в переломный момент, которому не дали свершиться. Те, кто не помнит или не знает этого, не поймут, а те, кто знают, те уже никогда не простят.

Где моя пилотка, красный галстук где?

Я изменник родины! Лишь три года мне.

...