Оглавление

2099 — ПРОЛОГ

В моей жизни было не так много женщин. Катрин, Анна и Элизабет.

С последней связан мой первый секс. Не хочу даже думать о ней. Все, что сохранилось в памяти — косые взгляды девчонок и их смешки в понедельник в школе. С Катрин, я был на Хэллоуин в свое двадцатилетие. Приятная особа, но не более. С Анной, встречаюсь уже второй год. Да, на ней, наверное, мои похождения и закончатся. Ну а что, любовь — дело такое, когда-то нужно и остановиться.

Другое дело — мой дед! По его словам, на протяжении жизни у него было от полутора до двух тысяч связей с представительницами прекрасного пола. И все ради выживания. Верилось с трудом…

Мне, конечно, тогда было не так много лет, но его рассказ я запомнил в деталях. А тот факт, что одно время я занимался изучением истории, поможет мне наиболее подробно вплести нить его повествования в факты и события ушедшей эпохи.

Я не считаю рассказ деда сказкой или небылицей. У меня есть основания полагать, что все было именно так. Ну а к концу ты и сам сможешь ответить на вопрос: «Могло ли это быть правдой?».

Итак.

Семейка у нас довольно странная. Бывают семьи, откуда уходят отцы, и матери в одиночку воспитывают детей. А у нас дед ушел из семьи, точнее, он в нее даже и не входил по-настоящему. Зачал от бабушки мою маму (когда бабуля была еще молодой и прекрасной) и ушел. Потом появлялся лишь эпизодически, в знаменательные моменты жизни: будь то первый школьный день, выпускной, сочельник. В детстве я его не знал или, точнее, не был представлен ему как подобает внуку.

Первое наше знакомство состоялось, когда мне было лет четырнадцать. В тот день у мамы был юбилей. Со стороны я наблюдал, как пожилой чернокожий мужчина разговаривает с бабушкой, а потом она бросилась ему на шею. Через пару минут мамина мама сообщила нам, что это мой родной дед и отец моей мамы. Самым удивленным из всех троих был я — видимо, остальные что-то подозревали. Я не понимал, как чернокожий мужчина может быть отцом блондинки. Блондинки в истинном смысле слова: европейская внешность. Бабушка — золотые волосы, мама — золотые волосы, я — золотые волосы и голубые глаза, а дед — черный? Полный диссонанс!

Он показался мне очень скромным и воспитанным, учтивым с женщинами. Было видно, что он старается втереться ко мне в доверие, стать ближе. Ну а я? Во мне бушевали гормоны и вопросы. Не получив внятных ответов от родных, я напрямую спросил этого мужчину: «Если ты мой дед, то почему мама не мулатка? Почему я не мулат?»

Все улыбнулись и немного усмехнулись. Дед ответил спокойно:

— Давай так: сегодня вечером я расскажу историю своей жизни, и ты поймешь, какую великую тайну бережно хранит твоя семья. Как я берегу их, а они хранят мой секрет. Но для начала признаюсь: у меня одиннадцать детей и двадцать семь внуков. То есть у тебя есть двадцать шесть двоюродных братьев и сестер. И да, я не чернокожий по рождению. Этот образ — часть моей истории и моего выживания.

Вообще, вся последующая информация вводила меня в полное недоумение. Но мама с бабушкой относились к его словам предельно серьезно — я не видел на их лицах даже тени улыбки. Это не было шуткой. Это не было игрой…

ЧАСТЬ 1 — ВСТУПЛЕНИЕ

1998 — Первая особенность деда

Дело было в Нью-Йорке.

Октябрь здесь поистине хорош. Опадают желтые листья, утренний влажный воздух наполнен свежестью Атлантики.

Казалось, в мире царили спокойствие и гармония. Старые войны отгремели, новые еще не начинались, культура переживала рассвет, а наука и технологии неслись в светлое будущее. Люди, насколько я мог судить, никогда еще не чувствовали себя так безмятежно счастливыми.

Сидя в кафе и запивая свежеиспеченную булочку горячим кофе, я в очередной раз наблюдал за юной девушкой, весело опаздывающей в библиотеку: милой рыжеволосой кудряшкой-отличницей в круглых очках. Бежит, спотыкается, роняет сумку, книги. Ее легкость и неуклюжесть безусловно привлекали внимание окружающих, и мое в том числе. Вот уже второй день, наблюдая за ней, я думал о том, каково это — быть рыжим, каково — быть веснушчатым, ирландцем, исландцем, да кем угодно.

В те годы межрасовые связи еще не были столь распространены, как сейчас, но грань между культурными обычаями и чувствами уже начала слабеть. Это давало мне шанс на приятную беседу с возможным продолжением.

В тот самый момент я был мужчиной индийского происхождения, лет сорока. Выглядел довольно симпатично, даже солидно, внешне мог сойти за профессора из местного университета: твидовый пиджак, джинсы, коричневый кожаный саквояж — полный набор.

Допив кофе, собрался уходить. Кофейная гуща на дне чашки сулила новые знакомства и недолгие связи. «Так тому и быть», — подумал я и направился в библиотеку.

Меня всегда поражала разница между библиотеками стран социалистического лагеря и капиталистического мира. Первые были просто хранилищами книг, вторые — местами, где хочется проводить время. Эта библиотека не была исключением.

Просторный зал с резными столами, за которыми сидит молодежь и читает. Что может быть прекраснее? Конечно же, только та самая рыжеволосая девушка.

Стремясь не упустить момент, я схватил первую попавшуюся книгу и подошел к ее столу.

— Можно присесть рядом? — произнес я.

— Да, конечно, — ответила она. — О! Уильям Блум «Убийство демократии»! — воскликнула, взглянув на обложку. — Увлекаетесь политикой? Не думала, что эти книги уже есть в общественных библиотеках.

— Так, немного, — взволнованно ответил я. Черт! Книга о политике? Совсем не то, что нужно…

— Хороший выбор! — продолжила она. — Книга многое объясняет в происходящем, открывает глаза. Советую дочитать ее до конца.

Слово за слово, завязался диалог. Она рассказала мне о своей учебе на юридическом факультете. Я, конечно, не сдержал смеха. Как такая воздушная девушка может быть начинающим юристом, да еще и увлекаться политикой? На что встретил волну негодования: мол, мыслю клише, и времена, когда мозг считался рудиментарной частью женского тела, подходят к концу. Возражать не стал, да и зачем? Смысл нашей встречи был совсем в другом.

Девушка была хороша во всех отношениях. Грамотная, структурированная речь, энциклопедический склад ума, и при этом очень привлекательная. Большие серые глаза, веснушки, густые рыжие волосы, рост чуть выше среднего и стройный стан, облаченный в длинный шерстяной свитер и плиссированную юбку — вот, что свело меня с ума тем осенним днем.

Весь вечер мы провели вместе, бродили по скверам, болтали и веселились. Голод утолили хот-догами в Центральном парке, а жажду любви — у нее дома.

Это была сказочная ночь, наполненная лаской и нежностью случайной встречи неслучайных людей.

Еще вечером мы договорились, что этот день будет единственным общим днем для нас. Договоренность придавала легкость и непринужденность общению. Нам не нужно было играть роли, соблюдать правила — только простая открытость и честность, чего так не хватает людям как на первом свидании, так и в семейной жизни.

Ранним утром, пока моя спутница еще спала, я тихонько оделся, перекусил сэндвичем с тунцом и направился к выходу.

Пока собирался, окинул взором квартиру. Рэйчел жила в двухкомнатной квартире в Бруклине, метров пятьдесят пять, не больше. Две маленькие комнаты, кухня и ванная, обставлены со вкусом, но довольно просто. Окружение выдавало, что девушка не из самой обеспеченной семьи. Но тем не менее, ей хватало денег на жизнь в Нью-Йорке в довольно хороших условиях, и она не задумывалась о дополнительном заработке.

Рэйчел Николь Адамс — таким было ее полное имя, об этом я узнал, изучив стену с грамотами и благодарственными письмами; их у нее было достаточно, чтобы сделать вывод о ее социальной значимости в школьной и студенческой жизни.

Уходя, я не оставил за собой ни единого следа, ни единой зацепки, по которой меня можно было бы найти. Вытер ручки, к которым прикасался, помыл бокалы. Вычеркнул себя навсегда из ее жизни, а ее — из своей. По крайней мере, мне так казалось.

Все могло пройти как обычно, если бы не сквозняк на лестничной клетке, не давший тихо закрыть дверь. В голове проскочила мысль, что моя рыжеволосая пассия проснется, но спешно уходить я не стал.

Закурил сигарету, встал у окна на лестничном марше. Медленно втягивая густой сигаретный дым, мысли уносились в сторону «а что, если?». А что, если бы я остался? Что было бы потом? Может, у нас и сложилось бы? Может быть, она смогла бы понять? Может, мы смогли бы быть вместе?

Нет. Воспоминания о былом не дают покоя, не дают права. Я не мог так рисковать, не мог подвергать опасности ни ее, ни свою — наши жизни. Тем более, что уже два года я не поддерживал связей со спецслужбами, более того, скрывался от них. Слишком много ошибок я совершил, слишком многое в мире поставил на кон и проиграл. Доверился тем, кого считал правым, — ставка не сработала, мир лучше не стал. Явно, мои способности были сильнее моих знаний, поэтому я перестал вершить судьбы и ушел в подполье.

Вдох, выдох. Грудь сжимал страх от мыслей о прошлых неудачах. Лестничная площадка наполнялась сизой дымкой, резкий запах табака распространялся быстро, настойчиво.

Дверь резко распахнулась. На лестничную площадку, прикрывая халатом нагое тело, вышла моя вчерашняя любовь. Как же она прекрасна! Ткань облегала формы, а формы не давали себя стеснять. Женственность! Как можно быть равнодушным?

— Дорогой, возвращайся в кровать, мне не уютно без тебя, — игриво произнесла она.

Я повернулся. Она замерла. Перед ней стоял другой человек — точнее, она этого даже не могла осознать. Перед ней, на лестничной площадке, стоял молодой парень лет восемнадцати, может, на пару лет моложе. Светлая кожа, веснушки на носу, черные густые волосы, кудри. Это был не я в момент нашей встречи, не вчерашний я, не сорокалетний индиец. Теперь это был я «после». Я помолодел, а мое лицо и тело приобрели черты, свойственные ей, моей вчерашней любовнице. Разобраться в этом было бы невозможно.

Как бы мне ни хотелось побывать рыжим, в тот раз не свезло.

— Парень, ты индуса лет сорока не видел? Высокого, подтянутого? — спросила она.

В ответ я лишь покачал головой. Ей даже в голову не пришла мысль, что я — тот самый мужчина, с которым она провела весь вчерашний день и всю ночь.

— Странный ты какой-то, парень! — удивленно протянула Рэйчел. — У вас с ним даже одежда одинаковая…

— Не понимаю. О чем ты? — сделал я невинное лицо.

— Да, точно… Дай закурить, — вздохнула она.

И я протянул ей пачку.

Минут пять мы стояли плечом к плечу. Она рассказывала о мужчине, с которым провела лучшие сутки своей жизни, о его внутреннем мире, о том, что хотела иметь детей только от него и жить в глухой деревушке, только вдвоем, никого больше, растить детей, заниматься садом. Что ей больше не нужны юриспруденция, политика и саморазвитие, что с ним она почувствовала себя не объектом социальной и сексуальной жизни, а человеком, которому можно быть самим собой, не играя роли, быть маленькой девочкой, находясь в гармонии.

— Странно устроен мир, — продолжала она. — Мы договаривались ровно об этом: сутки бесшабашного счастья, ночь без обязательств. Но хочется больше. Хочется снова обнять его, прижаться к груди, последний раз вдохнуть его запах.

В воздухе повисла пауза.

— Блин, наши с ним дети могли бы быть похожи на тебя, — добавила она с грустной улыбкой, разглядывая меня. — Такие же веснушчатые и с черными кудрявыми волосами. Смотрю на тебя, а вижу плод нашей любви.

— Не загоняй себя, — сказал я, стараясь звучать ободряюще, но чувствуя ком в горле. — Какие твои годы! В твоей жизни еще будут нормальные парни. Живи и радуйся, не в мужчинах же счастье?! Честное слово. Может, ты спаслась от рутины и обыденности семейной жизни? Может, ты сможешь реализовать свои способности и не познаешь горе бытовых ссор.

Ладно, пошел я, дела не ждут. Еще? — И протянул ей пачку сигарет.

— Давай! Спасибо, что выслушал. Приятно было поболтать, — на прощание произнесла девушка, подарившая мне очередную молодость.

Мы расстались, и каждый пошел своей дорогой, которая вела нас в совершенно разное, но неизбежное будущее: она — в контору братьев Стивенс защищать природу, я — навстречу с новым миром, создаваемым моими мыслями и решениями. Ее имя, Рэйчел Николь Адамс, еще всплывет в моей жизни, но это будет уже совсем другая история.

1979 — Вторая особенность деда

То, что я рассказал тебе ранее, — лишь одна моя особенность. Есть и вторая. Чтобы раскрыть ее подробнее, придется углубиться в мою личную историю, начав с самого начала.

Шел 1979 год. Я получил диплом полгода назад и делал первые шаги на бирже. Работал в частной конторе, и все меня устраивало, даже нравилось. Коллектив был заряжен, взрослая жизнь поглощала меня день за днем.

Старых друзей сменили новые, общежитие Нью-Йоркского университета — однокомнатная квартира. Меня увлекали книги и музыка, а девушками я особо не интересовался, возможно, потому что и они мной не интересовались.

В те годы я был высоким и худым юнцом, свято верившим в демократию, свободу слова и право выбора. Глупость, вполне соответствующая возрасту. Ну а как иначе? Молодость — пора знакомства с телом и эмоциями, крушения детских рамок и определения новых границ дозволенного.

Уже не помню, что это был за день. Ранним утром я приехал к Бруклинскому мосту (на том месте, где с 2010 года находится Бруклин Бридж Парк). Хотел запечатлеть на фото городские пейзажи до того, как город заполонят толпы.

Утро было промозглым и туманным. Промзона добавляла унылости пейзажу. Хотя дождя не было, туман и обилие металлоконструкций конденсировали влагу, повсюду блестели лужи.

Направляясь к заливу, я заметил странного человека у перил набережной Гудзона. Он двигался причудливо, словно танцевал. Дядька в рваном пончо, с длинными засаленными волосами и бородой. С виду напоминал бездомного, но ботинки говорили об обратном — скорее, вольный художник, творческая натура.

Минут пять я наблюдал, как он плавно водит руками то вверх, то вниз, изредка подпрыгивая и выдувая воздух над головой.

— Дичь несусветная, — подумал я. Может, зря? Наверное… Знаешь, тогда я думал так же, как ты сейчас: сумасшедший старик занимается ерундой. Но все зависит от точки зрения.

Страха не было, лишь детское любопытство: что он делает?

— Мистер, доброе утро! Что вы делаете? — крикнул я.

Он чуть не подавился на выдохе:

— Пфффф! Не сейчас! Подожди немного. — И продолжил свой танец.

Делать нечего — стал ждать. Оперся на перила, достал из кармана пальто пачку сигарет, закурил.

Вдох… Сигаретный дым наполняет легкие густым ароматным облаком. Выдох… Дым расплывается вокруг и легким дуновением ветра уносится в сторону Бруклинского моста. В те годы курили все — дома, на работе, в ресторанах, на вокзале. Это было нормой, шиком, даже статусным делом. Еще каких-то тридцать лет — и курильщиков начнут дискриминировать, запретят курить в общественных местах, а табачная промышленность станет выпускать сигареты со сложными химическими составами. Да, последние, кто помнит запах настоящего табака, — это люди из девяностых.

Вдох… Задержка дыхания… Мысли останавливаются, разум затуманивается. Выдох… Разум включается вновь, начинает отслеживать происходящее вокруг. Волны накатывают на береговую стену, отражаются, встречаются с новыми…

И тут случилось нечто, что изменило все. Я ощутил странный толчок внутри, словно щелчок выключателя. Мир на мгновение замер. Мои мысли, мои слова вдруг обрели невероятную плотность, вес. Раздражение от его бестолкового танца прорвалось наружу:

— Старик, ты мне мешаешь фотографировать, свали отсюда! — выпалил я.

Он резко обернулся. Не сказав ни слова, он схватил свой потрепанный рюкзак и буквально побежал прочь, оставив меня в полном недоумении на пустынной набережной.

Тишина и молчание… Лишь плеск воды да гул города где-то вдалеке. Я стоял, пытаясь осмыслить произошедшее. Неужели это я? Я без надежды на успех сказал это… а он среагировал так, будто услышал приказ.

Сердце бешено заколотилось. Страх смешался с возбуждением. Я осторожно, почти шепотом, пробормотал:

— Птица, сядь на эту перилу.

Через несколько секунд чайка плавно опустилась на указанное место и уставилась на меня черными бусинками глаз.

— Улети, — прошептал я.

Птица взмыла в небо.

В мою жизнь вошло безумие. Я вернулся в свою обычную жизнь, но она быстро стала невозможной. За неделю я сдал, постарел лет на двадцать. Отмечу: все, о чем я просил людей, тут же исполнялось. «Подай книгу с полки» — и вот она в руках. «Прыгай на одной ноге до Центрального парка» — и бедный парень скакал туда от самого Таймс-сквер. Эта сила пьянила, я пользовался ею, но был и откат: я неминуемо старел и не знал, что с этим делать. У меня появился новый фотоаппарат (его «подарил» прохожий), часы, разные безделушки… Но заплатил я за это годами собственной жизни!

Абсолютно не понимая, что происходит, я начал ходить к врачам. Они воспринимали мои жалобы на стремительное старение как злую шутку. Экстрасенсы оказались шарлатанами. В отчаянии я обратился к мастеру цигун по имени Стивен.

Он оказался как нельзя кстати. В те годы культура Китая была знакома людям постольку-поскольку, в основном по фильмам Брюса Ли. Его методы казались мне странными, но он почти сразу сказал:

— У тебя закрыт ряд узлов. Энергия не проходит по большому и малому кругу от темечка до ступней, от космоса к земле и обратно. Вместо этого она сконцентрирована в верхнем даньтяне, между иньтан и женьчжун. Что-то заблокировало естественный поток. Не могу понять что и как исправить. Расскажи, что с тобой случилось.

Пришлось поведать все как есть, предварительно взяв с него клятву молчания. Выбора у него не было.

— Да! — промычал он. — Ты, наверное, в шоке, боишься за жизнь. Скоро можешь умереть от старости. Проведи день в удовольствие, может, это даст тебе сил. Расслабься, не думай о проблемах. Хотя бы в этот вечер. Не ожидай ничего. Иди напейся, побудь с женщиной. Как будто это последний день твоей жизни.

Конечно, в тот вечер я попытался расслабиться. Пошел в ирландский паб — то ли «Горшочек Лепрекона», то ли «Акулы Дублина» — хорошее место. В спиртном я слабо разбирался, бармен устроил мне мастер-класс: эль — портер и стаут, потом рюмочка бурбона, лагер… Дальше путаюсь, пил в основном виски…

Танцы на барной стойке с полной женщиной. Как уходил — не помню. Очнулся к обеду следующего дня в чужой квартире с дикой головной болью, чувствуя себя мухой в паутине. Рядом лежала упитанная женщина с растрепанными волосами и размазанной помадой. Морщины и возрастные изменения кожи говорили сами за себя — ей было под пятьдесят. Было ощущение, что мной воспользовались. В тот день я впервые скрылся от женщины тихонько, пока она спала. Видимо, выпила она больше меня…

Я убегал с одной мыслью: «Аспирин, мне нужен аспирин». Голова раскалывалась так, что хотелось лишь заглушить боль и выспаться как следует после знатной попойки.

Обед. Город гудел. Денег не было, карманы пусты. Пешком до дома — километров двадцать. В моем состоянии такой марш-бросок был смертельно опасен. Решил идти к мастеру Стивену в студию.

Между нами произошла перепалка: он меня не узнал и начал выгонять — пьяного, по его же совету! Лишь через пару минут, разглядев мою одежду, он понял, что перед ним вчерашний «чудной старик». Если бы я не попросил его успокоиться на пять минут, пришлось бы долго доказывать.

Следующие десять минут не мог уняться я. Глянул в зеркало и остолбенел. В моей одежде стоял парень лет двадцати. Обсмотрел себя, ощупал — понял, что это я. Прыгал и радовался как ребенок, коим, по сути, в тот момент и был.

Вместе со Стивеном мы предположили: энергия омоложения приходит в мое тело от женщин. Только через год я пойму, что один ингредиент был лишним, — через самый бесшабашный год моей жизни. Занимателен был и факт, что я не просто молодел, но и приобретал черты, свойственные моей ночной спутнице.

С тех пор с женщинами, которые мне не нравились, я старался не связываться, было пару раз, но не суть. Чтобы брать от спутниц лучшее и избегать наследственных болезней или проблем лихой юности, приходилось тщательнее выбирать связи, подбирать места знакомств, изучать пассий. Это стало похоже на охоту, первые два года — самое настоящее сафари. Блондинки, брюнетки, рыжие, светлолицые, конопатые, темнокожие, англичанки, африканки, японки… Что говорить? Моя жизнь наполнилась новыми красками. Я получил силу и ключ к ней. Если ты думаешь, что я заманивал девушек силой — нет. Мое протестантское воспитание не позволяло вести себя некрасиво. Да и силу во вред людям я никогда не применял, старался во благо или как минимум без вреда. Многие просьбы проскакивали между делом в обычной речи — за это тоже приходилось стареть. Приходилось просить, чтобы найти работу или жилье. Деньги я не вымогал, но те безделушки, полученные даром, лежали тяжелым грузом на душе. Даже сейчас вспоминаю лица тех людей, в беспамятстве отдающих свои вещи, будто это их истинный выбор.

1980…1983 — Моя семья

К Стивену я больше не ходил. Оставаться в своей квартире тоже не мог. Как объяснять друзьям, родным и соседям, почему в их привычной жизни появился совершенно чужой человек?

Собрал вещи. Что можно было продать — продал. Денег было немного, но на первое время хватило. Потом адаптировался. Скитался по хостелам, мыл посуду, мел дворы — одним словом, выживал как мог. С официальной работой и частной собственностью было покончено. Джонатан, каким меня знало общество, ушел в небытие. Родные искали меня, я даже пару раз натыкался на них в городе. В моем нынешнем облике вступать с ними в диалог было бы ошибкой. Говорить им что-либо, пытаться объяснить — неприемлемо.

Я продолжал жить в Нью-Йорке. Город был мне знаком, я знал, где укрыться, где подработать. Но со временем он стал тесен: каждую неделю приходилось менять место жительства и работы. Лица людей, с которыми я общался, начинали повторяться, а вести себя с ними нужно было так, словно видишь их впервые. Пару раз прокололся, но смог выкрутиться без лишних вопросов. Это потихоньку сводило меня с ума. Я начал вести дневник, записывая, где жил, где работал, с кем общался. Тогда еще не было соцсетей или баз данных. Да и мой разум не был готов вести двойную игру постоянно.

Что ни говори, рано или поздно мне все равно пришлось бы уехать. Так зачем сдерживать естественный ход вещей?

И я уехал. Отправился в медленное путешествие с восточного побережья на западное, а потом и на Аляску. Весело было, но ничего особенного не случалось. Простое приключение бытового «спецагента». Я чувствовал себя шпионом, будто был под прикрытием. Путешествовал с дальнобойщиками, байкерами, ловил попутки. Задержаться больше чем на неделю мог только в крупных городах. Приятным бонусом было общение с девушками. В каждом городе они особенные, при знакомстве охотно рассказывали о местных достопримечательностях, красивых видах, вкусных местах! А так как под юбками у всех примерно одинаково, я большей частью уделял время общению — искреннему и непринужденному. В начале восьмидесятых женщины уже были раскрепощены, знали, чего хотят, но по инерции еще играли в праведность. После моих слов: «Завтра мы уже больше никогда не увидимся» — одни стеснялись, но говорили «да», другие задорно и недолго думая соглашались играть по моим правилам. Возможно, надеясь, что с лучами рассвета я останусь лежать на мятых простынях рядом.

Господи, сколько же тонн постельного белья я помял, сколько метров кружев снял с женских тел? За этими иллюзорными цифрами — лица и судьбы, в которых я не был жирной точкой, а лишь мелкой запятой. Тем парнем, о котором девушка споткнулась в юности, но который не оставил глубокой раны.

Но был момент, череда событий, которые изменили меня навсегда, заставили пересмотреть правила общения с девушками и с миром. В каком-то смысле этот момент положил начало каскаду историй, изменивших меня. Эти события заставили иначе смотреть на решения и их последствия, за которые порой приходится платить вдвойне.

В восемьдесят третьем году, по окончании моего турне по штатам, я осел в пригороде Бостона. Подрабатывал рыбаком на небольшой шхуне, ловили краба в заливе. В те годы я не жил, скорее влачил существование. Скрывался — не пойми от кого, не пойми зачем. Все чаще меня одолевала тоска по былой жизни, семье, друзьям. Меня никто не преследовал, но, видимо, под влиянием просмотренных фильмов, я боялся: если мои способности станут известны, меня ждет участь лабораторной крысы. Этот страх гнал меня в тень. Но как скрыться так, чтобы тебя не могли найти? Только раствориться в тех слоях, которые всегда на виду, но на которые «приличное» общество воротит нос — среди рабочих сферы услуг, мелких ремесленников, рыбаков.

Но скрыться от собственного страха я не мог.

Как-то в час пополудни, по уже устоявшейся традиции, я зашел в паб «Синий лангуст» неподалеку от доков. В тот день я был молодым парнем лет двадцати — густые черные волосы, белая кожа, которую загар не брал вовсе, а если и брал, то лишь лилово-красным румянцем обгоревшей физиономии.

Я бывал в этом пабе не раз и, как обычно, ожидал увидеть веселую компанию подвыпивших морячков, пару бокалов эля да корзинку луковых колечек. Однако в этот день судьба преподнесла нечто иное. Я был приятно удивлен, увидев на маленькой сцене в дальнем углу юную особу. Имени ее не объявили.

Она бойко наигрывала на синтезаторе разные мелодии, разыгрывалась перед выступлением. Стройная, как лоза, с густыми волнистыми волосами цвета спелой пшеницы. На ней был зеленый вязаный свитер до колен, оттенявший ее бирюзовые глаза. На заднем плане виднелась видавшая виды полуакустическая гитара, а в раскрытом кейсе лежали листки с текстами и аккордами.

Меня охватило странное волнение. Казалось, все пространство сузилось, оставив лишь короткий путь между нами. Не в силах сделать что-либо иное, я оперся плечом о колонну и наблюдал. Стоял и смотрел. Она раскладывала листочки с текстами, от волнения путая страницы, потом снова выкладывая их в нужном порядке. Было забавно и трогательно видеть это волнение — явно выступление было для нее первым или одним из первых.

Когда я окинул взглядом зал, был поражен. Все, как и я, смотрели на нее, не отводя глаз.

С первыми нотами волнение исчезло. И вот она запела. Как же она пела! Сильный, местами чуть грубоватый голос в куплете сменялся надрывным и звонким в припеве. Самобытная музыка бостонских улиц… Три песни под синтезатор, две — под гитару. Успех! Те, кто раньше видел в ней лишь миловидную девчонку, услышали ее душу. Если вам доводилось кардинально менять мнение о человеке, прикоснувшись к его творчеству, вы поймете, о чем я говорю. Весь паб рукоплескал белокурой певице. Это не Ковент-Гарден, но для начала — самое то. Искренне, без прикрас.

Стойко приняв овации, она убрала тексты песен на дно гитарного чехла, а следом и саму гитару.

Закинув чехол на плечо, направилась к выходу, не забыв забрать у бармена свой первый гонорар.

— Постойте! Подождите! — крикнул я ей вдогонку. — Меня зовут Джонатан! Разрешите помочь донести гитару?

Немного запыхавшись, я подбежал. Она обернулась, и наши взгляды встретились.

Для меня это всегда был решающий момент. Раз, два, три… Главное — не отвести взгляд первым. Люблю смотреть девушкам в глаза. Когда видишь, как глазки заметались, а щеки покрылись румянцем, знай — проскочила искра. Гусеницы в животе начинают вить кокон, а ее разум уже рисует картины вашей счастливой жизни. Игра взглядов — первое, что определяет возможную связь. Отведи мужчина взгляд первым — и вам не быть вместе.

— Какая прелестная девушка, — кружилось у меня в голове. — Этот блонд и вздернутый носик добавляли ее внешности особое очарование.

— Вот, возьмите, — протянула она гитарный чехол. — Но вы же не знаете, куда нам идти? Вас это не смущает? — Она лукаво улыбнулась.

Как оказалось, идти пришлось два часа. Она жила на другом конце города. По пути мы болтали. В основном она рассказывала о себе: приходилось работать на двух работах, чтобы прокормиться самой и отложить на учебу. Днем — в пиццерии, по вечерам помогала отцу с отделкой помещений. Он клал плитку в мокрых зонах, а она штукатурила и красила стены в жилых комнатах. Этот нелегкий труд превратил ее пальцы в сухие и мозолистые. В моей голове не укладывалось: эта хрупкая юная особа с лицом ангела и гитарой за спиной вместо крыльев обладала руками, обезображенными трудом. Тогда, юный душой, я воспринял это как изъян и долго потом корил себя за такие мысли. Червячок точил меня изнутри. У людей не бывает внешних изъянов, только особенности. Внешность — штучный товар «ручной работы».

— Не смотри на них так! Не залипай, — отмахнулась она. — Пару недель распаривать да кремом мазать — и придут в норму. Профессиональная деформация — не навсегда.

Мы шли дальше, обсуждая ее будущее. Она думала учиться на химика, но мечтала о музыке. Сара грезила сценой. Музыка была для нее всем. Она музицировала днем и ночью. Весь окружающий мир был ее музой: стук трамвайных колес, шелест листвы, шум машин — гармония улиц, задающая ритм городу. Вырви симфонию улицы из контекста, измени порядок, добавь гитарный ритм, слова — и вот она, новая песня. По одной в день, хоть десять. Она не унималась.

Ту ночь я не забуду никогда. Ангел. Других слов нет. Наши тела сплетались на грязных простынях в ее уютно обустроенном чердаке. Она создавала свой мир как могла — милый, чуть неряшливый. Дай ей пару сотен баксов — и чердак мог превратиться в творческую студию.

Утром я не хотел уходить. И уговора нашего не было — я забыл о нем, прости, Господи. Мы так сблизились, нам было так хорошо вдвоем. Но я должен был уйти. Уйти так же, как и пришел — через дверь.

Стоя у смотрового окна, я глядел на город. Свежий воздух залива нехотя пробивался к этому дому. Я чувствовал запах прохлады, свободы. Этим утром я должен был выйти в море как Джонатан, но в зеркале увидел… маленького Джонни.

В этот раз я впервые помолодел до семи лет. Никакого моря! Мне грозило попасть в приют, а там и до приемной семьи недалеко…

Мои вещи были мне велики. Я натянул одну рубашку, запихал остальное в рюкзак и убежал на улицу.

А она так и лежала на матрасе, едва прикрытая пледом.

Ближайшие два дня я устраивал массовые флешмобы — чтобы люди ничего не заподозрили, не поняли, что ими манипулируют. Мне нужно было всего лишь выйти в общественное место и «попросить» полсотни человек простоять на одной ноге час или прийти на то же место назавтра с зонтиком и открыть его под бой курантов. Так, за два дня, мне снова стало двадцать. И я пошел узнать, как поживает моя Сара.

Она искала меня в доках, спрашивала у моряков. Получив от капитана весть, что я не явился на корабль, потеряла всякую надежду.

Да, я следил за ней. Преследовал.

В какой-то момент она меня заметила. Ну и ссора же была! Девушка отчитала меня так, как не смог бы никто другой. Мне вменили слежку, обозвали маньяком, который целый день преследует ее, чтобы убить и расчленить. Пришлось соврать, что я знаю о ее спутнике, где он может быть. Так себе отмазка, но ее разум цеплялся за любую соломинку. Она уверовала, что сможет найти и спасти его.

Заврался я, конечно, как ребенок. Все лишь для того, чтобы быть к ней ближе. В тот момент я и правда был похож на маньяка… И вел себя соответственно.

Мы ходили с ней по городу от одного места к другому. Я рассказывал ей, кто он, чем живет, чем увлекается. Она прониклась историей Джонатана, но на меня больше не смотрела. А ведь я и был тем самым Джонатаном! Чего она не видела.

Психика Сары начала сдавать. На третий день я застал ее за бутылкой. Пришлось с помощью дара убеждения подстроить ее знакомство с «родителями» Джонатана. Они сказали ей, что он уехал в другой штат и просил передать, что не вернется.

От этого Саре не стало легче. Я же начал стареть и в прежнем облике встречаться с ней уже не мог.

Мне нужно было поставить точку и уйти, иначе мог навредить ей еще больше.

В очередной раз сменив личину, я отправился в «Синего лангуста». Она играла и пела, так же прекрасно попадая в ноты, дирижируя эмоциями зала. Но тон песен был иным. Она изливала скорбь. Репертуар сменили песни о потерянной любви.

Когда она уходила из бара, в зале стояла гробовая тишина. Слова и эмоции были не нужны. Она все сказала. Сказала — и тихо ушла.

Чтобы не доставлять неудобств и лишний раз не пугать назойливой слежкой, я перебрался в Куинси. Далеко уехать не мог — не позволяла совесть. Раз в месяц наведывался к ней. На пятом месяце я понял — она беременна. Срок совпадал. Я должен был стать отцом. В голове крутились мысли, как обеспечить ее. Не мог просто прийти и сказать: «Я отец, вот деньги». Если бы я передавал деньги от имени Джонатана, она верила бы в их любовь и продолжала искать. И знаешь, я же немного гений! В голову пришла идея.

Я отправился в звукозаписывающую компанию, нашел продюсера и… вежливо попросил его явиться в Бостон, в паб «Синий лангуст», в полдень следующего четверга.

Два месяца Сара записывала свой первый сингл. Аванса хватило на роды и первые пару месяцев. Потом случилось чудо: песню начали крутить на радио, она попала в чарты.

Студия предложила записать альбом. И понеслось…

Сара стала жить лучше меня. В ее жизнь пришли новые люди, новые мужчины. А я продолжал из тени следить за ней и… нашим чадом.

Джулия — так звали мою дочь — стала первым ребенком, которому я помогал из тени. Сара не дожила до этого момента. Восьмидесятые и девяностые были непростые, много музыкантов ушло на тот свет. Пагубные привычки, вызванные переживаниями юности, сгубили ее, выжгли до основания.

Джулия, с помощью Деборы (о ней расскажу позже), организовала фонды поддержки матерей-одиночек. Фонд помогал женщинам, оставшимся без кормильцев, в том числе и моим спутницам, родившим от меня детей. Спроси у бабушки, было ли ей легко воспитывать твою маму в одиночку? И это при том, что фонд следил за ней уже с четвертого месяца беременности. Общество не слишком благосклонно смотрит на девушек, родивших вне брака. Печально, но факт.

1984 — Дружба

Теперь ты, надеюсь, понимаешь, почему я не проводил с девушками больше одной ночи? Представь, если бы она проснулась? А если бы я сам попытался рассказать ей всю правду? Какие последствия могли бы быть?

А так — разорвал связь, уехал в другой район или город, и все! Из глаз долой — из сердца вон.

Честно скажу, в юном возрасте устоять было сложно. Гормоны, знаешь ли…

И раз уж я заговорил о череде событий и природе моих ограничений, рассказ будет неполным, если не поведаю тебе о том, как ушел из жизни мой лучший друг и к чему это в итоге привело.

Прошел месяц с рождения Джулии. Пару раз я навещал ее в роддоме. Мне было больно осознавать, что не смогу быть с ними, а раскрыть свою тайну боялся. Так хотелось прижать дочь к груди, обнять Сару, вместе гулять по скверам и паркам с коляской…

К сожалению, этому не суждено было сбыться.

Возможно, я так и остался бы в тени, присматривая за своими девочками, если бы не новость о смерти Александра.

В тот день ничто не предвещало беды. Достал из холодильника банку мороженого и начал уплетать его большой ложкой, смотря какую-то передачу. Банка опустела наполовину, когда начались местные новости. Сначала сообщили о пожаре в доме престарелых, потом — о серьезной аварии на объездной дороге… А затем — сводка с места событий: «На окраине города, в лесном массиве, найдено тело белого мужчины. Предположительно, это Александр Блэк, пропавший без вести пять месяцев назад. Тело направлено на опознание. Более подробная информация — в утренних выпусках. Напомним, Александра искал весь город после его исчезновения в День Независимости. По словам родных, вечером того дня он вышел в магазин и домой не вернулся». На экране мелькнула его фотография.

Увиденное бросило меня в дрожь. Я не находил себе места, слезы катились сами собой. Его это тело или нет — уже не столь важно. Важно, что мой друг пропал, и теперь нашли тело.

Весь следующий день я провел в моргах и полицейских участках. Встреченные мной люди ничего нового не рассказали. Лишь подтвердили: смерть была насильственной. Ему «помогли», а потом спрятали тело в лесу недалеко от шоссе. Кто это сделал — неизвестно.

Через день были похороны. Александр лежал в закрытом гробу. Шел дождь. На кладбище собрались только самые близкие… и один незнакомый мексиканец лет тридцати (то есть я). Все рыдали.

Я знал их всех. Куинси был городом моего детства. Здесь я рос, учился в младших классах. Потом, в десять лет, мы с родителями переехали в Куинс — спальный район Нью-Йорка. Они хотели, чтобы я и мои братья росли в мегаполисе, чего-то добились.

Страшно хоронить друзей. Они — часть тебя, твоей личной истории, несостоявшегося будущего.

Не понимал: за что? За что могли убить его? Он не был замешан в темных делах, не имел отношения к большому бизнесу или власти. Он был просто тридцатилетним парнем, экстремалом, не успевшим насладиться жизнью сполна.

На похоронах я вспоминал себя и свое прошлое. Вокруг — все мое прежнее окружение, включая родителей и сестру. Они приехали поддержать семью Блэков. Получалось не очень, но фраза отца отрезвила меня:

— Горе родителей, переживших своих детей, не знает границ… И потерявших тоже. Теперь вы знаете, где лежат его кости. Вы всегда сможете прийти на могилу, положить цветы, поговорить. А наш дозор не окончен… Завидую вам в этом. Вы знаете, где теперь Александр. Мы же своего, похоже, потеряли навеки.

Я стоял с каменным лицом. С момента моего ухода я ни разу не связался с родными — не звонил, не писал. Меня считали пропавшим без вести, искали все, кто мог. Но, Господи, что я мог им сказать? Как облегчить их горе? Прийти со словами: «Это я — ваш сын»? А перед ними стоит азиат или чернокожий… Что они почувствуют? Что ответят? Зная нрав отца, скорее всего, в меня полетел бы стул и отборная брань.

Так я рассуждал, уходя. А теперь видел их горе — и мне было не по себе. Люди, давшие мне жизнь, открывшие дорогу в будущее, роняли слезы у могилы моего друга, оплакивая не только его, но и меня.

Когда церемония закончилась, большинство отправилось в дом Блэков поддержать семью. Я пошел с ними, представившись семье старым студенческим другом Александра.

Теперь я думал только об одном: как дать родителям знать, что со мной все в порядке, что я жив, здоров, но не могу быть рядом.

В гостиной я нашел лист бумаги и ручку, написал письмо и незаметно сунул его в сумочку матери.

Перед уходом я подслушал разговор родственников: полиция тормозила расследование, почти не участвовала в поисках — хорошо еще, что вообще нашли. Ну да, человек пропал в День Независимости…

Пару дней я слонялся по городу, не зная, чем заняться. Думал о переезде в соседний городок, о том, что же все-таки случилось с Александром и как родители восприняли мое послание?

Меня грызли сомнения: нужно ли было писать? Не лучше ли оставить старую рану в покое? Что подумали отец и мать, прочитав:

«Я вновь чувствую своими пятками ребра Росинанта. Снова, облачившись в доспехи, пускаюсь в путь. Уже пять лет моя нога не ступала на порог родного дома и, думаю, не ступит. Мой мир стал иным. Я не преступил закон, но живу вне его правил. Должен скрываться, чтобы выжить. Прошу принять мой выбор. Знайте, я люблю вас. Не хотел ни вам, ни себе такой участи. Простите и примите. Вечно ваш — Джонатан»

Писав эти строки, я думал, что их будет достаточно. Но потом в голову лезли мысли: «А вдруг не поймут? Или решат, что это чья-то злая шутка?» Отгонял сомнения — верил в лучшее.

***

Через два дня после похорон, когда первая острая боль утраты начала отпускать, я решил выяснить из первых уст, почему полиция не искала моего друга. С раннего утра отправился в участок.

День был солнечным. В душе — буря. Я был готов стереть в порошок любого, лишь бы докопаться до истины.

Со мной был только громкоговоритель — оружие, ставшее на долгие годы моим главным.

Войдя в участок, я скомандовал в громкоговоритель: «Общий сбор! Всем построиться в шеренгу по чину и званию!» Голос эхом разнесся по зданию.

Уже через две минуты полицейские стояли по стойке смирно. Я ходил перед строем, вглядываясь в их лица. Власть над ними была абсолютной, словно я Крысолов из сказки.

— Отвечайте кто знает, что случилось с Александром Блэком? — громко, со злобой в голосе, бросил я в тишину.

— Мы знаем, — хором ответили четверо.

— Ты! — ткнул пальцем в одного. — Рассказывай. Все подробно.

— В тот вечер мы с коллегами праздновали День Независимости. Сидели впятером в баре у автостанции, выпивали, а…

Длинное вступление бесило меня. Я явно терял контроль над эмоциями.

— Не лить воду! Говори, что произошло! — рявкнул я.

— Я убил! — выпалил он. — Мы с ребятами затоптали его до смерти в переулке за углом. Косо посмотрел — вот и поплатился. Мы — блюстители закона! Мы здесь все можем! Все должны нас бояться! — Говорил он с пеной у рта, это был начальник участка.

Я замер от ярости. Не знал, что делать. Полицейские стояли навытяжку. Я метался взад-вперед.

— Бери бумагу и пиши признание! Во всех своих преступлениях! — проорал я ему в лицо через громкоговоритель.

Грузный начальник участка покорно сел за стол рядового и начал писать. Писал минут двадцать.

То, что вышло из-под его пера, повергло меня в шок. Мелким почерком, на трех листах, он изложил признание в курировании местной мафии, отмывании денег, сокрытии убийств, взятках, педофилии, наркоторговле и убийстве моего лучшего друга.

— Отвечай кто твои подельники?! — закричал я в исступлении. Сердце бешено колотилось, слезы текли по щекам. — Кто?!

Пять минут я истерично заставлял остальных стражей порядка, служивших убийце, поставить свои подписи под признанием, подтверждая причастность. На лицах простых полицейских был ужас. Они не понимали, что происходит.

Чтобы признание не «потерялось» после моего ухода, я решил заставить этих оборотней в погонах сдать себя ФБР. Мы зашли в кабинет начальника. Он набрал номер шефа уголовного розыска на громкой связи.

— Привет, Стивен! Я хочу признаться… Я убил Александра Блэка. Раскаиваюсь. Готов понести наказание. Арестуй меня, проведи суд…

— Тихо, тихо, успокойся! — перебил голос из трубки. — Об этом никто не должен знать. Выпей успокоительного, поезжай домой, проспись.

Я резко нажал на рычаг, разорвав связь. Разум отказывался верить. В ФБР знали и покрывали? До какой же степени прогнила система, если под ее крылом орудовала мафия, и все получали свою долю!

— Прекратите дышать, сволочи! — прошипел я и направился к выходу. Делать больше было нечего.

Захлопнув дверь кабинета, я услышал глухой стук падающих тел и грохот опрокидываемой мебели.

— А вы? — крикнул я оставшимся в коридоре. — Забудьте меня и все, что здесь было! И доложите в ФБР о признании вашего шефа! Для верности я через пять дней направил признание в газету с пометкой о причастности к делу начальника уголовного розыска.

В тот же день я уехал из города и «обнулился». События в участке за сутки превратили тридцатилетнего мексиканца в старикашку. Содеянное мной стало карой не только для убийц друга, но и для меня самого. «Обнуление» прошло тяжело… Если вкратце, то будучи стариком, мне пришлось искать для омоложения женщину с дна социальной лестницы. В следующем воплощении это аукнулось серьезными проблемами со здоровьем. Состояние усугублялось жутким эмоциональным откатом после самосуда. Казни без суда и следствия. Я взял на душу грех — и это стало моим крестом.

Я знал, что мои слова обладают огромной силой. И все же отдал приказ. По своей воле я убил их. Кровь этих людей была на моих руках.

Меня гложили мысли: «Как возможно, чтобы в государстве развитой демократии люди, призванные защищать граждан, сами становились убийцами?! Разве система управления не должна это предотвращать? Не должна пресекать саму возможность? Или виновата человеческая природа? Может, это частный случай?». Я размышлял о природе моей силы: «Если она мне дана… Может, я должен ею пользоваться? Должен приносить пользу? Мог бы изменить этот скверный мир?»

В итоге, после долгих раздумий, я собрал волю в кулак и направился в Центральное разведывательное управление. Решил, что в их рядах смогу послужить родине и очистить США от бандитов и наркоторговцев.