Оглавление

Глава 1. На своем месте

12 лет назад

Очередной рабочий день в Лазарете Нафаркона только начинался. Полярная ночь, наконец, отступила, уступив место хрупкому весеннему рассвету. Первые лучи солнца, бледные и робкие, пробивались сквозь мутные стекла высоких арочных окон, озаряя тесное помещение для лиратов — врачующих магов Галдуриона.

Воздух здесь всегда пахнет сушеными травами и старыми страницами — библиотека Лиратона, сваленная в углу, давно перестала помещаться на полках. Многолетняя пыль, поднятая утренними хлопотами лиратов, кружилась в лучах света, превращаясь в золотую дымку. Она оседала на стеклянках с порошками, на потрескавшихся деревянных шкафчиках с выцветшими этикетками, на полу, где поколения лиратов протерли в досках глубокие борозды.

А еще выше, почти у самого потолка, разросшаяся монстера — немой свидетель бессчетных дежурств — тянула свои темные листья к солнцу. Казалось, она шепталась с лучами, словно вспоминала, как когда-то, давным-давно, росла под жарким южным небом. Теперь же ее корни оплели даже каменные стены, а новые побеги цеплялись за балки, будто боялись, что тьма вернется и снова украдет свет.

В самом углу помещения, почти не издавая звуков, переодевалась девушка лет тридцати. Ее кудрявые волосы были аккуратно собраны, лицо сосредоточенно — будто она что-то долго и углубленно обдумывала, забыв, что нужно поторапливаться. Ее вызвали в этот день не случайно — совсем недавно прошла кровопролитная битва, и раненных было так много, что текущий персонал не справлялся.

— Витария? — послышался чей-то женский голос со входа.

Девушка дернулась, вырванная из своих мыслей, и повернулась к входу. Солнце уже успело залить его своим теплотворным светом, потому разглядеть лицо не получалось.

— Тебя тоже вызвали? — продолжила женщина, — не думала, что все настолько плохо у нас…

Витария переворачивала в голове образы коллег, пытаясь вспомнить, кому мог принадлежать этот голос. Дело в том, что она взяла перерыв от работы — чуть больше года назад родился ее сын Тарвин, и она полностью занималась им. Пока не случилось то, что заставило ее вернуться в Лазарет.

— Селестина, это ты? — Витария, наконец, вспомнила голос. Это же ее старая приятельница, и как она могла забыть?

Женщина, услышав свое имя, быстро прошагала к Витарии, подняв в воздух еще больше пыли, и крепко обняла — то ли от радости, то ли от облегчения. Витария даже как-то сжалась от неловкости, но все же погладила подругу по голове.

— Там так страшно? — спросила Витария, когда Селестина выпустила ее из своих объятий.

— Они только начали прибывать, — тихо ответила она, — ранения самые разные… Твоя помощь будет очень кстати.

— Куда меня поставят? — Витария закончила переодеваться и взглянула на себя в зеркало. Темно-зеленое платье-рубашка особо сочеталось с ее глазами — такими же темно-зелеными и живыми, словно сам лес всматривался в мир через нее.

— На прием, скорее всего, — выдохнула Селестина. — Ты ведь не успела закончить обучение на лирата Тени?

Витария отрицательно покачала головой. Обучение на лирата Тени — самое трудное, ведь они занимаются лечением душевных травм. Чтобы пройти этот курс полностью, у самого обучающегося не должно быть таковых. А когда Витарию допустили к изучению этой специализации, она уже была беременна.

— А как же твой сын? — спросила Селестина, — с кем ты его оставила?

— С мужем, — Витария попыталась улыбнуться, но вышло неестественно.

— Сколько ему уже? — не унималась Селестина, словно других проблем сейчас не было.

— Год и три месяца, — ответила Витария, — совсем большой уже… Так что Дарван справится.

— Дарван — твой муж?

Витария кивнула. Ей почему-то хотелось скорее выйти в отделение приема, чтобы закончить этот не особо приятный разговор. Селестина не казалась назойливой — просто Витария не любила, когда ее спрашивают о муже. Будто кто-то все еще мог осудить ее выбор.

В коридоре Лазарета, наспех переоборудованном под приемное отделение, царила напряженная суета. Воздух гудел от сдержанных команд, звонких шагов по каменному полу и приглушенного стона первых доставленных — тех, кому повезло выбраться с поля боя раньше остальных.

Младшие лираты, с лицами, еще не утратившими юношеской округлости, толкались между кушетками, застилая их грубыми, но чистыми простынями. Их пальцы дрожали — не от усталости, а от ожидания. Они знали: скоро сюда хлынет потом изорванных тел, и тогда некогда будет даже перевести дух.

Старшие лираты стояли у арок, отмечая в потрепанных журналах зоны ответственности. Их голоса, привыкшие командовать, теперь звучали резко, почти как в бою:

— Тяжелых — в третий зал, легких — на перевязку, умирающих — ко мне!

Одна из них, уже совсем седая, но внимательная старушка, со шрамом через левую бровь, схватила за руку юнца, перепутавшего флаконы:

— Ты что, хочешь, чтобы у них плоть от костей отвалилась? Это же кислотный порошок!

Тилары, специалисты по уборке помещений, сгорбленные, как тени, метались между магами, вытирая полы тряпками, уже пропитанными розоватой водой. Их работа казалась бессмысленной — через минуту здесь снова будут лужи крови, — но в этом был особый ритуал: чистота как последняя преграда перед хаосом. В тилары всегда нанимали бастлинов — они лишены магии, но не лишены мастерства и прозорливости: ни один опытный маг не мог справиться с пылью и грязью лучше, чем они.

У дальних стоек, отгородившись от суеты, лираты Коры расставляли ряды синих склянок. Стекло звенело, будто хрустальные колокольчики, но звук терялся в гуле. Порошки внутри мерцали тусклым серебром — быстрое исцеление для ран, но медленная смерть для кошелька. Кто-то из младших спросил:

— Почему не всем хватит?

— Потому что мир несправедлив, — равнодушно бросил старший, даже не поднимая головы.

Причина этой спешки висела в воздухе плотнее запаха антисептиков: Марадей Мирай только что одолел Камирана Абадира — темного мага, который внушал страх всему Галдуриону лишь одним фактом своего присутствия в этой стране. Но его приказ — «Не оставлять живых» — еще не был отменен. Стервятники, верные и жестокие слуги Камирана, рвались к городу. А значит, скоро сюда принесут не просто раненых — принесут обрубки тел, которые надо будет собрать заново.

— Витария!

Голос прорвался сквозь гул коридора, заставив ее вздрогнуть. Селестина, не говоря ни слова, исчезла в толпе — будто ее и не было. «Так даже лучше» — подумала Витария. Лишние глаза сейчас были ни к чему.

Она кивнула в сторону крикнувшего и направилась вперед, пробираясь меж спешащих лиратов, будто лодка, рассекающая бурный поток. Главный лират Тания стояла у дубовых дверей приемного зала, ее волосы, собранные в строгий узел, казались серебряным шлемом в тусклом свете масляных ламп.

— Прости, что вызвала тебя, — голос Тании был теплым, но в глазах читалась усталость, глубокая, как трещины в старом камне. — Нам просто не хватит рук, чтобы спасти всех…

Витария почувствовала, как что-то сжимается у нее в груди.

— Это мой долг, — ответила она ровно, хотя пальцы сжались в кулаки, — они защищают и мою семью тоже.

Тания пристально посмотрела на нее, затем осторожно коснулась ее руки — легкое, почти материнское прикосновение.

— У тебя все хорошо?

Вопрос повис в воздухе, будто дым от затухающих свечей. Нет. Нехорошо. Ничего не хорошо с тех пор, как…

— Да, спасибо, — ее губы сами потянулись в улыбке, на этот раз почти искренней.

Тания была больше, чем наставницей. Она была тем якорем, который не давал Витарии потеряться в этом хаосе многие годы до беременности, и даже сейчас она казалась оплотом спокойствия.

— Хорошо, — лицо Тании вновь стало профессионально-строгим, но в уголках глаз оставалась та же теплая забота. — Ты будешь на приеме. Не думаю, что навыки лирата Тени сейчас понадобятся. Но в остальном… тебе нет равных.

Витария почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

— Вы мне льстите, — она машинально отмахнулась, но внутри что-то екнуло. Почему так сложно принять эти слова?

— Сейчас не до лести, дорогая, — Тания покачала головой, и ее голос прозвучал тише, но тверже, — все на своих местах. И мы должны спасти как можно больше жизней.

Где-то в глубине коридора раздался крик — началось.

Воздух накалился: одна за одной проявлялись норы, с треском и грохотом выплевывая раненых. Младшие лираты успевали с нетипичной ловкостью подхватывать их и укладывать на кушетки, к которым уже спешили старшие лираты. Процедура незамысловатая: внешний осмотр, магическая сенсорика внутренних повреждений и отправка в соответствующее отделение. Требовались внимательность и скорость: воздух уже успел насытиться запахом железа, а каменный пол оросили кровавые следы. Раненых было много, а их раны — пугали своей жестокостью и несовместимостью с жизнью. И только магия не давала им окончательно покинуть этот мир.

Витария застыла. Не от ужаса или ступора — она все еще считала, что не может осматривать так же, как это делали старшие лираты, хоть Тания и поставила ее сюда. Руки дрожали, сердце бешено колотилось уже где-то в горле, а все тело бросило в жар и холодный пот. Нужно было действовать — иначе зачем она сюда пришла сегодня?

Заметив рядом пару младших лиратов, терпеливо ожидающих команд, Витария шагнула к первой кушетке. И сразу взору предстало жуткое зрелище.

Кровавое месиво вместо ноги — все ниже колена, разорвано в клочья так, что видна кость. Пальцы на руках согнуты в неестественные углы, а сами кисти успели заплыть опухолью от повреждений. На лице — застывшая гримаса боли и ужаса, а тонкие губы сжаты так, побелели. Глаза закрыты — шок от ранений сделал свое дело, раненный потерял сознание, но был еще жив. Витария чувствовала, как бьется его сердце, ощущала, как кровь струится по жилам, а магия легкими потоками пытается сохранить тепло и жизнь в этом теле.

— Этого к лиратам Кожи, — Витария указала на раненного, будучи уверенной, что внутренние органы не повреждены.

— Но он без сознания! — возразил один из младших, — вдруг там что-то еще?

— Что может быть страшнее разорванной ноги и переломанных пальцев? — Витария повысила голос, — не теряй времени! Отправляй его в Отделение восстановления внешних повреждений.

Младший лират поспешил кивнуть и замялся, не ожидая такого ответа от Витарии. И снова это чувство — будто она не на своем месте. Может, было бы лучше заниматься лечением в каком-нибудь отделении?

Витария оглянулась. Все вокруг занимались своими делами: осматривали поступавших раненных, оказывали первую помощь — никто не смотрел на нее, и даже Тания, которая все время была рядом, в этот раз скрылась где-то среди кушеток. «Никаких сомнений» — подумала Витария и вздохнула. Второй младший лират терпеливо ждал ее указаний, не осмелившись даже поторопить.

Снова треск и грохот, воздух разрезала очередная нора — на кушетку, умело подставленную младшим, рухнуло тело. Витария поспешила к нему. Внешне — никаких повреждений, руки и ноги целы, следов крови нет, но глаза закрыты, а лицо — мертвецки бледное. Младший лират застыл, не понимая, что делать с раненным.

Витария коснулась рукой его груди. Сердце бьется. Медленно, но в такт. Кровь циркулирует, хоть и не в той мере, как у здорового человека. Водяной баланс тоже в норме, значит… Витария сложила знак, ее рука покрылась синеватой дымкой. Мгновенье, и она погрузила ее внутрь раненного — магический Ритуал Тока, чтобы проверить, не нарушены ли магические потоки.

И Витария попала. Магия в этом раненном сжалась в точку и не работала: тело медленно охватывала тяжесть возраста — магия перестала отсрочивать старение. Благо, что он не лишился ее совсем.

— К лиратам Тока, — сухо отрезала Витария, — скорее!

Младший лират кивнул, вцепился в кушетку и потянул ее в противоположную сторону — в Отделение Тока — места, где лираты восстанавливали магические потоки.

Постепенно Витария втянулась. Пальцы, еще недавно дрожащие от неуверенности, теперь двигались с четкой точностью — касались лба, шеи, груди, мгновенно считывая пульс, температуру, глубину повреждений. Она научилась видеть ранения раньше, чем успевала их осознать.

Младшие лираты даже не пытались возражать. Они ловили ее короткие команды, кивали и бросались выполнять — будто она всегда была одним из старших. Ни шепота за спиной, ни сомнительных взглядов. Только действие.

И самое странное — она начала чувствовать уверенность. Не ту глупую браваду, что заставляет новичков ломать ритуалы, пытаясь «сделать лучше». А тихую, твердую убежденность: «Я справлюсь». Каждый верный диагноз, каждый быстрый перевод пациента в нужное отделение — все это копилось где-то под ребрами, согревая изнутри.

Но Витария знала — так не будет всегда. Раненые прибывали, норы то и дело разрезали пространство, словно двери в преисподнюю — там за дверями лазарета все еще лилась кровь — а значит, раненные будут поступать снова и снова. И однажды контроль исчезнет. Лишь бы это случилось как можно позднее.

Внезапно прямо перед ней воздух дрогнул, и из норы шагнул здоровяк в безупречно чистом плаще — на груди алел символ щита. За ним — второй, третий… Они прибывали без остановки, пока не заполонили почти весь коридор приемного отделения.

А за ними, словно тень, ворвался старик.

Седые волосы, но осанка — прямая, уверенная. Он шел так, будто знал каждую трещину в этих стенах. Но что он здесь забыл? И зачем привел с собой целый отряд адаргов?

— Стоять!

Голос за спиной Витарии прозвучал, как удар хлыста. Тания уже была здесь — она преградила путь, словно живая стена.

— Канцлер, вы же знаете мои условия! — ее слова резали воздух, — никаких адаргов в Лазарете, если они не ранены!

— Тания, у меня… особый раненый, — канцлер запнулся.

Витария впервые видела его таким — беспомощным, почти съежившимся. Будто Тания держала над ним незримую власть. Адарги сомкнулись перед ним, пальцы наготове — всего лишь для одного самого опасного для этого места знака. Но от кого они защищали канцлера? От хрупкой женщины в исцарапанном кровью платье-рубашке?

— Сначала — пусть все они выйдут! — Тания провела пальцем по воздуху, указывая на дверь. — Один их неверный чих — и спасать будет некому.

— У меня мало времени, — голос канцлера стал тише, почти умоляющим.

— Тогда не трать его впустую.

Ни тени сомнения. Ни намека на уступку.

Канцлер махнул рукой — и адарги, сохраняя каменные лица, развернулись к выходу. Тания проводила их взглядом, от которого могла вспыхнуть сталь. Затем глубоко вздохнула и уставилась на канцлера так, словно он был ее должником, просрочившим платеж на столетие.

Витария невольно съежилась. Никто не смел так разговаривать с главным политиком Галдуриона. Уж тем более — приказывать ему. Никто. Кроме Тании — Главного лирата Лазарета Нафаркона.

Канцлер шагнул в сторону, открыв жуткое зрелище, от которого у Витарии похолодела кровь.

Щуплый мальчишка, лет двадцати от силы, стоял, сжав зубы до хруста. Его руки дрожали в магическом жесте, удерживая в воздухе то, что еще недавно было человеком. Лицо — кровавая масса, в которой с трудом угадывались остатки носа; рука — черная, обугленная, с отслаивающимися лоскутами кожи, будто перегоревшие угли в печи; одежда — спекшаяся корка из крови, грязи и пепла, словно его пытались стереть с этого мира огнем и железом. Мужчина лет сорока. Без сознания. Дышал так редко и поверхностно, что грудь почти не поднималась. И все же он был жив. Магия мальчишки цепко держала его грани — но Витария знала: такие раны не оставляли шансов. А потом она поняла, почему ее охватил ужас, куда более глубокий, чем при виде десятков искалеченных до этого. Она узнала его.

Марадей Мирай — тот самый смельчак, бросивший вызов Камирану Абадиру, Маг, отмеченный самим канцлером и последняя надежда всего Галдуриона. Сейчас от некогда грозного, но доброго мага почти ничего не осталось — только боль, кровь и следы темной магии, с которыми не могли справиться даже самые опытные лираты.

— Вы должны приложить все усилия, чтобы спасти его, — канцлер почти умолял, — это Марадей, и он только что остановил Камирана.

— Мы обязаны всем раненным одинаково, — Тания холодно окинула взглядом искалеченное тело.

— Он не должен умереть, — канцлер вцепился в рукав ее платья, — он герой, и он должен жить!

— Свою героическую роль он уже исполнил, — парировала Тания, — смерть не лишит его этого звания.

Канцлер сдавленно вздохнул. В его настойчивости читалось что-то личное — будто речь шла о родном сыне, а не о национальном герое.

— В отдельную палату его, — голос Тании резко обрел властно-приказной характер, — Витария, займешься им.

Это решение повисло в воздухе, как удар молнии. Даже привыкший к власти канцлер растерялся.

— Ты… не сама возьмешь его? Это неучебный случай!

— Витария не ученица, — отрезала Тания. — Или ты ставишь под сомнения мои решения?

— Если он умрет… — канцлер покраснел от злости, его глаза блеснули холодной опасностью, — вам этого не простят.

— Нам не нужно ничье прощение, — Тания сохраняла такое же холодное равнодушие, — нам нужно, чтобы нам не мешали работать.

Когда Тания кивнула, Витария машинально шагнула вперед. Внезапно канцлер схватил ее за запястье, сжимая до боли.

— Это твой шанс, лират, — прошипел он, — либо докажешь свою состоятельность, либо забудь о целительстве навсегда…

Витария плавно освободила руку, сохраняя внешнее спокойствие, хотя внутри все сжалось от сомнений. Что Тания увидела в ней такого?

— Стажер остается здесь, — добавил канцлер, наблюдая, как Витария берет на себя магический контроль над угасающей жизнью.

— Яго, — поспешно представился худощавый юноша, — проходил курс экстренного…

Тания промолчала. Канцлер бросил на нее уничтожающий взгляд, но, тяжело дыша, резко развернулся к выходу, яростно сжимая кулаки. Витария кивнула, ощущая, как сомнения сжимают горло. Яго изучающе разглядывал ее узкими глазками-щелочками, напоминая незаконченную кукольную голову, лишенную последних штрихов выразительности.

Марадея перенесли в отдельную палату. Помещение дышало древностью: потрескавшиеся каменные стены, потемневшие от времени деревянные балки, — но тилары вычистили все до блеска, будто предчувствуя, какая важная работа здесь предстоит. Сквозь мутное арочное окно струился рассеянный свет, превращая пылинки в золотые искры и мягко освещая страшную картину на кушетке.

В этом призрачном освещении Марадей казался уже не человеком, а изуродованной куклой из плоти. Его кожа приобрела землисто-серый оттенок, запекшаяся кровь потемнела до черноты, а грязная одежда въелась в раны, словно ядовитый гриб, пускающий корни в живое тело.

Витария механически ополоснула руки, ощущая, как ледяная вода стекает по горящим от напряжения пальцам. Полки ломились от зелий и инструментов — все необходимое было под рукой. Но ее пальцы замерли в сантиметрах от склянки с регенерационным раствором, будто между ней и лекарством стояла невидимая стена.

Яго топтался рядом, нервно покусывая губу. Его взгляд метался между Витарией и умирающим магом, а все внутри съедало сомнение: можно ли доверять такую важную персону дрожащим рукам новичка.

— Подожди за дверью, пожалуйста, — голос Витарии сорвался на шепот, звучащий неестественно громко в тишине палаты.

Глаза Яго сузились, в них вспыхнуло подозрение.

— Будут вещи, которые лучше не видеть посторонним, — теперь ее тон звучал тверже, а рука, с повелительным жестом указывающая на дверь, была уже вполне уверенной.

Яго нехотя попятился, бросая на Марадея последний взгляд — смесь страха и любопытства. Канцлер велел не спускать глаз, но авторитет лирата перевешивал.

— Если что… — он замялся в дверях, — я буду прямо за дверью.

Когда тяжелая дубовая дверь захлопнулась, Витария позволила себе содрогнуться. Руки предательски дрожали, во рту пересохло, а сердце в груди колотилось так, будто пыталось вырваться наружу. Она закрыла глаза, пытаясь унять дрожь. Это был не просто пациент, это был экзамен на право называться лиратом. И цена провала — не только ее карьера, но и жизнь героя Галдуриона.

Но нужно было начинать.

Витария сложила знак — движения были неуверенными, но точными. Остатки одежды и грязи на теле Марадея начали медленно растворяться — необходимая процедура перед началом лечения. Клочья плаща, брюк и рубашки, пропитанные кровью и грязью, превращались в пыль, золотящуюся в солнечных лучах, обнажая изуродованное, но еще крепкое тело. Витария невольно смутилась — она давно не видела обнаженных мужчин, кроме мужа, и эта неожиданная интимность ситуации заставила кровь прилить к щекам.

Прервав неловкие мысли, Витария сложила новый знак. Ее пальцы окутались слабым зеленоватым свечением. Медленно с хирургической точностью, она прикоснулась к обугленной руке — нужно было удалить остатки сгоревшей кожи и волос.

Закончив с этим, Витария магическим жестом призвала склянку с регенерационным раствором. С необычной для нее осторожностью она нанесла состав на поврежденную руку, стараясь минимизировать контакт. Любое прикосновение могло причинить боль, а пробуждение пациента сейчас было последним, чего она хотела.

Оставив раствор работать, Витария переключилась на лицо. Кровавая масса из кожи, мышц и костей внушала благоговейный ужас: с чего начать? В памяти всплывали страницы учебников, но нужное знание ускользало. Тогда с точностью скульптора и бережностью ювелира, она начала восстанавливать черты.

Первыми проступили губы, сжатые с такой силой, что раскрошились зубы. Витария снова сложила знак — на этот раз другой, чтобы придать сил своим изможденным рукам. Осторожно, но настойчиво она разомкнула челюсть, приступая к восстановлению ротовой полости. Язвы на языке и деснах затянулись мгновенно, сломанные зубы начали медленно отрастать. Это обнадеживало: тело Марадея словно стремилось к исцелению, охотно принимая помощь.

Закончив, Витария перешла к носу. Перелом сделал его неестественно крупным, но это не было главной проблемой. Восстанавливающий раствор сделал свое дело — опухоль спала, позволяя приступить к репозиции. Осознавая болезненность процедуры, Витария подготовилась к возможному пробуждению пациента.

Быстрым движением она магически связала его конечности, обезопасив себя от непроизвольных реакций. Резкий поворот, неестественный хруст — и нос встал на место, мгновенно наполнившись кровью. Сосуды радостно пульсировали, возобновляя свою работу.

Самый страшный этап ждал впереди — глаза. Никакие растворы здесь не помогали, только чистая магия. Витария глубоко вздохнула, нервно смахнула прядь волос предплечьем, стараясь не испачкать руки.

Собравшись, она вернулась к глазам. Легкими движениями очищала остатки кожи и сгустков крови, с облегчением обнаружив целые глазные яблоки. Хотя бы это.

Постепенно перед ней возникало лицо — глаза, ресницы, брови, даже мимические морщинки у уголков глаз. Теперь Марадей выглядел спящим, если бы не тонкий кровоточащий шрам под левым глазом. Алая струйка стекала по щеке, впитываясь в простыню темными пятнами.

Витария сложила знак, кончики пальцев вспыхнули зеленым — мощный исцеляющий импульс. Но шрам оставался неизменным. Кровь продолжала сочиться, игнорируя магию.

— Магримы? — прошептала она вслух. — Похоже на их работу.

Не сдаваясь, она приложила к ране ватный тампон с регенерационным раствором — безрезультатно. Витария сжала кулаки. Работа почти закончена, но этот проклятый шрам не давал покоя.

— Только если… — она замолчала, испугавшись собственных мыслей, — использовать семейную магию?

Выбора не оставалось. Как и времени.

Собрав волю, Витария начала складывать запретные знаки — последовательность, которой учила бабушка. Мощная целительная магия, отнимающая силу у целителя.

Комната погрузилась во тьму, будто весь свет вобрали ее руки. На кончике пальца вспыхнуло искрящееся пламя, похожее на бенгальский огонь. Одно точное прикосновение — второго шанса не будет.

Собравшись, Витария резко прижала палец к шраму, зажмурившись в ожидании последствий. Искрящаяся энергия охватила рану, кожа вокруг потемнела, обнажив сосуды и мышцы. В воздухе повис запах горелой плоти.

Шрам не исчез, но кровь остановилась. Уже успех.

Внезапно Витария почувствовала жжение на предплечье — словно кто-то укусил сквозь ткань. Резко закатав рукав, она ахнула: чуть ниже локтя проступал порез — точная копия шрама Марадея.

Такова была цена запретной магии — она разделила проклятие между ними. Порез полностью сформировался и перестал болеть, выглядев как свежая, почти зажившая рана. Витария перевела взгляд на Марадея. Догадка подтвердилась. Его шрам затянулся, но волосы, еще минуту назад русые, стали седыми, прибавив ему лет. Морщины углубились у глаз и на лбу, даже брови покрылись серебром.

Витария медленно выдохнула, ощущая тяжесть открытия в каждой клетке своего тела. Теперь она на собственном опыте познала суть «семейной магии» — и непомерную цену за ее использование. Но результат был явным: Марадей, хоть и поседевший в одно мгновенье, выглядел презентабельно. Даже кровавый шрам под глазом, теперь превратившийся в красную нить, лишь добавлял его облику воинственной брутальности.

Оставалась только рука. Регенерационный раствор сделал свое дело — на месте обугленной плоти уже проступала новая кожа, нежная и розовая, как у младенца. Витария с грустью вспомнила, как когда-то любовалась такой же кожей на пальчиках своего первенца. Но ужасные волдырчатые шрамы на кисти упорно не заживали — безошибочные следы магии магримов. На этот раз Витария не решалась снова прибегать к запретным техникам — одна метка на предплечье уже была достаточной платой.

Она осторожно провела пальцами по заживающей коже, удаляя последние чешуйки отмершей кожи. И в этот момент…

Марадей резко открыл глаза, словно его ударили тока. Его зрачки расширились до невероятных размеров, вбирая свет палаты. Рот судорожно распахнулся, пытаясь втянуть в себя воздух комнаты — точные движения человека, только что вынырнувшего из глубин долгой, беспросветной тьмы. Его взгляд метнулся по сторонам, пока не остановился на Витарии, и в этих глаза читался немой вопрос: «Где я? Что случилось?».

Глава 2. Пепел перемен

— Спокойно, — мягко сказала Витария, — вы в Лазарете. Я ли… — она запнулась, ловя себя на автоматизме, — я лират. Ваш лекарь.

Марадей перевел взгляд на руку, еще недавно представляющую собой обугленное месиво. Медленно, будто проверяя чужую конечность, он поднял ее и сжал пальцы. Брови взлетели вверх от удивления. Затем резко прикоснулся к лицу — память возвращала обрывки боя.

— Вы… восстановили? — голос сорвался на хрип, пока он ощупывал скулы, нос, веки.

Витария кивнула, сжимая в руках склянку. Седина в его волосах будто обвиняла ее — словно она совершила нечто постыдное.

— Я велю принести вам одежду, — она отвела взгляд, понимая, что она снова невольно засмотрелась на рельефы мышц Марадея.

Тот окинул себя взглядом. Осознание наготы пришло внезапно. В отличие от смущения Витарии, в его глазах вспыхнул чистый страх. Не от обнажения — от чего-то другого.

— Где моя одежда? — он вцепился в простыню. Капли пота засверкали на груди в свете масляных ламп.

— Пришлось растворить, — Витария уставилась в стену, — новую принесут. Сейчас я…

— Там было… — Марадей сглотнул, сдерживая дрожь, — кое-что важное.

Витария, наконец, посмотрела на него. Глаза метались в панике, пальцы впивались в ткань — не от боли, а от ужаса потери. Нужно было что-то делать.

Она закусила губу. Восстановить стертую одежду… магия позволяла, но пыль могла занести инфекцию в незажившие раны. Рука, шрам… Риск.

— Если позволите… — она сделала шаг, тщательно контролируя взгляд, — я прикрою вас защитной пеленой и восстановлю только плащ.

— Только плащ, — Марадей кивнул, отпуская простыню. На ткани остались влажные отпечатки пальцев.

Витария взмахнула рукой, над телом пациента развернулась полупрозрачная простыня, тут же вспыхнувшая голубым барьером. Затем сложила знак — пыль с пола взметнулась вихрем, медленно сплетаясь в клочья изорванного плаща.

— Что я должна там найти? — спросила Витария, ловя падающий плащ.

— Внутренний карман… — голос Марадея напоминал скрип ржавых петель. — Там… фотография.

Уголки губ Витарии дрогнули. Только что воскресший из мертвых, с лицом, которое она собирала по кусочкам, он беспокоился о каком-то снимке. Должно быть, это было нечто очень важное — то, ради чего он бросился в самое пекло.

Пальцы нащупали во внутреннем кармане небольшой прямоугольник. Фотография оказалась крошечной, с потрепанными краями, но изображение сохранилось идеально. Светловолосая девушка с косицей смотрела на нее выразительными глазами. Черно-белая пленка не передавала цвета, но Витария почему-то была уверена — эти глаза должны быть изумрудными.

— Ваша… жена? — она не смогла сдержать любопытство, продолжая изучать снимок.

— Нет! — он резко потянулся к фотографии, но тут же смягчился, — это… неважно.

Витария пожала плечами, возвращая снимок. Марадей схватил его так, будто это была последняя нить, связывающая его с этим миром. Его взгляд скользнул по изображению, губы дрогнули в едва заметной улыбке, а на ресницах заблестели слезы.

— Итак… — Витария взяла себя в руки, возвращаясь к профессиональному тону, — основные повреждения устранены, но полное восстановление займет два-три дня. Вам нужно оставаться под наблюдением.

Марадей молча кивнул, еще немного посмотрел на фотографию, после чего стремительно сунул ее под подушку, словно опасаясь, что она исчезнет.

— Сегодня вам нельзя есть, — голос Витарии вновь стал безлично-медицинским, — только вода. Завтра начнем с легкого бульона.

— Спасибо… — он неожиданно мягко посмотрел на нее, — за все. Вы… удивительный целитель. Я уже простился с жизнью.

— Спасибо вам, что защитили нас от тьмы, — в ее улыбке не было фальши. Взгляд невольно скользнул по его торсу, прежде чем она резко отвернулась. — Одежду и воду принесут сейчас. Завтра наведаюсь с проверкой.

Витария вышла в коридор и вдруг осознала, как вымотана. Пустые коридоры, тишина вместо утреннего хаоса — все свидетельствовало о том, что прошло много часов. Она машинально посмотрела в окно, вместо рассветных лучей — глубокая ночь, освещаемая лишь мерцающими масляными лампами. Целый день она провела у постели Марадея.

Возле двери, свернувшись калачиком, спал Яго. Его преданность тронула Витарию — юноша, не смея ослушаться приказа канцлера, провел здесь весь этот срок, не отлучаясь ни на минуту. Он напоминал щенка, охраняющего хозяина.

— Яго… — тихо позвала Витария, осторожно касаясь его плеча.

Парень вздрогнул, резко вскочил и начал яростно тереть глаза, словно пытаясь стереть сон. В этот момент он был удивительно похож на лесного зверька, внезапно разбуженного посреди ночи.

— Все хорошо, — устало улыбнулась Витария. — Марадей жив, раны залечены. Он отдыхает.

Яго настороженно принюхался, будто пытаясь уловить ложь в запахах Лазарета. Потом неуверенно почесал затылок:

— Можно… можно на него взглянуть?

Витария молча провела рукой по двери, и в массивном полотне проступило матовое окно. В тусклом свете единственной лампы было видно, как Марадей лежит на боку, слегка съежившись — должно быть, от холода, в ожидании обещанной одежды.

— Одежда… и одеяло… — автоматически произнесла Витария. Усталость туманила сознание, стирая даже свежие воспоминания о только что состоявшемся разговоре. Казалось, единственное, чего она хочет сейчас — рухнуть на ближайшую кушетку и забыться.

Витария вышла на ночные улицы Нафаркона, жадно вдыхая морозный воздух полной грудью. Обычно в этот час город уже спал, но сегодня камнеломы под светом магических факелов спешно латали пробоины в стенах. Атака Стервятников была отбита, поток раненых прекратился. Благодаря Марадею и Белой Страже у города появился еще один шанс — на жизнь, мир и возможность возвращаться домой к родным.

Ноги сами несли ее по знакомым улочкам, а мысли уже были там — в их небольшом каменном домике у восточной стены, где ждали Дарван и Тарвин. Пройдя еще несколько кварталов, Витария свернула в узкий проулок и растворилась в норе, чтобы через мгновенье вынырнуть у дорожки, ведущей к дому.

Скрип старой калитки заставил сердце учащенно забиться. В окне горел теплый желтый свет — они ждали. Дверь распахнулась, прежде чем она успела достать ключ.

— Наконец-то, — Дарван стоял на пороге, прижимая сонного Тарвина. Мальчик, услышав материнские шаги, сразу оживился, залопотал и протянул к ней ручонки. — Мы уже стали волноваться.

Витария без слов вобрала их обоих в свои объятия, вдыхая аромат домашнего уюта — дровяной дым, свежий хлеб и что-то неуловимо родное. Тарвин уткнулся влажным носиком в ее шею, цепко вцепившись пальчиками в воротник ее запачканного платья-рубашки, оставив на светлой ткани крохотные отпечатки.

— Я сейчас, — прошептала она, передавая сына мужу и поспешно сбрасывая окровавленный халат, под которым проглядывали засохшие бурые пятна.

Теплая ванна с травами, чистая домашняя рубашка Дарвана, пахнущая им, дымящаяся миска похлебки — все слилось в один исцеляющий момент. Витария сидела у камина, кормя Тарвина, а Дарван сильными руками разминал ее закаменевшие плечи.

— Тания сказала, что основной поток раненых закончился, — тихо рассказывала Витария, пока сын засыпал у нее на груди, пуская слюни на рубашку. — Мне нужно еще пару дней присматривать за… особым пациентом, и тогда я снова вернусь домой.

— Какой такой особый пациент? — Дарван осторожно принял спящего Тарвина на руки, улыбаясь жене. В его голосе не было ни ревности, ни упрека — только искренний интерес и поддержка.

Витария на мгновенье задержала взгляд на любимых чертах. Тридцать пять лет и десять из них в шахтах Шамарана оставили на Дарване отметины — ранние морщинки у глаз, легкую седину в русых кудрях, шрамы на руках. Но для нее он оставался все тем же красивым парнем с выразительными серыми глазами, массивным подбородком и улыбкой, от которой на душе становилось тепло. Пусть он и не обладал магией, но в его объятиях Витария чувствовала себя в полной безопасности.

Дарван скрылся в проеме детской. Витария проводила его взглядом, не скрывая улыбки. Как же ей повезло. Заботливый, надежный, терпеливый — именно таким она представляла себе мужа в девичьих грезах. И теперь у нее было все: уютный домик в элитном районе (хоть и доставшийся по наследству), любимый муж и долгожданный сын.

Тарвин сладко посапывал в своей резной колыбельке, когда Витария заглянула в детскую. Дарван задержался там, не в силах оторвать взгляд от спящего сына — эта картина наполнила ее грудь теплым светом. Тихими шагами она подошла к мужу, прижалась щекой к его широкой спине.

Сегодня ей особенно нужно было почувствовать его — живым, теплым, родным. Возможно, это был эффект от увиденного за день — страданий, боли, потерь. Те герои сражались и защищали вот это — ее хрупкое семейное счастье, чтобы Дарвану не пришлось браться за оружие, а Тарвину — познавать ужасы войны. И сейчас она хотела всем существом ощутить эту благодарность, даже несмотря на смертельную усталость.

Утренний свет мягко струился через мутные окна палаты, когда Витария переступила порог. Марадей сидел на кушетке, внимательно изучая заживающую руку. Одежда — просторная рубашка и мягкие брюки — наконец-то скрывала его тело, избавляя Витарию от неловкости.

— Я чувствую себя почти живым, — голос Марадея прозвучал неожиданно звонко, когда он заметил Витарию. — Благодаря вам.

— Вы сами молодец, — она машинально улыбнулась, поправляя рукав халата, — Жаль только, что магия не смогла полностью убрать эти… — ее пальцы осторожно коснулись волдырчатых шрамов на его кисти.

Шрамы выглядели зажившими, но сама их фактура оставляла неприятное ощущение — будто темная магия оставила здесь визитную карточку. Так же, как и тот проклятый шрам под глазом.

— Из-за чего я мог так поседеть? — Марадей провел рукой по отросшим прядям, теперь напоминавшим серебряный иней.

Витария замерла. Признаться ли в использовании запретной магии? Тания промолчала — может, и ей стоит последовать примеру?

— Побочный эффект лечения, — ее голос звучал суше, чем она планировала. — Хорошо, что волосы вообще остались. Могли и выпасть.

Ответ, казалось, удовлетворил Марадея. Более того — он явно нравился себе в новом образе, если судить по той самодовольной улыбке, что не сходила с его лица.

— Мне даже больше идет, — его улыбка стала теплее, почти благодарной. — Теперь хоть в канцлеры подавайся.

— Вы стремитесь в политику? — вопрос сорвался скорее из вежливости, но Марадей оживился.

— Белогор никуда не денется еще лет двадцать, — он махнул рукой. — Меня и моя нынешняя должность вполне устраивает.

— А кем вы… — Витария запнулась, увидев его оскорбленное выражение собеседника.

— Люминар, — он произнес это так, будто это должно было объяснить все. Витария лишь недоуменно подняла бровь. — Глава Комитета по противодействию темной магии, — добавил он уже с обидой в голосе.

— Вы, должно быть, очень скрытные, — Витария снова улыбнулась, проверяя повязку на его руке, — о вашем Комитете почти ничего не известно.

— Значит, мы хорошо работаем, — его глаза блеснули удовлетворением.

Витария лишь кивнула. Политические игры ее никогда не интересовали, а Люминары казались ей существами с другой планеты — такими же далекими, как и те темные маги, с которыми они боролись. Где они находили в себе эту беспощадность?

— Вы замужем? — внезапный вопрос застал ее врасплох, когда она склонилась над его шрамом. Непослушная прядь выскользнула из-за уха, пощекотав щеку Марадея.

— Да, уже два года, — она поспешно заправила волосы, чувствуя, как жар разливается по щекам. Перед глазами невольно всплыл образ его обнаженного торса, хотя она тут же прогнала эту мысль.

— Простите, не хотел быть бестактным, — Марадей уловил ее смущение, и его улыбка сменилась с флиртующей на дружелюбную.

— Все в порядке, — Витария сделала шаг назад, натянуто улыбаясь.

Такие вопросы ей задавали часто — пациенты, особенно те, кто долго находился на ее попечении, иногда переходили границы. Именно так, кстати, она и познакомилась с Дарваном — во время медицинского осмотра шахтеров в Амартане. Но сейчас ее сердце было занято, а эти навязчивые мысли — лишь естественная реакция на красоту человеческого тела. Не более.

Два дня пролетели в привычном ритме — утренние обходы, заполнение бесконечных отчетов, тихие вечера с Дарваном и Тарвином. Каждый раз, возвращаясь домой, Витария заставала одну и ту же идиллическую картину: Дарван, взявший небольшой отпуск на работе, но уставший от домашних хлопот, качал на руках сына, а Тарвин смеялся, хватая отца за щетину. Эти мгновения были таким хрупкими, такими драгоценными.

На третий день Тания остановила ее у выхода. Глаза наставницы были усталыми, но теплыми.

— Спасибо тебе, — ее голос звучал как шорох осенних листьев, — ты нужна своему сыну больше, чем нам. Марадея завтра выписываем. Ты сделала все, что могла.

Витария улыбнулась. В душе боролись два чувства: профессиональный азарт, разбуженный возвращением к практике, и всепоглощающая любовь к семье. Она уже представляла, как Тарвин тянется к ней своими пухлыми ручонками, как пахнет дрожжами от теста, которое Дарван так мастерски замешивал по воскресеньям.

— И помни, — рука Тании внезапно сжала ее плечо, — больше не используй ту технику. Однажды цена окажется слишком высокой.

Витария лишь кивнула, избегая прямого взгляда. Миг — и нора перенесла ее в родной квартал, к старой овощной лавке. Сегодня ужин будет ее сюрпризом.

Резкий запах гари ударил в ноздри. Витария машинально сморщилась, но не придала значения — мысли были заняты предвкушением домашнего тепла.

Лавка оказалась закрыта. Странно — обычно в это время хозяин как раз открывал ее для вечерних покупателей. Витария потрогала замок — холодный, не сегодняшний.

Запах усилился. Подняв голову, она увидела, как с неба медленно падают не снежинки, а хлопья пепла. Крыша лавки была покрыта черной копотью.

Что-то случилось.

Но почему вокруг ни души? Где привычный вечерний гомон, смех детей, крики разносчиков? Витария обошла лавку, всматриваясь в темноту. Может, хозяину стало плохо? Но тротуар был пуст — лишь густая, неестественная тишина, давившая на уши. С каждым шагом запах гари становился гуще. Ветер принес очередную порцию пепла, и Витария почувствовала, как внутри все сжалось в ледяной ком.

Она сделала несколько шагов — и застыла.

Родной район предстал перед ней в жутком виде: дома, еще вчера горделиво выстраивавшиеся вдоль улицы, теперь напоминали гигантские кострища. Даже каменные стены оплавились, стекая вниз черными потоками — будто здесь бушевала не земная стихия, а адское пламя.

Сердце забилось так сильно, что звон стоял в ушах. Витария медлила, боясь идти дальше, и вдруг под ногой раздался отвратительный хруст — обугленная человеческая кисть, оторванная взрывом.

Она побежала. Ноги подкашивались, но страх нес вперед. Поворот за угол — и…

Пустота.

Там, где еще утром стоял их дом с цветами на подоконниках, теперь зияло черное пятно. Посреди пепелища стояла обугленная дверная рама, как немой укор.

— Нет… — шепот сорвался с губ.

Витария шагнула вперед. Дверь с жутким скрипом рухнула, подняв вихрь пепла. Внутри не осталось ничего — лишь угли, сохранившие призрачные очертания комнат. Она шла сквозь пепелище, как сквозь ночной кошмар. Вот здесь был камин, где они так любили сидеть по вечерам. Там — кухня, где Дарван учил ее печь хлеб. А это…

Витария замерла.

У черного входа лежало обугленное тело. Поза говорила об отчаянной попытке защитить — широкие плечи прикрывали что-то, даже когда балка перебила ногу. Руки намертво сомкнулись в последнем объятии.

А под ним…

Мир перевернулся.

Маленький обгоревший комочек. Крошечные пальчики, сведенные в последней судороге. Череп, неестественно запрокинутый — будто Тарвин в последний миг смотрел на отца, не понимая, почему тот больше не защитит.

— Нет… Нет, нет, НЕТ! — крик разорвал тишину.

Витария рухнула на колени. Пальцы дрожали, когда она коснулась маленького тельца — еще теплого, будто жизнь только что покинула его. Боль пришла волной — жгучая, разрывающая. Слезы текли ручьями, но не могли смыть ужаса, пальцы вцепились в пепел, будто пытаясь вырвать из земли само время, вернуть эти проклятые часы назад.

— Почему… — хрип вырвался из пересохшего горла.

Кто-то знал. Кто-то видел. Но никто не предупредил ее. Никто не спас их.

А пытался ли кто-нибудь?

Вокруг царила зловещая тишина. Даже ветер замер, будто затаив дыхание. Лишь пепел продолжал медленно падать с неба, покрывая два обугленных тела — и одно еще живое, но мертвое внутри.

Что если…

Мысль пронзила сознание, как молния. Витария резко смахнула слезы, оставив на щеках черные полосы пепла. Ее пальцы непроизвольно складывали запретную комбинацию еще до того, как мысль оформилась в решение.

Запретная техника. Сейчас. Прямо здесь.

Дарвана не вернуть — его тело было слишком повреждено. Но Тарвин… Маленькое тельце еще сохраняло остаточное тепло. Быть может, его еще можно…

Руки двигались сами — стремительно, точно, без тени сомнения. Кончики пальцев вспыхнули знакомым искристым пламенем, излучая неестественный холод. Витария даже не моргнула, когда кожа на ее руках начала чернеть, покрываясь сетью трещин.

— Вернись… — прошептала она, касаясь обугленного детского черепка.

Мгновенье — и внутри все замерло.

Во рту внезапно появился вкус пепла и гари, смешавшийся с нежным ароматом миндального масла — тем самым, которым Дарван каждый вечер натирал Тарвина после купания. Витария закашлялась, но не оторвала руку.

Жар прокатился волной по телу, выжигая изнутри. Пряди волос массово отделялись от кожи головы, падая черными снежинками на пепелище. Ногти на руках посинели, затем почернели, начав крошиться.

Получается?

Она не успела понять. Невыносимая боль пронзила грудную клетку — будто кто-то вырывал ребра одно за другим. Сознание стремительно покидало ее. Последнее, что она увидела, прежде чем упасть на землю — бездыханное обугленное тело сына, и обожженные объятия мужа, которые она никогда больше не сможет почувствовать на себе.

Глава 3. Когда выбора нет

12 лет спустя

Нора разрезала пространство над побережьем, выплюнув Витарию и Кируса на мокрый песок. Здесь, где лес почти касался моря, густые тени надежно скрывали беглецов от посторонних глаз. Весенний воздух был свеж, но Кирус, оставшийся почти без одежды, дрожал не от холода — его кожа покрылась мурашками от осознания: Белая Стража уже объявила их преступниками.

Витария машинально осмотрела горизонт. Ни души. Лишь волны лениво лизали песок. Это укромное место знали немногие, но она бывала здесь часто.

— Сам призовешь одежду? — бросила она, стараясь не смотреть на обнаженный торс напарника, — дрожишь, как лист перед грозой.

Кирус разглядывал локоть — острый лед оставил на предплечье глубокие порезы, чьи кровавые следы уже впитывались в песок.

— Они нас не отследят? — спросил он, неумело пытаясь залечить раны.

— Люминаров сложно выследить, — Витария грубо схватила его руку, оценивая повреждения. — Десятки моих лесных копий уже разбежались по дальним уголкам Галдуриона. У нас есть часа два, пока они поймут, где настоящие мы.

Она сложила знак — почти на автоматизме, ее пальцы покрылись зеленоватым свечением, и порез на предплечье Кируса быстро затянулся, не оставив и следа. Витария тяжко вздохнула, еще раз огляделась (будто не веря собственной браваде) и опустилась на камень. Нужно было переварить случившееся.

— Спасибо, — Кирус искренне улыбнулся, натягивая призванную сорочку. — Где мы?

— На границе с Варатраном, — Витария поправила сползший сапог. — Марадей говорил тебе о своих планах?

Кирус, избегая ее взгляда, продолжил одеваться: грубый вязаный свитер, кожаная жилетка с узкими карманами. Взмах руки — и песок тонкими струйками заполнил хранилища.

— Говорил, — прошептал Кирус, — я до последнего думал… что это случится не так скоро.

— Что именно? — взгляд Витарии стал пронзительным.

— Переворот…

— Он все еще верит, что власть можно сменить… — ее голос понизился до шепота, — значит, будет война?

— Надеюсь, что нет, — Кирус нервно оглядел лес, словно деревья могли слышать, — Марадей не хочет крови, но готовится ко всему.

— Почему мне ничего не сказали? — в ее тоне не было обиды, лишь любопытство. Она привыкла, что Люминары редко раскрывают все свои планы.

— Собирался, но что-то пошло не так…

— Интересно, что именно… Может, возвращение воспоминаний о сестре, нарушившей главный закон?

— Думаю, он хотел показать это Марку. Двадцать лет ждал, скрывал даже от канцлера. Не думаю, что сорвался…

К