Оглавление

Говорят, были времена, когда эриды стояли за спинами монархов. Нас называли хладными тенями, усмирителями чувств, глушителями крика и шёпота внутри человеческих сердец.

Эридов приглашали к королевским детям, чтобы убрать панику, вытравить из памяти те эмоции, что делали будущих королей слабыми. Сильнейших из нас держали при советах, генералах и правителях. В ночи, когда трон сотрясался от сомнений, наши руки ложились на виски монарха, вычищая всё лишнее: жалость, зависть, угрызения совести и даже слабый отблеск нежности к врагам. Не эмоции правили королевствами, а расчёт, отточенный нашими прикосновениями.

Все шептались, что сами эриды не способны испытывать человеческие эмоции. Любовь, сострадание и раскаяние — чуждые слова, не касающиеся нашей плоти и разума. Так повелось думать, что у эридов нет сердца, лишь тихий холод между рёбрами, пульс для чужих эмоций, но не для собственных.

Мы не плакали. Ни при жизни, ни перед лицом смерти. Ни один правитель не видел нашей слезы, до того момента пока один король не пал.

Глава 1

Я голодна.

Но это не тот голод, который выворачивает живот наизнанку, не тупое требование плоти: хлеба, мяса или чего там ещё люди в себя кидают, чтобы притушить внутренний вой. Мой голод иной. Он — холодный. Лёд медленно ползёт по костям, стягивает кожу на руках и проступает инеем на пальцах. Ещё немного и поползет выше: к шее, под скулы, к глазам, делая фиолетовые зрачки почти прозрачными.

Последние дни лета выдались непривычно холодными — между корнями сосен стелется туман, цепляется за мох и старую хвою. Запредельный лес застыл где-то между ночью и рассветом, хорошее время, чтобы объяснить себе, зачем я снова вышла так рано. В этом нет тайны, ведь я — эрида. Существо, которое живёт питаясь человеческими эмоциями. От того люди рассказывают о нас сказки, будто мы призраки или злые духи. Это неправда.

Я смотрю на свои руки: пальцы такие же, как у людей, разве что на них тонкий иней, да ногти чуть светлее. Волосы выбеленные, глаза, вероятно сейчас слишком светлые, но под моей кожей кости и кровь. Просто сердце не бьётся. Всего-то.

Рядом идёт Эсса.

Она ступает мягко, почти не оставляет следов, волосы собраны в свободную косу. На ней простая туника с длинными разрезами по бокам и плащ с капюшоном. Её одежда не сковывает движения и не звенит, Эсса не любит кожу, говорит, что она слишком громкая. А я наоборот, всегда выбираю броню. Лёгкие кожаные наплечники и плотный корсет привычно скрипят на плечах и талии, ремни чуть натирают кожу под рукой, но мне нужно ощущать вес и жёсткость защиты.

— Если бы не твоя привычка вставать до рассвета, Селина, я бы сейчас спала, — произносит Эсса, не сбавляя шага.

Я смотрю на нее.

— То есть тебе пища не нужна? Посмотри на себя, скоро с инея на твоём лице можно будет соскребать крошки.

Отмечаю, как у неё побелели уши, скулы отливают серебром.

— Я не собираюсь спорить, — её взгляд изучает меня бегло, потом уходит в глубину леса. — Просто предпочитаю охотиться бодрой. Сон даёт точность, ты же знаешь.

— А я предпочитаю, чтобы мои пальцы ещё могли сжимать человеческое горло, когда появится шанс насытиться. Сон подождёт.

Я не жду согласия, нам обеим нечего доказывать. Если бы не новый указ Верховного, я бы сейчас шла по этому лесу одна, как и тысячи раз до этого. Охотиться парами — нелепость. Для эридов всегда было проще рассчитывать только на себя и я не привыкла делить охоту ни с кем, даже с себе подобными. Но теперь правила изменились. В этом лесу стало опасно даже для охотников, потому что кто-то начал охотиться уже на нас.

— Если свернём на эту тропу, — Эсса чуть кивает подбородком в сторону, — выйдем на поляну с артеррой. Люди собирают её как раз в такую рань, как ты любишь.

Я смотрю туда, куда она указывает. Лаэр рассказывал про артерру — редкую траву, которая тянется к лунному свету и сгорает под солнцем. Он не раз просил собрать её по пути с ночной охоты. Её ростки тонкие, серебристые, будто сплетённые из света и инея. Если не успеть к восходу солнца от неё останется только пепел.

Осторожно приседаю в тени массивного корня, когда вдалеке трескается ветка. Не зверь — звери чувствуют нас. Это человек.

— Не спеши, — бросаю взгляд на Эссу.

Она внимательно смотрит на заросли.

— Чувствуешь? Мужчина. Один.

Я киваю, но не отвечаю. Сейчас важнее тишина и запах человеческой тревоги. Я ощущаю её: она тёплая, немного солоноватая, уже доходит до меня, обещая облегчение.

Эсса медленно выпрямляется, я вижу, как у неё дёргается уголок рта — признак нетерпения, привычка сдерживаться, чтобы не выдать себя раньше времени.

В голове крутится мысль: если сейчас не подпитаюсь, начну терять чувствительность. Это пугает больше, чем любые человеческие ловушки. Они называют нас бессердечными, но если бы они только знали, как отчаянно мне сейчас хочется почувствовать что-то тёплое, впитать эту хрупкую, дрожащую волну страха и наконец снова стать собой.

— Держись в тени. Он идёт сюда, — тихо шепчу, чтобы Эсса услышала.

Я замираю. Всё тело становится напряжённым. Человек уже совсем рядом, он нас не замечает, занят сбором артерры, смотрит по сторонам в поисках новых ростков. Я наблюдаю за ним, не моргая, слежу как он срывает стебли, кладёт их в мешок, оглядывается через плечо. Его тревога уже доходит до меня, делая внутри немного теплее. Знаю, что нельзя спешить. Если броситься сразу, удастся вызвать только поверхностный страх, а мне нужно больше — хочется добраться до самого корня его эмоций.

Эсса отходит чуть в сторону, прикрывает меня, чтобы никто не подошёл сзади. Она сторожит, а я подбираюсь ближе. Мужчина поднимает голову, встречается со мной взглядом и резко отшатывается, будто увидел что-то ужасное.

— Нет! Не трогайте меня!

Он резко срывается с места и кидается в сторону от тропы. Я мгновенно бросаюсь за ним, ловлю его за плечо, наношу удар по коленям — не слишком сильно, чтобы не покалечить, но достаточно, чтобы сбить с ног. Он падает в мокрую траву, мешок с травами выскальзывает из руки. Я тут же хватаю его за горло, сжимаю крепко, но не перекрываю дыхание — просто удерживаю и заставляю смотреть мне в глаза.

— Нет! — он захлёбывается страхом, пытается вырваться. — Нет, Всевышний защити, прошу…

Я ловлю его взгляд. Мои глаза прозрачные, как талая вода, сталкиваются с его карими. Эсса стоит рядом, слышу её дыхание, но она не вмешивается. Я чувствую её нетерпение, голод нарастает, но она держит себя в руках — сейчас мой черёд.

Впитываю эмоции медленно, не спеша, позволяя его страху раскрыться, как ночной цветок: сначала верхний слой — отчаянная надежда, вдруг я его пощажу, потом — сдавленный ужас, а за ним — чистая, обнажённая паника. Я позволяю этим чувствам пройти через себя: они заполняют меня изнутри, разливается по коже, разгоняют иней в суставах. Хочу забрать всё, добраться до последнего, самого тёмного слоя его страха, где уже нет надежды, только обречённость.

— Селина! — Эсса вдруг рычит мне в ухо. — Они идут! Надо уходить!

Я не отвечаю, продолжаю пить его страх с холодной жаждой, в которой нет ни капли сожаления. Мне мало, — иней ещё не полностью растаял внутри. Мужчина уже почти не дышит, у него на губах булькает хрип, взгляд теряется.

— Хватит, — Эсса резко хватает меня за плечо, отдёргивает мою ладонь от его горла. — Ты его высушишь! Охотники рядом! Ты что, не слышишь?!

Я моргаю, связь с жертвой рвётся. В этот же момент что-то режет туман — слышу свист, хлопок, мимо лица проносится стрела, почти задевает кожу потоком воздуха.

— Уходим! — Эсса уже тянет меня за собой, но я вырываюсь, быстро оборачиваюсь, чтобы понять, откуда опасность.

Уйти? И не посмотреть в глаза тем, кто ловит таких, как я?

Слышу приближающийся стук копыт. В воздухе надвигается запах железа, кожи и острого мужского раздражения. Веларрон. Даже сквозь утренний сумрак вижу их чёрную форму — развевающиеся плащи, нагрудники с гербом дракона.

— Эсса, — шепчу, но она хватает меня за рукав, и тянет в чащу, туда где проходит старая кабанья тропа.

Я бегу за ней, мышцы в теле звенят от внезапной резкости.

Всадники мелькают между деревьями, крики рвутся за спиной:

— Вон они!

— Не дай уйти!

Слышу, как их лошади сшибают молодые деревья. Один из всадников на мгновение теряет равновесие, копыта громко лязгают по корням, но он удерживается и уже стреляет нам вслед. Вторая стрела вонзается в ствол прямо передо мной.

Замечательно, Селина. Ещё десять минут назад ты ставила человека на колени, а теперь бежишь, как последняя трусиха.

— Левее! Не дай им пройти к мосту!

Я уже вижу этот мост — подвесная конструкция через бурную речку, верёвки обвиты мхом, доски скользкие и шаткие. Ненавижу воду, ненавижу речку и этот проклятый мост… но это единственный путь. Запрыгиваю на него, доски трещат, прогибаются под весом, но держат. За спиной слышен топот, один из преследователей рвётся вперёд, слышу, как его клинок лязгает по дереву.

Очередная стрела свистит за спиной и вдруг жжёт мне руку — царапает кожу выше локтя. Острая боль заставляет меня крепче вцепиться в трос, чтобы не упасть.

Эсса оказывается рядом, хватает меня за талию и почти несёт через мост, подхватывает каждый раз, когда я оступаюсь на скользких досках. Мы делаем ещё несколько шагов и, наконец, оказываемся на другой стороне. Под ногами твёрдая земля, в ушах гудит кровь, а позади слышится шум воды.

— Идём! Надо бежать! — Эсса хватает меня за плечо и тянет дальше. Я вырываюсь, останавливаюсь и, почти не контролируя себя, оборачиваюсь.

Двое всадников уже остановились у самого края обрыва. Сквозь туман пробиваются первые лучи солнца, они ложатся на них полосами, блестят на доспехах, отражаются в металле. Лошади тяжело дышат: гнедая вскидывает голову, чёрная бьёт копытом по траве.

Я втягиваю воздух, позволяю их эмоциям пройти сквозь себя. Сразу чувствую злость и раздражение — это идёт от того, кто сидит на гнедой. У него массивный лук в руках, тетива натянута.

Второй стоит ближе к краю. У него тёмные, растрёпанные ветром волосы, бледное лицо, почти неподвижное. Я пытаюсь почувствовать его эмоции, но натыкаюсь на пустоту. Ни гнева, ни ненависти, ни злости. Там ничего нет. Будто врезаюсь в стену. Он смотрит прямо на меня, взгляд не отводит, и мне кажется, что он видит меня насквозь даже через утренний туман.

Эсса хватает меня за руку, резко дёргает, её пальцы впиваются в запястье. Слышу её голос, она говорит настойчиво, но я не слышу, что именно. Даже когда она тащит меня дальше в лес, я всё ещё ощущаю на себе этот взгляд. Он как будто преследует меня, не отпуская, даже на расстоянии.

Только когда запах сырого мха перебивает это ощущение, мне удаётся выдохнуть. Но внутри появляется новое чувство — впервые я встретила человека, чьи эмоции для меня закрыты.

Глава 2

Мох под ногами сменяется камнями, воздух становится холоднее. Шум реки за спиной постепенно стихает. Только в ушах ещё отдаются удары копыт и эхо криков, будто нас всё ещё преследуют. Я останавливаюсь, прижимаюсь спиной к старой сосне, стараясь выровнять дыхание и не дать себе ослабнуть. Поднимаю руку, смотрю на кровь, которая стекает по рукаву и размазывается по запястью.

Из кустов выходит Эсса. Волосы выбились из косы, на щеке у неё налипла ветка, она смахивает её коротким движением, подходит ближе и хмурится, как будто ждёт от меня объяснения.

— И что это было, Селина?

— Ты о чём? — делаю вид, что не понимаю, хотя прекрасно знаю, что она имеет в виду.

— Ты едва не осушила того травника! — голос у неё напряжённый, она резко отходит на шаг, будто так ей легче сохранять спокойствие. — Ты забыла, что бывает, если взять слишком много? Ты же знаешь, что нам нельзя…

— …вытягивать эмоции полностью, — перебиваю я её, не поворачиваясь. — Знаю. Видимо, просто человек попался слабый.

Мне не хочется объясняться. Я разворачиваюсь и иду дальше. Слышу за спиной хруст веток — она не отстаёт, догоняет меня через пару шагов.

— А всадники? — бросает Эсса мне в спину. — Я уже думала, что ты бросишься на них с ножом, в следующий раз хотя бы предупреди, если собираешься рваться в бой.

— Я не собиралась рваться в бой, — отвечаю спокойно и чуть сбавляю шаг, чтобы она не подумала, что я убегаю от разговора. — Хотела посмотреть, кто нас ловит. Разве тебе самой не было интересно?

— Интересно? Может быть. Но у меня сейчас нет лишних жизней, чтобы проверять, кто там за нами пришёл. Ты хоть понимаешь, что если бы они нас догнали, то никого бы не интересовало, зачем ты пялилась на них?

— Ты слишком громкая, Эсса или тебя так веларронцы взбодрили? — я оборачиваюсь, поднимаю брови. — Может, пойдем в тишине? Хватит разговоров.

— Не могу! Ты-то хоть немного насытилась, а я?

Мысленно усмехаюсь: голод делает эту эриду разговорчивой — редкое, странное явление.

— Ты же собиралась спать, — говорю нарочито небрежно. — После полудня сходишь с Ривеном, он будет рад твоей компании.

Она смотрит на меня с таким недоумением, будто я предложила ей прыгнуть в ледяное озеро Луциора.

— С Ривеном? Вот уж спасибо, — Эсса резко выдыхает и вдруг замечает мою руку. Кровь всё ещё стекает по запястью. — Тебе надо к Лаэру. Он вылечит, даже шрама не останется.

Я смотрю на кровь, потом на Эссу, чувствуя, как раздражение снова поднимается, перемешивается с остатками голода.

— Это просто царапина, сама перевяжу.

— Ага, просто царапина. Поэтому у тебя уже весь рукав в крови? Или думаешь, эриды бессмертны, если иней внутри? Не спорь, Селина. Я не хочу потом объяснять Верховному, почему из-за твоей гордости он потерял свою драгоценную охотницу.

Я не отвечаю, потому что Эсса права. Мы, эриды, не бессмертны, как бы люди нас ни описывали в своих легендах. У нас есть сердце, просто оно не бьётся — оно холодное и затянуто инеем. Сколько бы я ни впитывала людских эмоций, оно не становится теплее. Но кровь у меня настоящая, густая и тёмная. Вместо пульса её гоняет по телу имфирион — поток энергии, который я впитываю из человеческих чувств. Без имфириона тело медленно замерзает изнутри, покрывается инеем. Не самая приятная участь — уж лучше умереть от стрелы или меча, чем окоченеть заживо.

Мы наконец выходим из леса. Первое, что я вижу — небо. Здесь оно всегда кажется ниже, чем где-либо: тяжёлое, плотное, как будто сама гора, под которой стоит Луциор, держит облака за горло.

Город притаился у подножия огромного Гранного Пика. Дома здесь, как будто сливаются со скалой, повторяя её линию. Солнечные лучи скользят по стенам и на камнях вспыхивает слабый, неуловимый блеск инея, будто весь город укрыт тонкой прозрачной вуалью. Это знак нашего рода, холодный отпечаток того, что здесь живут эриды. В расщелине между скал, стекает водопад. Вода скользит по камню почти беззвучно и исчезает в глубине озера, кромка которого даже летом разбита льдинами.

Дом Лаэра стоит немного в стороне от остальных, ближе к скалам и подальше от тренировочной арены. Здесь ветер всегда сильнее. Перед входом на перекладине сохнут травы: синий мох и связки сушёных корней. Запах здесь всегда резкий, будто лекарства въелись даже в камни.

Я открываю дверь плечом, пропуская Эссу вперёд. Внутри прохладно и сумрачно. На стенах деревянные полки, уставленные банками и глиняными горшками. Под потолком висят пучки листьев, стоят плошки с порошками и маленькие сосуды с синими отметками. В углу — низкая кушетка, застеленная шерстяным пледом. Всё чисто, но видно, что здесь главное — порядок и быстрый доступ к снадобьям, а не уют.

Эсса сразу идёт к столу, за которым сидит Лаэр, наш лекарь. Он высокий, очень худой даже для эридов, с длинными руками. Волосы собраны в узел, несколько прядей выбились на лоб. На нём простая серая рубаха, рукава закатаны, пальцы тонкие, в потёртостях от работы с травами. Лаэр скоблит засохшую кору лезвием, смотрит лениво и чуть насмешливо. Иногда кажется, что он дышит этими настоями и сам стал наполовину лекарством.

— Не думал, что вы вернётесь до полудня, — он бросает взгляд на мою руку. — Охотники?

— Ты бы хоть раз сделал вид, что удивлён, — бросает Эсса, глядя на него. Она опускает капюшон, и я вижу, что ей важно, заметит ли Лаэр её голод.

— Удивляться? — он чуть улыбается, лезвие замирает в руке. — Если бы я не знал, что вы умудряетесь нарываться на неприятности даже там, где их нет, давно бы перестал держать этот дом открытым.

Эсса закатывает глаза. Слишком демонстративно, чтобы я поверила, будто она действительно недовольна, но достаточно резко, чтобы у Лаэра дрогнуло веко. Иногда я думаю, если бы нам можно было питаться имфирионом друг друга, Эсса могла бы кормить половину нашего воинского отряда только своим раздражением.

— Сколько смотрю на тебя, — вдруг говорит Эсса, останавливается у стола, опирается на спинку стула, — ты всё время в своей лекарне пропадаешь. Ты что, питаешься эмоциями своих трав? Скоро прорастёшь корнями к этому полу.

— У растений нет имфириона, но знаете, я сделал очень любопытное открытие. — Он кладёт лезвие на край стола, касается указательным пальцем обожжённого пятна на доске. — Артерра. Помните, я рассказывал, что она сгорает под первыми лучами солнца? Так вот… Я взял свежие ростки, поджёг их ради любопытства. Хотел проверить, как дым действует на настой, ничего не ждал особенного. И знаете, что произошло?

Он делает паузу, будто ждёт, пока мы с Эссой приготовимся слушать. Я непроизвольно переношу вес на носки, слежу за его руками на столе. Внутри появляется почти забытое ощущение любопытства.

— Ну? — Эсса наклоняется вперёд. — Что же произошло?

— Я едва не сдох!

Он не шутит. Улыбка исчезает, пальцы сжимаются в кулак.

— Этот дым — едкий, как жгучая зола. Он буквально сожрал весь мой имфирион за пару минут. Если бы у меня не было фриала с запасом… я бы не дотянул до ближайшей охоты.

В комнате становится тихо. Я ловлю взгляд Эссы и понимаю, что она оценила серьёзность ситуации. Внутри меня отзывается холод, тот самый, который чувствую, когда голодна.

— Не приближайтесь к артерре во время рассвета, — добавляет Лаэр уже спокойно, как будто ставит точку в приговоре. — И никогда не вдыхайте дым. В последнее время этой травы стало слишком много, раньше её почти не встречалось. Теперь она растёт везде, как сорняк.

— Главное, чтобы люди не узнали, насколько этот дым опасен для нас, — говорю я, переводя взгляд на то самое пятно на доске. — Если они поймут, что для нас это яд, начнут жечь артерру у нас под носом.

— Ладно, хватит разговоров, — резко перебивает Эсса. — С артеррой всё ясно: если кто-то ещё раз притащит её в Луциор, я лично закопаю его на берегу озера. Но если Селина не ляжет на твой стол прямо сейчас, она просто свалится на твой драгоценный пол. Её рукав уже насквозь промок, если ты не заметил.

Лаэр наконец откладывает лезвие, смотрит на Эссу, потом задерживает взгляд на мне чуть дольше, чем обычно, будто прикидывает, сколько у меня ещё есть времени, прежде чем я действительно свалюсь на его пол.

— Давай, Лаэр, удиви меня своим отваром, — говорю, наблюдая, как он уже достаёт из-под стола перевязочную сумку. — Только не начинай читать мне лекции о дисциплине и о том, как беречь здоровье рода. Я уже всё это слышала. Просто делай своё дело.

Он смотрит прямо, не моргая, в этот раз даже не улыбается. Морщит лоб, достаёт новую флягу с настоем, открывает её аккуратно, будто собирается вылить на меня яд.

— Не буду читать лекций. Просто промою, перевяжу и запишу ещё одну глупость в твой личный список.

— Ну наконец-то, — выдыхает Эсса с такой показной облегчённостью, что мне хочется бросить ей что-нибудь вслед. — Всё. Передаю нашу воительницу в твои руки, а мне надо доложить Верховному, что мы вернулись. Ох уж эти новые правила пар… Если завтра снова придётся идти с тобой, я не выдержу твоей ранней бодрости, Селина. И эта артерра…

Смотрю, как она быстро исчезает за дверью, её шаги короткие, резкие. Я понимаю, что сегодня она осталась голодной. Её очереди не было. Я просто отмечаю это для себя, ни вины, ни сочувствия не испытываю — не умею.

Я оборачиваюсь к Лаэру. Он встаёт спокойно, не торопится, будто не чувствует ни спешки, ни опасности — только этот дом, этот момент и моя кровь, которая продолжает пачкать воздух.

— Это были не просто охотники, — произношу ровно. — Веларронские всадники.

— Я не стану спрашивать, зачем ты опять зашла так далеко на территорию людей, Селина, потому что у меня есть подозрение, что причина одна: голод и дурная привычка проверять границы.

— Не надо драматизировать, — бросаю ему взгляд исподлобья и сажусь на скамью. — Мы не заходили далеко. Это люди сами подбираются всё ближе к нашим границам. Скоро травники Веларрона начнут копать прямо у наших скал, если мы ничего не предпримем.

Он ждёт, пока я расстёгиваю ремешок — плечо ноет, доспех тянет вниз. Наплечник с глухим стуком падает на стол, и я, чуть скрипя зубами, подтягиваю рукав выше, открывая воспалённую кожу.

Лаэр касается раны, и по телу пробегает озноб.

— Глубже, чем казалось, — отмечает он. — Но даже с этим ты могла бы справиться сама. Я же учил: собираешь концентрацию имфириона, направляешь её в рану, и кожа затягивается. Не все эриды умеют так лечиться, но у тебя есть к этому способности. Или ты решила сегодня устроить мне утро практики?

— Не хочу тратить то, что в последнее время и так едва добывается. Не каждый раз возвращаюсь с охоты с достаточным запасом. А ещё у нас есть ты.

Лаэр тихо вздыхает, быстро и уверенно выливает настойку на ткань, берёт мою руку своими длинными, пахнущими травами пальцами. Жжение от лекарства острое, кожа сразу стягивается.

— Ты, конечно, молодец, что считаешь меня универсальным способом латать ваши дыры, но тебе всё равно придётся научиться расходовать то, что есть. В какой-то момент ты можешь дотянуться до той грани, за которой и я уже ничем не помогу. Ни настойкой, ни бинтами, ни своими навыками.

Лаэр наконец заканчивает с обработкой раны, туго наматывает лоскут во круг руки.

— Жить будешь, — добавляет он и отходит, оценивая результат. — Хотя для полного эффекта лучше было бы всё-таки потратить каплю имфириона. Ты упрямая, Селина, иногда до глупости.

— Может, и глупая, но решать, на что тратить своё, я всё же буду сама.

В ответ Лаэр только коротко дёргает губами, будто хочет что-то добавить, но передумывает. Он возвращается к столу, начинает перебирать склянки. Я поднимаюсь, медленно выпрямляю плечи, с края стола беру наплечник, ловко просовываю руку в ремень, застёгиваю пряжку. Не прощаясь, просто киваю Лаэру и выхожу из дома.

На улице меня сразу встречают резкий свет, холодный воздух и глухой стук моих шагов по камню. Луциор ещё не проснулся до конца: двери домов закрыты, в переулках мелькают редкие силуэты, над крышами медленно стелется пар — утро только начинается.

Но даже сейчас, несмотря на боль в руке, меня больше всего беспокоит не рана. Я никак не могу избавиться от ощущения того взгляда, мужского, человеческого, который до сих пор стоит в памяти.

Всадник. Я не смогла почувствовать от него — ни презрения, ни злости, вообще ничего. Всю жизнь я читала людей, ловила их страхи и тревогу, это давало мне силы. А сейчас — пустота, ни малейшей эмоции. Как будто встретила не человека, а стену. И эта стена смотрела на меня дольше, чем я на неё.

На повороте к внутреннему двору тишина улицы быстро сменяется глухими ударами металла о металл. На тренировочной площадке, в круге, нарисованном мелом, двое сражаются на клинках. Я сразу узнаю этот ритм: шаг, выпад, короткое скольжение стали по воздуху.

Сначала замечаю Орвина — он старший воин и наш наставник. По нему нельзя понять, сколько ему лет: у эридов возраст не отражается на лице, наше тело не изнашивается как у людей, холод бережёт и замедляет старение. Орвин высокий, широкоплечий, слегка хромает на правую ногу. Лицо вытянутое, скулы жёсткие, волосы собраны в небрежный хвост. Движения у него точные, всегда выверенные.

Против него — Ривен, он моложе, чуть выше ростом и крепкий. Брови всегда сведены, взгляд упрямый. Волосы у него короче, чем у других эридов — Ривен говорит, что так удобнее в бою. В его технике сражения больше порывистости, нет Орвиновской точности, зато есть напор: если не получилось обойти — пробьёт в лоб, если пропустил удар — никогда не отступит, только яростнее пойдёт в ответ.

Они идут друг на друга, шаг за шагом. Мечи сталкиваются, звон разносится по всей площадке. Ривен снова и снова пытается перехитрить наставника, но Орвин сбивает его ритм, парирует все выпады.

Я подхожу ближе. Орвин первым замечает меня.

— Ты слишком рано вернулась с охоты, Селина. Что с рукой?

Он продолжает отбивать выпады ученика, но я знаю, что всё его внимание теперь на мне.

— Веларронские всадники. Один из них оказался слишком метким, — отвечаю коротко. Если бы спросил кто-то другой, я бы просто отмахнулась, но перед наставником проще сказать правду, чем притворяться неуязвимой.

— Больно? — спрашивает Ривен, с вызовом, почти усмехаясь, не отвлекаясь от сражения.

— Нет такой боли, которую я бы не выдержала, — спокойно отвечаю, наблюдая, как их клинки сталкиваются, железо скользит по железу, воздух вибрирует от коротких, точных ударов.

Мне было шесть лет, когда родители решили, что из меня нужно готовить не собирательницу трав, не портниху и даже не мастерицу, как многих девочек в Луциоре. Меня определили в стражницы. Может быть, слишком рано, но среди эридов не спрашивают, кем ты хочешь стать. В те времена казалось, будто каждый второй ребёнок учится владеть клинком, и только самые тихие оставались прислуживать лекарям, да кожницам, помогая чистить шкуры.

Орвин готовил из нас особый отряд эридов, именуемый стражами Грани. Мы следим за границей, не даём людям подходить слишком близко. Так же мы ищем и отмечаем на карте места, где растут ягоды, травы и грибы — именно там чаще всего появляются люди. Изучаем тропы, планируем, где они могут собирать добычу или устроить привал, фиксируем их костры, места охоты. Потом эти карты передаются другим охотникам, чтобы никто не искал людей впустую. Каждый новый выход становится не просто проверкой навыков, а частью общей работы: собирать знания, делиться ими, делать так, чтобы лес оставался под контролем эридов.

Наблюдаю, как Ривен снова пытается прорваться через защиту наставника. Он действует напористо, старается взять силой, но Орвин не подпускает, встречает каждое его движение. Ещё шаг, разворот, замах — и меч ученика летит в сторону.

Ривен переводит дыхание, смотрит на меня, ухмыляется.

— Раз ты так хорошо справляешься с болью, бери клинок, Селина, — поддёргивает он меня, поднимая меч. — Покажи, что для тебя важнее — победить или пожалеть свою руку.

Он едва заметно улыбается краем губ — это не издёвка, скорее ожидание, почти азарт. Он хочет увидеть, приму ли я вызов, который он бросает мне не впервые.

Я беру меч со стойки, чувствуя, как холодное лезвие привычно ложится в ладонь.

— Только не ломайте друг другу кости, — Орвин бросает это небрежно, но в голосе чувствую напряжение. — В остальном — никаких правил. Покажи ей, Ривен, что ты не всегда решаешь всё лбом. А ты, Селина, попробуй хоть раз не считать его предсказуемым.

Я крепче сжимаю рукоять меча. Ривен всегда умел бросить вызов так, что он цепляет за всё: и за гордость, и за старую привычку доказывать, что я могу держаться дольше всех, и за ту часть меня, которая всегда слишком остро реагирует на любой вызов.

Первый удар — прямой и резкий. Я парирую, ощущаю, как боль с хрустом расходится до плеча. Ривен давит, сближает дистанцию, снова и снова пытается загнать меня к краю круга. Я скольжу по линии, ухожу влево, позволяю ему сделать лишний шаг.

— Не боишься потерять руку, Селина? — бросает Ривен на ходу, не столько с насмешкой, сколько проверяя: не отступлю ли.

Я усмехаюсь, держу меч на весу.

— Ты забыл, что у меня их две.

Он сдвигает брови, двигается вперёд, не сбавляет темпа, наваливается корпусом, клинок давит на мой меч.

— Упрямая, — откликается он. — Ты и правда решила, что с одной рукой сможешь драться наравне? Я не собираюсь уступать только потому, что ты ранена.

Я не даю ему времени, иду на сближение, перехватываю инициативу. Сталь встречается со сталью, острие его меча скользит по моей защите, я едва успеваю блокировать следующий выпад. Замечаю, как Орвин наблюдает за нами с лёгким прищуром, не вмешивается, просто отмечает для себя скорость и угол наших ударов.

— Кстати, теперь на охоту ты ходишь со мной, — заявляет Ривен.

— Что? Почему вдруг?

Он ухмыляется, ловит мой выпад на крестовину меча.

— Эсса подходила. Жаловалась, что из-за тебя осталась без… как там у людей называется… — он на секунду задумывается, сбивается, чуть не пропускает мой быстрый удар, — без завтрака. Точно. Без завтрака. Говорила, что ты оставила её без добычи, и без сил.

Я про себя отмечаю: я и Ривен вместе — это всегда вызов. Мы с детства соперничаем во всём и теперь ещё охотиться с ним в паре?

— Ты всерьёз думаешь, что единственный вариант для меня — это ты? — спрашиваю, не отпуская меч.

— С тобой все боятся ходить, Селина. Говорят, ты слишком холодная даже для эрида, а я ценю наши правила. В беде никого не оставляю и тебя не брошу. К тому же, это решение Орвина.

— Орвин решил? — уточняю, сразу отбиваю его боковой удар.

— Не веришь? Он прямо так и сказал: «Значит, Селина будет ходить в паре с Ривеном». Мне приказал — идти с тобой. Значит, будем делить и добычу и ошибки на двоих.

— Ты последний, с кем я бы захотела делить охоту, — бросаю, отбиваю очередной выпад, чувствую, как тянет мышцы в плече. — Ты слишком шумный, слишком предсказуемый. Даже Орвин, что бы он ни твердил, не смог бы назвать тебя неожиданностью.

— Вот и нет, Селина, — наставник подходит ближе к кругу, скрещивает руки на груди, в глазах ленивый прищур. — Если бы Ривен был настолько предсказуем, как ты думаешь, он давно бы лежал у твоих ног. А теперь оба! Хватит друг другу зубы показывать, учитесь держать линию. В паре — значит в паре. Не нравится — жалуйтесь Верховному. А пока на площадке слушаете меня.

Ривен перехватывает рукоять меча крепче, встаёт ко мне вполоборота.

— Тогда давай сделаем вид, что работаем вместе. Кто проиграет — чистит арсенал неделю. Без перчаток.

— Тогда готовься снимать перчатки, Ривен. Я не собираюсь проигрывать.

В этот момент на арену выходит Эсса. Она быстро смотрит на меня, взгляд острый, но почти сразу переводит его на Ривена, как будто решает, кто из нас сейчас опаснее.

— Ну? — спрашиваю коротко, не скрывая усталости. — Что случилось?

— У меня новость от Верховного.

Я сразу хмурюсь, внутри всё напрягается.

— Если ты сейчас начнёшь говорить про новые правила Эзара Дарра…

— Именно об этом и собираюсь сказать, — спокойно перебивает она, смотрит мне прямо в глаза. — С завтрашнего дня каждый должен собирать часть имфириона во фриалы. Это касается всех, особенно стражей Грани — с вас двойной объём. Все понимают, у вас больше шанс не сдохнуть.

Я смотрю на неё, не отвечаю, только чувствую, как внутри поднимается холодное негодование. Первым реагирует Ривен — то ли усмехается, то ли фыркает зло.

— Отлично. Как будто мы и так не ходим голодные, а теперь ещё и должны кого-то кормить? Почему сразу двойной объём со стражей? Мы и так чаще всех бываем в Запредельном лесу, рискуем больше остальных, теперь ещё и город питать?

— Думаете, я в восторге? — резко парирует Эсса, разводит руками. — Я не знаю зачем это. Может, Верховный решил, что кто-то собирает больше, чем положено, или хочет создать запас. Меня в такие планы не посвящают. Просто передаю, как есть: захотите возмущаться — знаете, что будет.

Она замолкает, бросает взгляд через плечо, словно проверяет, не подслушивает ли кто-то.

— Можете высказать всё лично, если хватит смелости. Верховный собирает Совет, и вы оба там будете. Так что готовьте свои вопросы, — заканчивает она с усталым раздражением, поправляя ремень на талии.

Внутри у меня всё опускается, холод разливается под кожей. Ривен только скалится, взгляд становится ещё жёстче.

— Совет… Конечно. Снова слушать, как нам объясняют, что делиться — наш долг. У меня уже всё тело звенит от долга.

— Вам не положено обсуждать действия Верховного, — пресекает Орвин, его голос звучит твёрдо. — Ваша задача — слушать приказ. С завтрашнего дня делитесь добычей.

В голове отзывается глухой звон: в Луциоре долг всегда на первом месте. Так заведено, спорить с этим бессмысленно. У эридов нет той эмоциональной связи, как у людей, которая делает нас сплочёнными, поэтому придумали строгие правила, контроль и обязательства, которые нельзя обойти. Всё решает Верховный и его Совет — старшие рода, те, кто принимают решения для общего будущего. Без этих законов мы давно бы стали одиночками: охотились бы поодиночке, исчезали бы по одному, и люди уже бы истребили нас до последнего.

Это чувство долга вбивают с детства: нельзя нарушать правила, если не хочешь, чтобы из-за тебя пострадал весь род. Для эридов нет ничего страшнее, чем подвести своих — не потому что ты им дорог, а потому что твоя ошибка станет общей проблемой.

Я отбрасываю эти мысли, возвращаюсь к движению: клинок, шаг, атака. Чувствую внутри усталость: чем дальше, тем меньше у меня остаётся своего. Даже имфирион, который я добываю, теперь не мой, а чей-то, записанный во фриал. Всё становится общим, распределённым между голодными, а я всё больше растворяюсь в этом долге.

Злость уходит в движение. Делаю шаг в сторону, Ривен кидается мимо меня, и, не давая ему опомниться, со всей силы бью ему локтем между лопатками. Раненая рука вспыхивает болью, но я не показываю этого — просто сжимаю зубы и довожу удар до конца. Ривен не ожидая такого, теряет равновесие, падает на колени, рука с мечом уходит вниз. Я сразу подхожу ближе, прижимаю клинок к его шее, сталь касается кожи чуть ниже уха.

— Арсенал твой на неделю, — выдыхаю тихо, почти шепотом, чтобы слышал только он. Не убираю меч, пока он сам не расслабляет плечи и не опускает голову, признавая поражение.

Я отступаю, кладу меч на стойку, рука ноет, ладонь дрожит после удара. Коротко киваю Орвину и разворачиваюсь к выходу. Не хочу ни слушать, ни говорить с ними, сейчас мне нужна только тишина.

Прохожу узкий переулок и выхожу на широкую улицу. Здесь стоит школа — низкое, каменное здание без украшений, только серебристая эмблема белой совы над входом. У двери уже собираются юные эриды. На всех бурые плащи, волосы выбелены, лица спокойные, глаза чуть темнее, чем у взрослых, но в них уже есть осторожный интерес. Замедляю шаг, наблюдая за ними: кто-то тянет руку к учителю, кто-то щурится от солнечного света, кто-то прижимает к груди фриал, который все носят на длинной кожаной ленте через плечо. Эти пузатые колбы, их единственный запас, пока не научатся добывать имфирион самостоятельно. Им ещё не разрешено охотиться, но уже учат: как выискивать людей, как поглощать их эмоции, как вовремя останавливаться в момент Аль-риена, и не терять контроль.

Проскальзываю мимо кузницы, миную последние дома, поднимаюсь по узкой тропе между скал. Ветер крепчает, камни под ногами становятся круче. Через несколько минут я уже на вершине. Склон уходит вниз почти отвесно, дальше раскинулось озеро. Вода тёмно-бирюзовая, спокойная, ледяные плиты дрейфуют у берега, будто охраняют границу между этим миром и тем, что скрыто под водой. По краям озера крутые склоны, покрытые густой растительностью, выше — голый камень и пятна снега.

Я стою на месте, позволяю ветру пробирать меня до костей. Здесь, наверху, всё кажется проще: нет ни городских звуков, ни звона мечей, только шум воды и треск сталкивающегося льда. Воздух другой — густой, холодный, тяжёлый, будто сама гора дышит мне в затылок.

Каждый, кто стоял здесь до меня, знал, зачем пришёл. Никто не спрашивал, не спорил — с этим не спорят. Казнь для эридов не просто наказание, это ритуал, который вбивается в страхе с самого детства. Нарушишь долг, предашь род, пойдёшь против Верховного — окажешься на этой скале, босиком, под взглядами всего Луциора. Без слов тебя столкнут в ледяную воду. Ни крика, ни прощания, только короткий толчок — и ты полетишь вниз, грудью разбивая поверхность озера. Вода не держит нас. Лёд внутри тянет ко дну, не даёт всплыть.

Имена тех, кого сбрасывают сюда, не вписывают в Книгу Памяти. Для эридов отсутствие имени в этой книге — стирание из рода, лишение права на память.

Я смотрю на льдины. Даже сейчас, летом, они не тают. Их много: есть большие, есть совсем маленькие, стёртые временем. Каждый раз, когда здесь появляется новая льдина, она дрейфует у берега, встаёт среди других и больше не исчезает. Напоминая, что будет с теми, кто осмелится нарушить долг и поставить себя выше Верховного.

Глава 3

В Обители Луциора, что возвышается над скалой, всегда холоднее, чем на улице. Здесь большой, круглый зал с высоким сводчатым потолком, его стены покрыты толстым ледяным слоем, будто зал дышит тем же воздухом, что и сердце каждого из нас. В центре стоит круглый стол из серого камня, тяжёлый, отполированный до блеска.

Во главе стола возвышается Эзар Дарр. Верховный сидит, не опираясь на спинку трона, и кажется, будто он сдвинул с места не только этот Совет, но и саму скалу, под которой построен Луциор. У него длинные, прямые волосы, они блестят и ровно ложатся на плечи. Лицо вытянутое, черты острые, губы плотно сжаты. На нём только белое: камзол без гербов, плащ без вышивки, ни одной цветной нити, никаких символов, кроме него самого. Его власть и есть его знак.

Советники сидят полукругом, облачённые в белоснежные мантии.

Среди них — Сейра. Лицо у неё спокойное, черты мягкие, взгляд цепкий. Объёмная коса венчает голову, подчёркивая правильность её движений. Она Хранительница имён, ведёт Книгу Памяти, куда вписывают достойных павших, и записывает летопись рода. Перед ней всегда лежит большая книга, перо с острым срезом и чернильница.

Дальше по кругу — Халем с волнистыми волосами, обрамляющими мягкие черты лица. Он отвечает за разведку: следит, чтобы Луциор знал всё о мире людей. У Халема есть свои наблюдатели среди эридов, они пробираются в человеческие города, собирают новости, изучают их быт, привычки, слабости. Всё, что они находят, Халем приносит сюда, к этому столу.

Справа от трона сидит Реваль, командующий стражами Грани. Он крупнее большинства эридов: широкие плечи, резкие черты, угловатый подбородок. Реваль отвечает за патрули и порядок на границах Луциора. Всю информацию из леса, что мы приносим, Орвин передаёт ему.

Я вхожу в зал одной из первых. Рядом проходит Орвин, его плечо едва касается моего, за ним идут остальные стражи Грани. Среди них и Ривен, его присутствие ощущаю ещё до того, как он появляется — этот эрид всегда двигается с лишним шумом, будто проверяет, кто выдержит его присутствие, а кто дрогнет.

Когда все рассаживаются, Эзар Дарр выпрямляется, кладёт ладони на колени.

— Сегодня Совет обсуждает новый порядок, — объявляет он, оглядывая зал так, будто оценивает каждого в отдельности. — С сегодняшнего дня каждый эрид, выходящий в Запредельный лес, отдаёт часть имфириона во фриалы. Времена меняются, угрозы растут. Мы больше не можем жить по старым законам, когда каждый заботился только о себе. Теперь наш долг — собирать запасы, чтобы род выжил. Это касается всех без исключения.

Я ловлю взгляды соседей. Ривен скалится, кто-то вздыхает, но никто не возражает вслух.

— Моё решение не обсуждается, — продолжает Верховный. — Нарушения будут караться. Всё, что вы приносите с охоты, делится. Всё, что удастся собрать, хранится под защитой. Сейчас время выживать вместе, или не выжить вовсе.

— Вчера вечером из Элмора прибыл один из моих наблюдателей, — Халем наклоняется вперёд, говорит спокойно, будто просто докладывает о чём-то ожидаемом. — Принёс вот это. — Он достаёт из внутреннего кармана сложенный лист, аккуратно раскладывает его перед Верховным. На листе неясные линии, словно нарисованные наспех углём: вытянутая форма, треугольники, дуги, какие-то прямые линии.

— Люди называют это кораблём, — поясняет Халем, проводя длинным пальцем по рисунку. — Они строят такие, чтобы переправляться по реке Хорн, собирают людей со всех городов к северу от Элмора. Работают быстро, не жалеют ни древесины, ни рабочих. Наблюдатели видели уже три таких корабля. Люди собираются использовать реку для перемещений между городами, чтобы не попадаться нам на глаза. Если раньше мы отслеживали их по тропам, теперь придётся стеречь берега.

В зале проходит сдержанный гул. Люди постоянно что-то придумывают, используют страх, чтобы строить дороги, плотины, лестницы. Новые человеческие изобретения всегда приносят нам только проблемы.

— Выходит, что всё идёт к тому, чего мы опасались, — Реваль подаётся вперёд, опирается на стол обеими ладонями. — Если люди перенесут часть путей на реку, то в Запредельном лесу их станет меньше. Значит, нам будет труднее добывать имфирион.

— Они не оставят Запредельный лес, — добавляет Сейра, не поднимая головы от Книги. Перо скребёт по странице чуть резче обычного. — Лес кормит их, даёт древесину, ягоды, травы, дичь — всё, что им нужно. Люди не откажутся от леса, даже если у них появится река.

— Тем не менее, — Реваль переводит взгляд с неё на Халема, потом на Верховного, — это сильно сократит их количество. Люди будут реже попадаться нам. Меньше добычи — больше голода.

Я слушаю и быстро прокручиваю всё внутри: если людей в лесу станет меньше, охота для нас превратится в игру на выживание. Кто сегодня встретил человека — тот выжил, кто нет — будет ждать следующей возможности с холодом под кожей.

— Жечь их корабли, — Ривен откидывается на спинку скамьи, усмехается, белоснежные зубы резко выделяются в тени. — Что тут думать? Пусть собирают дерево, тратят силы, а мы всё сожжём. Один раз сгорит — десять раз подумают, стоит ли снова соваться в реку.

— Ты хочешь войны, — возражает Халем, не отрывая пальцев от рисунка. — Поджог кораблей — это открытый удар. Люди не оставят его без ответа.

— Они уже начали войну, — Ривен подаётся вперёд, улыбка исчезает, в голосе становится больше тяжести. — Строят лодки, перетаскивают оружие, людей, свои законы. Думаете, они остановятся на кораблях? Нет. Сначала захватят берега, потом мосты, потом построят стены. Если ждать, они придут к нам сами. Лучше встретить их дымом, чем ждать их костры под нашими скалами.

— Никто не тронет человеческие корабли, — пресекает Верховный, не повышая голос, но я чувствую в его тоне предупреждение. — Это не обсуждается. Мы не устраиваем ловушек, не жжём их постройки, не убиваем без причины. Я запрещаю любые провокации. Кто ослушается — сам ответит за последствия.

Он не смотрит на Ривена специально, просто переводит взгляд по залу, на каждого по очереди, медленно, давая всем понять, что всё услышано. В зале становится совсем тихо. Слышу, как перо Сейры снова скребёт по странице — она записывает решение в Свод.

Совет продолжает обсуждать детали: кто и как будет следить за сбором, сколько фриалов выделить каждому охотнику, что делать, если кто-то вернётся без добычи. Голоса звучат мягко, обсуждение спокойное, но под этой поверхностью напряжение только нарастает.

— Селина, — вдруг тихо обращается ко мне Сейра, вытягивая меня из мыслей, — расскажи, что именно произошло с тобой и твоей парой на вчерашней охоте. Совет должен понимать, насколько опасны сейчас вылазки в Запредельный лес.

Внутри мысленно цокаю языком. Вот и началось. Какой смысл превращать каждый выход в лес в публичный разбор? Может, ещё и записи начнут вести, кто когда питался и сколько имфириона забрал с собой? Бросаю взгл