Кейт Каму

Слёзы Иссинир. — СПб.: Питер, 2025.

 

ISBN 978-5-00116-724-2

© ООО Издательство "Питер", 2025

 

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

 

Благодарности

Хочу выразить искреннюю благодарность моему мужу, моим лучшим друзьям и первым читателям, Юлии и Дмитрию. Они прошли со мной весь этот долгий путь — от начала и до самого окончания работы над книгой, помогали советами и идеями, критиковали и хвалили. Это было непростое общее дело, но мы справились.

Отдельное спасибо Анне Константиновне и Елене Вячеславовне за то, что моя книга попала в издательство «Питер» и наконец увидит свет.

Спасибо вам всем за то, что верили в мой талант, вдохновляли меня и помогали на пути к конечной цели. Работать над этим произведением было нелегко, но невероятно интересно. Надеюсь, мы вместе с удовольствием пройдем по всем опасным тропам Мира Ночи снова.

Знакомство с мирами Кейт Каму (Глоссарий1)

Боги

Первоначала:

Анкиора — бог жизни. Супруг Хелльтар. Брат Дарнаоса.

Дарнаос — бог света. Супруг Тенебрис. Брат Анкиоры.

Тенебрис — богиня тьмы. Супруга Дарнаоса. Сестра Хелльтар.

Хелльтар — богиня смерти. Супруга Анкиоры. Сестра Тенебрис.

Старшие боги:

Дамайн — бог воды. Брат-близнец Иш’тары. Сын Дарнаоса и Тенебрис.

Иш’тара — богиня Луны. Сестра-близнец Дамайна. Другие имена — Мунарин, Моар, Светлоликая, Многоликая. Дочь Дарнаоса и Тенебрис.

Младшие боги:

Азерратт — двуликий бог, бог Конца Времен. Сын Анкиоры и Хелль­тар. Брат Шеннун.

Шеннун — богиня Начала Времен. Дочь Анкиоры и Хелльтар. Сестра Азерратта.

Божественные творения:

Даосин — Божественное Древо Света, созданное Первоначалами.

Иссинир — Божественное Древо Луны, созданное Иш’тарой и Дамайном из корней Древа Даосин.

Термины

Ашьяри-дашарр — клятва души, связывающая аш’катари нерушимыми узами с их Домом, другими аш’катари, а также запечатывающая в душе некую тайну.

Заклинатели Праха — каринны, которым пришлось пройти через смерть, чтобы обрести способности к магии смерти, практически недоступной людям.

Ишаэ’Аоссиль — в переводе с шат’аканн (языка Теней) означает: «сопряжение светил». В этот день Луна и Солнце встречаются на рассвете, сходятся в полдень в затмение. Это знаменует Час Равенства богов. Считается священным днем у всех рас Нэй-Шаина.

Иш-Нави — священное место Лунных Ведьм, куда они уходят для ритуала зачатия.

Иш-Нарсиэн — чертоги Иш’тары и Дамайна, расположенные на ветвях Древа Иссинир.

Кааль-хе — священный пир в честь богини и ее посланниц.

Кровавый Камень — артефакт аш’катари, позволяющий найти кровного родственника посредством взаимодействия камня с кровью использующего. Работает в пределах небольшой площади.

Люминары — осветительные кристаллы.

Омут Душ — артефакт, связывающий аш’катари с Домом кровавыми узами.

Раатхасс-реар — священный брачный ритуал крови у аш’катари.

Симм-дар — священное место сильхов, куда они уходят для ритуала зачатия.

Шаккра — древний артефакт для проведения кровавых ритуалов.

Народы Мира Ночи

Иш’шатар:

Ак’кари (в дословном переводе с языка шат’аканн — грязная кровь) — создания, обращенные аш’катари из людей. Считаются низшим классом, не имеющим влияния и уважения в кругах чистокровных.

Аш’катари (в переводе с шат’аканн — чистая кровь) — раса Мира Ночи, созданная богиней Луны Иш’тарой (Мунарин) из теней. В народе их ошибочно называют вампирами, но аш’катари — более совершенные создания. Солнечный свет болезненно переносится их кожей, но убивает только при длительном пребывании на солнце. Кровь нужна им лишь для того, чтобы восстанавливать силы или ощущать эмоции, которые с годами в них притупляются.

Аш’катари делятся на три подвида: даханавар — восстанавливающие жизненные и магические силы за счет крови; ношиар — восстанавливающие жизненные и магические силы за счет эмоций живых существ; ренши — восстанавливающие жизненные и магические способности за счет энергии жизни и душ живых существ.

Морры — созданы Иш’тарой из тьмы и камня, тронутых лунным светом Иш’тары. Воинственные и агрессивные существа женского пола, живущие в лесах и горной местности. Имеют крылья, сотканные из теней, и хвост, который используют как оружие.

Наннатри — раса Мира Ночи, созданная Иш’тарой из лунного света и воздуха. Второе название — Лунные Ведьмы. Наннатри близки к природе и живут в лесах, они способны летать и исцеляться в лучах лунного света. Обладают частицей лунной магии, способной влиять на природу вокруг.

Савран’аш — раса Мира Ночи, созданная Иш’тарой из крови и плоти людей и животных. Способны принимать облик зверя. Имеют несколько разновидностей, одной из которых является кашкар — оборотень-волк.

Сильхи — созданы Иш’тарой из корней и листвы деревьев и лунного света. Существа мужского пола. Обитель их состоит из сложных земляных туннелей и пещер под корнями деревьев, расположенных близко к поверхности и имеющих открытые пространства ради доступа к лунному свету.

Иш’тари:

Раса Мира Ночи, созданная Иш’тарой из лунного света и воды. Другое название — Лунные Жрицы. Единственные истинные обладатели лунной магии. Они оберегали Детей Ночи от междоусобных войн и несли им слово и благословение богини.

Первозданные расы

Ворханы — первые существа, рожденные под корнями Древа Даосин из тьмы Тенебрис и жизни Анкиоры. Они были враждебны, несли разрушение и смерть в час сна Божественного Древа. Впоследствии были заточены под корнями Даосин и Иссинир.

Дархары — второе поколение нэйсиэль, которому Хелльтар даровала бессмертие и которое извратила тьма Тенебрис, погасив свет их душ, когда ушли они далеко от Божественного Древа в час его сна.

Нэйсиэль — создания жизни и света, рожденные из Древа Даосин, носители света Дарнаоса и дара жизни Анкиоры. Они жили на корнях Божественного Древа. Первые и единственные истинные обладатели магии жизни, способные управлять природой.

— Алльны — нэйсиэль воздуха, предпочитают горные вершины и высокие деревья, селясь на самом верху.

— Аметрины — водяные нэйсиэль, обитающие в пресных водоемах.

— Деванны — древесные нэйсиэль, обитающие только в лесах. Живут в деревьях.

— Эрады — горные нэйсиэль, предпочитающие скалистые и горные места обитания, иногда встречаются в лесах и возле рек.

Народы Мира Зари

Наосим — Дети Зари, созданные Дарнаосом из света, озарившего воду, камни и деревья и очистившего огонь. Они защищали мир в Час Даосин от порождений Тенебрис, когда Дети Ночи спали.

Иные расы

Ашаат — раса, созданная Кровавым Богом. Ашаат могли стать люди, иш’шатар и даже наосим, следуя за кровавой религией.

Каринн — маг. Магические способности кариннов доступны только расе людей.

Шакрин — существа, обитающие в Начале Времен — мире, расположенном на одной из ветвей Божественного Древа Даосин. Они являются служителями богов, хранителями времени и истории.

Шаксы — создания, обитающие в Тени.

Создания Тьмы

Акшары — бывшие аш’катари, последовавшие за Кровавым Богом, которых извратила магия крови и тьма Тенебрис. Они утратили прежний облик и лишились всех врожденных способностей, дарованных Иш’тарой.

Горголы — существа, созданные Кровавым Богом из тьмы Тенебрис и кровавой магии посредством извращения ранее существовавшего вида гаргулий. Умеют летать, имеют дополнительную пасть на спине, через которую высасывают из живых созданий жизнь и магию.

Дхары — порождения тьмы, появившиеся от дархаров и ворханов уже после их заточения под корнями. Они — первые и истинные дети Измирья, живущие в Огненных Разломах.

Ишгары — порождения Кровавого Бога, созданные из тьмы и крови для того, чтобы охотиться на Лунных Жриц.

Корганы — существа, созданные из волос Анкиоры и тьмы Тенебрис. Двухголовые огромные твари, более разумные, чем нарги. Они хорошо выслеживают любую добычу, в основном охотятся на Детей Ночи. Также подчиняются воле акшар.

Нарги — существа, созданные из волос Анкиоры и тьмы Тенебрис. Враждебные, агрессивные существа, жаждущие смерти и крови. Разум их слаб, потому они опасны в своей кровожадности и неуправляемости, если не подчинены воле акшар.

Хейгге-Атмари — порождение Тенебрис, созданное ею из похищенной с неба звезды и тьмы. Первая предводительница наргов и корганов, подчинившая своей воле все их полчище. Названная Тенебрис — ­Аддарах-Шан (Королевой Тьмы и Пепла) за то, что та погубила Древо Иссинир. После заточения под корнями объединила под своей властью ворханов и дархаров, которые прозвали ее Доах-Шан (Владычица Тьмы и Огня).

Организации

Зарриатт — закрытая тайная организация наемников, которая служит Двуликому богу Азерратту. Считается, что у наемников Зарриатта нет чувств, а потому они самые безжалостные убийцы. Души убитых наемники приносят в жертву Двуликому.

Каринниум — закрытый город магов, алхимиков, ученых, постигающих магические, немагические теоретические и практические науки. Располагается на окраине континента в Небесных Пиках Грозового Предела.

Черные Жнецы — тайная служба короля Арденгарда, представители которой имеют право выносить приговор без суда человеку любого статуса и титула. Обладают тайными знаниями и загадочными способностями, которые держат в тайне.

Черное Око — религиозная организация, проповедующая религию крови и поклоняющаяся Кровавому Богу. Некогда она была очень могущественна. Считается, что ее адепты были уничтожены аш’катари много веков назад.

Дома аш’катари

Дом Безликих Теней. Правящий клан — Адельстэйн. Главы — Роалд и Дамиор Адельстэйны.

Дом Взывающих к Смерти. Правящий клан — Рангвальд. Глава — Джесабэль Анхелия Уртманна Дагмар-Рангвальд. Кланы, входящие в Дом: Сигвальди, Тессар, Дельгард и Гримхальд.

Дом Взывающих к Тлену. Правящий клан — Альвхейд. Глава — Ингмар Эшшер Даэрхан Альвхейд.

Дом Взывающих к Тьме. Правящий клан — ван Дэмиш. Глава — Магнус ван Дэмиш.

Дом Видящих во Тьме. Правящий клан — Арианвен. Глава — Церея Арианвен.

Дом Всадников Тьмы. Уничтожен.

Дом Крадущихся Теней. Правящий клан — де Лоркан. Глава — Севериан де Лоркан.

Дом Кровавых Жнецов. Правящий клан — Шандор. Глава — Ариес Феллиан Шандор.

Дом Молчащих Теней. Уничтожен.

Дом Обманчивых Теней. Правящий клан — Гриндвальд. Глава — Ветлорр Локхальд Гриндвальд.

Дом Познавших Тьму. Правящий клан — ван Даркмонд. Глава — Элрих ван Даркмонд.

Дом Слышащих Тень. Правящий клан — де Вайленд. Глава — Викториус де Вайленд.

Дом Созидателей Тени. Правящий клан — Фаланвир. Глава — Антала Фаланвир.

Дом Спящих Теней. Правящий клан — Дагмар. Глава — Азариус Дагмар/Джесабэль Дагмар-Рангвальд.

Титулы

Аш’катари:

Верховный Совет Теней — состоит из старейшин, коими являются правящие главы Домов. Другое их название Первые Тени.

Совет Теней Дома — состоит из глав кланов, вхожих в Дом, коих также называют Тени второго ишена (ранг среди Теней).

Титулы первого ишена (ранга):

Асаше — титул старейшины Верховного Совета Теней.

Хаггон — глава Дома мужского пола. Обращение — ассур.

Хоккана — глава Дома женского пола. Обращение — ассури.

Шаккана — старшая наследница Дома женского пола. Обращение — ашиа.

Шаэлькан — старший наследник Дома мужского пола. Обращение — айшир.

Ишилькан — младший наследник Дома мужского пола. Обращение — айшир.

Титулы второго ишена (ранга):

Иширит — наследник клана мужского пола. Обращение — гишир.

Ишканна — младшая наследница Дома женского пола. Обращение — ашиа.

Кальширит — наследница клана женского пола. Обращение — ашени.

Кариши — глава клана (оба супруга). Обращение — гишир (муж.), ашени (жен.).

Титулы третьего ишена (ранга):

Сеншиаль — дворянский титул (муж./жен.), присущий детям сешиара и сешары. Обращение — эншир.

Сешара — дворянский титул (жен.), следующий за главой клана, аналогичен герцогине. Обращение — эшшèра.

Сешиар — дворянский титул (муж.), следующий за главой клана, аналогичен герцогу. Обращение — эшшèр.

Шемрен — дворянский титул (муж.), следующий за сешиаром, аналогичен графу. Обращение — эшшер.

Шемсури — дворянский титул (жен.), следующий за сешарой, аналогичен графине. Обращение — эшшера.

Шемун — дворянский титул (муж./жен.), присущий детям шемрена и шемсури. Обращение — эншир.

Эшалия — дворянский титул (жен.), следующий за шемсури, аналогичен баронессе. Обращение — эшшера.

Эшаль — дворянский титул (муж.), следующий за шемреном, аналогичен барону. Обращение — эшшер.

Эшрит — дворянский титул (муж./жен.), присущий детям эшаля и эшалии. Обращение — эншир.

Остальные титулы:

Ашагх — верховный титул правителя акшар.

Доах — титул Владычицы Измирья (и одновременно ее имя).

Ишшали — обращение к Лунным Жрицам.

Кайя’юна — титул правительницы Лунных Ведьм. Обращение — суари.

Языки

Ашакрит (язык крови) — язык акшар и Ашаат, на котором основана и написана вся кровавая религия.

Иш’шатрит (язык Луны) — язык Лунных Жриц.

Шат’аканн (язык теней) — язык Детей Ночи.

Миры

Верхний Мир — расположен на ветвях Божественных Деревьев:

Ашаре-Сунх — Начало Времен, обитель шакрин и владения богини Шеннун. Расположен на ветвях Даосин. Является частью Д’аль-Альдарак.

Д’аль-Альдарак — владения богини Хелльтар. Расположен на ветвях Даосин.

Д’аль-Ватар — обитель Первоначал. Расположен на ветвях Даосин.

Иш-Нарсиэн — обитель Иш’тары и Дамайна. Расположена на ветвях Иссинир.

Шаэрд-Сунх — Конец Времен, обитель Сумрака, владения бога Азерратта. Расположен на переплетении ветвей Даосин и Иссинир. Является частью Д’аль-Альдарак.

Земной Мир — расположен на корнях Даосин и Иссинир:

Нэй-Шаин — мир земных существ.

Раа-Наóсс — мир наосим, расположенный у самого древа Даосин.

Шаин-Ше — мир иш’тари, расположенный у самого древа Иссинир.

Шаэд-Морх — мир пустынных, мертвых земель, расположенный на месте погибших корней Даосин и Иссинир, пропитанный тьмой, просачивающейся из Измирья.

Нижний мир — расположен под корнями Даосин и Иссинир:

Андур-Шаих — Измирье, изнаночный мир Нэй-Шаин, созданный заключенной под корнями тьмой Тенебрис. Имеет много измерений и граней.

Промежуточный мир:

Дарх-Ат’Шерр (Тень) —создан магией Божественных Деревьев, существующий параллельно с земным миром, являющийся одновременно его частью и касающийся верхних граней Измирья.

---

В начале всего…

Когда на мир опускается ночь, луна отбрасывает тени и они оживают.

В начале была лишь Тьма, и имя ей было Тенебрис. Рука об руку шла с ней Смерть, что звалась Хелльтар. И заканчивались они там, где начинались Свет и Жизнь, именуемые Дарнаосом и Анкиорой. Были они братьями, потому существовали всегда вместе так же, как ­Тенебрис и Хелльтар были сестрами, и всегда держались друг дружки. И жили они так вчетвером без смысла и времени. Ибо во тьме ­Тенебрис не было ничего, кроме пустоты, и нечем было ее заполнить. А в жизни самого Анкиоры не было надобности, ибо никто не жил, кроме самих Первоначал. И в смерти Хелльтар не было нужды, ибо некому было умирать. А свет и тепло Дарнаоса некому было дарить, и сиял он напрасно.

Так продолжалось бесконечно — Тьма стремилась поглотить Свет, Свет стремился рассеять Тьму, Жизнь — победить Смерть, а Смерть — Жизнь, пока Первоначала не устали от вечного противостояния. Тогда решили они создать свой мир, в котором могли бы существовать вместе. Дарнаос посеял во Тьму свое семя, и оно проросло древом, которое ветвями заполнило Тенебрис и осветило ее, создав небо. Но древо так сильно разрослось, что начало поглощать Тьму. И тогда Хелльтар коснулась его, и ветви его опали — древо начало умирать. Тогда Анкио­ра коснулся его, и вновь оно засияло. И стало древо расти и умирать, цвести и погружаться в сон, ибо было оно божественным и объединило Первоначала, и поселились они на вершине его.

Проходило время. И корни древа обросли землей, что появилась из его опавших ветвей и листвы. А земля стала островом, парящим над тьмой. Плоды, что росли на том древе, были звездами. Созрев, они рассыпались по небу, давая Тьме жизнь. Но некоторые звезды становились слишком большими и не могли улететь, и опадали к корням древа. Первая упавшая звезда была поднята Дарнаосом и Тенебрис. Падая, раскололась она на две части, и свет их постепенно угасал, становясь тьмой. Дарнаос и Тенебрис благословили эту звезду и наполнили своей силой, и стали половинки той звезды первыми детьми Первоначал. Вознеслись они к своим родителям, и стали они богами. Звали их Иш’тара и Дамайн. То, как они были рождены, связало их невидимой нитью, как близнецов. А Свет и Тьма отныне стали супругами.

Иш’тара объединила в себе силы матери и отца, и была она всегда и светом и тьмой одновременно, и выбрала она себе небосклон, где дарила свет во тьме, и была темна при свете. Дамайн стал водой, что была темна в глубине и светла на поверхности, и выбрал он землю, и был он светлым при свете отца и темным во тьме матери.

Коснулся он земли, и из-под корней древа потекли реки, и проросли опавшие листья травой, а из сброшенных ветвей родился лес. Пригретый светом Божественного Древа, он рос, но в Час Тьмы, когда древо засыпало, приходила и Смерть. И все, что росло, сразу же погибало, реки покрывались льдом, и вода, пропитанная тьмой, становилась ядом. Ибо Тьма есть конец — все, чего она касается, становится ничем, как было всегда.

Но она же и начало, покуда есть, чем ее наполнить. И в глубинах ее, под корнями Божественного Древа, однажды появились первые создания, что стали подниматься на поверхность, когда древо засыпало, ибо не могли они выносить его свет. Они поглощали жизнь, которую созидало древо вокруг себя, но никак не могли насытиться, не могли заполнить они пустоту, что их породила.

Тенебрис восхитилась этими творениями и нарекла их ворханами. Несли они в себе ее тьму, жизнь Анкиоры, взятую от корней, и смерть Хелльтар, что всегда была во тьме. Вот только не было в ворханах света Дарнаоса, оттого способны они были лишь к разрушению.

Иш’тару печалило, что все растения подле древа погибали каждый раз, когда оно засыпало, и потому взглянула она в воды своего брата, роняя жемчужные слезы. Отражение ее засияло так же ярко, как она сама, наполняя реки светом, что более не позволял тьме отравить их. И тогда лес и трава, питаемые водами Дамайна, перестали погибать.

Спустя время из почек, что набухали на корнях древа, омываемых ручьями, и из цветков и бутонов, что осыпались в воду, из дыхания древа, что касалось воды и земли, родились нэйсиэль — народ леса, дети Божественного Древа, что поселился на корнях его, ибо было рядом с ним светло и тепло. Назвали они Божественное Древо Даосин, что означало «свет жизни».

Нэйсиэль прятались у корней, прикрывались корой, сброшенной древом, но многие из них все равно погибали, когда ворханы поднимались на поверхность. Тьма не могла больше тронуть воду, но нэйсиэль, созданные жизнью, что текла в дереве, светом, что исходил от его ветвей и коры, умирали от тьмы, что творения Тенебрис в себе несли.

Посмотрев на страдания лесного народа, Иш’тара пожалела их и попросила мать, чтобы держала она ворханов под корнями и не позволяла им подниматься на поверхность, на что Тенебрис разозлилась и отказалась. Ворханы родились раньше нэйсиэль и по праву первых могли бродить, где им хочется.

Тогда Иш’тара попросила помощи у Хелльтар, и Хелльтар даровала нэйсиэль бессмертие. И тьма больше не могла убить народ леса, но многих неосторожных нэйсиэль, кто перестал ее бояться и ушел далеко от древа, когда оно уснуло, она извратила и сделала враждебными и воинственными к собственным братьям и сестрам. И восхитилась ими Тенебрис, ибо были они прекрасны и устрашающи одновременно. Нарекла она их дархарами — теми, чьи сердца отныне поглотил мрак. Захотела она, чтобы жили они на поверхности, как и нэйсиэль, и попросила она Дарнаоса, чтобы защитил он ее творения от губительного воздействия света, но он отказался, видя, как агрессивны творения его супруги. Тенебрис разозлилась, ибо не видела она ничего прекрасного в нэйсиэль — были они мягкосердечными и немощными, по ее мнению. Тогда пошла она к Анкиоре, чтобы он сотворил для нее более совершенных созданий из ее тьмы, дабы убедить мужа, что они достойны жить на корнях древа под его светом. Но и Анкиора отказал в помощи Тенебрис, ибо видел в ней алчность и упрямство, тщеславие и гордыню.

Желая уберечь оставшихся нэйсиэль, Иш’тара попросила о помощи брата, так как были они детьми Тьмы и Света. Коснулись они корней Божественного Древа Даосин, и дало оно росток, из которого выросло еще одно древо. Мощные корни их были едины, и заключили они под собой тьму, что убивала все живое. И реки, что срывались раньше в темноту, потекли по земле, что стала целым миром, родившимся на корнях Божественных Древес. Нэйсиэль нарекли его Нэй-Шаин, что означало «мир на корнях». Дамайн создал озера и моря, чтобы повсюду почва была плодородной. И мягкий свет древа, что нэйсиэль назвали Иссинир — светом, что разгоняет тьму и согревает ее, не вредил Тенебрис, но держал ее саму и ее творения в стороне от мирных созданий нового мира.

Так Иш’тара и Дамайн навсегда разделили Тьму и Смерть.

Пролог

Порой в поисках себя мы находим совсем не то, что искали.

В Шаэд-Морхе всегда была ночь, непроглядная и зловещая. Небо над этими безжизненными землями, давно забытыми богами, уже не помнило ни луны, ни звезд. Лишь первобытная тьма поднималась из глубоких расщелин, текла в руслах давно высохших рек, обнимая одинокую башню — последний ее оплот. Самый темный уголок мира, колыбель страшных кошмаров, которые только могла породить в начале времен сама Тенебрис. На протяжении многих веков о нем старались не вспоминать, желая стереть не только из памяти, но и с лица земли.

Последний Чертог был сердцем этих земель. Вокруг него подобно воде плескался мрак, а черные сосуды пронизывали каменистую плоть долины, углубляясь в самые недра. Тяжелый воздух пропитался гнилью и смертью. Затаившееся среди скал зло смотрело на мир издалека в предвкушении, когда настанет время выйти из душных плотных теней.

На подступах к Последнему Чертогу двумя древними стражами возвышались тотемные столбы с ликами творений Тенебрис. Их открытые пасти служили чашами для жертвенной крови. Безобразным шрамом между ними колебался разрыв пространства. Он казался безжизненным, но внезапно заалел, будто заполняемая кровью рана, и исказился, пропуская кого-то с иной стороны. Существа, ступившие на землю Шаэд-Морха, походили на людей, но диких и безобразных. Кожа их, пепельно-серая и тусклая, никогда не видела солнца. Подобно зловещим татуировкам, по ней ветвились черные сосуды. Существ было много. Одно за другим они выходили из Излома, одетые в костяные доспехи и маски из черепов. В их нестройные ряды вклинивались связанные рабы, измученные ровно настолько, чтобы им хватало сил переставлять ноги. Стеклянные глаза смотрели в никуда. На шеях темнели металлические ошейники, скалившиеся шипами, обращенными внутрь.

Рабов повели к башне, окруженной рвом, заполненным зловонной жижей. Стены ее были глухи и слепы — ни врат, ни окон. Почуяв жизнь, мрак рва пробудился и прильнул к мосту, жадно потянувшись к ногам пленников. Когда отряд приблизился к подножию башни, воин, что возглавлял его, схватил близстоящего раба. Грубо и нетерпеливо подволок его к стене, а затем одним махом перерезал горло выхваченным из-за пояса клинком. Кровь резво хлынула из раны, забрызгав темный камень. Поверхность его зарябила, встрепенулась ото сна и заструилась дымкой, что сплетала кровавые брызги в руническую арку.

Воин махнул рукой — и пленников повели внутрь, в подземелье по темным сырым коридорам, спиралью уходящим вниз. Воздух здесь был подобен болоту; густой и липкий, он, точно грязь, оседал на коже.

Подземный зал, куда обреченных согнали подобно скоту, был круглым и просторным, полностью занимая один из нижних уровней. Пол изгибался чашей, выложенной темным гладким камнем. Желоба делили его на равные части, сходясь к колодцу в центре. Молчаливый и бездонный, он был напоминанием о том, что никому не следовало забывать.

Прибывший отряд уже ждала высокая молодая девушка, одетая в черное платье, будто сотканное из теней, что клубились у ее ног. Длинные белые волосы ниспадали до поясницы, убранные назад обручем из черных ветвей. Вязкими каплями крови среди них сверкали рубины, играя светом факелов на острых гранях.

По приказу девушки рабов расставили по периметру, строго напротив желобов, на плиты с высеченными рунами. Рыжие отблески пламени скользили по гладкой поверхности полированного камня, но не смели прикоснуться к письменам.

Последнее мгновенье тяжелым грузом повисло в воздухе, рисуя на полотне времени отчетливую черту между «до» и «после». Миг ожидания медленно скользил по ней, не спеша сорваться в поток времени. Смерть, точно бусины на нитке, перебирала эти мгновенья, решая, какое же станет роковым.

Легкий кивок головы девушки в черном платье позволил лезвию смерти разрубить напряженное ожидание. Металлические ошейники на пленниках клацнули механизмами, шипы выпрямились и сомкнули ряды, сжимая кольцо и вспарывая глотки рабов. Зал наполнился симфонией стонов и криков. Последний плач тела и души был ее мелодией, а стон разодранного в клочья горла — словами. Песнь, что рождалась их слиянием, надрывно плакала о боли и страданиях и возносилась вверх — казалось, к самой вершине башни.

Никто из жертв не мог пошевелиться, все они застыли неподвижными статуями. Лишь хлынувшая по коже кровь была доказательством их жизни. Стоило первым каплям окропить плиты, и символы на них ожили. Красное мерцание, охватившее тела рабов, выжимало их сосуды досуха. С каждой каплей свет становился все более насыщенным и вязким, словно сам превращался в кровь. Он все плотнее смыкался вокруг тел жертв и глубже впивался в них, не позволяя ни единой капле упасть мимо рун.

Потоки крови устремились по желобам к центру зала, который пробудился в предвкушении пиршества, словно хищник, оголодавший после длительной спячки. Он пил эхо голосов, стоны душ и отзывался резонирующим гулом, будто бы зловещий хор затянул древнюю запретную песнь.

Пронизывающие стены сосуды ожили, напитываясь силой. Их ритмичные импульсы устремились вверх, вслед за песнью умирающих.

Когда опустошенные тела пленников сломанными куклами упали на пол, а последние струйки крови скатились в колодец, башня снова затихла. Зверь насытился и снова начал забываться сном. Пульсация сосудов становилась все слабее, биение невидимого сердца затихало, пока в Жертвенном Зале вновь не воцарилась тишина.

Глаза девушки сверкали в предвкушении, зеркалами отражая болезненную одержимость, что плескалась в ее крови. И каждое мгновенье ожидания растекалось по ее венам тягучим ядом.

Древние знамения должны были пробудиться сегодня в Последнем Чертоге. Но они молчали. Как и сами обитатели этих безжизненных мест, что стояли неподвижно, будто жуткие истуканы, одетые в кости.

Еще один толчок. Последний импульс — и тишина. Роковой миг, застывший в вечности, вознесшийся к вершине башни и опавший к ее ногам напряженным затишьем. И вновь импульс, набирающий силу. И снова эхо, заговорившее где-то в глубинах бездны. Биение сердца, наполняющее стены силой, пробуждающее Шаэд-Морх от тысячелетий сна.

Рык, сотрясший Чертог до самого его пика, и вырвавшаяся из Чрева Мрака окровавленная рука прорвали полотно времени, чтобы вернуть в мир того, кто был позабыт.

Стоявшие по периметру воины одновременно выхватили из-за поясов костяные клинки и, полоснув ими по ладоням, припали на одно колено в низком поклоне, приветствуя своего повелителя. Девушка криво улыбнулась и начала спускаться вниз, к Чреву Мрака.

Знамения сошлись и ворвались в мир, чтобы навсегда изменить его.

***

Сон оборвался резко, словно сорванная с гардины штора. Встревоженное сознание распахнулось навстречу бесконечности, сияющей холодными, но удивительно прекрасными огнями. Среди их белого света я парила в невесомости, ощущая собственное тело не более, чем ветер ощущает подхваченное с земли перо. Умиротворение и приятная опустошенность, лишенная всяких воспоминаний и мыслей, были мне крыльями, позволяющими парить вне времени.

Но блаженное забытье было недолгим, уронив меня с небес на землю, когда страх запустил липкие щупальца в еще мутный разум. Все естество забилось, заметалось, а затем натянулось тугой тетивой. Реки крови, вопли умирающих людей и гул, сотрясающий стены ритуального зала. Внутри трепещет удовлетворение, подобное утоленному голоду.

Только когда узел пульсирующего напряжения начал распускаться, толчками возвращая мир на место, я осознала, что лежу на земле, дрожа от холода. Бесконечность оказалась ночным небом, восточный край которого уже бледнел светом нарождающегося утра.

Пытаясь побороть слабость, я медленно села, обнаружив себя мокрой и обнаженной. Сжавшись в комок, медленно огляделась. Незнакомое место походило на старый запущенный парк — лестницы, деревья, статуи, полуобрушенные каменные арки. Передо мной сереб­рился пруд, выложенный белым камнем, с большой круглой чашей в центре. Поднимаясь из воды, она сверкала мириадами звезд от света, что плавно перетекал внутри нее. Он завораживал и пел, невесомой музыкой касаясь сердца. Звал и сулил покой, но будил почти болезненные чувства. Душа тянулась к нему, как дитя к матери.

Колючая судорога прошлась по спине, приводя в чувство, и я ­испуганно отпрянула от этого зова. Витающая над старым парком тишина казалась неестественной даже для столь раннего часа. Паника, едва отпустив, вновь начала крепнуть. Я не знала, где нахожусь и как оказалась здесь. На фоне предрассветного неба, грозясь вспороть его острыми шпилями, надо мной навис огромный и безликий силуэт замка. Неужели родовое гнездо Рангвальдов?

В памяти мутным призраком шевельнулось воспоминание длинного сияющего коридора. И чей-то неясный образ рядом. Удар — и невыносимый неразборчивый шум. Ничего больше, кроме этого и кровавого сна, я не помнила. Страх медленно закипал в венах. Напряжение густело в груди, снова стягиваясь узлом.

Замирая от каждого шороха, я с трудом поднялась на ноги и поискала глазами одежду. Откуда-то из темноты на меня прыгнула тень, издав нечто неразборчивое. Закричав, я рванулась в сторону и тут же, оступившись, провалилась в кусты, исцарапав себе спину и руки. Меня грубо схватили и дернули прочь из объятий пышного кустарника, продолжая что-то говорить, но беспокойное сознание было глухо к разумной речи. Я пыталась вывернуться из захвата, но противник был сильнее.

— Успокойся! — рявкнул грубый женский голос. Из темноты вышла еще одна тень с бледным лицом, вырывая из моей груди очередной панический крик, который задохнулся во внезапно онемевшем горле. Язык перестал слушаться и безвольно обмяк во рту, губы едва шевелились.

— Что она тут делает? — мужским голосом вопросила тень, скинув плащ и бросив его в мою сторону.

Меня выпустили из захвата и ловко завернули в теплую ткань, пахнущую древесиной и чем-то неприятно резким. Щеки обдало жаром запоздалого стыда.

— Понятия не имею, — отозвался холодный женский голос. Моим глазам предстала молодая девушка в черной униформе.

— Почему ты бродишь ночью по саду? Да еще голая? — рявкнула она. Меня словно толкнули в грудь и этим привели в чувство.

— Вы вообще кто такие? И почему позволяете себе разговаривать со мной в таком тоне? — собственный голос показался тоненьким и неуверенным. Язык после онемения подчинялся с трудом. Взгляд в очередной раз невольно скользнул по стенам замка.

Юноша, пожертвовавший свой плащ в дар моей наготе, и девушка в униформе обменялись удивленными взглядами. Черты ее лица смягчились, губы тронула добродушная улыбка, идущая вразрез с ее недавним поведением.

— Миледи, вы наверняка напуганы произошедшим. Вы снова бродили во сне.

Я с опаской взглянула на протянутую мне руку и отпрянула назад.

— Где я?

— Вы в безопасности, леди Селения. Идемте в замок, иначе вы совсем замерзнете, — почти нежно уговаривала девушка. Ее лицо казалось милым, вот только глаза смотрели холодной пустотой сквозь темноту зрачка. На задворках памяти шевельнулось какое-то воспоминание об этих глазах, как будто они были мне смутно знакомы.

— Где я? — уже настойчивее повторила я, не двинувшись с места.

— В замке графа Рангвальда. У вас снова провалы в памяти, — доверительно сообщила мне девушка.

Со мной разговаривали как с болезной. От этой мысли стало дурно, сердце неприятно шевельнулось в груди.

— Вам нужно принять лекарство и лечь в постель, — более настойчивым голосом заявила девушка. Бледный юноша стоял в стороне, не вмешиваясь, как будто происходящее его не касалось.

— Как я здесь оказалась? В этом замке? — продолжая игнорировать просьбы девушки, настойчиво спросила я. Она как будто удивилась, но ее глаза оставались, как и прежде, пустыми.

— Вы — невеста графа. И он будет очень переживать за вас, если…

В голове вдруг зашумело, ноги предательски дрогнули, и остатки фразы потонули в биении участившегося пульса. Внутри взревело пламя, обдавая жаром грудную клетку. Перед глазами поплыл разгорающийся рассвет, и снова наступила ночь.

***

Тьма была величественна и абсолютна, как основы мироздания. Вездесуща. Непоколебима. Вечна. Неподвластный времени мир, в котором можно потерять самое главное — себя.

Внезапно тьма стала более прозрачной, а затем вовсе отступила. Там, где должно быть небо, из чернильной завесы показалась огромная кровавая луна. Ее зловещее сияние окропило мрак, как кровь обагряет землю, выхватывая из небытия образ девушки. Она была прекрасна, как летняя ночь, наполненная светом луны и пением сверчков, ароматами ночных цветов и шепотом воды. Белое одеяние испускало мягкое сияние, не позволяя кровавым лучам касаться нежной молочной кожи.

Девушка была не одна. Она стояла на поверхности озера, в темных водах которого отражалась совсем другая особа. То же лицо, но более холодное и жесткое, те же глаза, но наполненные злобой и жаждой крови. Черные одежды, открывающие белые хрупкие плечи и изящные ноги. И если в первой деве имелись хрупкость и нежность, то «ее отражение» было нарисовано игрой света и тени. Исходившая от второй девы мощь вызывала лютый ужас и ставила на колени, в то время как ее «светлый близнец» рождал любовь и уважение, желание следовать за ней даже в бездну добровольно.

Над головой девы в белом дрогнул зловещий лик алой луны. Тяжелые капли света хлынули с черных небес, пронзая окружающий мрак сияющими копьями. Но по бледным рукам девы, по ее серебристым волосам змеились вязкие струйки крови. Они марали белые ткани и капали в озеро, растекаясь по его поверхности. В отраженном мире дождь был кровавым, но темная дева была оплетена сияющей паутиной белых лучей. Игра противоположностей, такая явная изначально, становилась все более размытой. Вскоре уже сложно было понять, где чья сторона, белое и красное слились в едином хаотичном танце, динамичном и одновременно спокойном, зловещем и умиротворяющем. Границы зеркала дрогнули. Темная дева схватила светлую за ногу и рывком утянула ее во мрак воды, брызнувший ледяными осколками.

Холодная пучина росла и приближалась, опутывая руки и ноги, лишая возможности вырваться. Она сжимала горло, проникала под кожу ледяными шипами. Объятия неминуемой смерти были подобны гильотине. Последний рывок вниз. И тишина, плывущая над снова спокойной поверхностью черной воды. Красная луна взирала сверху с прежним безразличием, не заметив исчезновения своего бледного отражения.

Мрак был густым и жарким. Он безжалостно давил на грудь, не давая вздохнуть. Сознание заметалось в панике угодившим в стеклянную ловушку уличного фонаря мотыльком. Мгновения густой древесной смолой текли сквозь темноту, сильнее раскаляя ее. Во рту стоял металлический привкус крови, который из тьмы, наполненной жаром, бросил меня в ледяную колючую тьму черного пруда. Откуда-то, словно потерявшееся эхо, донеслись голоса. Они болезненно ввинчивались в саднящее потревоженной раной сознание. В тот же миг драгоценные капли воздуха потекли в легкие. Разум ощутил тело и вновь обрел над ним власть. Пошевелившись, я смогла, наконец, сбросить душные оковы — ими оказалось всего лишь обыкновенное одеяло.

— Не понимаю, что произошло. Я очнулась на полу в этой комнате. Помню, что собиралась сходить в библиотеку, чтобы расшифровать ее кровавые каракули. И темнота… Ты сама-то в порядке? — с участием поинтересовался женский голос, который, как мне казалось, я слышала впервые.

— Ашиа… — неловкая заминка, — Анабэль. Она плеснула мне кипятком в лицо после того, как я перевязала ее руки, и пыталась сбежать. А потом и вовсе случилось странное. Такого с ней раньше не происходило, — ответил второй голос, который принадлежал девушке в униформе.

— Нужно все рассказать Идрису. Ты давала ей отвар? — после некоторой задумчивости ответила ее собеседница.

— Нет, она потеряла сознание, когда мы с Тамашем нашли ее в парке. И с тех пор она в себя не приходила, — отчиталась девушка. — Думаете, стоит дать ей то лекарство? Оно не навредит ей?

— Не навредит, — уверенно отчеканил первый голос, лишенный всяких эмоций. — Пусть поспит. После того, что произошло, ей точно нужно отдохнуть. Ее странности поставили в замке все с ног на голову. Что с ее руками?

— Кроме обломанных ногтей, и следа не осталось.

— Чертовщина какая-то. Уже не знаю, что и думать. Идрис так и вовсе молчит.

Хлопнула дверь, расколов и без того хрупкую дремоту. Глаз открывать не хотелось, чтобы не выдавать свое пробуждение — вдруг кто-то остался в комнате. Подслушанный разговор был странным, встревожив меня не на шутку. Помимо явного смысла диалога в нем присутствовало еще что-то, назойливо и в то же время неуловимо щекоча мысли — это как бывает с друзьями детства: лицо знакомое, а имя ускользает… ну никак не желает вспоминаться.

— Миледи Селения, — позвали меня.

Девушка в униформе оказалась рядом с кроватью, хотя я совсем не слышала ее шагов. От неожиданности я вздрогнула, выдавая свое пробуждение. Открыв глаза, воззрилась на нее, предположив, что она моя служанка. В руке она держала кружку, из которой поднимался душистый аромат трав. По запаху он напоминал травяной чай, который принимают для успокоения нервов. Но судя по разговору, в него добавили что-то еще.

— Миледи Селения, — более настойчивым тоном позвала меня прислуга. — Вам нужно принять лекарство, иначе вы снова будете ходить во сне.

Ходить во сне? Значит, вот как я оказалась в том парке. Но почему я ходила во сне? Неужели я правда больна?

Пустота в голове теперь не казалась блаженной, пугая непониманием происходящего. Я не знала, что со мной, как я оказалась в этом замке и почему являюсь невестой графа Рангвальда. Все это было неправильным, вызывая внутренний протест, которому я не могла дать разумного объяснения.

Я села в кровати и посмотрела на служанку, ощутив прилив дурноты. На ее лице не было и следа ожога. Зачем же она соврала? И почему это не удивило некую Анабэль? Протянутую мне кружку взяла слегка дрожащей рукой, едва ощутив тепло. Служанка не уходила, видимо, дожидаясь, пока я выпью отвар. Ее присутствие и пристальный взгляд неприятно щекотали кожу, поэтому я в несколько глотков осушила содержимое кружки, лишь бы только она оставила меня одну.

Как только дверь за девушкой закрылась, я вскочила с кровати и бросилась искать уборную. Помимо выхода, в комнате имелась еще одна дверь. За ней оказалась небольшая прихожая, которая вела в ванную комнату и в уборную. Засунув два пальца в рот, я заставила свой желудок свернуться и извергнуть обратно выпитую жидкость. Прополоскав рот и умывшись холодной водой, стала лихорадочно осматривать свои покои, вид из окна в попытках раскрасить белый лист моей памяти хоть какими-то воспоминаниями. Лишенная их, сейчас я была никем. Беззащитен тот человек, который ничего не помнит. Беззащитен и опасен для самого себя.

Я осматривала платья, висящие на вешалках, аккуратными стопочками сложенные рубашки и нижнее белье в надежде, что они выцепят со дна памяти хоть что-то. Прикосновения к приятным тканям вызывали мельтешение каких-то отрывков, но они были лишь искрами, высекаемыми огнивом, — столь же хаотичны и коротки, едва вспыхнув, сразу гасли.

Открытая в надежде отыскать что-то вроде дневника тумба оказалась пустой. Видимо, записей я не вела. Жгучий яд разочарования медленно разливался в груди и толчками сердца разносился с кровью.

Усевшись на край кровати, я попыталась проанализировать то, что мне известно сейчас, и оттолкнуться от этого. Я помнила свое имя, являлась невестой графа Рангвальда и тревожила весь его замок своими странностями. Служанка и ее собеседница говорили обо мне так, будто я сумасшедшая. Негусто. Нервозно потерев лоб, словно это могло помочь, я заметила что-то на ладони. Странный рисунок, похожий на циферблат часов с темными кругами и полукругами вместо цифр. Отупевшим взглядом я уставилась на символы, ощущая легкий необъяснимый трепет. Пальцами правой руки легко коснулась «циферблата», сама не зная, чего ожидала от этого действия.

Раздумья прервали приближающиеся за дверью шаги. Оттолк­нувшись от пола, я ловко перекувырнулась назад и накинула одеяло. Сердце застучало тревожной барабанной дробью, отбивающей последние секунды перед казнью. Дверь открылась и почти сразу закрылась. В комнату никто не вошел. Видимо, служанка хотела убедиться, что я сплю. За мной следят так, словно я на самом деле душевнобольная. Все перевернулось внутри от этой мысли.

Утихомирив возникшую дрожь, я решительно встала. Нельзя больше принимать то, что мне дают: быть может, поэтому я ничего не помню? Идея поговорить с кем-то о моем состоянии подняла необъяснимый бунт в душе. Жених тоже не спешил ко мне справляться о здоровье его невесты. Это может означать, что либо я правда больна, либо меня опаивают намеренно. Но для чего? Вряд ли он обеднел и его интересует мое скромное наследство.

Застыв в нескольких шагах от окна, я медленно втянула воздух, стараясь не спугнуть мысль. Откуда я знаю про наследство? Случайно пришло на ум? Нет, скорее всего, проскользнуло из подсознания. Наверное, точно так же я узнала замок, когда увидела его из парка. Если не зацикливаться, можно вскользь выхватить из памяти еще что-нибудь.

Тревога ни на секунду не разжимала безжалостных пальцев. Я не могла усидеть на месте дольше минуты, ощущая необходимость постоянно двигаться — стоило только присесть, и мысли становились вязкими, едва копошась в голове. Их было слишком много, и оттого думать о чем-то одном не получалось. Нервная и напуганная, я совершенно ничего не знала и не могла понять. Гоня прочь бессильные слезы, пыталась придумать, что делать дальше.

День проскользнул мимо меня незаметно, словно мышь мимо спящего кота. Когда я выглянула из окна, закатная корона уже венчала линию горизонта, вызолочивая облака. Небесная лазурь сгорала в ее алых языках, принося себя в жертву подступающим вечерним сумеркам. Спокойная гладь озера напоминала пылающий осколок неба, упавший между скалой с замком Рангвальдов и тонкой полоской дальнего берега. Уже знакомая часть парка утонула в красных тенях, вымазав сочную зелень в оттенки бордового и темно-оранжевого.

Пальцы невольно скользнули по полированному дереву подоконника, споткнувшись об одну царапину, а затем нащупали другую. Под рукой оказались накорябаны непонятные символы, совсем не походившие на слова родного языка. От них веяло чем-то зловещим. Стоило взглянуть на аномалии — кривые линии, выделяющиеся на фоне светлого дерева бордовым и белым, и кожа ощетинилась холодными мурашками. Перед глазами яркой искрой вспыхнуло воспоминание о собственных пальцах, содранных в кровь, с обломанными до мяса ногтями. Забытым отголоском в них ударилась боль, неприятная до скрежета в зубах, как звук метлы, метущей по каменным плитам. Те же символы были написаны кровью на стекле под нарисованной на нем кровавой луной.

Невольно отшатнувшись, я посмотрела на собственные ногти, только сейчас заметив подпиленные неровности в тех местах, где они были особенно коротки.

«Что с ее руками?»

«Кроме обломанных ногтей, и следа не осталось».

Склизкий комок страха задушил вдох, наполняя легкие мерзлой водой. Часто заморгав, я попыталась смахнуть кошмарное видение. Но кровавые символы впечатались в память, словно их вырезали на подкорке раскаленным скальпелем.

Догорающие в золотисто-алой агонии заката лучи ударили в окно, снова на долю секунды нарисовав картину из памяти. Сдавленный крик, вырвавшийся из пересохшего горла, спугнул этого кровавого призрака. Еще раз взглянув на свои пальцы, снова подкралась к подоконнику, будто на нем спала змея, и взглянула на таинственные письмена. Закатные лучи вновь ткали тайну из кровавого плетения символов. Они пульсировали в ритме моего сердца. Напуганная этим ощущением, я отскочила как ошпаренная. Прижав руки к груди, до боли сцепила пальцы между собой и закрыла глаза, чтобы успокоиться.

Уверенность в собственном здоровье еще больше пошатнулась. Зачем бы мне царапать неизвестные символы на подоконнике ценой содранных до крови пальцев? Что они означают? И вид кровавой луны словно был дурным знамением, которые порой изрекают провидцы или сумасшедшие. Теперь я и сама едва ли могла считать себя нормальной. С другой стороны, разве быть сумасшедшим не означает быть честным с самим собой?

В размышления об этом медленно вторгалась наползающая темнота, несущая на своем пышном павлиньем хвосте сверкающие драгоценные камни звезд. В какой-то момент реальность размылась, а затем резко очертилась, собравшись воедино, как мозаика.

Небо за окном было бездонно-черным. Не осталось и следа еще теплящейся вдалеке светло-голубой полоски. Казалось, она исчезла от одного взмаха ресниц.

Больше всего меня напугал внезапно возникший рядом со мной молодой мужчина в черном костюме военного образца, напоминающем френч. Его рука сжимала мое плечо, а изумленные серые глаза вглядывались в мое лицо. Удивление было настолько сильным, что практически парализовало меня. Даже голова вмиг опустела.

Между нами висела онемевшая тишина, сквозь которую мы взирали друг на друга. В одно мгновенье я поняла, кто передо мной. И вслед за этим пониманием лавиной сошли воспоминания, сметая прочь оцепенение. От моего удивленного вскрика неподвижное молчание раскололось подобно стеклу, осколки которого зазвенели в ушах напряженным сопрано.

Отпрянув от графа Рангвальда, я задушила панические вопли и снова замерла в наполненном страхом ожидании. Изумление на лице графа сменилось холодным безразличием. В глазах на мгновенье серебристым огнем полыхнул гнев, и снова все покрылось серой коркой льда. Меня почти физически толкнула в грудь его мимолетная вспышка. Гнев и неприкрытая ненависть были адресованы мне. Но чем заслужила их, я не знала.

Резко развернувшись, граф Рангвальд быстро, но грациозно, как дикий кот, выскочил из комнаты. Он не бежал. Его шаг был тверд и точен, словно военный марш.

— Идрис! — едва успела крикнуть я, с запозданием подавшись следом. Дверь чудом не треснула — с такой силой граф хлопнул ею, отсекая всякие мысли о попытках его догнать.

Вопросы фейерверками вспыхивали уже после того, как в комнате снова воцарилась тишина, наполненная свежестью вечернего воздуха.

Когда граф появился в моей комнате? Что произошло? Почему он выглядел таким удивленным и так быстро ушел?

Схлынувшее морской волной удивление оставило после себя обнаженный, как песчаный берег, страх. Предстать перед графом оказалось — как встретиться с монстром из-под кровати. Воспоминания пробудили внутри бурю. Хотелось зарыдать в голос от разочарования и закричать в порыве ярости, выплеснуть на обитателей этого проклятого замка все, что накопилось. И одновременно с этим животный страх перед ними холодил кровь. На какой-то миг мне показалось, что беспамятство было спасением от этой семьи. Для меня оставалось загадкой, почему я до сих пор жива и для чего нужна им.

Взглянув на свою руку с «циферблатом», я заметила, что пустой круг на месте цифры двенадцать стал серебристо-белым, тогда как все остальные остались черными.

Я медленно опустилась прямо на пол у открытого окна. При всех вернувшихся воспоминаниях я все еще не понимала, что происходит со мной и этим замком.

Часть 1. Путь Теней

Глава 1. Знамения

Мечты — это пламя, к которому мы стремимся, словно мотыльки на свет.

Я подпрыгнула на кровати, обливаясь холодным липким потом и пытаясь отличить реальность ото сна. Ночь в нем горела пламенем, таким беспощадным и всепоглощающим, что казалось, оно вот-вот коснется небес и обратит их в пепел.

Не успевший остыть от знойного летнего дня воздух прикасался к коже горячими поцелуями, словно страстный любовник, но я чувствовала только холодное дуновение страха, дышащего мне в затылок. И как это часто бывает, я была не в силах повернуться, чтобы взглянуть ему в лицо.

Сквозь распахнутое настежь окно в комнату несмело заглядывал свет фонарей, освещавших спящие улицы.

Медленно вдохнув душный воздух июньской ночи, я встала с постели. Это был всего лишь сон. В ночь перед днем моего рождения мне всегда снились необычные сны. Пусть этот и был самым странным из них. На свое двадцатилетие первым подарком я получила ночной кошмар. В ушах до сих пор звучал голос незнакомки в красной мантии:

«Встретимся на балу».

Обхватив себя за плечи, я попыталась унять дрожь, которую вызывали глаза, взирающие на меня из тени капюшона. Будто залитые жидким серебром, они излучали мягкое сияние. В их зеркале отражались моя душа и самые потаенные мысли. Отогнав прочь остатки кошмара, я подошла к окну.

Ночь была одета в черный бархат, усыпанный миллионами сверкающих алмазов. Она широко улыбалась половинкой убывающей луны и пахла травами, за день высушенными летней жарой. Окутавшее спящий город умиротворение успокаивало, и раскрашенный яркими красками огня и страха кошмар медленно отцветал в памяти подобно увядающему цветку. Впрочем, так было со всем в жизни — у всего есть начало и конец, лишь память и истории живут вечно.

Взгляд невольно скользнул над темнотой дремлющего леса, туда, где над верхушками могучих деревьев на скале гнездился Ардскол — родовой замок Рангвальдов. Его окна спали днем, а ночи напролет с величием взирали на городок Бриль, расположившийся внизу. Вот уж о ком точно не забудут, так это об обитателях замка.

Вокруг загадок и тайн всегда вращаются слухи, порожденные догадками людей и приукрашенные их богатой фантазией. Слухи стаей ворон витали над замком Ардскол — их было много, и они были столь же мрачны и зловещи.

В очередной раз содрогнувшись, я прогнала прочь мысли о них и о ночном кошмаре и вернулась в постель. Чтобы уснуть, решила подумать о приятном. А подумать было о чем — завтра состоится долгожданный Праздник Благословенной Ночи. В этот день женщины свободны от домашних дел — вся прекрасная половина собирает цветы и готовит щедрые дары для вознесения к священному древу, дабы восславить Великий Иссинир, что защищает людей от злых духов, обретающих силу с наступлением темноты. Подношения совершаются после заката, чтобы задобрить духов природы и попросить у них хорошего урожая, счастливого брака и здоровых детей. На закате зажигаются огромные костры, в которые юные девы кидают завернутые в платки травы, загадывая желания. Травы собираются до заката, и композиция их составляется в соответствии с пожеланиями. Когда начинаются танцы, девушки дарят своим избранникам ленты из кос, повязывая их на запястье. Вот так и отмечается этот волшебный праздник плодородия и священного брака. Именно в этот праздник заключается больше всего помолвок и раскрывается тайных чувств.

Стоило только закрыть глаза, как тьма снова вспыхнула оранжевыми языками шипящего огня. Он как будто что-то говорил, угрожающе наступая на веселящихся людей, которые ничего не замечали и исчезали один за другим в его пылающих объятиях. Праздник Благословенной Ночи обернулся настоящим кошмаром. Лежа в кровати, я не могла отделаться от ощущения, что уже побывала там и чудом вернулась домой, избежав страшной трагедии. Праздничная ночь была наполнена запахом жареного мяса и хлеба, звонким смехом и веселой музыкой. Вокруг большого ритуального костра танцевали молодые юноши и девушки в ярких праздничных костюмах. На их радостных лицах играли теплые отблески костра. И внезапно из тьмы, прячущейся среди деревьев, на поляну выступила стройная фигура в красном плаще. Она двигалась медленно и грациозно, как львица, — спокойная, но всегда готовая перегрызть горло своей добыче. Язык тела сразу выдавал в фигуре женщину. В тени накинутого на голову капюшона серебром горели глаза, выворачивая душу наизнанку.

Верной свитой за ней по пятам маршировала тьма. От ее прикосновений ритуальный костер взревел обезумевшим животным, сорвавшимся с цепи, побежал по земле, охватывая поляну и опаляя деревья. Все, чего касался огонь, исчезало во тьме. Не трогал он только женщину в красном плаще. А я, словно зритель, наблюдающий за жутким спектаклем, стояла в стороне и не могла даже вскрикнуть от охватившего меня ужаса. Чувство вины сжимало сердце оттого, что я никого не могла спасти.

Незнакомка откинула капюшон и воззрилась на меня своими серебряными глазами. Ее губы не шевелились, но я отчетливо слышала ее голос у себя в голове.

«Следуй за шепотом своего сердца, он направит тебя на путь Луны».

«Следуй за Луной, и она приведет тебя туда, где ты должна быть».

«Оставь свои мечты, они больше не для тебя. Следуя за ними, ты сгоришь, как наивный мотылек в пламени, к свету которого он так стремился».

«Тени страшны, но в них скрывается истина. Найди ее — и обретешь дух Иш’тары».

«Встретимся на балу».

Ворочаясь в кровати, я пыталась выкинуть ее слова из головы, но они отпечатались в памяти огненными буквами. Этот сон отличался от всего, что было раньше. Я помнила каждую секунду, каждую деталь, каждое слово. Именно это и пугало, так же как и события самого сновидения.

«Встретимся на балу».

Никаких балов в нашем небольшом городке отродясь не было и не предвидится по той причине, что их некому и негде давать. Единственное место, пожалуй, Ардскол, но Рангвальды столь нелюдимы, что вряд ли решат вдруг устроить танцы. Эти рассуждения немного успокоили, прогнав пророческие притязания моего сна и позволив наконец уснуть.

Наутро тетушка Крина суетилась больше обычного, в подготовке к вечерним празднествам пыталась успеть все и сразу и, естественно, ничего не успевала. Еще до завтрака между нами завязался спор по поводу моего ритуального наряда. Тетушка хотела традиционный сарафан с белой рубашкой, расшитый цветами, я была с ней категорически не согласна. Сегодня особенный день, поэтому и выглядеть я должна по-особенному. Продемонстрированный наряд Крине не понравился. Моя тетушка была человеком старых нравов. Зажиточная дворянка, отошедшая от дел. Несмотря на свой титул, она не любила командовать, не терпела эксплуататорских отношений между людьми, а потому не держала прислугу. Была ли Крина такой и раньше или изменилась, когда вышла замуж за дядю Рихарда, обнищавшего дворянина, я так и не узнала. Из-за игровых пристрастий своего отца дядя лишился всего, кроме небольшого поместья на окраине королевства Арденгард, в котором мы и жили. Тетушка предпочитала не вспоминать свое прошлое, а дядя не хотел ее расстраивать, поэтому тоже ничего мне не рассказывал.

Крина сама занималась огородом и животноводством, привлекая к труду и меня. Подобное времяпрепровождение не прельщало, по­этому я часто отлынивала и сбегала к подружкам или, лежа на крыше, читала романы. Но были дни, когда тетушка была неумолима к моим просьбам и загоняла в огород страшными угрозами лишить меня карманных денег, красивых нарядов и наследства в целом.

— Дворянам не пристало обходиться без прислуги и делать все самим! Почему мы живем как какие-то крестьяне? — однажды в порыве гнева я кинула эти слова тетушке в лицо, не желая возиться с коровой. В сарае воняло навозом. Стоило мне представить, что снова придется заходить туда и трогать набухшее коровье вымя, как меня распирало от отвращения. Никогда не забуду вспыхнувших холодом зеленых глаз тетушки. Крина отходила меня мокрым полотенцем и велела неделю жить в сарае с коровой.

— Если ты такая благородная, почему тогда тебя видят с простыми крестьянами? — ледяным тоном поинтересовалась она после того, как я перестала рыдать в углу кухни.

— Быть крестьянином и говорить с ними — не одно и то же, — выпалила тогда я, все еще плавая в омуте собственных эмоций. Крина усмехнулась и покачала головой.

— Не дели людей на классы, иначе когда-нибудь ты об этом пожалеешь, как и твоя мать, — сказала мне тогда тетушка. — Титулы и деньги не делают людей лучше остальных. Как правило, только хуже. Запомни это.

Порой мне казалось, что есть еще одна причина, почему тетушка не держит прислуги, — она словно опасалась чего-то, но на мои вопросы касательно этой темы никогда не отвечала. Как и на вопросы, почему она покинула столицу. Крина говорила, что семья не принимала ее мужа, и даже спустя многие годы она ни разу не навестила своих родных. Лишь однажды ночью я случайно увидела, как тетушка плакала над старым пожелтевшим конвертом.

— В таком только на званый вечер идти, а не дары возносить и через костры прыгать. Не люблю показную роскошь, а сейчас она еще и не к месту, — высказалась тетя, взглянув на новое платье. Ее резкий тон немного задел, но я постаралась не показать этого. Порой, когда я покупала себе наряды или украшения или отказывалась выполнять какое-то поручение, Крина становилась холодной и отстраненной. Она смотрела так, будто видела во мне кого-то другого. После смерти дяди Рикхарда Крина стала немного мягче. Раньше ей приходилось быть со мной строгой, потому что дядя меня обожал и позволял все, чего мне хотелось. Он всячески меня баловал нарядами и редкими деликатесами, чего тетушка категорически не одобряла. Порой они очень сильно ссорились из-за этого. У Крины пару раз даже проскальзывала фраза, которая резала меня словно нож:

— Будешь потакать ей — и она станет такой же, как мать!

В этих словах всегда звучало презрение, что только сбивало меня с толку, ведь Крина очень любила свою сестру и всегда отзывалась о ней с теплотой. Лишь в редких случаях вроде сегодняшнего она высказывалась грубо. Это была загадка нашей семьи, которая порой меня терзала, как и любая тайна, которую пытливый ум хочет раскрыть. Возможно, Крина за что-то злилась на сестру до сих пор, но все равно любила ее.

Свою мать я никогда не знала. Она умерла при родах, едва успев дать мне имя. Моего отца чуть ранее на охоте растерзал медведь. Не имея ни малейшего понятия, какой была мама, я не могла судить о мерах Крины относительно моего воспитания. Тетушка часто наказывала меня даже за пустяки, но когда я смотрела в ее глаза, то видела в них лишь тепло и любовь, поэтому старалась не зацикливаться на обидах.

— Сегодня особенный день! Поэтому я должна выглядеть лучше всех остальных! — капризно ответила я тетушке, оставаясь твердой в своем решении как никогда. День и правда был особенным. И дело было не только в Празднике Благословенной Ночи, но и в предстоящей помолвке.

Еще раз взглянув на письмо от Ригана, адресованное Крине, я залилась краской и мечтательно закружилась по кухне. В нем он уведомлял о своем визите заранее, как и полагалось, дабы попросить моей руки у тетушки. Разумеется, она не могла не показать его мне. Все еще ­сложно было поверить, что я наконец стану невестой, а затем и выйду замуж. Я всегда думала о предложении и браке как о чем-то сказочном, о чем можно прочитать лишь в романах и стихах. Казалось бы, вот оно, рядом, подтверждение того, что это нечто реальное и осязаемое, стоит только взглянуть на соседей. Но женатые пары постоянно ссорились, о чем-то спорили, поэтому отношения между ними мало походили на любовь.

Когда дядя Рикхард был жив, он говорил, что сказочные принцы не для меня, всегда предрекал, что я выйду замуж за разбойника или пирата. Дядя меня и саму называл красивой разбойницей, позволяя, словно дикарке, бегать с другими детьми, размахивая палкой. Но он же, когда я повзрослела, и подарил мне мое первое красивое платье из розового шелка с белыми лентами и шифоновыми вставками. Он привез его из Эрмаха, столицы Арденгарда, расположенной в западном регионе страны. У дяди Рикхарда был свой небольшой магазинчик диковинных и редких товаров — амулеты, сервизы, травы, масла и мыло, модная одежда, какую носили в крупных городах, и книги. Все, что не было ново для больших городов, но необычно для нашего захолустья, можно было найти у дяди в магазинчике. Когда он умер, Крина не пожелала продавать дело, которое мужу удалось открыть с таким трудом, и взялась за него сама. Мне тоже приходилось там иногда работать — замещать тетушку. Магазинчик дяди мне нравился, там всегда было уютно, приятно пахло травами и разными сортами чая. А колокольчики-обереги ласкали слух, позвякивая от легкого касания ветра. В этом магазинчике я впервые и встретила Ригана. Нам было по десять лет, когда он вместе с отцом пришел к дяде за важным заказом. Мать Ригана сильно болела, и дяде пришлось ехать за целебными травами очень далеко к какой-то старой ведьме.

— Твои волосы похожи на золотой шелк, — сказал он мне тогда, улыбнувшись. С этого момента и началась наша история.

— Вот подпалишь себе подол платья, потом будешь перед женихом обожженной задницей сверкать. То-то я посмеюсь, — продолжала подначивать Крина, раскладывая фрукты по корзинам.

— Почему я должна сливаться с толпой? Красоту надо подчеркивать, а не прятать! Дядя всегда так говорил и повторял, что я самая красивая не только в Бриле, но и во всем Арденгарде! — вздернув подбородок, заявила я тетушке. Ее взгляд на мгновенье стал острым, и я рефлекторно отшатнулась, думая, что сейчас получу очередную порцию физически болезненных нравоучений. Но Крина лишь вздохнула и покачала головой.

— Дядя твой слишком много говорил и сильно тебя баловал. Срывал мне весь воспитательный процесс. А потом умер и оставил мне расхлебывать заваренную им кашу.

Я захохотала от ее слов и одновременного облегчения, что никакого наказания не последует.

— Но каша ведь вкусная? — лукаво вопросила я.

— Уж очень ты болтлива, — отмахнулась тетушка, пытаясь скрыть улыбку за кривым оскалом.

— Ну, если бы не дядюшка, я бы, наверное, мало сейчас походила на девушку. Ведь это он приучил меня к платьям.

— Да, — согласилась Крина. — Теперь я даже об этом жалею.

Я махнула рукой на тетушкино непраздничное настроение. Иногда я ее не понимала, ведь она сама нанимала мне учителей, чтобы дать хорошее образование, учила манерам и светскому этикету. Говорила, что, несмотря на глушь, в которой мы живем, забывать свои корни нельзя. И сама же рубила те побеги дворянства, которые считала гнилыми. О благородной крови, которая текла в жилах Крины, говорило буквально все — ее походка, жесты, манера разговора, горделивая осанка, взгляд, но в ее отношении к людям не было ничего надменного и высокомерного — все для нее были равны.

— Потому что труд не позволяет забывать о том, что все мы люди и как тяжело дается то, что мы имеем, — отвечала Крина на мои вопросы. Но я ее мнения не разделяла. Наш род не бедствовал, так зачем трудиться, когда у тебя и так уже все есть?

— Принеси с чердака сандаловые свечи, — попросила Крина, выдернув меня из состояния задумчивости. Кивнув, я направилась в коридор, а оттуда по лестнице на чердак. Деревянные ступеньки поскрипывали под ногами, напоминая мне болтовню старушек на лавочках, которые постоянно кого-то обсуждают своими скрипучими голосами.

Наш чердак рушил все стереотипы — он не был темным, жутким и не имел поселенцев в лице призраков. Все было убрано и разложено по местам — тетушка трудилась над этим с завидной регулярностью. Здесь было уютно и светло, и порой я приходила сюда, чтобы побыть в одиночестве и почитать приключенческие романы, оставшиеся мне от дяди Рикхарда. Когда я касалась старых корешков, всегда вспоминала его добрые глаза, веселую улыбку с хитринкой и приятный голос, которым он читал мне рассказы о странствующих героях, побеждающих врагов, благородных принцессах, которым приходилось отречься от привычной жизни, чтобы обрести свое счастье, и жутких существах — вампирах, оборотнях, болотницах и темных ведьмах, давным-давно истребленных. Каждый раз, когда я открывала новую книгу или перечитывала старую, меня охватывал дух приключений, который звал к далеким землям и вдохновлял на поиски чего-то неизведанного. Но стоило убрать книгу на полку — и от прекрасных строк оставалась лишь грусть и болезненная пустота, которую позже заполняли мысли, твердившие мне: «Зачем куда-то ехать и что-то искать? У тебя здесь есть все, что можно только пожелать». Только нечто крохотное и неуловимое, как песчинка, порой царапалось внутри, похожее на тоску и одиночество, будто не хватало чего-то — последней детали, что завершит меня. Потом эти странные мысли проходили, но я никогда не забывала о них.

Взглянув на полки с книгами, я почувствовала, как ностальгия касается тех струн души, которые я старалась не трогать. Отвернувшись, я направилась к противоположному шкафу, где в шкатулках лежали мешочки со смесями трав, свечи, старые пергаменты с рецептами и много всякого хлама, к которому я не притрагивалась. Достав пару свечей, я уже собиралась спускаться обратно в кухню, когда внутри дернулось то самое необъяснимое чувство, потянувшее меня обратно к шкафу. Удивленно взглянув на полки, я замерла на несколько мгновений и снова собралась развернуться к двери, но невольно остановилась как вкопанная. Все дело было в небольшой неприметной шкатулке, стоявшей на самом верху. С первого взгляда ее можно было бы не заметить среди ящичков и вышедших из моды статуэток, выбросить которые у Крины просто не дошли руки.

Стоило только прикоснуться взглядом к шкатулке, как по телу разлилась приятная теплая дрожь.

Отложив свечи, я подставила табуретку и, взобравшись на нее, несмело коснулась вещицы. Дерево потемнело от времени, когда-то искусная резьба потерлась до неузнаваемости. Сняв шкатулку с полки, я медленно и осторожно, словно из нее могло что-то выпрыгнуть, открыла крышку. Внутри на бархатной обивке лежала серебряная цепочка с довольно необычным кулоном. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть. Сплетенный из тонких узоров и рун полумесяц с круглым дымчатым камнем внутри. Края месяца замыкались в круг, а по камню вилось тонкое плетение серебра.

Я рассматривала кулон с неподдельным интересом. Крина никогда не показывала мне это украшение; впрочем, она не запрещала трогать эти вещи на чердаке. Наверняка она просто забыла о существовании многих из них. Кончиком указательного пальца я осторожно коснулась поверхности камня. Он был прохладным, как и оплетающая его узорная оправа. Осмелев, я достала украшение и положила его на ладонь, чтобы получше рассмотреть загадочные руны. Таких я не встречала в тех книгах, что мне доводилось листать.

Внезапно металл в руке потеплел, камень пробудился, наполнившись белым светом. Кровь забурлила в сосудах, распаляя плоть. В глазах померкло, а затем тьма полностью окутала меня плотным коконом. Я попыталась закричать, но горло онемело. Тело плавало в невесомости, не находя опоры. Не было ни пола, ни шкафа — вообще ничего. Сердце зашлось в панике, бешено колотилось за грудиной. Загадочный медальон ярким маяком сверкал в руке. Но даже он не мог отогнать плотный мрак, сгустившийся вокруг.

Что-то дернуло меня вниз и понесло в пропасть. Неожиданно все прекратилось. Липкий холод коснулся кожи и начал просачиваться внутрь, пробуждая в глубинах души что-то столь же холодное и темное, источающее мерзкий ужас. Я пыталась вырваться, закричать, но тело стало чужим, эмоции утихли. Руки нащупали твердую опору и надавили на нее. Треск стекла обрушился на слух, отдаленная боль кусала локти и запястья. Мрак стал вытекать подобно жидкости, позволяя разглядеть круглую мрачную комнату с голыми стенами, пронизанными черными жилами, словно плоть сосудами.

Хотелось закрыть глаза, закричать и броситься прочь, но я не могла пошевелиться, став просто наблюдателем, запертым в собственном теле.

Подняв руки, я посмотрела на тонкие порезы от стекла, из которых сочилась кровь. Выбравшись на холодный пол, залитый черной жидкостью, я оглянулась и увидела позади себя огромный стеклянный куб.

— Госпожа! С пробуждением! — раздался чей-то мерзкий скрипучий голос. Возле меня появилось странное маленькое существо с непропорционально крупной головой, лицом, выдающимся вперед, острым носом и вытянутым подбородком. Большой рот с двумя рядами треугольных зубов скалился в злобной усмешке. Маленькие черные глазки взирали с фанатичной преданностью. Сгорбленное тело болотного цвета было одето в обрывки кожи, сшитые в нечто несуразное. Широкими голыми стопами он шлепал по полу, прыгая вокруг и пытаясь коснуться меня тонкими длинными пальцами.

— Селения! Ты там что, заснула?! — резкий голос тети прорвался издалека и сбросил невидимую сеть оцепенения. Снова ощутив тепло собственного тела, я разжала руку с медальоном. В то же мгновенье жуткое видение рассеялось. Я открыла глаза и обнаружила, что лежу на полу. Рядом валялся опрокинутый табурет. Боль неумолимо толкалась в правом боку, рука затекла и едва шевелилась. Тяжело дыша, я перевернулась на спину и посмотрела на побеленный потолок, пытаясь уложить в голове произошедшее. Кинула взгляд на медальон, покоившийся рядом на полу. Серый камень спокойно дремал в своей оправе.

Я провела рукой по лицу, пытаясь смахнуть наваждение. Что это было? Сон? Видение?

Медленно поднявшись с пола, я едва не взвыла, боясь касаться ушиба. Как я теперь буду танцевать и прыгать через костер?

Взглянув на медальон с опаской, я осторожно подошла к нему одним боком, словно краб. В голове всплыл ночной кошмар, обдав спину жаром. Слишком много странностей для одного дня.

Убедив себя, что все это лишь последствия удара головой, я все же не решилась вновь прикоснуться к украшению. Подковырнув его старыми тетушкиными спицами, которые нашла в одной из коробок с принадлежностями для рукоделия, я бросила медальон обратно в шкатулку. Цепочка обиженно звякнула. Закрыв крышку, я спрятала шкатулку как можно дальше за другие коробки, взяла свечки и поспешила вниз, стараясь не думать больше о том, что здесь произошло.

Однако прежнее праздничное настроение вернуть так и не удалось. Мое угрюмое лицо не осталось незамеченным, но на вопрос тетушки я рассказала только про падение с табурета.

— Горе ты мое, — выдохнула она, качая головой, и встав со стула, пошла к кухонным шкафчикам. Крина заварила мне травяной настой для снятия боли, а затем принялась осматривать меня и прикладывать компрессы к пострадавшим частям тела.

Зажженные сандаловые свечи приятно успокоили расшалившиеся нервы и прогнали дурные мысли, но неприятный осадок никак не хотел растворятся. Тревожность, утихшая с рассветом, снова набралась сил после моего падения. Периодически она скрывалась среди радостных мыслей, но продолжала незаметно нарастать. Подкрадывалась, словно охотник, выслеживающий оленя, — медленно, неслышно, чтобы не спугнуть.

К закату все подношения священному древу были готовы, букеты трав для бросания в костер собраны и повязаны тесьмой, поэтому я принялась плести косы, повязывая их ритуальными золотыми лентами. Платье из голубого шелка сидело на мне, как будто сшитое на заказ, подчеркивая грудь, талию и цвет глаз. Золотая пшеница волос играла алыми переливами грядущего заката. Пожалуй, я на самом деле буду украшением праздника. Приятное волнение нарастало, оставляя все тревоги в уходящем дне. В конце концов, сегодня я стану невестой Ригана! Сколько можно думать о плохом?

Предупредив тетушку, что ухожу, я взяла одну из корзин и выпорхнула из дома в сторону Священной Рощи. Хотелось увидеть друзей до возношений. Бежала вприпрыжку, нараспев цитируя стихи любимого поэта Армандо Флэя, как нельзя кстати подходившие под настроение.

Очнись, любовь моя, и прошепчи,

Что в имени тебе моем так сладко?

Ты, словно полная луна в ночи,

Такая же прекрасная загадка.

Что для тебя моя любовь?

Откуда ты пришла на эту землю?

Быть может, из далеких летних снов

По краю яви проскользнула тенью?

От строчек «Ода любви» Армандо я потерялась где-то в мире грез, отринув реальность, и случайно налетела на шедшую мне навстречу женщину.

— Ради всего доброго, простите меня! — я кинулась поднимать душистые букеты неведомой мне травы, которые дама выронила из рук по моей вине. Выпрямившись и вручив незнакомке ее ношу, я неловко улыбнулась и еще раз извинилась. В ее необычных глазах не было упрека — только грусть, застарелая, но добрая. Серые, как лед, они будто искрились серебристым светом, завораживали, удерживая взгляд. Внешностью она походила на молодую красивую аристократку, для забавы одетую в простую одежду, которая все же не могла скрыть ее сути. Поставь ее рядом с другими женщинами нашего города — и она будет резко выделяться на их фоне.

— Не переживай, дитя. Молодость! — понимающе улыбнулась мне женщина. — Молодость не повторяется! Главное — не потратить ее впустую.

— Это уж точно! — Меня обрадовало, что незнакомка не держала обиды. Я любила добрых людей — они бескорыстно делились душевным теплом и светом, согревая сердце. Окрыленная простыми, но такими приятными словами, я собиралась бежать дальше, когда женщина вдруг изрекла:

— Не суждено тебе быть с ним, дорогая моя. Поэтому не отдавай ему ленту сегодня. Убереги вас обоих от боли расставанья. Луна решила по-другому.

Неприятный холодок с фальшивой лаской пощекотал мой позвоночник. Руки задрожали, и корзинка выскользнула из онемевших пальцев.

— П-простите? — поперхнувшись воздухом, выдавила я, ощущая подступающую дурноту.

— Тебя ждет не одна развилка. И на каждой будет стоять Смерть. В ночь Великой Луны ты покоришься ей и к Луне уйдешь, — завершила незнакомка. Глаза ее загадочно мерцали в свете заходящего солнца.

Я оцепенела от внезапно нахлынувшего холода. Летний вечер показался зимней стужей, а глаза незнакомки — замерзшими озерами.

— Удачи тебе, дитя, — дама ласково погладила меня по плечу, но прикосновения ее рук внезапно обожгли, словно это было жало скорпиона.

Прежде чем я успела осмыслить услышанное, она попрощалась и исчезла. Или мне уже начало мерещиться то, чего не существует? Может, никого я на самом деле не встречала? Лучше бы так оно и было. Получить такое жуткое предсказание в великий праздник — плохой знак. Я не была суеверной и не ходила по гадалкам, веруя в право выбора и переменчивость судьбы. Но слова незнакомки перевернули все внутри меня, всколыхнув и воспоминания о кошмаре.

Всю дорогу до Священной Рощи я боролась с нахлынувшим смятением, но сердце зашлось, как тревожный набат, стоило лишь войти под сень деревьев. Сон будто ожил, нарядившись в одежды яви. Мужчины укладывали дрова для костров аккуратными шалашиками, женщины украшали ветки деревьев и тотемные столбы праздничной мишурой и разноцветными бумажными фонариками. На огне жарился жертвенный поросенок, благоухая на всю рощу. Были здесь и наш пекарь со своими хлебобулочными шедеврами, и любимые всеми кондитеры со всевозможными сладостями. Собиравшиеся на праздник люди несли с собой фрукты и напитки. В эту ночь все раздавалось бесплатно, и каждый делился с остальными тем, что имел.

У священного древа стояли двое жрецов в ритуальных белых мантиях, что-то обсуждая. Другие помогали украшать рощу и готовить все необходимое к Ритуалу Возношения. Именно так все и начиналось.

Я оцепенело наблюдала за началом празднества. Нервная дрожь в теле была подобна капле росы, готовой сорваться с листа вниз. Хотелось развернуться и убежать отсюда прочь, ведь каждое мгновенье промедления казалось мукой. Дернувшись от неожиданности, когда кто-то налетел на меня со спины, я едва не закричала. Но это были всего лишь друзья, веселые и беззаботные. От их улыбок тугой узел в груди распустился. Они тут же начали шутить и рассказывать последние новости, будто не заметив моего мрачного настроения. История про нашего старосту, в очередной раз решившего жениться по переписке, отогнала зловещие знамения на второй план, здорово меня развеселив. Всласть посмеявшись вместе с друзьями над бедным старостой и обсудив все подробности очередной неудавшейся помолвки по причине «хрупкого здоровья градоправителя» — по официальной версии, и расхождения присланного портрета с действительным обликом невесты — как истинной причины, известной только в «узких кругах», я все же смогла отвлечься.

— На самом деле эти помолвки по портретам — уже давно пережиток прошлого. Красота портрета не гарантирует истинной красоты. Все равно берешь кота в мешке, и чем больше и богаче выглядит мешок, тем более облезлым оказывается кот, — усмехнулась я.

— В случае со старостой — кошка, — вставила свое слово Леония. Хоть замечание и было верным, меня оно сразу подковырнуло. Леонию я не очень любила. Она всегда улыбалась и казалась милой, но за спиной постоянно держала нож. Несколько раз она пыталась поссорить нас с Риганом, бессовестно ухлестывая за ним. Но сегодня был великий праздник, поэтому я подавила желание осадить ее в грубой форме, хотя оно и рвалось наружу. Глядя на друзей, я откровенно не понимала, зачем они привели ее с собой, зная о наших непростых отношениях.

Мы подошли как можно ближе к священному дереву, чтобы раньше всех вознести дары и начать веселиться. Жрецы уже разожгли огонь в чашах, что означало начало молитвенных песнопений. Вперед выступил Верховный, чтобы произнести речь о важности Благословенной Ночи, силе, которую этот праздник несет в себе, его значимости и божественном благословении. Из года в год его речь особо не менялась, поэтому я даже не прислушивалась. После жрецы пропели молитву духам природы, хранителям леса и богам, в которой восславили их щедрость, и, наконец, позволили нам поднести дары и повязать ритуальные ленты на ветви священного древа.

— А что ты решила пожелать? У тебя вроде все есть, — вдруг заговорила Леония. На ее губах заиграла ядовитая усмешка. — На твоем месте я бы пожелала крепкого семейного счастья. С твоим-то характером, без помощи высших сил Риган вряд ли тебя долго выдержит.

Копившееся еще с минувшей ночи отвратительное настроение все же прорвалось наружу. Закатив глаза, я усмехнулась и высокомерно посмотрела на Леонию.

— Оставайся на своем месте. Мое слишком тесное для посторонних и их советов, — огрызнулась я. — Но раз уж ты спросила, отвечу. Попрошу у богов, чтобы дали тебе хоть немного ума и красоты, а то ведь замуж так и не выйдешь.

Добавив в эти слова как можно больше яда, я чуть толкнула Леонию плечом и продвинулась вперед, разъединив парочку, стоящую перед нами. Совесть меня совсем не грызла, хоть я ударила Леонию и по больному месту. Красавицей она действительно не была, но ум у нее был острый.

— Гадина ты, Селения! — крикнула мне вслед она. — Таких мерзких особ, как ты, забирает Гибельный Король!

Гибельный Король был всего лишь страшной сказкой, которой пугают детишек, если те не слушаются. Бояться его — все равно что бояться сплетен. Обернувшись, я совсем не по-взрослому показала Леонии язык и крикнула:

— Зато Гибельный Король забирает только красавиц! И характер тут вовсе ни при чем, иначе ты была бы первой в его списке!

Леония побагровела от злости, но ничего сказать мне в ответ не успела. Я уже развернулась и снова двинулась к священному древу, по пути выискивая среди мельтешащих лиц Ригана. Не терпелось закончить со всеми формальностями и поскорее встретиться с ним, но он словно бы специально не находился, заставляя нервничать. Вся моя сущность горячо жаждала его предложения, чтобы наконец унять все тревоги.

Чьи-то руки обхватили меня за талию, шею обожгло поцелуем. Я радостно засмеялась, почувствовав, как, подобно праздничному костру, вспыхнули мои чувства, отбрасывая все остальное в тень.

— Риган, — все еще смеясь, я повернулась и обняла возлюбленного. — Я тебя искала.

От прикосновений любимого внутри все затрепетало и все остальные мысли отступили. Мои чувства сегодня были похожи на игру в салочки — то водили темные, то светлые.

— Вот я и нашелся, — весело отозвался он. Его улыбка каждый раз заставляла мое сердце биться чаще, будто при первой встрече. Риган взял одну из моих длинных кос и задержался взглядом на золотой ленте.

— Надеюсь, ты не додумаешься до того, чтобы красть их? — усмехнулась я, припомнив еще одну славную традицию этого летнего праздника. Юноши могут украсть ленту с косы девушки, чтобы потребовать что-нибудь взамен — разумеется, в рамках приличного. Одну ленту дева повязывает на запястье избранника, если он есть, вторую — на священное древо при поднесении даров.

— Если ты мне одну не подаришь, я украду обе, — очень убедительно пообещал Риган.

— Я вообще не собиралась плести косы с лентами. Хотела прийти взлохмаченной, как ведьма, — с наигранным безразличием протянула я.

— Ну нет, на такую тебя я не смог бы смотреть, — подыгрывая, покачал головой Риган. — И вообще, шабаш в другой день и в другом месте.

— Откуда знаешь? Ты что, главный ведьмак на слете?

Мы захохотали, представив, как смотрелись бы на слете нечистой силы. У меня даже слезы на глазах выступили. Но вообще-то Риган был не прав. Раньше Праздника Благословенной Ночи не существовало. В эту ночь вся нечисть выбиралась из своих убежищ и бродила по земле. Ночь Проклятых Душ — так назывался разгул темных сил. Люди рисовали защитные символы кровью кур или свиней на дверных косяках и оконных рамах, тогда нечистые не могли переступить порог дома. Но с приходом хранителей леса и духов природы все это осталось во временах правления мрака. И чтобы больше не допустить подобного, было решено в эту ночь справлять какой-нибудь светлый праздник, чтобы зло забылось навсегда. Вот так и появилась Благословенная Ночь. И в этот праздничный день родилась я.

— В любом случае я всегда могу украсть тебя.

— Ты такой выдумщик, — улыбнулась я, одарив Ригана еще одним поцелуем прежде, чем он ушел, шепнув на ушко, что после церемонии Возношения будет ждать меня у пруда. Как утро рассеивает тьму, так Риган рассеял мои страхи. Он был моим светом, что защищает от любых невзгод. Потому я смогла наконец ощутить чудесные ароматы и вкусы Благословенной Ночи.

Стоило половинке уходящей луны по-королевски взойти на небосвод, и крадущийся к роще вечер переоделся в огненные тона вспыхнувших ритуальных костров, заговорил веселым треском веток в их пылких объятиях.

После «официальной» части Крина отпустила меня веселиться с друзьями, взяв обещание вести себя благоразумно. Но о каком благоразумии могла идти речь, когда предстояло водить хороводы и прыгать через костры?

Воздух наполнился звонким смехом, песнями, ароматами еды и сжигаемых трав — все это создавало теплую праздничную атмосферу. Все мы чувствовали себя частью чего-то большего, все мы сейчас были одной большой дружной семьей, собравшейся вместе.

Как и планировала, в своем шелковом ярко-голубом платье я сияла, как самая яркая звезда на небосводе. Со всех сторон сыпались комплименты, завистливые и раздраженные взгляды, что означало — я своего добилась.

Остановившись перед костром, я перебирала пучок трав, собранный из тринадцати растений. Аромат базилика был самым ярким, гармонируя с лавром и листьями коричного дерева.

Нужно было правильно сформулировать желание прежде, чем предавать букет огню, чтобы дым, пронизанный запахом сожженных трав, впитал мои слова и вознесся к богам. Так они узнают о мечтах, таящихся в душе, и пошлют мне благословение на их исполнение.

В голове пронеслись детские мечты, сотканные образами из сказок и романов о прекрасном принце, который спасет меня от ужасного чудовища, заберет в свой красивый замок и сделает своей принцессой. И сразу же вспомнились слова дяди о том, что выйду я скорее за разбойника, чем за принца. Из дальних закоулков памяти вышел смутный образ сестры, о которой я всегда мечтала, чтобы делиться с ней своими секретами, радостями и печалями, вместе решать проблемы. Почему-то я всегда представляла, как она будет влипать в разные неприятности, связываться с дурной компанией, а я буду ее вытаскивать. Это бы сближало нас и укрепляло наши узы.

Эти фантазии теперь казались слишком уж сказочными и глупыми, вызывая лишь улыбку и приятное тепло внутри. Яркий, живой кусочек моего детства.

Сосредоточившись на желании, я попросила, чтобы всегда переживающая обо мне Крина обрела душевный покой, отпустив меня замуж, а еще — крепкой, любящей семьи, в которой мы все будем уважать и понимать друг друга. Перед самым броском добавила, чтобы брат моего избранника наконец вернулся домой. Костер вспыхнул, принимая мой букетик желаний, и весело затрещал, обещая доставить мое послание богам.

Я отошла, уступив место другим, и подумала о брате Ригана, который несколько лет назад разругался с их отцом и уехал в столицу, с тех пор ни разу не появившись в Бриле. Риган с отцом до сих пор ­переживали за него, но он так и не удосужился прислать ни словечка.

Вспомнив о словах возлюбленного, я поспешила прочь из Священной Рощи. Перед глазами уже маняще сверкала подсвеченная разноцветными горящими фонариками дорожка, убегающая в лес, когда я споткнулась о чью-то ногу и, теряя равновесие, налетела на кого-то из празднующих.

— Пожалуйста, простите! — поспешила извиниться я перед придержавшим меня молодым человеком.

— Все в порядке, — заверил меня он. На бледном лице играл свет костра, отражаясь в дымчато-серых глазах оранжевыми всполохами. Кем бы ни был этот человек, он резко выделялся из общей массы собравшихся. Дорогие ткани его черного костюма сразу говорили о высоком положении. Даже атмосфера вокруг него резко преломлялась с праздничной на молчаливо-мрачную, рассеивающую танцующий свет костров. Незнакомец напоминал ворона — такой же черный, зловещий и отстраненный.

Я его никогда не видела в Бриле, на местного он походил мало. Несколько секунд я просто молча смотрела на него, не в силах сдвинуться с места, но необъяснимое оцепенение внезапно рассыпалось от случайного толчка одного из празднующих. Поклонившись незнакомцу в знак благодарности, я хотела уйти, но внезапно его рука остановила меня, вцепившись в плечо. Прохлада его пальцев обожгла мою разгоряченную кожу. В глазах незнакомца зажглось удивление, словно он узрел нечто диковинное. Хотя еще минуту назад его лицо выражало полное безразличие.

— В чем дело? — возмутилась я, пытаясь сбросить его руку. Опомнившись, незнакомец разжал пальцы и отступил назад. А затем так же молча растворился в тени деревьев. Но я все еще ощущала на себе его пристальный взгляд.

Спеша покинуть праздник, я чуть ли не бегом направилась к пруду, где меня ждал Риган. Из головы не шла мимолетная встреча, оставившая странное послевкусие. Но стоило влажному дыханию воды коснуться лица — и невидимая черта отсекла все, что происходило до этого момента, позволив окунуться только в бесконечное «сейчас».

Он стоял на причале и смотрел куда-то вдаль. Луна лежала на поверхности пруда, лишь смутно освещая дальний берег, где меж деревьев толпились тени. Их хаотичное мельтешение напоминало завораживающий ритуальный танец таинственных силуэтов в балахонах. Казалось, что даже сама природа празднует Благословенную Ночь.

Услышав мои шаги, Риган обернулся и улыбнулся мне, как будто ничто в жизни его так сильно не радовало, как мое присутствие. Мир теней преобразил его лицо, стерев все неровности и изъяны, в лунном свете оно казалось восковой маской. Но глаза оставались живыми.

— Пришла, моя радость, — выдохнул он и подступил ближе. Его прохладная рука скользнула по моей коже, разгоряченной жаром костра, от плеча до запястья. Пальцы мужественной руки сомкнулись вокруг него и потянули вверх. Воздух между нами замер, накаляясь от каждого вздоха наших резонирующих душ. Вторая рука Ригана появилась из-за его спины, сжимая белые шелковые ленты. Пока он обвязывал ими мои запястья, сердце замирало от каждого прикосновения, а затем неслось, пытаясь наверстать пропущенные удары.

— Селения Де-Маир, в Благословенную Ночь, беря в свидетели богов, под взором Светлоликой Мунарин прошу твоей руки, — почти прошептал Риган, но его слова раздались в ночной тишине ударами ритуального барабана. В моем воображении — свадебного.

Не в силах сдержать рвущийся изнутри восторг, я радостно завизжала и кинулась на шею возлюбленному. Риган обхватил мою талию и оторвал от земли. В этот бесконечный момент счастья я будто бы парила над всем миром вместе с ветром.

И больше не нужно было слов, наши чувства говорили за нас, а мы таяли в них подобно сахару в горячем душистом чае. Руки Ригана скользнули по моей спине, опускаясь на поясницу. Повинуясь движениям его пальцев, жар, проснувшийся в груди, спустился в низ живота тягучей, болезненно-приятной тяжестью, лихорадя рассудок сладостным туманом. На задворках сознания в неукротимом пламени сгорали собственные убеждения о сохранении невинности до свадьбы. Какая разница? Пусть все случится сегодня.

Прильнув к Ригану, я отвечала на его страстные поцелуи, позволяя его пальцам пробираться под выбранное специально для него платье. Жар в груди нарастал, горяча все тело в сладостной лихорадке. В ­какое-то мгновенье он стал почти невыносимым, настоящим и беспощадным, сжигая остатки воздуха в легких. В голове словно разрастались корни, разрывая ее изнутри пульсирующей болью.

Луна на небе внезапно покачнулась, наливаясь багровым светом, и забилась кровоточащим сердцем. Весь мир за один вздох окрасился в алые цвета, а затем и вовсе померк. В чернильной темноте двигались серебристые призраки. Они говорили тихо и одновременно, создавая вокруг себя шелестящий гул, словно от подхваченных ветром страниц книги. Сквозь неяркое мерцание проступали черты прекрасных лиц, на которых лежала печать строгости. В их глазах ярким огнем горело осуждение, которое пробуждало в душе стыд. Качая головой, они смотрели на меня так, словно я не оправдала их ожиданий. Еще один силуэт, возникший из темноты, сиял ярче остальных. Явившаяся дева была так прекрасна, что могла бы посрамить всех красавиц мира вместе взятых. Ее внешность была неземной. В отличие от остальных призраков, она взглянула с улыбкой и материнской заботой, как обычно улыбалась Крина, и прошептала несколько слов, легких, как сам ветер, и плавных, как спокойное течение воды. Неизвестный язык показался таким знакомым и родным, и понимание фразы само собой сложилось в голове: «В этот раз я прощаю тебе глупость, одетую в краски юности. Но впредь я ожидаю от тебя большего благоразумия. Не разочаровывай меня».

Я закричала, вырываясь из вязкой темноты и падая в распахнутое настежь ночное небо. Серебристой пыльцой сыпались звезды, и вдаль одиноким кораблем уплывала луна.

Приятная прохлада воды отрезвляюще коснулась кожи, расставляя окружающие предметы по местам. Голова лежала на чем-то мокром и твердом. Надо мной склонился испуганный Риган, влажными ладонями прикасаясь к моему лицу.

— Ты вся горишь, — произнесли его губы, но голос словно опаздывал за губами. В теплых объятиях летней ночи меня колотило, как в январские морозы. Грудь жгло огнем, но он совсем не грел.

Немного придя в себя, я поняла, что лежу на причале, мокрая и обессиленная. Луна все так же приветливо улыбалась с небес, воздух пел трелями сверчков и голосами празднующих жителей Бриля.

— Ты меня напугала, — признался Риган, помогая мне сесть.

— Что произошло? — спросила я, невидящим взглядом касаясь дальнего берега.

— Ты внезапно затряслась в судорогах и упала. Но в воде ты почти сразу успокоилась.

Страх и дурнота опутали меня ядовитыми лозами. Озноб почти отступил, но тело еще немного сотрясала мелкая дрожь. Мышцы ныли, а в голову будто вбивали клинья. Голос, мягкий и неземной, эхом отдавался в сознании, постепенно угасая минувшим сном. Я ощущала себя больной и обессиленной.

— Давай я отведу тебя домой? — предложил Риган, наблюдая за моим отстраненным состоянием. Я взглянула на него почти безразлично. Казалось бы, сердце должно разъедать разочарование, но ничего такого не было.

— Да, — запоздало согласилась я, с помощью Ригана поднимаясь на ноги. Он не отпускал меня ни на секунду, пока мы искали Крину среди празднующих. Все вокруг мелькало — костры и люди, превращаясь в хаотичные разноцветные мазки. Звуки казались слишком резкими и громкими, сливаясь в неразборчивый раздражающий шум, от которого хотелось выть и царапать себе кожу. Сама моя суть просилась домой, в спасительную тишину.

Крина что-то говорила мне, когда Риган привел меня, но я не разбирала слов. Дорога утонула в тумане. Лишь на пороге дома я очнулась от транса и механическим движением обняла возлюбленного на прощанье.

— Может, мне стоит остаться? Твое состояние меня беспокоит, — предложил Риган. Он выглядел взволнованным, но мне сейчас хотелось одиночества. Пообещав, что позову лекаря, если почувствую себя хуже, я распрощалась с ним.

Остаток ночи прошел в гостиной в спасительной полудреме. Сознание витало между явью и сном до первого луча солнца, робко постучавшегося в окна гостиной. Крина, побоявшаяся оставлять меня одну, задремала прямо на диване и сейчас забавно посапывала, что-то бормоча во сне про убегающее молоко и подгоревшие котлеты. Я улыбнулась — тетушка в своем репертуаре.

Чувствуя себя намного лучше, я решила умыться, переодеться и сама сделать все утренние дела, когда в дверь настойчиво постучали. Скорее машинально взглянув на часы и задаваясь вопросом, кто мог пожаловать в такую рань, я поплелась открывать, старательно игнорируя нарастающую тревогу. На пороге стояли двое незнакомых мне людей. Один из них был юношей на вид чуть старше меня, одетый в рубашку из черной парчи и черные брюки. На его плечи был накинут черный плащ, скрепленный серебряной инсигнией рода Рангвальдов. Бледное овальное лицо напоминало фарфоровую маску — такое же гладкое, без единого изъяна и совершенно лишенное эмоций. Большие, миндалевидной формы темно-вишневые глаза смотрели бесстрастно, не выдавая никакого интереса к моей персоне. Черные короткие волосы слегка лохматились, челка закрывала лоб и линию бровей.

Второй был жилистым молодым мужчиной. Рельефные мышцы виднелись даже сквозь белую рубашку, так плотно прилегающую к телу, словно она была ему не по размеру. Вихрь пшеничных волос, голубые глаза, суженные в лукавом прищуре, и веселая улыбка на слегка пухлых губах, с одной стороны пересеченных шрамом. Несколько белых шрамов ярко выделялись на коже левой щеки, шеи и груди, приоткрытой за счет отсутствующих верхних пуговиц. Вид у него был слегка диковатый. На вороте также переливалась серебряная инсигния. От ее вида я опешила, совершенно не понимая, что посыльным Рангвальдов понадобилось в нашем доме. Одного взгляда на них хватило, чтобы слово «слуга» умерло в зачатке мысли об этом. Они явно занимали статус гораздо выше, что обеспокоило меня еще больше.

— Доброе утро, господа. Чем могу помочь? — вежливо поинтересовалась я, продолжая разглядывать загадочных гостей.

— Милая, кто там? — послышался голос Крины, которую, видимо, разбудил стук в дверь.

— Леди Селения, я полагаю? — спросил черноволосый молодой человек. — Позволите войти? Мы представляем графа Рангвальда.

С трудом подавив в себе странное желание захлопнуть перед ними дверь, я глупо переспросила:

— Кого?

— Графа Рангвальда, — терпеливо повторил юноша.

Скверное предчувствие тут же забило в тревожный барабан, холодным покалыванием отдаваясь в пальцах. Скорее машинально, чем осознанно я отошла в сторону, пропуская ранних гостей в дом.

Тетушка тоже удивилась гостям не меньше меня, но вежливо поздоровалась и предложила присесть. Однако представители графа отказались, заявив, что они надолго не задержатся. Меня эта странная парочка не просто настораживала, а почти пугала, хоть я и сама не понимала почему.

— Рад вам сообщить, что граф Идрис Дейорис Лодриан Рангвальд выбрал вас в невесты, — почти торжественным тоном заявил светловолосый мужчина.

Тишина разверзлась внезапно подобно пропасти, выбив землю у меня из-под ног. Она лишь углублялась и ширилась с каждым мгновеньем моего молчания. Происходящее вдруг показалось дурным сном, но вопреки этому захотелось рассмеяться. Этого всего просто не могло быть на самом деле. Слишком тяжелыми были минувшие сутки, видимо, отразившись на моем состоянии.

— Миледи Селения? — первым нарушил тишину мужчина, одарив меня несколько встревоженным взглядом.

— Что? — взволнованно спросила я, беспомощно хлопая глазами, словно пытаясь проснуться.

— Чтобы сэкономить нам всем время, сразу развею все ваши сомнения. Это не сон, — словно прочитав мои мысли, ровным голосом сообщил юноша в черном плаще. При взгляде на него у меня тряслись поджилки. Светловолосый мужчина подобных эмоций во мне не вызывал.

— Но этого не может быть, — выдавила я, нервно посмеиваясь.

Происходящее все меньше походило на реальность. Графа Рангвальда давно никто не видел, но всем было известно о его возрасте. Сейчас ему должно быть уже очень много лет. И желание взять молодую жену в моем понимании граничило со старческим слабоумием. Однако его представители выглядели очень уверенными.

— Я ничего не понимаю, — вдруг подала голос Крина, подходя ближе. — Моя племянница уже помолвлена с другим человеком, по­этому принять предложение графа просто невозможно.

Губы черноволосого юноши искривились в снисходительной улыбке.

— Леди Корнелина, несмотря на то что вы долгое время прожили в графстве Валарис, все же вы больше поданная Вальсавы. Поэтому вы можете не знать некоторых законодательных нюансов. По закону графства Валарис граф имеет право выбрать себе невесту вне зависимости от ее брачного и социального статуса. Если девушка помолвлена с дворянином ниже графа по статусу, дворянин не имеет права оспорить решение графа, — процитировал он тоном судьи, выносящего приговор, которого ни капли не волновало происходящее.

Лицо тетушки побледнело. Виноватым взглядом она посмотрела на меня, роняя в мою душу семена отчаяния.

Юноша достал из внутреннего кармана плаща конверт из плотной дорогой бумаги с гербовой печатью Рангвальдов и изящным движением кисти протянул его тетушке. Крина приняла конверт и ловко вскрыла печать. Он открывался как дверцы шкафчика, и письмо крепилось к нему изнутри.

Обойдя тетушку, я заглянула через ее плечо и прочитала следующее:

«Уважаемая виконтесса Корнелина Рамилия Де-Маир. Выражаю Вам свое почтение и рад сообщить, что Я, Идрис Дейорис Лодриан Рангвальд, граф Валариса, с сего момента нарекаю вашу племянницу, баронессу Селению Астариону Де-Маир, моей невестой.

Мои доверенные лица — Тамаш Адельгар и Идвал Де-Вальд, сопроводят леди в мой замок. Остальное считаю нужным обсудить при личной встрече.

С уважением, граф Идрис Дейорис Лодриан Рангвальд».

Затылок обдало раскаленным железом. Четко, кратко и безапелляционно. Вот он — гром среди ясного неба, закономерный итог затишья перед бурей.

Тишина в гостиной набухала, как переполненная кровью вена, готовая в любой момент разорваться. Я подумала о предложении Ригана, о своей жизни, о тетушке и друзьях и резко выдохнула, словно хотела изрыгнуть пламя, чтобы испепелить посланников графа. Нет, так это не закончится!

— Я никуда с вами не пойду! Передайте своему графу, чтобы подыскал себе другую невесту! — вздернув подбородок, отчеканила я.

Лица представителей графа Рангвальда никак не изменились — черноволосый оставался столь же бесстрастным, а у его приятеля был такой вид, словно происходящее забавляло его. Очень странный дуэт.

— Леди Селения, возможно, вы не поняли. Графу не нужно ваше согласие. Он велел привести вас любой ценой — добровольно или с применением силы, — бесцветным голосом заявил черноволосый юноша.

— Погодите. Моя племянница все же дворянка. Вы не можете ее просто похитить! — заявила Крина. Положив руку мне на плечо, она слегка сжала его.

— Нам не хотелось бы похищать вашу племянницу. Поэтому мы пришли официально и ждем от вас разумного решения. Не хотелось бы поднимать шум на весь Бриль. Он имеет свойство бушевать долго, — ответил юноша.

Буря уже ревела в груди. Желание броситься на него становилось почти непреодолимым. Каждое его слово крало остатки моего терпения. Я взглянула на Крину, которая выглядела испуганной, но старалась держать лицо. Тетушка обладала боевым характером и изворотливым умом, находя выход даже из тупиковой ситуации. И сейчас она о чем-то размышляла, давая мне надежду.

— Селения, милая, — она повернулась ко мне, и от ее взгляда все внутри опустилось. — Я понимаю твои чувства по отношению к Ригану, но, похоже, графу Рангвальду и впрямь нельзя отказать.

Дурнота подкатила к горлу. Если Крина советовала сдаться, значит, положение патовое. Негодование внутри меня переросло в гнев, как недовольство перерастает в бунт. Протест против решения графа повернул какой-то ключ в моей голове, и дальше я уже совершенно не понимала, что делаю. Резко сорвавшись с места, я бросилась к лестнице и взлетела по ней наверх, перескакивая через две ступеньки. Закрывшись в своей комнате, я на всякий случай забаррикадировала дверь стулом, подставив его спинкой под дверную ручку, и теперь пыталась отдышаться и придумать, что делать дальше.

Внутри морским штормом бушевали паника и нежелание сдаваться на волю графа Рангвальда. Воображение уже рисовало старого жестокого типа с залысинами, воняющего мочой и луком, и сразу же резким контрастом всплывал образ красавца Ригана, и стойкое решение — если не выйду за него, то вообще никому не достанусь, — только укрепило позиции. На глаза наворачивались злые слезы, а сердце в ритме галопа неслось наперегонки с самим собой.

— Леди Селения, — раздался за дверью спокойный голос юноши. — Это неразумно. Откройте дверь, чтобы мы могли поговорить спокойно.

— Не желаю с вами вообще разговаривать! Убирайтесь! — крикнула я. Меня колотило словно в припадке, тело скрутило взведенной пружиной, а дыхание клокотало в легких порывами ветра в бурю.

— Милая, прошу тебя, открой дверь. Давай поговорим в спокойной обстановке, — срывающимся голосом позвала из-за двери тетушка.

Я не нашлась, что ей ответить, ибо от ее голоса чуть не разрыдалась. А вдруг, если меня сейчас заберут, я ее больше не увижу? Но еще более ужасным было то, что я вообще допускаю подобные мысли.

— Я не выйду за старикана! — крикнула я в полном отчаянии, едва не срываясь в истерику.

— Леди Селения, граф Рангвальд довольно молод, — спокойно заявили с той стороны.

Ложь! Наглая ложь! Лорду Аэрону Рангвальду было много лет, и его давно никто не видел. Нет, в письме было другое имя… Все это неважно! Не выйду — и все!

Щелчок дверного замка был подобен кинжалу в сердце. Стул резко упал в сторону, словно его толкнули, а я в испуге отскочила к окну, готовая вот-вот сорваться в истерику от безысходности. Дверь медленно, словно отсчитывая последние секунды моей свободы, открылась, являя лик одного из моих возможных похитителей и бледную тетушку за его спиной. Светловолосый прихвостень графа куда-то подевался.

Бежать мне было больше некуда, и осознание собственной беспомощности и безысходности ситуации заставили ноги предательски дрогнуть. Я пошатнулась назад, и представитель графа вместе с тетушкой одновременно подались вперед. Сзади было окно, в которое я едва не вывалилась. Страх окатил ледяной волной, отрезвляя меня. Безумная мысль возникла в мечущемся сознании и загнала меня на подоконник. Всего лишь второй этаж, но голова предательски закружилась. Ощущая слабость в коленях, я вцепилась в оконную раму.

— Дорогая! — почти взвыла тетушка. — Умоляю тебя! Слезь с подоконника!

— Миледи, — представитель графа поднял руки в примирительном жесте, но ближе не подходил, — прошу вас, прислушайтесь к леди Корнелине. Слезайте оттуда.

Внутри жар и холод слились в страстном танце, лихорадя душу и тело безумным вихрем. Руки тряслись, в ушах гудела кровь. И тут я засмеялась, заливисто, громко и… истерично, почти теряя связь с реальностью. Я привыкла поступать так, как хочу, и получать то, что хочу. И сейчас какие-то дхары не заберут меня по воле титулованного засранца в его замок! Это просто невозможно!

— Проваливайте отсюда, иначе я спрыгну. Калекой я точно не нужна вашему графу! — выпалила я, продолжая хохотать, как помешанная. Глаза тетушки округлились, на лицо белой простыней лег испуг. Даже на физиономии графского представителя появились какие-то намеки на эмоции.

В мыслях царил вязкий туман, сквозь который прорывались смутные доводы разума о тщетности моих попыток отвертеться от решения графа. И все же они не могли докричаться до здравого смысла. Жар горячил голову, став невыносимым. Комната раскачивалась в такт прочь убегающему сердцу. Дышалось все труднее.

В следующий миг мир пошатнулся и стремительно поплыл мимо меня. В глазах потемнело, и последнее, что я увидела, — алые всполохи на бледнеющем небе.

***

Они неспешно шагали по коридору замка, лишенному окон. Вместо свечей на стенах ровным светом сияли белые кристаллы в красивых узорчатых оправах.

— Я тоже мог бы ее донести, — высказался Идвал, привычным движением взъерошив пшеничные волосы.

— Да? — иронично переспросил Тамаш. — Если бы ее нес ты, Идрису бы досталось только ее тело, а голова с твоей легкой подачи где-нибудь потерялась бы.

— Каждый раз ты вспоминаешь тот случай! — возмутился Идвал, но вдруг губы его искривились в ехидной ухмылке, — Я хотя бы не разнес половину замка сывороткой от белой хвори…

— Сравниваешь жизнь человека с бездушным замком? — вопросил Тамаш таким укоризненным тоном, словно Идвал предал все священное, что существовало на свете.

— А скольких твоя сыворотка могла угробить, — в спокойное возражение Идвала вплетались настолько тонкие нотки сарказма, что уловить их мог лишь тот, кто хорошо его знает. И Тамаш знал.

— Она была на стадии испытаний, — прозвучало его холодное оправдание.

— Которые подняли половину фамильного склепа Рангвальдов, — Идвал театрально восхитился успехами своего друга и язвительно добавил: — Не знаю насчет лекарей, но Заклинатели Праха твое открытие оценили бы настолько бурно, насколько это вообще возможно в их случае.

Тамаш мрачно усмехнулся. Заклинатели Праха — ребята угрюмые, с неподвижными лицами и полным отсутствием чувства юмора. Те, кто прошел через смерть, носят ее отпечаток до конца своих дней.

— Я хотя бы стремлюсь к созиданию... иногда путем разрушений... А ты... Я не понимаю, как можно было нести девушку и не заметить, что она бьется головой о стены и перила… Ты ее голову со всем интерьером познакомил!

— Она все равно была мертва! — попытался оправдаться Идвал. — К тому же ей практически отрубили голову, и я никакого участия в этом не принимал.

— И откуда в тебе это пренебрежение к мертвым? — укоризненно покачал головой Тамаш.

— Ой, кто бы говорил. Не ты ли тот человек, который вместе со мной на кладбище… — начал было возмущаться Идвал, но Тамаш шикнул на него, призывая к молчанию.

— Тамаш! Идвал! Где вы ходите? — за их спинами раздался властный женский голос. Они одновременно замерли и почти синхронно обернулись. К ним направлялась виконтесса Рангвальд — сестра графа. Она двигалась так легко и изящно, словно летела по воздуху. Изумрудные глаза сияли в свете кристаллов подобно самоцветам. Белокурые волосы вздымались от каждого ее шага и шлейфом плыли за ней, будто по ветру.

— Девчонка оказалась несговорчивой, — нехотя признал Тамаш. — Пришлось повозиться, чтобы она не причинила себе вреда.

— Даже так? — виконтесса усмехнулась и, поравнявшись с Идвалом и Тамашем, пошла дальше. Они послушно последовали за ней.

— А я говорил, что она будет не в восторге. Вот если бы мне сказали, что я — невеста Идри, я бы точно не обрадовался, — ляпнул Идвал то ли всерьез, то ли просто для того, чтобы поддержать беседу.

Тамаш посмотрел на друга изничтожающим взглядом, как на совершенного идиота.

— Было бы очень странно, если бы Идри выбрал тебя в невесты, — фыркнул Тамаш.

— Ой-ой-ой. Как смешно! Между прочим, из меня бы вышла красивая женщина! — продолжал веселиться Идвал.

— Даже знать не хочу…

— А зря. У меня была сестра-близнец. Очень красивая девушка, — гордо бросил Идвал.

— Да. Почему была? — вопросил Тамаш и пожалел об этом тут же.

— Отец ее съел, — спокойно ответил Идвал и, выдержав театральную паузу, добавил:

— Ну, в семье не без урода. Я про сестру. Шутка! Про отца.

— Если вы так же себя вели у нее дома, то я даже не удивлена, что пришлось ее усыплять. Нужно было идти мне, а лучше Идрису, — покачала головой виконтесса и, открыв двустворчатые двери в Большую Гостиную, сначала пропустила своих спутников, затем вошла сама.

— Ну, у Идри были более важные дела, — спокойно отозвался Тамаш, осторожно укладывая бессознательную девушку на софу.

— Ага, сплавить свою истеричную любовницу. Надеюсь, больше я ее не увижу. Она такая крикливая. Моему чувствительному слуху и тонкой душевной натуре слишком тяжело выносить ее присутствие, — согласился с другом Идвал, облегченно выдохнув, словно эта новость освободила его от тяжелых кандалов. Мужчина удобно устроился в кресле и устало потер глаза. Расстегнув раздражающую его рубашку до конца, он блаженно улыбнулся и откинул голову на мягкую спинку.

— Она никому не нравится, но Идрису наше мнение на ее счет не особо интересно, пока она его устраивает в качестве постельной грелки, — отмахнулась от этой темы, словно от назойливой мухи, виконтесса. — Будите ее. Идрис скоро вернется. Я хотела бы сначала сама с ней побеседовать.

***

Я очнулась на мягкой софе в окружении трех человек, не сразу осознав, где именно нахожусь. Надо мной склонился черноволосый представитель графа, внимательно вглядываясь в мое лицо. Мужчина с пшеничными волосами сидел в кресле и смотрел в потолок. Незнакомая мне молодая особа устроилась на диванчике напротив софы и разливала чай. Когда я посмотрела на нее, она сдержанно улыбнулась.

— Добро пожаловать в Ардскол, — произнесла она.

— С ней все в порядке, — тут же объявил мой похититель.

— Хорошо, тогда идите. Вы уже достаточно сделали, — спокойно отозвалась белокурая красавица.

Я села и огляделась. Гостиная, в которой мы находились, была огромной и уютной, но мрачноватой. На стенах висели гобелены, пушистый темно-бордовый ковер лежал на полу между диванами, такого же цвета задернутые шторы с золотистыми кистями на высоких окнах, резная мебель из мангрового дерева с вишневой жаккардовой обивкой, огромная люстра с белыми люминарами, грациозно свисающая с потолка, — все здесь выглядело дорого и изысканно. Идеально подобранные цвета интерьера создавали домашнюю атмосферу.

Высокие напольные часы под стать остальной мебели с большим золотым циферблатом и маятником в виде жуткой морды чудовища пробили восемь утра.

— Доброе утро, Селения. Меня зовут Анабэль, — вежливо по­здоровалась и представилась барышня, жестом предлагая мне кружку крепкого горячего чая. Она была поистине прекрасной, словно богиня, — овальное лицо с мягкими чертами и сглаженными скулами, маленьким аккуратным носиком, пухлыми губами, с зелеными, словно два огромных изумруда, раскосыми глазами в обрамлении длинных пушистых ресниц. Стройная фигура с высокой грудью, подчеркнутой облегающим лифом платья, вызывала у меня банальную женскую зависть, а еще острую неприязнь.

— Здравствуйте, — не скрывая своих чувств, ответила я, обхватив себя руками, ибо мне теперь нечем было похвастаться. Значительный удар по самолюбию оказался довольно болезненным.

— Зачем графу Рангвальду я, когда у него есть такая красавица как вы?! — выпалила я.

Девушка вскинула бровь и усмехнулась. Рада, что позабавила ее, но вдруг у графа тут целый гарем, в который он собирает всех понравившихся девушек, присуждает им номер и посещает по определенным дням? Конечно, многоженство в этих землях запрещено, но он же граф. Ему ничего не стоит похитить даже помолвленную дворянку.

— Я сестра графа Рангвальда, — оповестила меня собеседница. — К сожалению, Идрис не может вас сейчас принять по причине срочно возникших неотложных дел. Но в скором времени вы обязательно будете ему представлены.

— А-а-а, — понимающе протянула я и криво усмехнулась. — Думаете, это обязательно, учитывая, каким способом меня сюда доставили? Раз он выбрал меня в невесты, значит, где-то видел, то есть, видимо, со мной уже знаком, — а это главное, я же отнюдь не горю желанием знакомиться с моим похитителем. Думаю, свадьбу тоже можно без моего участия сыграть, раз в этом замке все дела решаются подобными методами.

Анабэль на мой выпад никак не отреагировала, продолжая расслабленно восседать на диване и маленькими глотками пить чай. Ее негласное превосходство надо мной витало в воздухе, лишь сильнее распаляя неприязнь к ней.

— Хотите вы этого или нет, но познакомиться с моим братом придется, — холодно отрезала собеседница.

— Ну кто бы сомневался, что мое мнение тут никого не интересует, — с ядовитым сарказмом вздохнула я. Желание как можно ужаснее нагрубить Анабэль, больнее уколоть ее переполняло меня до краев. Но сестра графа словно была выше эмоций, не замечая моих попыток ее обидеть. Оттого чувство невыплеснутой злости жгло и разрывало меня.

— Вы принадлежите к знатному роду, поэтому с детства должны быть готовы, что выйдете замуж за человека, которого для вас выберут родители или опекун.

— Но моя тетя не выбирала графа Рангвальда! Она бы никогда не выбрала мне в мужья старика! — воскликнула я с негодованием от того, что мне тычут в нос правила высшего общества, с которыми я и так прекрасно знакома. Единственные, кого стоило бы поучить манерам, — так это обитателей этого сумасшедшего замка, которые только и могут, что похищать невинных, уже почти замужних девушек.

— Старика? — удивилась Анабэль, отставляя кружку с чаем на столик. — Идрис довольно молод. И он выбрал вас. Советую вам поскорее смириться с этим фактом. Так всем будет проще.

— Будем честны: так будет проще вам, — раздраженно высказалась я. — Смириться с насильным замужеством? О нет, извините, это не про меня.

На мою реплику Анабэль хотела ответить и, судя по ее зловеще сверкнувшим глазам, резко, но едва она набрала воздух для наверняка гневной тирады и открыла рот, двери гостиной распахнулись. Заглянул бледный, как мертвец, мужчина в черном костюме-униформе — видимо, дворецкий — и оповестил нас о том, что граф Рангвальд завершил свои неотложные дела и готов встретиться с собственной невестой.

Я едва не взвыла в голос — в отличие от него, я к этой встрече была не готова.

— Хорошо, Григор. Можете идти, я сама сопровожу леди Селению, — Анабэль повелительно махнула дворецкому, и этому жесту могла бы позавидовать сама королева, столько властности и ­изящества в нем было. Однако подскакивать и тут же бежать к графу Рангвальду она не спешила. В течение нескольких минут сестра графа невозмутимо допивала чай. Лишь завершив свою торжественную церемонию, Анабэль величественно поднялась и взглядом велела следовать за ней. Но я даже не шелохнулась, оставшись сидеть на диване.

— Я никуда не пойду, — заявила я, закинув ногу на ногу и потянувшись к нетронутой ранее чашке с чаем. Воздух завибрировал от волны раздражения, которая прокатилась по всей гостиной, окатив меня с ног до головы. О мою кожу словно потерлись ежи, настолько острой чувствовалась ответная неприязнь Анабэль по отношению ко мне. И все же она приняла эту игру и опустилась обратно на диван. Изящным движением сложив руки на коленях, Анабэль посмотрела на меня как на досаждающего ей комара, мешающего спать. Это было обидно, и все же некоторая толика удовольствия от ее эмоций стала моей маленькой победой.

Чай был едва теплым и не приносил никакого удовольствия, но я намеренно медленно потягивала его из кружки, в упор взирая на Анабэль. Ее мой маленький театр совсем не впечатлил. Скучающе она смотрела по сторонам, изредка зевая. От негодования я слишком громко поставила чашку на блюдце. Звон фарфора тонкой мелодией запел в воздухе, вернув мне внимание Анабэль.

— Надеюсь, ты наигралась в капризного ребенка? — усмехнулась она. Зеленые глаза налились бездонной темнотой, в которой сложно было что-либо прочесть.

— Ты, видимо, не до конца понимаешь, куда попала? — сквозь усмешку просочилась угроза. Анабэль нарочито медленно, словно змея перед броском, наклонилась вперед.

— Хоть ты ведешь себя недостойно, я даю тебе шанс сохранить лицо и пойти к моему брату своими ногами. В противном случае я поволоку тебя силой за волосы. Хочешь впечатлить прислугу?

Жар лизнул щеки и горячим дыханием коснулся затылка. Позориться совсем не хотелось, а тон Анабэль говорил о серьезности ее намерений, поэтому я оставила свои попытки избежать встречи с графом и встала с дивана. Ведь это только начало. Есть множество других способов заставить его отказаться от нашего мрачного совместного будущего.

***

Потянулись коридоры с гобеленами на стенах, статуями дев и мифических существ, постаменты с вазами и какими-то жуткими на вид древностями. Были даже черепа и целые скелеты!

Впечатление о замке в целом у меня сложилось следующее: богато украшенный мрачный… склеп.

Всю дорогу меня что-то смущало, но это было неуловимо, как легкое движение воздуха или порхание невидимой пылинки. Каждый шаг лишь усиливал это ощущение, зудящее в мозгу, делал его практически невыносимым. И когда я, не выдержав, остановилась, то услышала лишь тишину. И все поняла.

Анабэль шла по коридору, совершенно не издавая никаких звуков, будто плыла над полом, как призрак. Не было даже едва слышимого шепота ее шагов, в то время как эхо моих, пусть и мягких, подошв туфель глашатаями неслось в обе стороны коридора. Совершенно неадекватное желание заглянуть под подол ее юбки — действительно ли она идет — было сильнее здравого смысла. Будто разгадав мое намерение, девушка резко остановилась и повернулась. Я же, не справившись с управлением собственным телом, вместо того чтобы выпрямиться и отскочить, повалилась вперед с грацией бочки и машинально обхватила ноги Анабэль, чтобы не грохнуться на пол.

Горячий стыд обдал щеки и затылок, ошпарил грудную клетку изнутри. Когда я зачем-то подняла глаза и взглянула на Анабэль вместо того, чтобы отпустить ее колени, выражение ее лица ударило как пощечина. Но все же стыд был сильнее. Внутренний голос совести всегда хуже осуждения целой толпы людей. Он — личный судья, живущий внутри и выносящий свой приговор за каждый поступок.

— Что ты делаешь? — бесстрастным голосом поинтересовалась Анабэль.

Я резко отпустила ее и подалась назад, приземлившись на пол. Но тут же поднялась и отряхнулась.

— Прошу прощения. Я споткнулась, — понимая, как глупо это звучит, соврала я. Но Анабэль сделала вид, что поверила, и, кивнув, повела меня дальше.

Усилия запомнить дорогу или какие-либо ориентиры были так же тщетны, как попытки вычерпать озеро столовой ложкой. Здесь все для меня было слишком — слишком похожие коридоры, слишком много этажей, слишком большой и мрачный замок.

Дверь, возле которой мы остановились, ничем не отличалась от других бесчисленных дверей, которые остались позади. Анабэль коротко постучала и, не дожидаясь дозволения, сразу вошла. Я ее тенью проскользнула следом.

— Надеюсь, дела улажены. Я привела твою невесту, чтобы представить ее тебе, — сообщила Анабэль.

— Думаю, с этим знакомством я сам справлюсь. Спасибо, Бэль, — ответил граф.

Вот он, злодей, по коварному замыслу которого я оказалась здесь.

Жених стоял к нам спиной, читал какие-то бумаги и явно не торопился лицезреть невесту. Анабэль, бросив на меня мимолетный взгляд, молча покинула кабинет, оставив нас с графом наедине. Судя по его телосложению и черным волосам, граф не старик, что уже было огромным плюсом. Значит, по крайней мере, недержанием мочи не страдает.

Впрочем, граф не стал меня долго игнорировать и медленно повернулся. Взглянув на его знакомое лицо, я опешила. Тот, кто звал себя графом Рангвальдом и приказал меня похитить, оказался тем самым странным незнакомцем с праздника!

— Ты?! — негодующе воскликнула я, от удивления и злости позабыв про манеры и правила приличия.

— Я, — невозмутимо подтвердил граф Рангвальд, продолжая расслабленно стоять, слегла опершись на столешницу.

— Это неслыханно! — задохнувшись от негодования, выдавила я. — Нельзя просто взять и похитить понравившуюся девушку, объявив ее своей невестой!

— А кто сказал, что ты мне нравишься? — Слова графа рубанули по воздуху ударом меча, сносящего голову. Поперхнувшись собственным изумлением, я глупо захлопала глазами, разглядывая своего собеседника. Снова, как и в доме тетушки, реальность подернулась туманной дымкой. Происходящее все больше казалось бредовым сном или театральным фарсом, участвовать в котором и дальше я не собиралась.

***

Должна признать, граф Рангвальд был очень хорош собой: черные короткие волосы напоминали взъерошенные перья ворона, правильный овал лица, как у сестры, и та же благородная бледность, узкий подбородок и большие глаза цвета горного хрусталя. И, несмотря на мягкие черты, лицо его казалось жестким и холодным.

Одет он был неброско, в отличие от большинства аристократов, которые всегда любили подчеркнуть свой статус, — никаких побрякушек и пестрых вышивок, все в военном стиле, при этом дорого и со вкусом.

— Тогда я вообще не понимаю, почему нахожусь здесь! — Горячо заявила я, задетая его словами. Теперь я еще больше недоумевала, зачем сдалась графу. Было немного неловко от собственных слов про похищение понравившейся девушки, но гнев был сильнее.

— Девушкам в твоем положении вообще не нужно ничего понимать. Нужно просто слушаться и не доставлять беспокойства, — тон графа Рангвальда холодел с каждым словом, как и его глаза, которые будто подернулись льдом. По коже пробежал мороз, захотелось обхватить плечи руками, но я сдержалась, продолжая упрямо смотреть на собеседника.

В этот момент я поняла, почему тетушка так нелестно отзывалась о высшем свете. Бывало, она вспоминала свою жизнь до замужества. Дворянское сословие мнило себя богами и купалось во вседозволенности, как в золотой ванне. Разрушения, которые их игры с чужими жизнями оставляли после себя, были сравнимы только с потерями в войне. Однако война — это кровопролитие ради достижения какой-то цели, а поступки аристократов — всего лишь блажь богатеньких снобов, взращенных на безнаказанности. Тетушка любила повторять, что единственная справедливость в мире — это смерть, перед ней все равны, и от нее не откупиться деньгами. Все остальное, к сожалению, одинаково продается и покупается. В пятнадцать лет, когда у меня начался переходный возраст, я тоже думала, что деньги откроют мне любые возможности. Это действительно было так, только обменять на них свою совесть мне не позволила Крина. Она здорово меня поколотила и наказала, выбив из меня подобную дурь на корню.

И теперь я вижу, что наш граф точно такой же избалованный властью и деньгами кровопийца, как большинство аристократов. В нем я на краткий болезненный миг увидела отблески своего отражения — я мнила себя выше других людей из-за происхождения, и судьба с жестокой насмешкой вновь ловко изменила положения фигур на доске жизни.

— Тогда вы не ту невесту себе выбрали, граф Рангвальд, — стараясь скрыть обиду и уязвленную гордость за холодностью тона, заявила я. — Я вам не подойду.

— Интересно послушать, — оповестил меня граф, хотя его тон и выражение лица говорили скорее о безразличии.

— Молчать и подчиняться не умею — слишком своевольная. К тому же с детства работаю в огороде, управляюсь с домашней скотиной, вообще не чураюсь грязной работы. Такого рода занятия не особенно подходят благородным дамам вашего круга.

— Хозяйственность женщине идет, — перебил мою реплику граф Рангвальд, вгоняя меня в настоящее бешенство. Что ж, повысим ставки.

— Я не обучена манерам высшего общества. Понятия не имею, к кому как обращаться, и не разбираюсь в столовых приборах и этикете. Я росла как обычная крестьянка.

— Еще что-нибудь? — бесстрастно поинтересовался граф Рангвальд.

— Я порочна. Я спала со многими мужчинами. Иногда с несколькими зараз, — смело заявила я, вздернув подбородок. — Вещи я сама соберу. Провожать не надо.

Конечно, никаких вещей, которые нужно собрать, не было, ­учитывая, как меня сюда доставили, но это было сказано для красного словца.

— Хватит, — терпение графа, видимо, иссякло, как песок в часах. — Мне надоел этот цирк. Отныне вы — моя невеста, и ничто это не изменит. Придется смириться с этим фактом, чтобы было проще жить. В противном случае вы сами себе принесете страдания, — ледяным тоном резко заявил граф, ставя точку в нашем разговоре. Но только меня эта точка категорически не устраивала. Вонзив в него взгляд — а хотелось бы кинжал, — я резко подалась вперед. Огонек надежды едва теплился в душе, но отчаиваться было рано.

— Отпустите меня, прошу вас. У меня есть жених, я его очень люб­лю. Я не могу оставить тетушку одну. Она мне как мать, и одиночество просто убьет ее. Я никогда не смогу вас полюбить. Я не хочу всю свою жизнь провести в этом замке в ненависти к своему пленителю. Прошу, выберите другую девушку. Каждая вторая в Бриле мечтает стать вашей женой, — эмоции нахлынули вместе со слезами, хотя я и пыталась их сдержать. Не хотелось рыдать при графе, но, может быть, моя искренность переубедит его, и через несколько минут я уже буду ехать домой?

Мои слова проглотила тишина. Граф Рангвальд отошел от стола и приподнял голову. Его лицо до сих пор было скрыто завесой тайн, и о его чувствах оставалось лишь гадать. Сложив руки за спиной, он обошел меня по дуге, разглядывая со всех сторон, точно породистую кобылу.

— Нет, — короткий ответ ледяным клинком вошел в сердце. Что-то горячее прикоснулось к затылку и потекло вниз по шее и позвоночнику.

— Ну почему?! — не выдержала я. Спокойствие треснуло как стекло, разлетевшись осколками неудержимой злости. — Что тобой двигало, когда ты меня выбирал? Что было в твоей голове? И на что ты надеялся? Что я упаду в обморок от счастья при виде тебя? Нет уж, прости, я люблю другого человека, как ты не поймешь?!

Ярость кричала моими губами. Захотелось ударить графа чем-нибудь тяжелым, затолкать ему в глотку большую головку чеснока и зашить рот, чтобы он не мог ее выплюнуть. Бледность графа, его темные одежды и мрачный замок вызывали в памяти образ мифических кровопийц из страшных детских сказок.

— Чувства вообще играют самую последнюю роль в таких делах, — спокойствие в голосе графа Рангвальда резонировало с лопнувшим терпением. — Есть обстоятельства, которые даже я не могу изменить. Сейчас ты просто не в себе, поэтому не вижу смысла продолжать этот разговор, — он повысил тон и так резко повернулся ко мне, что я едва не отшатнулась.

— Я не в себе? А ты в себе?! Сумасшедший похититель! — до­бавляя щепотку иронии в свои и без того приправленные ­гневом речи, воскликнула я, почти вплотную приблизившись к графу Рангвальду.

— Ну тогда объясни мне, чего я, такая глупая, не понимаю в этом безнравственном похищении?

— Ты не сможешь этого понять. Не сейчас, — холодно повторил он, лишь сильнее распаляя мою ярость.

— О, конечно! Мне, глупой девчонке, которая должна была обомлеть при появлении Идриса Рангвальда, не постичь великих тайн его темной души!

Хозяин замка окинул меня брезгливым взглядом, словно смотрел на мешок с навозом.

— В общем, так: ты — моя невеста, нравится это тебе или нет. Ты останешься здесь. И узнаешь, что к чему, когда остынешь и будешь к этому готова, — прорычал он, давая понять, что не намерен и дальше продолжать этот разговор. Развернувшись, граф Рангвальд направился к двери.

— Ты надеешься удержать меня в этом замке?! — крикнула я ему в спину, но он явно не собирался мне отвечать.

— Если ты меня не отпустишь домой, я выпрыгну в окно! — на эмоциях продолжала я, кидаясь вслед за ним.

— Не выпрыгнешь. — Его уверенность в том, что прыжку из окна я предпочту его замок с душком мрачных слухов, переполнила меня безрассудством. Со всей силы я толкнула близстоящий вазон с каким-то деревцем в Рангвальда. Граф изящно отступил в сторону, пропуская летящий мимо предмет. Разум заволокло горячим туманом, алая пелена упала на глаза. Все должно быть разрушено до основания. Все должно сгореть. И этим пламенем, жаждущим все уничтожить, стану я, родившись из огня свечи, что горел на фитиле. Но граф Рангвальд опрокинул эту свечу.

Кабинет закружило в хаосе. Зашелестели сброшенные со стола бумаги. В графа полетела чернильница, зловещим мраком растекаясь по стене и ковру. Ваза осыпалась звенящими осколками, деревянная шкатулка треснула, упав позади него. Но все ему было нипочем — он двигался быстро и ловко, как дикий кот. И каждый промах пьянил меня безумием и яростью все сильнее. Они перерастали в стойкое желание убить графа. Разум бился в припадке, рука тянулась к очередному предмету. Все внутри пылало. И клубок самых смелых желаний стремительно разматывался. Взгляд метался по кабинету в поисках чего-то острого, пока внезапно не зацепился за знакомые названия, выплывающие будто из прошлой жизни. Стихи Армандо Флэя. Романы Маллета Нари. Словно тяжелая пощечина, они отрезвили меня.

Новые ощущения казались приторной сладостью, которая минуту назад дурманила, но теперь вызывала лишь тошноту и отвращение. Отпрянув от этих чувств, я изумленно взглянула на графа. Он был все так же спокоен, пока я громила его кабинет. Оглядевшись, я пришла в ужас от содеянного.

— Вы закончили, леди Де-Маир? — бесстрастно поинтересовался Рангвальд, наблюдая за моим замешательством. Растерянная и напуганная своим поведением, я медленно кивнула, осознав смысл его слов с запозданием.

Вокруг царил настоящий хаос — перевернутый стул, отброшенный в сторону, измятые изорванные бумаги, перепачканный ковер, разбитые вазы и статуэтки. Но все это не вызывало во мне чувства стыда, извиняться я не собиралась. Лишь страх все еще циркулировал по сосудам, холодя кровь и опорожняя сознание от мыслей. Руки дрожали, и тело изнывало от навалившейся слабости.

— Тогда всего доброго, леди Де-Маир, — открывая дверь, произнес граф Рангвальд.

— Григор, проводите мою невесту в Малую Столовую и подайте ей поздний завтрак. За ней придет Анабэль, — обратился он к дворецкому. Тот кивнул и жестом пригласил меня следовать за ним.

Приосанившись, я прошествовала мимо новоиспеченного жениха и, остановившись в проходе, в последний раз посмотрела на него.

— А тебе — всего самого плохого! Чтобы ты захворал! — выдала я и от всей души пожелала ему корчиться в страшных чесночных судорогах. В народных поверьях запах чеснока отгоняет нежить и нечистых духов. А Идрис Рангвальд в моем видении именно таковым и являлся.

Лишь когда дверь за спиной захлопнулась, я почувствовала некоторое облегчение. Подобного никогда не случалось, и ни разу в жизни у меня не возникало почти звериной жажды убийства. Случившееся пугало меня больше, чем неизвестность, маячившая вместо предрешенного будущего. Пожар внутри вспыхнул внезапно, одурманив меня подобно дыму черной белены. На несколько минут я потеряла себя и опомнилась, лишь коснувшись чего-то знакомого.

Пока вывод напрашивался только один — что-то не так с этим замком, а вовсе не со мной, поэтому я собиралась сбежать отсюда.

Глава 2. Тени Ардскола

Между сном и реальностью нет большой разницы — они раскрывают разные части души.

Анабэль бесшумно скользнула в кабинет через потайную дверь. Беглым взглядом она оценила погром и взглянула на брата. Идрис ненавидел хаос, но в данный момент он волновал его меньше всего.

— Идрис, ты ее все-таки похитил, как бы это ни называлось официально. Независимо от причины с девочкой можно было помягче, — Анабэль ни в чем не упрекала брата, но в ее голосе проскальзывало нечто похожее на сочувствие его новоиспеченной невесте. Идрис отстраненным взглядом смотрел в окно, наблюдая за движением теней, отбрасываемых деревьями. Он будто пытался найти в них ответы.

— Нет. Пусть не строит себе иллюзий, тогда она легче воспримет правду, — холодно отозвался Идрис и повернулся к сестре. Его прежде серые глаза налились чернильной темнотой. Каждый мускул лица был напряжен. Таким Анабэль не видела его уже давно.

— Значит, ты не собираешься на ней жениться? — Вопрос прозвучал скорее риторически, ибо Анабэль знала — с Идрисом никогда не бывает просто и однозначно. И все же она хотела получить ответ, который бы ее устроил.

— Разумеется нет. Она здесь не для этого, — решил не разочаровывать сестру Идрис. Постепенно его взгляд оттаивал и светлел. Чем дольше он смотрел на сестру, тем яснее становились его глаза. Краешек губ тронул призрак улыбки и тут же рассеялся.

— Тогда для чего? — допытывалась Анабэль.

— Бэль, не будем об этом сейчас. Мне самому многое нужно обдумать. Произошли события, которые я не смог проигнорировать. Следите за ней, чтобы не пыталась сбежать и навредить себе.

Лицо Идриса оставалось чистым листом. В глазах клубился густой туман задумчивости, не позволяющий угадать его мысли.

— Хорошо, — Анабэль кивнула, больше не пытаясь задавать вопросов. — Попрошу Идвала и Тамаша, чтобы следили за ней. И сама тоже буду.

— Идвал редко бывает серьезен, мысли Тамаша заняты только экспериментами. Приставь к ней лучше Милифтину под видом прислуги. Пусть глаз с нее не спускает. Одной проблемой будет меньше. Нужно убедить ее, что мы не враги и она здесь в безопасности. Постарайся сгладить неровности первой встречи, — вынес свой вердикт Идрис.

— А мы враги? — решила уточнить Анабэль, совершенно не понимая, что за игру затеял ее брат.

— Этого я пока не знаю, — задумчиво отозвался он.

— Идри, мне все это не нравится. Да и Миф… это плохая идея, — попыталась образумить брата Анабэль, но тщетно. Идрис уже все решил.

— Бэль, ты переживаешь зря. Миф справится, у нее прекрасная выдержка.

— Что ж, может, ты и прав. Что насчет прислуги? Они не станут проблемой? — вопросила Анабэль, все еще терзаемая сомнениями насчет этого решения.

— Я избавился от всех. Оставил только самых… человечных, — заверил сестру Идрис с тенью улыбки на губах. Виконтесса удовлетворенно кивнула и собралась было уходить, но он остановил ее легким движением руки. Анабэль вопросительно подняла брови.

— Эта девушка… о чем вы говорили? Тебе ничего не показалось странным? — несколько секунд он заметно колебался, но все же спросил.

Вопрос озадачил Анабэль, и она мысленно перебрала их недавний разговор с Селенией, пожав плечами.

— Ничего такого. Протестовала, орала. Решила, что я твоя любовница. Кстати, она не первая. Пора бы уже выдать меня замуж, чтобы ни у кого не возникало вопросов, — усмехнулась Анабэль, чтобы разрядить напряженную обстановку, но сделала только хуже. Едва прояснившуюся серость глаз Идриса мгновенно затянуло грозовыми тучами. Его плечи напряглись, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Анабэль сразу пожалела о своей глупой шутке и попыталась невинной улыбкой рассеять тьму в глазах брата.

— У тебя кто-то есть? — Тон Идриса предвещал бурю.

— Идрис, тебя все боятся! На меня даже бездомный, которому нечего терять, не посмотрит! — В голосе Анабэль звенела сталь неопровержимой истины. Всем своим видом она показывала брату, что шутка была неудачной. Порой Идрис позволял ей подобные шалости, но только не в моменты, когда был зол или растерян.

— Замечательно, — холодно усмехнулся он, наконец ставя точку в их зрительном диалоге. — Нечего кому-то на тебя смотреть. В прошлый раз это закончилось весьма прозаично.

— Прозаично? — Анабэль вскинула одну бровь. В ее взгляд просочилась укоризна. — Ты вырвал бедняге глаза.

— Раз он на тебя посмотрел, значит, они ему были не нужны, — устало произнес Идрис, будто повторял это уже много раз. — Я предупредил его трижды. Обычно хватает одного раза.

— На мне не написано, что я твоя сестра. А тебя вообще мало кто видел в лицо, — добродушно усмехнулась Анабэль. Она пересекла разгромленный кабинет и уже открыла дверь, когда ее остановил голос Идриса.

— Предупреди остальных, чтобы в ближайший час никто меня не тревожил. Я буду в Зале Теней.

Лицо Анабэль слегка вытянулось от удивления. Она так резко повернулась, что юбка платья закрутилась вокруг ее ног.

— Насколько же все серьезно, если ты решил потревожить ­мертвых!

— Именно это я и хочу выяснить, — коротко бросил Идрис, давая понять, что больше ничего не скажет.

Анабэль кивнула и покинула кабинет. Ее распирало от любопытства, но спрашивать что-либо у брата было бесполезной затеей. Все в этом замке знали, что Идрису нужно созреть до откровенности, как плодам в саду.

Сам Идрис какое-то время просто стоял в задумчивости подобно статуе. Он смотрел за игрой света и тени за окном. Два начала, находящиеся в вечном противостоянии друг другу, пишущие историю этого мира золотыми и черными черн