Королевства Эмариона

Люмнос, Королевство Света и Тени

Свет обжигает, жалит тень,

Синева их глаз пронзает ночь и день.

Фортос, Королевство Силы и Доблести

Глаза и клинки их пылают красным.

Исцелят любой недуг или сразят одним ударом прекрасным.

Фаунос, Королевство Зверей и Чудовищ

В мохнатой шкуре, в перьях, в чешуе,

Все под контролем желтых глаз на той земле.

Арборос, Королевство Корней и Шипов

В зелени глаз их природы насмешка, природы угроза.

Чем острее шипы, тем прекраснее роза.

Игниос, Королевство Песка и Пламени

Пламя в душе, пламя в глазах.

Их огненная сила хранится в песках.

Умброс, Королевство Желаний и Секретов

Черны глаза их, черны сердца,

Поцелуем отдаешь им свой разум до конца.

Мерос, Королевство Моря и Неба

Взгляд их сравнится с мстительным морем,

В пучине готовы они утопить твое горе.

Софос, Королевство Искры и Мысли

Хитроумия искра и мудрости шквал,

Глаза цвета розы сразят наповал.

Монтиос, Королевство Льда и Камня

Сиреневый камень, сиреневый взгляд,

Конец твоих дней будет льдом их объят.

 

 

Посвящается всем, кому хоть раз говорили, что искра в душе не должна гореть так ярко; и всем, кто любил тех людей именно за эту искру

Пролог

Проклятие то было или благо — об этом много спорят и сейчас.

Если бы в тот день я не осмелилась войти в темный проулок и подслушать то, что очаровательный незнакомец шепчет на ухо моей матери, кто-то из нас, или даже все мы, мог погибнуть куда быстрее.

Или, если бы я пришла лишь парой минут раньше, если бы взяла маму за руку, убедила вместе со мной уйти из города и по лесной тропке добраться до нашего дома на болоте, возможно, ее секреты, в том числе и те, что она хранила ради меня, навсегда остались бы скрыты в земле Эмариона и очень многие люди не легли бы в ту землю, расставшись с жизнью.

Бесспорно одно: исчезновение моей матери тем проклятым жарким полуднем вызвало цепную реакцию, настолько непредсказуемую, настолько масштабную, что сами боги не могли предугадать последствия, которые наступили позже.

Тут и начинается моя история.

Глава 1

Если не считать умершего пациента, пьянчуг и кровавое солнце, мой день начинался неплохо.

По пыльным улицам Смертного города бродили поддатые гуляки с воспаленными, набрякшими глазами. Невнятные вопли и улюлюканье непрошеным аккомпанементом сопровождали меня на пути домой. Я держалась подальше от похотливых рук, но не могла скрыться от излишне заинтересованных взглядов.

От кровавого солнца было только хуже. На заре густая дымка растеклась по небу, окутав город жутким алым сиянием. А к полудню жар самого начала лета становился еще жарче, гуще и злее.

— Ненавижу такие дни! — пробормотала Мора.

Я посмотрела на свою старшую спутницу — невысокую румяную женщину. Она остановилась, опершись на трость, устремила взгляд золотисто-карих глаз к небу, недовольно изогнула губы и посетовала:

— В День сплочения нам только адской жары не хватало.

Я хмыкнула в знак согласия. Под горячим солнцем появляются горячие головы, а с ними и больше драк, больше ран и ушибов. И больше пациентов у нас.

— Сегодня вечером в Центре целителей будет дурдом, — сказала я. — Если хочешь, я вернусь с тобой обратно. Уверена: младшие целители оценят лишнюю пару рук.

— Остаток дня мы с твоей матерью вытянем. Иди домой и отдохни, тебе и так утром нелегко пришлось.

Я содрогнулась от воспоминаний.

Мора положила сморщенную от старости руку мне на плечо и легонько его сжала.

— Дием, ты не виновата.

— Знаю, — соврала я.

В мое дежурство умер пациент.

Совсем юный — куда моложе, чем казалось по его лицу и потрепанному жизнью виду, — сирота, проглоченный трущобами Смертного города. На грани полного истощения он попытался украсть жареную утку с тележки уличного торговца, за что получил ножом между ребер. К моему прибытию он потерял слишком много крови и из-за спавшегося легкого дышал с хрипами и бульканьем.

Мне оставалось лишь взять его за руку и прошептать слова священного Обряда Концов. Жизнь потухла в глазах цвета какао, а вокруг как ни в чем не бывало продолжалось веселье. Никто не остановился почтить его память, пока я с трудом волокла тело в лес, окружающий нашу деревню, — туда, где заснувший вечным сном истлеет в покое под опавшими листьями, которыми я его укрою.

Меня взбесила ненужная жестокость случившегося. Мое сердце терзала каждая смерть, я не могла не чувствовать эту тяжесть на своих плечах. Тот паренек был так молод, а его смерть — настолько предотвратима, что разожгла в глубине моей души искру, разбудила потребность в справедливости, которую я отчаянно старалась игнорировать.

Я убрала за ухо прядь белокурых волос, неестественный цвет которых особенно бросался в глаза на фоне моей смуглой, напитанной солнцем кожи, и, желая сменить тему, сказала:

— Странно, что в День сплочения светит кровавое солнце. — Я подняла взгляд к слепящему малиновому шару. — Похоже на дурной знак.

В древних религиях смертных кровавое солнце считалось предупреждением богов, предзнаменованием великих потрясений. Поколение назад оно взошло накануне гражданской войны, в его честь названной Кровавой, что только укрепило недобрую славу. И теперь очередное его появление, да еще в День сплочения, наверняка вызовет слухи.

— Ерунда! — заявила Мора, рубанув воздух ладонью. — Глупое суеверие и ничего больше. Кровавое солнце светило два десятилетия назад, и ничего плохого не случилось.

— Мой дорогой братишка с тобой не согласится, — сказала я. — Кровавое солнце светило в день моего рождения.

Мора вскинула брови:

— Неужели?

Я кивнула:

— Он обожает напоминать мне об этом при каждом удобном случае.

«Даже боги знали, что ты будешь занозой в заднице», — частенько с ухмылкой заявлял Теллер, а затем бросался прочь от меня.

Вспомнив брата, я улыбнулась, хотя растущая тревога путала мне мысли. Даже у с виду безразличной Моры на лбу пролегли глубокие морщины, когда она вслед за мной взглянула на небо.

— Вы с Генри как-нибудь отмечать собираетесь? — спросила Мора.

Румянец залил мне щеки. Генри был моим лучшим другом с самого детства, а недавно стал чем-то бо́льшим.

— Он принципиально отказывается отмечать День сплочения, — со вздохом ответила я. — Говорит, это самый тоскливый день в году.

— Редкий молодой человек отказывается от шанса залиться бесплатным вином и безнаказанно порезвиться в городе.

— Уверяю тебя, Мора, если бы вино варили смертные, Генри рванул бы резвиться первым. Он оттягивался бы по всему Смертному городу. Он резвился бы в кустах, в проулках, и вся его одежда…

Мора негромко фыркнула:

— Генри против вина Потомков?

— Генри против Потомков.

— Тогда понятно, почему он считает День сплочения тоскливым.

— Да уж.

День сплочения — самый шумный наш праздник, но большинство смертных его не любят. В этот день много тысячелетий назад девять бессмертных, известные как Клан, составили магический договор — «Пакт о сплочении». Это случилось после того, как их мир разрушили до основания и они укрылись в нашем. Каждый из девятерых нашел любовь в Эмарионе. Не желая смотреть, как стареют и умирают их любимые, Клан отказался от вечной молодости и связал свои жизни со смертными избранниками.

Заклинание сплочения разделило Эмарион на девять королевств, каждое из которых назвали в честь одного из членов Клана и наполнили магией того бога или богини, чье имя они получили.

Клан хотел, чтобы дети, рожденные в этих союзах, — существа, которых мы сейчас называем Потомками, — правили своими королевствами, приближая наступление новой эры мира и процветания, в которой обе расы будут сосуществовать гармонично.

Задача Дня сплочения — напоминать нам — и смертным, и Потомкам — о той высокой цели.

Как часто случается с полными надежд родительскими мечтами о будущем детей, не все пошло по плану.

— Интересно, как празднуют Потомки? — задумчиво спросила я, поднимая взгляд выше крыш. В самой дали едва просматривались мерцающие очертания высоченных шпилей королевского дворца.

— Моя двоюродная сестра работает в одном из тамошних особняков и говорит, посмотреть есть на что. Днем они раскидывают серпантины и лакомятся фруктами на цветущих лугах, а вечерами надевают роскошные платья и драгоценности и танцуют на Балу сплочения. Накрытые столы тянутся насколько хватает глаз, и музыканты играют от заката до рассвета.

— По-моему, все правильно, — процедила я. — В конце концов, это их день.

В этот день божественные предки заодно с другими многочисленными благами передали им и контроль над миром. Наши смертные предки так щедры к нам не были.

— А по-моему, стыд и позор, — пропыхтела Мора. — В День сплочения Потомки и смертные должны собираться вместе, а они отчаянно стараются отгородиться от нас.

— Я в шоке, — заявила я с каменным лицом. — Обычно же Потомки очень добрые и приветливые.

Сарказму вопреки, сама я Потомков никогда не встречала. Вообще-то я выросла в двух шагах от Люмнос-Сити, богатой столицы нашего королевства и резиденции правящей элиты, но с таким же успехом могла бы расти и на другом конце света. Еще когда я была маленькой, мама строго-настрого запретила мне общаться с Потомками — пить их воду и вино, соваться в Люмнос-Сити. Мне даже не позволялось лечить пациентов-Потомков, когда я стала целительницей.

Единственная форма общения, от которой мама не могла меня защитить, — редкие столкновения с жестокими, бессердечными солдатами Королевской Гвардии, которые патрулировали улицы города смертных. Сегодня в глаза, кстати, бросалось их отсутствие.

Задобрив нас бесплатным вином поутру, король отозвал свою стражу и до конца дня предоставил нас самим себе.

— Я возвращаюсь в Центр целителей. — Мы добрались до знакомого перекрестка, и Мора остановилась. Она потерла ногу и, встревоженно нахмурив брови, оглядела запруженные улицы. — Доберешься до дома одна?

— Иди, со мной все будет в порядке. — Я похлопала по двум кинжалам, висевшим низко на бедрах. — Я могу о себе позаботиться. Тем более вряд ли кто-то решится лапать дочь великого Андрея Беллатора.

Лицо Моры просветлело от улыбки.

— Твой отец — хороший человек. Его отставка стала большой потерей для армии Эмариона.

— Он каждый день мне об этом напоминает. — Я подмигнула.

Мора засмеялась и, махнув рукой, отвернулась:

— Счастливого Дня сплочения, Дием!

Я махнула ей в ответ и направилась к более опасному южному району города. Без Моры я остро чувствовала, какой напряженной стала обстановка.

Вопреки влажному зною, я плотнее закуталась в плащ. Для меня это была такая же защитная мера, как и злая ухмылка, скривившая губы.

Страшно хотелось вернуться в родительский дом, надежный и безопасный. Агрессивные пьяницы на улицах города — история старая, но сегодня все было… иначе. Смертный город напоминал пороховую бочку. Одна искра — и взорвется.

Вино Потомков, которое доставила Королевская Гвардия, сдобрили магией, чтобы на долгие часы поднять пьющим настроение, погрузив их в море блаженства. На смертных вино действовало особенно сильно. К несчастью для жительниц Смертного города, мечтающих о тишине и покое, отдельные выпивохи не протрезвеют еще несколько дней.

Пьяных было много, слишком много. Мне приходилось пробиваться сквозь толпы, собирающиеся на каждом перекрестке, а выкрики варьировались от игривых до похотливых и откровенно наглых.

Выкрики я игнорировала, но ладонями то и дело касалась рукоятей кинжалов, которые поднимались и опускались, стоило мне качнуть бедрами. Безмолвное предупреждение.

За закрытыми ставнями и задернутыми шторами я замечала нервные взгляды женщин, мудро решивших провести день взаперти.

— Разве не милашка?! — поинтересовался насмешливый голос у меня за спиной.

Двое, пошатываясь, подобрались ко мне столь близко, что я почувствовала, как от них разит спиртным. В руках они держали кружки, из которых выплескивалась янтарная жидкость.

Я выругалась сквозь зубы. Надо же, так задумалась, что пропустила их приближение. Отец был бы разочарован: он учил меня не терять бдительность, особенно в проулках опасных районов.

«Смертельный удар наносят не те, кто атакует не таясь, — наставлял он. — А те, кто скрывается в тенях и нападает, когда ты отвернешься. Это настоящие хищники, которых нужно бояться».

Я почти не сомневалась, что эти гниды скорее мерзкие падальщики, чем хищники, но все равно стиснула рукояти кинжалов.

— А нам, кажись, дерзкая и боевая попалась, — проговорил выпивоха повыше, дернув подбородком в сторону моих кинжалов.

— Обожаю, когда они рыпаются, — съязвил выпивоха пониже. Он хлебнул вина, облизал почерневшие зубы, и мой обед едва не двинулся обратно по пищеводу.

Высокий вытащил тесак и покрутил в руке.

— Какие у тебя ножики тяжелые! Слишком тяжелые для такой малютки. Думаю, тебе надо отдать их нам.

— А заодно и денежки, которые у тебя с собой, — добавил невысокий.

Он отошел от приятеля, чтобы обойти меня с другой стороны.

Я шагнула вбок, чтобы перекрыть ему дорогу, хотя так я повернулась спиной к темному проулку, от вида которого волосы на затылке вставали дыбом.

— Мальчики, вам что, заняться нечем, кроме как приставать к девушкам, возвращающимся домой с работы?

— Приставать к девушкам? — Невысокий прижал руки к груди, изображая обиду. — Да мы просто День сплочения празднуем.

Я изогнула бровь:

— Сомневаюсь, что Пречистая Матерь Люмнос одобрит такое празднование.

Невысокий помрачнел:

— Тогда Пречистая Матерь пусть окоченеет в ледниках ада вместе со всей своей родней!

Меня аж в холод бросило. Оскорбление Клана каралось смертью, и Потомки щедро платили смертным, которые доносили на еретиков или мстили, что называется, не сходя с места. Раз этот тип беззастенчиво оскорблял Пречистую в моем присутствии, то отпускать не собирался.

А это значило, что мне следовало убраться отсюда подобру-поздорову.

Сделав еще несколько шагов назад, я осмелилась глянуть себе через плечо. Слишком поздно я поняла, что отступила в проулок, заканчивающийся высокой кирпичной стеной.

Нахмурившись, высокий выпивоха подался вперед:

— Эй, подруга, что у тебя с глазами?

Я прищурилась в слабой попытке скрыть очевидное, но было уже поздно.

— Яйца Фортоса, девка одна из них!

— Ты из Потомков? — прошипел невысокий, полез за ножом, потом одумался и замер.

Я закатила глаза:

— Была бы из них, не торчала бы в этой дыре.

Высокий приблизился еще на шаг:

— Тогда почему у тебя глаза не карие?

Еще одним последствием заклинания Сплочения стало то, что глаза у смертных могли быть только карими. Изысканные цвета радуги Потомки, естественно, оставили для себя, как и многие другие красивости Эмариона. Каждое из королевств Потомков выбрало определенный цвет глаз. Впрочем, благодаря силе и безупречной красоте вряд ли кто-то спутал бы Потомков со смертными, вне зависимости от цвета глаз.

Это было моим единственным спасением. Карие глаза и каштановые волосы, доставшиеся мне при рождении, к началу половой зрелости стали бесцветными, и лишь мое некрасивое лицо, нескладное тело и общая невзрачность убеждали окружающих, что я не тайное дитя Потомков.

— Болела в детстве, вот глаза и потеряли цвет, — быстро соврала я. — А теперь, если позволите... — Я шагнула было в сторону пьянчуг, но они столбами стояли у меня на пути.

— Если ты не из Потомков, докажи это. — Коротышка вытащил нож и направил его на меня. — Покажи, что твои раны кровоточат.

К моему неудовольствию, вызов мне бросили очень умно. У взрослых Потомков кожа прочная, как сталь, для оружия смертных непроницаемая. Будь я из Потомков, нож не причинил бы мне вреда, но окажись я смертной…

Коротышка шагнул ко мне, и лезвие оказалось на таком расстоянии от меня, что я разглядела кровь, запекшуюся на острие.

— Давай, крошка, протяни ручку. — Он усмехнулся. — Сильно я тебя не порежу.

Пальцы дрожали от желания вытащить кинжалы. Я помнила уроки отца, но убивать не хотела: просто расписала бы подонкам ладони и щеки кровавыми росчерками, вспорола пах и легко сбежала бы. Но если так сделать, они неминуемо окажутся в Центре целителей. В моем Центре целителей.

От одной мысли, что по моей вине этих скотов «повесят» на младших целителей, мне стало дурно. В бытность стажером слишком много Дней сплочения я провела, уворачиваясь от шальных кулаков и мерзких потных ладоней.

Мысли впали в ледяное оцепенение. Вонзить кинжал чуть глубже или просто полоснуть по шее? Сделать так, чтобы эти пьянчуги никогда не выбрались из этого темного проулка? Не исключено, что так было бы лучше.

Но лишать жизни мне еще не приходилось. Как целительница я дала клятву помогать, а не вредить. И я не желала быть жестокой, как Потомки, которые играют в богов, решая, кому жить, кому умирать.

Однако если на кону моя собственная жизнь?

«Нужно остаться в живых. — В ушах эхом зазвучали слова отца. — Как угодно. Ради чего угодно. Сперва нужно остаться в живых, потом думать о последствиях».

Все случилось очень быстро. Невысокий пьянчуга рванулся ко мне, в лицо ударил прохладный воздух, острие тронуло мою тунику, — и мое тело начало танец войны, который могло станцевать и во сне.

Легче легкого было уклониться от размашистых, замедленных вином ударов и один за другим нанести свои. Коленом в пах. Ладонью в горло. Швырнуть горсть песка в глаза. Каждое прицельное атакующее движение обезвреживало пьянчуг ровно настолько, насколько мне было нужно.

Высокий подонок заверещал и рухнул на колени. По щекам у него потекли слезы: он пытался проморгаться от колючих, жестких песчинок.

Рядом с ним навзничь лежал его приятель, держась за горло и ловя воздух ртом.

— Я тебя прикончу!

— Сам же хотел, чтобы я рыпалась.

Я перешагнула корчившихся пьянчуг и подобрала брошенные нож и тесак. Убивать я не решалась, зато могла помешать подонкам сорваться на следующей попавшейся им девушке.

Я пнула им в глаза пыль, вызвав новую порцию воплей.

— Вспомните этот урок в следующий раз, когда решите напасть на незнакомку.

— Ты за это поплатишься, сука!

— Вот поймаем тебя…

— Счастливого Дня сплочения! — пропела я и шмыгнула из проулка обратно на широкую улицу.

Вслед мне полетел длинный поток невнятных ругательств.

Из-за шума потасовки возле выхода из проулка столпились люди. Они вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, кто я и что натворила. Ко мне двинулись четверо вооруженных мужчин.

— Эй, девушка! — окликнул один. — Что происходит?

Чудесно. Меньше вопросов двух разъяренных мужчин с оружием мне нужны были только вопросы шести разъяренных мужчин с оружием.

Неподалеку я заметила проход, ведущий в до боли знакомую сеть закоулков. Я осторожно двинулась к нему, на ходу натягивая капюшон.

— Эй ты! — снова позвал вооруженный мужчина и ускорил шаг. — Стой, где стоишь!

— Та сучка напала на меня и украла оружие!

Я поморщилась: «Вот дерьмо!»

Высокий выпивоха выбрался из проулка, вытянув руки в мою сторону и растопырив пальцы. Глаза у него полыхали от ярости.

— Остановите ее!

Я бросилась в проход, адреналин бурлил у меня в крови, обжигая вены.

Проходы эти я знала наизусть. Я попала в район, считавшийся в Смертном городе не самым бедным, а самым злачным — здесь можно было предаться любому греху. Назывался он Райский Ряд — очень метко или иронично, в зависимости от целей и намерений.

Как целительницу, меня всегда привлекали пациенты, больше всех подверженные опасности, — проститутка, до крови избитая клиентом; отчаянный наркоман, перебравший сдобренной магией дури; голодающий карманник, потерявший руку после попытки кражи не у того человека не в том месте. Готовность принять вызов к пострадавшему в любое место, даже самое опасное и неприятное, сделала меня частой гостьей Райского Ряда.

Крики у меня за спиной приближались. Тесак и нож, которые я отняла у пьянчуг, мешали, из-за них я двигалась слишком медленно. Покружив по переулкам — налево, потом направо, потом снова налево, — я заметила женщину, стоявшую у раскрытой двери: юбка задрана, блузка расстегнута.

— Оружие даром! — прохрипела я, бросаясь к ней. — Хочешь?

Глаза женщины скользнули по мне с подозрением.

— У нас тут ничего дармового нет.

Голоса вооруженных мужчин зазвучали громче.

— Ладно. — Я дернула подбородком, показывая себе через плечо. — В качестве оплаты ты не скажешь им, что видела меня.

Быстро пожав плечами, женщина забрала у меня тесак и нож и бросила их в деревянный ящик за дверью.

— Их тоже не показывай, — предупредила я. — Мужчины, понимаешь ли, не любят, когда их обезоруживает женщина.

Многозначительно улыбнувшись, она кивнула на проулок слева:

— Давай туда.

Я благодарно улыбнулась и побежала в указанном направлении. За спиной у меня раздался ее крик:

— Сучка и у меня нож стянула! Вон она, побежала туда, направо! Поймайте ее, мальчики, приведите сюда, и я щедро вас вознагражу!

Говорите что угодно про женщин из Райского Ряда, но солидарности им не занимать.

Тьма сомкнулась вокруг меня, когда я оказалась в глубине лабиринта проулков и алое солнце исчезло за драными тканевыми навесами. Я чувствовала тяжесть любопытных взглядов, устремленных на меня из-за затененных дверных проемов: за мной следили, меня оценивали. В каких-то из этих ветхих домов я вроде бывала раньше, но показывать, что узнала их, не осмеливалась.

Из глубины проулка снова послышались голоса. Я прижалась к стене, чтобы спрятаться от последних лучей неровного света. В детстве я представляла темноту чем-то материальным, вроде большого одеяла, обернувшись которым можно спрятаться от мира. Сейчас я невольно делала то же самое, беззвучно умоляя старую подругу тьму меня скрыть.

Внимание привлек всполох рыжего. Этот оттенок был мне хорошо знаком — яркий, с медным отливом, переливчатый, как струящийся шелк.

Мамины волосы, как обычно стянутые в узел на затылке, я узнала бы и в многотысячной толпе, а уж в этом проулке, среди мрачных оттенков серого и бурого, пропустить яркую вспышку было особенно трудно.

Мама стояла ко мне спиной, лица ее я не видела, тонкие плечи покрывала знакомая накидка. Пятна и прорехи на той накидке рассказывали историю моего детства — подпалинки от домашнего очага, пятно от испачканных ягодами рук маленького Теллера, заплатка на месте прорехи, которая появилась после того, как маму прямо в руки моего отца сбросила испуганная лошадь.

Я застыла на месте, удивленный вскрик застрял в горле.

Шокировало меня не то, что я увидела ее здесь: мама тоже лечила пациентов из Райского Ряда. Оторопь вызвал мужчина, стоявший напротив нее.

Он казался полной ее противоположностью. Мама была миниатюрной, скромной, в простой одежде, а мужчина — полубогом во всей красе.

Даже на расстоянии я видела, что наряд у него из самых изысканных тканей. Черная парча длинного, до земли, пыльника, отделанного сложной вышивкой и золотой тесьмой, блестела даже в тусклом свете. Она элегантно облегала каждый изгиб мускулистого тела. Сапоги, начищенные до зеркального блеска, почему-то не пострадали от грязи Смертного города, облеплявшей все мои вещи.

Мужчина возвышался над мамой более чем на фут, и эта разница в росте казалась оружием, занесенным над головой мамы и готовым к удару. Он казался на пару лет старше меня, лицо его отличалось невероятной красотой, пусть даже резкой и суровой. Ее только подчеркивали волосы цвета воронова крыла и шрам, рассекающий оливковую кожу лица. Бледный, зазубренный, как молния, он пересекал прищуренный глаз и полные губы, спускаясь под воротник.

Холодные, бесчувственные глаза. Серо-голубые глаза.

Глаза Потомка.

Почему мама здесь с ним? Ей случалось лечить заболевших Потомков, но не в Смертном городе — сюда заглядывали только Королевская Гвардия и те, кто искал неприятностей. Этот тип выследил маму? Она увидела то, что ей не следовало?

Она в беде?

Снова вспомнились тренировки с отцом. Я попыталась определить, какую угрозу представляет этот мужчина. Серьезное, но не злое лицо его дышало напряжением, крепкие, жилистые руки были скрещены на невероятно широкой груди. Ни стражи, ни сопровождающих я не заметила. Меч довольно непрактично висел на спине; из-за плеча торчал инкрустированный драгоценными камнями эфес. Лишь Потомок предпочтет что-то броское, больше похожее на украшение, клинку, созданному рассекать кости и мышцы.

На душе полегчало. Может, этот мужчина и не представлял угрозу — разве только своей магией. С Потомками никогда точно не скажешь. Одни искру едва способны высечь, другие погружают во тьму целые королевства.

Мама и Потомок спорили. Слов я разобрать не могла, зато отлично знала мамину жестикуляцию. Слишком часто она тыкала пальцем в меня так, как сейчас в мужчину. В отличие от мужчин в нашей семье, мы обе мгновенно вспыхивали от любой провокации.

Я вжалась в стену, на цыпочках подошла как могла близко, а потом шмыгнула за груду пустых деревянных ящиков. Спор мамы и Потомка разгорался, их голоса звучали громче и разносились по проулку.

— Это исключено, — рокотал мужской голос, низкий и бархатный.

От этого звука внутри у меня что-то заворочалось, словно просыпающийся дракон.

— Это не просьба, — заявила моя мать.

— Не тебе, Орели, мне приказывать.

— Напомню: одного моего слова хватит, чтобы все королевство узнало про то, как ты…

— Нет! — рявкнул Потомок. — Я уже десять раз от тебя откупался.

— И будешь откупаться снова и снова, пока жизни в опасности.

Откуп? Какую тайну узнала мама, чтобы подчинить Потомка своей воле? Потомков она лечила годами, но тайна отношений целителя и пациента священна и неприкосновенна, а маму ставили в пример всем целителям Люмноса. Она, разумеется, никогда не стала бы…

Я настолько осмелела, что подалась вперед и, прищурившись, вгляделась в щели между ящиками. Потомок опустил руки и наклонился к маме.

— Назови хоть одну вескую причину, по которой мне не стоит убить тебя на месте, чтобы покончить со всем этим?

У меня душа ушла в пятки, а мама и бровью не повела. Она подняла подбородок в открытом неповиновении.

— Если я погибну, твой секрет узнают все. Я об этом позаботилась.

Лицо мужчины по-прежнему было абсолютно спокойным, но бледные глаза, синевато-серые со стальным отливом, пылали от ярости. Я вздрогнула и непроизвольно сжала рукоятку ножа.

Мама заговорила снова, на этот раз без вызова:

— А еще ты и сам понимаешь: в таком случае ситуация лишь усугубится. И что беду можно остановить, лишь помогая мне.

Оба надолго замолчали. Вспоротый шрамом уголок губ Потомка мрачно опустился.

— Если действовать, то обязательно сегодня. Другого шанса не представится до… — Он огляделся, затем понизил голос до шепота.

Я вытянула шею, стараясь разобрать тихие слова. Подобраться бы чуть ближе…

— Деточка, подслушивание тебя погубит. — Голос раздался так неожиданно, что я вздрогнула и, обернувшись, перехватила взгляд ухмыляющейся морщинистой старухи. Она небрежно прислонилась к раме ближайшей ко мне двери. Темные глаза казались почти черными, плечи ссутулились от возраста. Старуха обмоталась невероятно ярким тряпьем, затертые куски ткани изумрудного и гранатового цвета заколыхались, когда она указала за мое плечо. — Раз уж собралась подслушивать, хотя бы удостоверься, что за тобой с другой стороны не следят. — Ее голос то повышался, то понижался; из какого она королевства, с таким плавным говором, я определить не могла.

Слова сорвались с языка прежде, чем включился мозг:

— Я не хотела… не собиралась…

— Врать бесполезно. — Старуха подмигнула мне, и морщины вокруг ее глаз собрались в пучки. — Все, что мне стоило бы знать, я уже знаю.

— Я думала, в Райском Ряду вопросы не задают.

Старуха пожала плечами:

— В вопросах ничего плохого нет. Вопросы приносят ответы.

Сухой, как шелест бумаги, смех эхом отразился от стен и заполнил все темные углы.

Я почувствовала досаду, понимая, что звук долетит до моей материи и до таинственного незнакомца. Брошенный украдкой взгляд это подтвердил: они скрылись из вида.

— Плакали мои ответы, — пробормотала я.

В чернильной глубине старушечьих глаз загорелся огонек.

— Те ответы тебе не нужны. По крайней мере, пока. У меня для тебя есть другие. Ответы, которых тебе не даст никто из смертных и из Потомков.

— Ваши ответы наверняка стоят денег. — Глаза я не закатила лишь усилием воли. Жуликов вроде нее я видела на рынке: они сулили золотые горы за монетку, выложенную здесь и сейчас. А вечером в таверне я слышала, как за кружкой пива они смеются над доверчивыми клиентами. — Попробую угадать… Любовь своей жизни я уже встретила, я нарожаю кучу детей и проживу долгую, безоблачную, счастливую жизнь.

— Нет, деточка. Боюсь, тебе ничего подобного не достанется. — В голосе старухи послышалась жалость, в лице мелькнуло сочувствие, и на душе у меня стало тревожно.

«Не глупи! — беззвучно отчитала я себя. — Это уловка, и ты на нее ведешься».

— Буду иметь это в виду. — Я скупо улыбнулась и повернулась, чтобы уйти. — Счастливого Дня сплочения.

— Эти глаза, они ведь достались тебе от отца? От твоего настоящего отца. — Я замерла. — И это не единственный его дар, верно?

Я резко повернула к ней голову:

— О чем это вы?

— Твоя мамаша думала, что получится скрыть правду от всего мира. Думала, что тем ее порошочком можно скрыть всё и от тебя. Но такие секреты невозможно хранить вечно. — Старуха подняла глаза к небу и взглянула на алое солнце, лившее на нас рассеянные лучи. — Похоже, Потомкам надоело ждать.

В голове у меня зазвенели тревожные звоночки. Эта старуха никак не могла знать про порошок и про причину, по которой я его принимала. Об этом знали только в моей семье, и никто не осмелился бы выдать секрет. Если только…

Если только старуха не знала мужчину, который меня зачал.

Но это было невозможно. Мама сказала, что тот мужчина умер до моего рождения, до того, как она поняла, что беременна. Даже человек, которого я сейчас называю отцом, не знал его имени.

В детстве я умоляла маму рассказать мне обо всем. Я чувствовала собственное ничтожество и воображала себя давно потерянной наследницей далекого королевства, но мама хранила тайну с решимостью, крепкой, как стена из фортосской стали.

Будто прочитав мои мысли, старая карга весело на меня взглянула:

— Твой отец знает о твоем существовании. Он тебя ждет.

— Зачавший меня, а не мой отец, — поправила я сквозь зубы. — И он погиб.

— Должен был погибнуть. Но он из крепких. — Старуха усмехнулась. — Похоже, это еще одна его черта, которую ты унаследовала.

С негромким ш-ш-ш! мой кинжал выскользнул из ножен. Я нацелила его на старуху и, велев руке не дрожать, подобралась ближе.

— Кто вы?

Старуха неодобрительно зацокала языком:

— В этом плачевном состоянии ты так легко предсказуема. И податлива. Я хоть сейчас могла бы забрать тебя, сделать тебя своей. — Уголки бескровных губ поднялись, седая голова чуть наклонилась. — Деточка, как насчет того, чтобы стать моей? Вместе мы таких ужасных дел натворили бы, ты и я! О, ради такого можно и гнев Блаженных Потомков потерпеть. — Старуха подняла узловатый палец и погладила мою скулу. — Ах, Дием Беллатор, что мы с тобой наворотили бы!

Я попыталась протестовать, оттолкнуть ее руку, отпрянуть от холодных пальцев. Но могла лишь смотреть на старуху, вытаращив глаза от ужаса.

Собственное тело мне больше не подчинялось.

«Не такая уж ты и смелая, да?» — теперь голос старухи эхом раздался у меня в голове. Он звучал иначе, музыкальнее. Струился, как расплавленная платина, и источал силу.

Я мысленно билась и извивалась в тисках ее разума, но безуспешно. Ее темная воля полностью меня подчинила.

Острый ноготь скользнул по моему подбородку, провел по шее и ключице.

«Соблазнительно, как соблазнительно», — промурлыкала она.

От ее прикосновений моя спина невольно изогнулась. Старуха подчинила себе даже мое дыхание, каждый вдох требовал ее безмолвного согласия.

Она снова взглянула на узкую полоску малинового неба, тяжело вздохнула и, прежде чем встретить мой взгляд, закатила глаза.

«Когда мы встретимся снова, вспомни этот момент, дитя. Вспомни, что я могла заставить тебя встать на колени. Что я могла заставить тебя умолять».

Старуха щелкнула костлявым запястьем, и ледяные пальцы ее воли разжали хватку на моих венах и отцепились от костей. Я снова могла управлять своим дрожащим телом.

Отскочив от нее, я схватилась за горло.

— Кто вы? Как вы… это делаете?

— Слушай меня, Дочь Забытого, слушай внимательно. — Старуха подалась ко мне и ткнула в плечо. — Прекрати убегать от себя. Прекрати прятаться.

— Я ни от чего не пря…

— И прекрати принимать клятый порошок огнекорня.

Я снова застыла. Старуха не могла это знать. В принципе не могла. Она…

Я покачала головой, прогоняя эти мысли. Какой от них прок? До боли ясно, что моя мать скрывала больше, чем я предполагала. Мне нужно было выбраться отсюда, отыскать ее и покончить с секретами раз и навсегда.

Я попятилась от старухи, развернулась и побежала прочь, а ее насмешливый мелодичный голос летел вместе со мной по проулку.

«Когда Забытых кровь на очаги падет, порвутся цепи, — напевала старуха в моей голове. — Око за око требует старый долг, чтоб не остаться в ярме навеки».

Не решаясь оглянуться, я улепетывала от этой пугающей карги.

— Счастливого Дня сплочения, Дием Беллатор! — крикнула она. — Надеюсь, он не станет для тебя последним.

***

Прошло несколько часов, а мама домой так и не вернулась.

Ни отцу, ни брату о случившемся в тот день я не рассказала. Я думала только о маме, вопросов к ней с каждой секундой становилось все больше. Я сидела на крыльце нашего дома, ждала, когда она покажется на лесной тропке; ждала, чтобы наброситься на нее и утолить свое обострившееся любопытство.

Но мама не вернулась.

Мы тихо поужинали у камина — натужно улыбаясь, спорили о том, какой невинный пустяк мог ее задержать, но на каждый скрип резко поворачивали головы к двери.

После наступления темноты мы бродили по лесу за нашим домом и громко звали маму по имени. Теллер несколько раз прошелся по тропке, ведущей в Центр целителей, а отец обыскал более дикие участки леса. Я же осматривала береговую полосу, где мы с мамой часто собирали растения для медицинских снадобий.

Взгляд зацепился за свет далекого фонаря на лодке. Свет становился все ярче по мере того, как лодка приближалась, явно возвращаясь к берегам Люмноса. Странно, ведь на День сплочения запрещалось выходить в Святое море. Но поскольку солдаты Королевской Гвардии в данный момент нажирались во дворце, мерзкие личности всех мастей пользовались послаблением в соблюдении законов.

Мысли об этом терзали мне душу, когда я вернулась в пустой дом. Чуть позже ко мне присоединились папа и Теллер — оба помрачнели, когда их встретила лишь я одна.

Мама домой так и не вернулась.

На следующий день мы обошли всех соседей и друзей, надеясь, что кто-то из них приютил маму на ночь. Навестили пациентов, которых она лечила, — ни один из них не заметил ничего необычного. Перерыли мамины вещи в тщетной надежде на то, что она куда-то уехала. Прочесали улицы Смертного города.

Мы искали любую зацепку, чтобы найти ее. Живой или мертвой.

Так прошло несколько дней. Потом несколько недель. Потом несколько месяцев.

А мама… домой она так и не вернулась.

Глава 2

Шесть месяцев спустя

 

— Дием!

Это был не оклик, а, скорее, команда, жесткое требование, исключавшее любую реакцию, кроме беспрекословного подчинения.

У меня напряглись плечи. Этот не был голос знакомого мне спокойного человека с добрыми глазами, мозолистые руки которого крепко обнимали меня после трудного дня. Человека, хоть и не родного мне по крови, но ставшего мне лучшим отцом на свете.

Это был голос мужчины, которым он был прежде.

Голос солдата, который пробился на самый верх армии Эмариона и заслужил наивысшее для смертного звание благодаря исключительным лидерским качествам и героизму на поле боя. Голос воина, имя которого могло войти в легенду, не оставь он службу ради тихой жизни с нищей молодой женщиной и ее дикой малюткой-дочерью.

Это был голос командира, и он никогда не сулил ничего хорошего.

Теллер оторвал взгляд от книги и улыбнулся мне в бесячей манере младшего брата:

— И что же ты натворила на этот раз?

Я закатила глаза и зашнуровала высокие сапоги до конца:

— Что бы то ни было, уверена, отчасти в этом виноват ты.

Теллер улыбнулся еще шире. Он понимал, что я мелю чепуху. Братишка был самым послушным солдатом нашего отца. Если командир когда-нибудь его и отчитывал, то лишь потому, что Теллер из жалости брал на себя мою вину, чтобы избавить меня от очередной нравоучительной лекции.

— Ди-ем! — снова прогудел отец, угрожающе растягивая два слога моего имени. — Иди сюда немедленно!

— Тебе конец! — подначил Теллер.

— Постарайся не так сильно этому радоваться. — Я заплела длинные, до пояса, белокурые волосы в неряшливую косу и взяла оружейный ремень. Кожаные ножны стукнули меня по бедрам, и я щелкнула медной пряжкой. — Пойду, мне еще встреча с Морой предстоит.

Я понеслась по короткому коридору в согретую камином, обшитую деревом комнату, которая в нашем маленьком доме служила залом. Огибая опасно высокие стопки книг, стоящие практически в каждом углу, я перебирала события последних нескольких дней, но все равно никак не могла угадать, чем вызвана конкретно эта выволочка.

Если честно, поводы имелись.

Проскользив по полу пару шагов, я остановилась перед отцом и невинно улыбнулась, постаравшись, чтобы вышло максимально естественно.

— Дием здесь, командир!

Я ударила себя кулаком в грудь, изображая воинское приветствие.

Услышав это обращение, отец прищурился. Заранее определять, подогреют ли воспоминания его гнев или успокоят, всегда казалось делом неблагодарным. Сегодня мои шансы выглядели неубедительно.

— Ты принимаешь порошок огнекорня?

Я подавила желание съежиться.

— Да, — протянула я медленно и опасливо.

— Каждый день?

Я переступила с ноги на ногу. Разговор принимал скверный оборот.

— Ну… может, пару дней пропустила.

— Сколько дней ты его не принимаешь?

— Ну, дел было невпроворот. Домашних забот хватало, в Центре вечно бардак, а еще…

— Сколько дней, Дием. — Фраза прозвучала не как вопрос, а как приказ.

Я вздохнула и пожала плечами:

— Точно не знаю.

Отец сложил руки на груди и сильно нахмурился. Его лицо давно избороздили морщины, однако он все еще был сильным воином — загорелая кожа, огрубевшая за годы пребывания под эмарионским солнцем; крепкие, мускулистые плечи.

— А вот я знаю очень точно. Дием, ты догадываешься, откуда я так точно знаю?

Я сдержала язвительный ответ и, качая головой, сумела выдержать его взгляд.

— Оттого, что я нашел это. — Отец поднял маленький пузырек-полумесяц с порошком цвета крови. — Нашел я это в ящике для рыбалки. В том, который не открывали с тех пор, как я выходил в море десять дней назад.

На миг наш спор разыгрался в театре моего воображения. Я пожалуюсь, что от порошка мне тошно, что он путает мне мысли и притупляет эмоции. Отец возразит, что это необходимые побочные эффекты, а галлюцинации, с которыми борется огнекорень, — симптом болезни, унаследованной от родного отца, той самой, которая сделала мне в десятилетнем возрасте волосы белыми, а глаза серыми, — куда страшнее спутанных мыслей. Я обмолвлюсь, что не пью порошок уже несколько недель, а видения не вернулись. Отец заявит, что я веду себя необдуманно и опрометчиво и моя мать была бы разочарована.

Моя мать.

В такой паутине мне запутываться не хотелось.

Опыт подсказывал, что нужно обойтись малой кровью и сдаться. Но уже когда я опускала голову и изображала на лице покаяние, глубоко внутри меня раздался настойчивый голос — зов моего огненного темперамента.

«Борись!»

— Спасибо! — проговорила я, постаравшись, чтобы прозвучало максимально виновато. — Я обыскалась его. — Я потянулась, чтобы выхватить пузырек, но отец перехватил мою руку и стиснул запястье.

— Дием, я должен понимать, что могу тебе доверять.

Противоборствующие волны стыда и раздражения рвались на волю. Я отвела взгляд, гася обе.

— Знаю, тебе приходится нелегко с тех пор, как твоя мать… — Отец осекся, и я поняла, что он лихорадочно подыскивает нужное слово. Исчезла? Сбежала? Была похищена?

Похороны ей мы так и не устроили. Даже так и не признали, что она, возможно, мертва.

От нежелания смириться с неизбежным, наивности или глупой, слепой надежды мы убедили себя, что ее просто временно нет дома. Она отправилась в путешествие, о котором забыла рассказать. Навещает больного, которому понадобилось больше помощи, чем она рассчитывала. Скоро мы получим от нее письмо с бесконечными извинениями и подробным объяснением случившегося. Вот-вот она вернется домой.

Первые несколько дней я в это почти верила. Но теперь, когда прошло столько недель…

Нет, мы не говорили об этом. Проглоченная месяцами тишины, правда стала слишком болезненной.

— Нам всем приходится нелегко в ее отсутствие, — сказал отец.

«Борись!»

Он зазвучал снова, тот терзавший меня голос. Резкий ответ сложился у меня в груди, зубы стиснулись, чтобы его сдержать.

Папино лицо смягчилось.

— Ты столько помогала мне дома, а Мора рассказывала, что твоя работа в Центре целителей совершенно неоценима. Я вижу, как ты стараешься, и очень это ценю.

Передо мной был командир в действии. Человек, способный заметить готового сорваться солдата и вразумить его добрым словом и похвалой.

Как правило, способность отца манипулировать чужим самолюбием вдохновляла. А сейчас ловкость, с которой он применил ее ко мне, пуще прежнего расшатала мне нервы.

— Милая, я лишь беспокоюсь о твоем здоровье. Если болезнь вернется…

— Я в порядке, — резко перебила я. — Извини. Я приму лекарство сегодня.

— Ты по какой-то причине перестала принимать огнекорень?

Мои мысли метнулись к черноглазой старухе в темном проулке.

— Я… Просто у меня голова шла кругом.

— Как тот пузырек оказался в моем ящике для рыбалки?

«Потому что, как только соберусь с духом, я планирую взять нашу лодку и утопить пузырек в Святом море».

— Я занесла ящик в дом на прошлой неделе. Наверное, тогда пузырек и упал в него. — Я заставила себя улыбнуться как ни в чем не бывало. — Мне правда пора идти, не то мы с Теллером опоздаем.

Тяжелый выдох отца ясно показывал, что эта байка его не убедила, но мою руку он выпустил.

Я почти дошла до двери, когда его голос зазвучал снова:

— Дием!

Я поморщилась и, вскинув брови, глянула через плечо.

— Я тебя люблю.

Моя раздражительность растворилась в его нежных словах. Этот чуткий, благородный мужчина, столько лет жертвовавший всем ради меня и моей матери, истинной причиной моей злости не был. Я отчаянно старалась об этом не забывать.

— Я тоже тебя люблю. — Я замолчала, потом, подмигнув, добавила: — Люблю вас, командир.

Отец громко хохотнул, потом махнул мне рукой: иди, мол. Я схватила сумку и выбежала за порог, пока он не передумал.

Наш дом — простое строение, спрятавшееся у болотистого залива, который петляет на запад от моря в центре атолла Эмарион. Отец построил его с нуля, мечтая о тихом пристанище в относительной дали от любопытных глаз. На то, чтобы избавиться от болотной растительности, ушли месяцы, но за то время отец с матерью создали идиллический оазис в его нынешнем виде, сияющий бриллиант в грязной луже.

Этот дом всегда был моим островком безопасности, полным воспоминаний о том, как мы с мамой сидели на крыльце и готовили настойки; как мы с отцом выходили в море и рыбачили; как мы с Теллером носились по лесу, окружающему наше жилище, словно щит.

Но за последние несколько месяцев родные стены стали казаться пустыми. Лишенными сути.

— Так он наконец понял, что ты перестала пить порошок? Сколько уже ты не пьешь его, месяц?

Я шикнула на брата, нервно убедившись, что отец вне пределов слышимости.

— Не понимаю, о чем ты.

Теллер закатил глаза и зашагал по лесной тропе рядом со мной.

Я опасливо посмотрела на брата:

— Так ты знал?

— Конечно знал. Ты стала другим человеком с тех пор, как перестала его принимать.

— Неужели?

— Да, — ответил Теллер, и по его голосу стало ясно, что он еще преуменьшил. — Странно, что отец так долго не замечал.

Несколько минут мы шли молча, слушая, как под ногами хрустят упавшие ветки и мертвые осенние листья.

— Что значит, я стала другим человеком?

— Если скажу, обещаешь не злиться на меня за это?

— Нет.

Теллер фыркнул:

— Вот тебе отличный пример.

Я остановилась и, повернувшись к Теллеру, сердито на него посмотрела:

— Объясни.

— Ты злая. Унылая. Топаешь по дому, огрызаешься в ответ на простые вопросы, относишься ко всем как к врагам.

Теллер не ошибался. В последнее время гнев жег меня каленым железом, а фитиль моей вспыльчивости стал пугающе коротким.

Поначалу я приписывала это отсутствию мамы, но ведь она пропала несколько месяцев назад.

А мое состояние изменилось за несколько недель после отказа от огнекорня. Разум прояснился, ничто больше не притупляло остроту эмоций, и несправедливости мира теперь донимали меня так, что игнорировать их становилось все сложнее.

Ехидные замечания от одноклассников Теллера. Шушуканье горожан. Насилие и холодное бездушие стражи Потомков.

Всю жизнь я пыталась убедить себя, будто не переживаю из-за слов и действий других людей, но вот туман рассеялся, и я понемногу поняла, что очень даже переживаю. И что мне надоело изображать спокойствие.

Я нахмурилась, когда мы снова зашагали по исхоженной тропе.

— Собираешься меня отчитывать? Хочешь, чтобы я снова стала тихой, послушной Дием?

— Да ты в жизни ни тихой, ни послушной не была. — Теллер толкнул меня плечом. — И я доверяю твоему здравомыслию. Ты — одна из лучших целительниц королевства. Мать об этом позаботилась. Раз считаешь, что огнекорень тебе не нужен, значит, понимаешь, что делаешь.

В груди потеплело, но я проворчала:

— Хоть один член моей семьи мне доверяет.

— Отец доверяет тебе. Он просто беспокоится. Мы оба о тебе беспокоимся.

— Я в порядке, клянусь. Если симптомы вернутся, я снова начну принимать порошок. — Я вздохнула, взяла Теллера под руку и притянула к себе. — И ты прав. За последнее время я обозлилась. Только не знаю, из-за огнекорня это или… — Я неопределенно повела рукой, показывая на окружающий мир. — Из-за всего.

— Понимаю. — Голос Теллера стал тише. — Думаешь, мы еще ее увидим?

Мне хотелось сказать «да». Хотелось заверить братишку, что все будет хорошо и это лишь временная заминка в нашей скучной во всех иных отношениях жизни.

А еще больше мне хотелось верить в это самой.

Но у меня никогда не получалось врать Теллеру, даже если правда казалась невыносимой.

— Не знаю, — честно ответила я. — Я всегда думала, что почувствую сердцем, если ее не станет. И отец уверен, что она где-то рядом. Исчезнуть, не попрощавшись и не оставив письма… — Я зажмурилась, чтобы подавить страх, проникающий в мысли. — У мамы всегда были секреты, но такое необычно даже для нее.

— А твое расследование ни к чему не привело?

Я напряглась.

...