Глава 2

Давным-давно Серость была известна как Зелень. Три столетия назад этот край, эта земная твердь была самим воплощением жизни: обильная и цветущая, с прозрачной водой, журчащей по гладким камням, со стадами лосей и оленей, с дикими зайцами и певчими птицами, такими как крапивник, в честь которого меня назвали. Голода не было – никто не знал недостатка пищи. Города процветали, их богатство затрагивало даже отдаленные поселения. Даже рек было множество, их течения устремлялись на юг, к низинам, полным форели, пресноводных моллюсков, которых ловили и продавали вдоль берегов. А болезни?.. Их тоже не было. Люди старели, толстели, счастливые, и умирали во сне. Я не помню тех времен, ведь тогда я еще не родилась.

Изменения произошли не сразу. Скорее, как луна, что созревает, а затем убывает, угасая. С годами лето стало коротким, а зима все тянулась, суровела. Чернело небо. Солнце, скрывшись за горизонтом, не показывалось месяцами.

Тогда возникла Темь, словно воздвигнутая призрачными руками. Никто не знал, ни откуда она взялась, ни зачем нужна. Возникли темные ходоки, воплощенные кошмары. Мы их прогоняли, но они возвращались толпами, ордами, сгущающимися тенями. В конце концов землю окутала зима, и даже солнцу оказалось неподвластно растопить ее ледяную корку.

И вот так Зелень перестала быть благодатной. Эджвуд и окрестные города начали голодать, их посевы засохли, реки покрылись льдом, скот пал. В непроходимых Мертвых землях, за Темью, якобы обитал бог, изгнанный с тремя своими братьями на окраины нашего мира. Их называют Анемои – Четыре ветра, – которые приносят на землю времена года. В те сумрачные года слухи обретали сердца, напитывались дыханием, оживали. Он именует себя Борей, Северный ветер: тот, кто призывает снега и холод. Но всем, что живет в Серости, он известен как Король стужи.

Примерно через час добираюсь до Эджвуда. Скромный городок – россыпь соломенных крыш и вымерзших, облепленных грязью жилищ – окружает невысокая каменная стена, заваленная снегом. А еще стену венчает толстый слой соли. По лесу темняки бродят свободно, но внутри защитного кольца я в безопасности.

Внутри стены никто не шевелится. Ставни закрыты, свечи погашены. В трещинах и промежутках разбитой мостовой сгущаются тени, разрастаются по мере того, как сумерки переходят в настоящую ночную черноту. Проходя мимо одного общественного ведра соли, висящего на столбе, быстро пополняю запас. Шагаю дальше, вверх по дороге, сумка за спиной хлюпает сочащейся кровью. Звук рога был первым предупреждением. У нас с сестрой не так много времени на подготовку.

Переулок выводит на пустынную расчищенную площадь, где растет кипарис. Один вид круглых шишек заставляет ускорить шаг. Вокруг площади по снегу змеятся тропинки, серая и влажная, растоптанная земля.

Наш домик стоит на вершине холма, наполовину скрытый давно засохшими деревьями. Спешу войти в дверь, пинком ее захлопываю за собой, зову:

– Элора?

Жар от горящего очага согревает онемевшую кожу лица. Деревянные половицы скрипят под ботинками, я оставляю лук и колчан у входа, прохожу в глубь тесного жилья. В нем всего три комнаты, и поиски занимают меньше десяти ударов сердца.

Дом пуст.

Иногда Элора проводит время на участке пожилой соседки, помогает с мелкими делами. Но, выглянув за дверь, я вижу, что окна ее дома темны. Она либо спит, либо тоже отсутствует.

Иду на кухню, опираюсь на потертый шаткий стол, чтобы не упасть. Пропитанная кровью сумка шлепается на пол с глухим стуком. Слышу его как сквозь пелену. Ощущаю свое тело как сквозь пелену. Король стужи не мог прибыть так быстро. Еще слишком рано.

Первый сигнал возвещает, что король перешел в Серость. Темь в нескольких часах пути даже верхом на лошади, а наш домик располагается дальше всех от въезда в городок, крошечный и почти незаметный. Или я ошибаюсь? Если он забрал Элору, я осталась ни с чем.

Разум будто скован льдом. От холодного, черного, чистого ужаса ноги примерзают к полу. Если король избрал Элору жертвой, как давно он явился? И когда они отбыли? Почему городок не вверх дном? Они отправились бы на север. Я все еще могу их догнать, если брошусь бегом, хотя все еще могу взять лошадь мисс Милли. У меня есть лук. Пять стрел в колчане. Горло, сердце, живот. Если попаду в них одновременно, будет ли этого достаточно, чтобы убить бога?

Задняя дверь открывается – на пороге возникает моя сестра, стряхивая снег с шерстяной шапки.

Облегчение столь колоссально, что у меня подгибаются колени, с грохотом бьются о затрещавшие половицы.

– Ах ты… – срывается с губ. – Никогда так не делай!

Элора, само собой, понятия не имеет, о чем я. Она застывает, так и не закрыв дверь, откуда сочится холод, и милое круглое личико озадаченно морщится.

– Что не делай?

– Не исчезай!

– Чепуха, Рен. – Сестра шмыгает носом, смахивает снежинки с плеч. Длинная, растрепанная коса цвета сосновых шишек свисает до самой талии. – Я ходила за дровами для очага, а то почти кончились. Кстати, топор все еще сломан.

Точно. Еще одна задача из целого списка. Нужно сделать новую рукоять, но для этого нужен топор…

Шумно выдохнув, я поднимаюсь на ноги, бросаю взгляд на закрытый посудный шкаф. Отворачиваюсь от него, заметив неодобрение Элоры, но в горле до боли пересыхает.

– Обещай, что не исчезнешь, ничего мне не сказав.

Ноги несут меня к противоположной стене. Расхаживаю туда-сюда. Занимаю себя чем-то. Эдакий способ почувствовать, будто я по-прежнему что-то контролирую.

– Я думала, он тебя забрал. Была готова украсть чужую лошадь. Прикидывала, как убить того, кто не способен умереть.

– Какая ты драматичная.

Как будто бояться за сестру – это какой-то пустяк.

– Нет. Я…

«Лютая» приходит на ум. По словам мамы, я даже на свет появилась далеко не мирно. Повитухе пришлось выдернуть меня из утробы, так рьяно я упиралась.

Драматизировать – это для тех, кто лишен воображения.

– Целеустремленная, – мягко заканчиваю я, заправляя прядь темных волос за ухо.

Элора хмурится. Почти уверена, что этому сестра научилась у меня. Мы одинаковые, и все же наши сердца поют в разном ритме. Ее темные глаза – полные живительного тепла угольки. Мои же холодны, недоверчивы, настороженны. Ее кожа глубокого цвета умбры безупречна. Мою же на правой щеке уродует бледный выпуклый шрам. Волосы Элоры прямехонькие, а мои же имеют неприятную привычку завиваться. Она моя близняшка – и полная противоположность во всех отношениях, несмотря на почти как две капли воды похожую внешность.

Смотреть на Элору – все равно что в зеркало, которое показывает ту, кем я была раньше, до того, как мы осиротели. А теперь? Ну… Мои руки оказывались в крови куда больше раз, чем хотелось бы признавать. Я убивала, продавала свое тело, воровала снова и снова, и все ради крохи еды, тепла или жалкой монетки, или сушеных трав, которые Элора обожает в готовке, такой мелочи, но редкости и ценности для нее.

Элора ничего не знает. Она бы никогда не выжила в Мертвых землях. Она слишком мягкая для этого мира, слишком добрая. Она моя младшая сестра, светлая половина, и я должна защищать ее любой ценой.

– Суть в том, – твердо говорю я, – что нам нельзя здесь оставаться.

На сборы не уйдет много времени, пожитков-то капля.

– Чего? – Элора отступает на шаг. – Когда это ты решила?

– Только что.

Вдруг выгорит. Отправимся на юг, запад, восток. Куда угодно, лишь бы не на север, где лежат Мертвые земли.

Губ сестры касается слабая улыбка.

– Ну конечно же.

– Пойдем со мной, – разворачиваюсь, тянусь к ее тонким рукам. – Покинем это место навсегда, оставим все позади, начнем все заново где-нибудь в других краях…

– Рен, – Элора спокойно разжимает мои пальцы. Она всегда была куда более уравновешенной, чем я. – Ты же знаешь, что мы не можем.

Любая женщина, решившая сбежать от Северного ветра, окажется предана смерти. Он является каждые несколько десятилетий. Приходит, крадет одну женщину, уводит ее за Темь по неведомым причинам. Это жертва, как гласят истории. Одна должна пострадать, дабы другие могли жить. В этой жизни я мало что и кого люблю, кроме Элоры. И гадаю, не столкнусь ли скоро с еще бо́льшими страданиями.

– Мне плевать, – шиплю я, и к глазам подкатывают колючие слезы. – Если он тебя заберет…

Взгляд сестры становится мягче.

– Не заберет.

– Ну ты и дурочка.

Глупая, наивная дурочка. Элора – самая красивая среди женщин нашего поселения. Раз в две недели кто-то обязательно просит ее руки. А она до сих пор, не знаю почему, никому не ответила «да». То, что ее, как меня, не тревожит приближение угрозы, лишь показывает, насколько различны наши приоритеты, и проясняет роли, в которые мы вжились спустя столько лет. Зачем Элоре волноваться, если рядом я, которая ее защитит? Но даже мне не дано предстать перед богом и победить.

Элора подходит к ящику, где мы храним запасы солонины. Приоткрыв крышку, оглядывает скудное содержимое – от силы на несколько дней, – затем сует мне в руку несколько полосок мяса.

– Поешь, пожалуйста. Наверняка голодная после пути.

– Мне плохо.

– Тогда сядь. Вдруг поможет.

Да не стул мне нужен.

Напряжение так глубоко во мне укоренилось, что отделить себя от него уже невозможно. И потому я тянусь к шкафчику, в котором хранится вино, достаю бутылку и откупориваю. Едва напиток смачивает язык, тугой и колючий узел в основании позвоночника распутывается, к разуму возвращается капля ясности. Еще два жадных глотка, и я успокаиваюсь.

– Рен. – И тишина.

Стискиваю пальцы на горлышке бутылки. Отхлебываю еще, скалю зубы в гримасе, когда жжение усиливается, прокатываясь горячей волной прямиком в желудок.

– Мне не нужно твое осуждение. Не сейчас.

– Это ненормально.

И она еще смеет говорить, что нормально?

Я фыркаю, ощерившись.

– Жертвовать женщин мстительному богу – тоже. Мы делаем, что должны.

Сестра вздыхает, когда я отворачиваюсь и возвращаю вино в шкафчик. Я не обращаю на нее внимания. Этот разговор всегда неизменен. Элора просит то, чего я не могу ей дать. Требует от меня слишком многого.

В глубине души я знаю, что она права. Я в полном раздрае. Могу охотиться и рубить дрова целый день напролет, но когда приходит время говорить о чувствах, я хватаюсь за бутылку. Так случилось после смерти родителей, и так происходит каждый день с тех пор.

Сунув руку во внутренний нагрудный карман плаща, достаю сложенный отрез шерсти цвета неба.

– По пути встретила торговца. Ты упоминала, что шарф износился.

При виде подарка глаза сестры загораются. Вещей-то у нас негусто.

– Что это?

Она ахает от восторга, разворачивая шарф и обнаруживая замысловатые узоры на обоих его концах. Они напоминают большие волны на огромном море, хотя мы в жизни не видели никаких больших водоемов, кроме Лез, реки, которая отделяет Серость от Мертвых земель и которая вечно скована льдом.

– Он прекрасен! Спасибо! – восклицает Элора, тут же оборачивая шарф вокруг изящной шейки. – Как я выгляжу?

– Прелестно. – Есть ли вообще другое слово, что описало бы мою сестру? Синий подчеркивает цвет ее кожи. – Теплый?

– Очень. – Элора поправляет ткань и вдруг медлит. – А это что?

Она указывает на книжку размером с ладонь, торчащую из переднего кармана моего плаща.

Я замираю, ломая голову в поисках объяснения.

– А, это? Да ерунда.

Элора выдергивает книжку из кармана, изучает тоненький томик. Такой старый, что обложка скреплена с листами жалкими ниточками. Сестра наугад открывает страницу.

– Любовная история? – Элора сверкает улыбкой. – Не знала, что тебе такое нравится.

Мои щеки заливает румянец.

– Вообще-то не нравятся. Но торговец назвал приятную цену.

Объяснение рисует картину и близко не похожую на правду.

– А-а, – отзывается сестра. Мол, тогда понятно.

Пусть верит во что хочет. Я никогда не давала ей повода думать иначе. Большинство книг в доме – мои. Почти все – любовные. Сестра-то читает редко, и потому очень легко прятать написанные на страницах истории под плотными тканевыми обложками. Последнее, что мне нужно, это чтобы Элора открыла для себя «Страсть короля» или что я сейчас читаю.

Рог издает тоскливый стон второй раз, сотрясая стены домика.

Я пристально смотрю на Элору. Она так же глядит в ответ.

– Уже скоро, – хрипло произносит сестра.

Стискиваю кулаки, чтобы унять дрожь. Вспоминаю рассказы. Вспоминаю, что после этого вечера в Эджвуде станет на одну женщину меньше. Король стужи и так отнял у меня столько всего – и смеет угрожать, что отнимет еще кое-что, самое любимое.

– Элора, прошу, – голос срывается. – Ты не обязана.

Я ни перед кем не преклоняю колено, но буду умолять сохранить сестру и ее жизнь. Моя собственная не имеет значения. Я не из тех, кого приносят в жертву королю. Со шрамами я нежеланна.

– Все будет хорошо, – обогнув стол, Элора заключает меня в теплые объятия. Ее волосы благоухают шалфеем, сладким и землистым. – Вот увидишь. Сегодня, когда король уйдет, мы с тобой испечем торт и отпразднуем. Как тебе?

Устремляю на нее прищуренный взгляд.

– А как это мы испечем, если у нас кончилась мука?

И сахар. И, что уж тут, вообще все необходимое. Из снега и камней торт не приготовишь.

Элора лишь загадочно улыбается.

– Есть способы.

Я и правда люблю торты, но обещания недостаточно, чтобы развеять мою тревогу.

– Не нравится мне это, – бормочу я.

Смех Элоры звучит перезвоном колокольчиков.

– Рен, тебе почти все не нравится.

– Неправда, – я тщательно выбираю, к чему проявлять интерес, вот и все.

– Пойдем, – сестра тянет меня к входной двери, снова надевая шапку, и набрасывает мне на голову капюшон. – Мисс Милли, думаю, понадобится помощь с последними приготовлениями. Все должно быть безупречно.

Дабы поприветствовать Северного ветра, горожане устраивают великий пир в его честь. По задумке, застолье должно состоять из многих блюд и быть неприлично роскошным, будто стать той самой, которую унесут в Мертвые земли, – это повод для празднования. Возможно, когда-то так и было. Но реальность такова, что Эджвуд с каждым годом увядает. На промерзшей земле ничего не растет. Хлеб безвкусен. Весь скот, кроме считаных отощавших коз, погиб.

И потому «великий пир» оказывается лишь немногим лучше нищенского. В Эджвуде нет ни огромного бального зала, чтобы принять там короля, ни молочного поросенка, чтобы запечь на вертеле, ни экстравагантных блюд из мяса в глазури или нарезанных кубиками кореньев. Твердые вечнозеленые ягоды избавляют от косточек и перетирают в терпкий, кислый соус цвета крови. Еще подают суп – подсоленную воду, приправленную увядшими травами. А мясо, старая козлятина, – это вообще самое неаппетитное, что я видела в жизни.

Надеюсь, король им подавится.

Угощение, может, ему и не по вкусу, но приходит он сюда не за едой. Семь незамужних женщин в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти, прекрасные и невинные, собираются в ратуше, где накрыт для вечерней трапезы стол, а в каменном очаге горит пламя. Они одеты в лучшие наряды: шерстяные платья, стянутые на талии, длинные теплые чулки, стоптанные парадные туфли. Волосы вымыты, расчесаны, заплетены в косы. Обветренная кожа смазана маслами и цветными кремами, чтобы скрыть изъяны. Криво усмехаюсь. Мой-то так легко не скрыть.

– Как я выгляжу?

Оборачиваюсь на голос Элоры. Ее гибкую фигурку облегает темно-синее платье до колен, которое я сшила несколько лет назад, черные чулки подчеркивают стройные ноги. Она потрясающа. Всегда такой была. Завитая темная бахрома ресниц. Ротик словно бутончик розы.

Несмотря на попытки придать голосу твердость, выходит лишь сиплое:

– Как мама.

Глаза Элоры наполняются слезами. Она кивает, всего раз.

Чем дольше я смотрю на свою милую сестру, тем сильнее у меня сводит все нутро. Он ее заберет. Она слишком прелестна, чтобы ускользнуть от его внимания.

Мисс Милли, женщина средних лет, которая любит сплетничать столь же сильно, как сбегать от мужа, выходит из кухни с парой деревянных кувшинов. Явно плакала – выдают покрасневшие глаза и щеки. Среди семерых ее старшая дочь.

– Бокалы! – рявкает на меня мисс Милли.

Я наполняю бокалы на столе водой. Руки, чтоб их, дрожат. Женщины жмутся в углу, словно стадо ланей на холоде. Они молчат. Что тут скажешь? К концу трапезы одна будет избрана – и больше не вернется.

Младший сын мисс Милли, мальчик двенадцати лет, зажигает последнюю свечу. За закрытыми ставнями, снаружи, на площади, толпятся в ожидании короля горожане. В последний раз он являлся более тридцати лет назад. Он забрал за Темь девушку по имени Лира, рыжеволосую и кроткую. Ей было всего восемнадцать.

Разглаживаю складки на белой скатерти и вдруг слышу – цокот копыт по камню.

Тишина так густа, что можно задохнуться.

Женщины, сбившись еще плотнее, хватают друг друга за руки. Ни одна не издает ни звука. Даже не дышат. Мы с Элорой встречаемся взглядом через весь зал.

Я могла бы. Взять сестру за руку, сбежать через кухонную дверь. Темный бог даже не узнал бы о существовании Элоры.

– По местам, – шипит мисс Милли, жестикулируя, чтобы женщины расселись за столом.

Пространство внезапно заполняется звуками – скрежетом стульев, шелестом ткани и ужасным «цок, цок, цок» все ближе и ближе. Откуда-то доносится едва слышное:

– Пожалуйста…

На полпути к Элоре мисс Милли ловит меня за руку. Ногти больно впиваются в кожу. Не могу высвободиться.

– Отпусти.

Темные глаза Элоры, устремленные на двери, обрамлены белым.

– Поздно, – выдыхает мисс Милли.

Пряди с проседью прилипают к круглому потному лицу. Морщинки у рта становятся глубже.

– Нет. Еще есть время. Одолжи нам лошадь. Я и твою дочь с собой заберу. Вернемся, как только…

Шаги.

Мисс Милли разворачивает меня, пихает в угол, и двери распахиваются. Петли визжат, словно изувеченный зверь. Женщины за столом вздрагивают, вжимаются в стулья, когда в проем врывается ветер, гасит половину ламп и погружает все в почти полную темноту. Замираю у дальней стены, во рту сухо.

В зал входит высоченный мужчина, чернее черного на фоне теней. Один, в плаще и капюшоне.

Чтобы не задеть притолоку, гостю приходится наклониться, ведь у всех построек здесь низкие наклонные потолки для сохранения тепла. Когда он выпрямляется, его макушка задевает балки, под капюшоном клубится тьма. Два крошечных всплеска, отблеск отраженного света в глазах – вот и все, что я вижу. Гость слегка поворачивает голову вправо, мельком оглядывает обстановку.

Мисс Милли, долгих ей лет, шаркает вперед. Лицо ее побелело от ужаса.

– Милорд?

Зияющая чернота устремляется в ее сторону. Кто-то ахает.

Но гость лишь откидывает капюшон рукой в перчатке, открывая лицо столь щемящей красоты, что я не могу на него смотреть и вынуждена отвернуться. Однако утекает всего несколько ударов сердца, и я вновь устремляю на него взгляд, привлеченная некой непонятной тягой изучить его внимательнее.

Лицо будто высечено из алебастра. Слабый свет ламп падает на гладкий лоб, угловатые скулы, прямой нос, острый подбородок. А рот… Ох. Я еще никогда не видела у мужчины столь женственных губ. Угольного цвета волосы, собранные в короткий хвост на затылке, словно поглощают свет. Глаза, морозные, лучисто-голубые, как ледник, светятся пронзительной силой.

Стискиваю зазубренный нож из тех, что сложены на маленьком приставном столике рядом с кувшинами. Не смею даже дышать. И не могу, кажется, учитывая обстоятельства. Зал окутан полной напряжения тишиной.

Король стужи – самое прекрасное, что я видела в жизни, и самое ужасное. Мне было всего пятнадцать, когда мы с Элорой, недавно осиротевшие после смерти родителей от голода, познали истинную тяжесть одиночества, когда впереди, словно бесконечная черная дорога, тянулись полные страха годы. Тогда я взялась за лук. Тогда я принялась уничтожать темняков, чтобы Элора спала с чистой, незапятнанной смертью совестью. Собираю все силы в кулак, чтобы не сорваться, не вонзить нож прямиком королю в сердце. Если оно у него, конечно, есть.

Еще шаг в глубь зала, и женщины поспешно вскакивают на ноги. Король стужи даже не заговорил. Нет нужды. К нему и так приковано все внимание женщин – и мое. Мы к этому готовы.

Судя по тому, как вздернулась в холодном отвращении его верхняя губа, он недоволен отсутствием радушия. Гладкие черные перчатки обтягивают крупные руки второй кожей. С широких плеч свисает тяжелый плащ, который король снимает, обнажая отглаженную тунику цвета грозовой тучи, с серебряными пуговицами, что прочерчивают линию до самого воротника, обнимающего шею, словно удавка. На ногах короля – плотно прилегающие темно-коричневые бриджи и потрепанные сапоги. На поясе висит кинжал.

Взгляд падает на правую руку короля. Она сжимает древко копья с каменным наконечником. Миг назад его не было и в помине, я уверена. Когда мгновением позже оно вновь исчезает, у нескольких женщин вырывается вздох облегчения.

Расслабив пальцы, выпускаю из них нож, чтобы он упал.

Его резкий стук о пол заставляет мисс Милли очнуться, взяться за дело. Она забирает у короля плащ, вешает на крючок рядом с дверью, затем выдвигает стул во главе стола. Ножки скребут по полу, и Король стужи усаживается.

Женщины тоже занимают места.

– Добро пожаловать в Эджвуд, милорд, – робким голоском начинает мисс Милли. Бросает быстрый взгляд на девушку, сидящую первой слева от короля – свою дочь.

Женщины тянули палочки, жребий, какой несчастной выпадет быть к нему ближе. Элора, к счастью, на дальнем конце стола.

– Надеемся, вам придется по вкусу трапеза, которую мы для вас приготовили.

Король равнодушно оглядывает угощение.

– К сожалению, в последние годы урожай скуден.

Ну то есть вообще отсутствует.

– Суп – одно из наших главных блюд…

Король молча поднимает руку, и мисс Милли затихает, сглатывает так, что вздрагивают обвисшие щеки. И этого, решает он, достаточно.

Этот ужин – самый долгий и мучительный на свете. Никто не заговаривает. Женщин я могу понять. Ни одна не желает привлечь внимание короля. Но нашему гостю нет оправдания. Неужели он не видит, что мы отдали ему всю ту малость, что у нас была? И что, ни словечка благодарности?

Вот урод.

Элора едва притрагивается к еде. Склоняется над тарелкой, пытаясь казаться меньше – по моему совету, – однако это не ускользает от Короля стужи. Потому что именно на ней останавливается его взгляд, раз за разом.

Желудок сводит приступами тошноты. Нервы на пределе, вот-вот сдадут. Я ничего не могу сделать, совсем ничего. Когда грудь сдавливает так, что вот-вот лопнут легкие, я удаляюсь на кухню, дрожащими руками выхватываю заткнутую за пояс фляжку, делаю большой глоток. От жжения аж глаза щиплет, но оно будто дарит мне избавление, спасение. Следовало бежать, когда у нас был шанс. Теперь уже поздно.

Трапеза тянется мучительно медленно, я разливаю вино. Женщины жадно его поглощают, бокал за бокалом, на бескровных губах алеют красные капли, щеки заливает румянец. У меня сводит горло от невыносимой жажды. Не прошло и половины ужина, а фляжка уже пуста.

В какой-то момент меня посылают за вином в погреб. Пользуюсь короткой передышкой, чтобы просто… посидеть. Подумать. Я настолько отчаялась, что даже возношу коротенькую молитву. Пыльные бутылки расставлены аккуратными рядами. Как долго они здесь? Столетия? Вино впустую тратят на Короля стужи. А надо бы на празднования, свадьбы, дни рождения. Не на похороны, обставленные как торжество.

– Рен, – наверху лестницы возникают чулки мисс Милли. – Что так долго?

– Иду-иду.

Ее шаги затихают.

Возвращаюсь в зал, снова наполняю бокалы. Король стужи едва ли притрагивается к вину. Да и к лучшему. У меня нет никакого желания прислуживать ему как бы там ни было, кроме как выпроводить его за дверь.

Мисс Милли моих чувств не разделяет.

– Милорд, вино вам не по вкусу?

Тревога в ее голосе вызывает у меня тошноту. Не сомневаюсь, мисс Милли верит, мол, если уважит короля как следует, он выберет не ее дочь, а другую.

Вместо ответа он подносит багряную жидкость ко рту и осушает бокал. Над краем тускло вспыхивают глаза. Как будто в зрачках отражается не сам свет, а лишь его остатки.

И мне ничего не остается, кроме как прислуживать. Подхожу к Королю стужи, лью вино в его бокал. Наши руки случайно сталкиваются, и вино хлещет гостю на колени.

Кровь застывает у меня в жилах.

Взгляд короля медленно переползает от расплывшегося по тунике пятна к кувшину, который я по-прежнему держу в руках, затем останавливается на моем лице. Бледно-голубые глаза источают всепоглощающий, безжизненный холод, что пробирает меня до мурашек даже там, где кожа навеки сморщена. Шрамы утратили чувствительность, но, клянусь, их покалывает так, будто своим вниманием король дотронулся до меня физически.

– Извинись перед королем! – пронзительно взвизгивает мисс Милли.

Что такое капля вина по сравнению с потерей жизни?

Нет, пожалуй, я оставлю извинения при себе. Все равно не представляю, что для него они чего-то стоят.

– Только если он извинится за то, что крадет наших женщин.

Кто-то ахает. Похоже, что Элора. Король изучает меня, словно маленького зверька, но я не добыча.

– Милорд, приношу извинения за ее абсолютно отвратительное поведе…

Он вскидывает длинные пальцы. Мисс Милли тут же осекается, бледная, как рыбье брюхо.

– Как тебя зовут? – тихое.

Титул отражается в голосе. Низкий, глубокий, но в то же время пронизанный пугающим отсутствием чувства.

Когда в ответ я молчу, несколько женщин неловко ерзают. Под порывами зимнего ветра скрипят стены. Несмотря на огонь в очаге, стремительно становится холоднее. Северный ветер, может, и бог, но я не сломаюсь. На худой конец, у меня есть гордость.

– Ясно, – король постукивает пальцем по краю стола.

Женщина по его правую руку вздрагивает.

– Рен, милорд. Ее зовут Рен!

Слова выпалила Элора. Подавшись вперед, сама не своя, она впивается пальцами в подлокотники.

Со стуком стискиваю зубы от досады, нутро сжимается. Этого я и боялась: Элоры и ее мягкого сердца. Не позволь я чувствам затуманить разум, ничего бы не случилось.

– Рен, – произносит король. Я еще никогда не слышала, чтобы слова произносили столь изящно. – Как певчая птичка.

В Серости больше нет певчих птиц. Все они погибли или разлетелись кто куда.

Король еще некоторое время пристально изучает мое лицо – и переводит взгляд на Элору. От того, с каким упоением он ее оглядывает, хочется выцарапать ему глаза.

– У вас похожие черты.

– Да, милорд, – Элора склоняет голову в знак уважения. Шлепнуть бы ее за это. – Мы сестры. Близняшки. Я Элора, а она Рен.

Легкий, своеобразный наклон головы – король нас сравнивает. Уверена, меня он считает негодной, причем далеко не в одном смысле.

– Встань, – требует он.

Элора отодвигает стул, и по залу разносится мой голос:

– Сядь!

Сестра замирает, вцепившись в край стола. Бегает взглядом от меня к Королю стужи и обратно. Мисс Милли тем временем вот-вот потеряет сознание.

В узких зрачках короля вспыхивает неверный свет, словно мерцает, колеблется в темноте свеча. Он выпрямляется плавным движением, заставляя меня вздрогнуть. Полагаю, никто раньше не оспаривал его слово. Не находилось такого дурака, чтоб даже попытаться.

– Подойди, – грохочет король, будто раскат грома, и Элора робко приближается, кроткая и бесхребетная.

Вид ее, сокрушенной, ранит до глубины души… да как этот король смеет?! Мы не вещи. Мы – люди, с сердцами, что бьются в груди, с дыханием в легких, с жизнями, которые нам удалось вырвать из когтей мороза, который он наложил на нас, будто проклятие.

Когда Элора встает перед королем, он приподнимает ее подбородок пальцем и произносит:

– Ты, Элора из Эджвуда, избрана, и ты будешь служить мне до конца своих дней.

Глава 3

Тут же бросаюсь вперед, толкаю Элору себе за спину.

– Ты ее не получишь.

Я падаю, стремительно несусь вниз с пугающей скоростью, и дна нет, и я все равно падаю.

Отчасти я знала, что так все и случится. Моя сестра – воплощение жизни, которой так мало у Короля стужи на его земле. Я умудрилась убедить себя, что есть более подходящая девушка. Может, Паломина с большими наивными глазами и щербатой улыбкой, мастерица в шитье. Или Брин, тихая и застенчивая, чей смех способен озарить самую суровую обстановку. Но нет. Король не мог не выбрать Элору, прекраснейшую из всех.

Он рассматривает меня, будто муху, которую нужно прихлопнуть.

– Ты не выбираешь. Она – моя добыча. Она отправится со мной.

– Никуда она не пойдет.

Остальные женщины, хоть и явно испытывающие облегчение, что выбрали не их, вжимаются в стулья, поскольку противостояние обостряется до предела. Воздух потрескивает, и на мгновение, клянусь, в глазах короля расползается что-то черное, заслоняя тонкую голубую радужку.

– Рен, – Элора касается моей поясницы. – Все в порядке.

– Нет, – голос срывается. – Выбирай другую.

Лицо Короля стужи мрачнеет. Он будто бы становится выше, хотя не сдвинулся с места. Чутье буквально вопит, требуя съежиться, сделаться меньше, показать, что я не такая уж угроза. Резкий порыв ветра распахивает оконные ставни, зал окутывает запахом кипариса, вытесняя тепло. Я глупо моргаю. В руке короля вновь возникает копье. Каменный наконечник устремлен вверх, пятка древка упирается в прогнувшиеся доски пола.

– Будь осторожна, смертная, – мягко предостерегает король, – или твоя дерзость принесет городу несчастье. Я сделал выбор. И он неизменен. А теперь отойди.

Отказ пытается забиться поглубже в глотку. С усилием выталкиваю его наружу.

– Нет.

Лицо короля по-прежнему ничего не отражает. Копье, однако, начинает гудеть, острие озаряется жутковатым сиянием. Элора позади меня отступает на несколько шагов. Какая сила заключена в этом оружии? Какие разрушения король учинит, если я продолжу ему перечить?

– За каждую минуту, что ты задерживаешь меня здесь, – произносит он, – будет умирать по женщине.

Он тянется к дочери мисс Милли, и та кричит, пытаясь перебраться через стул, но король впивается пальцами в ворот ее платья, тащит спиной вперед по столу. Еда и вино пачкают ткань. Стул с грохотом опрокидывается. Посуда летит на пол и разбивается вдребезги.

– Прошу! – взвизгивает мисс Милли, и глаза ее закатываются от ужаса затравленной жертвы. – Пожалуйста, только не ее! Пожалуйста!

Мольба теряется в нарастающих криках. За распахнувшимися окнами замечаю горожан, бледные, призрачные лица, что наблюдают, как девушка отчаянно пытается высвободиться из хватки короля. Извивается так, что это ей даже удается, но мгновение спустя он ловит ее за руку.

Разворачивает девушку лицом к себе, используя ее же движение, поднимает копье. Острие вспыхивает жемчужным светом.

– Стойте! – звенит голос Элоры, она задыхается от ужаса, но прорывается вперед меня. – Не трогайте ее. Я пойду с вами.

Взгляд широко распахнутых темных глаз встречается с моим. Сестра приняла решение и безмолвно умоляет, чтобы я не мешала. У меня обрывается сердце.

Король стужи смотрит на мою сестру, потом на меня.

– Ты отправишься по-хорошему? – Вопрос предназначен Элоре, но король не отрывается от моего лица.

– Да. Только не причиняйте никому вреда. – К чести сестры, ей удается все выговорить, не запнувшись.

– Ну пусть.

Король отпускает пойманную девушку, та сразу же валится на пол. Мисс Милли бросается вперед, хватает дочь в объятия, истерически рыдая.

Король стужи протягивает руку ладонью вверх:

– Пойдем.

Дрожа, Элора вкладывает свою ладонь в его. Он тянет ее к двери.

В одно мгновение я спокойна. В следующее меня охватывает такая всепоглощающая ненависть, что она разрушает остатки самообладания. Подрываюсь, прежде чем осознаю, хватаю с пола нож, и мое отвращение к этому существу выплескивается единственным взмахом, направленным в незащищенный бок. Лезвие вонзается в низ живота.

Все ахают.

Мне в руку льется теплое. Жидкость отливает черным, стекает на пол густыми каплями, что расползаются по трещинам.

Что я натворила?

Все меркнет, кроме Короля стужи. Черты его лица становятся еще острее. Он смотрит на меня, будто… кхм. Будто он никогда еще не испытывал ничего подобного. Он явился сюда, якобы чтоб его накормили да обслужили и уйти с добычей, а вместо этого кто-то пырнул его, подумать только, столовым ножиком.

Пальцы судорожно стискивают деревянную рукоятку. Он – Король стужи, Северный ветер, чья сила приносит зиму, но я удивлена жаром, что исходит от него волнами острой, незамутненной ярости.

Его пальцы обвивают мои, прерывая мысли. Прохладная черная кожа перчаток прижимается к моей, разгоряченной, он отводит нож от своего тела. Безмолвный взгляд непреклонен. Король разжимает мою хватку, оружие со звоном падает на пол. В считаные мгновения кровь сворачивается. Срастаются края раны. Она полностью заживает.

Король не вздрогнул, когда нож вошел в его тело. Вообще никак не проявил себя. Ожидал возмездия? Или же не чувствует боли?

Тишину раскалывает беспощадный порыв ветра, оглушительный раскат грома, и в стенах зала вдруг разражается снежная буря. Звук причиняет такие мучения, что я закрываю уши руками и кричу. Когда король заговаривает вновь, его голос наполняет мой разум неукротимым присутствием:

– Позволь напомнить, смертная. Я – бог. Я не могу умереть. – Он делает паузу, чтобы я усвоила услышанное. – А вот твоя сестра – всегда пожалуйста.

Вскинув копье, король дергает Элору за косу назад, обнажает изгиб ее шеи, бледную, не испорченную шрамами кожу, такую тонкую, что просвечиваются голубые вены.

– Стой!

Элора дрожит. Сжимаю ноги вместе, ветер стихает. Одна из женщин упала в обморок. Способность говорить четко, не задыхаясь, мне больше не подвластна.

– Пожалуйста, – слово застревает в горле комом. – Пожалуйста, не причиняй ей вреда. Возьми лучше меня.

Уголки рта короля слегка изгибаются, и я вздрагиваю от скрытой в них жестокости.

– Ты, верно, последняя, кого бы я взял, ведь ты лишена и красоты, и послушания.

Не новость, слышала много раз, потому ковыляю вперед на свинцовых ногах.

– Скажи, что сделать. Скажи, как загладить вину.

Король стужи рассматривает меня, невозмутимый и непоколебимый. Я испортила этот вечер, но если есть шанс все исправить…

– На колени.

Поджимаю губы.

– Что?

– Ты просишь у меня прощения? На колени. Покажи раскаяние.

Смотрю на сестру. От того, как сильно я втягиваю воздух, горит горло. Спутавшиеся пряди волос Элоры свисают из затянутой в перчатку руки короля, словно обрывки паутины.

– Рен, – шепчет Элора, и по ее щекам текут слезы.

Мольба сестры вызывает во мне мгновенную, почти жестокую реакцию. Король стужи приказывает мне встать на колени – ну пусть. Колени ударяются об пол. Голова повисает. Непреодолимая ярость окрашивает кожу тусклым, растекающимся румянцем, что согревает меня от живота до лица. Ради Элоры. Больше ни для кого.

Какое-то время все тихо. Кто-то шмыгает носом, пытается заглушить рыдания.

– Ступай, – шипит король, толкая Элору к двери, – пока я не передумал. Через час я уеду. К тому времени она должна вернуться.

Мы бежим так, будто сами боги опаляют нам пятки огнем. Ветер хлещет голую кожу, а я все тащу Элору к нашему одинокому домику. Несколько часов назад небо было ясным, но теперь налетела буря, зависла над Эджвудом, словно в наказание.

Оказавшись внутри, волоку сестру к очагу, впиваюсь в ее замерзшую плоть пальцами так сильно, что останутся синяки. Быстро хватаю несколько поленьев из оскудевшего запаса снаружи, бросаю их на тлеющие угли, тычу в них, пока не занимаются, пока не вспыхивает с ревом пламя.

– Элора, – встряхиваю ее. От шока у нее побелели губы. – Посмотри на меня.

Выражение лица сестры не меняется, и я отвешиваю ей пощечину.

Вывожу ее из ступора.

– Рен!

Шок сменяется замешательством и, наконец, ужасом. На это страшно смотреть.

Глубоко в душе я знала, что все так и будет. Элора не загадывала дальше этой ночи, никогда не предполагала худший исход, но я – да. Я спрашивала себя, если Король стужи явится и выберет мою сестру своей пленницей, что бы я сделала?

Что угодно. Я бы сделала что угодно.

Схватив Элору за руку, веду ее на кухню. Сестра двигается как деревянная. Как будто часть ее уже исчезла за Темью.

Мягко опускаю ее на стул, хватаю запасной плащ и набрасываю ей на плечи. Мы сбежали так быстро, что даже не потрудились забрать верхнюю одежду. Темные глаза сестры смотрят сквозь меня. Они как закрытые ставнями окна, в которых нет огня, света.

Пока Элора сидит, я ставлю воду кипятиться и достаю из кладовой сушеную лаванду с мелким порошком под названием маниворт. Как только вода начинает бурлить, я забрасываю в нее траву и открываю банку с порошком. Маленькая доза уложит спать на час, большая – на полдня.

Значит, ложку с горкой.

Какие бы ужасы ни поджидали в Мертвых землях, Элора их не увидит. Слишком уж она нежна. Наш дом, горожане, они для нее все. Элора мечтает выйти за любимого мужчину, хлопотать по хозяйству, растить детей. Лишить ее такой возможности – все равно что убить.

Но я?.. Если я пропаду, никому не будет дела. Может, так даже лучше. Элора освободится от сестры, слишком слабой, чтобы преодолеть нездоровую зависимость. От сестры, что частенько блюет прямо на пол, заставляя в который раз убирать последствия ночного неуемного пьянства. От сестры, чьи дни окутаны этим сладким туманом, чье дыхание всегда отдает спиртом и чья полезность с годами, кажется, убывает. Я вижу на лице Элоры стыд, обиду, отвращение. Мой выбор к лучшему.

– Пей, – вкладываю в ее дрожащие руки кружку.

Элора делает глоток, морщит нос, затем допивает остальное. За стенами домика стонет ветер, глухо бьется о крышу. У меня не так много времени, чтобы все исправить, но мне хватит.

В конце концов ко взгляду Элоры возвращается ясность.

– Рен, я не знаю, что делать. Он… я не хочу уходить, – сестра трясется так сильно, что кружка выскальзывает и разбивается у ее ног. – Я должна была тебя послушаться. Мне так жаль.

Ее лицо искажается, из горла рвется всхлип.

– А теперь уже поздно. Слишком поздно.

Мои собственные глаза наполняются горячим, жгучим. С тех пор, как я в последний раз плакала, утекли годы. Со смерти родителей – ни слезинки. Крепко сжимаю руку сестры. Ее кожа как лед.

Элора со свистом выдыхает. Смотрит прямо перед собой, на ресницах повисли несколько капелек.

– Ты его видела? За ужином он был такой черствый. А глаза у него как… ямы.

Да, так и есть. В них ничего, кроме холодной темной вечности. Все живет и все умирает, но не бог.

Еще всхлип.

– Он даже не поблагодарил мисс Милли за еду, – кажется, сестричка этим поражена.

– Отвратительный гость, – соглашаюсь я.

– Поверить не могу, что ты его пырнула.

– Да он полный козел. Заслужил.

Элора фыркает, ее веки начинают смыкаться.

– Ты всегда была более безрассудной, чем я.

Слова ранят. Может, я и действовала безрассудно, но только ради ее защиты.

Из ее носа начинает течь. Опустившись на колени, вытираю ей лицо старой тряпицей, как делала, когда мы были детьми.

– Что со мной будет? – охрипшим голосом спрашивает Элора.

Не хочу ей лгать, но не могу раскрыть свои намерения. Элора должна жить – и жить свободно.

– Ничего с тобой не случится, – успокаиваю я сестру, и ее голова постепенно клонится к груди. – Клянусь.

– Не оставляй меня одну. Побудь со мной… пока не придет время.

– Ты не одна, Элора.

Пусть меня и не будет, но о ней позаботятся наши люди.

– Обещай, – шепчет она.

– Обещаю, – каким-то образом удается выдавить мне.

В считаные мгновения она засыпает.

Подхватываю сестру, когда она заваливается вперед, прижимаю к себе. Отсюда рукой подать до кровати, которую мы делили всю жизнь. Обмякшая фигурка Элоры выделяется на фоне полумрака темной тенью. Она жива. Она в безопасности. Когда она проснется, меня уже и след простынет. Сожалею лишь о том, что не смогу должным образом попрощаться.

– Я тебя люблю, – шепчу в полутьму, касаясь щеки сестры легким поцелуем. – И мне жаль…

Действуя быстро, снимаю плащ с ее плеч, затем стягиваю платье. Накрываю Элору одеялами, подбрасываю дрова в очаг, пока огонь не разгоняет весь холод. Затем раздеваюсь сама, облачаюсь в платье Элоры и наматываю шарф на нижнюю половину лица, скрывая все, включая шрам, до самых глаз. Король стужи никогда не заметит разницы, пока я в состоянии держать норов в узде и рот на замке.

В нашем комоде четыре ящика – верхние два занимает Элора, нижние два мои. В одном моя одежда, в другом остальные пожитки. У меня есть два кинжала, один вкладываю в ножны на руке, второй затыкаю за спину. Повязываю на пояс мешочек с солью. Фляжка идет в карман плаща. Лук я оставлю. Слишком громоздкий, да и Элоре пригодится больше, чем мне, пусть обращаться с ним она не умеет. Может, найдет ему какое другое применение. Как растопку, например. Я же так и не починила сломанный топор.

Поднявшись с корточек, направляюсь к двери. Бросаю последний взгляд на сестру и выхожу на холод.

Плотнее закутавшись в плащ, возвращаюсь к ратуше, где ждут король и его конь. Под сапогами хрустит свежий снег, принесенный ветром, за мех вокруг моих икр цепляется иней. Король стужи стоит рядом со скакуном, который при приближении оказывается вовсе не конем. Я застываю на месте.

У зверя нет ни шкуры, ни меха. Он – полупрозрачная тень в виде лошади с внутренностями, похожими на клубящиеся черные облака, с заостренной мордой, изогнутой шеей, провалами глазниц, что вспыхивают тлеющим светом.

– Темняк, – шепчу я, и звук проносится по толпе, словно лесной пожар. Тварь вскидывает голову, пригвождает к месту взглядом пустой глазницы. Бьет передней ногой, и, несмотря на прозрачность тела, копыто отчетливо высекает из камня стук. Неосознанно тянусь к мешочку на поясе.

– Пустая трата соли, – сообщает король, сжимая поводья в руке. И уточняет, пусть я ничего не спрашиваю вслух: – Фаэтон под моей защитой, ему нельзя навредить.

Значит, вот как тварь проникла внутрь соляного кольца, окружающего городок. Странно, что темняк не выглядит, как обычно, гротескно, бесформенно, а принимает облик лошади.

Его ноздри раздуваются. Твари так легко чуют страх. Массивный зверь смещается вправо, заставляя всех неподалеку отпрянуть.

Король стужи окидывает меня, сгорбленную, взглядом с эмоциональным диапазоном шпильки. Здесь, среди мороза и темноты, он полностью в своей стихии.

– Я хотела бы попрощаться, – произношу я смиренно, и он кивает.

Подхожу к мисс Милли, заключаю ее в объятия.

– Прости, – шепчу ей на ухо, и она застывает, поняв, что я не Элора. – Надеюсь, с дочкой все хорошо. Берегите себя. Позаботьтесь о моей сестре за меня.

Женщина кивает, и я отстраняюсь.

Больше не с кем прощаться. У меня нет друзей, только знакомцы. У Элоры друзья имеются, но сейчас их тут почти нет. Не то чтобы я их виню, просто получаю напоминание, почему держусь особняком. И все же я буду скучать по городку. От нахлынувшей боли, от того, что я покидаю место, где прожила двадцать три года, горло сводит спазмом. Внутри крошащейся стены и прилегающих земель вся моя жизнь. Эджвуд полон тяжелых воспоминаний, но они мои.

Король забрасывает меня в седло так, будто я вообще ничего не вешу. Когда он садится позади, моя спина утыкается в его грудь, а задница оказывается между его бедер. Напрягаюсь, подаюсь вперед, чтобы отодвинуться.

Он посылает зверя шагом. Горожане молча наблюдают за нашим отъездом. Мы минуем стену, Эджвуд и его соломенные крыши исчезают из виду. И я больше никогда не увижу свой дом. Вот и все.

Мы движемся на север. Километр за километром, покачиваясь в седле, мы рассекаем погруженную в безмолвие землю. Я не произношу ни слова. Мой похититель тоже. Боюсь, если открою рот, меня тут же вывернет прямо на колени. Если уж мне суждено умереть, я хотела бы это сделать с достоинством.

Перейдя очередной замерзший ручей, Король стужи натягивает поводья, его зверь замедляет ход, и мы вырываемся из леса.

Темь.

Впереди изгибается сверкающее полотно Лез – граница Мертвых земель. Над замерзшей рекой висит мутная завеса, высоченная, больше тридцати метров, скрывая все, что находится на той стороне.

Завеса подергивается рябью, будто внутри бьется сердце. Я бываю храбра, но всему есть предел. В последний раз я видела Темь двенадцатилетней девчонкой, глупой и гордой, не желавшей отступать от вызова, который мне бросил мальчишка. Я сумела приблизиться лишь примерно на такое же расстояние, а потом в ужасе сбежала обратно в город. Густота колышется, словно влажная ткань на ветру. Зрелище столь жуткое, что по коже пробегают мурашки.

– Как все случится? – спрашиваю я мягким, надеюсь, как у сестры, тоном. Но сами слова перекатываются на языке острой каменной крошкой. – Если тебе нужна жертва, то сделай все быстро. Хотелось бы думать, что ты человек милосердный.

– Я не человек. – Несколько мгновений он молчит, и мой пульс ускоряется. – Жертва?

Как будто он не знает.

– Что это будет? Прострелишь мне глаз? Напоишь ядом?

Прерывисто выдыхаю. Какую бы боль мне ни пришлось вынести, вряд ли она продлится долго.

И снова молчание, но я спиной чувствую растущее замешательство короля.

– Твои слова мне непонятны.

Развернувшись в седле, я частично вижу скрытое в тени капюшона лицо. Зверь нетерпеливо бьет копытом по снегу.

– Все в Серости знают, что ты приносишь наших женщин в жертву. Только не знаем как. И почему.

На меня холодно взирают пустые глаза.

– Неужели ты думаешь, что я проделываю весь этот путь, дабы убить никчемную смертную, чья жизнь и так скорее рано, чем поздно оборвется?

Ох, как Король стужи обожает сыпать оскорблениями. К сожалению, я выдаю себя за Элору, а Элора не стала бы прописывать королю в зубы.

– Если я не жертва, тогда зачем я здесь?

Не ждет ли меня в Мертвых землях что-то похуже?

– Мне нужна твоя кровь, не смерть. Твоя клятва, не ложь. Через день мы поженимся.

Глава 4

Поженимся?!

Наверняка я ослышалась.

Нет, я точно уверена, что ослышалась. В историях говорится вовсе не это. Северный ветер уносит пленную женщину за Темь. Забирает сердце, печень, кости. Причиняет несчастной ужасную, неописуемую боль. А о женитьбе нигде ни слова.

Меня охватывает ужас.

– Ты шутишь.

Король высылает скакуна вперед. Тварь фыркает, дыхание клубится на холоде паром. Несмотря на призрачность темняка, он почему-то немало весит и оставляет следы копыт, что тянутся обратно к опушке леса.

– Вовсе нет.

– То есть ты хочешь сказать, что каждая пленница становилась твоей женой?

– Нет.

– Значит, ты таки забираешь наших женщин в жертву!

– Когда-то приносил, но не теперь.

Он говорит натянуто, будто ему больно произносить зараз столько слов.

В Эджвуде супружество сопряжено с определенными ожиданиями. Женщина прежде всего должна быть послушной. Женщина должна ставить благополучие мужа выше собственного. Женщина должна смиренно принять любое наказание. Если уж выбирать, стать мне женой Короля стужи или его жертвой… думаю, я выберу второе.

– Я за тебя не выйду!

Маска спадает. Я должна быть Элорой. Кроткой, скромной, покорной Элорой, но тогда я верила, что отправляюсь навстречу смерти, а не жизни в клетке.

Король натягивает поводья, направляя зверя к излучине реки.

– У тебя нет выбора.

Выбор.

Выйти замуж… или быть принесенной в жертву?

С каждым шагом свобода ускользает сквозь пальцы. Приближается Темь, полоса тьмы, источающая такую мощь, что я уверена, будто это она и породила весь мир. Она сворачивается, словно кровь, на краю зрения, и внутри вздымается ужас, впиваясь когтями в мягкое нутро. Ветер доносит крики.

Локоть резко бьет Королю стужи в живот, и раздается тихое «уф» – мой неожиданный удар выводит его из равновесия, позволяя мне соскользнуть с седла. Едва ноги касаются мерзлой земли, я бросаюсь бежать.

В такой близи от Теми деревья искорежены, выкручены гротескными силуэтами, к веткам упрямо цепляются почерневшие листья. Воздух пропитан гнилью и разложением, и у меня сводит желудок, когда я проношусь мимо того, что кажется мне грудой костей. Я никогда не сумею обогнать скакуна, но могу попытаться его задержать. Влетаю в заросли мертвых, изломанных кустов, слишком густых, чтобы он там прошел. Ему придется искать другой путь.

Кожу стягивает, ноги надрываются, сердце вот-вот выскочит из груди, а ботинки все стучат по земле. Без боя не сдамся. Вообще никак не сдамся. Если оторвусь от короля и найду убежище, может, пещеру или заброшенную берлогу…

Земля резко уходит под уклон. Поскальзываюсь, несусь вниз по обледенелой земле, в долину, куда с оползнем когда-то скатились валуны. Прыгаю с камня на камень, пытаясь забраться обратно.

Жуткую тишину леса сотрясает могучий рев.

Перескакиваю через торчащие корни, карабкаюсь через поваленные стволы – все дальше, и дальше, и дальше. Уверена, что оторвалась, как справа вдруг раздается стук копыт. Резко оборачиваюсь. Король вырывается из-за деревьев, стремительно приближаясь, и я никогда прежде не видела более ужасающего зрелища, чем сейчас, глядя на это бледное лицо, застывшее ледяной маской нечеловеческой пустоты.

Едва король пытается схватить меня за капюшон, я быстро приседаю, обхватываю руками колени. Его пальцы задевают мою макушку. Он слишком высоко, из седла до меня не дотянуться. Крошечное чудо.

Король стужи выплевывает ругательство, но сила движения слишком велика и не дает остановиться. Он пролетает мимо, я вскакиваю на ноги, бросаюсь в другую сторону, пока он пытается круто развернуть темняка в густых зарослях.

Для скакуна неровная земля опасна, потому я держусь склонов и утесов, карабкаюсь то вверх, то вниз, на цыпочках крадусь над губительными обрывами, чтобы оторваться. Добравшись до следующей долины, иду по ней на юг, стараясь наступать на валуны, насколько возможно, чтобы не оставлять следов. Ночь коварна, но я готова рискнуть растяжением лодыжки, лишь бы король меня не достал. Постоянно вглядываюсь в окрестности в рассеянном свете луны.

Краем глаза замечаю впадину у поваленного дерева. В самый раз. Быстро заползаю на четвереньках в тесное, темное отверстие. Там я сворачиваюсь в клубок и жду.

По замерзшей земле грохочут копыта. Прямо над моей головой гулко переступает темняк, затем замирает. Король остановил скакуна.

Прикрываю рот, чтобы заглушить хриплое дыхание. Дрожу так сильно, что кости вот-вот вытряхнутся наружу. Пока я веду себя тихо, я в безопасности. Я забилась достаточно глубоко. Король меня не увидит, пока не заползет в берлогу сам.

Он спешивается. Под сапогами хрустит снег.

Моих следов нигде нет. Об этом я позаботилась. Не уверена, насколько он искусный следопыт, но предположу, что не очень. Но, конечно, я ничего о короле не знаю. Способны ли его силы как-то выкурить меня из укрытия?

Тишина все звенит – а потом он уходит, пробормотав:

– Проклятье.

Как только стук копыт стихает, я вжимаюсь спиной в стену, стуча зубами. Чутье подсказывает бежать, но я заставляю себя оставаться на месте, пока не удостоверюсь, что король не вернется.

Становится холодно, меня пробирает озноб. Признаюсь, план я не продумала. Ко мне взывает Эджвуд. Ко мне взывает Элора. Но я не могу возвратиться. Если я удеру, Король стужи может отправиться в Эджвуд за другой женщиной – и выбрать Элору, теперь настоящую. Мгновенная вспышка страха могла все испортить. Так что же мне остается?

«Мне нужна твоя кровь, не смерть».

Вот и вся подсказка о том, что меня ждет. Сегодня я не умру. Вместо этого я стану пленницей Северного ветра, узницей Мертвых земель, пока не… что? Пока не скончаюсь по естественным причинам? Зачем ему кровь? И сколько? И как вообще будет проходить мое заточение? Прежде чем сделать следующий шаг, нужно все это обдумать. У меня есть время. Я найду способ изменить свою участь. А до тех пор, если такова моя судьба, то пусть. Мне нужно вернуться к реке.

Затекшие мышцы пульсируют болью, я выползаю из берлоги, пробираюсь по плотным сугробам. Временами замираю, чтобы прислушаться. Ни звука, только ветер.

Едва преодолев километр, замечаю среди деревьев темняка и его всадника. И с каждым их стремительным шагом расстояние между нами сокращается. Мои ноги дрожат от усталости. Я исчерпала те крохи сил, которые у меня оставались. Но я решила не бежать.

Опускаюсь на колени. Склоняю голову. Король останавливает скакуна в нескольких шагах.

Голос, что доносится из-под шарфа, скрывающего мое лицо, принадлежит Элоре, не мне.

– Прошу прощения, милорд. Я испугалась. Покидать семью – это тяжело. – Вздохнув, поднимаю взгляд. – Но теперь я готова. Я могу быть храброй.

Король с прищуром оглядывает мою сгорбленную фигуру. Тут же устремляю взгляд в землю. Именно так сделала бы Элора. И она бы смиренно ждала, потому жду и я. Удивляюсь, когда король не пыряет меня в спину, а протягивает руку, помогает сесть в седло и увозит нас в противоположном направлении. Вскоре мы выбираемся из леса – туда, где нависает Темь.

Мне снова открывается Лез, широкая и замерзшая посреди равнины, а позади нее выступает вверх земля. Когда человек умирает, тело исторгает его душу. И она проходит через Лез, сквозь Темь, дабы дождаться Великого суда. Но я очень даже жива. Так что же это значит для меня?

Желудок скручивает от ужаса, когда король направляет свою тварь к реке. На изогнутые, пологие берега наползает лед, сверкающий и белый, поверхность воды блестит в лунном свете как стекло. Едва спешившись, король снимает с седла и меня.

– Здесь и утопишь? – все еще не совсем уверена, что слова о женитьбе были искренними.

Он бросает на меня безмолвный взгляд, будто неспособен заставить себя ответить на столь нелепый вопрос.

Опустившись на одно колено, король касается льда кончиками пальцев, и я с изумлением вижу, как тот с шипением, с брызгами тает и устремляется водой прочь.

Из-за барьера выплывает маленькая лодка с округлым, загнутым корпусом. Хмурюсь, когда течение подносит покачивающееся суденышко прямиком к нам.

– А я думала, мы поедем на… коне?

Если принявшего лошадиный облик темняка можно вообще таковым считать.

– Всякий дух попадает в Мертвые земли через Лез. Это касается и тебя. Фаэтон пройдет без нас.

– Но я не дух.

– А ты хочешь им стать?

Ох, ох, ох. Как быстро иссякает его терпение.

– Это угроза?

Король не отвечает – ну и прекрасно, иного я все равно не ожидала.

Вода плещется о деревянный корпус. Он крошечный, едва вмещает двоих и раскачивается из стороны в сторону.

– Я не умею плавать.

– Можешь не беспокоиться, если не собираешься прыгать в воду.

Так-то я подумывала. Вдруг все-таки лучше умереть.

Прошмыгнув мимо короля, забираюсь в лодку и впиваюсь пальцами в ее борта, король ступает следом, и суденышко резко кренится вправо. Ахаю, вцепившись в другой край, но лодка выравнивается. И все же сердце бешено колотится.

Король стужи так огромен, и если я не хочу весь путь к нему прижиматься, мне остается лишь клочок местечка у узкого носа. Колени упираются в дерево, и на ум приходит кое-что, когда-то прочитанное в книге.

– Разве здесь где-то не должен сидеть огромный трехголовый пес?

Король окидывает меня таким взглядом, будто я совершенно точно сошла с ума. Может, так оно и есть.

– Не стоит верить всему, что слышишь, – произносит он, сбрасывая капюшон. – Подобного существа нет. – Краткая пауза. – Когда мы пройдем сквозь Темь, ты наверняка испытаешь множество ощущений, таких как голод, страх, горе. Не верь тому, что почувствуешь. Это лишь последняя возможность для душ, покидающих царство живых, запомнить, каково быть человеком.

Он даже не представляет, насколько ошибается. Я и так голодна. Я и так горюю. Но киваю, ведь что мне еще остается? Попросить у него утешения?

Король стужи вновь касается воды, и течение чудесным образом меняет направление, увлекая нас вверх по реке.

Мы все ближе, и завеса пульсирует, словно бьющееся сердце, алчущая и зловещая. Я храбрая. Я храбрая, гром меня разрази!

Темнота. Пустота. Вечный, бесформенный саван. Темь жива, и я чувствую, как тону. Меня обволакивает чем-то прохладным. Оно подергивается, вгрызается, жалит, обжигает…

Распахиваю рот в крике, но с губ не срывается ни звука.

Зубы, язык, горло – все покрыто маслянистой густой чернотой, что просачивается сквозь все тело. Руки, основание шеи, поясница вспыхивают мучительной болью. А потом она проходит. Меня захлестывают чувства в самом жестоком их проявлении. Тоска, скорбь, страх и голод, беспощадный голод. Желудок, пустой, словно выскобленная тыквина, сводит такими спазмами, что я сворачиваюсь на дне лодки калачиком и жду, когда это прекратится.

Облегчение не наступает. От меня словно остается одна кожа. Я расщепляюсь. В душе я плачу навзрыд, пытаясь перевести дыхание, не понимая, почему моя печаль так глубока. Наливаюсь тяжестью. Исполняюсь обиды. В груди становится тесно. Позвоночник, словно кнутом, вытягивает болью, и я вздрагиваю, испускаю крик, что все не умолкает.

Сквозь лодку чувствую плеск воды. Невольно задаюсь вопросом, что же будет, если хлипкое дерево вдруг треснет. Звук уже стоит в ушах. Лодка содрогается, и я протягиваю руку. Доски. Ткань, натянутая на теплую кожу. Пальцы стискивают материал – теперь он мой якорь.

– Что со мной происходит? – шепчу я.

Глаза открыты, но я вижу лишь черноту, черноту, черноту.

Надо мной плывет голос, низкий, равнодушный, далекий.

– Все не взаправду.

Что не взаправду? Лодка? Река?

Подо мной поет вода.

Если я сосредотачиваюсь на звенящей трели, пустота вокруг начинает отступать. Рядом, мерцая, возникает Король стужи. Вдруг осознаю, что хватаюсь за его бриджи, и поспешно их отпускаю. За бортом лодки отливает потрясающей бирюзой река, течение извивается вдали темно-синими полосами.

«Приди, – шепчет оно. – Позволь уберечь тебя от тьмы».

Вокруг запястья смыкаются сильные пальцы.

– Не тронь воду! – рявкает король.

Бросаю на него взгляд через плечо, склонившись над бортом и тяжело дыша. Лицо короля то расплывается, то становится четче, но блеск его глаз странно приковывает. Такое чувство, будто мой разум тянут в пять сторон одновременно.

– Почему? Ты же трогал.

– Коснись ты Лез, она бы ничего тебе не сделала, но сейчас мы плывем по Мнемосу – реке забвения. Если на кожу попадет хоть капля, ты утратишь себя полностью.

Слова доходят не сразу. Ко мне все еще прикован этот непреклонный взгляд.

– И я не вспомню, кто я?

– Да.

Крепче стискиваю борт лодки левой рукой. Вода снова меняет оттенки, такая яркая, что режет глаза. Такая чистая, что можно искупаться. Такая чистая, что можно испить.

– Оттащи меня, – прошу, когда манящий напев становится громче. – Скорее!

Жесткий рывок опрокидывает меня на задницу, спиной вдруг ощущаю неожиданное тепло Короля стужи. Дрожу так сильно, что стучат зубы. Утратить свое «я» – что может быть хуже? Река наверняка знает, что я не мертва. Пока.

Темнота рассеивается. Наконец Темь остается позади, и я обретаю зрение. Край, высеченный из камня и льда, залитый водянистым лунным светом. Справа над рекой изгибается одинокий вяз, скрытый чем-то вроде тумана. Единственное живое здесь. Какими бы оттенками ни было наполнено однажды это место, они вымылись. Остальное – лишь серая, изголодавшаяся земля.

Из нее, словно разбросанные тут и там обломки зубов, торчат куски деревьев. Наверное, когда-то они были настоящими деревьями. Вдалеке тянется долина, ведущая к огромной цитадели, что высечена в гранитной скале за плотной стеной голых, похожих на часовых деревьев. Башенки, крепостные стены, балконы и многоярусные залы из черного камня пронзают небеса грязной прорехой на гладком полуночном полотне. Над головой не мерцает ни звездочки. Нет и облачка. Просто чистый холст.

Лодка утыкается в берег. Едва мы ее покидаем, река замерзает обратно и вновь появляется тварь, которую король именует Фаэтоном. Остаток дороги мы проводим в седле. Когда мы минуем стену деревьев-часовых, собственные пальцы в перчатках кажутся мне ледышками.

Я еще никогда не чувствовала себя такой маленькой, как сейчас, утопая в тени стены, что вздымается ввысь, и громадных железных ворот, что преграждают нам путь, с похожим на клыки частоколом. Ворота открываются с резким скрежетом, мы рысцой проезжаем, и снег сменяется широченным двором из серого камня. Справа расположены конюшни, и они раз в десять больше моего домика. В крепости такой величины я ожидала бы больше жизни, но нигде не вижу ни души.

Король направляет тварь вверх по ступеням к двойным дубовым дверям. На них тускло блестят ручки из замысловато изогнутого металла. Король спешивается, я тоже.

– Идем, – звучит так, будто я собака, которую он подозвал к ноге.

Стискиваю зубы до скрежета, настолько тяжело удержаться и не совершить какую-нибудь глупость, например, пырнуть короля снова. Скрывающий мое лицо шарф – вот все, что стоит между королем и моей тайной.

Ручки поворачиваются сами собой. Сила Северного ветра, похоже, подчиняет воздух его воле, и этой способностью он распахивает двери. Передо мной будто раскрывает зев темная пасть и простирается нутро крепости, а затем я шагаю в глотку чудовища, и его челюсти щелкают уже за спиной.

В ушах стучит кровь. Глаза не сразу привыкают к громадному залу. Внутри цитадель кажется еще унылее, чем окрестности.

Здесь царит темнота, и она давит. Окна скрыты за тяжелыми шторами. Напитанный силой короля, подрагивает воздух. От него у меня першит в горле и стягивает кожу. Он, осмелюсь сказать, свеж, но в то же время будто колышется вяло и сонно. Лишь водянистый свет лампы дает маленькую передышку среди теней.

Я так сосредоточилась на том, чтобы всеми силами избавить Элору от этой участи, что ни разу не задумалась, где вообще обитает Король стужи. Здесь мне придется жить? В этом гнетущем, суровом, пустынном месте?

Он ведет меня в коридор слева. Глаза привыкают, и я могу шагать без страха обо что-нибудь споткнуться. То немногое, что есть из мебели, завешено простынями, которые, возможно, когда-то и были белыми, но теперь так густо покрыты пылью, что кажутся серыми.

– Ты живешь здесь один?

Пустынные залы и заброшенные комнаты – лишь оболочка. Бурлила ли здесь прежде жизнь, как прежде буйно цвела вокруг зелень?

– Да, – отвечает король, не оборачиваясь, – хотя у меня полно слуг, которые обслуживают цитадель.

Мы доходим до широкой лестницы с изогнутыми перилами. Сапоги короля, соприкасаясь со ступенями, вздымают облака пыли, и у меня слезятся глаза. Как так вообще можно жить? А «полно слуг»? Я еще ни души не заметила.

На третьем этаже попадаем в длинный коридор, который ведет нас в глубь полного теней нутра цитадели. Вдоль стен все тянутся и тянутся двери. Они разной высоты, ширины, материала, отделки. У некоторых ручки из чистого серебра, у других – круглые, покрытые ржавчиной, словно им несколько сотен лет. Есть дверь с облупившейся белой краской и стеклянной ручкой в форме ромба. Еще в десяти шагах – покрытая маленькими цветными плиточками в желтых тонах.

– Для чего все эти двери?

Мы проходим мимо той, что украшена замысловатой лепниной. Соседняя выкрашена синими и белыми полосами.

– Они ведут на другие континенты, в другие царства, – в голосе короля звучит скука. А может, он всегда так разговаривает. – Ты не найдешь выхода из Мертвых земель через эти двери, не утруждай себя попытками.

Хм.

– То есть они под запретом?

– Нет. Исследуй, что за ними скрывается, если пожелаешь.

Мысль интригует. У меня никогда не было возможности путешествовать. Но всегда было любопытно, что же лежит за Серостью.

После бесчисленных поворотов король останавливается в конце коридора. Факелы отбрасывают на глухую каменную стену тени. Слышу что-то похожее на крик, но совсем слабый – может, мне лишь мерещится.

– О твоих нуждах позаботится Орла, – произносит король, доставая медный ключ и отпирая дверь. – Вот твои покои. Как освоишься, можешь свободно бродить по цитадели, но выходить за пределы стены тебе нельзя.

– Не доверяешь?

Я и так знаю ответ. Просто любопытна реакция.

– Нет, – король опускает ресницы, на бледные скулы ложится темная бахрома. – Беги, все равно далеко не уйдешь. Лесу и так не нравится мое присутствие. Цитадель – самое безопасное для тебя место.

Он говорит так, будто лес разумен. Мысленно делаю заметку изучить вопрос позже.

– А где твои комнаты?

– В северном крыле, куда тебе запрещено входить.

Король толкает дверь, но я не решаюсь переступить порог.

– Что будет, когда мы поженимся? Я должна делить с тобой ложе?

Я даже не уверена, будет ли он нежен в постели. Не могу забыть то черное, скользкое чувство, которое я мельком уловила еще в Эджвуде, нечто необузданно дикое, затаившееся на фоне.

– Не тревожься. У нас останутся отдельные покои.

С этими словами король подталкивает меня вперед, в комнату, и захлопывает за мной дверь. Вскоре его шаги затихают. Дергаю украшенную искусной резьбой ручку. Дверь не поддается.

Я заперта.

– Ах ты ублюдок! – кричу я, заколотив по твердой древесине.

Маска уравновешенности слетает с лица, и я все больше буйствую, молочу кулаком преграду.

Тяжело дыша, отхожу от двери, чтобы изучить комнату. Мою комнату. Скорее, действительно покои, со сводчатыми потолками и кучей пространства. Огромные, как и все здесь. И холодные. Словно труп: ребра вскрыты, и на месте, где когда-то билось сердце, зияет полость. Мебель буквально проседает от роскоши отделки. Тяжелая однотонная ткань насыщенных красных и золотых тонов, под стать постели. Позолоченные зеркала. Сверкающая кровать с балдахином из темно-красного дерева. Камин с широким пустым зевом. Ковры, множество ковров, и все изумительно мягкие. Дверные проемы в смежные комнаты.

Меня накрывает внезапной волной усталости, я тяжело опускаюсь на матрас, растираю потрескавшимися руками такое же потрескавшееся лицо. От холода пощипывает кожу, и я одна.

Я одна.

Зубы начинают стучать. Обхватив руками ноющий от голода живот, съеживаюсь, раскачиваюсь взад-вперед, но не нахожу утешения. Я смертная женщина в царстве темного бога. У меня нет семьи, нет поддержки. Проведу ли я здесь еще сорок, пятьдесят, шестьдесят лет? Вот так я и умру? Узницей, животным в клетке? Я больше не вернусь к прежней жизни. Этому не бывать, пока жив Король стужи.

Приостанавливаюсь, хмуро смотрю на занавешенные окна. Что-то заставляет меня к ним подойти, взять плотную ткань в руки. Мощным рывком сдираю шторы с карнизов.

Вздрагиваю от ударившей по глазам яркости. Окидываю придирчивым взглядом залитый лунным светом двор, конюшни слева, высоченную и широкую стену, черные железные ворота, пустынный пейзаж за их пределами.

Пока жив Король стужи.

Я пришла сюда, ожидая смерти. Но я никогда не была и не буду слабой.

И потому я возвращаюсь к книгам. К знаниям. К тому, что знаю, к тому, что собрала за эти годы по рассказам и преданиям, передаваемым из поколения в поколение.

Вот что я знаю: Северный ветер – бог. Его сила безгранична. Он бессмертен, способен жить вечно, если его не убьют. Но бог не может пасть от оружия, созданного руками смертных.

Поэтому-то его не убил нож, который я воткнула ему в живот. Лишь оружие, к которому приложил руку бог, способно оборвать бессмертную жизнь, инструмент, который создали боги – для богов. Например, копье, которым владеет король, его странная, чуждая сила. Кинжал в ножнах у него на бедре.

Король не должен узнать о змее, которую выпустил из гнезда. Годами я страдала, страдал мой народ, но теперь мне выпал невероятный шанс отрубить этой змее голову. Если Король стужи умрет, с ним исчезнет и его вечный холод. А еще темняки. А еще Темь.

Лишь тогда я обрету свободу.

Несколько часов спустя раздается осторожный стук в дверь.

– Госпожа, вы одеты?

Я на огромной кровати. Такой, что вместит семью из четырех человек, такой удобной, на какой я еще в жизни не лежала.

Она мне ненавистна.

Приподнимаюсь на локтях, вижу, как мой грубый, грязный плащ пачкает чистые простыни и подушки. Желудок сводит от голода. По крайней мере, мне хватило порядочности снять ботинки, прежде чем забраться в постель. Даже изнуренная дорогой, я так и не сумела заснуть.

– Да, – отвечаю, поправляя шарф на лице.

Щелкает замок. В комнату входит приятная пухленькая женщина в заляпанном переднике поверх простого шерстяного платья цвета тяжелых грозовых туч, в чулках и черных тапочках. Давно я не встречала полного человека. С телом, не знающим голода. Не могу не пялиться.

Женщина тут же опускает взгляд и приседает в реверансе. Круглое лицо, болезненного вида кожа, блеклые глаза, вздернутый нос, собранные в пучок седеющие волосы.

– Здравствуйте, госпожа. Я Орла, ваша служанка, – она спешит к камину, чтобы развести огонь.