– Не валяй дурака, – предупредила она. – Не жди, пока начнется жизнь. Я вот вечно ждала, когда она начнется. Мне все подряд казалось удачным началом, а потом оказалось, что это и есть жизнь.
Люди хотят помочь, но могут отталкиваться только от своей теории о тебе. Тебя с тем же успехом может и не быть. А разговаривают они в конце концов сами с собой.
На миг показалось, словно все освещено не столько уличными фонарями, сколько мифическими пересечениями, перепутанными предчувствиями еще не придуманных традиций.
«Люди мнят, будто у них есть плавательный пузырь, какое-то базовое допущение – не столько о себе, сколько о мире, – которое держит их на плаву, – писала она ему. – А потом узнают, что нет.
Повсюду попадались разбросанные самодельные платья, их фантастические очертания исчерчивались и нарушались черно-белыми полосами под странными углами, не столько по последней моде – и не столько эксцентрично изобретательные, – сколько просто безумные; результат работы подавляемого характера, замеченного слишком поздно, стоящий на рассыпающейся платформе возраста и экзистенциальной паники
За этим штабелем ног скрывался не столько смысл, сколько целая возможность смысла, сосредоточенная в одном конкретном образе. Что-то подразумевалось. И не могло не раскрыться. Одновременно неизбывное и неизбежное. Шоу понимал, что расшифровывает язык снов, в котором структура и содержание – это одно и то же. И все же его тянуло проснуться; и в конце концов он, каждый раз радуясь спасению от собственной разлуки с каким-то отсутствующим телом, просыпался.
