Наталья Долбенко
Александр Долбенко
Галина Долбенко

Вакханалия, или Хренотень по-русски

Рассказы из русского быта

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Наталья Долбенко, 2019

© Александр Долбенко, 2019

© Галина Долбенко, 2019

Здесь собраны рассказы из русского быта. Обыденная жизнь скучна настолько, что персонажи живут в своем выдуманном мире, признавая его за реальность.

18+

ISBN 978-5-4490-6140-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Вакханалия, или Хренотень по-русски
2. Дар Вакха
3. Дорожный взрыватель
4. Путешественники
5. О мужестве и доблести
6. Пурзик
7. Вдвоем поодиночке
8. Николь Шерзингер
9. Магазин-призрак
10. За бутылкой кислорода
11. Парк. Девушка. Часы
12. Живой
13. СВЕТЛАНА
14. Турчанин
15. Убийство кролика
16. МОИ ПОДРУГИ
17. МАГИЯ
18. РОКЕЛЬ
19. МЫШЬ В ЛОВУШКЕ, или КОШКИН ДОМ
20. НИНКА
21. СУДЬБА
22. Светлана Жукова
23. Бабушка Лида

Дар Вакха

Часто вспоминаю маленькую деревеньку своего детства. Когда я была дитем, она казалась огромным миром, где мне всего хватало и я все любила. Она называлась поселком Гулюши в Татарии. Наверно и сейчас так же ее кличут.

Семья у нас была большая: папа, мама и нас девять детей. Я последняя. Папа Алексей работал скотником, подвозил корма скотине зимой, а летом пас на лошади коров. И я часто просилась с ним покататься. И он тешил нас своим удальством: как хлыстнет по воздуху огромным кнутом, по округе словно гром грянет — восторг. Мама же, Аня, работала ветврачом, но я к ней не ходила: так неприятно пахло лекарствами. Хозяйства своего мы не вели, но голодными никогда не были. В совхозе резали скотину и нам всегда отдавали головы и ноги. Мама варила холодец и щи, от которых у нас аж за ушами трещало, и мы надувались как шарики — вот до чего невозможно было оторваться от них. А на огороде только картошку сажали. Бывало выдем всей оравой и управимся — глазом не моргнешь.

— Ой, смотрите, Марулины, рабочий отряд на поле вышел! — смеялись соседи. Завидовали нашей сплоченности.

А мы и правда никогда не ссорились.

Нам половина деревни жалеючи носили кто мяса, кто овощей. И зимой и летом. А когда резали своих свиней, телят, овец, то почти весь ливер и конечности отдавали маме. Зато она бесплатно лечила их скотину. Но добрые люди все равно часто совали ей деньги: на, у тебя детей много, поднимай.

Мы же девятеро, ради озорства и от скуки лазили по чужим огородам, рвали яблоки, обдирали сливы. Родители не знали об этом, а нас никто из хозяев не видел. Интуиция нас не подводила.

У отца родители рано покинули этот свет, а у мамы оставались отец и мачеха. Дед мой женился вторично, когда у моей мамы уже было пятеро детей. Мачеха многому научила мою маму, хорошо к ней относилась, но я ее совсем не помню: едва мне стукнуло девять лет и эта бабушка ушла от нас. Дед Кирилл переехал к нам. Я его просто обожала. Для меня он был самый славный дедушка в мире. Он сам мастерил музыкальные инструменты, прекрасно играл на многих из них. И из всех внуков избрал меня своей любимицей.

— Ты избранная, — как-то молвил, погладив меня по голове.

— Кем? — спросила я.

А он ответил:

— Богом, который властвует над веселием и вином. Вакх, — и еще добавил: — Девочка моя, ты очень красивая растешь. Вакх избрал тебя своей земной невестой. Он сам подберет тебе жениха, когда вырастешь.

Меня разобрало любопытство узнать побольше, но дед ласково отмахнулся и сказал: «Вырасти сначала». И показал книгу:

— Она тебе поможет. Я ведь не возьму ее в могилу. Оставлю книгу твоей матери и тебе. Я ее называю Библией. Она досталась мне от отца и передавалась из рода в род. Все берегли ее и скрывали ото всех, иначе бы нас как колдунов закидали камнями и насадили на вилы. Разные бывают библии, от разных богов. Моя от бога Вакха.

До этого я часто видела ее у него. В черном переплете, с золотыми буквами. И на таких ремешках, чтобы закрывать на замок. Дед ее часто читал и мама тоже. Нам очень везло. Возможно из-за этой черной книги нам все помогали, хорошо к нам относились. Никто и не помысливал причинить вред.

Дед Кирилл привез с собой балалайку, скрипку, контрабас. Гитару он делал уже при мне. Долго выбирал в лесу дерево, точил, строгал, пилил, что-то нашептывал. Я его не спрашивала, а он не говорил, какое дерево использовал, что шептал, почему.

Однажды дедушка привлек меня, ласково погладил по голове и молвил:

— Вот Наташенька, пришла пора. Все знания, которыми наделил меня мой бог, я отдаю тебе. Разве только инструменты не будешь делать, да тебе это и не нужно. На этих инструментах ты будешь играть и станешь знаменитой чуть не на весь мир. Так будешь играть, что люди будут заслушиваться твоей игрой, плакать, смеяться, радоваться, веселиться. А ты не должна допускать чужих рук до моих инструментов. Ты их не бери с собой по гастролям. Оставляй дома. Они твой талисман. Ты и на чужих инструментах на любых, каких захочешь, будешь вертуозная, даже если первый раз их видишь. Так повелел Вакх. Я благословляю тебя на успех. А теперь возьми поиграй, — и подает мне маленькое пластмассовое сердечко. — На, не хрупкими же пальчиками по струнам будешь скрябать.

Я ударила медиатром по струнам. И что-то со мной случилось, как током прошило. Я не знала как, не знала что, но просто делала, будто через меня кто-то другой играл. Мне было хорошо и ни к чему было знать, от чего это так. Я словно разговаривала со струнами и говорила «играй» и музыка сама лилась, а я лишь легко дотрагивалась до инструментов.

Дед Кирилл был доволен мной. Захлопал в ладони, которые напоминали мне две темные разрисованные старой краской дощечки.

Я очень много времени проводила с дедушкой. Он рассказывал сказки, небылицы. О себе, как он был маленький и к нему явился бог. Веселый, небольшого роста, с пузиком и весь сиял смешным разноцветным светом. А лицо непонятно, молодое, старое ли. В левой руке бог держал черную книгу и говорил: «Это твоя главная грамота. В ней все, что тебе нужно для жизни». А в правой руке звенящий бубен. Он завещал беречь родовую книгу и искать в ней советы. Если нужно узнать будущее, дед открывал наугад страницу и красные строки вспыхивали меж черных шрифтов. Если кто-то чужой случайно открывал эту книгу, то буквы словно оживали и огромными букашками скакали и прыгали, а человек думал, что в глазах рябит. А то текст и вообще становился сплошным и будто на чужом языке написанный.

Один раз видел бога своего дед Кирилл, но это изменило его жизнь. Он ведь рос непослушным, драчливым и ему могла и не перейти по наследству волшебная книга. И жизнь прожить он мог плохо и неправильно. Дед говорил, что после этого он никогда не знал ни печали, ни горестей. У него было море поклонниц, деньги как с неба сыпались, его и войны не тронули, и власти не обижали.

Дед мастерил музыкальные инструменты и продавал их. Пел песни, сочинял музыку и где бы не появлялся, всегда был в почете.

Но не долго дедушка тешил меня своей компанией. Через два года, как переехал, тоже отдал богу душу. Мы сильно горевали по его кончине. Когда несли гроб с телом, мне вдруг страстно захотелось играть на скрипке и я запиликала. Так желал дед и так пела скрипка. Даже посторонние люди, встречавшиеся на пути, останавливались и вытирали непрошенные слезы. Скрипка словно выдавливала их из глаз. И вот последняя горсть земли кинута на свежий бугорок. Дед безвозвратно далеко. На обратном пути я выхватила гитару и забренчала веселую мелодию. Я ревела, а голос мой дрожал. Но песня была веселая и счастливая. Люди на меня зашикали:

— Наташка, перестань играть. Разве так можно? На похоронах плясовую.

Но я продолжала играть, напевая слова: «Так повелел мой дед, я исполняю его волю…» Кто-то сказал, что девочка тронулась умом с горя. От меня отстали. Я впервые играла эту мелодию. Снова я не знала откуда она взялась и кто ее автор. Может быть я даже не касалась струн пальцами. Дедушка витал где-то рядом. Может вселился в гитару и издавал прекрасные звуки. Но я его чувствовала рядом.

С той поры мне его очень не хватало. Я скучала. Хорошо, что рядом с нами жила одна семья. И в ней рос мой ровесник, в играх с которым я забывала об утрате.

Марьям, его мать, осталась вдовой с тремя малышами на руках. Работая на птичнике, познакомилась с Альгамом, который как-то привез корм курам. Ему двадцать пять. Ей тридцать. Глянули друг на друга и больше с той поры не раставались. Мать и сестры Альгама чуть не волосы на себе рвали: сильно воспротивились, ведь сын и брат в их глазах оставался нетронутым святым ребенком. А тут еще баба с тремя детьми. Не иначе заколдовала, охомутала парня, опоила зельем. Так судачили люди, но Альгам не слушал пересуды. Стал жить с Марьямкой и дети его полюбили, стали звать отцом. Появились еще два сына. Последний и был мой друг Камиль. Нас тянуло друг к другу. Нам было хорошо. Нас даже дразнили жених и невеста.

Время шло. После смерти дедушки родители решили уехать отсюда. На другое поселение близ Арзамаса. Тоже работать в совхозе. Но там для совхозников строились кирпичные дома со всеми удобствами: газом, паровым отоплением. Из крана даже текла вода и не надо было с коромыслом ходить в колодец. Да и что греха таить, отхожее место не надо искать за сараем и морозить ягодицы. А водонапорная башня, высившаяся в конце пока единственной нашей прямой улицы казалась мне таинственной башней с заточенной там принцессой.

Нам дали просторный светлый дом. Мы несказанно радовались новоселью. У нас даже для девочек и мальчиков отдельные комнаты появились.

Поселок наш высился на крутом холме и мы любили с гиком сбегать с него. Все дома красивые, с большими садами. Фруктовые деревья, кусты обильно плодили каждый год. Чернозем давал богатый урожай. Мы как в рай попали. Например, одна картофелина была такой крупной, что могла весить аж три килограмма, а лук можно сравнить с большим мужским кулаком. И еще здесь росло невысокое диковинное дерево, колючее, усеянное серыми мохнатыми плодами. Настолько плодовитое, что кажется полностью серым и без листьев. Люди по-разному его называли. Кто серушка, кто сливянка войлочная. Мы очищали мохнатую шкурку и сладкая розоватая мякоть таяла во рту. А язык хочет еще и еще и не может насытиться. Одна загвоздка, не всем нравится сердцевина плода. Это волокнистый серый как мышь комочек, в котором скопились несколько семян, похожие на виноградные. Только покрупнее. Если сердцевину разжуешь, то вкус ореха напоминает. Дети очень любят эту мышку. Только потом за животы хватаются и бегут к матерям делать клизмы. Старожилы не помнят откуда появилось такое деревце и почему в других местах его нет. Видные ученые-ботаники брали саженцы, семяна, но саженцы в другом месте погибали, а семяна не всходили. А странное дерево по весне распространяло такой дурманящий запах, что ничего другого больше не чувствуешь и ходишь счастливый и пьяный. В нашем поселке каждый сажал себе такое деревце как талисман.

Внизу улицы в самом саду среди одних этих мышиных деревьев красовалось каменное здание нашего клуба. По вечерам там собирались в зарослях на лавочках парни и девчата. Шутили, пели песни и слушали как протекает неподалеку маленькая речушка. Настоящее раздолье для гусей, уток и малышни.

Я быстро прижилась здесь. Ребята называли меня по-разному. Кто Натка, кто Наташка, кто просто Наташа, но для всех я была — великий музыкант. Каждый вечер молодежь приходила гурьбой к моим окнам и вызывала меня поиграть на гитаре и на скрипке. Каждый вечер я брала разные инструменты. Возьмешь балалайку и тут же пародируешь животных, птиц. Все вокруг смеются, от хохота скрючиваются. И мне радостно. Я просто сияла от счастья, что я и моя музыка нужны людям. По окрестным клубам разъезжать стала, приглашали на свадьбы. Обо мне несколько раз писали в газетах. Талант, самородок. А я с удовольствием исполняла всем свои песни. Сама сочиняла музыку и слова. А бывает на концерте выйду на сцену, вспомню деда и хватаюсь за скрипку, что все зрители как один плачут. А мне удивительно, как мой дед мог наделить меня и инструменты таким волшебством.

Однажды я выехала в Арзамас с концертом и мне после выступления подарили очень дорогую шубу с блестящим черным мехом. Торжественно накинули ее мне на плечи и все зааплодировали. Папа встал с первого ряда и поднялся ко мне на сцену, чтобы взять подарок. Снимая с плеч, выругался: «В жопу мать! Какая тяжелая!»

С первых рядов послышались распросы у моей мамы: «Что, что он сказал?» Мама чуть покраснела.

— Это он русскую молитву сказал.

Она ведь не могла ославить мужа, что он такой матершинник и грубиян.

Принес папа шубу в машину, пока меня ждали. Вахтер тут же свистнул в свисток и мигом явились два милиционера, охранять мою шубу. А сколько мне премий давали, цветами осыпали с головы до ног. Столичными конфетами заваливали. И всегда я деда вспоминала. Благодарила. Да и как не вспомнить. Его черная книга осчастливила не только меня, но и моих братьев и сестер. И каждый раз на приглашение учиться красными буквами оповещала: «В училище не ездий учиться музыке, и тем более в Москву.»

А я и родителей бросать не хотела. У меня и здесь славы и поклонников хватало. От парней отбоя не было. Но книга не велела никого выбирать из них, называла их бродягами и разбойниками. И как-то обмолвилась: «Когда поедешь на родину луком торговать на машине с сестрой и братом, там суженого и сыщешь.»

Так оно и вышло. Мне девятнадцать лет стукнуло. Мама решила отправить нас в село Никольское, что рядом с Гулюшами. И как раз на грузовой машине лук продавать. По осени за хорошую работу в совхозе нас троих — меня, брата и сестру — кроме денег наградили еще и луком. И получилось этого луку целый кузов. Самим нам его не съесть. А деньги всегда нелишние. Вот и направились мы на Родину. За одно и дедову могилу навестить. Едва мы только показались на дороге, как у нас по дорогой цене весь лук раскупили, да еще заказывали.

В тот же вечер подошел ко мне друг детства Камиль. Красивый вырос, статный. Широк в плечах. Я его и не узнала. А он меня почему-то сразу признал. Слово за слово и уже договорились встретиться у нас под Арзамасом через неделю. Он без опоздания приехал в назначенное время. Так и остался. Так и поженились. Мне на него книга прямо и указала.

«Это он» — так началась моя семейная счастливая жизнь.

У нас родились четыре девочки и четыре мальчика. Дочери на мужа похожи. Все черноглазые и смуглые татарочки. А сыновья в меня. Только последний сынишка Кирюша вылитый дед. И губки даже пухлые бантиком. Небольшой красивый носик, широкие глаза. И даже в его повадках было что-то дедово. И в голосе звучали знакомые нотки.

Но все еще были у меня особые три поклонника. Я уж многодетной матерью стала, а они по мне сохли. Не женились. Под окнами торчали. Ни один концерт не пропускали. Запили. Отъявленными известными дебоширами заделались. А когда я за Камилюшку моего вышла, они чуть в петлю не полезли.

Но муж мой никогда не ревновал меня, потому что знал, что я всегда останусь ему верна. Единственное только было странно в наших отношениях, да это и изменой-то не назовешь, это мои странные сны. Деда мне говорил: «Ты будешь земной невестой бога Вакха». Бога своего я никогда не видела, но во сне четыре раза была близка с неким мужчиной. Видеть его не видела, а вот тело его и дыхание совершенно реально ощущала.

Четыре сына родились после снов в определенное точное время. Камиль все удивлялся: «Что-то ты их не догуливаешь по две недели.» Но я же не скажу ему про Вакха. Да может и это все мои вымыслы. Нам с Камилем еще жить.

А время идет. До сих пор я чувствую себя молодой. Смотрю на себя в зеркало и оттуда на меня вперяет взор совсем другая женщина, чем я была много лет назад. И бороздки в уголках глаз, и смешливые полосы у рта. В волосах чуть серебрится возраст. Я не скажу, что я жалею о чем-то. Может я и счастливее всех на свете. Но любому человеку сколько не дай, ему все мало. Потому что мы такие и жизнь наша короткая. Всего все равно не успеешь. Мне смешно замечать тех моих ухажеров. Они все еще увиваются и видят сны наяву. Заядлые холостяки уже потеряли вид, стали еще злее.

Однажды мы всей семьей поехали в Арзамас на концерт. Родители мои только остались дома с инструментами. Я их по настоянию деда не брала с собой. Концерт не удался. Я еще не могла назвать причину, хотя смутно догадывалась. Мы возвращались на машине домой и уже издали заметили неладное. На месте нашего дома еще дымились недогоревшие черные руины. Крик ужаса вырвался из моей груди и я ринулась, хотя уже было поздно. Позже выяснилось, что эти забулдыги забрались к нам в дом и стали ломать музыкальные инструменты. Они уничтожали их в отместку за мое пренебрежение. А те, как живые, издавали такой рев и стон, что вся деревня всполошилась, но никто в испуге даже из дома не высунулся.

Когда они ломали моих друзей из фанеры и струн, я беспечно выходила на сцену и держала в руках гитару. И одного раза стало достаточно понять, что сила моя и дар иссякли, а играть я больше не могу. В зале понеслись недовольные окрики, пересвист, поднялся переполох. Меня чуть не убили, так как билеты были очень дорогие. Зрителям в три дня вернули деньги, а мне требовалось заплатить неустойку. Да и стыд-то какой. Я тогда так расстроилась, просто ужас. Но еще не знала, что дома ждет настоящая трагедия. Эти бешеные пьяницы закрыли моих родителей в комнате и, уничтожив мои талисманы, включили утюг, положив его на постель. Родители колотили в дверь, звали на помощь, но никто не откликнулся и не пришел. Они погибли. А мой дед говорил маме: «Ты Нюся умрешь с Алексеем в один день», только не сообщил как.

Люди увидели пожар. Только тогда побежали с ведрами тушить его. Не допустили лишь чтоб газ взорвался. Закопченые черные стены зловеще нашептывали, что за все хорошее надо платить.

Родителей схоронили в одной могиле. Как они у нас дружно жили, так вместе пусть и навеки упокоятся.

В это время Кирюше исполнилось пять лет. Сам малюсенький, а глаза мокрые на ровном месте. Сопли утирает, а подошел ко мне и сказал совершенно по-взрослому словами своего прадеда:

— Не горюй мама. Прошлое не вернуть. А будущее поправимо. Я пойду учиться в музыкальную школу. Я научусь делать такие же волшебные гитары и скрипки, которые сами играют, и подарю тебе, чтобы ты снова смогла выступать. Только вот вырасту и поеду в консерваторию в Москву. Вот увидишь, я стану великим композитором. Обо мне узнает весь мир.

Тут я и поняла, почему мне книга говорила в столицу не ездить. Там музыканты грамотные, а я даже нот не знала. Там бы я, может, и второсортной бы не стала. Наверняка у Вакха там много земных невест. Не до меня. А здесь лишь я одна. Славы и денег мне всегда хватало.

И все же я благодарна за судьбу свою. И муж достался прекрасный, и дети мои умные и красивые. Все здоровы и веселы. Только что их ожидает там впереди? Ведь без книги я не могу узнать об этом. Потому что она сгорела в огне вместе с моим прошлым.

Дорожный взрыватель

Когда его доставили в отделение, вид у него был угрюмый, слегка отрешенный.

— Так, — произнес Павлюк, опер со стажем. -Значит ты и есть тот самый возмутитель?

Задержанный молчал.

— Э, товарищ, я с тобой разговариваю, — тронул плечо, смотря сверху вниз. Человек сидел на неудобном табурете. Ссутулился. Руки в наручниках сзади чуть затекли.

— А что это вы мне тыкаете, гражданин начальник? — проронил он, не поднимая с пола глаз.

— О какой?! — опер выпрямился. — На дорогах гадить это он может, а тут ему почет и уважение оказывай.

Задержанный снова замкнулся.

Опер сел за стол и включил компьютер.

— Имя, — спросил громко и властно.

Задержанный тупо молчал. Но перевел презрительный взгляд на служивого.

— Ты чего, в молчанку играть вздумал? — лицо опера налилось краской. — Я ведь и встать могу.

Задержанный хмыкнул и повернул голову к стене.

Опер, мужик грузный с просединой в волосах, засучивая рукава, медленно приподнялся. Подошел вплотную к задержанному.

— У меня ведь, браток, времени нет с тобой цацкаться. Раскрыл дело и премию получил. Домой ушел. Будешь утюжиться, я тебе п…ы дам, понял меня, красуля?

Сидевший посмотрел на него снизу насупленный.

— Бить будете? Бейте.

На это опер резко сунул ему кулак в рыло. С грохотом человек упал на пол, постанывая.

— Еще хошь, милейший? Или по нормальному?

Казалось, человек изменился.

— Помогите встать что ли.

Опер приподнял задержанного. Снова усадил на табурет. Сам занял свое привычное место за бюро.

— Итак, имя, фамилия, год рождения.

— Семен Рогожин, восьмидесятый.

Опер прикинул в голове возраст.

— Сема, чем занимаешься, где живешь?

— С бабкой в двухкомнатке. На стройках бетон мешаю.

Милиционер застучал по клавиатуре.

— И сколько получаешь, получал? — чуть крякнул.

— Двадцать тысяч, — Рогожин посмотрел в окно. В свете полуденных лучей освещалась короткостриженная голова, впрочем лицо не без налета интеллектуальности. Небрит, худ. На левой брови белая полоска старого шрама.

— Читаю протокол, Семен, слушай: «Сегодня в шесть утра был пойман с поличным гражданин, подкидывающий на автодороги коробки с взрывчатым веществом. Отчего автомашины, проезжающие мимо, взрывались и происходили аварии. Задержанный пытался бежать, оказывал сопротивление…» Вот видишь как было. Признаешь вину-то?

— Против себя имею право не давать показаний.

— Ну ты же не хочешь упираться, Сема, а? — зазвучали нотки раздражения в голосе опера.

Рогожин вздохнул.

— Я помню, встретил ее в парке. Она была так красива, что я, несмотря на свою стеснительность, подошел познакомиться. Как вас зовут? Настя. А меня Семен. Слово за слово, мороженое, прогулка. Встреча за встречей. Переспали. Стали жить в гражданском браке. Я очень любил котят, как и любил Настю. Казалось, и она меня, но не котят. Я однажды принес в дом три замечательных котенка. Рыженький, серый и черно-белый. Я показал Насте… Но как же она изменилась в лице. «Выкинь! — она фыркнула, а когда я начал было сопротивляться почти завизжала: — Отнеси их туда, откуда ты их взял!..»

Опер сидел и не перебивал, чувствуя, что это начало признания. Рассказ-исповедь.

— …Я ушел на работу. Вечером мы из-за чего-то поссорились. И поэтому мне плохо работалось. Но когда я возвратился домой, я был в шоке. Я не мог найти котят. Куда ты их дела? Я сразу спросил ее. Она не стала отпираться. Сунула, говорит, в коробку и выкинула на дорогу. На какую дорогу?! Я готов был искать их тут же. Она и сказала. Я побежал…

Задержанный сморщился и затрясся плачем.

— На том месте я нашел… Нашел… Я не могу говорить… Она их убила… Но… — он посерьезнел. — В этом были виноваты и они. Те, кто ехал на машине. Зачем давить непонятный короб? Это от бесчеловечности. А потом вам все ясно и известно. Я нарыскал книгу про самодельные взрывные бомбочки. «Книга анархиста» она называлась. Ну и стал подкидывать. Нате, жрите!

Он усмехнулся дьявольской ухмылкой.

Опер почесал затылок.

— Да, Семен. Ты молодец. О неведомом взрывателе и террористе писали в газетах. И вот ты попался. Ты хотел славы?

— Только возмездия и справедливости.

— Но ведь коробку могли сшибить и случайно.

— Случайностей нет, начальник. Нет.

— Эх, и отморозок же ты. Но тебе везет. Ты, Рогожин, слегка не в себе. Признают дурачком скорее всего.

Опер встал, налил из графина воды.

— Пить хочешь?

Рогожин тряхнул головой. Дознаватель позвал конвойного и задержанного увели. Милиционер посидел, задумавшись над составлением документа. «А ведь и я люблю котят, — подумал он. — И давить их не хорошо.»

Путешественники

Несмышленое утреннее солнце пробивается в окно. Сейчас около восьми часов. Послепасхальные колокола отзванивали в дали свой последний набат. Снег давно сошел. Весной пахнет уже по-другому. Свежей салатовой зеленью и проснувшейся землей. Апрель настолько разогрелся, что уже и дороги, и поля высохли, и можно гулять. А птицы подсвистывают свои брачные трели, порхая с ветки на ветку и кружаться в прозрачном ясно-голубом небе.

Я только что проснулся и еще не принимал душ. Даже не умылся и поэтому глаза хочется поскрябать, но я тяну и оставляю это на власть горячей воды. Вчера я пришел усталый с вечерней смены на кирпичном заводе. Наврал, что выполнил норму и сбежал, потому что не хотел ждать, когда погрузчики освободят от кирпича мне вагонки, а я бы их крюком перетащил снова в цех, откуда они груженые и взялись. Так всю смену. Попервой меня крайне раздражал круговорот. Как Вселенная, скажете. Нет, как белка в колесе. Как собачка, бегающая бесцельно ради того, чтоб вертеть на жаровне сочно капающий кусок телятины в ресторане. Для господ. Для других жирных буржуев. Я чувствую отторженность к своим коллегам. Мужло, бранящееся по делу и без дела. А уши мои давно зачерствели, но все еще сжимаются от этого. Был понедельник. В воскресенье на пасху все напоролись и теперь рассказывали о своих случаях, где и кто валялся, в каком овраге, кто кому что раскроил кулаком или дубиной. Я то толкал вагонки по рельсовому пути, то, когда они заканчивались, садился и слушал грубые речи.

Нередко, удрученный невозможностью хорошо выспаться, раздраженный тюканьем слабости в ногах, волдырями на руках от солярки, чесоткой на коленях и прыщами от нее же на коже, отклонял голову к стене завода и закрывал глаза, стараясь забыться.

И все мечтал, когда побыстрей закончится смена. Когда побыстрей закончиться такая дерьмовая жизнь, без конца и края, в которой лишь каторжный изнурительный труд.

А вечером бежал с силиката, даже не смыв в общем душе копоть и пыль. Но это еще ничего — вечерняя смена. Встанешь утром в восемь как сегодня. Сам по себе. Вялый бредешь в туалет. Там отсидишься. А потом душ. Горячая вода размягчит мышцы как у загнанной лошади. Сейчас я уже свыкся, а поначалу почти умирал от этой каторги. Приходил и валился с ног.

Лежал еще снег. Еще мог повалить он совсем некстати и запорошить пути. Твоя электротелега не едет и ты лопатой из путевой ямы выгребаешь снег и грязь с водой.

Но сейчас лучше, если нет дождя. Сейчас прозрачное голубое небо и трель птиц веселит душу. Ах да, а вот в утреннюю смену совсем плохо. Встаешь в пять и бежишь. Ужас. И так длится всю неделю. И сразу бежать на завод и сразу надрывать тело, гнуть спину. И если забил цеховой путь пустыми вагонками, ты можешь прикорнуть то на лавочке, то на своей электротелеге, на которой ты перевозишь вагонки с путя на путь. Прямо на ведре, проваливаясь внутрь ягодицами. И больно и сил нет встать. Так манит уснуть, несмотря на холод и ветер, уренний мороз. И ведь спишь урывками. А то в обеденный перерыв бежишь в будку к песочникам (толкают песок в щели, а конвейер тащит в цех) и, забывая несмелость, с ногами ложишься на лавочку и засыпаешь. И вспоминаешь Индию. Вспоминаешь девчонок из Шриланки. Сандъя, две Субахи, Чу-чу. Я провел в Индии год жизни… Зачем приехал? Зачем вернулся? Так шутили надо мной и я перестал рассказывать о том, что мне повезло прожить год в далеке от дома и много путешествовать. А теперь приходится вкалывать. И ты грязный рабочий словно и не был никогда счастлив и свободен. Словно не было у тебя яркой жизни. Не вязалось то, что было со мной, с тем, что теперь происходит.

Когда я прихожу домой, хотя и переодет еще в раздевалке, все равно от меня пахнет саляркой и пылью. Кирпичной смесью песка и известки. Отвратительным запахом завода. Отвратителен он, когда ты работаешь на нем за гроши, и те отдаешь за долги, а не когда ты его владелец. Вот когда он отвратителен. Отвратительны рабочие, которые смиренно трудятся годами и не делают попыток сбежать отсюда. Куда? Тут по Петушкам зарплата самая большая.

Когда я возвращаюсь вечером, я поддаюсь импульсу и бегу на кухню. Раньше, месяца два назад, я умирал от боли в пояснице и бежал в зал делать йоговское упражнение. Теперь я стал сильней телом. Не болит. Так не болит, как раньше. И я бегу на кухню к нашему деревенскому кефиру и пью его с булками. После пасхи остались. Мама пекла. Мама. Она заботится и о парализованной бабушке и о козах, и об огороде, который почти ожил и собирается наброситься, навалиться на нее всей своей тяжестью. И теперь я пью кефир. Он кисловат, но вкусен. Особенно когда не ел около шести часов. Сестра выстукивает по клавиатуре, пытаясь написать дипломы для нас двоих во Французском колледже. Мы пытаемся там доучиться уже несколько лет. Просто так, бесцельно. Ничего нам это не даст. Я так же рискую и с дипломом европейского образования проторчать всю жизнь на проклятом кирпичном заводе. Молох. Древний языческий бог, требующий жертв. Я часто сравниваю завод с Молохом и мне кажется, что грохотанье и вправду делает из завода живое огромное чудище, которое питается не только песком и известью, но и потом и кровью человеческой.

И вот первый год, когда уже близится конец. Надоело учиться в университетах. Мы и в колледже учимся без цели. На социологов. Грант на учебу в Париже нам не дадут. Мы не знаем языка. И диплом дутый, и на русском. Нет, учимся только за повышение интеллекта. Сестра устала. Ей приходится пролеживать целый день. Мы живем в квартире одни. Мама в деревне, потому что там больная бездвиженная баб Шура. Теперь характер баб Шуры не узнать. Капризная и вредная. И не предпринимает усилий снова ходить. Ругань, обиды. И результатов ноль.

Мысли текут скучно и тяжело. Собачья работа. Встаешь рано. Навкалываешься, придешь домой, если с утра, и борешься со сном. А ведь тебе еще дипломы и диссертации писать. Не бросаю я этот силикат, потому что платить долги за учебу в магистратуре. Один долг за первое полугодие банку Русский стандарт, другой сразу в деканат. Теперь осталось всего три тысячи семьсот пятьдесят. С пенсии мамы плотится в банк. Сверх денег совсем не остается. За квартиру еще уходит вся бабушкина пенсия.

Нервы сдают. Время от времени находят приступы злобы, от которой весь трясешься, потом тебя тошнит, руки-ноги слабы и видишь дурные сны. Ругаешься не с кем-то, а со своей семьей. Порой с сестрой доходит до драк. А мне ведь двадцать три года.

Друзей у меня нет. Кажется, что общество меня сторонится. Поэтому мы с сетрой и дружим только вдвоем. Еще у нее есть предательская подружка Анька. Постоянно приглашает ее к себе, а как кто позовет в гости, скрывает Наташу ото всех. Поэтому и предательская.

И мы постоянно с сестрой только и говорим, что о долгах, или ведем разговоры годичной давности. Мы оба прожили в Индии незабываемый год. Выиграли поездку как в лотерее. Не на свои. Своих денег у нас никогда не было.

Другим легче. У других скромные интересы, скромные желания. У других в семье налажено. Что-то вроде уюта и довольства. У нас этого нет… Маму постоянно ругаю: почему бомжичкой ходит по деревне. Дома мы всегда донашиваем рванье. Родственников у нас больше нет. Мы одинокая компания из нескольких человечек. Мы отрезаны от мира. Мы сторонимся людей и люди нас. Что же делать?

Мама была когда-то очень умной. В школе могла не читая химию, физику, а лишь услышав из уст учителя, в точности все передать. Решала наитруднейшие задачки… но не пошла в университет и всю жизнь проработала на заводах. Бабушка обладала даром певческим, но всю жизнь проработала в телятнике. Теперь одна стара, а другая недвижима.

А я был художником, но все бросил. Учился на юриста, но не имел склонности. И от того сейчас работаю на проклятом кирпичном…

Пожалуй, и единственным развлечением нам с сестрой служит одно. Засядем вечером за картами, за гайдбуками и начинаем снова планировать и мечтать, куда поедем, что увидим. В Индии Мумбай, Гоа, Сикким, Каджурахо, Тамилнад и мыс Каньякумари, пустыни Раджастхана. В Таиланде Банкок и школа муайтая, остров Пхукет. Шриланка — проведаем наших сокурсников из прошлого. Южная Корея, Австрия, Италия, Вьетнам, где живут наши бывшие сокурсники… Англия… Карибы, где тоже живут наши сокрусники… Суринам… А, говорят, в Амстердаме есть на что посмотреть… Йоханесбург… Сингапур, Малазия…

Когда я очнулся, на часах было четыре утра. Оказывается, я случайно заснул с включенным светом. Через час снова вставать… Сил нет терпеть эту жизнь. Вкруг меня разбросанные карты заставляют меня страдать все сильнее. Праздный мечтатель. Путешественник. Свет выключен. До звонка будильника час. Придет смена и уйдут всякие надежды. Но придет вечер и снова нет-нет да и засядешь. Раджастхан, Бали, Куалалумпур…

Бес в ребро

Приятно позавтракав домашней курочкой и с пьянящей улыбкой поблагодарив и распрощавшись, каждый отправился по своим делам.

Даже в свои 45 лет Ирина сохранила грациозность, что просто невозможно было не оценить, ибо у нее уже двое взрослых детей, а она оставалась прекрасно сложенной, как девушка. Когда она шла вместе с дочерью, люди часто принимали их за фото моделей, что снимаются в рекламе для модных журналов.

Кирилл остановился перед красным светом, с гордостью думая об Ирининой улыбке, и бормотал что-то невнятное. Ну и что, что 50 лет. Мужчина всегда себя молодым чувствует. Несколько недель назад состоялось его продвижение по службе, чего он давно желал. У него все было отлично, и семья, и работа. И он все еще любил свою прекрасную женушку.

— Мужчина, — неожиданно раздался сладкий голосок и привлек его внимание.

Кирилл посмотрел. Джинсы, розовая блузка, бурый жакет, шустрая девчушка лет двадцати смотрела на него. В ее красоте и кокетстве сквозило огромное очарование.

— Извините, вы меня не подбросите? — спросила девушка.

Красивая молодка в купе с хорошим настроением, и он быстро ухватился за мимолетное приключение: «Куда надо ехать?»

— Ну вообще-то мне в Чертаново надо, — пропела девушка, с наслаждением заметив, что красота ее подействовала. — Подбросьте хотя б по направлению.

— Садись, — засмеялся Кирилл, — если захочешь соблазнять, учти: я женат.

Девушка засмеялась. В ее смехе зазвучали медовые колокольчики кокетки. Тут же она внимательно посмотрела на Кирилла, словно бы попыталась поглубже заглянуть в его душу. Затем, чтобы сесть на заднее сиденье, дернула заднюю дверцу. Кирилл открыл дверцу впереди, чтоб она села с ним рядом, и сказал:

— Не надо назад, сюда садись. А то подумают, что я твой шофер.

Девушка опять усмехнулась и быстро плюхнулась с ним рядом. Зажегся зеленый свет и с задних машин загудели ему двигаться поживей. Кирилл вдавил акселератор. А в голове у него завертелось много пикантных мыслей, ведь они не договаривались о цене. А значит…

Несколько дней назад он в газете вычитал, что накрыли притон с проститутками, большинство из которых оказались образованными, из благополучных семей. И он, хотя не был моралистом, не понимал, что их толкало на такой путь. Студентки из-за страсти к дорогим модным шмоткам и кафешным посиделкам рвутся к легким быстрым деньгам. Стипендии мизерны, чтобы удовлетворить потребности. А кто-то и вобще платно учится. Кирилл часто видел в колонках частных объявлений в газетах предложения провести досуг в компании массажисток-студенток. И как может торговля телом быть легким заработком? С первыми веяниями раскованного Запада к нам пришла мода использовать тело для достижения успеха. Многие женщины сделали на этом свою карьеру.

Кирилл подумал: «И она такая же? А почему бы и мне не попробовать?» Чтобы проверить догадку, начал спрашивать:

— Тебя как зовут?

— Юля.

— Хорошее имя, — усмехнулся. — Учишься?

— Училась. Но сейчас я бросила университет, — опустила глаза вниз.

— А на кого?

— В театральном, — она отвечала односложно и ему приходилось вытягивать ответы как клещами.

— Почему бросила?

— Папа сильно заболел и не может работать. Мама инвалид — пенсия маленькая. Брат еще школьник. Поэтому все домашние заботы на мне.

— Печальная история. — Кирилл посмотрел: Юля выглядела очень огорченной. Играет или правда?

Вдруг Юля заулыбалась:

— Ну это жизнь такая. Всякое бывает. Что толку печалиться?

— Правильно. Ну а теперь чем занимаешься?

— Ну так, особо ничем, — она ответила, глядя в окно. — Время от времени мелкие заработки попадаются.

— Что за заработки? — не унимался Кирилл. Ему казалось, что играется с ней как с мышкой.

— Ну, -Юля выдержала паузу, и, глядя на него, вкрадчиво проговорила: — Вас пятьсот рублей устроит?

Тут Кирилл убедился в своей правоте. Она мелкая придорожная шлюшка. А в его жизни это первый подобный опыт. В теле занялась дрожь. Примерный студент, семьянин, служащий. Обо всем таком он только читал и слышал. И вот это перед ним. Да и жена далеко.

— Это твоя цена?

— Нет. Обычно две тысячи беру. Бывает и пять. Но сейчас прям очень нужно. С пятисотки рабочий день начну. Я без посредников обхожусь. Так что я могу сейчас прям минет сделать.

С горящими глазами Кирилл оглядел ее. Что успел увидеть — сильно возбудило его. Да и выглядела она так невинно. Прямо ангелочек-конфеточка.

— Ну одного только минета мне мало. Я все хочу. У тебя уединенное местечко найдется?

— Да. В Чертаново есть одна общага. Там можно. Но придется тогда еще сверху заплатить за вход.

Кирилл задумался, что в таком безумном приключеньице кредитка не подойдет, а наличкой всего тысяча двести рублей в карманах наскребет. Хватит или нет? Конечно, он мог довольствоваться лишь пятисотрублевой услугой, но заинтриговало, что же можно получить за пять тысяч. С его зарплатой — это копейки. А когда что-то само в руки идет, лучше не спешить отказываться. Это всегда было его девизом и никогда не подводило.

Но перед тем, как он еще успел что-либо спросить, запиликал мобильник.

— Алле, доченька, — он неловко отвел взгляд от проститутки.

— Привет, пап, — в голосе любимой Машеньки слышался восторг.

— Да, куколка, что ты хотела? — он невольно улыбнулся. — Я уже далеко от дома. Если деньги нужны, возьми у мамы.

— Э, нет, пап, — воскликнула дочь. — Я вспомнила, у мамы день рождение скоро… ей надо очень красивую открытку и огромный подарок пойти купить. Сегодня может сходим вместе? На Арбате…

Кирилл взглянул на Юлю. Она сидела молча. Маша такой же взрослой скоро станет. А вдруг то, что он сейчас захотел приключения, повлечет мистически последствия: такое же падение его дочери? Он ужаснулся. И зачем он начитался Блаватской перед сном.

— Папа, — прервала Маша его размышления. — Ты слушаешь?

— Слушаю, лапочка. Но сегодня нет, занят. Завтра пойдем.

— Хорошо. Не говори только маме. Сюрприз будет.

— Ладно, — он вырубил мобильный.

Какое-то время они ехали в полном молчании.

— О чем думаете? — прервала Юля тишину.

— Сколько надо платить за твою гостиницу? Я просто думаю, вдруг у меня денег не хватит? — от близости с молодой красивой и доступной у него вылетели все сомнения: так сильно он хотел ее. Подумал: «Что правильно, что неправильно, потом видно будет».

Юля проронила:

— Не очень много. Не бойтесь.

— По-любому, не хочется оказаться там в дураках. Место безопасное?

Этот вопрос она слышала каждый день. И как попугай повторяла один и тот же ответ. Но прежде чем она сейчас ответила, мобильный Кирилла снова зазвонил.

— Алле, — вкрадчиво отозвался, бледнея.

— Привет дорогой, — послышался знакомый приятный голос жены.

— Привет, что-то хочешь мне поручить? Закупить что-то надо?

— Хорошая новость, — сказала восторженно. — Подумала сообщу до того, как в офис доберешься.

— Я уже боюсь, — пошутил.

— Эй, оставь, Кирюш, свои шуточки. Володя только что звонил.

— Володя? — в его голосе смешались радость и удивление. — Что он сказал?

Владимир, их сын, служил в армии капитаном и находился сейчас по назначению неподалеку от Балтийской границы.

— Сказал… — ее голос треснул от волнения, — что на мой день рождения обязательно приедет. Получил отпуск на неделю.

— Уау! — Кирилл довольно выкрикнул: — Здорово! Пирушку закатим.

Снова покосился на попутчицу. Уж больно не вязался его возглас семьянина с ней.

— Послушай, — сказала Ирина.

— Да, слушаю, но побыстрей говори. Тут машины гудят, не слышно.

— Ладно, когда домой приедешь, скажу.

— Ладно, — он знал, что Ира хотела как много лет назад признаться в любви. Ее причуды. Снова посмотрел на Юлю и слегка покраснел.

Кирилл выключил телефон и подумал: «Прежде чем до работы добрался, столько произошло! Почему? Надо в офис звякнуть предупредить, что задержусь. Нельзя упускать такую возможность. Юля — лакомый кусочек. Ирка не знает. Все будет хорошо. А маленькая интрижка даже полезна для укрепления многолетнего брака.» И он снова вожделенно посмотрел на попутчицу.

— Так куда ехать? — спросил ее. — Сожалею: нас постоянно прерывают.

Юля медово улыбнулась:

— А вы телефон отключите или батарейку выньте.

— Да, ты умная, я не догадался раньше, — он усмехнулся. — Только еще в офис последний звонок сделаю. Остальное время проведем спокойно.

Но прежде чем он набрал номер офиса, ему снова позвонили. Уже из самого офиса.

— Да кто там еще? — нервно рявкнул. — Алло!

— Здравствуйте. Я Михайлов, из отдела продаж, — говоривший был крайне взволнован.

— Да, говорите, в чем дело. Только побыстрее. Я сейчас занят. Возможно, я задержусь.

— Нет, вам срочно надо ехать в офис. Неожиданно приехали очень важные клиенты из Японии. И они крайне чем-то недовольны. Ваше присутствие просто необходимо.

— О, черт! — раздраженно выругался. — Что-нибудь нормально может быть? Никто не может без меня обойтись! Скажи секретарю, пусть приготовит кофе, сладкое… что там эти черти любят? Не скупитесь. Короче, создайте благоприятную обстановку. Вам же за это платят. Я уже еду.

— Да, да… ждем.

Кирилл безнадежно посмотрел на Юлю и подумал какая она аппетитная, как бы с ней еще встретится.

— Мне жаль, — покачал головой. — Наверно, даже звезды и гороскопы Глобы сегодня против нас. Где тебе тормознуть?

На лице Юли читалось легкое затруднение. Оно не выражало ни безнадежности, ни печали. Она тихо произнесла:

— Да здесь и останови.

Кирилл остановил машину на углу улицы. Юля открыла дверь.

— Погоди минуту, — он вынул из кармана несколько купюр. — На, возьми себе немножко.

Ни Кирилл не посчитал, ни Юля.

Девушка спокойно взяла деньги и сказала:

— Спасибо, ты, видно, хороший человек. Только жалеть меня не надо.

— Договорились. Где я тебя увижу-то еще?

— Да здесь на дороге ищи, — развела неопределенно руками. Она резко скинула с себя образ непорочного ангела и стала некой развязной дамой из стихов Блока.

— Ладно, ну у тебя номер телефона-то есть?

— Нет, — она мотнула головой. — Если б и был, не дала бы. Работа такая. Я принцев не ищу и близко к сердцу ничего не воспринимаю.

Кирилл шумно сожалеюче выдохнул. Она рванулась было уйти, но оглянулась.

— Хотя ты можешь мне свой дать. Я как-нибудь позвоню, — она озорно улыбнулась.

У него заблестели глаза, но быстро передумал: домашний лучше не давать, мобильный… нет, тоже лучше не надо. А уж про офис и говорить нечего. Зачем чернить свою репутацию. Прежде всего нужно ее беречь. Тем более что излишняя дружба с Юле

подобными ни к чему хорошему не приведет.

— Послушай, может завтра просто в это же время в этом же месте пересечемся?

— Ну, кто знает, что будет завтра, — нервно усмехнулась. — Да завтра ты, может, не захочешь меня узнать. Все вы мужики одинаковые.

— Тогда где, проказница? — настаивал Кирилл, не обращая внимания на ее сарказм, и ведя себя, как завсегдатай.

— Ну ты уж постарайся, поищи меня, если я приглянулась, — бросила она на ходу и смешалась в людском потоке.

Следующие два-три дня Кирилл безнадежно в одно и то же время и в том же месте искал Юлю. Внезапно из добропорядочного семьянина он превратился в азартного охотника за секс добычей. Мозги у него окончательно съехали набекрень.

Четыре дня спустя, после долгого ожидания…

— Привет, как дела? — дурманящий запах духов резко окутал воздух.

Кирилл вздрогнул, стоя на тротуаре, и резко обернулся. Все в нем заколотилось. Юля засмеялась:

— Ты так рад меня видеть, что растерялся как мальчишка, — она кокетливо поманила его идти за ней к его же собственной машине.

Уже в салоне, все еще смущаясь, что увидели его слабость, задал совершенно дурацкий вопрос:

— Как отец-мать?.. Братик…

— Ой, да брось ты… — махнула небрежно рукой. — Ты же все понимаешь. Давай начистоту, что и где хочешь?

— Юля, я твой раб, — он театрально приложил руку к сердцу. — Ты приказывай. Куда хочешь, туда и поедем.

— Тебя вроде Кирилл зовут. Ты правда чуть чокнутый. Ладно. Ничего не боишься?

— Ну не скрою, волнуюсь, но ведь я тебе доверяю.

— Это плохо. Мир так жесток: никому нельзя верить.

Когда машина остановилась в указанном месте, душа Кирилла забила тревогу, а сердце учащенно застучало. Но он снова проигнорировал интуицию, про которую прочитал несколько книг по эзотерике.

Войдя внутрь, Юля перекинулась парой фраз с каким-то типом, а потом ввела Кирилла в какую-то комнату с желтыми поблекшими обоями. Вся мебель была старая и неприятно затертая, в пятнах. Юля усадила клиента на диван и открыла холодильник:

— Пиво будешь?

Кирилл согласно кивнул. Юля разлила пиво по стаканам.

— За знакомство? — подмигнула ему, чокаясь.

— За знакомство.

В тот же момент, тот тип, что стоял снаружи, вошел к ним. Кирилл вопросительно взглянул на него.

— Паспорт покажите, — буркнул требовательно тип. Широкие плечи, квадратный подбородок. С таким не поспоришь.

— Паспорт? — забегал глазами Кирилл. — Зачем?

— Нам нужно проверить, что ты не из ментовки.

— Но Юля знает меня, — шумно сглотнул, выдавая испуг. — Я не мент.

— Братан, тебе придется показать паспорт, — бугай повысил голос.

— Да у меня нет его с собой, — охрипшим голосом защищался Кирилл. — Да и как вы по паспорту мою должность проверить можете?

— Другие документы. Мы по своей базе пробьем.

— Да нет у меня с собой ничего, — теперь он врал: кто ж поверит, что он ездиет без прав. А документы свои показывать — ни за что. Он состоит в совете директоров, на нем экспорт-импорт. Про него даже в бизнесс-газетах пишут. И тут вдруг быть замешанным в крупных делишках с проституткой? Тогда всему конец. Шантаж равносилен смерти.

Тут в дверях возник еще один. В его руках камера.

— Ну-ка сфоткай его, — приказал первый.

— Я не хочу, чтоб меня снимали! — запротестовал Кирилл, загораживая лицо. — Что все это значит?

— Двадцать косарей гони.

— У меня с собой ничего нету.

— Ничего, не страшно, — человек зашипел тихо, как змея. — Одежду скидай. Юлька, давай, делай свою работу. Мы снимаем!

Взволнованный Кирилл вскочил с дивана.

— Погодите, я дам. Но не столько.

— Сколько дашь?

— У меня в машине, в кейсе…

— Тогда кейс гони и машину впридачу. Кошелек давай тоже.

— Я принесу… — и вытащил из кошелька всю наличку. Те недовольно пошелестели и запихали по карманам.

Кирилл молча двинулся к выходу. Дыхание участилось. По лбу поползли ручейки пота. «Только бы выбраться», — стучало в мозгу.

— Иди с ним, — кивнул бугай второму.

Юлька тоже зацокала следом.

— И не умничай там! Иначе мы тебя розыщем.

Кирилл глубоко вздохнув, глянул на них и молча вышел. За ним следовали двое. Он начал лихорадочно соображать, что же предпринять. Втроем подошли к машине. Еще издали Кирилл выключил сигнализацию брелком и теперь встал, взявшись за дверцу.

— Ну где твой кейс? — хрипло рявкнул бандит.

— Внутри, вон…

Тот удачно нагнулся. Тут-то Кирилл изо всех сил и дернул дверцу, засадив ею вымогателю по морде. Ему как раз хватило времени сигануть на сиденье, защелкнуться и завести мотор.

— Собака! — тот поднялся, втирая сочащуюся из носа кровь. — Убью падлу! — и загородил дорогу, вцепляясь в капот.

Машина рванулась с места и пихнула вымогателя. Через мгновение он скрылся с их поля зрения.

Отъехав на приличное расстояние, Кирилл только тогда смог перевести дыхание. Он с ужасом думал о том, что могло произойти в худшем случае. Такая тонкая грань разделяла его со смертью или позором.

— Никогда больше не попаду в такую ситуацию, — пообещал он себе. — Никогда!

Когда он вечером вернулся домой, ему казалось, что он сбежал из тюрьмы. Эдакий Монте-Кристо. Естественно, Ирке он не обмолвился и словом. Был задумчив и встревожен. Отнекивался зловредными японцами.

Легли спать. На часах далеко заполночь. И вдруг раздался звонок в дверь. Кирилл испуганно вздрогнул: «неужели нашли?!» Как же он пожалел, что еще не перебрался из родительской квартиры в центре в охраняемый пентхаус. Всем давно известно, что подъездные коды отпугивают лишь бомжей.

— Кто в такую пору может придти? — сползла с кровати заспанная Ирина.

— Я посмотрю, — сглотнул слюну и зашлепал к входной двери. Нащупал по дороге бейсбольную биту. — Кто там? — он не решался глянуть в глазок, вспомнив разом шпионские фильмы, где киллеры прикладывают дуло к нему и выстреливают в глаз.

— Отец, это я.

— Вова! — выдохнул он с шумом и распахнул дверь.

С порога обнялись отец и сын. Подоспели сонные сестра и мать.

На следующий день за обедом семья собралась и весело болтала. Вдруг взгляд Кирилла упал на утренний номер газеты. На первой полосе красовалась статья, где сообщалось, что в Чертаново, в неком общежитии была задержана шайка рекетиров-грабителей. Среди них в качестве приманки участвовала девушка двадцати лет, бывшая студентка ВГИКа.

— Что-то особенное нашел? — спросила жена, увидев нахмуренного мужа.

— Так, ничего особенного, — Кирилл посерел, но сделав над собой усилие, равнодушно откинул газету. — Обычные сплетни.

О мужестве и доблести

Сергей Никанорович Серенький очень любит свою работу. Своими пухленькими пальчиками каждый день по многу часов подряд он может исписать столько бумаги, столько любовно замаранных мелким корявеньким почерком бланков вылетает из-под его легкой руки, что этими стопками следовало бы подпереть пизанскую башню.

Но нет. Конторский, по нынешнему офисный, рабочий Сергей Никанорович Серенький выполняет сложную и ответственную работу. Он проверяет правильность заполненных бланков и переписывает их, дабы не было разногласий и противоречий в документах. Так что его бумажки чрезвычайно необходимы и

поэтому старательно подшиваются и складируются в специальных шкафчиках.

Иной раз Сергей Никанорович так бывает занят, что, засмотревшись в окно, его ответственные умные ручки все равно продолжают что-то писать и писать. Или, к примеру, особенно будучи в добром духе, Сергей Никанорович, миленько улыбаясь сквозь очки, уже по бумажке водит писулькой и неважно, что буковки превращаются в колышки и горки. Сейчас важен сам процесс, беспрерывный как жизнь и время: вот М становится эдаким овражком и, может быть, в мозгу Сергея Никанорыча в этот момент всплывают образы уточек. Буква Т становится перевалом туристов и Господин Серенький мысленно переваливается через эти перевалы в суровых условиях гор; цыферки оживают и воплощаются в смешливую банду весельчаков — им только в пляс остается.

Бывают у Господина Серенького дни, когда он сам удержаться не может и, видимо, ощущая себя Гераклом, вдвое, втрое, а то и вдевятеро раз больше план заполнения бланков перевыполнит.

И тут как хор пьяных грузин под тихим церковным сводом, как весть о наступлении Апокалипсиса до обеда с макаронами и котлеткой, в общем так же внезапно, так же ошеломительно раздался сверху указ, постановленный и укрепленный, что с N-го числа провести всеобщую компьютеризацию сотрудников!

Подобно застывшей скульптурной композиции Микеланджело Буанаротти с героями из древних мифов, с открытыми ртами, подобно питерским львам, мы застигаем десятки господ Сереньких: немало стонов отчаянья раздается из кабинетиков, не меньше и всхлипываний, словно от поголовного насморка.

О, сколько горя и разбитых надежд принес этот указ! Но кто виноват?!

Это всего-навсего необходимость России не отставать от держав-владык. А какой урон это нанесло душенькам Сергеев Никонорычей Сереньких! И все же не перевелись богатыри на земле русской! Один из многих — наш любимый герой — переборол печаль разлук со своими любимыми бумажками, с этими его детками, беленькими и сердечно замаранными, и теперь осваивает азы этого иноземца Виндуса Самовича, пускает в свой тесный мирок и супругу его — Экселию.

Поначалу они часто ссорились и непонимали друг друга, и Сергей Никонорович говаривал сердито:

— Ох, не доведет это до прогрессу, не доведет! Уж помяните мое слово… вот уж когда чайком плеснет на эту чуду какой бедолага, тогда?!.

Но чайком никто не брызгал на компьютер и крах все никак не наступал. А только случилось однажды то, что герой наш вовсе и не ожидал: увидел Серенький через свои круглые окулярчики, что вовсе они с Виндусом и его семьей уже давно перестали враждовать и стали что-то вроде ближайших