Владимир Михайлович Жариков

Красинский сад

Книга третья

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Владимир Михайлович Жариков, 2018

В освобождённом городе восстанавливаются шахты. Основная рабочая сила — женщины, и пленные немцы. Михаил трудится на ш. «Красненькая» десятником, руководит бригадой пленных, и она становится передовой. Михаила арестовывают за антисоветскую пропаганду и шпионаж в пользу Германии. До амнистии 1953-го он отбывает срок и возвращается домой. Марфуша с трудом пережила тяжёлое время, в 1957 она умирает, оставляя вдовца с шестью сиротами.

18+

ISBN 978-5-4493-0956-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Красинский сад

***

Самолет шел на малой высоте. Заместитель наркома электростанций Григорий Николаевич Шумерский расположился в переднем правом кресле и смотрел в иллюминатор. Через проход от него дремал заместитель Хлопин, а сзади сидел офицер связи Лагутин. Вид безбрежных степей Поволжья убаюкивал, и монотонный ландшафт под крылом действовал, как снотворное. Повсюду видны были места недавних сражений на подступах фашистов к Волге. Подбитые танки, изуродованные пушки и грузовики, воронки от бомб и снарядов были похожи на раны, причиненные войной просторам Родины. Степь изобиловала и кровоточила этими ранами, но вопреки полученным «побоям» она уже зеленела изумрудом трав и вселяла надежду на скорую поправку.

Самолет К-5 был удобен для долгих перелетов, его салон в задней части имел туалет. Этот пассажирский лайнер, рассчитанный на восемь человек, регулярно предоставляло военное командование с тех пор, как Правительство СССР переехало из Москвы в Куйбышев. Единственным недостатком К-5 являлась его схожесть с «Юнкерсом» и были случаи, когда наши зенитчики принимали его за вражеский и даже открывали огонь. Пилоты матерились по радиосвязи и несколько раз повторяли свои позывные. Матерные выражения действовали на радистов ПВО надежнее любых кодировок и условностей, и быстро убеждали, что самолет, по которому открыли огонь — наш, советский.

Этим самолетом часто пользовался бывший нарком электростанций Андрей Иванович Летков, вылетавший на самые ответственные участки прифронтовой полосы. На нем летал и нынешний комиссар Дмитрий Георгиевич Жимерин. И тот и другой обязательно брали с собой Шумерского, потому что он курировал направление по эвакуации оборудования и на память знал, когда, с какой электростанции и куда эвакуирован тот или иной генератор, паровой котел или турбина.

Григорию Николаевичу невольно вспомнились тревожные октябрьские дни 1941 года, когда обстановка на московском направлении советско-германского фронта стала критической. Ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии в середине октября ГКО СССР принял постановление №801 «Об эвакуации столицы СССР Москвы». Это решение было своевременным, но начало его реализации спровоцировало панику среди населения.

Первыми бросились выполнять постановление чиновники, которые пытались эвакуировать не только государственное, но и личное имущество. Вид автомашин, на которых партийная и государственная номенклатура пыталась сбежать на восток, вызывал у москвичей паническое настроение. Уезжающие руководители порой не оставляли ответственных лиц вместо себя, а также инструкций о дальнейших действиях. На предприятиях рабочих отправляли по домам, выдав жалование на месяц вперед.

16 октября 1941 года стал первым и пока единственным днём в истории, когда прекратил работу Московский метрополитен. Его готовили к разрушению в случае оккупации города немцами. С перебоями работал и остальной транспорт. Глядя на действия начальства, собирали свои пожитки и бежали из города рядовые граждане. Рязанское и Шоссе Энтузиастов были забиты людьми и машинами. В поезда практически невозможно было попасть. На улицах участились грабежи. Нападали на машины с вывозимым имуществом, растаскивали продукты из магазинов. Некоторые руководители предприятий, пользуясь обстановкой, пытались исчезнуть с казёнными деньгами. Москву заполняли слухи. В отсутствие официальной информации кто-то рассказывал, что уже появились немецкие танки то ли в Одинцово, то ли в районе Белорусского вокзала. Были и те, кто готовился встречать гитлеровцев как «освободителей».

Прекратить панику удалось лишь после введения 20 октября 1941 года в Москве осадного положения. Документ, в частности, предписывал «нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте». Городом, выполняющим функции «запасной столицы», был определен Куйбышев.

Такой город должен отвечать основным требованиям: быть удалённым от фронта на безопасное, но не критическое с точки зрения осуществления руководства армией и экономикой, расстояние. Город должен был иметь развитую транспортную инфраструктуру, а также быть надёжно защищённым от действий авиации и диверсантов противника. Куйбышев отвечал этим требованиям. Крупный железнодорожный узел был связан с Уралом, Дальним Востоком и Средней Азией. В качестве природного рубежа для прикрытия города с суши выступала Волга, а с воздуха силы авиации и ПВО Приволжского военного округа.

Не все структуры удалось разместить в Куйбышеве. Генштаб, как и было, сказано в Постановлении ГКО, разместился в Арзамасе. В Москве продолжала работу оперативная группа Генштаба во главе с Александром Василевским. Аналогичные «филиалы» были созданы и в других наркоматах, так что полного запустения в Москве после выезда правительственных структур не было.

Остро стоял вопрос об эвакуации главы государства. Ходили слухи, что существовало не менее десятка вариантов вывоза Иосифа Сталина, предусматривавших использование автомобиля, поезда или самолета. По одной из версий, советский лидер даже приехал на вокзал, где его ждал поезд, но, побродив некоторое время по перрону, отказался покидать Москву. Это было мужественное решение вождя, его присутствие в Москве в самые трагические дни сыграло положительную роль в настроении москвичей, поднятии боевого духа воинских частей перебрасываемых из Сибири для обороны столицы, а также партийной номенклатуры московского горкома во главе со Щербаковым.

Наркомат электростанций также оставил свой «филиал» в Москве, но основная его часть переехала в Куйбышев. С первых же дней возникали сложные задачи, которые нужно было решать экстренно и без права на ошибку. Необходимо было в установленном заранее порядке обеспечивать перестройку режима электроснабжения оборонных предприятий, вносить оперативные изменения в схемы внешнего энергоснабжения и в режимы работы заводов, которые в срочном порядке переводились на производство военной продукции. Их потребности в электроэнергии стремительно росли.

С началом войны нужно было приготовиться и к изменениям в схемах организации управления электростанциями в условиях, когда большая часть работников уйдет в армию. Уменьшение штатных расписаний не должно было сказаться на надежности работы энергообъектов. Резко менялась вся ориентация деятельности наркомата и всей энергетики страны. Предстояло срочно продумать план временной консервации отдельных объектов капитального строительства, принять меры защиты сетей и электростанций от вражеской авиации. Необходимо было проверить готовность к ликвидации возможных аварий, пожаров, наладить строительство убежищ, защитных сооружений, ввести в действие скрытые пункты управления. Следовало было учесть возможность срыва параллельной работы энергосистем Донбасса и Днепрэнерго.

Особое внимание нужно было уделять бесперебойному электроснабжению угледобывающих предприятий Восточного Донбасса, как топливной базы тепловых ГРЭС. После оккупации Западного Донбасса, работа Азово-черноморской энергосистемы была в наркомате под пристальным контролем. Руководил ею Григорий Львович Асмолов, талантливый организатор и высококлассный специалист. Накануне, перед самой войной, он принимал участие в составе государственной комиссии по приемке в эксплуатацию Несветаевской ГРЭС в городе Новошахтинске. Ее первая очередь вступила в строй 20 июня, а уже спустя неделю был получен приказ ГКО СССР и предписание Совета по эвакуации, возглавляемого Шверником, Первухиным и Косыгиным о демонтаже и эвакуации энергоагрегатов, оборудования ГРЭС, мощных линий электропередачи в определенные восточные районы страны.

Люди, которые накануне прилагали все усилия, чтобы дать краю дополнительную электроэнергию, приступили к демонтажу агрегатов. Многие прямо со строительства ГРЭС уходили на фронт. Через Каменск, Лихую, Шахтинский и Ростовский узлы и Баку пошли первые эшелоны с демонтированным оборудованием и людьми на восток, в районы Сибири, Средней Азии. Было очень сложно сориентироваться в ситуации на фронтах и заранее предусматривать экстренные меры.

Шахтинская, Каменская, Ростовская электростанции продолжали работать на оставшихся мощностях. Людей не хватало, по приказу ГКО СССР часть персонала была отправлена на восток, многие ушли на фронт. Всех рабочих и ИТР пришлось вооружить, чтобы они могли дать отпор диверсантам. По смене сдавался не только обслуживаемый агрегат, но и размещенный в определенных «точках» заряд взрывчатки. В случае прямой угрозы прорыва немцев, электростанции не должны были попасть в руки врага.

В начале ноября 1941 г. противник прорвался к Ростову со стороны Таганрога. Однако через несколько дней его отбросили. Ростов-на-Дону стал первым крупным городом, освобожденным в самом начале войны от оккупантов. Враг, потерпев крупное поражение, отошел, но потребность в электроэнергии на нужды фронта увеличивалась. Оставшихся после эвакуации агрегатов на Шахтинской ГРЭС и Каменской ТЭЦ не хватало. Нужно было любой ценой обеспечить устойчивую работу этих электростанций в разукомплектованном виде. Шумерскому запомнился один из неприятных эпизодов тех дней. Немцы рвались к Новошахтинску и Шахтам. Они были нацелены ударить на Ростов через Новочеркасск, форсировать Дон и закрепиться на его левом берегу. Тогда Шумерскому, члену коллегии наркомата Платонову и Асмолову удалось благополучно проскочить на Шахтинскую ГРЭС. Необходимо было оказать техническую и организационную помощь директору Ежелеву, главному инженеру Котилевскому и их коллективу.

Неожиданно в пункт управления вошла группа товарищей. Среди них был секретарь Шахтинского горкома партии Наугольный и майор НКВД Широгоров. Энкэвэдэшник предъявил документ, подписанный членом Государственного Комитета Обороны. Ссылаясь на него, потребовал от Асмолова и директора ГРЭС Ежелева немедленно взорвать плотину водохранилища электростанции, так как враг был уже рядом. Асмолов объяснил майору, что все необходимое подготовлено, сделана штольня, плотина надежно заминирована и вся схема в готовности. При угрозе захвата электростанции за секунду будет осуществлен взрыв. Но без прямого приказа командующего фронтом выводить из строя плотину он не будет. Майор нервничал, спешил. Ссылаясь на законы военного времени, он грозил всеми карами за невыполнение его требования.

Тщетно Шумерский и секретарь горкома пытались доказать ретивому службисту, что преждевременный взрыв плотины приведет к полной остановке электростанции и что вся прифронтовая зона: Ростов, Новочеркасск, Батайск, Аксай, Каменск останется без электроэнергии. Кроме того, преждевременный взрыв вызовет мощный водяной поток, он затопит уже давно заселенные земли старого русла, что может сказаться катастрофически на маневрах наших войск, преграждающих путь врагу на левый берег Дона. Несмотря на истерику майора НКВД, взрыва плотины в ноябре 1941 года не допустили. Вскоре положение на этом участке фронта улучшилось, фашистов отбросили к Матвееву кургану.

Отбитый первый раз у врага Ростов жил напряженным трудовым ритмом. Действовали водопровод, связь, работали заводы, мастерские, изготовлявшие оружие, боеприпасы, ремонтировавшие боевую технику, хлебопекарни, мясокомбинаты, магазины, столовые. Но электроэнергии не хватало, поэтому было решено по предложению Асмолова, вернуть из эвакуации и восстановить на Шахтинской ГРЭС один из турбогенераторов мощностью 25 Мвт. Его экстренно доставили из Баку и в кратчайшие сроки вновь установили на прежнее место. Летом 1942 года ситуация на фронте резко изменилась в пользу фашистов и вновь возникла угроза оккупации городов Шахты и Каменск. Этот генератор вновь демонтировали, оставив для работы всего один, вместо четырех по проектной мощности.

Фашисты подошли к Шахтам, и ликвидация ГРЭС стала неминуемой. В это время Асмолов, лично контролировавший работу Шахтинской ГРЭС получил приказ командующего фронтом взорвать плотину. Вода лавиной устремилась в староречье, обрушившись на врага. Много фашистов с их техникой уничтожил этот поток. В эти критические дни с Асмоловым рядом был прорвавшийся через кольцо, ответственный уполномоченный Наркомата электростанций Лаврененко. С небольшой оперативной группой он прорвался к Шахтинской ГРЭС и уходил с нее последним. Гитлеровцы не смогли воспользоваться электростанцией. Асмолов вместе с Лаврененко, Ежелевым и Котилевским сняли последнюю вахту, обеспечили ее эвакуацию. Отключили все линии электропередачи, а последний турбогенератор мощностью 25 Мвт еще продолжал работать на холостом ходу. Его нельзя было уже ни сохранить, ни вывезти. Решили повторить горький опыт, использованный Лаврененко при отходе с Северодонецкой ГРЭС. Слили масло из системы смазки, но генератор продолжал работать, и лишь через 20 минут возникла чудовищная вибрация — подшипники оплавились. Со скрежетом и грохотом турбогенератор остановился. Из статора машины пыхнуло пламя. Очевидно, горела изоляция обмотки генератора. Из цилиндра высокого давления вырывался пар.

Лаврененко, Асмолов, Ежелев и Котилевский стояли в конденсационном помещении под фундаментом соседней разобранной и отправленной турбины и наблюдали всю эту трагическую картину. От вибрации затряслось здание машинного зала. Почудилось, что вот-вот обрушится кровля. Погасло аварийное освещение, и только багровое зарево позволяло смотреть на эту тягостную панораму. Все было кончено. Взорвав барабаны котлов, шаровые мельницы, топливоподачу, мазутное хозяйство и повышающий трансформатор, последняя вахта вместе с руководителями отошла в направлении Ростова-на-Дону.

Спустя несколько дней после освобождения города Шахты был получен приказ о срочном восстановлении Шахтинской ГРЭС и Шумерский вот так же, как сегодня вылетел на место, чтобы принять оптимальное решение о доставке эвакуированного оборудования и ускоренном его монтаже. Тогда была зима, и этот же К-5 лыжами приземлился на заснеженную поляну недалеко от станции. Асмолов уже не работал управляющим Азчерэнерго, в октябре 1942г. он возглавил Главвостокэнерго. Поэтому встречали Шумерского другие люди: новые директор и главный инженер ГРЭС Котлов и Чехунов, новый управляющий Азчерэнерго Бабич. Приехал к самолету и новый секретарь Шахтинского горкома Василий Филимонович Шибаев.

Нужно было оценить степень разрушений на станции и определить перспективы ее быстрого восстановления. До самого освобождения города Шахты в наркомате практически никто не знал, удалось ли немцам запустить ГРЭС? Известно было, что перед уходом наших войск был выведен из строя единственный турбогенератор, взорваны барабаны котлов, шаровые мельницы, топливоподача и повышающий трансформатор. Известно было, что немецкое командование пыталось восстановить ГРЭС в кратчайшие сроки, для чего на станцию была направлена группа немецких специалистов и саперный батальон. Знали также и о том, что отступая, немцы успели взорвать оборудование, но степень разрушения, в наркомате не представлял никто, а местное руководство в лице Шибаева, было некомпетентно в подобных вопросах.

Перед наступлением на Шахты частей 5-й Ударной армии, командиру 315 стрелковой дивизии, генерал-майору Лилейко был дан приказ за день до наступления, забросить по воздуху разведывательную роту с саперами на Шахтинскую ГРЭС с целью предотвращения взрыва электростанции фашистами. Бойцы высадились на противоположном берегу водохранилища. За время оккупации города немцы успели почти полностью восстановить плотину и усиленно охраняли ее. Разведчикам удалось снять посты, но бесшумно это сделать не получилось. Разминирование плотины производили под огнем, взрывчатку, извлеченную из штольни, использовали в целях обороны. Когда немцы попытались превосходящими силами выйти на гидросооружение и уничтожить диверсантов, раздался мощный взрыв перед входом на плотину. Опасаясь, что разведчики заминировали проход, фашисты вели огонь издали, залегши на противоположном берегу. Это и позволило разведчикам удерживать натиск и сохранять плотину от дальнейшего разрушения ценой своей жизни. Когда передовой полк 315-й дивизии атаковал врага на подступах к электростанции, на ее территории один за другим прогремели взрывы.

Уже первые осмотры показали, что немцы разрушали энергетические объекты по обдуманному и заранее составленному плану. В первую очередь разрушению подвергались крупные, оснащенные современным оборудованием технологические узлы электростанции. Приоритетно выводили из строя валы турбин и генераторов, колонны и барабаны котлов, редукторы и горловины мельниц, моторы и трансформаторы. Частично были разрушены стены и кровля машинного зала и котельного цеха. Единственный турбогенератор 25 Мвт, который вывели из строя еще Асмолов с Лаврененко, тоже был поврежден. После его осмотра Шумерский пришел к выводу, что немцы отремонтировали генератор для пуска, и взорвали его вал при спешном отступлении. Но станцию фашистам так и не удалось запустить за время оккупации города.

Причина для этого была продумана и подготовлена еще до прихода фашистов и входила в план эвакуационных мероприятий. Заблаговременно были израсходованы все запасы угля на складе станции, она в последнее время работала с колес, и угольный склад ГРЭС был «вычищен под метлу». Немцам требовался солидный запас угля, чтобы вывести котлы на рабочий режим и дать электроэнергию шахтам для пополнения запасов топлива. Получался замкнутый круг: нет угля на складе ГРЭС, не будет электроэнергии для добычи угля. К тому же крупные шахты были взорваны нашими при отступлении, а их аварийные склады также были «вычищены до единой уголинки». Этот замкнутый круг теперь нужно было разорвать ему, заместителю наркома Шумерскому в его первое посещение ГРЭС после освобождения города. Сейчас в самолете он вспоминал разговор с секретарем Шахтинского горкома Шибаевым, человеком, наделенным природной смекалкой и рационализаторством.

— Хорошо, что фрицы не успели полностью взорвать плотину, — заметил радостно Шибаев.

— Здесь и без плотины работы до осени, — ответил Шумерский, — немцы вывели из строя основное оборудование, которое нужно сначала найти и доставить на «Шахтинку», затем смонтировать.

— Было бы хорошо, если бы фашистов заставить восстанавливать все, что они разрушили, — неожиданно предложил Шибаев, — сколько под Сталинградом в плен взяли? 6-ю армию Паулюса, две румынских, венгерскую, итальянскую…. Вот вам и рабочая сила!

Шумерский внимательно посмотрел на Шибаева, ему понравилось его предложение. Действительно, почему бы не привлечь к восстановительным работам военнопленных немцев?

— Дельное предложение, — ответил он Шибаеву, — я обязательно подниму этот вопрос у наркома. Неплохо было бы, если бы он ходатайствовал перед ГУПВИ об использовании труда военнопленных.

— В городе рабочей силы мало осталось, — продолжал секретарь, — весь людской ресурс нужно мобилизовать на шахты и бюро горкома обсуждало этот вопрос. В первую очередь восстановлению подлежат те шахты, что не были взорваны ни нашими, ни немцами. Некоторые из них затоплены, и без электроэнергии откачивать их придется долго. Так что вся надежда на Вас, Григорий Николаевич.

— Мы еще в январе приступили к восстановлению Сталинградской ГРЭС, — информировал Шумерский, — на улицах еще шли бои, а мы уже начали работы…. Надеюсь, в марте она даст первый ток! Здесь тоже придется использовать сталинградский опыт. Там в кратчайшие сроки нам удалось соорудить установку для выработки электроэнергии на собственные нужды. Асинхронный двигатель с фазным ротором мощностью 160 кВт превратили в генератор трехфазного тока напряжением 0,4 кВ. Возбудителем служила сварочная машина постоянного тока. В качестве привода использовали судовой одноцилиндровый дизельный двигатель внутреннего сгорания мощностью 200 л. с. Эту мини-электростанцию можно использовать и на восстановительных работах и при запуске вашей ГРЭС….

— А почему? — неожиданно спросил Шибаев, прерывая Шумерского, — Сталинградскую Вы собираетесь пустить уже в марте, а нашу только осенью?

— Специалистов не хватает, — мрачно констатировал Шумерский, — Сталинградскую ГРЭС начали восстанавливать первой после освобождения, а теперь фронт работ резко расширяется. Осенью, возможно, добавиться еще и Западный Донбасс….

— А нельзя ли сделать установку, о которой Вы только что рассказывали для электропитания отдельных шахт? — продолжал Шибаев, — ведь если мы не успеем к пуску нашей ГРЭС добыть для нее уголька, то вряд ли она может быть запущена в работу. К каждой шахте у нас имеются подъездные железнодорожные пути, если где разбомбили, мы быстренько восстановим.

— Не понял, — смутился Шумерский, — что вы имеете в виду?

— Смонтировать такие мини-электростанции на колесах, — продолжал Шибаев, как бронепоезда с артиллерией…. Подогнать мини-электростанцию к шахте и вырабатывать электричество для откачки воды!

— Вы подсказываете мне за сегодня вторую перспективную идею, — весело сказал Шумерский, — если у вас в городе все обладают такой смекалкой, то нет сомнений, шахты скоро начнут добывать уголь! Спасибо Вам, товарищ секретарь, я обязательно займусь воплощением ваших идей.

Вернувшись в Куйбышев, Шумерский доложил наркому о предложении Шибаева использовать на восстановительных работах пленных немцев. Дмитрий Георгиевич внимательно выслушал Шумерского и пообещал доложить о предложении лично товарищу Берия. Ему подчинялся ГУПВИ и он курировал вопросы угольной промышленности в ГКО. Шумерский поручил специалистам наркомата проработать идею Шибаева о применении энергопоездов для мобильной переброски их на восстановление шахт.

Предложение Шибаева в чистом виде было технически просчитано и претерпело изменения по многим причинам. Первой из них было напряжение подъемных машин и стационарных насосов водоотлива шахт, которые в первую очередь должны были быть обеспечены электроэнергией. Питались такие установки от источника 3 кв, на некоторых шахтах 6 кв. Поэтому энергопоезд с напряжением 0,4 кв, примененный на Сталинградской ГРЭС не годился для этих целей. Вторая причина заключалась в отсутствии специалистов для обслуживания таких энергопоездов. На шахтах нехватка людских ресурсов достигала 50%, из них две трети — женщины. Специалистами наркомата было просчитано увеличение напряжения до 3—6 кв и мощности энергопоездов до 1,2 — 1,5 Мвт. Их предлагалось устанавливать на территории ГРЭС и в дальнейшем использовать при запуске станции, как источник собственных нужд. А шахтам подать напряжение по высоковольтным линиям, которые кое-где необходимо было восстановить.

В качестве парогенераторов предлагалось использовать паровозы серии ФД. Турбоагрегат и его конденсатор надлежало смонтировать на отдельных железнодорожных платформах, распределительное электрическое устройство со щитом управления и жилые помещения разместить в двух крытых вагонах. Для работы энергопоезда нужно было прицепить к нему два десятка вагонов с углем, по мере расходования которого пополнять. Электрическую часть энергопоездов комплектовать оборудованием с небольших заводских электростанций. С точки зрения комплектации подобрали такое оборудования, которого в эвакуированном резерве было достаточно для монтажа двух десятков энергопоездов с перспективой восстановления шахт Западного Донбасса, бои за который были еще в самом разгаре.

Шумерский лично проверил расчеты и дал добро на подготовку таких энергопоездов. В первую очередь они крайне были необходимы для Сталинградской, Шахтинской и Несветаевской ГРЭС. Оборудование для энергопоездов доставляли дольше, чем монтировали. Загруженность железных дорог достигала уровня осени 1942 года с той лишь разницей, что тогда грузы шли с запада на восток, а теперь в обратном направлении. Пришлось вылететь в районы эвакуации, чтобы без очереди «проталкивать» поезда с оборудованием.

Под крылом самолета глазам открывались картины забитых неподвижными эшелонами железнодорожных путей, нагромождение эвакуированного оборудования. И так повсюду. Особенно раздражали заторы на разъездах, где необходимый, как воздух, порожняк стоял вперемежку с нагруженными до отказа составами. Сцепами большой длины простаивали паровозы. На Волге и Каспии аналогично: пароходы, буксиры, баркасы, баржи, сейнеры, траулеры и даже боевые корабли — перегруженные сверх ватерлиний, натужно шли к Махачкале и Баку. С воздуха было хорошо видно забитые судами фарватеры этих портов. На шоссейных дорогах огромные пробки. И без вмешательства Шумерского с предписанием ГКО, пришлось бы ждать необходимого оборудования месяц-полтора.

Сегодня, по сообщению ответственного работника наркомата в Шахты на территорию ГРЭС должен был прибыть энергопоезд мощностью 1,2 Мвт. Шумерский телеграфировал Бабичу и Шибаеву о своем приезде, чтобы лично проконтролировать запуск передвижной установки. Прошло два месяца со дня освобождения города, и нарком Жимерин жестко проявлял недовольство затягиванием срока пуска энергопоезда, обещанного им Берии. Шахтинский уголь, как воздух был необходим железной дороге, оборонным предприятиям и самой энергетике.

Самолет пошел на снижение и вскоре коснулся колесами зеленой лужайки. Пробежав около пятидесяти метров, К-5 остановился, урча мотором, как разбуженный среди ночи пес. Шумерский, Хлопин и Лагутин покинули самолет, их встречали Бабич, Шибаев, новый директор Шахтинской ГРЭС Котлов и главный инженер Чехунов.

— Энергопоезд прибыл уже? — спросил Шумерский после взаимных рукопожатий.

— Вчера ночью, товарищ заместитель наркома! — по-военному отрапортовал Бабич, — я лично контролировал его транспортировку.

— В таком случае, едем сразу на территорию ГРЭС, — приказал Шумерский, — надеюсь, линии электропередач на шахты, подлежащие приоритетному восстановлению, готовы?

— Конечно, товарищ заместитель наркома! — бойко отрапортовал Шибаев, — через неделю закончим восстанавливать плотину. А как насчет пленных немцев?

— Вопрос этот еще решается на уровне ГКО, — ответил Шумерский, — это не так просто….

— А в чем проблема? — удивился Шибаев, — я бы их всех расстрелял, к чертовой матери, если бы не разруха! Это нелюди, сбесившиеся звери, которые скинули в ствол шахты Красина около четырех тысяч наших людей, живьем отправляли в преисподнюю….

— Дело не в жалости к фашистам! Садитесь со мной в одну машину, и по пути я Вам объясню проблему, — предложил Шумерский.

Гости и встречающие разместились в нескольких автомобилях, которые тут же тронулись с места. До станции было около двух километров и Шибаев, севший в автомобиль вместе с Шумерским внимательно слушал его.

— Мы должны соблюдать «Положение о военнопленных», утвержденное Постановлением №46 ЦИК и СНК СССР 19 марта 1931 года! — начал Шумерский, — а чтобы Вы лучше представляли себе «движение пленной рабочей силы», я должен сначала проинформировать Вас. Из армейского приемного лагеря пленные поступают в сборный пункт, откуда эшелонами во фронтовые приемно-пересыльные лагеря, а уже из них — в тыловые. В январе-феврале 1943 года, из трехсот тысяч человек только 19 000 были доставлены в стационарные лагеря — остальные «зависли» во фронтовых. Во многих из них вспыхнула эпидемия тифа, туберкулеза и прочих заразных болезней. Поэтому нужно отфильтровать здоровых и работоспособных и потом только отправлять в тыл. Вам нужна в Шахтах эпидемия тифа или туберкулеза?

— Не дай не приведи, — возразил Шибаев, — наших людей и так ветром качает от голода, многие не пережили лютую зиму…..

— То-то же! — резюмировал Шумерский, — ускорить процесс отбора пока никто не может, врачей фронту не хватает! Генералам сейчас не до пленных, они должны гнать врага дальше, ГУПВИ перегружено, не хватает транспорта, конвойных и прочего…. Но есть уверенность, что к осени это все утрясется и Шахты получат в приоритетном порядке первых военнопленных, это я обещаю!

— Ловлю на слове, товарищ заместитель наркома! — весело откликнулся Шибаев.

Приехали на ГРЭС, с первых шагов по территории в глаза бросались разрушения, оставленные немцами при отступлении. Это касалось в первую очередь высоковольтной подстанции, сиротливо выглядевшей с поврежденными силовыми трансформаторами и открытым распредустройством 110 кв. Корпуса котельного цеха и машинного зала не значительно пострадали по сравнению со Сталинградской ГРЭС. На железнодорожных путях к бывшему угольному складу сопели в сцепке паровозы энергопоезда.

— В первую очередь, сейчас запустим в работу энергопоезд, — с нескрываемым удовольствием приказал Шумерский, — потом я посмотрю ход работ по монтажу оборудования.

Вся команда руководителей проследовала к месту стоянки энергопоезда. Остановились в двадцати метрах от него. Ждали, пока закончат работу электромонтеры, натягивающие провода от закрытого вагона с надписью «ЗРУ-3кв» до концевых опор по видимости недавно установленных для связи с отходящими линиями. Бабич недовольный тем, что монтажники не успели это сделать до приезда Шумерского, отвел в сторону начальника монтажного управления Азчерэнерго, и распекал его, не стесняясь в выражениях.

— Зря Вы так материли монтажников, — сделал замечание Шумерский, когда Бабич вновь подошел к нему, — сколько суток не спали люди?

— Третьи сутки, товарищ заместитель наркома, — отвечал Бабич, — я знаю предел возможности своих людей….

— Не забывайте, что это и мои люди, — прервал его Шумерский, — и я требую впредь работать с ними без горлопанства!

Наконец всё было готово, и Бабич дал команду на запуск. Турбогенератор быстро набрал номинальные обороты и пять минут работал вхолостую. Главный инженер Шахтинской ГРЭС Чехунов прислушивался к работе агрегата и вскоре дал отмашку на включение электрической нагрузки. Было подано напряжение на все четыре отходящие линии, одна из которых питала шахту «Красненькая».

— А потянет ли один турбогенератор все четыре шахты? — спросил Шибаев.

— Будем смотреть по загрузке, — ответил Чехунов, — если не будет хватать мощности, придется вводить специальный режим работы оборудования на шахтах.

— Товарищ заместитель наркома, — возмутился Шибаев, — я правильно понял? Электроэнергии может не хватить для четырех шахт, на которые сейчас дали питание? Это катастрофически мало! Мы запланировали к концу апреля восстановить и пустить в работу пятнадцать из 33 шахт города! А здесь речь идет о введении специального режима работы оборудования даже для четырех шахт….

— Но это временно, — успокаивал его Шумерский, — осенью запустим первый турбогенератор ГРЭС….

— Мы не можем ждать осени, товарищ заместитель наркома, — прервал его Шибаев, — тем более что добыча угля уже возобновлена на мелких шахтах и там тоже нужна электроэнергия для подъема добычи на-гора! У нас два плана, один на восстановление шахт и второй на добычу….. А Вы мне говорите — осенью! Нужно предусмотреть передвижные установки с дизельным двигателем, которые можно подогнать по железнодорожным путям к шахте…. В прошлый раз мы о них говорили с Вами! Кстати дизеля можно использовать с насосов, которые привезли на многие шахты для откачки воды.

Шумерский внимательно выслушал секретаря горкома, не прерывая, и с мрачным видом посмотрел в его глаза. Он понял, что этот человек не успокоится, и будет добиваться своего, невзирая на должности.

— Хорошо! — согласился Шумерский, — мы повторно посмотрим свои возможности, резервы эвакуированного оборудования с учетом имеющихся на шахтах насосных дизелей….

Шумерский поздравил всех присутствующих с пуском энергопоезда, затем в их окружении пошел осматривать станцию и ход работ по монтажу оборудования. Это был день второго рождения Шахтинской ГРЭС, хотя до пуска первого стационарного генератора мощностью 25 Мвт оставалось еще полгода.

***

Библейская легенда о всемирном потопе известна многим. Все, что создавалось, строилось, возводилось руками людей, было затоплено, уничтожено, поглощено стихией воды. Легенда эта возникла давно, когда человек еще не умел бороться с силами природы, управлять ими. Теперь другие времена, человек стал хозяином природы. По своей воле он меняет русла рек, прорывает каналы, соединяет моря, орошает пустыню. Но хватит ли человеческих сил на то, чтобы вычерпать море подземной воды? Об этом часто задумывался Василий Филимонович Шибаев, первый секретарь Шахтинского горкома, принимая на себя ответственность за восстановление шахт.

История угольной промышленности всего мира еще не знала подобных случаев. Что-то похожее было во Франции после Первой мировой войны, там, в Северном бассейне и Па-де-Кале тоже откачивали затопленные шахты. Но объемы подземного моря исчислялись ста миллионами кубометров воды, а в советском Донбассе по подсчетам специалистов нужно было откачать около шестисот миллионов. Только из шахт города необходимо было откачать 19 миллионов кубометров воды. Английские горные инженеры предрекали СССР полную потерю Донбасса, заместить его выпадающую добычу угля, не в состоянии был даже Печорский бассейн при условии его интенсивного освоения. Но Василий Филимонович верил в людей, надеялся на их пытливый ум и рациональное коллективное мышление. Это позволяло ему принимать смелые решения и добиваться их выполнения. За это Шибаев уже в июле 1944 г. удостоится высокой государственной награды — Ордена Красной Звезды.

Стародубцев часто «прорывался» в кабинет к Шибаеву со своими смелыми предложениями и тот поддерживал его рационализаторство о применении подъема для откачки шахты. Поэтому «Красненькая», одной из первых получила электроэнергию от энергопоезда. Подъемная машина к тому времени была уже смонтирована, разрушенная стена здания подъема восстановлена. Цемента не было, кладку производили на растворе глины с песком под руководством пенсионера-каменщика Петра Ивановича. Это он убедил Стародубцева, что такая кладка в сцепке с оставшимися стенами вполне сгодится, а когда шахте дадут цемент, то для придания ей прочности, нужно будет оштукатурить ее снаружи. «Сто лет еще сможет простоять!» — гарантировал пенсионер.

Каната на подъемной машине было с избытком, наверное, шахта, где ее применяли ранее, была глубже «Красненькой». Не просто было получить сварочный генератор, который предоставлялся руководством треста централизованно, по очереди. На весь город их было всего два, а каждой шахте электросварка требовалась практически ежедневно. Пока ждали очереди, раскроили листовой метал на изготовление сосудов-«ведер» для подъема. Сварщиков тоже давали централизованно и когда они прибыли на шахту, Стародубцев дал им в помощь людей, чтобы специалисты не теряли времени на подсобные работы. Пришлось также дополнительно заинтересовать их в сверхурочной работе. Им авансом выплатили большую премию и выдали талоны на дополнительное питание. Двое суток с перерывом два часа на сон, они выполняли заказ шахты.

Сосуды были готовы, но напряжения еще не было подано. Чтобы не терять драгоценное время, коллективно было решено — один из сосудов можно было опускать в ствол, прикрепив к нему канат. Под собственным весом он затонет в стволе шахты, если растормаживать барабан подъемной машины. Это нужно было делать осторожно при помощи лома, для чего единственный электрослесарь, понимающий в подъемных машинах, разжимал тормоза по команде Воронина. Главный инженер находился у ствола, а для передачи его указаний электрослесарю, выстроилась цепочка рабочих до здания подъема.

Ствол шахты был неглубокий, всего пятьдесят метров и спуск первого сосуда прошел благополучно. Второй оставили на поверхности у ствола, зафиксировав его другим плечом каната. Так он пролежал несколько дней, пока из треста не пришла радостное сообщение о том, что на следующий день дадут напряжение. И вот сегодня тридцать человек во главе с Ворониным и Стародубцевым ждали этого момента у ствола. Трансформаторной подстанции у шахты еще не было и напряжение 3 кв должно быть подано по временной схеме на панели управления подъемной машины. Аварийный свет в ее помещении загорался от трансформатора схемы управления и электрослесарь с утра дежурил там вместе с машинисткой подъема.

— Дали напряжение! — взволнованно прокричал электрослесарь, выбежав во двор, — аж, как-то не верится….

— Приготовились все! — скомандовал Воронин, — выстроились в цепочку, как в прошлый раз!

Женщины послушно стали в «живую связь» от ствола до открытой двери в помещение подъема. Мужики, вооружившись ломами, обступили сосуд, лежащий у шейки ствола. Воронин молча наблюдал за приготовлениями. Он сильно волновался, и от этого его лицо было потным и красным, как панцирь у вареного рака. Стародубцев наоборот сиял азартом и в его глазах зажглись озорные искорки.

— Вира помалу! — скомандовал Воронин, когда приготовления закончились.

Живая цепочка передала команду машинистке подъема, трос с затопленным в стволе сосудом натянулся, медленно пошел вверх.

— Стоп! — закричал Воронин, — стоп! Я же инструктировал машинистку, твою мать, а она дала «вира» не той клети…, сосуду! Ко мне ее, быстро!

Цепочка передала команду «стоп» и вскоре из открытой двери подъема вышла Глафира, машинист. Она с разгневанным выражением лица подошла к главному инженеру.

— Глаша, — обратился к ней Воронин, — я же тебе объяснял! «Вира помалу» нужно сделать тем сосудом, что лежит у ствола. Когда ты его выведешь, так, чтобы мужики смогли направить в ствол, тогда я дам команду «майна помалу». Что непонятного?

— Откуда ей могла быть заранее известна фазировка? — вступился за Глашу электрослесарь, который кричал Воронину, стоя у открытой двери, — это неизвестно пока не попробуешь!

— Какая фазировка? — не понял Воронин, — по натянутому канату нужно было ориентироваться. Иди Глаша за рычаги управления и сделай «вира помалу» другим плечом каната.

— Хватит спорить! — предупредил Стародубцев, — ничего страшного не произошло!

Глаша вернулась на рабочее место и, не дожидаясь команды Воронина, дала «вира помалу» другим плечом каната.

— Стоп! — закричал Воронин, — стоп! Ко мне ее, быстро!

— Чего опять я неправильно выполнила? — спросила Глаша, выглядывая из двери.

— Ты команду мою не дождалась! — гневно кричал на Глашу Воронин, — всё делать только по команде! Поняла, клуша? Совсем разучились работать за время войны….

Глаша с рассерженным видом скрылась в помещении подъема. Воронин разозлился на машинистку и минуту успокаивался, прежде чем выдать команду. Когда натянулось нужное плечо каната, сосуд, лежащий на полу у ствола, начал подниматься верхним краем. Его за оттяжки держали Михаил и Павел Прохоров. Все шло, как запланировали, через несколько минут сосуд повис над стволом, а растяжки вытянулись до предела. Михаилу с Павлом с трудом удавалось сдерживать раскачку. К ним подбежали несколько человек и успокоили груз.

— Теперь отдай команду «майна помалу», — требовал Михаил от Воронина, — иначе первый, затопленный сосуд может лечь на бок и зацепится там за какую-нибудь хрень!

— Майна помалу! — скомандовал Воронин, и цепочка передала его указание машинисту.

Подвешенный сосуд пошел вниз, и через несколько секунд достиг своим верхом нулевой отметки.

— Стоп! — крикнул Воронин и машина остановилась.

Оба плеча каната равномерно натянулись, и можно было начинать практическое опробование новаторской идеи.

— Пусть немного побудут в таком положении, — предложил Воронин, а вы Михаил и Прохор задвиньте желоба для слива воды в рабочее положение. Передайте электрослесарю, чтобы поставил на место концевые, включил сигнализацию и проверил упоры для открытия клапана сосуда.

Только сейчас Стародубцев заметил, что за работой людей наблюдает Шибаев, приехавший на шахту после запуска энергопоезда. Он оставил свой «Виллис» далеко от ствола и незаметно приблизился к месту работы.

— Здравия желаю, Василий Филимонович! — приветствовал его Стародубцев, — Вы, как нельзя вовремя! Только что закончили подготовку, можно приступить к первому подъему воды….

— Здравствуй, Федор! — ответил Шибаев, — я только что проводил заместителя наркома Шумерского и сломя голову на твою шахту. Как думаешь, не опозоримся со своим рацпредложением?

— А чего думать, работать нужно! — с задором ответил Стародубцев, — я предоставляю Вам право отдать команду на начало главного этапа работ!

— Ну, хорошо! — с улыбкой произнес Шибаев и, перейдя на громкий командный голос, — товарищ Стародубцев, приказываю начать откачку шахты!

Воронин распустил «живую цепочку» окриком «расходитесь по рабочим местам» и, подойдя к рукоятке сигналиста ствола, дернул ее. Послышалось знакомое каждому шахтеру «дзынь-дзынь» и трос первого затопленного сосуда медленно пошел вверх. Через несколько минут скорость подъема увеличилась, и вскоре сосуд вышел на нулевую отметку. Скорость сбросилась до «медленно вверх» и сосуд остановился. Но открытия клапана не последовало и все, кто находился у ствола, с огорчением смотрели вверх, где установлен концевой переключатель и упора для открытия клапана.

— Гриша! — закричал Воронин электрослесарю, — регулируй упору!

Электрослесарь, захватив с собой легкую кувалду, полез вверх по металлической лестнице копра, и вскоре послышались его удары.

— Что там? — громко спросил Воронин, когда удары стихли.

— Я подогнул упору немного вправо, рычаг сосуда не попадал на нее, — откликнулся Гриша, — сейчас подрегулирую концевой.

— Всё, готово! — послышался через несколько минут голос Гриши, — дайте сигнал «тихо вверх»!

Воронин дернул за рукоятку сигнала, и сосуд плавно подскочил вверх, открылся спускной клапан в его нижней части, и вода мощным потоком хлынула в желоб. После того, как сосуд слился полностью, Воронин еще раз дал сигнал. Сосуд пошел вниз, а на смену ему появился такой же другого плеча. Когда он достиг упора, его клапан нормально открылся, и вновь вода мощным потоком хлынула в желоб. В этот момент раздалось дружное «ура» и громкие аплодисменты. Все кто находился у ствола, искренне радовались удачной работе подъема. Шибаев широко улыбался, обнял Стародубцева и, хлопая его по спине ладонями кричал «молодец Федор!».

— Вы больше благодарите Таликова и Воронина, — скромничал Стародубцев, — это их детище!

— Давайте еще несколько циклов понаблюдаем, — предложил Шибаев, — а потом соберешь людей на митинг! Нужно поблагодарить всех за отлично проделанную работу. И главное чтобы все коммунисты твоей парт ячейки высказались по этому поводу…. У тебя их всего шесть человек, так что времени на это много не потребуется.

Стародубцев подал знак Воронину о продолжении испытания, но тот поставил на сигнал обученную женщину по имени Варя.

— Варя, становись на свое рабочее место, — приказал Воронин, — я хочу посмотреть, как будешь справляться.

— Я не против, товарищ главный инженер, — шутила Варя, — я привыкшая за конец дергать! Чего в этом сложного?

— Ты мне шуточки свои брось! — показушно сердился Воронин, — работа ответственная и негоже в присутствии первого секретаря опозориться. Становись на сигнал!

Варя стала на место и дернула за рычаг, раздалось знакомое «дзынь-дзынь» и подъем начал работу. Шибаев достал карманные часы и принялся засекать время полного цикла.

— По моим замерам, — многозначительно произнес секретарь через четверть часа, — кубов пятьсот в час можно откачать. Медленно погружается пустой сосуд, но и это очень неплохо, почти вдвое больше дизельного насоса.

По выражению его лица было заметно, что секретарь доволен производительностью откачки. Он улыбался и радовался, как мальчишка, увидевший первый раз в жизни автомобиль. А на противоположной стороне от ствола Михаил беседовал с Павлом.

— Башковитый ты Мишка, — хвалил его Павел, — смотри, сколько воды за полный цикл сливает! Молодец! Я бы не допетрил до такого….

— Я только идею подал, — возражал Михаил, не любивший похвал, — а рассчитал всё и начертил Воронин. Это он голова! Сделал быстро, и как видим, правильно — всё работает…. Вот ведь как бывает, когда он был заведующим шахтой Красина, то слыл в коллективе, как ни рыба, ни мясо…. Тогда я и подумать не мог, что Воронин сможет выдать такое изобретение!

Стародубцев приказал собраться всему коллективу у здания подъема и когда там появились люди, он с Шибаевым подошел к толпе. Мужиков было мало, две трети коллектива составляли женщины. Секретарь обвел взглядом собравшихся, прокашлялся и начал.

— Дорогие товарищи! — громко произнес он, — вы все молодцы и я благодарен вам за хорошую работу. Особенно хочется отметить инициаторов создания этой установки водоотлива — Таликова и главного инженера Воронина. Из резерва горкома партии они будут премированы денежным вознаграждением в размере пятисот рублей каждый и талонами на усиленное питание….

— Я не согласен! — выкрикнул Михаил, — ведь это Воронин изобрел такой водоотлив и ему нужно дать восемьсот рублей премии, а мне и двухсот хватит за идею….

— Ты коммунист? — спросил Шибаев.

— Нет! — ответил Михаил, — я никогда не был в партии, а что?

— Если бы ты был коммунистом, — улыбаясь, произнес Шибаев, — то получил бы сейчас от меня выговор без занесения за то, что перебиваешь первого секретаря горкома. Я сказал по пятьсот каждому, и баста!

— Это нам теперь и баста! — бурчал Михаил, отходя в сторону.

— Чего? — не понял Шибаев.

— Я сказал, что теперь Вам руководить, а нам и баста! — перефразировал шутку Михаил.

Шибаев с недоумением взглянул на Михаила и продолжил. Он еще с минуту выступал и воодушевлял всех на трудовые свершения, особо благодарил женщин, которые пришли на шахту, чтобы заменить мужчин воюющих на фронте. Секретарь сказал, что шахте «Красненькой» повезло, потому что она самая маленькая из тех четырех, на которые подано напряжение и коллектив должен приложить все силы, чтобы оправдать доверие. Затем по очереди выступили коммунисты, и Михаилу сразу понравился один из них. Это был молодой мужчина по фамилии Крюков, вернувшийся с фронта на восстановление шахт. Он по специальности был врубмашинистом, как Катя и тут же предложил восстановить врубовую машину, которая еще с мирного времени ржавела в груде металлолома. Михаил тоже вспомнил, что на территории взорванной шахты Красина в довоенном металлоломе видел врубовую машину с сожженным электродвигателем. Ее тоже стоило привезти сюда и из двух собрать одну.

Членом партии была и Глаша, машинист подъема. Катя уже сдружилась с ней, и они весело обсуждали шепотом работу нового водоотлива. Катя хвасталась, что идея принадлежит ее куму и радовалась его премированию секретарем горкома партии. Электрослесарь Григорий тоже был коммунистом, но когда Стародубцев дал ему слово на митинге, растерялся и не мог связать трех слов.

— Я это…, как его? — начал он, сбиваясь, — чего сказать-то хочу? …Эх, да чего языком-то молоть? Напряжение дали шахте и за то спасибо! А остальное за нами, …ну и, конечно, за вами…. А если честно, то за всеми….

Дружный смех заглушил его дальнейшие слова, и неудавшийся ритор, красный, как вареный рак сам с себя смеялся из-за несуразной речи.

…Шибаев уехал, и с этого дня подъем ни на день не прекращал откачку воды, Стародубцев организовал двухсменную работу по двенадцать часов. По его расчетам, ствол и коренные штреки можно было откачать за две недели, а затем использовать насос, оставшийся с дизельной установки. По распоряжению управляющего треста, ее двигатель был снят несколькими днями ранее и отправлен на комплектацию передвижной электростанции. Взамен по железной дороге из эвакуации, привезли мощный высоковольтный мотор и специальный кабель к нему.

— А из каких расчетов, Федор Васильевич, Вы исходите, что ствол и коренные выработки можно откачать за две недели? — спросил Воронин у Стародубцева, когда тот собрал очередное совещание коллектива.

— Посчитай сам кубатуру, — отозвался Стародубцев, — ствол глубиной 50м и диаметром шесть, плюс около 2-х км коренных! У меня получилось примерно шестьдесят тысяч кубометров.

— А приток как Вы учли? — не унимался Воронин.

— От фонаря, — отвечал Стародубцев, — по опыту знаю, что если ствол затоплен водой, нужно объем выработок умножить на три. Получается почти 180 тысяч кубометров, а по времени где-то пятнадцать суток работы, если за одни откачивать 12 тысяч. Я ведь после гражданской войны, еще пацаном, принимал участие в восстановлении петропавловской шахты….

— Смелое утверждение, — иронически заметил Воронин, — хотя практика скоро покажет….

— Нужно подумать, как будем в дальнейшем производить откачку? — предложил Стародубцев Воронину, — ведь стационарный насос невозможно таскать по шахте или постоянно наращивать ему заборный шланг.

— Я не знаю эту шахту, — отвечал Воронин, — в тресте не сохранилась даже карты шахтных полей «Красненькой». Всю документацию не успели вывезти при эвакуации, и немцы сожгли ее. Мне известно только то, что эта шахта гораздо меньше, чем Красина, на которой я работал, и я надеюсь исследовать выработки, когда будет возможность опуститься и пройти по коренным штрекам.

— Среди нас есть кто-нибудь, кто работал до войны на «Красненькой»? — спросил собравшихся Стародубцев.

Коллектив молчал. Получалось, что никто из работников от заведующего до разнорабочего не были знакомы с горными выработками шахты, которую откачивали.

— А чего заранее гадать? — вступил в разговор Прохоров, — правильно главный инженер говорит, откачаем коренные штрека и посмотрим своими глазами. Эта шахта, скорее всего, как Красина с западным и восточным крылом, а может и однокрылая….

— Это и коту понятно! — прервал его Стародубцев, — я помню, когда ты служил у меня в полковой разведке, то именно так и воевал, как Суворов: «Придем, увидим, победим!» Я же ясно сказал, что такой насос таскать по шахте невозможно, ведь он стационарный. Сколько бы крыльев у шахты ни было, будут рабочие уклоны, которые необходимо откачать. Поэтому и спрашиваю….

— В любом случае нужно восстанавливать стационарный водоотлив, — заметил Воронин, — без этого невозможно добывать уголь. Тем более я знаю, что эта шахта обводнённая, не сравнить с Красина.

— Это так, — заверил Михаил, — ведь ствол Красина до сих пор не затопило. Я подходил к шейке ствола, когда мы заготавливали там двутавровые балки и бросал вниз камни. Если бы ствол затопило, то я бы услышал всплески, но камни бесшумно падали, как на пуховую подушку. Наверное, на останки погибших…. Вечный им покой!

— Пока Артем ГРЭС не будет давать достаточного количества электроэнергии, — продолжил рассуждать Воронин, — вряд ли удастся добиться довоенной добычи, ведь все придется делать вручную…. Отбойку и погрузку, транспортировку до ствола и так далее….

— И что? Будем ждать, пока электростанция начнет работать на полную мощность? — ехидно спросил Стародубцев.

— Нет! Но нужен хотя бы еще один такой насос, — ответил Воронин, — а если будем восстанавливать оба уклона, то два!

— Еще один насос нам пообещали в тресте, — информировал Стародубцев, — но я спрашиваю не о том. Нам сейчас нужно придумать, как откачивать уклоны?

— Соорудить из бревен плот, — неожиданно предложил Михаил, — на него установить насос! Уровень воды в уклоне будет опускаться по мере откачки и плот с насосом тоже. Шланг выдачи наращивать в таком случае не понадобится. Его придется постоянно переврезать в водоотливной став.

— Хорошая мысль, Михаил, — подхватил предложение Воронин, — один насос ставим на главный водосборник, а другим уклон можно откачивать. Михаил, ты и впрямь башковитый мужик! Ты техникум заканчивал?

— Четыре класса церковно-приходской школы, — с улыбкой ответил Михаил, — а еще бухгалтерию у нэпмана освоил…. Тут не диплом главное, а смекалка! …И желание быстро наладить работу, чтобы уголек из лавы пошел. Я ведь без отопления детей потерял за две зимы….

На этом совещание закончилось, люди разошлись и продолжили работу. Начали восстанавливать контору шахты, здание компрессорной и столовой. Проблема с работой бань оставалась пока неразрешимой из-за отсутствия воды в городе, котельная тоже была разрушена. А без бани шахтеры не представляли себе производительной работы. Баня для шахтера — это не помывочное помещение, а своеобразная оздоровительная процедура. Каждый, кто хотя бы день отработал в шахте, знает, что затраченные в забое силы быстро восстанавливаются после бани. А пока ходили с работы грязными, и мылись дома, кто, как мог, водопровод в городе не работал.

Расчет Стародубцева к удивлению Воронина оправдался, примерно через десять суток сосуды подъема стали заполняться все меньше и еще черед два дня, только наполовину. Учитывая, что нижние концевые и пульт подстволового сигналиста были отключены, машинисты подъема ориентировались по указателю, проградуированному по длине троса. Исходя из глубины зумпфа в шесть метров, Воронин приказал машинистам подъема «опускать сосуд в зумпф, чтобы не «гонять порожняка». Для этого он собственноручно сделал риску на шкале указателя подъемной машины.

И вот настал тот день, когда нужно было опуститься в руддвор шахты и посмотреть подстволовые выработки. Чтобы не перецеплять клеть вместо одного из сосудов, Стародубцев, Воронин и Прохоров решили опуститься в нем. Заклинили сливной клапан и влезли в сосуд по лестнице, приставленной к нему на нулевой отметке. Эту двухметровую лестницу они взяли с собой. Вместо бензиновых шахтерских ламп у Стародубцева и Прохорова были армейские фонарики на батарейках, привезенные с фронта, а Воронин должен был довольствоваться бензиновкой.

— Откуда у вас такие фонарики? — удивился Воронин, — хотя я и сам вижу, что армейские.

— Это трофейные, — уточнил Прохоров, — немецкие! Видишь, надпись «Дайман», такими фонариками обеспечивали солдат вермахта. Каждый раз, возвращаясь с задания, я приносил сразу по несколько штук в подарок бойцам полка и командиру своему тоже. Я собирал их у убитых моими ребятами немцев за линией фронта.

— Они не годятся для работы в шахте, — резюмировал Воронин, глядя на фонарик Павла, — корпус слишком нежный!

— Это почему? — возражал Павел, — корпус металлический. По-твоему, на войне годится, а для шахты нет? Сразу видно, что ты не воевал! У меня дома еще два десятка имеется…. Я специально собирал их, когда объявили, что шахтеров с фронта направят на восстановление шахт. Теперь раздам фонарики всем десятникам, чтобы им легче было осуществлять технический надзор во время работы. Михаил уже получил свой, да еще с двумя запасными батарейками. Вот смотри, его можно прицеплять к пуговице…

Павел пристегнул фонарик к пуговице на груди и с торжественным видом посмотрел на Воронина.

— А батареек надолго хватает? — сомневался Воронин, — когда сядет батарейка, что будешь делать? Выбросишь?

— Батарейки хватало на несколько ночей, — ответил Павел, — я и ими запасся в приличном количестве….

Тем временем сосуд пошел вниз, Стародубцев тоже включил свой фонарик. От этого внутри сосуда было светло и можно было видеть лица друг друга.

— Ты проинструктировал машинистку подъема, чтобы она нас в зумпф не опустила? — спросил Стародубцев.

— Конечно! — заверил Воронин, — она должна остановить по заводской отметке указателя на шкале.

Вскоре сосуд остановился, и Стародубцев влез по лестнице на верхний край сосуда. Он стоял на нем ногами, держался за канат и светил фонариком вокруг ограждения.

— Что там, Федор Васильевич? — нетерпеливо спросил Воронин.

— Хока там! — в шутку ответил Стародубцев, — а ты хотел бабая здесь увидеть? Это я так внука своего пугаю…. Воды в руддворе примерно по колено, так что, поднимайтесь оба и становитесь на край сосуда, держась за канат. Затем вытащим лестницу, приставим к стенке сосуда снаружи, опустимся и пойдем по шахте на разведку.

Вскоре Стародубцев, Воронин и Прохоров благополучно спустились по лестнице в околоствольное пространство. Сапоги сразу же погрузились до краев голенищ в жижу. Оказалось, что это был угольный ил, покрытый слоем воды примерно в десять сантиметров. Мало кто из горняков опускался в шахту, откачанную после затопления. Никто не знает, что происходит здесь, когда вода начинает поступать в свободное пространство горных выработок. Стихия подземных вод не изучена и в учебниках по горному делу об этом не сказано ни слова.

Стародубцев и Прохоров светили своими фонариками на кровлю, крепь и стены выработок руддвора, с которых продолжала капать вода. Это был подземный дождь. Набравшие воды, вмещающие породы теперь отдавали ее и образовывали капель по всем выработкам. Казалось, что в подземной тишине шахты звуки миллионов капель, падающих на слой не скачанной воды поверх ила, исполняли трагическую симфонию погибшей от затопления шахты, навевали плохое настроение и страх. Воронин приблизился к одной из стоек крепи и ударил по ней кулаком.

— Крепь еще добрая, — резюмировал он, — надеюсь, и дальше по штрекам будет такой же!

— А чего ей гнить без воздуха? — шутливо спросил Стародубцев, — в воде лесиняки наоборот твердеют. Наши предки так дуб морили…. Это после откачки воды начнется интенсивное гниение и если не будет проветривания, то через год придется менять крепь по всем коренным выработкам. Давайте продвигаться к штрекам и смотреть дальше.

Все трое двинулись, осторожно ступая, чтобы не зачерпнуть голенищем сапога ил. Их шаги добавляли в музыку капель своеобразный звук, превращающийся в эхо, уносимое дальше по шахте. Эта подземная магия впечатляла и настораживала. Стародубцев достал из бокового кармана папиросы, закурил и, освещая лучом фонарика дым, смотрел, как его потянуло потоком воздуха.

— Естественная вентиляция работает и это хорошо, — сказал Стародубцев, — дым тянет….

— Самотяг в руддворе еще не означает хорошего проветривания в лавах и по уклону, — высказал свое мнение Воронин, — а вентилятор запускать пока нельзя из-за ограничений по мощности потребляемой электроэнергии…. Да и самого вентилятора еще нет!

— Не каркай! — шутливо сказал Стародубцев, — по ходу работ видно будет!

— Это ты имел в виду мою фамилию? — также в шутку спросил Воронин, — тогда я понимаю, откуда ты знаешь всё о мореном дубе….

— Откуда здесь столько ила? — непонятно у кого спросил Павел, — как в Грушевке нашей!

— Это всю угольную и породную пыль смыло со стен и кровли, — предположил Стародубцев, — дальше от ствола его должно быть поменьше.

— Почему? — не унимался Прохоров.

— Его потоком нанесло к стволу при откачке воды, — пояснил Воронин, — и весь этот штыб будем выдавать на-гора. Когда он высохнет, то им можно топить печь. Это как естественная флотация при обогащении — сверху будет угольный штыб, а снизу породный! Но главное, конечно, почистить штрека.

Так, разговаривая о том, о сем, тройка исследователей вышла на коренной штрек. Трудно было сориентироваться восточный это или западный коренной штрек. Но теперь стало понятно, что шахта не была однокрылой, потому, что немного дальше другой коренной штрек уходил в противоположную сторону. Пройдя около двухсот метров, илу действительно стало меньше, да и слоя воды сверху уже не было, а еще через сто метров, показались электровозные рельсы.

— Смотрите, сцепка порожняка дальше, — Павел осветил их фонариком, удивляясь, — значит, не успели все эвакуировать!

— Это хорошо! — согласился Стародубцев, — но я часто задаю себе вопрос: «почему немцы не восстановили шахту, ведь наши не успели ее взорвать?»

— Потому что не допетрили, как подъем можно использовать для откачки! — в шутку сказал Павел.

Прошли еще метров сто и обнаружили на путях электровоз с партией вагонов груженных углем. Его явно бросили в спешке по причине отключения электроэнергии.

— А вот и первая партия добычи, — весело сказал Стародубцев, — можно выдавать на-гора! Электровоз, конечно, намок капитально, придется сушить.

— Чем сушить в такой сырости? — скептически заметил Павел, — выдать его на-гора?

— Подумать надо, — отозвался Воронин, — главное, что у нас есть электровоз и две партии порожняка, а это в условиях войны — клад!

— Не случайно товарищ Шибаев сказал, что нашей шахте повезло! — радовался Стародубцев, — я на последнем совещании в тресте много чего слышал о проблемах на тех шахтах, которые уже дают добычу. Всё вручную: в забоях, как до революции, рубят пласт обушком, по штрекам ручная откатка до ствола, а там воротом на людской тяге выдают уголек на-гора. А к 1-му мая «Ростовуголь» должен отправить в подарок Москве сверхплановый эшелон угля, а это где-то вагонов сорок…. Нас тоже поторапливают, чтобы шахта к празднику выдала на-гора первый уголь!

Наконец дошли до уклона, он был затоплен по самое сопряжение с коренным штреком. От ствола он находился на расстоянии примерно восемьсот метров. В нише напротив уклона сохранилась большая лебедка, которой производилась откатка по уклону.

— Ёлки-моталки, — радовался Стародубцев, — все есть у нас для добычи! По крайней мере, на одном из уклонов, но нужно обследовать и другое крыло шахты. Пошли, посмотрим, что сохранилось там?

…Михаила оставили у ствола с сигналистом Варей. Главный инженер опасался, что женщины могут растеряться в случае непредвиденных ситуаций и присутствие опытного Михаила здесь, необходимо. А он начал уже волноваться долгим отсутствием Стародубцева, Воронина и Павла. Их не было больше часа, а по предварительной договоренности, они должны вернуться после осмотра руддвора.

— Павел! — крикнул Михаил, подойдя к шейке ствола, — ты слышишь меня?

Ему никто не ответил, Михаил повторил окрик, снова тишина.

— Чего ты зря нервничаешь? — удивилась Варя, — придут, никуда не денутся!

— Ты слишком спокойная, — огрызнулся Михаил, — в шахте была когда-нибудь?

— Нет, не была ни разу, — ответила женщина.

— Оно и видно! — с легкой злобой сказал Михаил, — это тебе не в погребе картошку перебирать!

— Павел, ты меня слышишь, мать твою дивизию! — снова прокричал Михаил, спустя некоторое время.

— Да слышу, не кричи, как резанный! — донеслось из под ствола, — мы же обследовали всю шахту, не только руддвор. Сейчас, грузимся в сосуд….

Прошло несколько минут, прежде чем Воронин покричал Михаилу, чтобы Варя давала сигнал вверх. Когда сосуд оказался на нулевой отметке и исследователи вылезли из него, Михаил понял, что их радость ненапрасна.

— Электровоз нашли, вагонетки и две лебедки по одной на каждом уклоне! — с улыбкой сообщил Стародубцев, — так что с завтрашнего дня всем готовиться в шахту! Мужики начнут спуск и монтаж насоса центрального водоотлива, а женщины будут чистить руддвор и коренные штреки.

— И самое первое, водосточные канавки, — добавил Воронин, — вода будет прибывать и нужно, чтобы она беспрепятственно сходила в водосборник. А сейчас нужно вместо сосудов поставить клети….

***

Спустя неделю после того, как Михаила приняли на работу, к нему в гости пришел Юрьев. Был поздний вечер, Михаил обмылся водой из колодца и согревался, укутавшись теплым верблюжьим одеялом. Марфуша готовила общий ужин, Катя по-прежнему столовалась у Михаила, хотя и перешла в свой дом. Вместе легче было бороться с голодом, который царил в годы оккупации и только с приходом наших войск пошел на убыль. С первых дней освобождения начали работу пункты по выдаче хлебных и продовольственных карточек и своевременное их обеспечение. А сегодня ужин был особенным, Марфуша варила суп с настоящей тушенкой, и забытый давно мясной запах распространялся по всему двору через открытую форточку.

— Мишка, ты никак на работу устроился? — спросил Юрьев, войдя в дом и втягивая аппетитный воздух носом.

— Что значит никак? — наигранно удивился Михаил, — вот именно как! Ты Косой зубы не заговаривай, выкладывай, зачем пришел? Если опять муки просить в долг, то Марфуша на днях последнюю выскребла….

— Мука она, конечно же, не помешала бы, — интриговал Юрьев, принюхиваясь, — но у меня к тебе вопросов много накопилось.

— Ты прямо, как прокурор на суде! — усмехнулся Михаил, — выкладывай свои вопросы….

— Ты в горсобесе стал на учет, как инвалид труда? — спросил Юрьев — иначе пенсию не будут давать!

— Я теперь на работе с раннего утра и до позднего вечера, — ответил Михаил, — а что, разве горсобес уже работает?

— Работает! Я сегодня ходил становиться на учет, — проинформировал Юрьев, — для этого нужно иметь удостоверение инвалида. Если оно у тебя сохранилось, то предъявишь его и все! Документы ведь пропали за время оккупации…. Если нет удостоверения, то труба делу, ВТЭК обязательно нужно проходить, а его еще нет в городе….

— Выберу время схожу в собес, но мне пенсию никто платить не будет, если я работаю, — сомневался Михаил.

— Напрасно ты так думаешь! — уверял Юрьев, шмыгая носом, — инвалидов Отечественной войны, изъявивших желание работать, горсобес сам трудоустраивает на предприятия города. И пенсию платит, а остронуждающимся выдают еще и единовременную помощь 3—4 тысячи рублей. Открыли для инвалидов войны специальную столовую….

— Так это же для инвалидов войны, — прервал Юрьева Михаил, — а для инвалидов шахтерского труда таких льгот может и не быть! Моя пенсия в двести рублей хватит на буханку хлеба по ценам барахолки, а на шахте я получаю ежедневно по карточке кило. Талоны на усиленное питание отоваривают тушенкой и рыбными консервами, подсолнечным маслом, сахаром. А ты бы тоже шел в шахту к нам…. Если хочешь, я договорюсь со Стародубцевым, чтобы тебя приняли.

— Косого в шахту не возьмут, — возразил Юрьев, — а на поверхности много не заплатят. Я лучше корову куплю и как до войны буду молочком приторговывать. Вчера встрел одного колхозана на базаре, так он говорил, что в Персиановке можно коровенку купить по сходной цене!

— А деньги есть на корову? — спросил Михаил.

— Есть! Я еще после продажи Зорьки в первые дни оккупации отложил деньги на корову, — признался Юрьев, — так что НЗ имеется!

— Косой, ты же у меня в долг муку постоянно занимаешь, — разозлился Михаил, — а денежки, значит, припрятал….

— Мишь, ну это же я для расчета с тобой хочу корову купить, — опомнился Юрьев, понимая, что проболтался, — молоком за муку отдам долг!

— Молоком не возьму, исключительно сметаной! — с серьезным видом шутил Михаил, — покупай корову, что сметаной доится и сливочным маслом срет!

— Ты шутишь, сосед, а я серьезно, — обиделся Юрьев, — такой скотины не бывает!

— Бывает, Косой, — продолжал розыгрыш Михаил, — любая корова способна доиться сметаной, нужно только правильно за сиськи дергать. Вот ты, например, знаешь, как твоя баба доит корову?

— Как обычно, — растерянно отвечал Юрьев, — дело-то нехитрое….

— Это тебе так кажется! — шутил Михаил с серьезным видом, — я недавно прочитал в одной книжке, что если корове час-полтора массировать вымя, то сразу можно получить сметану.

— А сливочное масло как же? — загорелся интересом Юрьев.

— Массировать брюхо корове, — шутил Михаил.

— А куда же она ляпать маслом должна? — искренне удивлялся Юрьев, — на грязный пол?

— Так подставь ведро вовремя под хвост! — улыбался Михаил, еле сдерживая смех, — …выкладывай, что еще у тебя накопилось ко мне?

— Слыхал я, что при шахтах детские сады открывают, — с важным видом информировал Юрьев, — школы рабочей молодежи! Горный техникум объявил прием студентов….

— Я не понял, ты корову хочешь покупать или решили с бабой родить еще одного ребенка? — смеялся Михаил, — а может поступить в горный техникум? Какой вопрос ко мне?

— Правда это или брешут люди? — спрашивал Юрьев, принюхиваясь и оглядываясь по сторонам. Его явно возбуждал мясной запах супа.

— Это в газете «Красный шахтер» писали! — отвечал Михаил, — с первых дней освобождения городская газета начала работу и я по почте получаю ее. «Красный шахтер» брехать не станет!

— Я к чему у тебя спрашиваю? — продолжал Юрьев, — вдруг немцы снова вернутся? Что тогда?

— Не вернутся! — твердо заверил Михаил, — гонят фашистов по всем фронтам! Научились воевать и бить этих гадов, товарищ Сталин сам руководит военными операциями. Мы восстанавливаем шахты не на временную работу…. Так что, можешь не волноваться!

— Да как же не волноваться? — сокрушался Юрьев, — ведь если корову куплю, что мне тогда с ней делать в случае новой оккупации города? Фашисты ведь отберут кормилицу….

— А-а-а, я понял, Косой, — догадался Михаил, — все твои вопросы связаны с покупкой коровы! А я-то думал, ты переживаешь за восстановление шахт, за Родину, за победу над фашизмом!

— И за это тоже! — повысив голос, заявил Юрьев, — мне главное сейчас определиться, покупать корову или еще рано? Ждать-то ведь невыгодно, подорожать может скотина и у меня денег не хватит….

— Куркуль ты, Косой! — отшучивался Михаил, — шкурник и несознательный элемент…. Покупай корову, и ведро сметаны мне за муку принесешь! Что еще у тебя накопилось?

— Гулял я недавно по степи, — продолжал Юрьев, — смотрел, как травы в этом году….

— Пастбище для коровы высматривал…, — смеясь, добавил Михаил.

— Ну, да, — согласился Юрьев, — так вот, я вспомнил, как ты переживал за Красинский сад и решил заглянуть на его бывшую территорию. Ты знаешь, Мишка, оживает сад-то, назло всему — фашистам, полицаям и войне! Сейчас вместо деревьев одни пни торчат, но возле каждого из них пошли выгонки, побеги от старого корня, значит…. Через несколько годков восстановится Красинский сад, возродиться, даже с той планировкой, что была до войны!

— Вот за эту новость, Косой, я тебе даже сто грамм самогонки налью, — торжественно пообещал Михаил, — садись ужинать с нами! Сегодня Марфуша суп пшенный сварила с американской тушенкой, что мне на талоны усиленного питания отоварили.

— Нюхом чую, что мясом пахнет, — с довольным видом улыбался Юрьев, — спасибо тебе, сосед, я не откажусь от такой вкуснятины….

Михаил поднялся и вместе с Юрьевым прошел в комнату, считавшуюся кухней, где стол уже был накрыт и Марфуша с маленькой Надеждой на руках и рядом сидящей Катей, ждала мужа к столу.

— Этому Кутузову тоже суп наливать? — спросила Катя.

— И не только суп, — весело отвечал Михаил, — у меня где-то осталась бутылка с самогоном, нужно налить ему сто грамм. Он весть добрую сегодня принес, заработал!

Катя поднялась из-за стола, налила порцию супа, принесла из кладовки бутылку с самогоном и поставила стопку перед Юрьевым. Он с удивлением смотрел на горку нарезанного хлеба, выставленную Марфушей на центр стола в ожидании супа. Затем быстро схватил кусок хлеба и принялся жадно жевать, давясь от голода.

— Не жадничай, Косой! — предупредил Михаил, — иначе заворот кишок может случиться.

— Жалко хлеба? — чавкая, спросил Юрьев, — так я кусок-два съем и все!

— Не жалко, если я сам пригласил тебя за стол! Мы каждый день с Катей получаем по карточкам по кило хлеба, — сказал Михаил, — но после голода много кушать нельзя, иначе заворот кишок произойдет.

— Я же тебе не корова, — упорствовал Юрьев, выпив залпом налитую ему самогонку, — это у скотиняки бывает заворот кишок….

— Ты не умничай, сосед, — вмешалась в разговор Катя, убирая со стола самогон, — спроси у тетки Махоры, она тебе расскажет, что на нашей улице уже случался заворот кишок у Митрохиной. Чуть было не померла, хорошо, что фельдшер вовремя приехал из горбольницы.

Длительная голодовка таит в себе для организма человека коварный сюрприз, когда у него появляется возможность наесться. Кишечник, отвыкший от пищевых нагрузок, может быть подвержен непроходимости отдельных его частей, которая зачастую приводит к летальному исходу. Пережил человек голод и, кажется, что самое страшное уже позади, но не тут-то было — от первого обильного количества пищи, перекрутит кишечную петлю вокруг оси брыжейки, нарушится кровоснабжение кишечной стенки и сформируется непроходимость пищеварительной трубки. Об этой опасности мало кто знал и при выходе из голодовки участились смертельные случаи от заворота кишок. Врачи и фельдшера, которых в Шахтах было еще мало, терпеливо объясняли людям, выезжая на оказание скорой медицинской помощи, что наедаться после голода опасно для жизни.

Рассказ Юрьева о том, что Красинский сад всходит новыми побегами, действительно обрадовал Михаила. Он был неверующим человеком, но этот уголок довоенного шахтерского благополучия был для него символом и оракулом. Он интуитивно верил, что если деревья начали вторую жизнь своими побегами, то всё вернется и будет, как прежде. Город возродится из пепла, вновь станет центром индустриализации страны, и профессия шахтера будет востребована и почетна.

И первая зарплата, выданная на шахте кассиром треста, подтверждала эту веру. До войны деньги выдавали каждую субботу, теперь по меркам военного времени — раз в месяц, но суммы заработка впечатляли. Страна вновь бросила на восстановление шахт колоссальные ресурсы и, несмотря на войну, стимулировала возрождение угольной промышленности. При ставке в 400 рублей, Михаил получил за первый месяц работы — три тысячи сто. Павел Прохоров и того больше — 3 680 руб, Катя — 2 960 рублей.

С этого же месяца началась регулярная «добровольная» подписка на облигации государственного займа и четверть получки выдавали этими «ценными» бумагами. И пусть деньги были обесценены высокой стоимостью муки, сахара, керосина, хлеба, водки, жиров и одежды на барахолках города, такие зарплаты позволяли покупать товары, недоступные большинству жителей и питаться без ограничений военного времени. А большие пайки по хлебным и продуктовым карточкам, по талонам усиленного питания быстро сделали все шахтерские специальности престижными и почетными.

Город постепенно преображался, ремонтировались разрушенные здания, благоустраивались центральные улицы, начинали работу предприятия местной промышленности. Ускоренно ремонтировался водовод от Дона к городу и его насосные станции, восстанавливалась телефонная связь и радиофикация. Ремонт конторы шахты «Красненькой» еще не был окончен, а туда уже протянули провод и установили телефон. На каждом предприятии и в центре города на столбах появились репродукторы, вещающие весь день. Теперь можно было слушать сводки Совинформбюро и новости о восстановлении народного хозяйства СССР.

На прилавках магазинов стали появляться местпромовские товары. Шахтинский молзавод быстро наладил выпуск более десятка наименований продукции, а мясокомбинат приступил к выпуску конской и кровяной колбасы. Цена на этот продукт была коммерческой, но для военного времени это было чем-то сказочным. Артель «Коопобувь» шила сапоги, туфли и женские чувяки, а швейный кооператив «Привет» — носки и чулки. Горпромкомбинат выпускал многочисленные изящные детские игрушки, гончарные и швейные изделия, валенки, черепицу, артель «10 лет Промкооперации» наладила выпуск газировки и тернового вина. Водки в госторговле не было, а по коммерческим ценам и на барахолке ее покупали немногие. А вот бутылка «Терновки» стоила недорого и доступна была не только шахтерам.

В городе всё делалось для возрождения угольной промышленности, чтобы, как до войны она стала центром вращения других промышленных предприятий и населения, не занятого добычей угля. Зарабатывая большие деньги, каждый шахтер помимо членов своей семьи кормил вокруг себя еще несколько человек, оплачивая их услуги, работу и производимые ими товары. Все возвращалось на круги своя, как и до войны, когда наряду с государственными предприятиями, процветали кооперативное производство и торговля, артельная самозанятость населения и малые коммерческие предприятия.

В то же время никто не отменял введенные еще в начале войны строгие меры по борьбе с трудовым дезертирством и ограничение конституционных прав рабочих и служащих заводов и фабрик. А тем более для угольной промышленности, по сути военизированной в годы войны отрасли народного хозяйства. Нормой стали: семидневная трудовая неделя, двенадцатичасовой рабочий день, тюремный срок за самовольный уход, исправительно-трудовые работы за прогул и опоздание. Самое распространенное наказание для тех, кто не мог своевременно явиться на рабочее место, было так называемое 6—25. Особые полномочия руководителей восстанавливаемых шахт предусматривали единоличное принятие ими решения о взыскании 25% заработка в доход государства в течение шести месяцев для любителей поспать в утренние часы и опоздать на работу к началу смены.

Горнякам приходилось в неимоверно трудных условиях восстанавливать свои родные шахты. Но люди не пасовали перед трудностями, а противопоставляли им свою организованность, волю к победе, пытливо искали и находили новые пути к повышению угледобычи. На шахтах успешно совмещали профессии, десятки бригад, лав и шахт перевыполняли планы угледобычи. И шахтеры не имели права успокаиваться на достигнутых результатах. Уголь был, есть и останется хлебом промышленности. Он остро необходим был транспорту, нашим заводам и фабрикам, работающим для фронта, он нужен был Красной Армии. Вот почему горняки, успешно поработавшие в апреле, обязаны были не только закрепить эти успехи, но и добиться в мае-июне новых, еще более значительных побед.

Шибаев ежедневно проводил заседания бюро горкома партии, членами которого являлись начальник комбината «Ростовуголь» Каган и управляющий трестом «Шахтантрацит» Науменко. Начиналось каждое заседание с подробного отчета горняцких руководителей о ходе восстановительных работ на каждой конкретной шахте, причинах невыполнения плана добычи угля. Секретарь горкома и начальник комбината «Ростовуголь» еженедельно обращались к секретарям уральских, сибирских и Карагандинского обкомов, с просьбами оказания технической помощи по поставкам оборудования. Они отправляли официальные, совместные письма, в которых указывали, какую «железяку» нужно отправить, чтобы помочь шахтам города. И те, понимая, что коллегам больше некуда обращаться, находили возможность и отправляли в Шахты лебедки и врубовки, запчасти к ним, стальной трос, высоковольтный кабель, подшипники и прочее.

В середине мая, где-то в двадцатых числах комбинату «Ростовуголь» было присуждено переходящее Красное Знамя Государственного Комитета Обороны СССР и первая премия за победу в социалистическом соревновании. Шибаев зачитал текст телеграммы на очередном заседании бюро: «Дорогие товарищи! ВЦСПС и Наркомуголь, рассмотрев итоги Всесоюзного социалистического соревнования за апрель 1943 года, признали комбинат «Ростовуголь» победителем в социалистическом соревновании и решили:

1. Вручить «Ростовуглю» переходящее Красное Знамя Государственного Комитета Обороны;

2. Выдать первую премию «Ростовуглю», в размере 200 тысяч рублей;

3. Передать знамя с шахты №6 «Капитальная» треста «Кизелуголь» комбината «Молотовуголь» комбинату «Ростовуголь»;

На всех шахтах комбината прошли митинги. На «Красненькой» это событие совпало с пуском первых двух лав на восточном уклоне. Его откачали стационарным насосом, полученным из Караганды. Эти две лавы были готовы к работе сразу после откачки, их бросили во время эвакуации в рабочем состоянии, демонтировав в одной из них врубовую машину. В другой лаве она осталась в забое и теперь ее выдали на-гора для сушки и ревизии, поэтому остро стоял вопрос: как вести добычу? Компрессорной еще нет, и отбойные молотки не применишь. Стародубцев избрал правильный метод выработки решений на общем совещании коллектива. Только совместным умом можно было «решать уравнения с тремя неизвестными». Заведующий шахтой просил, предлагать даже самые несуразные решения. Когда начинался смех после высказывания какого-нибудь «сказочника», он решительно пресекал насмешки, чтобы люди не стеснялись и говорили, что думают.

— А чего гадать? — спросил Павел, — нужно работать пока дедовским методом, клеваками рубить! Откатку угля до самого ствола тоже вручную. Хорошо хоть подъем работает, на других шахтах и этого нет!

— Я понял тебя, Паша, — резюмировал Стародубцев, — кто еще желает высказаться?

— А что если использовать взрывчатку? — спросил врубмашинист Крюков — ведь на крепких пластах еще до войны буро-взрывным способом отпаливали забой, после выгружали лаву вручную…. Или взрывчатки нет?

— Взрывчатка есть в тресте, — информировал Воронин, — только чем шпуры для зарядов бурить? Электросверла есть, но подключать их пока нельзя!

— Так ведь, сколько это сверло потребляет? — не понял Крюков, — мизер!

— Электросверло действительно потребляет мизер, — согласился Воронин, но у нас еще нет силового трансформатора, чтобы подать в шахту напряжение….

— Я чего-то не понимаю, — возмутился Крюков, — подъем от электричества работает, насос стационарного водоотлива тоже, карагандинским сейчас откачивается западный уклон, а электросверло подключить нельзя….

— Вот именно, — пытался объяснять Воронин — ведь это всё подключено к сети 3 кв, через ячейки, которые ты же сам с бригадой устанавливал в здании подъема….

— Достаточно споров, — прервал Стародубцев, — если Юра Крюков не соображает в этом, то ему долго электротехнику объяснять придется!

— А что предложишь ты, Михаил? — спросил Воронин — ты у нас самые лучшие предложения вносишь.

— Я поддерживаю Крюкова, — неожиданно ответил Михаил, — нужно буро-взрывным способом отбивать лаву. Но сверлить шпуры нечем у нас, это точно! Я предлагаю попробовать бить их вручную….

— Не понял! — удивился Стародубцев, — объясни коллективу, что ты имел в виду!

— Да чего нам объяснять? — возмутилась машинистка подъема Глаша, — мы каждый раз только смотрим, как вы тут спорите умные мужики, а сами ни хрена не понимаем….

— Напрасно ты так говоришь! — вступила в разговор Катя, — тебе непонятно, потому что ты в шахте не работала, а вот если бы сейчас думали, как подъем лучше использовать, то и твой ум бы пригодился…. Скажи, например, как выдать электровоз, который в штреке нашли? Потянет ли твой подъем? Да и куда его загонять, в клеть он не поместиться….

— Прекратите отвлекаться! — окрикнул женщин Стародубцев, — сейчас не об этом думаем. Продолжай, Михаил!

— Вместо электросверла нужно пробивать шпуры в пласте, — отвечал Михаил, — ведь их все равно по углю сверлят, а не по породе. Да и глубина не обязательно полтора-два метра, достаточно и одного будет! Заряд послабей закладывать, чтобы за один выпал метр пласта отбить…. На такую глубину шпур можно пробить куском трубы и кувалдой. Один держит приспособу за специально приваренную ручку к трубе, а второй бьет кувалдой, загоняя ее в пласт.

— Хорошо, загнали! И что дальше? — загорелся интересом Стародубцев.

— Уголь при вхождении трубы в пласт будет забиваться внутрь ее, — продолжал Михаил, — поэтому, труба легко войдет. После достижения необходимой глубины, нужно проворачивать трубу несколько раз ручкой и выдергивать. Если даже не будет получаться так, то ударами кувалды слева и справа расшатать ее и выдернуть. Всё, шпур готов! Уголь из трубы вытрясли, и она снова может применяться для следующего шпура.

— Отличная идея, — похвалил Воронин, — только на трубе нужно нарезать зубчики, как на бурильной коронке, да и закалить бы их не мешало….

— Вот и замечательно! — подвел итог Стародубцев, — сейчас я поеду в трест, заказывать сварку. Какого диаметра труба нужна?

— Полтора — два дюйма, — ответил Воронин, — и по взрывчатке вопрос нужно сразу решить. Я еще хотел обсудить сегодня кое-что….

— Что именно? — спросил Стародубцев.

— Нужны ли нам в штатном расписании должности начальников участка и горных мастеров? — спросил Воронин, — когда я работал заведующим шахтой Красина, там их не было. И справлялись отлично, Михаил не даст соврать….

— Не было, — подтвердил Михаил, — эти обязанности выполняли горные десятники….

— На малых шахтах, где один-два участка, таких должностей до войны не было, — поддержал Прохоров, — я работал десятником и за всё отвечал сам…. Зачем лишних нахлебников держать? На крупных шахтах может это и оправдано.

— Не нужны лишние начальники! — кричали в толпе, — сами справимся!

— Я к чему это спросил? — оправдывался Воронин, — мне Науменко вопрос задал и я хочу, чтобы ты Федор Васильевич, ему сегодня передал, что коллектив против….

Уже на следующий день опробовали предложенный Михаилом метод в лаве, где должна работать его бригада. Шпуры получались превосходно, мастер-взрывник, которого привезли с «Пролетарки» вместе с взрывчаткой, долго рассчитывал величину заряда, необходимую для выпала. Если заложить мощный заряд, то и кровля может обрушиться, если слабый, то придется «добивать» вручную клеваками. Расчет оказался верным, выпал получился оптимальным, и Стародубцев долго расхваливал мастера-взрывника.

— Переходи ко мне на шахту, — предложил заведующий, — хорошо буду платить! Ты специалист высшего класса…. «Пролетарку» хоть и откачивают, но там не скоро добыча пойдет, а у нас с сегодняшнего дня.

— Я бы рад, тем более что живу недалеко, — сетовал мастер, — но Вы сами говорили, что буро-взрывной способ у вас временно, почините врубмашины и палить забой не нужно будет.

— А проходка? — настаивал Стародубцев, — у нас ее все равно некому вести, ни одного взрывника у меня на сегодняшний день нет. Если надо решить вопрос в тресте по переводу, то я уговорю главного инженера товарища Кузнецова.

И мастер-взрывник согласился. Его уже на следующий день перевели на шахту «Красненькая», где он лично обучил своей профессии шесть человек. Стародубцеву повезло, его шахта впоследствии успешно вела проходку, обеспечивая своевременную подготовку очистных забоев. Это, конечно же, было не везение, а способность Стародубцева принимать своевременные и правильные решения, хорошо разбираться в людях и шахтерской психологии.

Шахта с первого месяца работы вошла в число передовых. Ежесменные задания выполнялись на 120% и заработки шахтеров были гораздо выше довоенных. Конечно, денег тратили больше, чем до войны, ежемесячно «подписывались» на облигации госзайма, но после голодовки во время оккупации, жизненный уровень горняков казался сказкой. И они работали так, чтобы оправдать внимание Верховного Главнокомандующего к профессии шахтера, старались ежедневно увеличивать добычу и как можно быстрей приблизить день, когда фашистские полчища будут окончательно разбиты.

Комбинат «Ростовуголь», трест «Шахтантрацит» досрочно выполнили полугодовой план. Коллектив горняков треста обязался до первого июля перевыполнить квартальный план на 17 процентов. А в конце июня приказом по Наркомуглю шахтерам ведущих профессий были установлены новые тарифные ставки. Горняки, по-стахановски работающие на добыче угля, стали получать еще больше за счет премиальных за каждый процент перевыполнения. Хорошо зарабатывала бригада Михаила, его зарплата за июль составила 4 890 рублей, а Павел, работающий десятником на другом крыле уклона и того больше — 5 670 рублей. До окончания ремонта врубовых машин, Катя трудилась в его бригаде на откатке и заработала намного меньше Михаила, всего около трех тысяч рублей.

Комбинат «Ростовуголь» удерживал переходящее Красное Знамя Государственного Комитета Обороны СССР пять месяцев подряд и получал высокие премии. Деньги распределяли по трестам в соответствии с вкладом в выполнение общего плана, а те в свою очередь распределял их по шахтам на том же принципе. «Красненькая» кроме высоких заработков, стала ежемесячно получать такие премии. Кроме того комбинат «Ростовуголь» держал первенство во Всесоюзном социалистическом соревновании комбинатов страны и за это тоже получал большие премии. Шахтеры ходили за зарплатой с наволочками, иначе деньги невозможно было разместить в карманах.

Шахтинский трамвай восстановят только через год, к концу сентября 1944г. В эксплуатацию будет введена новая трамвайная линия протяженностью более двух километров. Новый маршрут №2 свяжет центр города с шахтой имени Пролетарской диктатуры. Будет восстановлена трамвайная линия от проспекта Колодезного до железнодорожного вокзала. Грушевский мост, по которому ходили трамваи на шахту Октябрьской революции и 1-е пересечение, еще долго будет оставаться разрушенным. Перейти и проехать на левый берег реки и попасть на улицу Советская, можно было только по мосту для автомобилей и пешеходов, отремонтированному саперами 258-й стрелковой дивизии в день освобождения города. А пока все жители ходили на работу пешком.

Большие зарплаты шахтеров не могли остаться без внимания криминала. До войны в шахтерских городах промышляли в основном карманники, а теперь участились случаи вооруженного грабежа. И это происходило в то время, когда наши парни и мужики гибли в боях на фронте. Горняков, две трети из которых составляли женщины, возвращающихся с получкой домой поздно вечером, встречали крепкие парни и, угрожая трофейным оружием, отбирали все деньги. Часто после грабежа, женщин насиловали прямо в темных закоулках, а мужиков избивали до полусмерти. Каждая шахта работала в две смены по 12 часов без выходных, и кассир треста приезжал выдавать зарплату дважды — утром и вечером. Горняки, поднявшиеся на поверхность после ночной смены, получали деньги в первой половине дня и возвращались домой засветло. А вот шахтеры первой смены получали деньги в вечернее время и ночью шли домой по темным улицам и пустырям.

Люди боялись ходить в одиночку и поэтому собирались большими группами, прежде чем отправиться по домам, что само по себе облегчало бандитам их преступную деятельность. Чтобы охотиться за одиночками, нужно было иметь целую армию уголовников. А так один «гоп-стоп» приносил огромные суммы, нужно было всего лишь встретить толпу и приставить кому-нибудь к голове ствол. Бандитам известны были дни получения зарплаты и пути, по которым люди большими группами возвращались домой.

Горотдел НКВД не мог обеспечить безопасность шахтеров по причине своей малочисленности, а в созданном отделе по борьбе с бандитизмом не хватало сыщиков, лучшие из них воевали на фронте. Подполковник Савин, возглавляющий горотдел, иногда лично участвовал в облавах с целью задержания налетчиков и проводил «рейды безопасности». Эти мероприятия заключались в том, что энкэвэдэшники устраивали негласное и незаметное сопровождение шахтеров в день выдачи зарплаты по пути следования от шахты домой.

Группа оперативников, усиленная автоматчиками из роты охраны тыла, базировавшейся в Шахтах, в темноте следовала за группой мужчин и женщин и в случае нападения на них бандитов, пыталась арестовать их, и даже приходилось вступать в настоящий бой. Бандиты ожесточенно отстреливались и уходили от преследования, заранее продумав пути отхода с места ограбления. По организации бандитских грабежей было понятно, что ими занимаются уголовники, получившие опыт на фронте и вернувшиеся к преступной деятельности в тылу. Они, как фронтовые разведчики вели бой, и задержать кого-либо из них пока не удавалось.

Долго не могли узнать, кто руководил бандой, каков ее численный состав, сколько трофейного оружия у бандитов, где они собираются на квартире, называемой на жаргоне «малиной». Но вскоре такой случай представился. В первых числах октября выдавали зарплату и после выезда смены на-гора, у кассы выстроилась длинная очередь. Михаил получил деньги и ждал, пока соберется группа с поселка Красина, чтобы всем вместе идти домой. Обычно это было около десятка женщин и двое-трое мужиков, не считая его. Красинцы ходили на работу и обратно по восстановленной железнодорожной ветке, идущей со станции Каменоломни на Артем.

Когда все собрались, Михаил и еще трое мужиков повели женщин домой. Они со своими наволочками, полными денег, шли впереди, и чтобы не страшно было, громко шутили и рассказывали анекдоты. Вышли на железнодорожное полотно. Ночь выдалась темная, на небе ни луны, ни звездочки, все скрыто тучами. Умеренный ветерок был уже прохладным и что-то шептал кронами деревьев, как бы предупреждая об опасности. Отсюда днем хорошо видны улицы Советская, III Интернационала и Шевченко, но ночью в условиях не освещённости улиц и отсутствия электричества в домах, слабые огоньки свечей в окнах придавали жилому массиву, начинающемуся от Грушевского моста до площади Ленина, вид тлеющего пепла. Как будто незримый великан развел на горе костер, чтобы погреться и теперь он догорал, тускло мерцая сквозь пепел многочисленными точками.

— Мужики, не орите вы так, — возмутилась Катя, — нужно идти тихонько, может, проскочим незамеченными?

— Ты думаешь, бандиты на шум собираются, чтобы ограбить? — возразил Михаил, — они готовятся заранее к засаде и если надумали сегодня ограбить, то наверняка уже сидят где-нибудь в кустах, и ждут, пока мы подойдем.

— Миша, прекрати пугать нас, — взмолилась Катя, — слышали, наверное, эти выродки еще и женщин насилуют и мужиков избивают?

— Я бы сама отдалась с криком, лишь бы деньги не отобрали! — то ли в шутку, то ли всерьез сказала пожилая женщина по имени Шура.

— Ты смотри, какая Шура у нас смелая, — упрекнула ее другая женщина, — если никто уже не зарится на тебя, старая ты задница, то помечтать, конечно, можно!

— А тебя и молодую никто из мужиков не турзучит две недели после брачной постели, — злобно пошутила Шура, — я еще баба хоть куда, любой захотел бы меня….

— Ну, так ведь ночью вы все одинаковые, — шутил мужик по имени Федор, — кто вас будет разглядывать в темноте, а ощупать некогда….

— Я слышал в прошлом месяце бабку одну, лет шестидесяти изнасиловали, — вмешался в разговор еще один мужик по имени Петр, — так она голосила на всю улицу: «Сыночки, спасибо вам огромное, двадцать лет никто не прикасался, а тут нате вам, да еще и стоя…. Мне и денег не жалко, приходите в следующую зарплату!» А насильник тут же прекратил свое дело, бабка разогнулась, поворачивается и видит, что он без сознания лежит на земле. Она ему: «Ты что же это мужичок, уморился быстро?» Тот не отвечает, а бабка рассердилась, схватила наволочку с деньгами и убежала.

— От чего насильник этот сознание-то потерял? — удивилась Шура.

— Задохнулся, бедняга от бабкиного аромата! — ответил Петр и громко рассмеялся.

— Стой хохотунчик! — неожиданно прозвучал в темноте грубый голос, — веселишься, фраер, в штопаных портянках? А ну-ка давай сюда мешок свой с деньгами, я помогу тебе, как пионер-тимуровец….

Петр почувствовал, как к его виску прикоснулся холодный металл нагана. Одновременно в бок Михаилу уперлось дуло револьвера, своей мушкой он больно зацепил ребро. Женщин быстро окружили темные силуэты и стало понятно, что это очередной «гоп-стоп» бандитов. Сопротивляться было бессмысленно, женщины дружно заголосили и от этого воя по коже поползли мурашки.

— Заткнитесь суки! — заорал кто-то из бандитов — иначе на перо посажу, падлы!

Михаил носил с собой на работу фонарик, подаренный Павлом. Запасные батарейки, которыми он снабжал Михаила, долго позволяли работать в лаве с хорошим освещением. Возникло непреодолимое желание посмотреть в глаза этим негодяям, которые хотят оставить семьи шахтеров голодными до следующей зарплаты. Он понимал, что ограбления не избежать, но опасность быть опознанным должна была охладить пыл бандитов, и тогда хотя бы, избиения можно избежать. Михаил незаметно достал фонарик из кармана и, включив его, осветил лицо бандита, отбирающего у него зарплату. Свирепая физиономия перекосилось от злобы, а Михаил продолжал светить, запоминая ее.

— Ты какого хрена светишь в рожу мне? — последовал угрожающий вопрос.

— Познакомиться хочу, — спокойно ответил Михаил, — я может к пахану вашему на работу желаю устроиться!

Остальные бандиты приостановили грабеж и ждали окончания разговора. Наверное, спокойное поведение Михаила убеждало их, что это свой парень. Бабы стихли и с удивлением слушали, о чем говорит Михаил.

— А ты кто и по какой статье срок тянул? — удивился бандит.

— Пока по мелочам, у меня три ходки по пятнадцать суток…. Михасик мое погоняло, — импровизировал Михаил, — с Бандовки я! Слышал такой поселок?

— Ну и что? — недоумевал бандит, — ты мне назови, кого знаешь среди блатных? Кто за тебя, фраер, подпишется, если что?

— Так ведь Колька Косой и подпишется, — на Михаила находил кураж, — он хоть и одноглазый, но видит еще. А недавно корову себе привел с Персиановки, сиськи до самой земли волочатся….

— Мне его бабы не интересуют, — оборвал Михаила бандит, — кого твой Колька знает из блатных?

— А кто пахан ваш? — обнаглел Михаил, — я его ведь тоже не знаю! Мой Колька в хороших отношениях с Гришкой хромым из Голожоповки…. Кого мне назвать, чтобы ты пахану наколку дал?

— В Ростове знаешь кого-нибудь? — спросил бандит, — только не надо мне местных тулить, из Голожоповки, Бандовки….

— В Ростове я только Ленина знаю, он перед обкомом стоит! — продолжал шутить Михаил, — но он каменный….

— Слышь фраер, мне по кайфу твой базар, — усмехнулся бандит, — но чего ты тут среди шахтеров делаешь?

— То, что и ты, — импровизировал Михаил, — вот бандой своей взял на гоп-стоп кассира шахты и несем бабки, чтобы на хате поделить, а тут вы с пушками да перьями.

— Нашего пахана Майором погоняют, — сообщил грабитель, — слышал такого?

Михаил сразу понял, что бандиты не местные, они не знают поселков городских и кроме того спрашивали о ростовских авторитетах. Он понимал также, что заигрываться нельзя, это было опасно. Но как выйти из разговора? Михаил лихорадочно придумывал варианты и вдруг все само решилось.

— Стой! Вы окружены! Сопротивление бесполезно! — прозвучал из темноты чей-то зычный голос — предлагаю сдаться без боя. У меня есть полномочия стрелять на поражение….

В подтверждение слов раздалась автоматная очередь в воздух. Из темноты вспыхнули мощные фонари и осветили шахтеров, окруженных бандитами. Наступила пауза, грабители оценивали свои возможности на отход. Михаил продолжал светить в лицо бандиту, который отпустил наволочку с деньгами Михаила из рук, и это было обнадеживающим признаком.

— Так ты ментов на хвосте привел, а меня фраером погоняешь? — как можно злобнее спросил Михаил, — а еще под Майором ходишь, сука!

Пока бандиты приходили в себя от неожиданного появления оперативников и солдат с автоматами, их уже разоружали и связывали руки, заломив назад. Женщины тоже были в оцепенении и никак не могли понять, что происходит. В свете фонаря появился капитан в форме НКВД.

— Капитан Евсеев! — представился он пострадавшим, — просьба проехать двум-трем человекам для дачи показаний в горотдел. Наш грузовик стоит недалеко отсюда, так что милости прошу!

Михаил, Петр и Фёдор согласились проехать в горотдел при условии, что их после допроса отвезут домой. Капитан находился в приподнятом настроении и тут же согласился. Но женщины, опомнившись от шока стали протестовать, они не хотели без мужиков продолжать путь и требовали от солдат сопровождения.

— Вот елки-палки, — наигранно возмущался капитан, — первая удача, мы взяли бандитов с поличным во время ограбления, а вы просите еще и по домам вас развести!

— Им всем с утра на работу, — вступился Михаил, — уважь, капитан, а мы тебе коллективную благодарность через «Красный шахтер» выразим!

— Ну, хрен с ним, — согласился Евсеев, — лейтенант Головко, уважь женщин, отконвоируй до поселка, а когда машина привезет мужиков с допроса, заберет вас всех назад.

— Так это ты сука ментов приволок с собой? — заорал бандит из крытой брезентом машины, — я сразу должен был догадаться, что ты смелый такой….

— Поехали, разберемся, жулик ростовский, — ответил Михаил, залезая в кузов машины. Он сел на лавку и от бандитов их отделяли четверо автоматчиков. Они держали на прицеле связанных грабителей, и Михаилу только теперь стало страшно за свою импровизацию. А что если грабители сразу же пустили бы в ход оружие, когда он осветил фонариком лицо одного из них?

Машина, покачиваясь по кочкам, направилась в сторону Грушевского моста. Сидя в кузове, бандиты угрожали Михаилу за то, что «засыпались на гоп-стопе» из-за него. Он ничего не отвечал им и вообще старался не обращать внимания на бандитов. В горотделе Михаила допросили, и он подписал протокол, а через месяц его вызвали повесткой в суд. Требовалось еще и там дать те же показания, что и в горотделе. В суде в присутствии прокурора, бандит вновь пригрозил местью, и Михаил тогда еще не знал, что может вновь встретить этого преступника через несколько лет, но в совершенно другой ситуации.

После суда, разбой в городе не прекращался, грабили кассиров, везущих огромные суммы для выдачи зарплат шахтерам, применяли старую схему ограбления групп, возвращающихся, с зарплатой домой, продуктовые магазины, трудовые сберегательные кассы, открытые в городе после его освобождения. Однажды бандиты произвели налет на отделение госбанка, хотя и неудачный, около десяти человек были застрелены охраной из автоматов.

Преступники свирепствовали, отделу по борьбе с бандитизмом удавалось арестовать еще несколько человек при совершении налетов, но главарь оставался не пойманным и продолжал руководить бандой, численность которой постоянно подпитывалась желающими быстро и хорошо «заработать» большие деньги. Сам главарь, по кличке Майор не принимал непосредственного участия в грабежах, он разрабатывал целые операции по ограблениям и это у него неплохо получалось. Арестованные налетчики, наверное, очень боялись главаря и поэтому никто из них «не сдавал» Майора даже под угрозой смерти.

***

Победоносное освобождение Красной Армией оккупированных территорий от фашистов омрачалось резким всплеском преступности в больших городах. Количество краж за сутки порой доходило до умопомрачительного уровня. Это свидетельствовало, что люди старались выжить в тяжелых условиях войны любой ценой. Страх голодной смерти вынуждал воровать даже тех, кто никогда не занимался этим. Но самое опасное было то, что на фоне этого негатива активизировались преступные группировки, существовавшие в больших городах страны еще до войны. Они подпитывались этой негативной средой и разрастались за счет нее до опасной численности. Силами одного только НКВД их уже невозможно было ликвидировать. Если до войны «козырным» оружием преступников была финка с выбрасывающимся лезвием, называемая на воровском жаргоне пером, то теперь к ним в руки попадало боевое оружие с фронта.

Сообщество воров в законе, называемое блатными, являлось самой влиятельной криминальной группировкой страны, сформированной еще в тридцатые годы в период интенсивного строительства новых лагерей ГУЛАГА. Главным признаком организации являлось соблюдение его членами довольно жесткого свода правил — воровского закона, называемого также понятиями. Отсюда и произошло название титула «вор в законе» и его присваивали наиболее авторитетным преступникам на сходках. Называлось это коронованием вора и представляло собой определенный ритуал. Это сообщество смогло добиться очень высокой степени самоорганизации, которая отличала ее от аналогичных группировок за рубежом.

Характерной особенностью сообщества был жаргон, с помощью которого общались его члены. Он назывался «феней» и представлял совокупность своеобразных терминов, которые не мог понять обычный гражданин. Разговаривать на жаргоне называлось «ботать по фене» и без перевода на обычный гражданский язык разговор преступников становился, абсолютно непонятен. Но это еще не являлось признаком принадлежности к сообществу, «ботать по фене» еще не значило быть блатным. Часто встречались парни, которые знали жаргон, но не принадлежали преступному миру и применяли его, как дань моде. Их называли «бакланами» и по приказу вора в законе могли «посадить на перо», то есть пырнуть ножом, чтобы неповадно было «рисоваться ради выпендрежа, если вором не был».

Главным условием получения титула вора в законе было отбывание хотя бы одного срока за совершенное преступление. Если вор не сидел еще ни разу в тюрьме («не топтал зону») то его не могли короновать и называли фраером, как и новеньких, которых втягивали в преступную деятельность. Тех заключенных, что трудились в зоне на обычных должностях, не сотрудничали с администрацией, ни на какую власть не претендовали, никому не прислуживали, и в дела блатных не вмешивались, назвали «мужиками».

У каждого вора, а тем более у блатного имелась определенная кличка или «погоняло». Вор сам выбирал ее себе, но могли и присвоить по схожести с фамилией или преступным ремеслом. Блатные знали друг друга в лицо, по кличкам и городам или по дерзким преступлениям. Поэтому, если фраер «рисовался не по делу» или кто-то из парней «бакланил», его спрашивали: «Кого знаешь из блатных?» Если фраер не мог ответить на вопрос или «гнал пургу» (врал), то это означало, что он «баклан» и его тут же могли наказать за «рисовку».

Воровское сообщество возникло на идеологии неподчинения большевистской власти, и многое скопировало у нее. Те же самые клички, как партийные псевдонимы в ВКП (б), тот же «воровской закон», как Устав партии, то же жесткое управление на основе централизации и тот же воровской общак, типа партийная касса или бюджет. Но было и отличие, определяемое ограничениями для титулованных авторитетов. Блатные по «воровским понятиям» не должны были иметь семью, собственный дом, предметы роскоши и содержались за счет общака или результатов своей преступной деятельности. Блатные не должны были работать даже в зоне, содействовать лагерному начальству в чем-либо или сотрудничать с властью.

Общак для блатных — святое дело. Первоначально он использовался для «подкормки» воров в законе, отбывающих срок на зоне. Каждый вор с дохода от преступной деятельности обязан был платить в общак около 10% и тех, кто не платил, могли выгнать из сообщества, лишить титула и даже «посадить на перо». За крысятничество (воровство) из общака отрубали руку или все то же «перо в бок». В каждом городе собирался свой сходняк (по аналогии с ВКП (б) партийная конференция) где выбирали пахана (смотрящего за соблюдением воровского закона) сообщества этого города. А для надзора за платежами в общак, его расходами и сохранностью выбирали казначея при пахане.

Один раз в пять лет съезжался общесоюзный сходняк, где выбирали, пахана всего СССР. Воры в законе, делегированные «местными» сходняками голосовали за кандидатуру прежнего или вновь выдвигаемого авторитета. Выборы начинались с его отчета, а затем голосованием пахан утверждался на новый срок или смещался с должности. «Голосовать» называлось на жаргоне «держать мазу» или «подписаться» (за кого-либо). Именно здесь, на всесоюзных сходняках каждый вор в законе знакомился с остальными, чтобы знать своих коллег в лицо и не ошибиться, если какой-нибудь «баклан» начнет «гнать пургу».

Ростов и Одесса держали первенство по количеству краж, афер, ограблений и убийств, начиная с конца XIX века. Ростов бурно развивался, и к началу XX века в городе работало несколько десятков предприятий: чугунолитейные, механические и канатные заводы, паровые мельницы, две табачные и одна писчебумажная фабрики. Кроме того порт Ростова, как и Одессы был зоной беспошлинной торговли и поэтому здесь крутилось много купечества, имелись несколько крупных перевалочных товарных баз. Огромные обороты наличности, обилие ресторанов и возможность затеряться среди местного населения притягивали воров и мошенников всех мастей. Они здесь селились, обзаводились семьями, рожали потомство и оставались на постоянное место жительства.

А уже при советской власти, эти семьи могли спрятать у себя преследуемого за воровство или грабеж человека, без паспорта и прописки. Тогда у уголовников родилась поговорка: «Ростов, как добрый папа спрячет надежно и прокормит картёжно!» Ростовские шулера славились на всю страну, «на хате» можно было проиграть не только деньги, но и самого себя. Паломничество криминальных элементов продолжалось, и вскоре Ростов превратился в столицу преступного мира СССР, из 64-х воров в законе в 30-х годах, в нем проживало 42 человека.

А воровские династии? Город славился ими, и бывали случаи, семья не могла десятилетиями вместе за столом на семейном обеде. Если отец и один из братьев находились на воле, то двое других отсиживали очередной срок за кражу. Когда они выходили на свободу, садились отец с кем-нибудь из братьев. В воровской среде ходила байка: «Если семья Пашки Бесогона соберется за одним столом, наступит конец света!» В семьях-династиях воровали все: дед, бабка, мать, отец, сыновья и дочери. И такую семью уважали и даже немного побаивались.

Воры в законе управляли исправительно-трудовыми лагерями, как Совнарком промышленностью страны, и в каждом из них был пахан-смотрящий. Отсидев свой срок, он освобождался и на замену ему назначали другого из блатных лагеря. Но были случаи, когда освобождающегося пахана некем было заменить и на временную подмену должен был «присесть» на небольшой срок за мелкое преступление вор в законе, находящийся на свободе. Бывали курьезные случаи, когда с этой целью, авторитет, имеющий не одну судимость, садился за пустяковое преступление.

Так произошло, когда авторитетному вору Толику Скуценко по кличке Скунц нужно было «присесть на пару лет», чтобы временно подменить, освобождающегося пахана в лагере общего режима, где отбывали срок за «детские преступления». Скунц демонстративно подошел к постовому, дежурившему в людном месте на проспекте Буденного и с криком «мент поганый», трижды плюнул ему в лицо. Анекдотическое преступление, когда петуха посадили за измену Родине потому, что он пионера в попу клюнул! Но Толику дали реальный срок за оскорбление сотрудника НКВД при исполнении и отправили в лагерь на два года.

— Гражданин судья, я прошу суд учесть, что мне и года хватит, — заявил Скунц, когда ему дали на суде последнее слово, — я бы успел подготовить смотрящего за зоной и откинулся бы (освободился) ….

— Опрокинуться ты можешь в любой день, — ответил судья, не понимавший воровского жаргона.

— За оскорбление работника НКВД год? — не сдержался прокурор, — да тебя нужно на три посадить! Товарищ судья, я просил в своем выступлении три для подсудимого!

— Гражданин судья, — оживился Толик, — прокурор просил три, так дайте ему, а мне и одного хватит! Если бы мент заржавел от моего плевка, то, конечно, три годка мне бы корячилось…. Ну, а так что? Он цел и невредим, я его даже умыл немного слюной засранца…. А это уже смягчающее обстоятельство!

— Да чего травить баланду? — выкрикнул с места блатной, проходивший свидетелем по делу, — Скунц Вам не фазан секатный и не фраер набушмаченный или прошляк какой-то. Он вор в законе, а цветной мусор сам ему свою карточку (лицо) на «хык-плю» подсуетил! Скунц ведь в парашу мусорную плевал, а тут цветной своей мордой ее, как амбразуру заслонил…. В натуре все так и было, сам я кнокал, век парашу мне не нюхать! А этот палач (прокурор) три года просит! За каждый плевок по году, что ли?

— А ты, доктор (адвокат), какого хрена не подписываешься? — заорал Скунц на защитника, — ты здесь для того, чтобы за меня мазу держать, падла….

— Прекратите беспорядок на заседании! — гневно прокричал судья и обратился к прокурору, — Вы бы вели себя процессуально, коллега, а не как эти уголовники!

Вернувшись из совещательной комнаты, судья зачитал приговор. Как из него следовало, суд учел смягчающее обстоятельство и постановил приговорить Анатолия Петровича Скуценко к полутора годам лишения свободы за оскорбление работника НКВД при исполнении служебных обязанностей и полгода за оскорбление адвоката в зале суда, назвав его «падлой». Путем полного сложения наказаний следовало изолировать подсудимого в лагере общего режима сроком на два года.

— Протестую! — кричал блатной свидетель, — заслонять мордой урну с мусором не входит в служебные обязанности мента!

…Не успел Скунц прибыть по этапу в лагерь, как началась Великая Отечественная война. В конце лета и осенью 1941 года в Западных и Центральных регионах Советского Союза в связи с быстрым продвижением войск противника возникла необходимость срочной эвакуации заключенных из лагерей. Но куда? Тыловые тюрьмы были переполнены, а призывать в армию заключенных не позволял закон. В связи с переполненностью тыловых тюрем «лишних» заключенных пришлось расстреливать за два-три дня до отступления. И это настолько шокировало зеков, что они почувствовали себя обузой для государства, которую можно быстро сбросить. Посыпались заявления о желании сражаться против фашистов на фронте.

Но никто и не собирался отправлять заключенных на передовую. И только 22-го января 1942 года вышло постановление Верховного суда СССР, согласно которому «осуждение лиц, совершивших уголовное преступление, к лишению свободы на срок не свыше 2 лет без поражения в правах не является препятствием к призыву или мобилизации этих лиц в Красную Армию или Военно-Морской Флот». Советское командование, учитывая тяжелое положение на фронте и катастрофическую нехватку солдат вынужденно было пойти на беспрецедентный шаг — отправку на фронт заключенных. Весной 1942г. в лагерях развернулась целая компания по их мобилизации. Война предоставляла заключенным прекрасный шанс с оружием в руках заслужить прощение, и многие горели желанием этим шансом воспользоваться, тем более еще свежи в памяти были расстрелы «лишних» заключенных.

Скунц с радостью бы написал заявление и ушел воевать, но положение вора в законе обязывало его не сотрудничать с властью. Тем более нельзя было смотрящему зоны подавать пример для братвы, фраеров и мужиков. В конце июня начальник лагеря специально запустил слух о предстоящем расстреле «лишних» заключенных и Скунцу ничего не оставалось, как собственноручно написать заявление о желании отправиться на фронт. Его примеру последовали другие блатные зоны, а вскоре и подавляющее большинство заключенных. По лагерям пошли малявы (нелегальные письма) с сообщениями, что зона смотрящего Скунца ссучилась в полном составе, сотрудничая с властью.

Но Скунц не горел желанием воевать за Родину, у него давно был готов план побега с фронта с использованием благоприятной ситуации. Он посвятил приближенную братву в свой план и надеялся сбежать, заполучив оружие. Однако его с несколькими блатными привезли в штрафную роту, откуда сбежать было невозможно. Оружия никто не выдавал блатным, а между позицией штрафной роты и передовыми частями нашей армии залегли автоматчики заградительного батальона. Когда блатных дислоцировали на передовой, Скунц понял, что ни вперед, ни назад хода нет. Либо немцы расстреляют зеков, вооруженных саперными лопатками, либо автоматчики заградительного отряда, если побежать назад. Мышеловка захлопнулась.

Под огнем немецкого ДЗОТа заключенные не могли даже встать в полный рост. Лежа за бугорком, Скунц приказал братве шевелить рогом (думать) как слинять (сбежать) с передовой. В небе появились немецкие бомбардировщики, на позиции заградительного отряда и передовые части наших войск посыпались бомбы. Скунц с блатными остался лежать за бугорком, прикрывавшим его от огня немецкого ДЗОТа, а когда увидел, что бойцы заградительного отряда в спешке покидают свои позиции, приказал короткими перебежками возвращаться. Найдя наполовину разбомбленный блиндаж, зеки спрятались в нем.

На полу блиндажа лежало несколько убитых советских солдат и один майор. Скунц приказал раздеть мертвых и первым примерил форму майора, она оказалась ему в пору. В нагрудном кармане майора были его документы, и это очень обрадовало вора в законе. Поскольку документы офицеров не имели фотографий, то можно было легко проканать (пройти) за убитого. Личное оружие пистолет ТТ новоиспеченный майор, вытащил из кобуры и сунул его в карман. Отсидевшись в блиндаже до ночи, Скунц повел несколько человек своих приближенных, переодетых в форму убитых солдат вдоль линии фронта. Его расчет был прост — нужно, следуя вдоль передового окопа, миновать позиции заградительного отряда и выйти к нашим частям, где не было штрафной роты, а значит, и заградительного отряда. Он накануне слышал краем уха от молодого лейтенанта, что их штрафная рота единственная на коротком участке фронта.

Немцы еще не наступали после проведенной авиационной бомбежки, то ли ждали подхода танкового корпуса, то ли не решились начать наступление в ночь. И это было везение для зеков, наши войска ушли, а немцев еще нет. Понимая это, Скунц и его блатные бежали почти до утра, пользуясь временным затишьем. Уже к утру беглецы повернули в сторону, где должны были находиться наши передовые подразделения, и с ужасом обнаружили их отсутствие. К счастью еще арьергардные соединения не полностью покинули позиции и спешно отходили. Зеки «уже сели в последний вагон». Выдавая себя за погибшего майора, Скунц с друзьями пристроились в один из отъезжающих грузовиков и тут же заснули, утомленные ночным марш-броском.

Проснулись от воя бомбардировщиков и разрывов авиабомб и вскоре автомобиль, маневрируя по открытой степи, угодил в одну из воронок, уткнувшись носом в ее край. Удар был сильный и все кто находился в кузове, высыпались из него, как груши из опрокинутой корзины.

— Что будем делать, майор? — спросил молодой лейтенант, принявший Скунца за старшего офицера.

— Где мы находимся? — вопросом ответил «майор», — нужно драпать, пока нас не повязали.

— А Вы разве не в курсе? — удивился лейтенант, — нашей части приказано быстро отступить к Ростову! Вы из какой части присоединились к нам?

— Ты чего, лейтенант, рамсы попутал? — спросил Скунц, — известно из какой, …из воинской! Выполняю секретное задание штаба, можно сказать, всей армии…, нашей славной…, Красной!

— Я понял, товарищ майор, — отчеканил лейтенант, — вопросов больше нет!

— Я был контужен, — соврал Скунц, — если надо, мои корифаны это подтвердят! — Скунц указал рукой на двух зеков, улыбающихся с шутки блатного.

— Кто может подтвердить? — не понял жаргона лейтенант.

— Я смотрю, лейтенант, ты не доучился немного, — врал «майор», — корифаны — это секретные помощники, которые выполняют со мной задание!

— Судя по скорости передвижения, — отвечал лейтенант, — мы успели добраться почти до Ростова, — нам приказано переправиться через Дон и занять оборону….

Скунц взял у лейтенанта бинокль и подполз до края воронки. Он внимательно и долго смотрел в него, изучая местность, чем рассмешил своих корифанов. Они с этого момента стали называть Скунца майором и, по сути, присвоили ему новую кличку.

— Ну, что там, товарищ майор? — спросил один из них, откровенно посмеиваясь, — фигу видишь?

— Не смей пререкаться со старшим офицером, — серьезно оборвал его Скунц, — Ростов мой город, я из него зачалился на последнюю ходку…, — тут «майор» опомнился, поправляясь, — призывался из Ростова, то есть….

— Что вы видите, товарищ майор? — спросил лейтенант, не понимающий слова «зачалился».

— Мы в десяти-пятнадцати километрах от Ростова, — сказал Скунц, — его хорошо видно в бинокль.

Налет немецкой авиации закончился, лейтенант взял бинокль и сам посмотрел в него, но в противоположную сторону.

— Ты чего это назад смотришь? — удивился «майор», — туда дороги нет, приказываю двигаться только вперед на Ростов!

— Я вижу немецкие танки! — неожиданно сообщил лейтенант, не отрывая глаз от бинокля, — они преследуют нас по пятам….

Скунц выхватил у лейтенанта бинокль и посмотрел назад.

— Не менжуйся, лейтенантик, — уверенно произнес он, — они в двадцати километрах от нас.

— Чего мне не делать? — не понял лейтенант жаргонного слова «менжуйся».

— Не ссы, проще говоря, в чулок, там деньги, — уточнил Скунц, ухмыляясь, — слушай мою команду! Грузовик нужно вытащить из воронки и дергать отюда…, я хотел сказать отходить. Ростов, как добрый папа и спрячет надежно и даст заработать картежно!

— Но нам приказано дислоцироваться южнее Ростова, — возразил лейтенант, — что нам делать в городе?

— В первую очередь, — поучительно сказал Скунц, — нужно обратиться к пахану…. Он подскажет, где нам можно будет схорониться…, то есть, я хотел сказать дислоцироваться!

— Я не знаю, кто такой пахан, — возразил лейтенант, — и почему мы должны схорониться?

— Пахан, — это начальник штаба нашего, ростовского, — соврал «майор», — ты не знаешь его. Не положено тебе! Хватит лохматить, нужно машину вытягивать из воронки! Выполнять приказ безоговорочно!

— Слышали команду? — зычным голосом переспросил лейтенант у солдат, — выполняйте!

Солдаты дружно принялись выталкивать грузовик из воронки, благо она была неглубокой. Водитель газовал вовсю и автомобиль, подталкиваемый толпой, медленно выруливал на ровное место. Солдаты-корифаны, следуя воровскому закону, не принимали в этом никакого участия. Лейтенант с опаской посмотрел на «майора», не решаясь задать ему вопрос.

— А ваши корифаны почему не помогают? — все же спросил лейтенант.

— Им не положено! — резко ответил Скунц, — они ведь в законе, им работать никак нельзя, — он вновь неожиданно опомнился и поправился, — в Ростове им сразу нужно будет приступить к выполнению секретного задания, а у них руки будут грязные…. Кто сказал, не помню, что голова должна быть холодной, а руки чистыми?

— Товарищ Дзержинский! — выпалил лейтенант, обрадовавшись своей эрудиции.

Грузовик вытолкнули на ровное место и все дружно запрыгнули в кузов. «Майор» сел рядом с водителем в кабину и приказал быстро двигаться в сторону Ростова. Ехали молча и Скунц начал дремать, изредка поглядывая вперед и в окно. Их машина, наверное, была последней в отступлении, далеко вокруг не было ни одной такой же, и это успокаивало уголовника. Он вовсе не собирался дислоцироваться южнее Ростова и после того, как машина приблизится к городу, слинять (скрыться) со своими корифанами. Все так и получилось. Ночью, когда переправились вплавь через Дон и расположились на ночлег, уголовники, прихватив с собой три автомата ППШ с запасными дисками, тихо ушли в сторону Ростова.

Скунц не узнал Ростова, он сильно изменился за год, проведенный вором в тюрьме. На подступах зеки наткнулись на противотанковый ров, перед ним в балке затаились несколько наших бронемашин в боевой готовности. Стараясь не попадаться на глаза солдатам и офицерам, зеки вошли на окраину. После взятия Ростова немцами в 1941 году, было разрушено много домов, проезжая часть улиц исковерканы гусеницами танков.

И в этот раз Ростов спешно подготовился к отражению немецкой армии. Все дороги на въезде были забаррикадированы, каждый дом мог стать рубежом обороны, на улицах повсюду были видны противотанковые ежи из рельсов. Чем ближе к центру, тем вероятнее попасться патрулю войск НКВД, чьи подразделения готовились к обороне Ростова. Обойдя центр, блатные направились в сторону Ботанического сада. Там в частном секторе жил смотрящий пахан по кличке Хмурый.

Скунц, явно нервничая, постучал в окно известным ему кодом и ждал, пока откроют дверь. Домик, где жил смотрящий, был куплен на подставное лицо за деньги общака и принадлежал всем ростовским ворам в законе. Поэтому прийти к Хмурому можно было в любое время суток, не опасаясь, что гостю не откроют дверь. Хмурый жил здесь в окружении трех приближенных и так как ему было уже далеко за шестьдесят, его приближенные выполняли еще и функцию охраны. Скунц тоже пришел с тремя блатными из штрафной роты, и поэтому разместиться на ночлег вшестером в маленьком домике не представлялось возможным. Но не это нервировало вора, он знал, что Хмурому уже известно о его службе в штрафной роте.

— Кто? — послышался голос Хмурого из-за двери.

— Скунц с братвой! — ответил «майор».

— Сукам не место в доме смотрящего! — ответили за дверью, — можешь заночевать в конуре у калитки!

— Слышь, пахан! — разозлился Скунц, — а ты не много на себя берешь? Меня короновала сходка, не ты лично и не тебе решать, сука я или нет! Собирай людей и будем решать….

— Где я тебе их возьму, — ответил Хмурый, — война идет! Ведь собрать нужно хотя бы две трети блатных, иначе решение правилки (сходки) будет незаконно! Иди и жди, кончится война, мы тебя сами найдем, …сука!

Это было началом конфликта «правильных блатных» с суками, теми, кто «пренебрег воровским законом для спасения собственной шкуры» и пошел воевать за Родину в составе штрафников. Сообщество блатных квалифицировало это, как сотрудничество с властями. Этот конфликт перерастет в первые послевоенные годы в «сучью войну», которая будет происходить не только в лагерях, но и на воле. Уголовники будут стрелять друг друга, «сажать на перо» ради призрачного идеала воровского закона.

Скунц не стал спорить с паханом, он понял, что тот не пустит его в дом и на этот случай заранее обдумал, куда ему идти с блатными, которые были не из Ростова и не могли «базарить» со смотрящим этого города и подписываться (поддерживать) за Скунца.

— Запомни Хмурый, — предупредил его Скунц напоследок, — я тебе никогда не прощу этого фортеля! За суку ты мне ответишь по полной….

Воры покинули двор смотрящего и, обходя центр по окраине, направились в поселок Сельмаша, где у Скунца жил его родственник и бывший подельник по одному из уголовных дел. Он прошляк (бывший, «развенчанный» вор в законе) который наверняка даст приют своему родичу. У него была кличка соответствующая — Анархист, что на воровском жаргоне означало то же самое, что и прошляк. Звали родственника Митяем, он жил в одиночестве, так и не женившись после развенчания его сходкой.

Анархист с радостью принял Скунца с блатными и даже угостил их самогоном с салом и луком. А на следующий день немцы предприняли попытку захвата Ростова и самолеты Люфтваффе с утра сбрасывали бомбы на проспекты и улицы города. Двое суток шли кровопролитные бои и четверо уголовников, считая хозяина дома, отсиживались в подвале. Когда все стихло, они выбрались из подполья и увидели на улице немецкие грузовики с солдатами. Ростов был сдан нашими войсками и немцы воодушевленные победой, распевали песни и играли на губных гармошках.

Когда начались зачистки, Анархист сам открывал калитку немцам и провожал их в дом с улыбкой и прибаутками. Он таким поведением подчеркивал свою непричастность к коммунистам и всячески пытался создать образ обиженного советской властью. Возраст Митяя был уже не призывной, и бояться ему нечего, а Скунц с блатными отсиживался в это время под полом. Анархист придвигал большой дубовый сундук на ляду подполья, и она оставалась незамеченной. Вскоре немцы назначили старосту, комендатура регистрировала первых полицаев, и Анархист пошел служить немцам по просьбе и уговорам Скунца. Этот хитрый вор в законе знал, что дом родственника в этом случае не будет подвержен обыскам и облавам.

— А почему бы вам не пойти в полицаи? — спросил Анархист — вместе же веселее….

— Мы может быть и суки по определению Хмурого, — возразил Скунц, — но не предатели! Да и ты пошел служить, после моих уговоров и лишь для того, чтобы жратва была и выпивка. Мы не собираемся все время сидеть в подвале и пойдем скоро на дело. Думаешь, зачем мы пушки (пистолет ТТ и автоматы ППШ) прихватили с собой?

Но это только мечты, грабить в Ростове было некого, а жесткие порядки новой власти, не позволяли даже по ночам выходить на улицы города. Так и просидели блатные в доме Анархиста все время оккупации до февраля следующего 1943 года. Когда наши войска вошли в Ростов, снова прятались в подвале уже вместе с хозяином, того в любой день по доносу могли арестовать за измену Родине. Этого не случалось, Митяй не зверствовал, терроризируя население, и не выслуживался перед немцами, он больше пьянствовал, поэтому зла на него никто из жителей близлежащих улиц не держал. Как служил неприметным валухом, так и не запомнился никому.

Но запасы картошки в подвале Митяя закончились, и жрать стало нечего. Блатные давно сменили форму на гражданскую одежду и несколько раз делали вылазку на городскую барахолку, где карманники из числа приближенных Скунца, «вертанули пару гаманцов» (украли 2 кошелька) но этого хватило ненадолго. И вот однажды вечером Митяй принес хорошую новость — в соседнем городке, что в шестидесяти километрах от Ростова, восстанавливают шахты и горняки получают баснословные деньги. Скунца давно уже называли Майором и лучшего дела он себе не представлял. Поляна свободна, на ней никто из братвы не работает, и легко и просто — встретил группу шахтеров с получкой, припугнул пистолетом, забрал деньги и гуляй себе. Выходило так, что Скунц сменил не только кличку, но и профиль, он был вором, а переквалифицировался в разбойники.

С автоматами ходить по улицам было опасно, и он решил обменять их на барахолке на револьверы или ТТ. Помогли блатные Ростова, недовольные Хмурым. Они свели Майора с нужными людьми и те с удовольствием обменяли оружие из расчета два пистолета за один ППШ. Запасные диски к автоматам меняли уже один за четыре обоймы для ТТ. Вооружившись до зубов, новоиспеченная банда пешком отправилась в Шахты. Митяй продал свой дом и намеревался за эти деньги, купить неприметную хатенку где-нибудь в поселке. Добравшись до Шахт, бандиты быстро нашли домик для продажи на улице Шевченко, недалеко от Грушевского моста.

Первый гоп-стоп принес крупную сумму — больше двадцати тысяч рублей. Бандиты пили три дня к ряду, в домике появились местные проститутки, которым неожиданно нашлась работа, город не имел ни одного коммерческого ресторана. Первый секретарь горкома Шибаев был категорически против открытия такого заведения и считал, что шахтеры, работающие без выходных, не пойдут пропивать деньги, добытые непосильным трудом в коммерческий ресторан. Через проституток, Майор связался с местным паханом по кличке Ричард и «закинул удочку» (объявил), чтобы в банду приходили все, кто силен и нуждается в хороших заработках. Банда разрослась до двадцати человек и на второй гоп-стоп пошли уже несколько групп. В каждой из них был один бандит вооруженный пистолетом ТТ или револьвером.

Куш сорвали умопомрачительный — сто двадцать тысяч рублей! А через неделю прибыл гонец от Хмурого, который требовал с Майора взносы в общак.

— Передай этому козлу старому, чтобы он не рассчитывал на сучьи деньги, — передал Майор Хмурому, — я еще не рассчитался с ним за суку…. А пока пусть сосет лапу и проклинает своего папу за то, что родился на белый свет! И передай ему, что я не пущу его блатных на свою поляну! Замочим всех, кто рыпнется….

Последующие ограбления принесли бандитам такие же огромные суммы, и только в начале октября случилась первая промашка — арестовали всю группу, возглавляемую одним из блатных штрафной роты.

— Кто-то кладанул нас с потрохами, — сделал вывод Майор, — а потому, нужно послать маляву в СИЗО, чтобы ни блатной, возглавляющий группу ни его фраера, что были с ним, не кололись, иначе придется их завалить.

— Но если менты накоцали наши дела (узнали о готовящихся ограблениях) — рассуждал Митяй-Анархист, то они начнут пасти (следить) в каждую получку! Что будем делать, Майор?

— А мы не пойдем в следующий раз грабить шахтеров, — ответил Майор.

— Рано завязывать с этим делом, — возмутился Анархист, — только бабки (деньги) покатили (пошли) нехилые!

— Не понял ты меня, Анархист, — весело сказал Майор, — мы теперь возьмём на гоп-стоп (ограбим) кассиров!

— Но они с вооруженной охраной! — ужаснулся Анархист, — и наших положат немало, как пить дать!

— Кто здесь наши? — ехидно спросил Майор, — шахтинские фраера никогда ими не были, нужно постараться, чтобы они пули ловили, а мы вовремя слиняли…. А для этого необходимо тщательно подготовить план каждого ограбления так, чтобы действовали в основном шахтинские фраера.

— Тики-так (отлично) придумано! — восхитился Анархист.

— Ты вот что, Митяй, — пошли наших на барахолку в Ростов, чтобы выкупили у тех барыг наши автоматы и патроны к ним, а еще и к пушкам (пистолетам) нашим. Без крови теперь нам не обойтись!

Подполковник горотдела НКВД Савин не ожидал разбойного нападения одновременно на нескольких кассиров, доставляющих зарплату на шахты из банка. Автомобили были обстреляны из ППШ, охрана убита, но личности нескольких трупов налетчиков установили быстро. Все они принадлежали шахтинскому криминальному контингенту и были в картотеке НКВД, иногородних среди убитых бандитов не было. Единственный «залетный» бандит был арестован при ограблении горняков шахты «Красненькая», но он молчал. Следователь сделал вывод, что это случайность, а организатором банды является авторитет из шахтинских. Это изначально увело розыск в сторону, и долго ещё продолжались грабежи, прежде чем установили, что организатором являлся Скунц из ростовских. Но и после того, главарь банды Майор оставался неуловим. Его арестуют и осудят только в 1947 году, но в то время высшая мера наказания была уже заменена сроком в 25 лет и он останется жив.

***

В октябре в Шахтах появилось 182-е управление ГУПВИ и первый лагерь для немецких и венгерских военнопленных. Они сами строили себе бараки и заграждения из колючей проволоки. Численность пленных составляла тысячу человек, лагерь расположился на пустыре между поселками шахт им. Фрунзе и 10 лет ЗИ. Его специально разместили подальше и усиленно охраняли на случай попыток самосуда жителей города. Пленных стали использовать для восстановления разрушенных шахт, городских зданий и водопровода. Первая колонна, прибывшая на работу в центр города, собрала вокруг себя огромную толпу. Советские люди негодовали при виде вояк «непобедимой» армии, от рук которых погибли их мужья, братья, отцы и дети.

Из толпы выделилась агрессивная группа женщин, пытающаяся прорваться через оцепление конвоиров. Некоторые бабы взяли в руки куски битого кирпича и булыжники. Немцев пригнали восстанавливать стены разрушенного корпуса терапевтического отделения больницы, поэтому «оружия пролетариата» здесь было в избытке. Старики и мальчишки вооружались палками.

— Это вы, проклятые супостаты, убили моего мужа? — истошно кричала одна из женщин, обливаясь слезами.

— Будьте прокляты, убийцы, звери! — голосила вторая — смерть найдете сейчас на нашей земле….

Вторая женщина неожиданно для конвоиров бросила камень и попала в лицо пленному фашисту. Булыжник угодил в лоб, разбил немцу нос, из которого обильно хлынула кровь. К женщинам присоединились старики и мальчишки, ситуация грозила выйти из-под контроля. Конвой не ждал такой буйной реакции на появление пленных немцев в городе и в первые минуты растерялся, не зная, что предпринять.

— Граждане! Требую немедленно разойтись! — закричал опомнившийся командир конвоя.

Толпа не слышала предупреждающий крик, лейтенант вытащил из кобуры пистолет ТТ и выстрелил в воздух. Но никто не обращал внимания на его выстрел, народ с искаженными от злости лицами прорвал оцепление и уже некоторые старики били пленных палками. Немцы были смертельно испуганы, они, уклоняясь от ударов палок, пригибались, садились на корточки в кружок лицами друг к другу и закрывали головы обеими руками.

— Мутер! Ес ист нихт ихь! — послышалось из толпы пленных.

Но разъяренные люди не понимали немецкого языка, им казалось, немцы матерятся по-своему, и это приводило толпу в еще большую ярость. Тогда лейтенант приказал нескольким конвоирам дать автоматную очередь в воздух. Солдаты выполнили приказ и только после этого люди остановилась. Женщины, старики и мальчишки с удивлением и непониманием смотрели на конвоиров, защищавших от них пленных немцев.

— Ты что же это сынок, немчуру защищаешь? — громко спросил у лейтенанта один из стариков, — они наших сынов, внуков убили, а ты вступился за этих выродков….

— Мне приказано не допускать расправы над пленными! — кричал лейтенант, — и я не допущу! Разойдись мигом от колонны!

— Это кто же тебе приказал? — кричала разъяренная женщина, — может Гитлер ихний?

— Если хотите знать, это товарищ Сталин приказал обращаться с пленными по-человечески! — убеждал лейтенант.

— А не врешь, сынок? — сомневался один из стариков, — где энто ты видел товарища Сталина?

— Есть такое постановление правительства! — кричал лейтенант, — кто не знает этого, тому я не обязан его зачитывать! Разойдись немедленно!

Поглядывая на лейтенанта с недоверием, женщины начали расходиться, за ними потянулись старики и мальчишки. Пленные немцы с благодарностью смотрели на лейтенанта. Среди них нашлись те, кто знал русский язык, и они быстро переводили слова лейтенанта соотечественникам. Инцидент был исчерпан, но опасность расправы с пленными сохранялась. Когда об этом случае доложили Шибаеву, он приказал подготовить специальный материал и опубликовать его в газете.

Присутствовавший на бюро горкома начальник Шахтинского горотдела НКВД подполковник Савин проинформировал Шибаева, что у него имеется циркулярное письмо, подписанное Берия о том, чтобы в советских газетах не было никакой информации о работе в СССР военнопленных немцев. Это оказалось закрытой темой, но что делать, если в городе мог повториться подобный инцидент? И Василий Филимонович ограничился устным распоряжением, чтобы руководители каждого предприятия города разъяснили своим коллективам о недопустимости попыток расправы с военнопленными немцами.

На утреннем наряде Стародубцев выступил с таким разъяснением перед сменой. Стены здания конторы шахты уже восстановили, даже крышу подлатали, но внутри общая нарядная выглядела, как после обстрела. Ремонт бани до сих пор не могли закончить, да и не спешили это делать, воды все равно не было. Шахтинская ГРЭС пустила в работу первый турбогенератор, а несколько дней назад на шахте подключили полученный с Урала трансформатор и подали напряжение в шахту и компрессорную. Теперь в лаве работали врубмашины, отбойку вели пневматическими молотками и в общей нарядной горела лампочка.

— А чего их бить, они же безоружные! — высказался Павел после выступления Стародубцева, — а вот заставить их ремонтировать все, что ими разрушено надо!

— Я об этом только что хотел сказать, — оживился Стародубцев, — через пару-тройку дней нашей шахте дадут немцев для работы в лаве. Вчера на совещании в тресте распределяли рабсилу. Кроме того, что пленные будут восстанавливать разрушенные дома в городе и водопровод, на самом верху было решено использовать их на производстве и в шахтах. К нам ежедневно из лагеря будут гонять шестьдесят человек, целых две бригады.

— А как же охрана? — недоумевал Михаил, — немцы же могут удрать! Да и в шахте диверсию устроить….

— Охрана будет с ними постоянно, — информировал Стародубцев, — да и бежать им некуда! После Курской битвы этим летом, немцы окончательно поняли, что война проиграна! Настроение у пленных упадническое и если из них кто и харахорится еще, то это эсэсовцы, потому что они фанатики….

— Это что же получается, конвой с бригадой немцев в шахту будет опускаться? — спросил Павел.

— Да, два конвоира с автоматами, один на верху лавы, другой внизу, — подтвердил Стародубцев, — вот только десятник должен быть наш! Так решили на вчерашнем совещании.

— А как же с ними разговаривать? — недоумевал Михаил, — у нас нет десятников, знающих немецкий язык.

— Среди пленных есть свои переводчики, — уверял Стародубцев, — поэтому в каждой бригаде будет по толмачу. У нас на шахте, как раз не хватает двух бригад, чтобы закрыть все смены. И я прошу Михаила и Павла быть десятниками в немецких бригадах….

— Ну, ни хрена себе, — не сдержался Михаил, — начали за здравие, закончили за упокой…. А на моем месте, кто будет работать?

— Командир, а ты не боишься, что я пленных немцев могу прикончить невзначай, — пошутил Павел, — помнишь, как на фронте ты говорил однажды: «…лишние „языки“ без надобности»?

— Ребята! — обратился Стародубцев к Михаилу и Прохорову, — ну, кого мне просить? Вы сами понимаете, что это не моя прихоть…. Вместо Михаила десятником будет машинист врубовки Юра Крюков, а его помощница Катя поработает на врубмашине пока одна. Тебя, Павел, думаю, Нина заменить сможет.

— Баба-десятница? Это как, седло корове? — выкрикнул кто-то из угла, — ей мужика хорошего надо, чтобы не сбесилась….

— Нина работала в бригаде Михаила на Красина, — поддержал Стародубцева Воронин, — и дело шахтерское знает лучше любого мужика, который прячется по углам….

— Не надо меня защищать, — крикнула Нина, выходя к центру, — я сама отвечу, вот только посмотреть хочу, кто это кукарекает? Выйди из укрытия герой!

— Он боится! — хохотал Антон, работавший десятником на западном уклоне, — этот дед помнит Нину со времен, когда на Красина все купались в общей бане, и он врезался лбом в деревянную перегородку…. Просил, чтобы Нина ему своей мочалкой спину потерла!

Смена дружно рассмеялась, все знали эти байки про общую баню на шахте Красина, а дед, его звали Никита, не рад был своей несдержанности. Он присел на корточки, чтобы его не было видно, и курил самокрутку махорки, выпуская дым вверх. По этому запаху все знали, что здесь прячется дед Никита, он один на шахте курил махорку.

— Ну, вот! — смеялся Антон, — испарился дед Никита, один дымок остался….

Спустя день, к первому наряду на шахту пригнали военнопленных. Для их работы накануне провели небольшую реорганизацию, бригаду Павла, десятником который теперь стала Нина, перевели на другое крыло уклона, чтобы две бригады немцев работали в одной лаве. В первую смену с пленными должен был работать Михаил, а во вторую Павел. Бригаду немцев численностью в тридцать человек до ствола шахты сопровождали четверо конвоиров с овчарками немецкой породы. Двое из них с собаками остались на территории, а два конвоира должны были опускаться в шахту вместе с пленными.

Вся смена собралась во дворе посмотреть на европейскую рабсилу. Женщины удивлялись, что среди пленных не видно неопрятных мужчин. Все немцы были чисто выбриты, одеты в старую военную форму, на ногах сапоги, а на головах солдатские кепи. Среди них выделялись мужики высокого роста, коротко стриженные, взгляд самоуверенный, даже наглый. Эта категория явно принадлежала к эсэсовцам и держалась обособленной четверкой. Они осматривали собравшихся, указывая пальцем на их одежду, что-то бормотали по-своему и откровенно смеялись.

Немцы стояли в шеренгу, конвоиры с автоматами ППШ расположились по краям и ждали указания Стародубцева. Он и Михаил, пристально всматриваясь в лица пленных и обращая внимание на физическое состояние каждого, молча обходили строй. Михаил явно был чем-то недоволен, он шептал себе под нос матерные выражения, и его испорченное настроение встревожило Стародубцева.

— Ну, вот, Миша, это теперь твои работяги, — сказал Стародубцев с иронией, чтобы поднять Михаилу дух, — принимай! …И, как говорится, эксплуатируй. Ты чего расстроился?

— Невезучий я, — сетовал Михаил, — на шахте Красина бабской бригадой командовал, здесь немцами, на хрен бы они мне упали….

— Миша, некому больше поручить их, — убеждал Стародубцев, — ведь абы кому этих фрицев доверить нельзя, только опытным горнякам.

— А они могут работать в шахте? — спросил Михаил, — кто-то должен стать с утра за врубовку, да и отбойными молотками нужно уметь….

— Ты главное не дрейфь, — советовал Стародубцев, — их предварительно отбирали для работы в шахте еще во фронтовом лагере. Как мне рассказывали, они сами рвались на работу и здесь собрали всех немецких горняков. В Шахтинском лагере содержатся пленные двух специальностей — строители и шахтеры. Я тоже опущусь с тобой в лаву, интересно посмотреть, как работают европейские горняки.

— Это европейские говнюки, — бурчал Михаил, — пустить бы их всех в расход….

— Это десятник для немцев, — представил Стародубцев конвоирам Михаила, — его распоряжения выполнять, как мои!

— А как спускать их в шахту? — озадаченно спросил Михаил, — в клеть половина бригады не сядет, придется тремя ходками, а конвоиров только двое….

— С первой частью спустится один из конвоиров, — сказал Стародубцев громко, чтобы автоматчики слышали его, — со второй опускаемся мы, а с последней частью бригады спуститься второй автоматчик! Поняли, ребята?

— Так точно! — по-военному ответили оба конвоира, — поняли товарищ заведующий шахтой!

Неделей раньше на «Красненькую» из Челябинска привезли два десятка аккумуляторных шахтерских ламп и в первую очередь обеспечили ими заведующего, главного инженера и десятников. Часть этих ламп предназначалась для конвоирования пленных немцев по шахте. Все остальные горняки пока должны были работать с бензиновками. Получая их в ламповой, немцы с удивлением рассматривали эти светильники и откровенно хохотали, перебрасываясь фразами между собой. В ламповой поднялся гам, и это взбесило Михаила так, что он побагровел от злости.

— Слушай мою команду, фюреры хреновы! — громко закричал Михаил, — смеяться будете в Берлине своем, а здесь молчать мне, суки нацистские!

Пленные быстро прекратили веселье, а к Михаилу подошел немолодой уже немец и представился на ломанном русском языке.

— Гхерр десьятник, — сказал немец, — я будет перевод с русский делать…. Но я не мочь говорить им суки!

— Тогда скажи, кобели, если суки не подходят! — отрубил Михаил, — и чтобы я больше не слышал от тебя слова «гхерр»!

— Почему? — удивился немец.

— «Гхерр» по нашему означает член — сердился Михаил, — а за это у нас в морду бьют! …Тебя-то как зовут?

— Я есть Ганс! — ответил немец, — а Вы есть Михаил?

— Да, — коротко бросил Михаил, — можешь обращаться ко мне по имени. Только вот я смотрю, ты переводишь хреново….

— Что есть по-русски «хреново»? — недоумевал Ганс.

— Это значит хуже, чем плохо! — ответил Михаил.

— Шлиммер аль шлехт, — произнес Ганс, запоминая слово — хре-но-во!

— Хватит азбуку зубрить, — скомандовал Михаил, — все организованно идем к стволу!

Стародубцев с улыбкой посмотрел на Михаила и первым двинулся к выходу. Следом шел конвоир с автоматом, после них немцы, выстроившиеся в колонну по два и замыкающий автоматчик. Женщины, работающие в ламповой при виде этой колонны, дружно рассмеялись. Создавалось впечатление, что это Стародубцева с Михаилом конвоируют немцы.

— Спускайтесь первыми и ждите нас у ствола, — приказал Михаил, когда левую клеть заполнила первая группа.

Переводчик что-то проговорил на немецком языке, и пленные дружно кивнули головами. Михаил со Стародубцевым и второй группой пленных вошли в правую клеть, когда она остановилась на нулевой отметке. В клети было тесно, и Михаил почувствовал себя некомфортно в окружении немцев. К его удивлению от кого-то из пленных пахло одеколоном.

— Они еще и одеколонятся в плену? — удивленно спросил Михаил, — как в санатории, мать иху…. Откуда у них одеколон?

— Я лично не знаю, — ответил Стародубцев, — бритвы у каждого из них есть, это точно! Уж слишком лояльно относится к ним наше командование….

— Но вот купаться после шахты им будет нечем, как и нам, — злорадствовал Михаил, — мы-то хоть дома из колодца обмоемся….

— А может у них в лагере баня есть? — предположил Стародубцев, — видишь, какие ухоженные мать их фрау нихай….

— Баня может и есть, — рассмеялся Михаил, — да воды в ней ни хрена нет!

Клеть остановилась под стволом и сигналистка открыла ограждение. Михаил вышел из клети и сразу увидел первую группу пленных опустившуюся ранее. Немцы стояли с зажженными бензиновыми лампами, а конвоира с аккумуляторной не было видно. Михаил посветил своей лампой на пленных и вскоре навел луч в лицо автоматчику.

— А ты почему лампу не включил? — спросил у него Михаил, — я уж думал, грохнули тебя немцы.

— Так я заряд аккумулятора экономлю, — ответил конвоир.

— Включай, — приказал Михаил, — его на две смены хватит. Лампы новые, недавно из Челябинска привезли….

Конвоир тут же включил лампу и обвел светом немцев, убеждаясь, что все на месте.

— А ты работал когда-нибудь в шахте? — спросил конвоира Михаил, — я забыл задать этот вопрос на-горах.

— Конечно, работал, — заверил конвоир, — иначе меня сюда не послали бы! Нас для этого специально отбирали.

— Где работал? — спросил Стародубцев, — и почему тебя по приказу на восстановление шахт не отправили? Вот меня, например, полгода назад, как только освободили Шахты, так сразу с фронта — сюда!

— Я работал в Кемерово, — ответил конвоир, — мы же в ГУПВИ служим, а на него не распространялся этот приказ.

Спустилась третья группа с конвоиром. Михаил приказал выстроиться гуськом по одному и, чтобы сзади шли автоматчики с аккумуляторными лампами, освещая дорогу пленным, а они со Стародубцевым пойдут впереди. Немцы шли по штреку молча, а переводчик Ганс следовал за Михаилом и заучивал вслух новые для него русские слова.

— Десьятник Михаил, что есть по-русски Ке-ме-ро-во? — спросил он на ходу.

— Город в Сибири! — ответил за Михаила Стародубцев.

— Это там, где вашему Гитлеру тюрьму приготовили, — шутил Михаил, — у него там сопли быстро замерзнут….

— Гитлер капут! — громко произнес Ганс, — война капут, Муссолини капут….

— Это ты сейчас раскапустился, — начал сердиться Михаил, — а в сорок первом вы все кричали «Хайль»…. У нас в городе в ствол шахты Красина живьем людей сбрасывали, я своими глазами видел!

— Это делать гестапо! — кричал Ганс, — я сольдат, я никого нихьт эршиссен, — и тут же поправился — не расстрелять!

— А эти четверо мордоворотов, что особняком держатся? — спросил Михаил, — эсэсовцы?

— Я не знать, — отвечал Ганс, — все кто есть плен, отказаться от принадлежать СС, документ об этом нет….

— Их по рожам и без документов видно! — злобно сказал Михаил, — они кто по специальности?

— Они есть мастер, …забой, молоток уголь…, — пытался объяснить Ганс.

— Хватит трендеть, — прервал его Михаил, — мы называем таких специалистов навалоотбойщиками. Это хорошо, сейчас посмотрим, какие они мастера, а ты передай им на досуге, чтобы вели себя дружелюбно и не зыркали, как звери, иначе их отправят назад во фронтовой лагерь!

Подошли к уклону, на котором находились добычные лавы. Лебедка, осуществляющая откатку по уклону, была разобрана, ее электродвигатель выдали на-гора для просушки, а у разобранного редуктора возились два электрослесаря. Временно для подъема вагонеток по уклону использовали ручной ворот, приспособленный для вращения выходного вала, а по коренному штреку сцепки груженых вагонеток гоняли вручную до самого ствола. Здесь нужно было оставить двенадцать человек из состава бригады, и Михаил вопросительно посмотрел на Стародубцева.

— Как их без конвоя здесь оставить? — спросил он.

— Пусть один из автоматчиков остается здесь и контролирует откатку по уклону до самого ствола, — распорядился Стародубцев, — а второго конвоира оставим на сопряжении уклона с верхним штреком. Если кто-то из них предпримет попытку сбежать, то на сопряжении с уклоном он их встретит. Первый же будет контролировать откатку вагонеток по коренному штреку и в случае чего, дальше ствола никому не уйти.

— Выходит, что я в лаве останусь без охраны? — злобно спросил Михаил, — ты же говорил, что один конвоир будет на верхнем штреке, а другой на нижнем!

— Вначале я так и планировал, — спокойно ответил Стародубцев, — но теперь счел целесообразным так распределить конвоиров. …Да никто из немцев не отважится на побег! Куда бежать, даже если кому-то удастся выехать на-гора? Шахту также охраняют двое конвоиров из ГУПВИ, находясь на территории с собаками!

— Мы не хотеть бежать, — взволнованно вступил в разговор Ганс, — мы честно хотеть работать, чтобы нас отпустить в Фатерлянд…. Меня нах хаузе…, там в Германия, ожидать Эльза и фир…, четыре дети! Я не хотеть быть расстрелять, я хотеть нах хаузе!

— Ну, блин, раскудахтался, — гневно осадил Ганса Михаил, — переведи, чтобы двенадцать человек остались здесь и когда придет лебедчик из бригады Нины, делали, что он потребует. А ты, конвоир, смотри здесь за ними! Погонят сцепку с грузом к стволу, сопровождай сзади и в случае чего…, сам знаешь!

— Так точно! — ответил автоматчик, — в этом случае нам приказано стрелять на поражение.

По уклону спускались пешком, благо, что до лавы было недалеко. Когда достигли сопряжения с верхним штреком, Михаил оставил здесь второго конвоира, и продолжил спуск на нижний штрек. Немцы с интересом рассматривали крепление кровли, проложенные для откатки рельсы, и тихо переговаривались между собой. Но теперь в их разговоре не ощущалось насмешек, они были серьезны и искренне интересовались горными выработками, наверное, сравнивая их с немецкими.

— Скажи им, чтобы эти «эсэсовцы» и еще шесть человек, лезли сразу в лаву, — приказал Михаил Гансу, прибыв на люка, — пусть распределятся по паям и ждут, когда я открою сжатый воздух. Оставшиеся шесть человек будут работать здесь на откатке добычи до уклона. Порожняк стоит на заезде в штрек, вы его все видели, когда мы шли сюда. Сначала скажи мне, ты сам понял это?

— Я понимать хорошо по-русски, — уверял Ганс, — я не есть хорошо говорить!

— Кто у вас специалист по врубовой машине? — спросил Михаил, — позови его сюда, чтобы я запомнил рожу. Если врубовку умышленно выведет из строя, то сразу к стенке приставим!

Ганс четко и отрывисто передал команду Михаила пленным. Десять человек один за другим по очереди полезли в лаву, а к Михаилу и Стародубцеву подошел средних лет немец и почтительно склонил голову.

— Вот, Раймунд есть спец врубывальный машина, — представил Ганс подошедшего немца.

Михаил осветил лампой лицо Раймонда, и некоторое время пристально смотрел ему в глаза. Немец прищурил их от яркого света и что-то сказал по-немецки.

— Так, Раймундак, слушай меня внимательно! — начал Михаил, — возьми себе помощника и осмотри врубовую машину, проверь смазку и режущую цепь, позже мы подойдем с заведующим и скажем, что делать дальше. И предупреждаю тебя, если умышленно выведешь из строя врубовку, то расстреляю прямо в шахте и в пустоте за лавой похороним!

Раймунд ушел выполнять команду, Ганс остался с Михаилом и Стародубцевым. Федор Васильевич закурил папиросу и протянул Михаилу.

— Я бросил полгода назад, — угрюмо произнес Михаил, — жрать было нечего, не то, чтобы табак покупать и выменивать….

Ганс тоже достал сигарету из нагрудного кармана. К удивлению Стародубцева, у него имелась зажигалка, которой он щелкнул и прикурил.

— А ты Ганс, так и будешь за мной ходить? — спросил Михаил.

— Да! Я есть перевод и мне приказать, чтобы быть с десьятник всьегда, — подтвердил догадку Ганс — это есть моя работа….

— Не хило устроился, — пошутил Михаил, — языком трепи и ни хрена не делай!

— Ты лихо командуешь пленными, — заметил Стародубцев, обращаясь к Михаилу, — честно сказать, я не ожидал! Вроде как поначалу их даже побаивался…. Да и дело знаешь хорошо, мне не приходилось видеть тебя в работе, но это сразу чувствуется.

— Вы Федор Васильевич, курите побыстрее, — подгонял его Михаил, — нужно пролезть по лаве, посмотреть, что и как? Вчера в конце смены Крюков сделал вруб, но я так и не посмотрел состояние забоя.

— Все! Полезли! — согласился Стародубцев, гася окурок ступней ноги, и обращаясь к Гансу, — и ты бросай свою сигарету. Кстати, где вы их берете?

— Нам присылать Красный Крест, — ответил Ганс, вздыхая, — сигареттес, бритва, одеколон, зубной щетка, порошок и письмо из Фатерлянд.

— Это кто еще такие? — удивился Михаил, — они из Германии?

— Нет! Красный Крест из Британия и Америка, — отвечал Ганс, — это международ организацьон….

— Вот тебе и союзнички блин! — сердился Михаил, — и вашим и нашим! Нам тушенку продают за золото, немцам одеколон… за дырки от бубликов!

Влезли в лаву по очереди, сначала Михаил, за ним Стародубцев, а последним Ганс. Внизу лавы у врубовки сидел Раймунд и еще один пленный. Михаил осветил лампой машину и внимательно осматривал ее узлы. Затем начал чего-то искать, переместившись к крепи с завальной стороны лавы и вскоре вернулся с вязанкой запасных зубков режущей цепи.

— Молодец Юра! — похвалил он Крюкова, — всегда внизу лавы имеются запасные зубки, хотя каждую смену он, как положено, носил заточенные из мехцеха.

— Толковый парень, — согласился Стародубцев, — не зря мы его десятником поставили.

— Слушай, Раймундак, — обратился Михаил к «немецкому специалисту», — вот тебе зубки на режущую, сразу поменяй, пока лаву брать будут! Тупые заберешь с собой на-гора и я сдам их на заточку в мехцех. Теперь сначала каждой смены, сам будешь забирать их там и в конце работы сдавать туда же. Если что-то не понял, лучше переспроси сразу.

Ганс перевел все, что сказал Михаил и Раймунд радостно кивал в ответ и что-то говорил по-немецки.

— Чему он радуется? — спросил Михаил у Ганса.

— Он сказать, что сам хотеть спросить у десьятник, где есть брать зубки, — пояснил Ганс — он бояться, что за тупые зубки его расстрел….

— Пусть боится, не облезет, — оборвал Ганса Михаил, — лучше работать будет. Он все понял, что я сказал?

— Он понимать, — утверждал Ганс, — это есть его работа, он в Дойчланд тоже был спец по врубывательной машина! На шахте в Руре…

— Ну, достаточно кудахдать, полезли по лаве, — скомандовал Михаил и первым полез вверх. Через несколько метров, он осветил лампой немца высокого роста из обособленной четверки, которых называл «эсэсовцами». Тот еле помещался под кровлей лавы и, согнувшись пополам, держал наготове в руках отбойный молоток. Увидев Михаила и Стародубцева, немец что-то спросил на своем языке.

— Чего ему не хватает? — Михаил посмотрел на Ганса.

— Он говорить, что каска на голова, — перевел Ганс.

— Завтра всем выдадут каски, — сказал Стародубцев, — сегодня просто забыли за них.

Ганс перевел слова заведующего, и немец удивленно смотрел на Стародубцева, явно не понимая, как можно забыть о безопасности работ.

— Твоя голова пятака дырявого не стоит! — сказал немцу Михаил, — если тебе ее не оторвали на фронте, то это не значит, чтобы я о ней волновался, — и, обращаясь к Гансу, — переведи ему это!

Ганс перевел и немец удовлетворенно кивнул, давая знать, что понял. Стародубцев от удивления немного оторопел.

— Видишь, как ты лихо ответил ему, — воодушевленно воскликнул он, — а я не сообразил, что безопасность пленным необязательна. …Хотя каски для них привезли вчера!

Михаил полез выше по лаве, Стародубцев с Гансом следом. Осмотрев готовность навалоотбойщиков и вруба, все трое вылезли на верхний штрек. Михаил посмотрел на Ганса, тот выглядел по-деловому, и было понятно, что он до войны работал в шахте, как и все те, кто сегодня должен начать добывать для фронта шахтинский уголь. Осмотр удовлетворял Михаила, к его удивлению немцы вели себя в лаве профессионально, и это давало надежду, что непонимания в работе с ними не будет.

— Ну, что вы с нами тут будете торчать? — спросил Михаил у Стародубцева, — выезжайте на-гора!

— Да, наверное, — согласился Стародубцев, — я вижу, что лучше тебя с пленными никто не сможет управляться. Молодец, Михаил! За работу с пленными вам с Павлом будет ежемесячная надбавка к зарплате.

— Мне деньги нужны, — весело отвечал Михаил, — Марфуша моя на пятом месяце беременности. Молю Бога, чтобы к марту роддом открыли в городе, хотя я неверующий….

— Откроют, не переживай! — подбадривал его Стародубцев — стране солдаты нужны! Сколько наших полегло? Никто ведь не считал…. Ну, ладно, управляйся здесь, а я пойду на-гора.

— Проверь конвоира на сопряжении, чтобы не дрых там, — попросил Михаил.

— Само собой! — послышался голос уже удаляющегося Стародубцева.

Михаил подошел к вентилю и открыл его, послышалось специфическое шипение воздуха в трубопроводе. Ганс неотрывно следовал за Михаилом и старался не мешаться под ногами. Его бензиновая лампа горела, но немец рационально старался использовать свет аккумуляторной лампы Михаила, находясь сразу за ним. Вернувшись к входу в лаву, они увидели горового, тот вылез на штрек, чтобы начинать отбойку своего пая.

Михаил прислушался, но в лаве пока было тихо.

— Почему не начинают? — спросил Михаил у Ганса — воздух в лаву я дал! Неужели ждут, пока я заставлю работать?

— Нет! Все ожидать команда десьятника! — ответил Ганс.

— Передай им, что я дал команду, — сердился Михаил, — пусть каждый от горового до низа прокричит друг другу о начале работы. Я же говорил об этом, когда дам воздух в лаву, начинать отбойку….

Ганс приблизился к горовому немцу и отрывисто перевел ему слова Михаила. Тот кивнул и что-то прокричал на своем языке. Из лавы послышался крик следующего по забою, потом дальше. Немецкая речь звучала, как собачий лай и Михаил невольно ухмыльнулся.

— Ну, разгавкались прямо-таки! Как на фронте в лунную ночь, — сказал он, — вот только не был я там….

— Почему не был на фронт? — спросил Ганс.

— Не взяли, я ведь только из рогатки стреляю и то одиночными! — отшучивался Михаил.

Ганс некоторое время соображал смысл шутки, но увидев улыбку Михаила, замолчал. Вскоре из лавы донесся стук отбойных молотков, горовой тоже вгрызался в пласт и Михаил несколько минут наблюдал за его работой. Немец не суетился, все движения были рациональны и последовательны. Михаил с довольным видом присел на лесиняку, заготовленной крепи.

— Можешь покурить пока, — разрешил он Гансу, — присаживайся рядом.

Ганс сел на расстоянии двух метров, достал сигарету и зажигалку, закурил.

— А почему у вас не запрещать курить шахта? — с недоумением спросил он.

— Потому что наши шахты не опасны по газу, — отвечал Михаил, — вот эта, например, сырая шахта и если даже попытаться поджечь здесь что-нибудь, то не получится.

— Это есть хорошо, — согласился Ганс, — в Рур шахта запрещать курить! Выгонять с работа за это.

— Сколько времени твои фашисты будут вести отбойку? — спросил Михаил, — они знают, что крепить лаву нужно следом за отбойкой?

— Конечно, знать, — усердно ответил Ганс, — вы делать все так, как у нас в Рур.

— Потому что немцы в 1928 — 32 годах строили нам шахты и передали технологию очистных работ, — пояснил Михаил.

— О-о-о! Это есть хорошо! — обрадовался Ганс.

— Расскажи, как ты работал до войны, — предложил Михаил.

И Ганс начал рассказывать о себе. По его словам он родился и вырос в небольшом шахтерском городке Оберхаузене в поселке Штеркраде в семье потомственного шахтера в 1908 году. Окончил техническое училище по специальности горного машиниста и с 20-ти лет начал трудовую деятельность на одной из шахт. Работал год учеником, затем самостоятельно машинистом конвейера, лебедки и даже врубовки.

— Так ты у меня еще и врубмашинист? — с ухмылкой спросил Михаил, — это хорошо, в случае чего, подменишь Раймундака.

— Он есть Раймунд, — поправил Ганс.

— Раймундак, он и в Германии Раймундак! — пошутил Михаил, — мне так легче запомнить его мудреное имя. А ты воевать, когда пошел против нас?

— Я не хотеть воевать, — гневно произнес Ганс, — это Гитлер заставлять всех, кто не хотеть, тот тюрьма гноить и расстрелять….

— Ну, да ладно врать-то, — сердился Михаил, — я больше не буду спрашивать о войне, все равно соврешь….

Из лавы один за другим вылезли четверо немцев и направились к лесинякам, на которых сидели Михаил и Ганс.

— Хелмут! — окрикнул немцев Ганс, — коммен зи цу мир шнель, дэр бефестигунгшвальд хир!

— Ты чего такое сейчас сказал? — насторожился Михаил.

— Я сказать, что лес крепь здесь, — ответил Ганс.

— Я не могу привыкнуть к вашему языку, — сетовал Михаил, — хир, хер и прочие словечки. Это у нас такие ругательства есть….

Подошли немцы и молча начали носить лесиняки к входу в лаву. Они около часа перетаскивали и укладывали их так, чтобы можно было задать в лаву и по рештакам согнать вниз. Михаил с удовлетворением отметил про себя, что немцы выполняли работу в той же последовательности, что и наши. Когда Хелмут с напарниками подали в лаву крепь и полезли вниз, Ганс продолжил свой рассказ. Он успел поведать, как ему пришлось воевать в 6-й армии Паулюса, как он попал в плен после окружения. Михаил слушал его, не перебивая до той поры, пока не прекратился стук отбойных молотков, доносящийся из лавы.

— Пора в забой, — сказал Михаил, поднимаясь с лесиняки, — посмотрю, как провели отбойку.

Михаил с Гансом влез в лаву и, скользя по ребрам рештаков подошвой сапог, начал медленно спускаться, освещая линию забоя. Он был очень доволен результатом немцев, они, затратив столько же времени, что и прежняя, русская бригада Михаила, произвели отбойку так, что забой был выровнен, как по шнурку. Немцы в это время начали выгрузку отбитого угля на рештаки.

— Молодцы! — похвалил немцев Михаил, — умеете работать! Только не зазнавайтесь и продолжайте в том же духе. Перерыв на обед будет после зачистки лавы.

— А что вы кушать будете? — спросил Михаил у Ганса, когда они спустились вниз лавы, — кто вас кормить должен?

— Утром каждый получать сухой паек, — ответил Ганс, — у каждый пленный есть в карман сверток и фляжка… вассер…, вода!

Михаил с Гансом опустились на нижний штрек. Немцы грузили на люках первую сцепку. Несмотря на плохое освещение от бензиновых ламп, работали они слаженно и сосредоточенно, изредка перебрасываясь короткими фразами. Имеющийся на сопряжении с уклоном порожняк они без подсказки загнали за люка лавы и вчетвером заталкивали сцеп под загрузку.

— Я не надеялся на слаженную работу пленных, — вслух рассуждал Михаил, — думал, придется мотаться за каждым и объяснять, что и как делать! С бабами беготни больше, чем с фашистами….

— Русский женщина не хотеть работать? — спросил Ганс.

— Работать они хотят, — рассуждал Михаил, — только опыта никакого, нужно все рассказать, показать и дать попробовать….

— Женщин не есть работа шахта! — возражал Ганс, — это есть тяжесть сильно работа….

— Не умничай, — оборвал его Михаил, — сами знаем, что шахта не для баб, но вы всех наших мужиков поубивали на фронте. Кто работать в шахте будет?

Спустя час, Михаил вновь полез в лаву. Раймунд с улыбкой встретил десятника и доложил, что врубовка готова к работе. Михаил с Гансом полезли дальше, и его удивлению не было границ, когда он увидел, как немцы выгружали лаву. Подошва была зачищена лопатами так, как будто по ней прошли метлой. Даже мелкий уголь и штыб был выгружен на рештаки.

После зачистки лавы Михаил объявил перерыв на обед. В лаве наступила тишина, немцы кушали, не покидая рабочего места. Это удивляло не меньше, чем выгрузка отбитого угля, ведь наши горняки всегда собирались на обед в нижнем штреке. Михаил тоже достал из кармана куртки свой тормозок и, развернув его на коленях, приступил к трапезе. Он украдкой смотрел, что кушает Ганс и был снова удивлен, на этот раз содержимым его сухого пайка. У Михаила в «тормозке» было двести грамм хлеба, кусок конской колбасы и луковица. У Ганса — столько же хлеба и плоская банка рыбных консервов, он открыл ее с помощью складного ножичка, имеющего также еще и вилку.

— Это тоже Красный Крест? — с удивлением спросил Михаил, указывая на рыбные консервы.

— Нет, это выдать нам в лагерь, — невозмутимо ответил Ганс.

Михаил придвинулся ближе и еще раз посветил на банку рыбных консервов, лежащую у немца на коленях. Сомнения отпали, судя по этикетке, это была консервированная треска советского производства. Михаилу стало не по себе, он явно занервничал, ведь получалось так, что пленных немцев кормили лучше, чем питались горожане, не работающие в шахте. До конца смены Михаил не мог успокоиться, и только после того, как бригада прекратила работу, и он в очередной раз осмотрел лаву, пришло успокоение. Ровная, как по шнурку, линия забоя и зачищенная «под метлу» почва лавы возымели действие на десятника, как антидепрессант.

— Ну, что же, — произнес Михаил, когда бригада собралась на люках, — на первый раз неплохо! Посмотрим, как вы дальше будете работать!

С другой стороны, где-то в глубине души Михаил немного злился, что немцы умеют так хорошо работать и только спустя три месяца понял, что это черта национального характера, они не умели плохо работать. В голове не укладывалось, что пленные работают на победителя также хорошо, как на Родине. Если бы ему пришлось работать в плену, он старался бы вредить, чем приносить пользу своим трудом.

***

Начались холода и в первых числах ноября на траве появились заморозки. Осень стояла сухая, днем было солнечно и тепло, а ночью температура воздуха опускалась до ноля и даже уходила в минус. От этого воздух по утрам казался хрустально звонким, стоило крикнуть, и эхо, отражаясь от невидимых колокольчиков, помчит твой голос вдаль со звонкими переливами. Туман в балке у Лисичкиного озера был похож на занавеску, за которой уходящее бабье лето все еще целовалось с осенью, прощаясь до будущего года. Небо, без единого облачка, как будто к празднику было раскрашено волшебником в голубой цвет, а утренний ветерок гнал прочь легкий заморозок с еще зеленой травы, подготавливая ее к дневным лучам солнца.

Михаил любил такую погоду, уже минуло бабье лето, но последнее тепло всё еще вытряхивалось из сусеков погодных запасников и радовало перед грядущими затяжными дождями. Идти на работу таким утром — одно удовольствие, можно спокойно вспоминать о прошлом и думать, о будущем. Его попутчицы, как обычно кума Катя и несколько женщин, работающих на «Красненькой», не мешали ему своим щебетанием. Они не обращали на Михаила внимания и обсуждали какие-нибудь события или «перемывали кости» подруг, не присутствующих в данный момент рядом с ними. Михаил тоже не обращал внимания на бабские пересуды.

В последнее время травма позвоночника давала о себе знать, и часто по ночам Михаил не спал от боли, но стонать вслух боялся, чтобы не волновать беременную жену. Марфушенька была уже на шестом месяце и это ее первая беременность после трудных двух лет войны, голода, лишений и пережитых зим в неотапливаемом доме. Михаил тревожился, не скажется ли все это на роженице и будущем ребенке? В горбольнице после ремонта открыли акушерско-гинекологическое отделение, и Марфуша уже была на приеме у фельдшера. Пожилая женщина осмотрела ее и сказала, что повода для беспокойства нет. Она определила срок беременности и примерную дату родов — начало марта. Фельдшер предупредила, что рожать Марфуше придется дома, потому что отделение для родовспоможения не отапливается, а в начале марта будет еще холодно.

Об отоплении собственных домов люди начали волноваться еще летом и на одном из коллективных совещаний, которые Стародубцев ввел на шахте, задали ему вопрос. Он «провентилировал» его у Науменко в тресте, а тот в комбинате «Ростовуголь». Приказа Наркома об отмене обеспечения пайковым углем на время войны никто не отменял, но и ситуацию зимы 1942 года все хорошо помнили. Вынесли вопрос на бюро горкома, и Василий Филимонович Шибаев взял ответственность на себя и негласно разрешил шахтерам «добывать самим себе уголь на отопление», то есть носить его ежедневно в небольших количествах домой, как и было до облавы, учиненной когда-то Клейменовым и Широгоровым.

Михаил с кумой за лето натаскали запас угля, и вчера первый раз протопили печь, они уже не волновались за отопление предстоящей зимой. Катя снова перешла жить к Михаилу с Марфушей, чтобы не отапливать два дома и уставшая после смены, находила силы помочь беременной куме. Высокие заработки, хорошее обеспечение по карточкам и талоны усиленного питания позволяли сытно кушать и еще помогать тетке Махоре. Она безумно была благодарна Михаилу за то, что он не забывал ее с дядей Ваней и щедро делился продуктами. В благодарность за это, бывшая квартирная хозяйка «не выводилась» от Марфуши и старалась оградить ее от любой домашней работы.

За размышлениями и воспоминаниями время на дорогу до шахты пролетело быстро, и вскоре Михаил с женщинами вошли в общую нарядную. Стародубцев приступил к предсменному совещанию. Вначале он объявил, что комбинат «Ростовуголь» досрочно выполнил десятимесячный план угледобычи.

— Так что готовьте карманы для премиальных, — весело объявил Стародубцев, — «Шахтантрацит» занял второе место в соревновании по комбинату, а наша шахта 1-е по тресту! А у нас первенство взяла бригада Крюкова. На шахтах начался фронтовой декадник в честь 26-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции и нужно поддержать инициативу по добыче в особый фонд Главного Командования сверх плана 500 тонн угля.

— Поддержим! Только вот я что-то не понял, командир, — возразил Павел Прохоров, называя Стародубцева, как бывало на фронте, — Михаил обошел всех, у его немцев самая высокая выработка. А победил Крюков?

— Вот именно у немцев, — объяснял Стародубцев, — мы не можем премировать захватчиков, даже открыто говорить, что у нас работают пленные, не велено!

— А вы не немцев, а десятников премируйте! — предложила Нина, — это они командуют фрицами….

— Мы поощряем и Павла и Михаила через солидную надбавку за работу с пленными, — сказал Стародубцев, — и пока что никто не разрешает официально говорить об этом.

— А демонстрация в центре города будет на 7-е? — спросил Антон, — ведь это годовщина Великого Октября и до войны мы всегда несли знамя во главе колонны.

— На бюро горкома решено провести только митинги на каждой шахте, — проинформировал Стародубцев, — посчитали, что не время пока и нужно сосредоточить силы на увеличение добычи. Еще вопросы, товарищи?

Все присутствующие молчали, и Стародубцев перешел к главному организационному вопросу.

— Пользуясь предоставленными мне особыми полномочиями, — начал он, — и в связи с попыткой ограбления наших шахтеров бандитами, я принял решение об изменении времени начала смен так, чтобы первая, получив зарплату, возвращалась домой засветло. Какие будут предложения по конкретному времени?

— Если исходить из того, что время, необходимое на получение зарплаты около двух часов, — начал Павел, — то с учетом зимы, первая смена должна начаться в три часа ночи. Как не крути, а все равно нужно будет добираться на работу ночью.

— Да, но без зарплаты, — поддержал Стародубцева Михаил, — кто тебя будет грабить, если ты без денег.

— И то верно, — согласился Павел, — я как-то не подумал сразу….

— А немцев на работу по ночам будут гонять? — спросил Михаил.

— А куда они денутся? — вопросом ответил Стародубцев, — как нам нужно, так и прикажут ГУПВИ работать!

— А к трем ночи идти на работу все равно страшно, — тревожилась десятник Нина, — без сопровождения мужиков!

— Нинка, у тебя только мужики на уме, — не сдержался дед Никита, — за что бы ни заговорили, а ей мужика подавай! Вот же неугомонная баба!

— Ты совсем охренел дед после удара башкой о перегородку в бане шахты Красина, — отшучивалась Нина, — я же не о постели, а о сопровождении…. Да…, верно, гомонить меня некому, а ты старый хрыч бабку свою отгомонил сегодня или только языком?

— Он, наверное, давно бабку любит только языком, — поддержала подругу Зоя, — хотя я помню, как от его тарана перегородка час битый тряслась. Ха-ха-ха….

— Дед Никита, а язык-то у тебя еще не отсох? — начали издеваться над дедом подруги Нины, — таран-то наверняка уже отсох….

— Вот дуры, — гневался дед Никита, — слово стоит только сказать, как они переводят все на шуры-муры! Не дай Бог, если в стране матриархат будет, это всё! Гибель позорная, Господи, сохрани жизни мужикам нашим, чтобы живыми с войны пришли!

— Женщины! Прекратите свои распутные шуточки! — вступился за деда Воронин, — вы старика замучили уже!

— Мы его не мучили, — вступила в разговор Валя, — он замученный родился, товарищ главный инженер, а потом на бабке своей женился….

— Вот же компания красинских горнячек, — злился Воронин, — им слово, а они в ответ распутные шуточки…. Достаточно! Все на спуск в шахту!

В ноябре Стародубцев добился выделения пленных для строительных работ, нужно было заканчивать внутреннюю отделку шахтерской бани, в декабре обещали пустить в строй водопровод от Мелиховской развилки, разрушенный во время авианалетов немецких бомбардировщиков. Планировали вначале обеспечить шахты для помывки подземных рабочих после смены. Да и столовую, называемую горным буфетом, давно пора отремонтировать. С той поры на шахту стали пригонять еще полсотни пленных, но это были венгры. Они по внешнему виду отличались от немцев.

Худощавые, невысокие, темные и никакого сходства с ухоженными немцами, они больше походили чем-то на цыган. Среди венгров не было шахтеров, зато строителей много. Работали венгры, в отличие от немцев из-под палки и в первый же день работы на шахте «Красненькая», все это поняли. Руководил ремонтом бригадир, старик-пенсионер Петр Иванович, который матерился на весь шахтный двор уже через два часа работы. Стародубцев сам подошел к венграм и посмотрел, как идут дела.

Переводчика у венгров не было и Петру Ивановичу приходилось на пальцах объяснять, что и как делать. Он смешно, не прибегая к работе, на пустом месте демонстрировал, как замешать правильно раствор и штукатурить стену, называя пленных нынтырями.

— Федор Васильевич, — обратился пенсионер к Стародубцеву, — сил моих нет, бестолковые нынтыри, других слов не нахожу. Я ему показываю пантомимами, а он смотрит, как баран на новые ворота и лыбится. Говорю соблюдать пропорцию песка в растворе, так нет, сыплют, сколь им вздумается….

Но баню к Новому году все же наладили. Первая смена, которой посчастливилось помыться по выезду из шахты, устроила настоящий пир после купания. Неизвестно кто и откуда принес самогон и нехитрой закуски. Прямо в чистом отделении на скамейках сымпровизировали стол и пригласили Стародубцева с Ворониным. Настроение у начальства было хорошее, шахта досрочно выполнила годовой план и заведующий с главным инженером не стали разгонять сабантуй, но пить оба отказались.

Со следующего дня начала работу столовая и теперь на талоны усиленного питания можно было на территории шахты вкусно и сытно пообедать. Но главный сюрприз был еще впереди. Руководство треста и комбината с неимоверными усилиями решило вопрос о бесплатных новогодних подарках для детей горняков и каждый, кто получил талон на новогодний кулек, искренне благодарил руководство. Набор сладостей, конечно же, сильно отличался от довоенного, но дети были безумно рады любым конфетам, пряникам и яблокам.

Маленькая Надюша еще не понимала этой радости, ребенок не мог сравнить подарок с прежней жизнью. Девочка восторженно удивилась красному яблоку, двум пряникам и сто граммам леденцов, когда отец высыпал на стол содержимое новогоднего кулька. Ребенок впервые видел это изобилие сладостей и старался попробовать все одновременно. К Новому году Михаил купил на рынке несколько банок тушенки, три десятка яиц, а в магазине две бутылки «Терновки», затратив на покупки, целую кучу денег. На талоны усиленного питания получил кило конской колбасы и соленого сала. Для взрослых это был настоящий пир, в гости пригласили тетку Махору с дядей Ваней, Юрьева с женой и когда вечером 31 декабря Михаил с Катей вернулись с работы после первой смены, встретили Новый 1944 год «Терновкой» и яичницей на сале и колбасе. А с тушенкой приготовили жареный картофель.

Наступила весна, и подошел срок родов, тетка Махора ежедневно оставалась с Марфушей, если Михаил и Катя были на работе. Рожать пришлось дома, ночью пошли первые схватки и тетка Махора, несмотря на ненастную погоду и темноту, отправилась на Поповку, чтобы позвать бабку-повитуху. Вопреки опасению Михаила о влиянии пережитых невзгод на будущего ребенка, родилась здоровая и активная девочка. Она сразу же принялась кричать и шевелить ручонками. Бабка-повитуха посоветовала назвать ее Валентиной, потому что, это имя по ее мнению означало здоровье. Марфуша не противилась этому, и когда Михаил с Катей вернулись с работы утром после ночной смены, сказала ему: «Миша, у нас родилась дочь, Валентина». Он радовался, что роды прошли нормально, а на свет появился здоровый ребенок, и даже не спросил, почему она так решила назвать девочку.

26 марта по репродуктору, вещающему на территории шахты голосом Левитана, прозвучало сообщение от Советского информбюро о том, что соединения 27-й армии 2-го Украинского фронта генерала Трофименко первыми вышли на государственную границу СССР с Румынией. Говорилось о восстановлении отрезка границы нашего государства длинной в 85 километров. Сообщалось, что в Москве по этому случаю будет произведен салют 24-мя залпами из 324-х орудий. Этот факт вызвал бурю радости и ликования у шахтеров, этого ждали долгие годы. Войска 2-го Украинского фронта, выполняя приказ Родины, в ночь на 27 марта перешли советско-румынскую границу, приступив тем самым к непосредственному освобождению Европы от гитлеровской чумы. На следующий день в центре города провели торжественный митинг, на котором выступил секретарь Шахтинского горкома партии Василий Филимонович Шибаев.

Михаил опустился в лаву с бригадой немцев в ночную смену. Как обычно расставив их по паям в лаве, он с Гансом, проверив забой, вылез на верхний штрек. Открыл вентиль сжатого воздуха и расположился на отдых, сильно болела спина. Ганс, как это вошло в привычку, не отходил от десятника ни на шаг и тоже сидел на лесиняке курил.

— Сегодня наши войска перешли границу с Румынией! — сообщил Михаил Гансу, посмотрев ему в глаза, — скоро до Германии догонят фашистов!

— Я не удивляться тому, мы уже знать это, — мрачно отреагировал Ганс.

— Откуда вы знаете? — спросил Михаил, — у вас в лагере тоже есть радио?

— Радио нет, я слышать, конвоир говорить, — ответил Ганс, — мы давно понимайт, что Гитлер проиграть война…. Он есть палач германский народ и весь Дойчланд!

— А как остальные восприняли эту новость? — допытывался Михаил.

— Как зольдат побежденная армия, — уклончиво ответил Ганс, — Германия скоро нет, Рейх капут, жена и дети все жалеть, — его голос дрогнул и послышался всхлип.

Михаилу по-человечески стало жаль этого немца, обыкновенного шахтера-труженика Германии. Да, он воевал против наших войск, стреляя в русских парней, может, убил многих из них, но кто виноват в этом? Его заставили взять в руки оружие и идти завоевывать СССР для Гитлера. Михаил молча похлопал Ганса по плечу, успокаивая его, а тот одолеваемый тревогой за жизнь своих близких и сочувствием Михаила, вообще разрыдался. Опасный труд сближает людей, тем более шахтеров, которые издавна славились своим братством. Совместная работа в лаве смогла это сделать, сблизив его, простого шахтинского мужика с бывшими солдатами вражеской армии.

В последнее время Михаил стал называть пленных «моими немцами» и радовался их ударному и качественному труду. Для увеличения добычи, ему приходилось много раз агитировать тех, кому по логике хорошая работа была вообще не нужна. Собравшись в конце смены на люках, он своими разговорами старался зажечь в них азарт соревнования с бригадой Павла. Поначалу немцы реагировали на разговоры скептически, Михаил посматривал каждому в глаза, пытаясь определить реакцию. Но однажды он сравнил соревнование с футболом пленные «загорелись» духом спортивного азарта.

— Зен манагер Михаил либт фуссбаль? — удивился здоровенный навалоотбойщик из четверки «эсэсовцев».

— Десьятник Михаил любить футбол? — с таким же удивлением перевел Ганс вопрос «эсэсовца».

— А кто же его не любит? — весело отвечал Михаил, — у нас на шахте Красина была своя футбольная команда, правда я в ней не играл никогда, но болел с удовольствием.

— Почему не играл? — перевел Ганс вопрос пожилого немца, — я в молодости не мог обходиться без игры в футбол.

— Я работал очень много, — уклончиво ответил Михаил, — да и детей у меня было много…. Некогда!

Тут же завязался оживленный разговор, который продолжился по пути к стволу, и даже когда поднялись на-гора, еще минут пять не могли остановиться. Немцы наперебой рассказывали, как популярен футбол в Германии, а Михаил в ответ убеждал, что в СССР аналогично. До самого ствола десятник рассказывал своим подопечным, что эта игра была популярной еще в царское время в России, а в СССР первый чемпионат среди клубов страны состоялся только в 1936 году. До этого он проводился между сборными командами городов и республик. Самыми сильными клубами были московское, киевское и тбилисское «Динамо». Столичные команды «Спартак» и «Локомотив», а также ЦДКА и «Металлург» делили вторые и третьи места. Трансляции матчей по радио слушали всей улицей, а потом спорили до хрипоты.

Немцы вели себя, как мальчишки прерывали Михаила, и каждый что-то пытался рассказать о своих командах. Ганс не успевал всех переводить. С того самого дня, как ни странно, соревнование, кто больше добудет угля, увлекло обе бригады военнопленных. Павел удивлялся, когда узнал от «своих немцев», что они соревнуются с бригадой Михаила.

— Ты чем их так напугал? — спросил Павел.

— Ничем, — отвечал Михаил, — они ведь тоже люди и все человеческое им не чуждо! Я не помню, кто это сказал из великих, но так оно и есть…. Ты против соревнования? Или сдрейфил?

— Я не против соревнования, — сказал Павел, — только никак не пойму, от чего они загорелись им? Работать в плену, да еще соревноваться….

— Какая тебе разница? — спросил Михаил, — пусть соревнуются на пользу нашей стране, которую они же превратили в руины….

…Ганс еще долго всхлипывал, растирая слезы по грязному от угольной пыли лицу. Немец походил на негра, которых Михаил видел еще до войны на фотографиях в газете, и это немного смешило его, и терпеливо ждал, когда немец успокоится.

— Не плач, Ганс, — сказал Михаил, когда тот прекратил плакать, — может быть, всё обойдется. Наши ведь не нацисты, убивать мирное население не будут.

— Это не есть так, — сокрушался Ганс, — русские зольдат захотеть отомстить за родители, жена и дети.

— Ты зря так думаешь о русских, — возразил Михаил, — мы никогда не зверствовали после победы над врагами. Я много читал в книжках об этом. Русские люди не держат зла, мы мирная нация. Вот скажи мне, почему мы в своей бригаде не враждуем?

— Зачем вражда? — спросил Ганс, — ты есть хороший человек, мы тебя уважать и не подводить начальство….

— Правильно! Это потому что труд наш общий, — философствовал Михаил, — а если есть это объединяющее дело, то вражда исчезнет сама собой!

— Сегодня в лагерь конвоир застрелять пленный румын, — неожиданно сообщил Ганс, — тот узнавать об оккупация Румыния советский войска, хотеть убегать и лезть в колючий проволока.

— А разве среди пленных лагеря есть румыны? — удивился Михаил, — это для меня новость!

— Среди пленный основа немец, — пояснял Ганс, — но есть венгейришь и румын. Это их армий поражение под Сталинград…. Это есть трус и плохо работать! Мы хорошо стараться, чтобы нас отпустить, но если Дойчланд не есть… не будет, куда идти немец?

— Что значит, не будет? — успокаивал Михаил, — мы вашу землю себе перевезем на поезде? По радио сказали, что вступление Красной Армии в Румынию нужно для того, чтобы сломить продолжающееся сопротивление гитлеровских войск. Товарищ Сталин не преследует цели захвата румынской территории или изменения там существующего строя. Значит, так будет и с Германией, само государство останется, только уже без Гитлера вашего, хрен бы ему в глаз!

— Михаил, я давно хотеть спросить, — рассмеялся Ганс, — что есть по-русски хрен? Я уже понять, что он везде быть, все знать и уметь, но я не слышать, что его нужно в глаз!

— Хрен — это для связки слов, — объяснял Михаил, — примерно, как у вас «хир» или «гхер»! А вообще-то — это корень такой растет в огороде, типа морковки.

— Но это есть больно, морковка в глаз, — недоумевал Ганс.

— Но Гитлеру-то вашему полезно! — усмехался Михаил, — я бы с удовольствием натолкал бы ему полные глаза этого самого хрена….

— Михаил, — обратился Ганс с серьезным видом, — не называть, пожалуйста, Гитлер нашим. Он есть сумасшедший, палач, …зверь!

— Хорошо, — согласился Михаил, — но хрен-то ему в глаз, ты разрешаешь?

— О-о-о! Это есть хорошо, ему хрен-морковка в два глаз и ухо, — рассмеялся Ганс, — я теперь понимать, что есть хрен! Это у русский волшебный репка из сказка на весь случай жизнь!

…Стране требовалось всё больше угля, планы по добыче ежемесячно росли, и нужно было выполнять их любой ценой. Весной произошла смена руководства комбината «Ростовуголь» и треста «Шахтантрацит», Кагана сменил Константин Кириллович Карташов, а управляющим треста был назначен Фарид Джеломанов. Этим абсолютно противоположным личностям предстояло проработать вместе довольно длительное время, как руководителю и подчиненному.

Карташов был избран в 1937 году депутатом Верховного Совета СССР, был кандидатом в члены ЦК ВКП (б), по уровню образования он горный техник, до войны руководил одной из шахт Западного Донбасса, был грубияном и матерщинником. Он считал в порядке вещей выражаться матом в своём кабинете, приезжая на любую шахту или в трест, на официальных совещаниях. Подчиненные боялись его, как огня, а по городу ходили устрашающие слухи. Будто бы каждую ночь он вызывал к себе заведующих шахтами, не выполняющих план по добыче угля, выстраивал их в кабинете, ходил взад-вперёд вдоль шеренги и матом обзывал вытянувшихся в струнку начальников. Каждого персонально и всех вместе, ругал самой отвратительной, отборной многоэтажной уличной бранью! Требовал, чтобы и управляющие трестами, и заведующие шахт таким же языком разговаривали со своими подчинёнными.

— Ты разъе… й, почему план не выполняешь? — спрашивал Карташов какого-нибудь заведующего шахтой.

Тот начинал объяснять объективные причины, а Карташов близко подходил к нему, смотрел в упор наливающимися кровью глазами, затем резко начинал кричать.

— Ты му… к, кем у меня работаешь? — спрашивал он, — отвечать, ё… твою мать!

— Заведующим шахтой, Константин Кириллович! — отвечал тот.

— Кем? — орал Карташов, — заведующим шахтой? Хочешь сказать, что ты ё…й козел руководишь шахтой? Коллективом командуешь? Ты уже пять минут не заведующий, а начальник участка, бегом на шахту и сдай дела заместителю!

А Джеломанов по образованию был горный инженер, умница, спокойный, выдержанный, обходительный с людьми. Он никогда не матерился, и это не нравилось Карташову. Начальник комбината решил по-своему перевоспитать Джеломанова. Как-то в присутствии других управляющих трестами и ответственных работников комбината Карташов, не стесняясь в выражениях, обрушился на Джеломанова, «Шахтантрацит» не выполнил план.

— Какой же ты в х… ях шахтёр, да ещё управляющий трестом, если даже материться не можешь? — орал Карташов, — а ну-ка, давай повторяй за мной!

И начальник комбината со смаком стал произносить самые похабные ругательства. Джеломанов молча стоял, несколько согнувшись, и, краснея, оглядывался вокруг, как бы ища поддержку коллег. Карташов взбеленился, обозвал Джеломанова самым непристойным именем.

— Я приказываю! — закричал Карташов, — или под трибунал пойдешь!

В военное время приказ надо было беспрекословно выполнять, и Джеломанов, дрожащим голосом, стал повторять всякую похабщину, заикаясь и глядя перед собой в пол.

Как ни странно, при «матерном» руководстве, комбинат «Ростовуголь» за 1944 год увеличил добычу в два с половиной раза, постоянно перевыполняя план. По итогам Всесоюзного соревнования в августе Наркомат угольной промышленности и ВЦСПС присудили комбинату «Ростовуголь» денежную премию в 75 000 руб. Тридцать тысяч рублей получила шахта «Красненькая», а Юра Крюков стал победителем Всесоюзного соревнования горняков. Трест «Шахтантрацит» досрочно выполнивший февральский план, отправил к годовщине Красной Армии шестнадцать эшелонов сверхпланового угля. В апреле тресту присуждено было Красное знамя 4-го украинского фронта и переходящее ВЦСПС и Наркомугля.

В июне на шахте «Красненькая» отремонтировали и запустили в работу последнюю недостающую врубовую машину. Теперь каждая лава вела выемку пласта с подрубкой и уже в июле шахта вышла на довоенный уровень добычи. Это был праздник, спуск первой смены Стародубцев задержал на два часа позже, с утра должны были приехать Карташов, Джеломанов и кассир с премией. По указанию Стародубцева Михаил назначил Ганса вместо себя и распорядился о начале работы «своих немцев» по графику, как обычно. А сам, переодевшись в спецовку, ждал в общей нарядной приезда высокого начальства. Вторая смена в полном составе выехала на-гора и также дожидалась Карташова в грязной спецодежде.

Люди, уставшие после работы, были неразговорчивы, и в помещении стояла тишина, изредка нарушаемая отдельными репликами. Наконец за дверью, что вела во двор шахты, послышался отборный мат. Это Карташов разговаривал с Джеломановым, входя в общую нарядную. Вместе с ними появились Стародубцев и Воронин, встречавшие начальство на подъезде к шахте. Стародубцев вел себя, как обычно и по его виду нельзя было сказать, что он боится Карташова. Воронин наоборот, нервничал, суетился и заискивающе заглядывал в глаза начальнику комбината.

— А где накрытый стол, е… твою мать? — не стесняясь женщин, спросил Карташов, войдя в нарядную, — за это выпить нужно!

— Сейчас пошлю за водкой и закуской, Константин Кириллович! — спохватился Стародубцев, — мы вообще-то на работе не пьем, поэтому….

— Не надо посылать, е… вашу мать! — прервал его Карташов, — раньше нужно было думать! А теперь я могу послать тебя на х…!

— Как скажете! — согласился Стародубцев.

— А чего это бабы у вас такие грязные? — продолжал сердиться Карташов.

— С ночной смены, — объяснял Стародубцев, — это бригада Нины Колчевой!

— А ну-ка выйди Нина, я посмотрю на тебя! — приказал Карташов.

На центр нарядной вышла Нина, по ее виду можно судить, что она очень устала и не расположена к разговору даже с высоким начальником.

— Ну, чего здесь смотреть-то на меня? — спросила она, — пошли в баню, там и посмотришь, как я даю… стране угля!

— Молодец, шустрая баба! — похвалил ее Карташов, — и разговариваешь по-шахтерски, не то, что некоторые начальники — он покосился на Джеломанова — тебя Нина мужики не обижают?

— А у нас нет мужиков, — продолжала Нина, — так, стариканы одни, а ты, стало быть, начальник комбината? Давай лучше я на тебя посмотрю, ни разу не видела такого …большого …на чайнике!

К удивлению присутствующих, Карташов оторопел на некоторое время и тут же переключился на официальную часть. Даже поздравляя коллектив с выходом на довоенный уровень добычи, он выражался матом, не замечая этого за собой. Вторым поздравлял Джеломанов, говорил грамотно и без грубых слов, его выступление очень понравилось женщинам, и они все как-то сразу проснулись, выкрикивая с места «Спасибо, товарищ начальник!».

— Ну, а кто здесь Таликов — ху… ков? — неожиданно спросил Карташов, — выходи-ка сюда, буду знакомиться!

— Я Таликов, — ответил Михаил, выходя на центр нарядной.

— Это ты придумал откачивать шахту с помощью подъемной машины? — спросил Карташов, — мне рассказывали об этом спецы комбината….

— Это товарищ Воронин! — ответил Михаил, — он все рассчитал, начертил…, а я только идею подал!

— Ты кем у нас работаешь? — спросил Карташов, почесывая голову, — х… ем моржовым? Говори по-шахтерски, е… мать, не то мне, кажется, что я в светское общество приехал.

— Я работаю десятником-ху… тником в основном, — шутил Михаил, — а моржовым х… ем подрабатываю иногда!

— Ну, вот! — обрадовался Карташов, почесывая голову, — это по-нашему! Мне рассказывали, ты организовал соревнование немцев, молодец! Поделись, как е… мать тебе это в башку твою чугунную дошло?

— Через резиновую жопу, — отвечал Михаил, никогда не чувствующий робости в присутствии начальства, — жопа она ведь умнее чугунной башки, поэтому некоторые начальники могут руководить только через жопу!

— Это так, — согласился Карташов, не подозревая, что Михаил имел в виду его самого, — и руки у них из жопы растут!

— А насчет рук, я впервые слышу, — ехидничал Михаил, демонстративно рассматривая руки Карташова, — а как же они жопу чешут? Также, как голову?

Многие прятали улыбку и сдерживали себя, чтобы не засмеяться и Карташов сразу понял подковырку Михаила.

— Ну, ладно! — улыбаясь, ответил он, — это тоже по-шахтерски! Подъе… шь меня своим языком, когда я ср… ть сяду….

Начальник комбината громко рассмеялся со своей пахабной шутки. Воронин смешно хихикал ему в угоду, Джеломанов улыбался, а бабы дружно грохнули хохотом. И было непонятно, с чего смеются больше, то ли с подколки Михаила, то ли с грубой шутки Карташова.

Праздник Великого Октября город отмечал демонстрацией трудящихся, как это было до войны. Однако в ней участвовали горняки, свободные от работы, шахты ни на час не прекращали добычу. Михаилу повезло, он работал в первую смену, а те, кто шел мимо трибун с флагами, не успели, как следует отдохнуть перед сменой. Во время демонстрации подавляющее большинство шахтеров распивали появившуюся в коммерческой торговле водку и к началу смены многие были в «плохом состоянии». Стародубцев настолько разозлился, что поспешил употребить особые полномочия, он назначал «6/25», невзирая на прошлые заслуги.

— Васильевич, — обратился к нему пьяный мужик, работающий в бригаде Нины, — а мы тут причем? Это же праздник виноват, не грех выпить в честь Великой Октябрьской революции….

— Ты еще оспариваешь свое разгильдяйство? — бушевал Стародубцев, — мужики на фронте гибнут, а ты пьешь здесь, как бычок! Тебя, зачем оттуда вернули на шахту? Чтобы ты водку пил?

— Это ты зря, товарищ заведующий, — вступился второй пьяный, — не ты нас с фронта возвращал и не тебе решать: выпить или нет в праздник Революции! Это святой для нас день и только враги революции его не отмечают….

— Ах, так? — продолжал разгон Стародубцев, обращаясь к десятнику Колчевой, — Нина, закрой им спуск в шахту! Обоим прогул за сегодня и оба пойдут под суд….

Осужденные за прогул, как правило возвращались к труду на том же предприятии, но их зарплата за выполнение той же работы на порядок и более отличалась от того уровня, который они имели до суда. Так держали дисциплину, необходимую для выполнения планов угледобычи. Но на Стародубцева зла не держали, наверное, каждый на его месте вел бы себя аналогично, ведь это не являлось прихотью руководителя, имеющего особые полномочия, это было требованием времени, когда на карту была поставлена судьба всего государства и общества.

***

За неделю до праздника Великого Октября в комбинат «Ростовуголь» приехала комиссия Наркомата угольной промышленности, возглавляемая академиком Терпигоревым. В составе комиссии были доктор технических наук Спиваковский, заслуженный деятель науки и техники Ломов, кандидаты технических наук Покровский и Судоплатов. Намечая мероприятия, связанные с увеличением добычи угля, комиссия решила приступить к восстановлению шахты Красина.

А так как вся техническая документация была уничтожена фашистами, Терпигорев с коллегами быстро набросали проект ввода в строй дополнительной мощности по добыче угля, коей должна была стать шахта Красина. В нем учли сохранение ствола, куда были сброшены тела тысяч патриотов, неприкасаемым. Предусматривалась проходка нового в противоположной стороне от здания подъема и обход горными выработками прежнего руддвора. Этот вариант был самым дешевым, позволяющим продолжить добычу в лавах, неотработанных до войны. Подъёмную машину предлагалось установить в том же здании, развернув ее на 180 градусов. Это уже было не восстановление, а, по сути, строительство нового объекта.

Увеличение добычи в Шахтах становилось возможным, благодаря восстановлению Артем ГРЭС, основной энергетической базы не только угледобычи, но и предприятий крупных промышленных центров — Ростова, Таганрога и Новочеркасска. В декабре станция должна была отметить юбилей — свое 15-летие и энергетики обещали к этой дате выйти на половину довоенной мощности, закончив монтаж еще одного котла и турбоагрегата. Там, как и на шахтах, энергетики трудились в две смены по 12 часов без выходных. Кроме того, станция реконструировалась при восстановлении, чтобы стать современной по оборудованию и основным схемам электроснабжения.

Но людского ресурса для строительства шахты Красина в городе попросту не имелось. В декабре на пустыре выше ее территории в полукилометре от места, где был Красинский сад, пленные немцы начали возводить бараки еще одного лагеря на тысячу человек. К концу зимы его строительство было завершено, лагерь заселили и тут же приступили к разбору завалов на территории шахты. Работали только пленные, среди которых было много румын, венгров и даже итальянцев. Руководство работами осуществляли специалисты «Ростовугля». Одновременно была начата проходка нового ствола и восстановление всех построек шахты силами военнопленных.

Зима выдалась морозной и снежной, но теперь, ежедневно таская уголь с шахты, не экономили на обогреве дома. Руководство не ограничивало эту «пайку» угля, которую можно было набрать из вагонетки, выданной на-гора, и Михаил с Катей носили после смены в сумках по два ведра угля каждый. Он спокойно чувствовал себя и не переживал за жену и двух маленьких дочек Надю и Валю. Вот только ходить по сугробам, когда снегопад и ветер делали дорогу непроходимой, было тяжело и долго. К концу года добавилась еще одна опасность — стаи волков, как в 30-е годы, рыская по полям около города, стали заходить в поселки и нападать на людей. Такое наблюдалось не только в Шахтах, хищники, напуганные боями в лесах Белоруссии и Украины, массово мигрировали в донские степи.

Они причиняли огромный вред разоренному войной сельскому хозяйству, резали скудное поголовье лошадей, крупного рогатого скота, овец, свиней и птицы, нападали на людей. В Ростовской области развернули тотальную охоту на волков. За каждого уничтоженного хищника выплачивали премию в сумме 300 рублей, а за волчонка — 150. Денежные премии, отоваривали по специальной карточке, полученной при сдаче шкуры, дефицитными товарами и продуктами. Но поголовье хищников было настолько огромным, что приходилось подключать к охоте части войск НКВД, базировавшихся на территории области. Чтобы привлечь население к этой борьбе, объявляли месячники по отстрелу волков, организовывая массовые облавы.

Случаи нападения на людей на пустырях поселков, куда оголодавшие хищники не боялись проникать, прекратились только в марте. Еще одна трудная зима была пережита и пришедшая весна порадовала шахтинцев возобновлением работы отремонтированного кинотеатра «Родина». Накануне Международного женского дня, впервые после оккупации, был показан новый художественный фильм о любви «Сильва», понравившийся всем шахтинским женщинам. За ним последовал фильм о Сталинградской битве по повести Константина Симонова «Дни и ночи». Михаил с Марфушей и Катей тоже посмотрели эти фильмы, когда работа припадала на ночную смену, иначе не получалось по времени. Их показывали вечером, и залы кинотеатров были переполнены, зрители стояли в проходах и садились на пол перед экраном. Кинопрокат приступил к работе на регулярной основе и сразу стали открываться клубы шахт на поселках и только красинский оставался бесхозным, потому что шахта не работала.

Сначала каждый фильм два дня демонстрировался в «Родине», затем в поселковых клубах. Сам факт, что советские актеры и режиссеры кино не прекращали работу в тяжелое военное время, вызывал восторг у зрителей. Только в 1944 году на разных киностудиях страны были сняты художественные фильмы: «Морской батальон», «Человек №217», «Иван Никулин — русский матрос», «Однажды ночью», «Иван Грозный». Не прекращая работу, киношники продолжали снимать фильмы и в 1945 году, выпустив на экраны: «Близнецы», «Без вины виноватые», «Генерал армии». В кинотеатрах города показывали также заграничные фильмы «Эдисон» и «Тетка Чарлея».

Сводки Совинформбюро радовали сообщениями о приближающейся победе, и настроение у шахтеров было приподнятое, они брали на себя повышенные обязательства по увеличению добычи. В марте шахта «Красненькая» выдала на-гора двойную довоенную добычу и вышла в лидеры. Досрочно выполнили квартальный план 17 шахт комбината «Ростовуголь», который продолжал удерживать первенство в различных соревнованиях. В апреле на шахтах области началось предмайское соревнование. Горняки боролись, чтобы дать в этом месяце 35 эшелонов угля сверх установленного плана и удержать знамя Государственного Комитета Обороны, которое было завоевано в марте. За пятнадцать дней апреля комбинат «Ростовуголь» выполнил план добычи угля на 104,9 процента.

По этому поводу в актовом зале комбината решили собрать лучших десятников, чтобы провести торжественное собрание и наградить их памятными подарками. На одном из утренних нарядов-совещаний Стародубцев предложил делегировать Михаила, как лучшего десятника, и коллектив поддержал его единодушно. Самая большая добыча на шахте давалась его немцами, но никто не сомневался в мастерстве десятника, как организаторе работ. Собрание назначили на десять утра, поэтому отдохнув два часа, после ночной смены, Михаил проснулся и начал готовиться к мероприятию. Он боялся опоздать, и решил выйти из дома пораньше. Марфуша вновь забеременевшая после рождения Вали, сама приготовила мужу костюм, рубашку, галстук и туфли, вновь купленные им с одной из получек. Она, выставив вперед большой животик, с любовью и заботой отутюжила его одежду и тяжко вздохнула, вспомнив довоенное время. Одевшись, Михаил вышел во двор, но до начала собрания было еще почти два часа.

Весна началась рано и дружно, очень быстро установились теплые солнечные дни. Михаил решил с «пользой убить время» и отправился посмотреть, как всходит вырубленный Красинский сад. Вскоре он убедился, что Юрьев не соврал, деревья выгнали побеги от старого корня, особенно густыми они были у боярышника живой изгороди сада. Настроение испортила свежая братская могила вблизи его северной окраины. Там захоронили пленных венгров, умерших в декабре от простудных болезней и неожиданно вспыхнувшего тифа. Кроме братской могилы здесь же были подготовлены еще несколько ям на случай новой эпидемии. Сам лагерь выглядел мрачно, и подступиться к нему оказалось не просто.

— Стой, стрелять буду! — грубо окрикнул часовой с вышки, когда Михаил приблизился к колючей проволоке, — куда прешься, не видишь ограждения?

— Вижу, — кричал ему Михаил, — поэтому и прусь! А ты в кого стрелять собрался?

— Сначала в воздух! — отвечал часовой, — а если не подчинишься, то на поражение.

— А патронов хватит? — спокойно спросил Михаил.

— Чего тебе здесь надо? — допытывался солдат.

— Проверяю надежность охранных сооружений, — спокойно ответил Михаил, — чтобы пленные не сбежали!

— А ты кто такой? — настороженно спросил солдат, разглядывая костюм и галстук Михаила.

— Я из специальной чрезвычайной комиссии, — соврал Михаил, выглядевший убедительно, — мне поручено проверить, как охраняются военнопленные?

— Так это тебе нужно к нашему начальству, — более дружелюбно сказал часовой, — к майору Никодимову! Он проведет тебя по лагерю и расскажет, как у нас охраняется объект.

— Твой майор наврет мне целую «бочку арестантов», — сетовал Михаил.

— Кто сказал, что у нас арестанты в бочках содержатся? — искренне удивлялся часовой, — для этого у нас бараки имеются….

— Майор не ответит мне на главный вопрос, — продолжал Михаил, — какой дурак придумал построить лагерь для пленных недалеко от Красинского сада?

— Нет здесь никакого сада, — оглядываясь вокруг, отвечал часовой, — степь кругом!

— Вырубили его во время оккупации, — сокрушался Михаил, — видишь пни в ста метрах от колючей проволоки?

— Так точно! — ответил солдат, посмотрев в сторону Каменоломни, — вижу! А какие фрукты в нем росли?

— Это сад культуры и отдыха, — информировал Михаил, — в нем росли красивые деревья редкой породы. Сейчас они пустили ростки от корней, и я хотел бы поручить тебе лично, чтобы, охраняя пленных немцев, смотрели, дабы никто не поломал побеги.

— А что делать, если такое обнаружится? — серьезно вопрошал часовой.

— Стрелять на поражение, — ответил Михаил, — чтоб неповадно было!

— Этого мы не имеем право делать, — заявил часовой, — даже наш майор не имеет таких полномочий!

— А в меня стрелять только что собирался? — удивился Михаил.

— Это в случае вероломного проникновения в лагерь, — пояснил солдат.

— А из лагеря? — последовал вопрос.

— Из лагеря тоже! — отвечал часовой, — но в других случаях — запрещено!

— Хорошо, — согласился Михаил, — я доложу комиссии об этом, но вы уже с сегодняшнего дня смотрите за подрастающим садом и пока я добьюсь разрешения, стреляйте в воздух очередями, если увидите, что кто-то ломает побеги!

— Этот вопрос нужно согласовать с товарищем майором, — протестовал солдат.

— Ему завтра придет официальное письмо, — фантазировал Михаил, — но твое дело смотреть в оба уже с сего дня.

— Я понял, товарищ член комиссии! — отчеканил солдат, — и передам по вахте….

— Спасибо солдат! — благодарил Михаил, уходя восвояси, — я сегодня же доложу комиссии, чтобы отметить в протоколе твою исполнительность. Как твоя фамилия?

— Куренков Иван Тимофеевич, — отчеканил солдат на прощанье.

Шутка Михаила возымела положительный результат, к вечеру того же дня солдат Куренков, находясь на вышке, заметил двух баб, выкапывающих корни какого-то растения на территории Красинского сада. Будучи польщенным обещанием «члена чрезвычайной комиссии» «отметкой в протоколе», он дал автоматную очередь вверх, а испуганным бабам прокричал, что территория охраняется и там появляться нельзя. В народе говорят, что знают две бабы, становится известно всему городу. Так родился миф, что Красинский сад охраняют и на его территорию вход запрещен. Через некоторое время и до Михаила дошел этот слух, его принес ему Юрьев.

— Всё, Мишка, — заявил он серьезно, — Красинский сад, за который ты так сильно волновался, отобрали для прогулок военнопленных. Теперь эти румыны хреновы вытопчут все на его территории.

— Откуда новости? — спросил Михаил.

— Моей бабе рассказывала ее подруга, что будто приезжала в лагерь чрезвычайная комиссия и по ее поручению Красинский сад отдали пленным румынам. Солдаты, что сидят на вышках охраняют с того дня и лагерь, и территорию сада.

— Да ну? — улыбнулся Михаил, понявший сразу, в чем дело, — наверное, брешут.

— Ну чего это баба зря врать будет? — убеждал Юрьев, — говорят, что там недавно застрелили мужика какого-то! Вроде предупредили сначала, стрельнули в воздух, а мужик не уходит, тогда часовой прицельной очередью уложил его сразу насмерть….

— А ты не скажешь, как называется эта чрезвычайная комиссия? — с ухмылкой спросил Михаил.

— Этого баба не сказала, — негодовал Юрьев, — а я-то дурак хотел корову попасти. Трава там сочная и выросла быстро….

— Ну, паси в другом месте, — ехидно советовал Михаил, — степи мало что ли?

— Пасу, — сокрушался Юрьев, — только ведь жалко, что вытопчут румыны гребанные такую сочную траву. Они сюда завоёвывать нас шли, получается, что добились своего — топчут траву нашей Родины безнаказанно!

— Я бы помог тебе, — иронизировал Михаил, — но сам понимаешь, это же международный скандал…, да и долг ты мне сметаной так и не отдал!

— Ладно, Мишка, я побегу, — неожиданно заторопился Юрьев, — а ты прямо, как поэт заговорил стихами.

— Зато ты остался, как куркуль, — смеялся Михаил, — корову купил, а за долги забыл!

— Я верну, но позже, — обещал Юрьев, выходя со двора, — клянусь выменем моей коровы!

— Да, ладно, не надо! — ответил Михаил вслед Юрьеву, — не обеднял я без молока! А то ты моду взял, сиськи закладывать под клятву…. Как корову-то твою кличут?

— Дашкой! — кричал Юрьев, уже отойдя от двора.

Михаил хорошо относился к Юрьеву, но любил пошутить над его жадностью и чрезмерной расчетливостью, тот во всем искал выгоду, забывая порой, что это иногда шло в ущерб его отношениям с людьми. Но это был, по сути, хороший и добрый человек, не помнящий обид, которых хватало на полчаса.

В начале мая по радио прозвучало сообщение, что над зданием гитлеровского Рейхстага водружено Красное Знамя Победы и все шахтинцы с часу на час ждали окончания войны. И вот, в ночь с 8 на 9 мая в 2 часа по московскому времени неожиданно заговорило радио. Михаил уже проснулся и вышел на работу в первую смену, которая по-прежнему начиналась по сдвинутому графику с трех часов ночи. Репродуктор, установленный у неработающего клуба шахты Красина, хорошо было слышно в утреннем, влажном воздухе.

Компания, которая ежедневно ходила на работу вместе с Михаилом из поселка Красина, шла по улице Бабушкина еще в неполном составе и по пути к ней присоединялись другие. Все, как по команде остановились, удивленные ночным выступлением Левитана: «Внимание! Говорит Москва! …Говорит Москва! Сейчас будет передано важное правительственное сообщение!». Компания молча ждала, и через несколько минут Левитан с особым подъёмом зачитал подписанный гитлеровцами акт о безоговорочной капитуляции Германии и Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении дня 9 мая праздником Победы.

Голос Левитана разбудил всю улицу, ее жители привыкли со времен облав в период оккупации, спать чутко. Из дворов на улицу выбегали разбуженные и радостные жители и стучали соседям в ставни с криками: «Просыпайтесь! Война кончилась!» Через считанные минуты вся улица заполнилась народом. Люди со слезами радости обнимали друг друга, поздравляли с победой и, как на Пасху, целовались. Непонятно откуда, появился гармонист, который заиграл веселую мелодию и несколько мужиков, увлекая за собой женщин, пустились в пляс.

— Так может, не пойдем на работу? — спросила Шура, поглядывая на Михаила, — ведь Левитан сказал, что сегодня праздник Победы!

— Ты захотела под суд? — хмурился Федор, делая строгий вид, — или «6/25» от Стародубцева получить, как помилование? …Левитану ничего не будет, а нас всех накажут!

Несмотря на праздничный ажиотаж на улице, компания продолжила свой путь на работу. Михаил заметил, что Катя, радуясь Победе, плакала с горя, наверное, вспоминая погибшего Гриню. Кум обнял ее за плечи, успокаивая и ничего не сказал, понимая, что ей лучше сейчас поплакать. Так они вышли на железнодорожное полотно, откуда был виден город. Его улицы с неработающим электрическим освещением, не позволяли рассматривать подробности, но было отчетливо заметно, там происходит то же, что на улице Бабушкина. Видны были многочисленные факелы, зажжённые кем-то, народ потянулся к памятнику Ленина на центральную площадь. Но это шествие никто не организовывал, оно происходило стихийно, такова была первая реакция шахтинцев на сообщение о Победе.

На территории шахты возник стихийный митинг. Когда компания во главе с Михаилом появилась там, Стародубцев уже выступал перед собирающейся сменой, стоя у освещенного электрической лампочкой входа в контору. Он произносил пламенную речь по случаю Победы и после дал слово избранному год назад председателю шахткома. Парторг в коллективе не избирался по причине малочисленности организации, но заведующий полноценно заменял его собой. Председатель профкома, электрослесарь Григорий Подорожный не умел произносить такие речи и терялся перед собравшимся коллективом.

Пленные немцы, пригнанные уже на территорию шахты к удивлению митингующих, тоже радовались этому великому событию. Переводчики объясняли пленным, о чем говорили здесь горняки.

— А вы чему радуетесь? — спросил Михаил у Ганса, когда они прибыли под лаву и сели на перекур.

— Война капут! — радостно отвечал Ганс, — скоро нас отправлять нах Фатерлянд!

— С чего ты это взял? — удивился Михаил.

— Об этом говорить представитель Красный Крест, — пояснил Ганс, — он сказать, что когда война капут, по международный закон, нас отправлять нах…, домой!

— Это бабка надвое сказала, — предположил Михаил, — прежде вы должны восстановить все, что разрушили!

— Михаил, ты не можно спросить у бабка, когда начинаться отправка? — не понял пословицы Ганс, — передавать бабка, мы очень хотеть домой….

— Хорошо, — в шутку согласился Михаил, — я каждой бабке об этом расскажу!

— Не надо все, — упорствовал Ганс, — говорить та бабка, что надвое сказать!

Вечером, по радио с обращением выступил Иосиф Виссарионович Сталин. Услышав по репродуктору у клуба Красина голос вождя, люди останавливались и, замирая, слушали его размеренную речь, произносимую с грузинским акцентом. Этот голос завораживал, заставлял проникнуться глубоким уважением к генералиссимусу, выигравшему эту самую страшную и разрушительную войну двадцатого века.

— Товарищи! Соотечественники и соотечественницы! — говорил Сталин, — наступил великий день победы над Германией. Фашистская Германия, поставленная на колени Красной Армией и войсками наших союзников, признала себя побежденной и объявила безоговорочную капитуляцию.

7 мая был подписан в городе Реймсе предварительный протокол капитуляции. 8 мая представители немецкого главнокомандования в присутствии представителей Верховного Командования союзных войск и Верховного Главнокомандования советских войск подписали в Берлине окончательный акт капитуляции, исполнение которого началось с 24 часов 8 мая.

Зная волчью повадку немецких заправил, считающих договора и соглашения пустой бумажкой, мы не имеем основания верить им на слово. Однако сегодня с утра немецкие войска во исполнение акта капитуляции стали в массовом порядке складывать оружие и сдаваться в плен нашим войскам. Это уже не пустая бумажка. Это — действительная капитуляция вооруженных сил Германии. Правда, одна группа немецких войск в районе Чехословакии все еще уклоняется от капитуляции. Но я надеюсь, что Красной Армии удастся привести ее в чувство.

Теперь мы можем с полным основанием заявить, что наступил исторический день окончательного разгрома Германии, день Великой Победы нашего народа над германским империализмом. Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь Отечества, не прошли даром и увенчались полной победой над врагом. Вековая борьба славянских народов за свое существование и свою независимость окончилась победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией. Отныне над Европой будет развеваться великое знамя свободы народов и мира между народами.

Три года назад Гитлер всенародно заявил, что в его задачи входит расчленение Советского Союза и отрыв от него Кавказа, Украины, Белоруссии, Прибалтики и других областей Он прямо заявил: «Мы уничтожим Россию, чтобы она больше никогда не смогла подняться». Это было три года назад. Но сумасбродным идеям Гитлера не суждено было сбыться, — ход войны развеял их в прах. На деле получилось нечто прямо противоположное тому, о чем бредили гитлеровцы. Германия разбита наголову. Германские войска капитулируют. Советский Союз торжествует победу, хотя он и не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию.

Товарищи! Великая Отечественная война завершилась нашей полной победой. Период войны в Европе кончился, начался период мирного развития. С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы! Слава нашей героической Красной Армии, отстоявшей независимость нашей Родины и завоевавшей победу над врагом! Слава нашему великому народу, народу-победителю! Вечная слава героям, павшим в боях с врагом и отдавшим свою жизнь за свободу и счастье нашего народа!

…От этих слов кожа покрывалась мурашками, а на душе становилось радостно и в то же время больно, что находящийся недалеко от репродуктора ствол шахты был забросан телами тех, кто не дожил до этого светлого дня, кто не слышит сейчас слов вождя, кто вечно останется в небытие. От осознания этого, хотелось увеличить громкость репродуктора так, чтобы те, кто своей жизнью заплатил высокую цену за эту победы, услышали Иосифа Виссарионовича. Хотелось, чтобы их помнили будущие поколения на протяжении многих веков и достойно хранили память о патриотах, захороненных гестаповцами в стволе шахты имени Красина.

Лето началось тридцатиградусной жарой, а в первых числах июля температура воздуха уже превышала +35 градусов. В начале декады на станцию Шахтная прибыл первый эшелон с эвакуированными с фронта воинами. Горком и исполком подготовили его встречу с духовым оркестром, который пришлось просить в воинских частях НКВД. На вокзале было много встречающих, женщины в нарядных платьях с букетами цветов, с нетерпением ждали полной остановки поезда, а когда фронтовики начали спрыгивать с него на ходу, не выдержали и бросились искать среди прибывших своих мужей, отцов, братьев и сыновей. По этому случаю рабочие места покинули многие горнячки, которых не кем было заменить на трудовом фронте. Возражения Стародубцева, пытающегося удержать женщин от прогула, быстро закончились, когда Нина и Валя со злостью заявили ему: «Да хоть в тюрьму, пусть даже расстрел, но мы мужей встретим с фронта…» То же произошло на других шахтах и начальство «закрыло на эти прогулы глаза».

На вокзале состоялся митинг, посвященный возвращению фронтовиков, на котором ярко выступил секретарь горкома Шибаев. Он говорил, и на его глазах появлялись слезы, иногда начинал дрожать голос и руки, нервно дергался кадык от чрезмерного волнения, так долго советские люди ждали этого возвращения. Но многие из победителей не вернулись домой, они навечно залегли в земле своей Родины, которую защитили собой, а также Польши, Чехословакии, Венгрии, Болгарии и Германии. Их никто не встречал, на них давно получили похоронки и в день прибытия первого эшелона с фронтовиками, семьи погибших искренне завидовали тем, кто в этот день, ополоумев от радости, сливался в объятиях, плакал от счастья и целовал самое дорогое и родное лицо. Катя плакала весь день, она работала в первую смену, и когда Михаил встретил ее, чтобы отправиться домой, он увидел распухшие от слез веки и красные глаза женщины. Ему тоже до боли в сердце было жалко погибшего Гриню и ее — Катю, первую куму и лучшую подругу семьи.

Девятого июля произошло солнечное затмение. Более минуты днем на небе, вместо Солнца, был виден темный шар, окруженный жемчужным сиянием короны. Рядом с ним даже появились яркие звезды. В Шахтах, в момент наибольшей фазы затмения, было закрыто девяносто процентов, поверхности Солнца и остался только узкий серп, напоминающий месяц. Затмение продолжалось недолго, но порядочно нагнало страху на шахтинцев, посчитавших его дурным знамением. Михаил долго убеждал Марфушу, Катю и тетку Махору, что это природное явление случается периодически через много лет и его механизм знаком ему из книг Циолковского. Но женщины, сомневаясь в аргументах, крестились и шепотом произносили молитву.

Великая отечественная война закончилась, но Вторая мировая еще продолжалась. Япония находилась в состоянии войны с нашими союзниками по антигитлеровской коалиции, и еще предстояло последнее сражение по уничтожению японского милитаризма. Выполняя союзнические обязательства, СССР тоже должен был объявить войну Японии. Наши армии уже активно перебрасывались с запада на восток, и готовилась Маньчжурская операция. 26 июля правительства США, Великобритании и Китая подписали Потсдамскую декларацию, в ней было изложено требование безоговорочной капитуляции Японии. Но этот ультиматум был, отвергнут и миллионная Квантунская армия была готова нанести решающий удар по США.

Шахтинцы мало интересовались этим, эйфория победы над Германией затмила все новости передаваемые по радио. Весь июль и начало августа продолжали прибывать эшелоны с эвакуированными фронтовиками. Всем вернувшимся воинам Красной Армии помогали быстро получить продовольственные, промтоварные карточки и прикрепление к столовым. Выделялись автомашины для перевозки демобилизованных от вокзала к месту их жительства. 20-го июля ввели в строй второй водовод от реки Дон, и первый раз с лета 1942г. вода пришла в центр города и поселки. В этой будничной и радостной суматохе фронтовики возвращались к работе в лавы после короткой передышки и женщин стали выводить из забоев. На шахте Красненькая оставалась одна женская бригада Нины, а в коллективе Крюкова уже не было ни одной горнячки. Их переводили на другие подземные работы, но численность по-прежнему оставалась недостаточной.

Население страны не информировали, что 6-го августа американские самолеты предприняли атаку на мирный японский город Хиросиму и испытали на практике первую атомную бомбу, а через три дня вторую — на Нагасаки. Это было 9-го августа в день, когда Марфуша родила еще одну дочь, которую назвали Лидочкой. Руководство страны сочло лишним пугать людей новым варварским оружием, которое американцы с умыслом продемонстрировали всему миру. Информация об одномоментной гибели целых городов и сотен тысяч людей могли негативно сказаться на победном настроении народа, который должен быть нацелен на созидание, восстановление разрушенной промышленности и сельского хозяйства. Поэтому газеты и радио ни, словом не обмолвились об этом.

8 августа в соответствии с договоренностью союзников японскому послу в Москве был вручен документ об объявлении СССР войны Японии. На рассвете следующего дня передовые разведывательные отряды трёх советских фронтов начали наступление. Одновременно авиация нанесла массированные удары по военным объектам в Харбине, Синьцзине и Цзилине, по районам сосредоточения войск, узлам связи и транспортным артериям противника в пограничной зоне. Тихоокеанский флот перерезал коммуникации, связывавшие Корею и Маньчжурию с Японией, и нанёс удары по их военно-морским базам в северной Корее. Квантунская армия начала сдаваться в плен уже через двенадцать дней после начала сражения.

Однажды в середине августа шахтинцы заметили на горизонте надвигающиеся тучи с синеватым отсветом, собиралась гроза, и люди радовались приближающемуся ливню. Два месяца стояла невыносимая жара, от которой становилось дурно даже фронтовикам, прошедшим испытания боями. Черные, вызывающие страх тучи быстро накатили на город, сильный порывистый ветер срывал крыши, валил деревья. Начавшийся ливень сопровождался необычной грозой, от которой становилось страшно. Воздух был настолько сильно наэлектризован, что в минуту происходило более шестидесяти вспышек молнии. Такого здесь еще не было и люди тут же приписали необычное погодное явление к плохому знаку свыше. Никто и догадаться не мог, что это были возможные далекие последствия-отголоски ядерных взрывов, уничтоживших японские города. Это действительно было знамение новой начинающейся эры атомного оружия и противостояния двух супердержав США и СССР, которому дадут название «холодная война».

Второго сентября в воскресенье с утра по радио Сталин обратился к народу, объявив победу над Японией, его слушали, не скрывая восторга и ликовали, толпясь у репродукторов. Это обращение несколько раз за день повторялось, а вечером на площади Ленина состоялся торжественный митинг. По его окончании у памятника играл военный духовой оркестр, и площадь быстро превратилась в танцевальный полигон. Фронтовики в военной форме кружили женщин в вальсе, каждый из них старался «не ударить в грязь лицом» и не уронить честь полка, в котором прошел огонь войны. Сгущались сумерки, и неожиданно включившееся электрическое освещение площади вызвало неописуемый восторг, мужчины дружно закричали «ура», а женщины подняли визг. Это был сюрприз на один вечер, потому что регулярное освещение улиц в центре города и площади Ленина будет работать только с середины октября.

С первых послевоенных месяцев в городе одновременно с восстановлением зданий в центре разворачивалось жилищное строительство. Народный комиссариат угольной промышленности СССР предложил уже в четвертом квартале полностью закончить восстановление разрушенного гитлеровскими оккупантами жилого фонда на шахтах комбината «Ростовуголь». На шахте имени Петровского строился деревообрабатывающий комбинат, с возможностями полной переработки кругляка даже невысокого качества и мебельным цехом.

Но главный строительный «материал» поставлялся из Германии и Финляндии по репарациям. Это были сборные немецкие и финские дома, рассчитанные на одного хозяина. Жилая площадь дома составляла 24,4 кв. м при общей в 31,4 кв. м. Двухкомнатная в одноквартирном доме занимала 38,2 кв. м при общей площади 53,6 кв. м. Высота потолков 2,6 м и 2,8 м. Дома возводились сборно-щитовыми, одноэтажными, с печным отоплением. Городские архитекторы предложили совмещать несколько одноквартирных домов в двух и четырех, чтобы сконцентрировать строительство, с предоставлением приусадебных участков каждой семье.

Стены дома были цельные, деревянные двухслойные, изготовленные из древесины в основном хвойных пород. Стандартные финские и немецкие дома вводились в эксплуатацию быстро, это было связано с ненужностью проектной документации, все дома были однотипными и с готовностью строительных деталей. Все необходимые комплектующие будущего дома: шпингалеты, замки, дверные ручки — были упакованы в один большой деревянный ящик. Детали для пола и потолка были связаны и собраны металлической нержавеющей пластиной. Во всём чувствовался североевропейский порядок.

К возведению домов были привлечены не только пленные немцы, но и строительные подразделения предприятий, а также будущие жильцы. Заинтересованные в своем быстром заселении владельцы домов вместе с родственниками, друзьями, нанятыми людьми перевозили с железнодорожных станций «Шахтная» и Каменоломни комплекты домов на гужевом транспорте, своими силами дома собирали в течение двух-трех недель. Они вырастали на ровном месте, как грибы после дождя, а работники горкомзема не успевали давать разметку улиц и переулков на местности. Поселки быстро разрастались, соединяясь между собой в сплошной жилой массив. Появлялись новые улицы и переулки, что доставляло почтальонам немало хлопот.

Не забыли и об индивидуальном жилищном строительстве. Шахтерам и особенно фронтовикам, вернувшимся с войны, выдавались долгосрочные ссуды на эти цели сроком на десять-двенадцать лет под один процент годовых. На выданные средства можно было приобрести в собственность тот же финский или немецкий сборный домик и нанять знакомых или просто работников для его возведения. Дом не требовал прочного фундамента и его углы обычно устанавливались на большие камни, вкопанные наполовину в землю, а между ними закладывали все что угодно, от разнокалиберного булыжника и битого кирпича до строительного мусора.

Строились также общежития для горняков, подсобные хозяйства и конные дворы при шахтах, на которые возвращали лошадей из расформированных кавалерийских соединений. Несмотря на появление в городе большого количества автомобилей, гужевой транспорт по-прежнему оставался основным и сохранился на шахтах до середины шестидесятых годов. Как на диковинку шахтинцы смотрели на американский трехосный «Студебеккер», выглядевший гигантом по сравнению с нашими полуторками и ЗИСами. В поселке Красина рядом со школой немцы начали строить общежитие из камня и восстановили здание конного двора, располагавшегося недалеко от Красинского сада. Строилось несколько бараков для ИТР шахты, а пустырь выше улицы Бабушкина активно застраивался финскими домиками. В пятидесятых их обложат кирпичом, и они простоят еще многие десятилетия.

В октябре начали возвращаться узники, угнанные в Германию во время оккупации и газеты размещали материалы о начале работы Нюрнбергского процесса над гитлеровскими преступниками. Час расплаты пришел, и весь советский народ ждал справедливого возмездия тем, по чьим приказам завоевывали государства Европы, территорию Советского Союза, расстреливали и сжигали в крематориях миллионы людей, изготавливали из человеческой кожи портмоне и дамские сумочки, живьем бросали в ствол шахты Красина наших патриотов, подпольщиков и военнопленных. А в декабре пошли поезда с эвакуированными бойцами-дальневосточниками, домой возвращались те, кто воевал и победил Квантунскую армию.

***

Мария Дементьева, старшая сестра Михаила, как и многие женщины-горнячки работала горнорабочей на восстановлении шахты Октябрьской революции, а после ее ввода в строй перешла в лаву. Тяжелый и напряженный труд практически не оставлял времени для посещений брата, она не видела его с 1942 года, когда вместе с Ольгой Мешковой приходила к нему в гости. Вот так, проживая в одном городе, люди не виделись друг с другом по году, работая на восстановлении шахт без выходных и отпусков. Младшая сестра Анна по-прежнему работала в пункте по выдаче хлебных и продовольственных карточек, часто навещала Марию с дочкой Машенькой, которой исполнилось 14 лет. Племянница выглядела старше своего возраста и превратилась во взрослую и красивую девушку. Мария жила в полученной до войны квартире двухэтажного дома одна. Это была коммуналка с общей кухней, зато в квартире имелся водопровод.

Женщина занимала комнату в 20 кв. м, а в другой побольше жила Клавдия Блинова, работавшая десятником на той же шахте, но на другом участке. Это была замечательная женщина, донская казачка, начитанная, грамотная и способная. Мария и Клавдия сдружились еще до войны и когда вместе получили квартиры в одной коммуналке, были безумно рады. Клавдия вышла замуж поздно в тридцать лет, перед войной, а когда с фронта получила похоронку, женщины вместе плакали несколько дней, ведь теперь они обе были вдовами. Это сдружило их еще сильнее. Несмотря, что обе казачки были крутого нрава, и Клавдия по возрасту была на десять лет моложе, они прекрасно уживались вместе и дополняли друг друга.

Ни Клавдия, ни Мария не терпели мата и сквернословия. Если на работе мужики или бабы начинали выражаться по-шахтерски, то получали такую реакцию на это, что в следующий раз задумывались, прежде чем произнести фразу. Эта взбучка выдавалась как-то своеобразно, без угроз и нравоучений, но с такой внутренней энергией, что заставляла самых отъявленных матерщинников избегать конфликта с женщинами. Мужики, работающие в бригаде Клавдии, никогда при ней не выражались. Обе женщины могли грамотно говорить, имя огромный словарный запас, почерпнутый из прочитанной литературы. Иногда у них просыпалось озорство, и даже здравый смысл не мог удержать их от шалостей.

Однажды к ним в гости стали напрашиваться двое мужчин, вернувшихся с фронта. Оба были неженаты и по возрасту тоже разные, что подходило категориям Клавдии и Марии. Того, что моложе звали Серафим, а постарше Егором. Мужики целенаправленно пришли к подъезду их дома, а Мария с Клавдией в это время возвращались из магазина. Встреча у подъезда получилась случайно и кавалеры тут же решили завязать разговор. Женщины заранее предупредили, чтобы никто из них не выражался в их присутствии по причине непереносимости. Они всегда так делали в самом начале общения.

— А в чем выражается ваша непереносимость? — спросил Серафим, понявший смысл слова с медицинской точки зрения.

— У каждой из нас по-разному, — отвечала Клавдия, подмигнув Марии, — у меня начинается неудержимый интерес к внутренним органам мужчины. Сильно-сильно хочется посмотреть, какого цвета у него кишки….

Мария поняла, что подруга начинает «отшивать» кавалера, который хочет показать свою осведомленность в медицине. Марии тоже не нравился Егор.

— Вы работаете в медицине? — удивился Серафим, — тогда мы коллеги, я капитан медицинской службы!

— Очень приятно, — ответила Клавдия, — я по совместительству работаю в морге вспарывателем животов! По званию — лейтенант внутренних органов….

— А у меня, например, начинают чесаться руки и зубы. Ладони сами сжимаются в кулаки, и сильно хочется впиться зубами в сонную артерию матерщинников, как вампиру, — фантазировала Мария.

— А что такое вампир? — спросил Егор.

— Вы не читали про вампиров книг? — удивилась Мария, пристально всматриваясь Егору в глаза, — а про вурдалаков, «Вий», например?

— Я вообще книги не читаю, — ответил тот, — особенно терпеть не могу любовные романы.

— Ты что же их на запах чуешь? — удивилась Мария.

— С чего ты взяла? — не понял Егор.

— Ну, как же! Ты сказал, что книги не читаешь, но особенно не терпишь романы о любви, — разъясняла Мария, — как же ты определяешь, о чем книга?

— …По картинкам, — сознался Егор, краснея, как мальчик, — я предварительно пролистываю и смотрю, что там нарисовано….

— А знаешь, что означает слово «Когиз», оно написано почти на каждой книге? — спросила Мария и ее глаза блеснули озорством.

— Фамилия автора, наверное, — предположил Егор.

— По-твоему все книги написаны одним автором? — удивилась Клавдия, — да, ребята, с вами весело….

Мужчины поняли эти слова в прямом смысле, и настроение у них заметно улучшилось, Егор поправил солдатский ремень на животе, а Серафим сдвинул набекрень фуражку.

— Ну, а что вы можете, кроме работы? — спросила с улыбкой Мария.

— Я на гармошке шпилю, — весело сказал Егор, — а Фимка, танцует неплохо! …А еще я на лошади верхом могу скакать, — вспомнил попутно Егор, — до войны был лихим джигитом, но в кавалерии не воевал, призвали в пехоту!

— Какать верхом на лошади на фронте нельзя, — заметила Клавдия, делая вид, что не расслышала слово «скакать», — поэтому тебя и в кавалерию не взяли! Лошади сами по себе много какают, а тут ты еще добавлять начнешь…, после американской тушенки!

— Не какать, а скакать! — поправил Егор, — ездить верхом на лошади, шагом, галопом, рысью. Понимаешь?

— Хорошо, посмотрим чуть позже, — озорно произнесла Клавдия, подмигнув Марии.

— Я с удовольствием покажу, как умею верхом…, — с намеком произнес Егор, — да и Фимка тоже, скачет, дай Боже!

Мария поняла Клаву и подмигнула ей, мол, зря тупые кавалеры надеются на легкие отношения с ними, да еще в их квартире.

— Ну, так как? — спросил Серафим, глядя умиленно на Клавдию, — можно к вам в гости?

— У нас и бутылочка припасена с собой, — информировал Егор, — и две банки тушенки на закуску имеется.

— Хорошо, но только с одним условием, — делая капризный вид, сказала Клавдия, — вы должны сейчас подняться на второй этаж к двери нашей квартиры №4, как всадник на коне!

— Как это? — не понял Егор.

— Ребята, но какие же вы тупые, — удивилась Мария, — все очень просто. Ты Серафим будешь конем, а Егор, как довоенный джигит, всадником. Он сядет тебе на спину, а ты на четвереньках поднимешь его по лестнице на второй этаж и копытом постучишь в дверь четвертой квартиры.

— Только, чур, Егор должен держать в одной руке бутылку, которую вы припасли, а в другой две банки тушенки на закуску…, — уточнила Клавдия.

— И петь песню «По долинам и по взгорьям», — добавила Мария.

— Девочки, а проще нельзя? — расстроился Серафим.

— Ребята, если проще, то у нас ничего не получится, — сочиняла Клавдия.

— Это нас возбуждает, — фантазировала Мария, — особенно джигит….

— Да и конь тоже, — добавила Клавдия, — мы же обе казачки!

— Поняли, — резюмировал Егор.

— Мы согласны, — подвел итог Серафим, — только вы давайте готовьтесь быстро, не затягивайте….

— Мы сейчас же поднимемся в квартиру, а вы пока займите исходную позицию у лестницы, — распорядилась Клавдия, — или потренируйтесь на улице.

— Минут через пятнадцать, начинайте, — добавила Мария.

Женщины с серьезным видом поднялись на второй этаж и тихонько постучали в четвертую квартиру. Это была трехкомнатная коммуналка, где жили семьи с детьми.

— Чего тебе соседка? — спросила вышедшая на стук Дуня из четвертой квартиры.

— Дуняша, — прошептала Клавдия, — сейчас к вам в квартиру приедет пьяный Буденный на коне, — так что приготовьтесь дружно встречать его. Только, чур, Семену Михайловичу не наливать!

— А чего ты шепотом? — также тихо спросила Дуняша.

— Это же военная тайна! — прошептала Мария, — так что смотри, кроме своих соседей никому ни-ни!

— Поняла, бабы, — кивнула в знак согласия Дуняша, — а когда ждать-то его?

— Он постучит копытом в дверь, — сообщила Мария, — минут через десять.

— Товарищ Буденный на коне поднимется на второй этаж? — ужаснулась Дуняша.

— Он везде на коне, — успокоила ее Клавдия, — он же маршал! И не переживай, конь не повредит нашу лестницу.

— Но смотри, если маршал или его конь будут спрашивать, где мы? — наказывала Мария, — скажешь, что нас дома нет, мы вроде как уехали на скачки!

— Хорошо, — согласилась Дуняша, окончательно сбитая с толку и скрылась за дверью.

Клавдия и Мария поспешили в свою квартиру №3. Они рассмеялись только тогда, как захлопнули за собой дверь.

— А что делать? — оправдывалась Клавдия, — если мужики не понимают, что они нам не подходят!

— Заодно похохочем, — сказала Мария, — давно уже не хохмили….

Подруги остались у двери и стояли, там прислушиваясь к тому, что будет происходить на лестничной площадке. Серафим с Егором курили у подъезда и выжидали условленное время.

— А ты давно знаешь Марию? — спросил Серафим.

— Недавно, — отвечал тот, — я пришел на шахту после фронта и первый раз ее увидел в нарядной. Она сразу же мне понравилась. А ты Клаву?

— Я работаю в больнице хирургом, — отвечал Серафим, — а она недавно пришла ко мне с травмой руки. Перелома не было, накол. Я ей выписал больничный, но она отказалась и я подумал: «Вот бы мне такую терпеливую бабу… на ночь».

— Пора, — сказал Егор, демонстративно посмотрев на трофейные часы, — ну, конь, становись на четыре копыта.

Стоя в своей квартире за дверью, Клавдия и Мария услышали песню «По долинам и по взгорьям» и, переглянувшись, рассмеялись. Тупые мужики поддались на провокацию и восхождение «Будённого» началось. Открыв потихоньку дверь, женщины украдкой выглянули вниз. По лестнице на четвереньках поднимался Серафим, на спине которого восседал Егор. Деревянная лестница гулко сопровождала «скачку». В одной руке, как и приказано, у джигита была бутылка водки, а в другой две банки тушенки, которые он еле-еле удерживал в одной ладони. Женщины быстро вернулись назад, закрыли дверь и от души рассмеялись. Вот она мужская натура, ради легкой любви, самцы способны на все!

Егор восседал на спине Серафима, пособляя другу своими ногами так, чтобы тому было легче «скакать» по ступенькам.

— …чтобы с боем взять Приморье…, — в два голоса пели мужчины, поднимаясь по лестнице.

— Егор, смотри, где там четвертая квартира? — спросил Серафим, когда они поднялись на площадку, — я копытом должен постучать в дверь!

— Направо давай, морда твоя лошадиная, — шутил Егор, — стучи копытом!

Серафим постучал в дверь, которая тут же распахнулась и на площадку вышли Дуняша с двумя детьми и ее соседка Варя с сыном, а из глубины коридора выглядывал муж Вари и почти взрослая девочка. Увидев Егора верхом на Серафиме, Дуняшу на минуту заклинило.

— А где Буденный? — в растерянности спросила она, — мы же маршала ждали, а тут два алкаша приперлись….

— Мама-мама, а где лошадка? — дружно кричали дети, — мы прокатиться хотим….

— Нам бы Клаву с Марией…, позвать, — вымолвил, заикаясь, Егор, слезая с «коня».

Серафим тоже приподнимался с четырех копыт и стыдливо смотрел на толпу жильцов, высыпавших на лестничную площадку из четвертой и соседней с ней квартиры. Жильцы дружно рассмеялись, глядя на «алкашей» и от этого Серафиму хотелось провалиться от стыда, а Егор все еще надеялся среди жильцов увидеть Марию, обводя толпу взглядом.

— Ты скажи сначала, где Буденный? — не унималась Дуняша, — и я отвечу, где Клавдия с Машей, — она задыхалась от смеха.

— Какой Буденный? — лепетал Егор.

— Семен Михайлович, — горланила сквозь смех Дуняша, — маршал СССР.

— В Москве! Где ему быть? — машинально объяснялся Серафим, краснея от стыда.

— А Клава с Марусей на скачки ушли, — хохотала Дуняша — нету дома их!

— Тут у нас свои скачки, — веселился муж Дуняши, под дружный хохот, — вы чего же это так напились, мужики? Я первый раз в жизни вижу пьяного коня с наездником. Ха-ха-ха!

Егор первый не выдержал насмехательств и кинулся по лестнице вниз, Серафим тоже понял, что их умно разыграли, последовал за ним.

— Вот же стервы, такие, — ругался Егор.

— Мы сами дураки, — вторил ему Серафим на ходу, — не надо баб слушать!

Этот случай надолго запомнился соседям Клавдии и Марии. Егор старался не попадаться женщинам на глаза и если они случайно сталкивались на шахте, отворачивался и проходил мимо, как будто не замечая Марию или Клавдию. Серафим тоже больше не появлялся у их дома.

В середине ноября резко ударили морозы, ночью температура опускалась до –15 градусов. Снега не было, и голая земля неприветливо серела под ногами, спотыкая замерзшими кочками людей, спешащих на работу по утренним потемкам. В ноябре было объявлено, что 10 февраля 1946 года состоятся выборы в Верховный совет СССР и горком начал готовиться к ним заранее. Все было, как до войны, открывались избирательные участки, где проводились занятия с агитаторами, расклеивалась информация на стендах об образованных избирательных округов из расчета один на сто тысяч жителей. И, конечно же, партийные органы выдвигали кандидатов по Шахтинскому избирательному округу, одним из которых стал начальник комбината «Ростовуголь» Карташов Константин Кириллович, избранный депутатом еще до войны, а вторую кандидатуру, нужно было найти среди беспартийных горняков. Причем это обязательно должна быть женщина. Блок коммунистов и беспартийных, как всегда широко пропагандировался на выборах в советы разных уровней.

Неизвестно по каким причинам найти такую женщину горком поручил заведующему шахтой Октябрьской Революции Чередниченко. Однажды он вызвал к себе в кабинет Клавдию, где и собирался переговорить с ней лично.

— Клава, — начал торжественно Чередниченко, — мне поручили выбрать из наших баб-горнячек кандидатуру в Верховный совет. Как ты отнесешься к тому, что я назову тебя горкому партии?

— Называй, только рот не разевай! — пошутила Клавдия, — а почему я?

— Ты у меня лучший бабский десятник, — аргументировал Чередниченко, — беспартийная, серьезная, начитанная и талантливая!

— Ну, я допустим не одна такая, — скромничала Клавдия, — есть Дементьева Мария, Шаповалова Агрипина….

— Я пригласил тебя не для того, чтобы ты мне кандидатуры подыскала, — прервал ее Чередниченко, — мне нужно получить твое согласие! Я долго думал о тебе. Ты не замужем, времени для поездок на сессии будет предостаточно…. А там, гляди и мужа найдешь себе при должности!

— Я согласна! — радостно прокричала Клавдия.

— Ты не спеши! Кандидатом быть, это ответственное дело, — мудрствовал Чередниченко, — нужно все обдумать, взвесить.

— Я согласна мужа найти себе при должности, — выпалила Клавдия, — а насчет депутатского мандата, конечно, же, нужно подумать!

— Так иди и думай! — приказал Чередниченко, — сроку тебе сутки! Я и так уже просрочился по этому вопросу. Посоветуйся с товарищами своими беспартийными…

— А с партийными можно? — не поняла Клавдия.

— Можно! — разрешил Чередниченко, — но завтра я жду тебя в конце смены в кабинете с твердым ответом.

На следующий день Клавдия подтвердила свое решение и через день уже вся шахта знала, что ее выдвинули кандидатом в Верховный совет. Мария поздравила подругу и была искренне рада, что она будет заседать в главном совете страны. На работе кандидата поздравлял каждый, кто ее знал, это была действительно достойная кандидатура. Сама Клавдия не очень-то и хотела быть депутатом, ведь это нужно не просто носить красную книжечку в кармане, называемую мандатом и ездить в Москву на заседания. Это титаническая по объему работа в округе, приемы избирателей, одна почта чего стоит? Жалобы, запросы и много еще чего, что добавиться к ее основной работе в шахте. И это она прекрасно понимала и представляла себе.

Но судьба распорядилась по-своему. Спустя неделю Чередниченко вновь вызвал Клавдию в кабинет.

— Клавдия Васильевна, извини меня, пожалуйста, — виновато просил Чередниченко, — мне нужно знать, была ли ты в городе во время оккупации?

— Была, конечно, — подтвердила Клавдия, — а почему ты спрашиваешь?

— Понимаешь, мне позвонил сейчас сам Шибаев, — оправдывался Чередниченко, — и сказал, что кандидат нужен такой, который не находился в городе во время оккупации….

— Я поняла, — отвечала Клавдия, — я не подхожу, значит! А какого хрена ты мне мозги выносишь? Вся шахта уже трубит, что меня выдвинули…. Теперь я как оплеванная должна объяснять всем, что я не та, за которую меня приняли? Ты в своем уме? Я буду на тебя жаловаться!

— Клавонька, милая, — взмолился Чередниченко, — я же не виноват! Как мне говорили, так я и действовал. Ну, кто знал, что поставят еще одно условие?

— Ты назначь собрание коллектива и сам все объясни людям! — приказала Клавдия, — не то я и правда пожалуюсь на тебя….

На следующий день на общем наряде Чередниченко объяснил коллективу ситуацию, а Клавдия пообещала ему, что не будет жаловаться. Но искать кандидатуру Чередниченко продолжил и остановился на Акулине Григорьевне Пироженко. Это была беспартийная, малограмотная женщина, которая ударно работала навалоотбойщиком в лаве, во время оккупации города находилась в эвакуации в Сибири. Она была не замужем, лет пятидесяти возрастом, крайне не опрятная с мужским грубым голосом с лицом, изрезанным морщинами и короткой стрижкой. Чередниченко передал в горком ее данные и вскоре пожалел о том, что не познакомился с ней ближе. Её кандидатура в верхах была одобрена, Чередниченко, Шибаев и главный редактор газеты «Красный шахтер» Бондаренко поехали на квартиру к Пироженко, чтобы посмотреть ее быт.

Жила Пироженко в небольшой отдельной комнатушке. Когда к ней приехали Чередниченко, Шибаев и Бондаренко, женщина только что пришла с работы. Выехав из шахты, она даже не помылась в бане, на ней была стёганая, уже изрядно поношенная, пропитанная насквозь угольной пылью ватная телогрейка. Оказалось, что никакой другой верхней одежды у неё не было. В комнате, кроме грязного, ничем не накрытого столика, деревянной табуретки и железной кровати, на которой лежали какие-то лохмотья, ничего не было. Лицо Шибаева перекосило от быта будущего депутата Верховного совета, шахтеры ведь хорошо зарабатывали и могли купить любую одежду с одной получки. Скрепя сердце, Шибаев начал с ней беседу, в ходе ее выяснилось, что женщина была политически неграмотной, культурно отсталой и без характерной для женщин сердечности.

— Акулина, как ты представляешь себе работу в Верховном совете? — спросил Шибаев.

— Хрен его знает, товарищ секретарь горкома, — грубо отвечала Акулина, — научат, наверное! Я ведь буду по-прежнему уголь добывать и только иногда ездить к товарищу Сталину в Москву.

— Ты думаешь, что депутаты работают с товарищем Сталиным? — ужаснулся Шибаев.

— А разве нет? — искренне удивилась Акулина, — я не знаю всех этих премудростей, но давно мечтала увидеть вблизи товарища Сталина.

— И что бы ты ему сказала? — зондировал представления Акулины о работе Верховного совета Шибаев.

— Я бы перво-наперво обняла его крепко, прижала к себе и поцеловала, — наивно рассуждала Акулина, — а потом поблагодарила бы за заботу о шахтерах, …ну и других трудящихся, угостила бы обязательно….

— Чем? — прервал ее Шибаев, сморщив физиономию, представив себе, как эта грязная и грубая баба будет целовать вождя.

— Бутылку «Терновки» купила бы для такого случая, — ответила Акулина, — водку, наверное, вождь наш не пьет. …А вот «Терновка» в самый раз будет, я уже пробовала ее, и мне понравилось винцо, думаю, товарищу Сталину тоже по вкусу придется….

— А что бы ты сказала товарищу Сталину? — с кислой миной продолжил Шибаев.

— Я бы заверила товарища Сталина, — воодушевленно продолжала женщина, — что угля дадим, скок надо…. Вот только ежели крепильщиков в лаву добавить и деда Семена на хрен выгнать! …А то пристает ко мне старый хрен! Выберет удобный момент, подползет сзади и хвать за жопу…, ну, бывает еще за эту самую…. А я после отхожу от его ласки час битый, вместо того, чтобы работать ударно!

Бондаренко, приготовивший блокнот и карандаш для репортажа, удрученно смотрел на Акулину и рисовал иероглифы в блокноте. Заведующий шахтой Чередниченко стоял за спиной Шибаева, его перекосило от ответов Акулины, он взмахивал руками и, скривившись, гнулся, как от сильной боли.

— Если у тебя живот прихватил, товарищ заведующий, — «нежно» предложила ему Акулина, отвлекаясь от политической темы, — то сходи в сортир посри, …там, на улице он! Но смотри осторожнее на дырку садись, чтобы в яму не провалиться…, кто-то доску проломил, серуны проклятые….

Когда важные гости покинули жилье Пироженко, секретарь горкома набросился на Чередниченко чуть ли не с кулаками.

— Ты что? — кричал он, — людей своих не знаешь? Ты кого подсунул мне? Почему не познакомился лично с ней до официального выдвижения, не побывал у неё на квартире, не поинтересовался, как она живёт?

— Виноват, товарищ секретарь! — мрачно оправдывался Чередниченко.

— Что теперь делать? — гневно спрашивал Шибаев, — кандидатуру утвердили в верхах и искать ей замену поздно!

Шибаев приказал немедленно привести в порядок жилище Акулины, сменить кровать и выделить ей мебель постельную принадлежность. От Чередниченко секретарь поехал к начальнику ОРСа треста «Шахтантрацит» и потребовал «срочно одеть Пироженко» и обязательно пошить ей на заказ новое пальто. Все расходы за счет Пироженко, у которой в сберегательной кассе имелся солидный вклад. В завершение, нужно было послать на дом к ней парикмахера, чтобы ей сделали приличную прическу и внешний вид. Так Акулина стала кандидатом, а впоследствии и депутатом Верховного совета СССР.

…В декабре в квартире Марии случился праздник, с эшелоном эвакуируемых бойцов-дальневосточников, в отпуск приехал сын Сергей. Он появился у двери квартиры неожиданно и вовремя, Мария и Клавдия были дома после ночной смены. Мать всегда ждала сына и у нее на этот случай была припасена бутылка водки, она знала, что Сергей любил выпить. Сын регулярно писал матери, но с лета 1942 года переписка прервалась и только после Дня Победы Мария получила от него первое письмо. В нем сын ничего не упоминал о приезде в отпуск, и сообщал о подготовке войны с Японией. Мария очень переживала за Сергея, думала, что он будет воевать на передовой. А сын по-прежнему ходил в адъютантах у командира одной из дальневосточных дивизий.

— Как ты нашел меня, Сережа? — удивилась Мария, глядя нежно на сына, — ведь ты никогда не был в моей квартире?

— Я приехал на шахту и узнал, где ты живешь, — сказал сын, — разве сегодня сложно найти человека? Все граждане прописаны по конкретному адресу и НКВД строго следит за нарушением паспортного режима.

— Как ты добрался до шахты? — спросила Мария, — пешком?

— На грузовике, — отвечал Сергей, — с вокзала несколько машин развозили фронтовиков по поселкам. Я прибыл на шахту, меня встретил какой-то начальник и предложил помыться в шахтерской бане с дороги. Я согласился и уже под душем спросил старика, который смывал угольную грязь с себя после смены. Он и объяснил, где ты получила квартиру…. Я впервые видел, как выглядят шахтеры. Мама, а ты тоже бываешь такая грязная?

— В шахте, сынок, все грязные, — ответила Мария, — там ведь много пыли угольной. Я уже привыкла к такой работе, зато паек шахтерский выдают.

Мария постучала в дверь Клавиной комнаты и разбудила ее. Они вместе приготовили праздничный обед, и уже вскоре захмелевший капитан Сергей Дементьев рассказывал им о сражении с японцами. Сам он, будучи адъютантом, не участвовал в боях, но знал все подробности по роду своей службы. Затем он сделал серьезное выражение лица и пристально посмотрел на мать и Клавдию.

— Нам запрещено это рассказывать, — начал Сергей, — сам командир дивизии приказал мне не распространяться на эту тему! Дело в том, что перед объявлением войны Японии нашим правительством, американцы применили против узкоглазых самураев какую-то бомбу страшной разрушительной силы. 6-го августа они разом уничтожили город Хиросиму вместе с ее жителями. Представляете, какой был взрыв? Все погибли за секунду! После этого даже у нас за сотни километров от места взрыва подул сильный ветер, это был почти ураган. Но мы ничего не знали и спустя время я, сопровождая командира дивизии в штаб армии, услышал об этом. Командир разведки докладывал о взрыве с ужасом, вспоминая то, что засекли наши самолеты-разведчики с воздуха.

Это произошло 6-го августа, а 8-го СССР объявил Японии войну, и утром 9-го августа наши, силами трех фронтов атаковали самураев и благодаря четко подготовленной и стартовавшей операции, быстро обратили их в бегство. Начался разгром Квантунской миллионной армии, но 9-го августа американцы сбросили еще одну такую бомбу на другой город Нагасаки. Он тоже за секунду превратился в руины и две сотни тысяч мирных жителей погибли вместе с ним. Об этом также стало известно через несколько дней от командира армейской разведки. То же самое произошло с погодой — сильный ветер, усиливающийся в ураган и начавшийся ливень, который не прекращался почти сутки.

— А почему об этом нельзя говорить? — спросила Клавдия, интересовавшаяся в отличие от Марии политикой, — ведь американцы наши союзники! Хотя и мудрые через чур, тянули открытие второго фронта до последнего, пока наши войска в Европу не вошли….

— Мой комдив говорил, что американцы специально сбросили эти бомбы страшной разрушительной силы перед самым наступлением наших войск, — заговорщически произнес Сергей, — ведь с военной точки зрения, разрушение мирных городов Японии не имело смысла! Это никак не повлияло на разгром Квантунской армии.

— Тогда зачем союзники это сделали? — не понимала Клавдия.

— Комдив сказал, чтобы принизить роль нашей победы! — сообщил Сергей, — они хотели создать иллюзию, будто не успешное наступление Красной Армии, а американские бомбы вынудили Японию капитулировать! А еще он сказал, что им нужно попугать СССР, ведь к концу войны наши вооруженные силы оказались самыми лучшими, и Красная Армия стала представлять угрозу для самих США, — Сергей улыбнулся и многозначительно похвастался, — ну, хватит об этом, иначе вы вытяните с меня все военные тайны….

Мария не принимала участие в этом разговоре и нежно смотрела на сына, соскучившись за ним за столько лет. Так слух об американской атомной бомбе попал в город и вскоре об этом судачили даже бабки, торгующие жареными семечками и кукурузой. Михаил узнал об этом от Сергея, который напустив на себя важности «распространялся на секретную тему» выпив сверх нормы, когда Мария вместе с ним пришла в гости к Михаилу. Племянник не нравился дядьке за его привычку хвастаться и «употреблять сверх меры», но каждый раз Михаил старался угостить сестру и племяша от всей души. Он не придал значения его трепу о бомбах страшной разрушительной силы, ведь в газетах об этом ничего не писали. Молчал об этом и любимый всеми диктор советского радио Левитан.

***

10 февраля 1946 года прошли выборы в Верховный совет СССР, а его первая сессия состоялась уже через месяц, на которой был принят план четвертой, послевоенной пятилетки. Основная задача плана заключалась в том, чтобы восстановить довоенный уровень развития промышленности и сельского хозяйства и превзойти его. Но главной особенностью пятилетки являлось то, что ее план был принят не как обычно съездом партии, а сессией Верховного Совета. На это обратили внимание не только коммунисты, но и беспартийные. Неофициально объяснялось это просто — некогда заседать, нужно больше работать!

Вернувшийся с фронта в звании подполковника Алексей Андреевич Наугольный в декабре 1945 года был назначен управляющим треста «Шахтантрацит». Этот талантливый руководитель и опытный специалист, не случайно с 1939 по июль 1942 года, был сначала вторым, а затем и первым секретарем Шахтинского горкома ВКП (б). Его уважали заведующие шахтами, которых он решил «переименовать» в «начальники шахт». В целях повышения уровня безопасности труда, на каждой шахте, независимо от ее производительности им были введены должности начальников участков и горных мастеров, до этого они были только на крупных шахтах.

«Человек на своем месте» — говорили об Алексее Андреевиче. Его вклад в восстановление угольной промышленности позже будет отмечен государственными наградами. Звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот», орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, медалью «За восстановление Донбасса».

Проработав чуть более года в этой должности, Алексей Андреевич подвел итоги своей деятельности статьей в областной газете «Молот», опубликованной в конце января 1947г: «В 1946 году добыча треста «Шахтантрацит» превысила аналогичный показатель 1943 года в четыре раза. Первый год послевоенной сталинской пятилетки горняки треста ознаменовали новыми победами. Они досрочно выполнили годовую программу и дали народному хозяйству страны 80 тысяч тонн угля сверх плана. Действующая линия забоев за это время увеличена на 2 тысячи 157 метров. Годовой план капиталовложений по восстановлению шахт и строительству новых выполнен на 136 процентов.

Большие и ответственные задачи стоят перед шахтерами в новой пятилетке. Уже в нынешнем году будет полностью закончено восстановление разрушенных шахт треста. Добыча угля, по сравнению с 1945 годом, возрастет на 30 процентов. Главным условием повышения добычи мы считаем цикличность. На цикличный график в нынешнем году переводится 30 лав, 18 горных выработок будут вестись скоростными методами.

В этом году механизированная зарубка на шахтах треста достигнет 97 процентов. Значительно увеличивается парк врубовых машин. В скором времени в угольной промышленности начнут работать шахтные комбайны, навалочные, углепогрузочные и породопогрузочные машины. Шахты получат свыше 400-т качающихся конвейеров и скребковых транспортеров. Полностью механизируется откатка угля по штрекам.

В новой пятилетке наш старейший угольный район получит широкое развитие. Сейчас строятся шахты «Нежданная-Южная», «Артем-Глубокий», шахта имени Красина и две шахты в Аютинском шахтоуправлении.

Аютинский район — новый район угольной промышленности. Здесь закладывается крупная шахта «Аютинская-Южная». Для улучшения качества добываемого угля на шахтах будут построены обогатительные фабрики и сортировки. Большое развитие в новой пятилетке получит также Артемовский район. В нынешнем году должна быть сдана в эксплуатацию первая очередь крупнейшей шахты имени Артема. Недалеко от нее ведется строительство шахты «Артем-Глубокий». По своей мощности эта шахта превзойдет остальные угольные предприятия района. Вокруг шахты вырастет красивый горняцкий поселок с жилыми домами, детскими садами, яслями, амбулаторией, столовыми, магазинами, баней и другими бытовыми учреждениями.

Пятилетний план горняки восприняли как боевую программу действий, начертанную рукой великого Сталина. Они приложат все усилия к тому, чтобы претворить его в жизнь. Родина получит столько угля, сколько ей потребуется для еще большего укрепления своей военной и экономической мощи».

А главный архитектор Гущинский так оценивал будущее города в том же номере газеты: «Новая пятилетка резко изменит облик Шахт. Он станет красивым промышленным городом. В первую очередь будет реконструирована центральная площадь. На месте небольших домиков вырастет величественное здание драматического театра. Здесь же поднимутся новые здания городской библиотеки, музея и Дома Советов. На гранитном пьедестале возвысится бронзовая фигура Владимира Ильича Ленина.

Большое строительство развернется также и на Советской улице — главной городской магистрали. На углу, граничащем с центральной площадью, встанет новый четырехэтажный жилой дом. Это будет сооружение строгих линий, со светло-кремовым фасадом и коричневой облицовкой первого этажа. Советская улица застроится трех, и четырехэтажными зданиями. Улицу украсит новый дом Шахтинского отделения Северо-Кавказской дороги и прилегающий к железной дороге новый вокзал.

Неузнаваемо изменится облик улиц Шевченко и III Интернационала. Маленькие домики уступят место большим корпусам вновь отстроенных жилых домов и общественных зданий. Часть существующих домов будет надстроена. Уже готов проект достройки многоэтажного дома, занимающего угол улицы Шевченко и проспекта Возрождения. Он станет одним из красивейших зданий города. Образцом классической архитектуры явится и намеченный к строительству дом инженерно-технических работников комбината «Ростовуголь». На улице Шевченко предполагается установить монументальные ворота — вход в парк культуры и отдыха. Площадка украсится скульптурными фигурами, а аллеи — красивыми павильонами.

Большие средства выделяет государство на асфальтирование городских дорог и тротуаров. В первую очередь благоустройство дорог и тротуаров начнется на центральной площади, Советской улице и на улице III Интернационала. Город обогатится парками и садами. Вокруг будут созданы зеленые массивы. Начато проектирование новой рыночной площади. Рынок будет состоять из двух больших капитальных павильонов. Большое внимание уделяется также благоустройству существующих горняцких поселков и строительству новых. В поселках появится водопровод, будут проложены тротуары, замощены улицы. Восемнадцать кварталов нового горняцкого поселка соединят город с шахтой «Нежданная». Для этого поселка разработаны типовые проекты удобных домиков с двух, и трехкомнатными квартирами. Таков завтрашний день нашего шахтерского города».

Михаил часто чувствовал нестерпимую боль в спине, и уже хотел было рассчитываться по настоянию Марфушеньки, но голод пугал сильнее, чем болезнь и он остался на шахте. Необычно жаркое лето 1945 и страшная засуха 1946г. привела страну к голоду. Во многих регионах СССР резко сократили норму выдачи хлеба и продовольствия по карточкам. В больших городах, исключением не стала и Москва, люди вновь голодали после чудовищной разрухи, возрождая из руин заводы и фабрики. Как ни странно тяжелее всего было в сельской местности, где была введена продразверстка и хлеборобы, кормящие всю страну своим трудом, сами голодали. Снизили пайку и шахтерам, по сравнению с той, которая была, она стала меньше процентов на двадцать. Выдача талонов на усиленное питание тоже была сокращена. И только работники предприятий города, не относящихся к угольной промышленности, остро почувствовали на себе снижение норм выдачи. Но Шахты по-прежнему снабжался, как важный стратегический город и успешно развивался.

Несмотря на значительное увеличение добычи угля, осенью 1946 года в Шахты прибыла высокопоставленная особа — специальный инспектор ЦК ВКП (б) Семен Борисович Задионченко. Такие работники ЦК обладали особыми полномочиями, они утверждались лично Сталиным, выполняли его особые поручения и подчинялись только ему. До назначения инспектором, Задионченко работал первым секретарем Днепропетровского обкома партии, был членом ЦК. В город Шахты, в комбинат «Ростовуголь», Задионченко прибыл с поручением Сталина обеспечить увеличение добычи угля. Инженерно-технические работники и начальники шахт, управляющие трестами, аппарат самого комбината «Ростовуголь», а также секретари горкомов, дрожали перед ним. Он мог, как угодно оскорбить, унизить человеческое достоинство, снять с должности и отдать под суд. Он никого не щадил.

На одном из заседаний бюро горкома он обрушился на начальника ОРСа треста «Шахтантрацит» Фейнбаума за то, что во время его визита, на одной из шахт в буфете не оказалось горячего чая для горняков. Колбаса на «тормозок» была, сало, вареные яйца и пирожки, а вот чая не успели заварить к его приезду. Как только он не называл Фейнбаума, и бездельником, и негодяем. И чуть ли не врагом народа! Начальник ОРСа замер, вытянувшись в струнку, холодный пот стекал по его бледному лицу. Фейнбаум был ниже среднего роста, но полный. Задионченко подошёл к нему, и, ткнув рукой в живот, сказал: «Ишь, пузо отъел!»

На другом заседании бюро горкома партии Задионченко напустился на подполковника Савина, члена бюро, начальника горотдела НКВД, переименованного в марте 1946 года в МВД. Инспектор сделал замечание в адрес работников МВД по поводу неуязвимости банды Майора, бесчинствовавшей в Шахтах. Подполковник, видимо, хотел оправдаться, и что-то произнес вслух. Задионченко разъярился и скомандовал: «Встать!». Подполковник поднялся. «Руки по швам!» — приказал инспектор. «Вы перед кем находитесь? Заелись, зажирели здесь!» Начальник горотдела МВД, член бюро горкома стоял навытяжку, и заметно было, как у него тряслись поджилки.

Ряд работников по приказу Задионченко были сняты с должностей и привлечены к уголовной ответственности. Задионченко свирепствовал месяц, и уровень угледобычи, действительно, немного увеличился. Начальник комбината на это время уступил инспектору свой кабинет. Здесь Задионченко проводил «баню», особенно тем, у кого не ладилось дело с угледобычей. Однажды он вызвал к себе редактора городской газеты «Красный шахтер» Бондаренко и предложил ему занять один из свободных кабинетов в здании комбината, чтобы написать проект обращения от имени коллектива передовой шахты к горнякам комбината.

— Составить его надо так, чтобы оно дошло до души каждого горняка, — сказал Задионченко, — мне товарищи поведали, что лучше Вас здесь никто не сможет написать.

— Я постараюсь, — ответил Бондаренко, — к какому числу должно быть готово обращение?

— Ко вчерашнему! — закричал на него инспектор ЦК, — и что значит постараюсь? Это нужно было делать давно и не просто «постараться», а взять и написать!

Позже стало известно, что он пригласил главного редактора по рекомендации начальника комбината Карташова. С неделю, если не больше, опытный журналист бился над сочинением. Инспектор каждый день справлялся, как у него идут дела. Предлагал вслух зачитывать то, что Бондаренко успел набросать, и каждый раз браковал написанное. Главный редактор стал побаиваться, что инспектор, в конце концов, разгневается и устроит разнос. От этого текст обращения вообще не получался, а инспектор все больше раздражался. Он где-то нашёл текст подобного обращения, и предложил написать по этому образцу. Бондаренко понял, чего требуется Задионченко и быстро закончил работу.

— Если бы написал сразу то, что нужно, взял бы тебя своим секретарем, — спокойно заявил он на прощание, — но теперь хрена тебе с солью! Списывать с готового могут и двоечники в школе, а ты должен был почувствовать мои чаяния и выразить их на бумаге. …А теперь пошел вон!

Эти слова оказались наградой для Бондаренко, он за время написания обращения поседел от страха и часто держался за сердце, оно начинало больно ныть в груди при виде Задионченко. На радостях Бондаренко выскочил из кабинета и дверью сбил с ног Василия Власова, начальника шахты Ново-Азовка, проходившего в это время по коридору. Удар пришелся прямо в лоб, Власов растянулся на полу, и его пришлось приводить в чувства.

Об этом Михаилу рассказал сам Бондаренко, когда они, познакомившись, вместе ехали в сочинский санаторий имени Орджоникидзе. Получить путевку в здравницу, где лечилось всевозможное начальство, Михаилу помог случай. В октябре 1947 года состоялся пуск шахты имени Красина, но добычных бригад в городе не было, а Михаил уже слыл в тресте, как лучший специалист, умеющий работать с пленными. Чтобы шахта «без раскачки» начала добывать уголь в довоенном объеме, было решено задействовать четыре бригады из военнопленных лагеря, который располагался невдалеке от Красинского сада. Возглавлять бригады должны были наши десятники, и поэтому Стародубцеву было предложено перевести Михаила на шахту Красина. Он сопротивлялся, как мог, а Михаил был заинтересован в переводе, ведь это его родная шахта, да и на работу добираться можно в два шага. Но и покидать Стародубцева он считал предательством, поэтому возникла патовая ситуация.

— Михаил, может быть, откажешься от перевода? — просил его Стародубцев, — обоснуй, что не можешь работать рядом с братской могилой, коей является старый ствол!

— А разве требуется мое согласие? — спросил Михаил.

— Если ты откажешься, то тебя, скорее всего, оставят на «Красненькой», — надеялся Стародубцев, — а если промолчишь, то я потеряю в твоем лице лучшего десятника моей шахты. Кого мне ставить вместо тебя?

— Знаешь, Федор Васильевич, — задумчиво произнес Михаил, — я конечно уже привык к «своим немцам», да и к шахте «Красненькой»! Но Ганс вполне может меня заменить, он опытный горняк и старается хорошо работать, чтобы его быстрей отправили в Германию.

— Кто мне разрешит поставить пленного десятником? — возразил Стародубцев, — да и вообще, как я ему наряд буду давать? Одного Ганса не станут конвоировать на шахту для получения сменного задания. Немцев пригоняют точно к спуску в шахту….

— Можно я подумаю, отказываться мне или подчиниться решению Наугольного? — спросил Михаил, — ведь если он надумал, перечить ему будет во вред и мне и тебе!

— Подумай, Миша, — грустно ответил Стародубцев, — но у нас на фронте своих не бросали. Помни об этом!

— Я это помню, — грустно выдавил из себя Михаил, — но Наугольный может не обратить на это внимания и волевым решением переведет, мня на Красина. Что мы с тобой сможем ему противопоставить?

Неожиданное обострение болей в позвоночнике помешало Михаилу принять окончательное решение. Это случилось в лаве, когда Михаил лез на верхний штрек, чтобы открыть кран сжатого воздуха. Следом, как всегда полз Ганс, с которым десятник сдружился и доверял ему, как самому себе. Боль прошила поясницу, как выстрел из винтовки, Михаил вскрикнул и замер между двумя паями навалоотбойщиков. Они еще не успели приступить к работе, ждали подачи сжатого воздуха, и в лаве было тихо.

— Что есть с тобой? — спросил Ганс.

— Резкая боль в пояснице, — ответил Михаил, — мне до войны позвоночник придавило под завалом…. Нужно полежать немного, должно отпустить.

— Это не есть хорошо, — сказал Ганс, — шахта нельзя работа с травма!

— А куда деваться? — вопрошал Михаил, — вы ведь, как варвары, разрушили нашу страну, и теперь приходится работать! В мирное время с такой травмой никто не допустил бы на работу, да еще и под землей…. И как только шахты наберут людей в достатке, так меня и уволят к чертовой матери!

— А у чертова матка разрешать работа с травма? — не понял Ганс, — там есть легкий работа?

— Да, дрова в огонь подбрасывать, чтобы смола в котле кипела — шутил Михаил, кривясь от боли.

— А-а-а, — дошло Гансу, — ты есть шутить! — и он расплылся в улыбке.

— Да уж, какие на хрен шутки? — сокрушался Михаил, — не отпускает что-то боль. Мне пошевелиться невозможно, Ганс!

— Тогда есть лежать смирно, — сделал заключение Ганс, — я отправлять тебя больница!

Ганс быстро отдал команду соорудить импровизированные носилки, Михаила осторожно уложили на них и двое рослых «эсэсовцев» понесли его к уклону. А Ганс взял на себя руководство работой в лаве и вскоре она уже начала давать добычу. Немцы донесли Михаила до поста, где на сопряжении с уклоном дежурил конвоир с автоматом.

— А это, что за маскарад? — спросил конвоир, осветив их лампой на подходе, — стой! Бросай носилки, стрелять буду!

— Лучше автомат на хрен себе брось! Это меня на-гора несут, — предупредил Михаил, — Ганс остался в лаве, а эти немцы по-русски не понимают! Так что пропусти нас, солдат!

— Мне нужно это согласовать с командиром! — отчеканил солдат, — а вдруг немцы сбегут, кто отвечать будет?

— Ты что? Идиот? — взбесился Михаил, — пропускай нас до коренного штрека, там второй постовой отконвоирует нас до ствола и тебе ничего согласовывать не надо!

— У меня инструкция! — противился конвоир, — я не могу ее нарушать!

— Ты баран твердолобый? — злился Михаил, — это нештатная ситуация должна быть отражена в твоей инструкции. Ты просто не знаешь ее ни хрена! Учти, тебе придется ответить за отказ пропустить и незнание инструкции….

Конвоир сомневался несколько минут, но угроза Михаила за его отказ, подействовала, и он пропустил их. По уклону шли пешком вверх, немцы осторожно и молча несли Михаила и только на коренном штреке сделали передышку. Второй конвоир в это время сопровождал партию вагонеток с углем к стволу, и никто не препятствовал дальнейшей транспортировке. Так Михаил попал в больницу, куда его от шахты доставили на автомобиле.

Он лечился в стационаре до декабря. Состояние постепенно улучшалось, и его выписали на амбулаторное лечение. Будучи еще на больничном, Михаил пришел на шахту получать зарплату, которую до сих пор не выдали ему за два месяца. С приходом Наугольного к руководству трестом, теперь на каждой шахте был свой бухгалтер, нормировщик и кассир. Михаил заглянул в кабинет Стародубцева, чтобы поздороваться.

— Вот видишь, Миша, — сетовал начальник шахты, — я на время болезни поставил десятником у твоих немцев фронтовика Степанова Гришу, ты знаешь его хорошо! Так вот, …он их на дух переносить не может, и немцы почувствовали это. Добыча твоей смены упала в полтора раза, а следом и у Павла, с немцами которого соревновались твои.

— Но ведь Пашка тоже фронтовик, — аргументировал Михаил, — и у него работа с немцами получается. Это зависит от человека и если Степанов не может работать с немцами, то у него ничего не получится и с нашими. Ты знаешь, немцы работают гораздо лучше наших, это не секрет давно!

— Это так, к сожалению! — вздохнул Стародубцев, — пока ты болен, вопрос о переводе на Красина зависает…. Я вот что думаю! Мне дают путевку в Сочи, но я не хочу ехать, может, поедешь, полечишься вместо меня?

— А это возможно? — спросил Михаил после короткого раздумья, — ведь в путевке будет твоя фамилия!

— А это уже не твоя забота! — уверял Стародубцев, — ты скажи, да или нет!

Михаил согласился, он понял, что Стародубцев умышленно пытается затянуть перевод и поэтому содействует его длительному лечению. Путевки у Стародубцева еще не было на руках, а за зарплатой кассир сказал Михаилу прийти через два дня. На следующий день он начал готовиться к отъезду. Нужно было собрать одежду, чтобы выглядеть в Сочи, как говорила Марфушенька, не хуже других. За время высоких заработков Михаила, семья много чего приобретала, не экономя и не стесняя себя в питании. Купили новую мебель в дом, обновили и приумножили свои гардеробы, много детской одежды, золотые обручальные кольца, которые носили, не снимая прежних, Михаил приобрел охотничье ружье, новый радиоприемник и патефон. Когда пришел на шахту за путевкой и зарплатой был крайне удивлен, что деньги выдали ему новыми купюрами. В суматохе подготовки к отъезду, Михаил не заметил в газете за 15 декабря опубликованного Постановления Совета Министров СССР и ЦК ВКП (б) о денежной реформе и отмене хлебных и продовольственных карточек.

Был установлен порядок обмена старых денег на новые. При этом зарплаты и пенсии оставались без изменения и с 16 декабря выплачивались новыми купюрами. По вкладам в трудовых сберегательных кассах суммы до 3 тысяч рублей обменивались также 1:1, по вкладам от 3 до 10 тысяч рублей было произведено сокращение накоплений на одну треть суммы, по вкладам в размере свыше 10 тысяч рублей изымалась половина суммы. Те же, кто хранил деньги дома, при обмене получал один новый рубль за десять старых. Льготные условия переоценки накоплений были установлены для держателей облигаций государственных займов, которые обменивались на новые в соотношении 3:1, а облигации займа 1947 г. переоценке не подлежали.

Одновременно с проведением денежной реформы, то есть с 16 декабря 1947 года, отменили карточную систему снабжения продовольственными и промышленными товарами, а также высокие цены по коммерческой торговле и ввели единые сниженные государственные розничные цены на продовольствие и промтовары. И народ вздохнул с облегчением. Это явилось бочкой меда к ложке дегтя, каковой была денежная реформа для шахтеров, хранящих остатки неизрасходованных зарплат в трудовой сберегательной кассе. Вклады попросту уменьшили в размерах в приказном порядке.

Слухи о грядущей реформе ходили в городе давно. Особенно они усилились поздней осенью 1947 года. Поскольку сохранить намечаемую реформу втайне от населения не удалось, в сберкассах стали выстраиваться очереди желающих положить деньги на счет. Случаи, когда вкладчики изымали крупные суммы 30—50 тысяч рублей и выше, а затем эти же деньги вкладывали более мелкими частями в другие сберкассы на разных лиц, стали массовыми.

Пытаясь спасти наличность, люди бросились скупать все, что имелось в продаже. Одни закупали мебель, музыкальные инструменты. Кто-то охотничьи ружья, мотоциклы, велосипеды, золото, драгоценности, часы, промтовары. Ажиотаж накрыл продовольствие длительного срока хранения. Скупали ящиками шоколад, консервы, копченые колбасы, водку и другие спиртные напитки. Шахтеры, работающие без выходных по двенадцать часов в сутки, не имели времени для беготни по сберкассам и магазинам накануне реформы. И поэтому у большинства из них, вклады в сберкассах резко уменьшились. А сразу после обмена, люди не успевшие произвести его, выбрасывали на мусорник крупные суммы денег и облигаций. Это теперь были ненужные бумажки!

В санаторий Михаил ехал в одном купе пассажирского поезда с главным редактором газеты «Красный шахтер» Степаном Васильевичем Бондаренко. Они вместе садились на московский поезд на станции «Шахтная» и тут же познакомились, разместившись в одном купе. Когда Михаил стоял в кассу за билетами, он видел этого человека в очереди, но не знал, что это главный редактор местной газеты. К удивлению свободные места были только в единственном купейном вагоне поезда, общие и плацкартные билеты заранее раскупались в считанные минуты. Бондаренко оказался компанейским человеком и, будучи любителем чтения, как и Михаил, он быстро находил тему для беседы.

Степан много поведал о себе, и Михаилу показалось, что этот человек излишне открыт для посторонних. Обычно об этом не рассказывают малознакомым людям, а Бондаренко не скрывал, что он был арестован в феврале 1937-го по обвинению во вредительстве и контрреволюционной правотроцкистской деятельности, но оправдан и реабилитирован судом в августе 1939 года. Все это время от ареста до суда его содержали в доме предварительного заключения ДПЗ и, в конце концов, оправдали. С тех пор у Бондаренко укрепилась наивная уверенность, что если ты не виновен, то советский суд обязательно оправдает, невзирая на подписанные тобою же признания, «выбитые» на следствии.

К удивлению Михаила, шахтерский санаторий, куда они приехали, был имени Орджоникидзе, как и в Кисловодске, где он отдыхал еще до войны, а в путевку была внесена его, а не Стародубцева фамилия. Но здравница сильно отличалась по комфортности от кисловодского, и как выяснилось, здесь отдыхало начальство различного уровня. Это был один из лучших сочинских санаториев. Уже на второй день Бондаренко познакомил Михаила с главным инженером треста «Шахтантрацит» Борисом Федоровичем Братченко, который впоследствии станет министром угольной промышленности. Лечились в этом санатории начальники и главные инженеры многих шахт «Ростовугля», управляющие трестов, работники министерства угольной промышленности. Бондаренко многих из них знал лично.

Михаила и Степана поселили в одной палате, а Братченко обитал вместе с известным на всю страну Алексеем Стахановым, которого никогда не было в палате. На процедуры герой труда не ходил и только к вечеру являлся пьяным или его привозила милиция, с которой Стаханов постоянно скандалил.

— Ты знаешь, старшина, на кого ты бочку катишь? — орал командиру милицейского патруля на весь этаж Стаханов, — вижу, что не «рубишь» ни хрена, …а меня знает вся страна! Я могу, между прочим, самому Берия на тебя пожаловаться! Знаешь, что он с тобой сделает? Хочешь, расскажу? Он тебя за меня, вые… т и высушит! Понял, нет?

Милиционеры не связывались со знаменитым шахтером и молча выполняли то, что им велела служба. Они даже помогали ему раздеться и заботливо укладывали спать. И это был тот человек, о котором, в первое время стахановского движения, каждый день говорили по радио, писали газеты. Со всех концов страны ему шли письма и подарки, его чествовали в Москве. Поэтому он возомнил себя подлинным героем. Для него всё было нипочем. Он продолжал чрезмерно пить и скандалить, часто менял жён. Какая-то неблаговидная история, по рассказу Братченко, была у Стаханова с цыганкой, обворовавшей его.

Совсем близко Михаил увидел Стаханова впервые. Это был мужчина выше среднего роста, с широкими плечами и грудью, с большими натруженными руками. Однако лицо его было похоже на физиономию пропойцы, под глазами заметны были мешки, и он не вызвал у большинства людей симпатии. Работал Стаханов инструктором по внедрению передовых методов труда в угольной промышленности, но в чем заключалась эта работа он и сам не знал. Братченко постоянно жаловался Бондаренко и Михаилу, с которыми быстро сдружился, что знаменитость не дает ему покоя в палате, каждую ночь он выслушивал пьяный треп о его трудовом подвиге.

Вечерами Братченко приходил в гости к Бондаренко и Михаилу. После ужина, они часто играли в карты или домино или просто разговаривали на какую-нибудь тему. Братченко был грамотным специалистом, начитанным человеком, простым и прямолинейным, в общении, с ним не возникало психологического барьера. У Бондаренко было всего лишь среднее образование, но опыт журналисткой работы, сделал его эрудированным человеком и позволял общаться на равных с высокопоставленными начальниками. Михаил, никогда не чувствовавший робости в присутствии руководства, тоже вел себя непринужденно. Компания складывалась веселая, все трое любили пошутить.

Новый год собирались встретить вместе и вскладчину накрыть стол в палате Михаила и Бондаренко, для чего 30 декабря отправились закупать продукты и выпивку в магазине города. В этом заведении Михаил уже покупал ранее курортный деликатес, копченую колбасу. Имея способность быстро считать в уме, он определил, что продавец обсчитала его почти на рубль, но будучи в хорошем настроении скандалить не стал. Процедуры хорошо помогали от ноющей боли. Ему назначили посещение кабинета, так называемого костоправа, который больно надавливал на позвонки, но уже после нескольких сеансов, наступало значительное облегчение.

Именно в этот магазин и пришли мужчины за покупками. И тут выяснилось, что 29 декабря закончился срок обмена старых денег на новые, а у Бондаренко они остались не обменянными. Он в суете подготовки к отъезду в санаторий, забыл, что объявленная в стране денежная реформа предусматривала жесткий срок обмена старых купюр на новые с 16 по 29 декабря.

— Вы шутить изволите? — удивилась продавец, когда Степан отдал ей для расчета купюру номиналом в десять червонцев, — после 29-го старые деньги уже не принимаются!

Бондаренко смутился и скривил рот от досады, вспомнив, что обмен нужно было сделать до 29-го числа. Братченко с сожалением смотрел на Степана, а Михаил, стоящий в очереди за Бондаренко, принял наигранный важный вид. Его одежда, бобриковое пальто, дорогой шарф и шляпа создавали ему образ высокопоставленного начальника.

— Товарищ, продавец, Вы не правы, — возразил Михаил, — газеты надо читать! Главным редакторам продлили срок обмена денег еще на неделю, — и обратился к Бондаренко, — предъяви, пожалуйста, свое редакторское удостоверение!

— Мы ничего такого не знаем, — настаивала продавец, — нам приказано после 29-го старые деньги не брать! Вот мы и не принимаем….

Бондаренко, еще не осознавая, что Михаил шутит, с рассеянностью вынул из кармана свое удостоверение и, открыв его, показал продавцу. Женщина по инерции, туго соображая, взяла красную книжечку в руки и начала читать вслух. Братченко уже понял, что Михаил шутит и с улыбкой наблюдал весь этот спектакль.

— Главный редактор газеты «Красный шахтер», — читала продавец, — …орган Шахтинского горкома ВКП (б) и Горисполкома Совета народных депутатов.

— За одно только название «Красный шахтер» Вы должны принять у него старые деньги! — куражился Михаил, — тем более что написано: «Орган». А еще у него есть другой документ, где написано, что он член!

— Неужели шахтеры бывают красными? — выдавила из себя продавец.

— Шахтеры бывают и красные и желтые и синюшные, — продолжал скороговоркой Михаил, — у нас на шахте «Красненькая» работают только красные шахтеры, «Пролетарской диктатуры» — сплошные пролетарии, а на «Комсомольской правде» — комсомольцы! Вы, товарищ продавец, внимательнее прочтите! Написано — красный орган, по другому документу член, а товарищ Бондаренко есть главный редактор….

— Чего? Органа или члена? — не понимала продавец, — …а кто тогда шахтер?

— Главный редактор «Красного шахтера», — скороговоркой продолжал Михаил, — который и орган и член одновременно! Принимайте сто рублей и меньше разговаривайте! — с напускной серьезностью закончил он.

— Я позову сейчас завмага, — рассеянно произнесла продавец, смешно выпучив глаза от информационной перегрузки, — пусть он сам разбирается с красными членами….

— Людочка, что у тебя тут происходит? — поинтересовался маленького роста мужчинка, круглого телосложения подоспевший в это время к продавцу.

Братченко тоже выглядел представительно и требовательно посмотрел на толстого коротышку. По виду это был завмаг, поспешивший выяснить причину инцидента.

— А Вы кто? — с напускной строгостью спросил его Братченко.

— Я заведующий этим магазином, — отвечал коротышка-колобок.

— А фамилия есть у заведующего? — настаивал Братченко.

— Моя фамилия Пряников, — представился колобок, — с кем имею честь, так сказать?

— Главный инженер треста «Шахтантрацит», Братченко, — представился Борис Федорович, — а это ответственный работник угольной промышленности, — он указал на Михаила.

— Что Вас не устраивает, товарищи? — вопрошал колобок.

— Вы, почему это деньги не принимаете от главного редактора нашей газеты? — подоспел с вопросом Михаил, — вчера было опубликовано постановление о продлении обмена денег для главных редакторов еще на неделю!

— Мне указаний таких никто не давал, — возмутился колобок, — принимать старые купюры не будем!

— Тогда в завтрашнем номере появится статья, — фантазировал Братченко, — где будет указано, что товарищ Пряников, отказал в приеме ста рублей главному редактору!

— И будете Вы, товарищ Пряников, вязать веники без пряников в местах отдаленных от города Сочи, — подвел итог Михаил.

Завмаг испуганно посмотрел на представительных мужчин и некоторое время прикидывал, во что это выльется? Он, скорее всего никогда не читал газет и начал сомневаться в правомерности своего отказа. А вдруг было такое постановление? Что тогда? Да еще если в газете про это напишут? Коротышка-колобок знал, что после выступления газеты с критикой в адрес конкретного должностного лица, оно тут же становилось не должностным и его запросто могли привлечь к уголовной ответственности. Торговцы вообще не любят огласки их деятельности, не говоря уже об уголовщине.

Милиция всеми силами боролась с организованной преступностью, уровень которой сразу после войны резко возрос, что принижало роль репрессивного аппарата в политическом раскладе Кремля. Стараясь вернуть себе прежнее влияние, Берия настраивал Сталина на беспощадную борьбу с «новыми вредителями и космополитами», под формулировку которой можно было попасть даже за карманную кражу. А это уже 58-я статья, «измена Родине», «враг народа» и клеймо политического заключенного на всю жизнь. Уже в 1947 году силовые структуры возвращались к репрессиям гражданского населения. Поэтому дальше спорить с «высокопоставленными» покупателями для завмага было опасно, и он это быстро понял.

Собравшаяся за время спора очередь поддерживала Михаила и Братченко своим гулом. Слышались реплики: «Давно пора этих жуликов к ответственности привлечь!», «Эта толстая Люда каждый раз обсчитывает покупателей».

— Людочка, — спешно обратился коротышка к продавцу, — принимай от товарища сто рублей! Я позвоню, потом в ОРС и узнаю, было ли такое постановление?

— А если не было, кто недостачу платить будет? — негромко спросила Людочка.

— Принимай, я тебе говорю, — приказным тоном прорычал коротышка, — разберемся, кто кому должен!

Рассчитавшись за покупки, мужчины выходили из магазина под одобрительный гул очереди.

— Зря мы так наказали продавца своим розыгрышем, — сожалел Бондаренко, — нечестно, как-то получилось из-за моего опоздания с обменом денег.

— Не обедняют, — весело ответил Михаил, — они в накладе никогда не останутся. Пару дней назад, эта Людочка «накрыла» меня на рубль новыми деньгами, выходит, что по-старому на десять!

— Меня в этом шалмане неоднократно обсчитывали, — вступился Братченко, — я это тоже замечал. Что было бы, если у нас в Шахтах такой продавец попался под горячую руку Задионченко? …Так что и завмаг, и продавец, легко отделались!

— А мне теперь что делать? — продолжал Бондаренко, — ведь на обратную дорогу денег у меня, выходит, нет!

— Мы займем тебе на билет, — успокаивал его Михаил.

— Не надо, — отказался Степан, — я завтра же телеграмму дам в Шахты, чтобы срочно выслали!

Новый 1948 год встречали без Стаханова, он во время торжественного ужина, организованного в столовой администрацией санатория, удалился. Алексей, как и положено, выступил с поздравлениями вначале торжества и, сославшись на неотложные дела, покинул мероприятие в неизвестном направлении. Его только к утру привезли милиционеры пьяного и «мычащего на две фазы». А Михаил, Бондаренко и Братченко сели за свой праздничный стол в одиннадцать часов, чтобы проводить старый и встретить Новый год. Когда выпили после полуночи, Михаил поинтересовался у Братченко своим переводом на шахту Красина. Хотелось узнать, как отреагируют в тресте, когда он откажется от перевода? Братченко проинформировал его, что этот вопрос решен Наугольным однозначно и не зависит от согласия Михаила. Этот приказ не обсуждается, его нужно было выполнять или идти под суд за саботаж, как в военное время.

Через три дня после встречи Нового года, в санаторий приехал отдыхать Никита Изотов, руководивший вторым шахтоуправлением треста «Орджоникидзеуголь» в городе Енакиево, Сталинской области. Это его утверждали первым начальником «Ростовугля», после учреждения комбината. Он был не менее прославленным горняком. В 1936 году забойщик шахты №1 «Kочегарка» в Горловке Никита Алексеевич Изотов добился небывалой выработки, перевыполнив план угледобычи в феврале, и нарубил 607 тонн за 6 часов. Простой по своей сути метод Изотова был основан на тщательном изучении угольного пласта, способности быстро производить крепление горных выработок, чёткой организации труда, содержании в порядке инструмента.

От такого рекорда «поблек» подвиг Стаханова, нарубившим в 1935 году 102 тонны за смену. Но тот уже «был на коне» идеологической пропаганды повышения производительности труда шахтеров, и менять «всадника» вряд ли бы кто-то осмелился. Ведь сам Сталин привечал Алексея после его рекорда. Тем не менее, Изотов получил свою часть славы, материальных благ и должностного положения. Он быстро закончил Промышленную академию и получил диплом горного инженера. Но сама формулировка «стахановец Изотов добился наивысшей выработки за всю историю трудовых подвигов», раздражала Никиту. После его приезда, разгорелись жаркие споры со Стахановым, который практически не бывал трезвым.

— Ты не горняк, а говняк! — кричал на Изотова пьяный Стаханов, — если бы ты на нашей шахте дал такую выработку, то я бы согласился с твоим героизмом.

— Ты хочешь сказать, что крепость угля у нас меньше? — возмущался Изотов, — пойди, попробуй! А я хоть завтра готов повторить рекорд на твоей «Центральной Ирмино»!

— Повтори! — орал пьяный Стаханов, — замучаешься в пыль? А крепость угля тут ни при чем! Какая разница….

— Такая разница, — перебил его Изотов, — один бабу имеет вовсю, а другой только дразниться….

— Коллеги, — пытался вмешаться в их спор Братченко, перекрикивая общий смех, — не стоит спорить, ведь вы оба заслуженные и уважаемые люди….

— А ты кто такой? — кричал на него Стаханов, — не лезь, мужик, в разговор героев труда! Ты кем работал?

— В 1935 году? — спросил Братченко, — я только окончил МГИ, а потом работал и рядовым инженером и начальником шахты «Комсомольская правда», а сейчас главным инженером треста «Шахтантрацит»! …Я же рассказывал тебе в палате, неужели забыл?

Стаханов смотрел на Братченко пьяными глазами, будто видел его впервые.

— Я не об этом, — икнул в ответ Стаханов, — я спросил, кем работал? Учти, не работаешь, а работал! Я увольняю тебя на хрен, завтра же звоню в Наркомуголь и ты уже тю-тю!

— Наркомугля уже нет, вместо него Министерство, — не выдержал Михаил, — да и такую пьянь там никто слушать не будет! Только бабки на базаре могут…, да и то не все! Тебе фамилию нужно сменить, Стаканов лучше подойдет….

Дружный смех мужчин слушающих эту перепалку заглушил слова Михаила. Беседа велась в красном уголке санатория, где на специальных ножках был установлен большой радиоприемник и находились столы для игры в домино и шахматы.

— А ты кто такой? — заорал вышедший из себя Стаханов, — я тебе морду сейчас набью….

— Моя фамилия Вахрушев Михаил, — врал он напропалую, — родственник министра угольной промышленности! Знаешь такого?

— Пардон, — выдавил из себя Стаханов после минуты рассматривания Михаила с ног до головы, — прошу меня извинить! …Я же ведь не знал об этом…, пардон! Передайте привет Василию Васильевичу….

Стаханов громко икнул, резко повернулся и направился к выходу, а компания дружно продолжила хохотать.

— А Вы кто доводитесь министру? — спросил Изотов, когда смех стих.

— Не знаю, — отвечал Михаил под дружный смех, вновь охвативший окружающих, — каким-то родственником, наверняка, прихожусь! Ведь все люди на Земле друг другу родственники, отсюда и лозунг: «Человек человеку — друг, товарищ и брат!»

Двадцать четыре дня санаторного лечения и отдыха пролетели быстро. Стаханов и Братченко уехали несколькими днями раньше и вечера проводились намного скучнее, Борис Федорович умел поддержать компанию и был всегда застрельщиком в играх. Михаил посещал каждую назначенную ему процедуру, как и его сосед по палате Бондаренко. У него был радикулит и что такое боль в спине Степан знал не по слухам, поэтому к лечению оба относились серьезно в отличие от тех, кто прогуливал процедуры. Курс пройденного лечения, отлично помог обоим и они вместе благодарили врача-костоправа за его профессионализм. Степану из Шахт прислали телеграфом необходимую сумму денег, и вскоре санаторные приятели собирали вещи к отъезду. К сожалению, купейных билетов не было в кассе и пришлось ехать в плацкартном вагоне до самой станции «Шахтная».

***

По приезду Михаила домой, Марфушенька и Катя устроили маленькое застолье. Пригласили тетку Махору с дядей Ваней и Юрьева с женой Настей. Михаил первым делом вручил Марфуше, Кате, тетке Махоре, дяде Ване, Юрьеву и его Насте сувениры, привезенные им из Сочи. Юрьеву он подарил статуэтку буйвола со словами «это для твоей коровы Дашки, чтобы вовремя огуливалась». Затем долго рассказывал о своем отдыхе и лечении, о новых знакомых и особенно про Стаханова. Все дружно смеялись с героя труда, который беспробудно пил.

— Мишка, я же работал в одном городе с этим Стахановым, — рассказывал Юрьев, — на шахте «8—8 бис». Там все знают, как Алеша ставил рекорд — он только отбойным молотком «рубил», а навалку на рештаки или как ее называют выгрузку, делали другие, да и крепили за ним трое. Так и дурак сможет, а попробуй отбить пласт, а потом выгрузить….

— Косой, это ты мне предлагаешь попробовать? — шутил Михаил, — я знаю эту работу! Ты лучше скажи, на этом «бису», где ты работал, всем глаз выбивали?

— Причем здесь мой глаз? — обиделся Юрьев, — я тебе про Алешу рассказываю. …А вообще он был сильный, как бугай и здоровый, как сарай. Грудь колесом, а ручищи…

— Не надо рассказывать, Косой, — прервал Михаил, — я видел его воочию. Расскажи, чего я не знаю!

— Стахановское движение, возникшее после его рекорда, — начал Юрьев с важным видом, — но это, по сути, продолжение изотовского! Поэтому правильнее сказать не «стахановец Изотов», а «изотовец Стаханов», вот так!

— Это интересно, — оживился Михаил, — а подробнее?

— Еще 1932-м в Горловке на шахте «Кочегарка» Никита Изотов выполнил двойную норму, и там зародилось движение передовиков по его фамилии. Горловка от Кадиевки недалеко и у нас этот почин поддержали первыми. И только в 1935 году, Стаханов, как активный член изотовского движения передовиков пошел на рекорд. Поэтому Никита и говорил вам в санатории, что он не любит когда его называют стахановцем….

— Это я тоже узнал только в санатории, — улыбнулся Михаил, — ты, косой лучше скажи, почему твоя шахта «бис» называлась?

— Да хрен ее знает! — ответил Юрьев, — опять скажешь, что там глаз выбивают?

— Вся горная терминология нам от немцев досталась, — пояснял Михаил, — это означает повтор. Так называют шахту-клон, заложенную в непосредственной близости от первичной. Сдвоенная нумерация отражает объединение в одном угледобывающем предприятии двух ранее обособленных, «посаженных» на общее шахтное поле.

— Это тебе твои немцы сказали? — пошутил Юрьев.

— Кстати, о немцах, — вклинилась в разговор Катя, — Миша, тебя приказом уже перевели на шахту Красина и после больничного нужно выходить туда. Там пока работают только пленные немцы, и тебе придется быть фюрером для красинских фрицев.

Это было немного неожиданно, и Михаил решил сходить на следующий день на «Красненькую». Хотелось попрощаться со «своими немцами» и объяснить Стародубцеву, которого он очень уважал, что сказал ему Братченко в санатории по поводу его согласия на перевод. Но была и хорошая новость от Кати, начальником шахты Красина вновь поставили Воронина.

Михаил подошел к конторе как раз, когда пригнали пленных. Ганс увидев своего десятника, закричал что-то по-немецки от радости и кинулся его обнимать. Вскоре Михаила окружили все члены немецкой бригады. Они оживленно что-то лепетали на своем языке, и было видно, что все рады его появлению.

— Михаил, ты есть здоров, — восхищался Ганс, — а мы есть новый десятник Гришка…. шлехт…, плохой, он мало знать работа, а много командовать…, тупой! Мы так рад, что ты есть на работа!

— К сожалению, Ганс, меня переводят на шахту Красина, — произнес Михаил с явной грустью, — я пришел попрощаться!

Ганс перевел немцам слова Михаила, и все заметно сникли. Ганс смотрел ему в глаза и на них навернулись слезы. Казалось, что его взгляд похож, на тот, каким смотрит на хозяина прирученный им котенок, когда тот вновь выбрасывает его на улицу. Михаилу тоже стало не по себе, он не ожидал такой реакции немцев на его появление, и стоял, с горечью созерцая, как эти вчерашние враги, душевно привязались к нему.

— Ничего, Ганс, — успокаивал немца Михаил, — вас все равно скоро отправят в Германию! Мы расстались бы в любом случае, поэтому выше нос, не раскисайте!

— Зачем нос высоко? — не понял Ганс, — так дорога не видеть! А что есть раскисать? Это мочить вассер… вода?

— Это у нас так говорят, — пояснил Михаил, — означает не грусти и не лей слезы!

— Слушай мою команду! — прозвучал голос конвоира, — всем пройти на спуск в шахту….

Немцы послушно двинулись к стволу, а Михаил стоял молча и смотрел им вслед. Ганс еще несколько раз оборачивался и махал ему рукой, понимая, что они больше никогда не увидятся.

— Попрощался с немцами? — послышалось за спиной Михаила.

Он повернулся и увидел Стародубцева, который незаметно и почти бесшумно подошел сзади.

— Пойдем ко мне в кабинет, — пригласил начальник, — я хочу выпить с тобой на прощанье!

Федор достал из шкафчика бутылку дорого коньяка и две рюмки. Нарезал кусок колбасы, и налив обоим по сто грамм, поднял свою рюмку. Михаил, чтобы не обижать хозяина кабинета, тоже взял в руку рюмку. Они чокнулись и молча выпили. Крепкий коньяк сразу ударил в голову хмелем, и это всегда не нравилось Михаилу. Вино дает опьянение постепенно, мягко, поэтому в отличие от сорокаградусных напитков он считал его полезным и не пил водку.

— Я знаю, что ты разговаривал с Братченко на курорте, — сказал Стародубцев, — он по приезду сообщил мне об этом. Приказ надо выполнять, поэтому я не обижаюсь, что ты не смог отказаться от перевода.

— Спасибо тебе, Федор Васильевич, за все! — расчувствовался Михаил, — ты настоящий начальник и я благодарен, что ты взял меня на работу!

— Это тебе спасибо, Миша, — поблагодарил ответно Стародубцев, — ты тот, кого мне никак не хотелось бы отпускать с шахты…. С такой травмой, как у тебя, работать в лаве — это героизм. Я не люблю громких слов, но это так и есть! Если что, приходи ко мне в любое время, помогу всегда, что будет в моих силах! А с немцами лучше тебя никто не работает во всем комбинате, это факт!

Они попрощались, и Михаил пошел домой, он даже и подумать не мог, что именно умелое руководство немецкой бригадой ему совсем скоро поставят в вину. Это будет звучать чудовищно, как измена Родине и космополитизм, это будет дополнительным аргументом обвинения к безобидной и нелепой случайности, совпадению, от которого жизнь даст непредсказуемый зигзаг с тяжелыми последствиями. И помочь не сможет никто! Это не под силу ни Стародубцеву, ни новым знакомым, Братченко и Бондаренко, это рок судьбы, который настигал тех, кто «попадал под разнарядку» выполняемую МВД по указке сверху и вылившуюся в очередные репрессии гражданского населения.

Послевоенная ситуация изменила содержательную сторону приговоров, высшая мера наказания судебными органами не применялась, в основном выносились приговоры к длительным срокам. Самая большая по численности группа репрессированных, обвиняемых в антисоветской пропаганде и контрреволюционной агитации, превышала 90%. Если в тридцатые годы понятие «антисоветская агитация» несколько дифференцировалась, то в послевоенное время под нее подгоняли всех, кто своими разговорами или действиями мог нести угрозу государственному строю. Человеку, обвиняемому в антисоветской пропаганде, никто не мог помочь, «заступников» самих привлекали к уголовной ответственности по той же статье, невзирая на должности. Поэтому «преступника» сторонились все, кто его знал, бывало даже родственники.

Лечащий врач закрыл больничный и Михаил на следующий день прибыл на шахту Красина к начальнику Воронину. Реконструированная шахта встречала Михаила отремонтированными административно-бытовым зданием с шахтёрскими банями, восстановленной котельной и горным буфетом. В фойе красовался портрет Сталина в форме генералиссимуса. Такие же, но поменьше висели у Воронина в кабинете и общей нарядной. Новый копер возвышался по другую сторону здания подъема, а братская могила была обнесена сплошным забором. Территория шахты была убрана под метелку, а восстановленный мех цех дымил трубой кузницы и сверкал вспышками электросварки. Новый террикон начали отсыпать от копра в сторону Каменоломни, и это еще был пологий бугорок, подобный тому, какой видел Михаил в первый день посещения шахты Красина, после бегства из Морозовской. А недалеко от «молодого» терриконика возвышался копер вспомогательного скипового ствола.

Воронин обрадовался Михаилу и долго рассказывал об имеющемся на шахте коллективе. По его словам бригады пленных немцев работали на обоих добычных участках, их было всего четыре. Остальной штат состоял из наших женщин, которых было большинство, вернувшихся фронтовиков, пенсионеров и пацанов. Воронин приказал Михаилу со следующего дня принимать одну из бригад немцев и начинать работу.

— А кто сейчас возглавляет эту бригаду? — спросил Михаил.

— Фронтовик один с Поповки, — ответил Воронин, — его фамилия Меренков. Опыта у него маловато, да и сам он….

— Это не родственник бывшего полицая? — насторожился Михаил, перебивая Воронина.

— Этого я не могу сказать, — отвечал начальник, — ты же знаешь эту Поповку? Там все друг другу родственники: Кузменковы, Шилкины, Семизоровы, Меренковы…. Если кума твоя Катя согласится работать врубмашинистом с немцами, то пусть приходит!

Михаил вышел из кабинета Воронина и, не зная, почему направился в сторону Красинского сада. Издалека было видно, его молодые деревца подросли и, казалось, что они дружно пробиваются сквозь сугробы почти одинаковой высотой. Как солдаты, поднявшиеся в последнюю атаку. За вновь отсыпаемым террикоником были видны скирды соломы и новое здание конюшни, построенное пленными. Здесь же на огороженной территории размещалось подсобное хозяйство шахты. Проходя мимо, вдоль забора, было слышно ржание лошадей и визг молодых поросят. Михаилу было интересно, почему не использовали старое здание конюшни, находившееся чуть ниже, недалеко от старого терриконика. Он повернул туда и, добравшись до места, понял, что это длинное строение превратилось в жилой барак, на каждом оконце висели занавески. Оказалось, что здесь жили семьи переселенцев, тех, кто добровольно приезжал на восстановление шахт из других областей СССР.

Утром следующего дня Михаил увидел Меренкова на общем наряде. Он был очень похож своей внешностью на полицая, который зверствовал в поселке во время оккупации. Это его Михаил арестовывал после освобождения города с группой НКВД.

— У тебя старший брат есть? — поинтересовался Михаил.

— А тебе, зачем это знать? — с ухмылкой ответил Меренков, — тоже мне прокурор нашелся! Скажи спасибо, что я уступаю тебе свою должность, говорят ты спец по работе с врагами?

— А куда ты на хрен денешься? — вспылил Михаил, — видите ли, уступает он мне должность, щенок белогубый…. Я рано или поздно выясню, кем ты доводишься полицаю Меренкову и тогда пеняй на себя….

— Я за брата не в ответе, — парировал Меренков, — даже если он был полицаем! Я честно воевал на фронте, дошел почти до Берлина, имею государственные награды…. Еще вопросы есть?

— Кто здесь Таликов? — послышался вопрос с немецким акцентом за спиной Михаила.

— Я Таликов, — сказал Михаил, повернувшись к пленному подошедшему сзади.

— Я переводчик бригады, которая будет работать под Вашим началом, — представился немец, — меня зовут Ральф!

— Ты очень хорошо говоришь по-русски, — удивился Михаил, — наверное, интеллигент?

— Да, я имею высшее образование и хорошо знаю несколько языков, — ответил Ральф.

— Значит, в шахте до войны не работал? — спросил Михаил.

— Нет, — ответил Ральф.

— Плохо, — сокрушался Михаил, — не страшно под землей?

— Я на Восточном фронте был пленен под Сталинградом, — грустно произнес Ральф, — страшнее того, что там было, нет ничего на свете. Вы не волнуйтесь, я уже работал под землей, если труд переводчика так называть. Сначала восстановительных работ здесь! Ствол походили, штрека….

— Ну, посмотрим, — скептически констатировал Михаил, — время покажет!

— Мне рассказали о Вас, — неожиданно заявил Ральф, — Ганс души в Вас не чает….

— Кто мог тебе рассказать об этом? — удивился Михаил, — ведь Ганс живет в другом лагере!

— Он передал мне записку через представителя Красного Креста, который посещает оба лагеря, — пояснил Ральф, — я надеюсь, что мы подружимся, и тоже будем утраивать соревнование, как по футболу….

— А ты лично знаком с Гансом? — удивился Михаил.

— Да, вместе воевали в одном взводе…, — признался Ральф, смущаясь за слово «воевали», произнесенное им с запинкой.

— Так кто же полицай? — злобно спросил Меренков, который все это время находился рядом и слышал весь разговор, — брат мой или ты? Не случайно немцы так тебя любят….

— Я же послал тебя на хрен, — шутливо бросил Михаил, — а ты еще здесь? Чего ошиваешься? Иди, куда послали!

Первые дни работы показали, что многие пленные не владели горными специальностями. Михаилу пришлось несколько дней обучать тех, кто плохо знал шахтерскую сноровку и приемы рационального использования собственной силы в тесном пространстве лавы. Ральф аккуратно переводил за Михаилом и немцы тут же воспринимали поучения так, как это делают студенты. Было заметно, что они старались, и через день-другой все у них стало получаться. А по пути к лаве или стволу после смены все они дружно обсуждали футбол. Этот вид спорта любили все немцы и придуманное Михаилом соревнование начало набирать силу.

После нововведений Наугольного, работа десятника значительно облегчилась, на шахте теперь были свои нормировщик и бухгалтер. Раньше десятнику приходилось самому начислять зарплату каждому горняку в бригаде. Теперь же он только записывал выполняемую работу в общую тетрадь и передавал в конце месяца ее начальнику участка. Тот заполнял бланки с расценками и передавал нормировщику, который проверял их, подписывал и вручал бухгалтеру. Горный мастер участка следил за соблюдением паспортов крепления выработок, состоянием кровли и линии забоя, раньше этим также занимался десятник.

Кроме пленных немцев на участке работало много русских. Это были откатчики, плитовые, машинисты лебедок, насоса водоотлива и несколько вспомогательных горнорабочих. Объем их выработки десятник тоже фиксировал в своей тетради. По коренному штреку уже действовала электровозная откатка до вспомогательного скипового ствола. И вот по истечению первого месяца работы, к Михаилу на первом наряде обратился горнорабочий по фамилии Стуров с вопросом о правильности начисления зарплаты.

— У меня все правильно было записано в тетрадь, — сказал Михаил, — она пока у начальника, но я могу сказать, что это он — Михаил показал жестом руки на стену, за которой находился кабинет нормировщика, — срезал тебе зарплату! Чтобы меньше платить людям!

А на этой стене красовался портрет Иосифа Виссарионовича в форме генералиссимуса…. Михаил не придал этому значения, ведь он имел в виду нормировщика. Тот действительно старался зажать объем выплат и с ним постоянно по этому поводу скандалили начальники участков и десятники.

Спустя двое суток Михаила, Марфушеньку и детей разбудил среди ночи стук в дверь. Катя была в ночную смену на работе, она по-прежнему трудилась на шахте «Красненькой». Стучали требовательно и громко, хорошо было слышно, как кто-то матерился во дворе. Михаил поднялся с постели, зажег бензиновую лампу-шахтерку и подошел к двери.

— Кого там хрен по ночам насает? — спросил он, не открывая дверь.

— Открывай, МГБ! — прозвучало из-за двери.

Михаил открыл дверь, и еще не проснувшись, соображал, зачем он понадобился органам. В глаза ударил свет электрических фонариков. Лейтенант средних лет грубо оттолкнул его и вошел в коридор. За ним следом еще три вооруженных мужика в форме.

— Таликов Михаил Ефимович? — последовал вопрос лейтенанта.

— Да, а в чем дело? — возмутился Михаил, — вы детей разбудили….

— Ты смотри, он еще и возмущается! — ехидно сказал лейтенант, — собирайся, поедешь с нами!

— Куда? — со злостью спросил Михаил, — мне на работу с утра!

— Меньше разговаривай, выродок шпионский! — грубо оборвал его лейтенант, — он еще спрашивает куда?

— Ты чего такое мелешь? — продолжал возмущаться Михаил, — я буду жаловаться….

Лейтенант и трое сотрудников грубо оттолкнули Михаила в сторону и, светя фонариками перед собой, вошли в дом. Одним из них был участковый, которого Михаил знал. Разбуженная Марфуша собрав испуганных детей на одной кровати, прикрывала их одеялом и в растерянности смотрела на непрошенных гостей.

— Миша, чего им надо? — спрашивала она.

— Говорят, шпион я, Марфушенька, — с иронией сказал Михаил, — я думаю, что все образуется, это какая-то ошибка!

— Приступайте к обыску! — приказал лейтенант своим сотрудникам, которые уже начали раскидывать по комнате вещи, осматривая их в свете фонариков.

— Чего ты ищешь, лейтенант? — спросил Михаил, — скажи, я сам тебе все выдам!

— Запрещенную литературу, оружие, радиопередатчик! — грубо ответил лейтенант.

— Радиопередатчик? — усмехнулся Михаил, — ну, ты даешь, лейтенант! У меня даже полицаи во время войны так не шутили при обыске! Они самогон искали, а вот радиопередатчик….

— Молчать! — приказал лейтенант.

— Нет у меня такого, — уже спокойно сказал Михаил, — ты ошибся адресом.

— Стой и не гавкай! — оборвал его лейтенант и обратился к сотрудникам — что у вас?

— Пока ничего нет! — отвечал молодой сержант.

— Ищите внимательнее! — скомандовал лейтенант.

Обыск продолжился, а лейтенант подошел к радиоприемнику, который стоял на тумбочке и внимательно рассматривал его.

— Отвечай, Таликов, зачем тебе радиоприемник? — спросил он.

— Ты не знаешь, для чего существуют радиоприемники? — улыбнулся Михаил.

— Отвечать! — оборвал его лейтенант, — вопросы здесь я буду задавать!

— Радиопередачи слушать! — ответил Михаил.

— А как же ты их слушаешь, если электричества еще нет? — вопрошал лейтенант, явно довольный своей проницательностью.

— Нет, так будет! — отвечал Михаил, — я купил его недавно, а в газете было написано, что в этом году включат в поселки электричество….

— Мы его конфискуем, — перебил лейтенант Михаила, — на предмет изучения. Вдруг там радиопередатчик вмонтирован?

— Мы закончили обыск, — отрапортовал молодой сержант, — ничего подозрительного нет!

— Это, смотря, как подозревать, сержант, — сделал заключение лейтенант, — грузите радиоприемник в машину! — и он обратился к Михаилу — одевайся, поедешь с нами!

Михаил молча одевался, а Марфушенька, чувствуя непоправимую беду, разрыдалась в голос. Дети, испуганные криком матери, тоже громко плакали и смотрели на незнакомых злых дядек широко открытыми глазками. Это запомниться Михаилу на долгие годы! Сердце его разрывалось от взглядов малых детей и жены, которая продолжала безутешно плакать. Она рванулась следом за мужем, когда эмгэбэшники повели его из дома, выскочила, неодетая на мороз и долго смотрела вслед уезжающей машине, увозившей Михаила в неизвестность….

Снег падал большими хлопьями и в свете электрических уличных фонарей, они казались белыми бабочками, медленно парящими над сугробами. Февральский десятиградусный мороз без ветра случается в этих местах редко, легкий снегопад и электрический свет делали зимнюю ночь сказочной. Настроение человека обычно зависит от состояния погоды, и капитан МГБ Куприянов любовался видом улицы из окна своего кабинета на втором этаже здания горотдела. Он стоял между раздвинутых плотных штор, оставшихся со времен светомаскировки спиной к двери, и курил папиросу. В кабинет постучал лейтенант, прибывший из поселка Красина.

— Товарищ капитан, арестованный Таликов, доставлен! — доложил лейтенант, войдя в кабинет после короткого «Да!».

— Заводите! — приказал Куприянов, не оборачиваясь.

В кабинет ввели Михаила и оставили стоять посреди просторной комнаты. Он с раздражением смотрел в спину капитану и ждал его реакции. А тот не спешил, пуская струи дыма, продолжал любоваться видом из окна.

— А ну-ка посмотрим, какой этот Таликов! — произнес он, поворачиваясь лицом к Михаилу и осматривая его с ног до головы.

— А вот он какой! — отвечал сам себе капитан детским голосочком, — Михаил Ефимович, 1907 года рождения, десятник шахты имени Красина…. Так-так, ну, что ж, присаживайся!

Михаил сел на стул стоящий посреди кабинета и сердито поглядел на Куприянова. А тот подошел к столу и, умостившись удобнее, смотрел на Михаила.

— Может быть, незамедлительно выясним, в чем меня обвиняют? — предложил сердито Михаил, — мне с утра на работу!

— А куда тебе спешить, лет десять впереди? — ухмыльнулся Куприянов, — да и мне некуда, дежурство мое только началось! Ну, а если торопишься, ответь, почему тебя пленные немцы любят?

— Вы у немцев и спросите! — уклончиво ответил Михаил, — и кто сказал, что они любят меня? Я работаю с пленными в шахте и они, будучи сами горняками, просто меня уважают….

— Хватит, паясничать! — истерически закричал капитан, вскакивая с места, — немцы уважают только своих фюреров! Они захватчики и нацисты, признавайся, какие сведения ты передавал через них…. — Куприянов запнулся и сел.

— Куда передавал? — спокойно спросил Михаил, в лагерь для военнопленных? Ты сам себя слышишь, капитан? Кто такую чушь мог придумать? И какой радиопередатчик вы у меня искали?

— Ты слишком много вопросов задаешь, — уже спокойно говорил капитан, и у Михаила создалось впечатление, что он психически не здоров. Минуту назад у него была истерика, а затем резко вернулось благодушное настроение.

— Скажи, у тебя доказательства есть? — спросил Михаил.

— У меня свидетелей куча! — вновь заорал и вскочил с места капитан, — умничать задумал?

— Я имею право спросить, в чем меня обвиняют? — спокойно рассуждал Михаил, — вот и спрашиваю!

— Вот полюбуйся! — истерически кричал Куприянов, доставая из папки тетрадный лист, весь исписанный мелким почерком.

Капитан снова сел за стол и начал читать, что там написано. При этом он сверлил, глазами Михаила, временами отрываясь от чтения, а на его лицо была надета маска подозрительности.

— Вот, например, заявление фронтовика Меренкова, — читал капитан, — имеющего государственную награду медаль «За отвагу»! Он сигнализирует, что ты проводил антисоветскую агитацию и принародно обвинял товарища Сталина в том, что он урезает зарплаты шахтерам, лишь бы меньше им платить денег.

— Ах, вот оно что? — догадался Михаил, — этот Меренков, брат предателя Родины, бывшего полицая. Я содействовал НКВД арестовать его после освобождения города….

— Хватит, паясничать! — истерически закричал капитан, вскакивая с места, — он за брата не отвечает! Это подтвердили и другие свидетели! Сознайся, ты говорил так?

— Но я имел в виду нормировщика нашего, — попробовал убедить капитана Михаил, — а его кабинет находится за стеной, на которой висит портрет Сталина…. Я указал на стену, а не на портрет и не подумал как-то о том, что это могут неправильно понять!

— Теперь будет время подумать, — уже спокойно сказал капитан, садясь на место.

— Далее товарищ Меренков сигнализирует, — капитан вновь начал читать его писанину, — что подозревает тебя в шпионаже и просит нас принять меры. Он убежден, что у тебя есть радиопередатчик или ты отправляешь сведения через пленных немцев!

— Радиопередатчика у меня не нашли, — защищался Михаил, — а этот Меренков мстит мне за своего брата-полицая!

— Хватит, паясничать! — истерически закричал капитан, вскакивая с места, — передатчик не нашли, но немцы-то никуда не девались!

— Ну, ты подумай сам, капитан, — настойчиво и громко произнес Михаил, — какие могут быть у меня сведения? Это же смешно!

— Вот теперь и посмеешься, лет десять, — расплылся в улыбке Куприянов, снова присаживаясь за стол.

— Ты уже не садился бы, капитан, — начал дерзить Михаил, понявший, что уголовной ответственности за произошедший казус с портретом Сталина и нормировщиком ему уже не избежать, — через минуту вновь тебе придется вскакивать и орать! Лучше стой и ори, а я буду слушать твою ахинею!

— Хватит, паясничать! — истерически закричал капитан, вскакивая с места, — подписывай молча протокол, — и он положил исписанный лист бумаги перед Михаилом.

— У тебя заранее уже и протокол готов! — усмехнулся Михаил, — а я-то думаю, почему ты не записываешь, а только вскакиваешь и орешь?

Куприянов с ехидной улыбочкой снова присел за стол, а Михаил начал читать протокол и удивлялся, что в нем нет ни слова о шпионаже. Скорее всего, капитан использовал это, как устрашение, но ничего не зафиксировал протокольно, он тупо переписал показания Меренкова об антисоветской агитации и всё!

— Я не буду подписывать протокол, — сказал Михаил, — потому что я имел в виду нормировщика! Я очень люблю нашего вождя и учителя и знаю, какую заботу он проявляет о шахтерах….

— Хватит, паясничать! — истерически закричал капитан, вскакивая с места, — конвой! Уведите заключенного….

— Я пока что арестованный! — возразил Михаил, уже уяснивший себе разницу из рассказов Бондаренко, — только суд может признать меня преступником, то бишь заключенным!

В кабинет влетели двое конвоиров и, схватив Михаила за руки, вывели из кабинета. Его конвоировали по коридору, где двое других сотрудников сопровождали еще одного мужчину в кабинет Куприянова. Они разминулись и по лестнице опустились на первый этаж, а затем в подвал. Мало кто знал, что под зданием горотдела МВД и МГБ имелся подвал с множеством камер предварительного заключения. Здание было разрушено немцами при отступлении и теперь встречало арестантов отремонтированными кабинетами сотрудников горотдела и камерами для заключенных.

В одной из них, куда втолкнули Михаила, находилось шесть человек, все они понуро смотрели на него, сидя в ряд на нижних нарах. Камера была рассчитана на двенадцать человек, но пока в ней было только семь, включая самого Михаила. Он поздоровался с арестантами и тоже сел на нары в сторонке, успокаиваясь после допроса. Это чудовищное обвинение в шпионаже и измене Родине, могло, кого угодно выбить из состояния психического равновесия.

— Меня зовут Николай Кузьмич, — представился мужчина интеллигентного вида через несколько минут молчания, — тебя, за что сюда упекли?

— По недоразумению, — ответил Михаил, — надеюсь, разберутся скоро и отпустят!

— Здесь все по недоразумению, — то ли с юмором, то ли со злостью констатировал интеллигент, — и вряд ли кто теперь будет разбираться!

— А суд как же? — удивился Михаил, — да и допрос только первый был…. Я не подписал его протокол, потому что считаю обвинение надуманным. По доносу брата бывшего полицая, составили голословное обвинение! Я надеюсь, суд разберется во всем.

— Когда ему разбираться? — непонятно, у кого спросил Николай Кузьмич, — для арестованных сегодня, суд состоится уже завтра! Это поставлено на поток, как конвейер, понимаешь? В стране вновь начались репрессии по разнарядке, и органы будут тупо выполнять план. Мы это уже проходили в 37-м году….

— Что значит по разнарядке? — возмутился Михаил, — это же не законно….

— Скоро поймешь, — уклончиво ответил Николай Кузьмич, — ты думаешь, в этой камере останутся свободные места? К утру здесь будет человек двадцать….

— Откуда ты знаешь? — сомневался Михаил, — тебе это объяснили на допросе?

— Вот чудак-человек! — удивился Николай Кузьмич, — точно так было в 37-м, поэтому я знаю. У меня брат двоюродный работает в органах госбезопасности!

— А тебя за что арестовали? — спросил Михаил, — ты же родственник сотрудника!

— Я работаю в школе учителем истории, — объяснял Кузьмич, — накануне ареста я на уроке сказал старшеклассникам, что Великая отечественная война выиграна нами за счет гибели десятков миллионов советских людей. Один из учеников написал донос, и меня обвиняют теперь в антисоветской агитации. А родственник тут не поможет, иначе его самого за это привлекут!

Как в подтверждение слов Николая Кузьмича, дверь камеры распахнулась, и через ее порог втолкнули еще одного мужчину.

— Ну, что я тебе говорил? — спросил Николай Кузьмич, — конвейер работает, сегодня начался очередной террор против собственного народа!

— Нужно писать товарищу Сталину! — воскликнул Михаил, — тогда быстро разберутся с этим беззаконием!

— Вот чудак-человек, — усмехнулся Николай Кузьмич, — это же он сам и приказывает собрать народ в лагерях, чтобы за копейки поднимали из руин промышленность. Ведь на дворе 48-й, уже минуло три года после окончания войны, а промышленность до сих пор не восстановлена….

— Да откуда ты все это знаешь? — возмутился Михаил, — ты случайно не провокатор? Наш вождь и учитель всегда заботился о шахтерах, благодаря чему «Ростовуголь» еще в 45-м вышел на довоенный уровень добычи, а в январе этого года комбинат наградили Орденом Ленина за полное восстановление всех шахт! Я верю, в товарища Сталина и надеюсь, что завтра во всем разберутся и отпустят!

— Хорошо, — скептически заметил Кузьмич, — вот завтра и посмотрим!

Кузьмич замолчал и вскоре прилег на нары, чтобы заснуть. Михаил попытался выяснить у остальных сокамерников, за что арестовали каждого из них. Выяснилось, что у всех «недоразумения» были разными, одних за анекдоты, других за сомнения в правильности решений Сталина, были еще и те, кто открыто называл его тираном. Михаил запрыгнул на верхние нары и, засыпая в холодной камере уже сквозь дрему слышал, как ее до самого утра заполняли арестантами. Выходит, что Кузьмич был прав!

А утром начался обратный процесс, из камеры уводили по порядку поступления, и вскоре очередь дошла до Михаила. Он заранее обдумал вопросы, на которые ему предстояло ответить следователю, но его привели не к капитану, а в кабинет, где находились три человека в форме сотрудников МГБ и МВД. Это и был тот самый суд, на справедливость которого надеялся Михаил. Он помнил слова Бондаренко, что «суд обязательно оправдает, невзирая на подписанные тобою же признания, „выбитые“ на следствии». Но таких показаний у Михаила не было, в отношении его никто не допустил подобного произвола, и это, по его мнению, облегчало задачу для вынесения оправдательного приговора.

— А кто из вас прокурор? — спросил наивно Михаил.

— Все здесь, — ответил один из заседавших, — и прокурор, и судья и адвокат! Вы меньше вопросов задавайте, решение по вашему делу уже вынесено! Вы приговариваетесь к десяти годам лишения свободы, с отбыванием наказания в лагере общего режима без поражения в правах!

— Конвой, уведите осужденного, — приказал второй заседатель, и давайте следующего!

Кузьмич оказался прав, суд работал, как конвейер, а у Михаила в ушах продолжали звучать слова «десять лет лишения свободы». Они, как кувалдой били по мозгам, вышибая последнюю надежду на справедливость и остатки веры в вождя всех времен и народов Сталина Иосифа Виссарионовича. «Как же это так? — думал Михаил, — в чем я провинился? Почему в стране, на моей Родине эти люди в форме творят произвол, как фашисты? Неужели в Москве об этом не знают? Я, инвалид шахтерского труда, работал из последних сил, восстанавливая „Красненькую“, добывал уголь Родине в тяжелых условиях, а стоило брату предателя-полицая, написать на меня донос, и ему поверили! А меня даже не спросили ничего на этом судилище! Я никто! Им наплевать на меня! А как же теперь Марфуша с детками без меня?» Он прослезился, вспомнив их глазенки, наполненные страхом и рыдания жены, и тут же переполнился ненавистью к недавно еще любимому вождю и учителю. Будь он проклят трижды, фарисей, иуда! Об этом хотелось кричать на весь мир!

С заседания суда Михаила сопроводили в крытый грузовик, который стоял у горотдела на морозе. Пришлось ждать, когда его кузов полностью заполнится такими же осужденными. Их повезли на железнодорожный вокзал под усиленной охраной вооруженных солдат внутренних войск МВД и «перегрузили» в старые пассажирские вагоны, стоящие в тупике. Только к вечеру их полностью заполнили осужденными и, прицепив к товарняку, отправили в Ростов. Никто за весь день не удосужился покормить «новых политических» даже тюремной баландой. На вопрос: «куда нас везут?», конвоиры грубо ответили: «на „Ростсельмаш“ в лагерь №4». Это представляло нечто странное — «мобилизация рабочей силы по приговору суда». Обычно осужденных направляли в пересылочные тюрьмы, а уже оттуда этапом в лагерь «постоянного проживания».

Город остался позади, и перестук вагонных колес отсчитывал первые километры пути в неизвестность. Михаил думал о том, что город даже не заметил убыль своего населения в их лице и где-то там, в Шахтах сейчас продолжали трудиться «его немцы» на шахте «Красненькая», а он теперь оказался на их положении под охраной вооруженного конвоя. Без него теперь город будет жить, развиваться, строиться и добывать уголь, в августе горняки отпразднуют первый День Шахтера, учреждённый правительством, откроют Красинский сад. А главное, без него там осталась Марфушенька и его малые дети, испуганные глазенки которых больно ранили сердце отца.

***

Лагерь общего режима №4, где отбывали срок «политические», осужденные по 58-й статье за измену Родине и антисоветскую пропаганду, располагался рядом с заводом «Ростсельмаш», и имел проход из жилой зоны в рабочую. Первой называли сам лагерь, то есть бараки и бытовые корпуса, а второй — строительную площадку, где работали зеки. Проход от одной к другой был огорожен забором с колючей проволокой и смотровыми вышками по углам обеих зон. С противоположной стороны к строительной площадке примыкал лагерь строгого режима №6 для уголовников.

Режим отбывания наказания в лагерях являлся основным средством «исправления и перевоспитания» осужденных. С помощью лагерного режима предполагалось изолировать осужденного от общества, охранять его с постоянным надзором, раздельно содержать разные категории заключенных в зависимости от тяжести совершенного преступления, пола и возраста. Режим нужен для точного соблюдения заключенными своих обязанностей, предотвращения возможности совершения нового преступления, для медицинского обслуживания осужденных, создания условий для перевоспитания — организации производственного труда, политико-воспитательной работы, а также применения мер поощрения и наказания к заключенным. Эти цели могли быть достигнуты лишь посредством специального режима через систему норм и правил.

Самым жестоким режим содержания был во второй половине 30-х годов: общий, усиленный, строгий и каторжный. В 40-е годы последний был отменен, и применялся лишь в редких случаях, для особо опасных, социально чуждых элементов из Прибалтики и Западной Украины. В 1947г. была введена в действие новая инструкция по режиму содержания заключенных в исправительно-трудовых лагерях и колониях МВД СССР. Она вводила элементы прогрессивной системы отбывания наказания. В порядке поощрения, по отбытии одной трети срока, заключенные усиленного режима могли переводиться на общий. Или, наоборот, для злостно нарушающих режим следовал перевод на срок до трех месяцев в штрафную колонию или лагерь с более строгим режимом.

Инструкция предусматривала раздельное содержание четырех категорий осужденных. В целом положительное значение новой инструкции не вызывало сомнения, но вместе с тем она содержала ряд ошибочных положений. Фактически во всех лагерях совместно содержались переведенные с разных режимов заключенные. Серьезное сомнение вызвала и практика досрочного перевода заключенных, совершивших тяжкие преступления в подразделения общего и усиленного режима, так как за это время они вряд ли могли исправиться.

Завод «Ростсельмаш», флагман отечественного сельхозмашиностроения был полностью разрушен во время войны. Еще в октябре 1941-го его срочно эвакуировали в Ташкент. Вместе с оборудованием отправились и остались там после войны все его специалисты. Для размещения «Ростсельмаша» в Ташкенте были выделены площадки в разных частях города. Этого было недостаточно, и часть оборудования пришлось отправлять в город Чирчик в 60 км от Ташкента. После Великой Отечественной войны на базе оборудования и специалистов Ростсельмаша в Узбекистане появился завод Таштекстильмаш.

После освобождения города в феврале 1943-го «Ростсельмаш» пришлось строить заново. Разрушены были не только его корпуса, но и поселки, которые фашисты планомерно взрывали в течение недели перед отступлением. Уже на десятый день после освобождения, в разрушенном Ростове начали работать первые станки завода. Одновременно развернулась подготовка по выпуску военной продукции, был организован ремонт танков, тракторов, автомашин. После войны завод строился и одновременно производил продукцию, и в июне 1947 года с конвейера сошла первая машина. Но до завершения восстановительных работ было еще далеко, нужно срочно заканчивать недостроенные производственные корпуса и восстанавливать жилые дома. Кроме лагерей пленных немцев, в Ростове были и наши зоны, куда свезли «трудовые резервы, по приговорам» из городов и районных центров области.

«Новобранцев» из Шахт привезли уже ночью. Их, голодных и обозленных, просидевших в промерзлых вагонах день за время следования эшелона до Ростова, грубо, толкая прикладами в спину, повели в санпропускник. Конвоиры были вооружены автоматами ППШ и держали на поводке немецких овчарок, тренированных на зеков. Псы рвались с поводков и клацали зубами у ног заключенных. Неосторожный шаг из строя в сторону, мог принести осужденному кровавую травму — глубокий прокус собакой мышцы ноги.

В санпропускнике новоиспеченных зеков постригли наголо и сопроводили в баню, где под струей горячей воды Михаилу удалось согреться. Его начинал бить озноб, и повышающаяся температура грозила серьезными осложнениями. После травмы грудной клетки, при переохлаждении у него часто случались вспышки высокой температуры. В его диагнозе было записано: «неспецифическая пневмония обусловленная травмой грудной клетки». После бани осужденных распределили по камерам и наконец-таки накормили людей. Дали какое-то варево с запахом рыбы и кусочек черного хлеба из низкопробной муки. Такой эрзац Михаил часто видел у Ганса, когда он разворачивал свой тормозок.

Михаил попал в одну камеру с Николаем Кузьмичом, их нары стояли рядом и оба сокамерника занимали нижние места. Николай Кузьмич, по всей видимости, любил побеседовать и пытался укорить Михаила в том, что тот не поверил его предсказаниям, сделанным им еще в шахтинском КПЗ. Но повышающаяся температура свалила Михаила с ног и после ужина, он сразу лег, не снимая «новой зековской формы», выданной всем вновь поступившим после бани. Озноб усиливался, а это значило, что температура продолжала повышаться, и первым болезненное состояние Михаила заметил Кузьмич. Он поднял крик на всю камеру и получил за это оплеуху от вбежавших охранников, коих здесь называли вертухаями. Михаила вопреки ожиданиям нечеловеческого обращения с «политическими», сразу отправили в лагерный госпиталь.

Врачи здесь не дежурили по ночам, Михаила приняли два медбрата, положили в многоместную палату и дали выпить каких-то таблеток. Его неспецифическая пневмония не «подчинялась» даже сильным препаратам и температура продолжала повышаться. Утром в палату пришел лагерный врач, высокого роста старик с бородкой, как у Чехова. Он осмотрел Михаила, послушал трубочкой его легкие и сокрушенно покачал головой.

— Пневмония, — сказал он и, обращаясь к Михаилу, тут же спросил, — ты болел когда-нибудь воспалением легких?

— Это у меня часто бывает после переохлаждения, — отвечал он и рассказал вкратце свою историю болезни, начиная с травмы позвоночника в шахте.

— А почему в твоем деле ничего не написано, что ты инвалид? — спросил врач, — ведь если это так, то тебе и работу лагерное начальство должно предоставить не такую, как всем! Разденься до пояса, я посмотрю твой позвоночник.

Михаил разделся и поднялся в полный рост по требованию врача. В глазах у него потемнело и медбрату пришлось держать его за плечи, чтобы он не упал.

— Сколиоз явный и очень значительный, — выдал заключение врач, — я сейчас сделаю тебе назначение и дам запрос в Шахты, чтобы прислали выписку из твоей истории болезни.

— Этого не дождетесь, — заметил Михаил, — документы все погибли во время оккупации.

— Ну, какой-то же есть у тебя документ, подтверждающий твою инвалидность? — настаивал врач, — ведь тебе физические нагрузки противопоказаны и если я не дам своего заключения, то ты вернешься ко мне в госпиталь с более серьезным последствием уже через пару дней работы.

— У меня сохранилось удостоверение, оно осталось дома, — сказал Михаил, — после освобождения Шахт, я становился на учет в горсобес.

— Тогда я дам запрос в горсобес, — завершил разговор врач, — мне нужно основание, чтобы я не допустил тебя к тяжелым работам. А пока будем лечить твою пневмонию….

Михаил не ожидал встретить в тюремном госпитале настолько чуткого врача. Он узнает позже, что его звали Семен Акимович, он бывший политический заключенный, отсидевший свой срок и оставшийся в системе ГУЛАГа на постоянную работу. В 1937 году Семена Акимовича осудили на пять лет за цитирование известной эпиграммы Радека. Во второй половине двадцатых годов Ворошилов обвинил журналиста в том, что он прихвостень Льва Троцкого. Радек ответил эпиграммой:

Ах, Клим, пустая голова,

Навозом доверху завалена,

Не лучше ль быть хвостом у Льва,

Чем задницей у Сталина?

Семен Акимович шутил иногда: «Мне вынесли несправедливый приговор, в эпиграмме четыре строчки, а мне дали пять лет. Наверное, год добавили за задницу Сталина». Отсидел он свой срок, а возвращаться оказалось некуда, в 1941-м его семья погибла при бомбежке эшелона, в котором жена и двое детей эвакуировались в Казахстан. Квартира в Ростове тоже была разрушена при бомбежке. Так он и остался лечить политических заключенных, к которым относился, как к обычным пациентам. Михаил на всю жизнь запомнил этого человека, и неизвестно еще, как бы сложилась дальнейшая судьба, не освободи он его от тяжелого физического труда.

Через несколько дней температуру удалось сбить уколами, которые назначил Семен Акимович. Михаил сразу же написал Марфуше, оказалось, что по новой инструкции количество свиданий и переписка не ограничивались. В письме он написал все, что произошло с ним после ареста. А еще через неделю Михаил вернулся в свою камеру и в первый вечер узнал от Кузьмича, что их отряд работает на строительстве нового корпуса завода. Работа была очень тяжелая и учитель, не привыкший к физическому труду, сильно уставал и к вечеру валился с ног. А Михаила, который умолчал о своей работе в шахте после того, как ему установили инвалидность, освободили от тяжелого труда по настоятельному требованию Семена Акимовича.

— Что ты умеешь делать? — спросил его заместитель начальника лагеря по производственной деятельности.

— Я когда-то работал у нэпмана счетоводом-бухгалтером, — вспомнил Михаил.

— Считать, значит, умеешь, — произнес замначальника, — это хорошо! А строительные расчеты знакомы тебе?

— А что они представляют? — спросил Михаил, — если нужно вычислить площадь, кубатуру и тому подобное, то могу даже в уме посчитать!

— Вот и замечательно, — обрадовался замначальника, — будешь учетчиком, как раз один из них освободился недавно, а замены нет.

Так Михаил стал учетчиком, и с первых дней ему разрешили свободное хождение по строительной площадке. Нужно было производить замеры рулеткой и высчитывать выполненные зеками объемы работ. Строительная площадка была поделена пополам забором с колючей проволокой и на другой ее половине работали зеки 6-го лагеря строгого режима. В уголовном мире давно шла «сучья война» и даже вовремя работы случались массовые драки. И тогда в бой вступали вертухаи, они беспощадно разгоняли обе враждующие стороны, иногда доходило дело до стрельбы и травли собаками. «Политические» часто наблюдали за ходом сражения из своей половины рабочей зоны и пытались понять, что делят урки? Одни из них защищали воровские законы, другие пытались изменить эти понятия, исходя из сложившейся реальности времени. Такие «дебаты» зачастую приводили к многочисленным жертвам с обеих сторон.

Контингент 4-го лагеря представлял собой по большей части интеллигенцию, здесь не было никаких «смотрящих», блатных и прочих уголовников. Здесь отбывали срок, врачи, учителя преподаватели ВУЗов и вот теперь затесалась небольшая группа шахтеров. По вечерам в камере можно было услышать мнение по разным темам здешних «профессоров» — эрудированных заключенных с высшим образованием. Больше это была политика, применительно к положению дел в верхнем эшелоне власти СССР. Велись такие разговоры полушепотом, чтобы не слышал дежуривший в коридоре вертухай. Многие «профессора» утверждали, что Сталин уже не контролирует свое окружение, именно поэтому в стране начались репрессии гражданского населения. Другие убеждали в обратном — именно Сталин начал послевоенную устрашительную кампанию, дабы «Иван увидевший Европу» не расслаблялся.

Фронтовики возвращающиеся домой с восторгом рассказывали об «ужасах капитализма», увиденных ими при оккупации Германии и других цивилизованных стран Западной Европы. Они своими глазами посмотрели на культуру и быт, уровень жизни во многих странах, особенно восхищали удобства квартир с ванными и туалетами. Наши солдаты впервые услышали от союзников на Эльбе рассказы о жизни трудящихся в США и Англии. Все это, во время войны в СССР официально называли «культура и образ жизни союзников», но с началом «холодной войны», формулировку изменили в «низкопоклонство перед Западом». Нужно было остановить широкомасштабный процесс восхищения Западом в народе.

С другой стороны, практически все фронтовики приходили домой с пагубной привычкой выпить по любому поводу и многие даже с опасной алкогольной зависимостью. Люди в этом конечно были не виноваты, ужасы войны и постоянные «наркомовские сто грамм», любого могли превратить в пьющего человека. Если перед боем обычно старшина официально выдавал порцию спирта, то это вовсе не означало нелегальное его употребление после сражения из «собственных запасов», сформированных из излишков. Они образовывались по естественной причине — гибели солдат, на которых выдавался спирт. За годы, проведенные на войне, употребление крепкого горячительного многих сделало алкоголиками. Рывок в восстановлении народного хозяйства, рассчитанный на возвращение фронтовиков не получался, дисциплина подавляющего большинства этого контингента мягко говоря «хромала».

Эти предпосылки послевоенных репрессий были, может и не основными, но не сбрасывались со счетов. Так объясняла «лагерная профессура», и Михаил с удивлением узнал из ответа Марфуши и Кати, полученного на первое письмо, что в его приговоре тоже фигурирует слово «космополитизм». Жена писала ему, что уже на следующий день она пошла на прием к Шибаеву, чтобы выяснить, за что арестовали мужа. Секретарь был занят весь день, но Марфуша решила не уходить из его приемной, пока не выяснит причину. Вечером Шибаев принял Марфушу и, позвонив в горотдел, объяснил женщине, что Михаил осужден на десять лет за антисоветскую пропаганду и космополитизм.

Поступок секретаря горкома партии был с благодарностью воспринят Михаилом, потому что не каждый отважится узнавать за малознакомого человека, осужденного по 58-й статье в горотделе МГБ. За этим могли последовать подозрения его самого в «сопричастности к антисоветской пропаганде». Марфуша писала, что от нее многие «стали нос воротить» по причине ареста Михаила, и на улице Бабушкина распускали слухи, что осудили его за шпионаж в пользу Германии. И всего лишь две семьи не верили в эту чушь — Юрьевы и тетка Махора с дядей Ваней. А Катя сообщала в своей половине письма, что Стародубцев тоже выяснял причину ареста Михаила по своим каналам и в «Деле Таликова» имелись показания некоего Жбанова о том, что Михаил якобы постоянно восхищался немецким футболом и даже организовал соревнование «своих немцев» в лаве. Это послужило обвинением в космополитизме.

Катя также писала, что подавляющее большинство горняков шахты «Красненькая» во главе со Стародубцевым не верят в обвинения и Федор Васильевич даже обращался к своему знакомому в органах МГБ. Но тот, по словам Кати, предупредил Стародубцева, что если он сам не хочет сесть, то лучше ему в это дело не соваться. Письмо из дома подняло Михаилу настроение, значит, есть еще нормальные люди в городе, те, кто здраво мыслит и не поддается на раздутую эмгэбэшниками истерию в обществе. От Марфуши была еще одна новость, она забеременела и поняла об этом только после ареста мужа. Жена успокаивала Михаила, стараясь убедить, что они «все выдюжат и дождутся его из тюрьмы». Но он знал, как трудно будет ей жить с новорожденным и тремя детьми без высокого заработка мужа. Оставалась единственная надежда, что кума Катя не бросит Марфушу одну и будет помогать, чем сможет.

Кузьмич втянулся в тяжелый труд и вечерами даже участвовал в дискуссиях «профессуры», постоянно подчеркивая, что его прогнозы данные им в шахтинском КПЗ сбываются на сто процентов. Ему никто не противоречил, тайное давно стало явным. Все и без него понимали, что обеспечивая стройки дармовой рабочей силой, коммунисты пытались резко ускорить восстановление промышленности. Михаилу многое теперь было понятным и убежденность в том, что раньше воспринималась, как забота Сталина о шахтерах, претерпела переоценку в его сознании.

Да, высокий уровень жизни шахтеров он не отрицал, но только здесь, в тюрьме узнал, что обеспечивалось это за счет жесточайшей эксплуатации других категорий народа и в первую очередь крестьян. Они голодали, как в годы коллективизации и из последних сил обеспечивали страну продовольствием. Пахали на коровах, сеяли и убирали урожай почти вручную, а на трудодень получали менее полкилограмма зерна. «Не жировали» трудящиеся и других отраслей промышленности, а использование дешевой рабочей силы зеков, он сам испытывал теперь на своей шкуре. В стране воочию реализовывалась чудовищная формула: «половина населения за копейки батрачит в лагерях, а другая живет при социализме».

Кормили в тюрьме отвратительно, но все же начисляли зарплату, и в лагерном буфете можно было в счет ее приобретать папиросы, хороший хлеб, консервы, чай, тушенку, печенье, но не более 25 рублей в месяц. У многих интеллигентов от такой кормежки болели желудки и развивались язвы и гастриты. Несмотря на то, что Михаил быстро освоил работу учетчика и практически не уставал, как лагерная интеллигенция, он не мог привыкнуть к тюрьме, как это наблюдалось у многих. Засыпая вечерами, у него перед глазами стояли плачущая Марфуша и взгляды его испуганных эмгэбэшниками детей. Душой он был с ними, по ночам даже разговаривал с семьей, и сердце его разрывалось от боли и тревоги. И тогда он тихо, чтобы никто не слышал, плакал, не стесняясь своих слез.

Михаил отвергал свою вину в антисоветской агитации и космополитизме, осознавать себя изменником Родины не укладывалось в его голове. Это морально давило на психическое состояние, он стал раздражительным и грубым. В лагере ходили шутки по поводу сроков заключения — если тебе «ни за что» дали 15 лет, то это вранье, и значит, в действительности что-то было антисоветское в твоей работе и жизни, так как у нас в стране «ни за что» давали всего лишь 10 лет. И таких зеков, как он в лагере было подавляющее большинство. Михаил был в лучшем положении по сравнению со своими сокамерниками, в процессе работы он мог общаться с заключенными других отрядов. Приходилось производить замеры и подсчеты на разных участках строительства.

Однажды, следуя на объект, где возводилась недостающая стена корпуса, Михаил увидел настоящего изменника Родины. Это был поселковый староста Лемешко, осужденный на 15 лет еще во время войны после освобождения города Шахты. Он работал подсобником каменщиков, возводивших стену, и подавал им раствор на леса. Это была очень тяжелая работа, цех, недостающую стену которого возводили, давно работал. Стараясь быстро ввести производственные мощности, так делали на многих вновь строящихся предприятиях — выводили три стены, сооружали крышу, и тут же приступали к выпуску продукции. А уже после, при наличии рабочей силы, недостающую стену возводили под готовую крышу. Это создавало определенные трудности для конвоя при работе заключенных, потому что их нужно было усиленно охранять от работников завода, чтобы те не передавали в лагерь водку и запрещенные предметы.

— А ты как здесь оказался? — удивился Михаил, подойдя к растворному узлу, — и где твои полицаи, которых посадили вместе с тобой?

— Лучше скажи мне, какими судьбами ты здесь? — ответил Лемешко, — а если ты интересуешься Семизоровым, то он сбежал после суда, когда нас везли на пересылку! А Меренков париться в зоне на строительстве металлургического в Таганроге.

— А Симонов где? — настаивал Михаил, — он тоже сбежал?

— Ты чего меня допрашиваешь? — возмутился Лемешко, — ты теперь такой же, как и я, изменник Родины, если сидим в одном лагере….

— Заткнись сука фашистская! — сорвался на крик Михаил, — не то я тебе тут прямо заточку воткну в брюхо! Отвечай на вопрос, падла!

— Меня перевели из лагеря строгого режима за примерное поведение, — уже смиренно сообщил Лемешко, — а Симонов остался там….

— Это, за какое примерное поведение, когда ты был фашистским прихвостнем? — лютовал Михаил, — предательство Родины, это твое примерное поведение? Да, за это тебя давно расстрелять нужно было!

— Что нужно, не ты решаешь, — огрызался Лемешко, — суд вынес мне приговор, и я честно искупаю свою вину. А вот тебя за что посадили?

— Не твоего ума дело! — сердился Михаил, — я по недоразумению здесь, меня оклеветали…. Я никогда, в отличие от тебя не предавал Родину и надеюсь, что меня оправдают скоро!

— А сколько дали тебе? — ехидно спросил Лемешко.

— Десять лет, …без поражения в правах, — сознался Михаил и тут же вспылил, — да, чего это я объяснюсь тут? Я бы тебя собственноручно угрохал с удовольствием, только за то, что ты приказал когда-то полицаям бить меня и Пересадову Надьку шомполами….

— Но ты не очень-то ершись, — злобно ответил Лемешко, — мне всего на пять лет дали больше, чем тебе! Поэтому, твои преступления не так уж далеки от моего предательства.

— Подсобка, твою мать! — послышался окрик с лесов, — быстро давай раствор и не трепись там без толку….

Лемешко нагрузил в тачку тяжелый цементный раствор и покатил ее по трапам вверх, а Михаил еще долго не мог успокоиться, «переваривая» на ходу их разговор. Выходило все так, как сказал этот предатель — он сидел в одном лагере с изменником Родины, и разница лишь в пять лет срока отделяла «его преступление» от той черты, за которой была служба оккупантам. «Как же так? — задавал себе вопрос Михаил, — разве это справедливо?» Но кто в этой жизни мог ответить? Те, кто сажал людей по разнарядке сверху?

Окончательно испортило настроение вторая встреча, произошедшая в тот же день на половине строительной площадке, где работали уголовники. К Михаилу подошел прораб с двумя конвоирами и сообщил, что его срочно вызывает к себе начальник лагеря. Михаил в сопровождении конвоиров явился к нему в кабинет.

— Таликов, тебе нужно будет сейчас в сопровождении двух наших ребят пройти на территорию рабочей зоны 6-го лагеря, — сообщил начальник, — у них уже неделю некому произвести замеры выполненного объема работ. Их учетчиков обоих положили в последней драке, и начальник лагеря лично уговорил меня оказать содействие! Вопросы есть?

— Есть, — ответил Михаил, — Вы хотите, чтобы и меня урки прикончили?

— Тебя они не тронут, — возразил начальник, — ты же политический, а у них драки сучьей войны! Да и своих ребят с собаками даю тебе в охрану….

— Заботитесь, так сказать, гражданин начальник? — съязвил Михаил, — но это лагерь строгого режима!

— Я конечно, по инструкции не имею права посылать тебя даже на час в зону строгого режима, — дошло начальнику, — но это моя личная просьба!

— Меня приговорили к общему режиму, — продолжал упорствовать Михаил, — даже полдня проведенные в зоне строгого режима должны скостить мой срок хотя бы на неделю…. Ну, или я должен поиметь за это какие-нибудь поощрения с Вашей стороны, гражданин начальник!

— А чего ты хочешь? — спросил начальник лагеря, — я не имею компетенцию пересматривать сроки заключения, а перевести тебя в качестве поощрения на более слабый режим, некуда. Ведь общий — это самый мягкий, мне, что же выпустить тебя на свободу на три месяца погулять?

— Хорошо бы! — обрадовался Михаил, я бы домой съездил семью повидать!

— Но тебя никто не ограничивает по числу свиданий, — проинформировал начальник, — согласно новой инструкции по режиму содержания заключенных в исправительно-трудовых лагерях!

— А сколько дней предоставляют на отдельно взятое свидание? — поинтересовался Михаил.

— Три дня, — ответил начальник.

— Тогда у меня к Вам тоже есть личная просьба, — сказал Михаил, — скоро ко мне жена с кумой приедут на свидание и хорошо бы вместо трех дней продлить его на неделю!

— Ну, ты жук! — удивился начальник, — так и хочешь поиметь выгоду на моей просьбе. Хорошо, даю слово, что продлю тебе срок свиданки до недели.

— Да еще одна просьба, — добавил напоследок Михаил, — пусть эти конвойные слушаются меня во время нахождения в рабочей зоне чужого лагеря. Мне ведь ходить там придется, где надо, чтобы непоняток не случилось…

— Сгодится! — согласился начальник.

И Михаил прошел в соседнюю рабочую зону с двумя «своими конвойными», держащими собак на поводке. Они следовали с ним всюду, куда ему приходилось идти на замеры и это вызвало удивление уголовников. На этом участке, зеки заливали фундаменты под следующий цех, запланированный проектом второй очереди завода «Ростсельмаш».

— Братва, держите меня четверо, …кого я вижу? — прокричал какой-то зек, завидев Михаила, — дайте мне бля буду марочку (носовой платочек) я сейчас расплачусь!

Михаил пригляделся к урке, который явно рисовался перед блатными и развел в стороны руки, чтобы обнять Михаила. Он узнал в зеке бандита, его лицо, освещенное когда-то фонариком, запомнилось ему на всю жизнь. Это он пытался ограбить его и группу шахтеров на железнодорожной ветке, когда они возвращались с зарплатой домой от шахты «Красненькая». Этого бандита, с которым Михаил тогда разговаривал, прикинувшись «своим», арестовали в ту же ночь. Собаки конвоиров рванулись с поводков, агрессивно отреагировав на попытку зека обнять Михаила.

— Уберите собак! — скомандовал Михаил и конвоиры, ответив «Так точно!», отошли в сторону, выполняя указание начальника лагеря о временном подчинении конвоируемому в чужой зоне.

Это произвело на уголовников лагеря №6 сильное впечатление, граничащее с восторгом. Бывалые зеки никогда не видели подобного, чтобы у заключенного был личный конвой, да еще подчиняющийся ему беспрекословно. Многие авторитетные урки даже раскрыли рты от удивления.

— Здорово, гопник, хренов! — приветствовал урку Михаил, — ты за наш гоп-стоп чалишься? (сидишь за наше ограбление) Говорил я тебе, зря ты тогда ментов с собой привел, падла!

— Да я тогда даже рогом не пошевелил (не подумал), что ты авторитет в натуре! — извинялся урка, — и в ту ночь с бабами на гоп-стоп кассиров взял! А теперь вижу, что у тебя даже персональный конвой, как у особо опасного авторитета, век воли мне не кнокать (век свободы не видать). Прости, братан, что я не врубился тогда! Непонятки бля буду, были у меня в ту ночь! Могу чем угодно забожиться (поклясться), что не повторю запарку (ошибку) в натуре….

— Сколько намотали (какой срок дали) тебе? — спросил Михаил.

— Червонец в натуре! — отвечал урка, — а как погоняло твое, забыл я что-то? …Ах, да Михасик, кажется….

После этой встречи, в лагере №6 пошли слухи, что в соседней зоне за политику чалится (отбывает срок) новый авторитет по кличке Михасик, однажды ограбивший кассиров сразу всех шахт и сорвавший миллионный куш. У него, как у особо опасного преступника имеется персональный конвой с немецкими овчарками, который по непонятным причинам, подчиняется ему, как хозяину (начальнику лагеря). Воры в законе тут же дали свой вердикт: «Ссученный авторитет», потому что по понятиям такого быть не могло. «До абсурда извратили воровской закон эти суки, новые воры, пытающиеся захватить власть в лагерях», — сокрушались законники.

Несмотря на комичность ситуации, Михаила очень расстроил этот разговор с уркой. Ему за грабеж шахтеров дали тоже десять лет сроку. И это уголовнику, для которого убить человека, раз плюнуть? Кто же придумал законы в стране, уравнивающие честного труженика с этим рецидивистом? Михаил, инвалид шахтерского труда, работавший не покладая рук на восстановлении «Красненькой» и впоследствии добывавший уголь, так необходимый стране, был поставлен в один ряд с предателем Лемешко и уголовником-грабителем. Как измерить тяжесть вины этих людей? А если судить по срокам наказания, выходит, они заслужили одно и то же!

***

В лагере №4, в отличие от 6-го, не было блатных, поэтому в камерах и отрядах не существовало «смотрящего» — авторитетного уголовника, поддерживающего «лагерный порядок». Но в каждой камере и отряде был человек, к мнению которого прислушивалось большинство. Это был какой-нибудь эрудированный интеллигент, осужденный, как и большинство сидящих здесь за антисоветскую пропаганду. С ним мало кто спорил, по причине бесполезности этого занятия, эрудит всегда выиграет любой спор, так как больше начитан. Авторитет к этому человеку приходил само собой, без драк и разборок, здесь уважали за ум, эрудицию и другие способности, не присущие большинству.

Таким в лагере признавали Алексея Тимофеевича Скрынника, бывшего старшего преподавателя юридического факультета Ростовского государственного университета им. Молотова. Этот профессиональный юрист организовал нелегальные курсы в своей камере, представляющие некий консультатив по советскому уголовному праву. В камере Михаила тоже был авторитетный человек, которого называли «профессором», Валентин Петрович Каянов. Он бывший доцент кафедры электротехники энергетического факультета Азово-Черноморского индустриального института им. Серго Орджоникидзе, переименованный в 1948 году в Новочеркасский политехнический институт. Это был умнейший человек, знающий не только электротехнику, но многие прикладные науки.

Кузьмич иногда вступал в споры с Каяновым, но тот тоже хорошо знал историю и каждый раз Кузьмич признавал свое поражение в спорах. В соседнем отряде трудился электрик и, находясь в рабочей зоне, постоянно бегал к Каянову на консультации. Обычно теоретики слабы в практической работе, но не Валентин Петрович. Он настолько знал свой основной предмет, что мог по «симптомам» неполадки, о которых сообщал ему электрик, определить неисправность. Бывало, подбежит электрик и спрашивает: «Валентин Петрович! На двигатель подаются все три фазы, а он мычит, ни с места и греется. Что может быть?»

— Чем ты проверял наличие трех фаз? — спрашивал Каянов.

— Контрольной лампой! — отвечал электрик, — чем же еще?

— У тебя не подается одна из трех фаз, — констатировал Каянов, — а контрольная лампа горит через обмотку двигателя! Поэтому ты считаешь, что подаются все три фазы. А если замерить вольтметром междуфазное напряжение, то относительно одной из трех фаз и другими, оно будет примерно в 1,73 раза меньше номинального! Отключи кабель от электромотора и попробуй на его концах своей лампой — на одной из фаз она гореть не будет! А если с напряжением все в норме, значит, электродвигатель навернулся….

— Ну, Вы профессор! — восхищался электрик, прибегая к Каянову через некоторое время, — как Вам удается, не глядя определить неисправность?

— Я никогда не был профессором, — отвечал Каянов, — я работал доцентом! А вот все твои неисправности можно определить «не щупая» с помощью теории….

Каянов мог увлекательно читать электротехнику даже для слушателей, не понимающих высшую математику. Так родилась идея организовать курсы по подготовке профессий по вечерам в клубе лагеря. Михаил с удовольствием слушал Каянова и вскоре пристрастился к его лекциям. Можно было получить профессию электрика без отрыва от основной зековской работы. Кроме того Михаил имел возможность консультироваться у Каянова в камере в «неурочное» время. Алексей Тимофеевич Скрынник, к которому все обращались по каверзным юридическим вопросам, тоже захотел организовать чтение лекций по юриспруденции, но начальник лагеря не пошел на это.

— Этим умникам и без лекций в рот не въедешь, — аргументировал он свой отказ, — а если еще и Скрынник научит их понимать советские законы, то тогда труба, каждый начнет качать права!

— Ну, а что в этом плохого? — заметил Михаил, присутствовавший во время этого разговора в рабочей зоне, — мне например, непонятно, почему вору-рецидивисту дали, как и мне 10 лет. Я никакой агитации не вел против советской власти, да и космополитизмом не занимался, а футбол мы активно обсуждали с пленными, чтобы организовать соревнование между бригадами. Мне 10 лет и разбойнику, кому убить при ограблении, раз плюнуть — тоже!

— Ты Таликов не умничай! — предупредил начальник, — этого даже судьи не знают! Есть статья в Уголовном Кодексе, и она применяется судами так, как в нем записано! И никакой Скрынник тебе не объяснит, почему Кодекс так определяет сроки…. Пусть лучше Скрынник художественную самодеятельность организует в лагере!

К удивлению всех, кто слышал этот разговор, Скрынник согласился заняться организацией самодеятельного театра, он явно был любителем этого вида искусств и по его утверждению не пропускал ни одну новую пьесу в театре имени Горького в Ростове. Чтобы дать название своему детищу, он на ужине объявил конкурс на лучшее название тюремного театра. На следующий день предложения посыпались, как из рога изобилия, от серьезных — «Театр за колючей проволокой», «Свет во тьме», «Оазис в пустыне», до идиотских — «Вертухай», «Мама забери меня домой», «Назло прокурору» и другие.

Уже вскоре лагерный театр набирал самодеятельных актеров в свою труппу. Отбор вел сам Скрынник, и было очевидно, что он хорошо разбирается в тонкостях лицедейства. Набранная труппа приступила к репетициям, а далее последовало еще одно предложение начальнику лагеря — организовать концертную группу художественной самодеятельности, в которую войдут люди, обладающие голосом, умением танцевать, читать стихи и тому подобное. Многие заключенные, соскучившиеся по нормальной жизни, потянулись на сцену. Когда Кузьмич предложил Михаилу поучаствовать в самодеятельности, то тот категорически отказался.

— Это смешно! — заявил он, — у меня дома остались жена Марфушенька и трое малых деток, а я буду здесь вытанцовывать перед лагерным начальством! Да и за какой хрен, спрашивается? За то, что у меня свободу отобрали из-за клеветнического доноса?

— Отвлечься нужно от нашей реальности, — философствовал Кузьмич, — иначе здесь можно с ума сойти!

— Я и так отвлекаюсь, — возразил Михаил, — но с пользой! Хожу на лекции Каянова и получу профессию электрика…. А ты, если хочешь, ходи, пляши!

Лагерный статус Кузьмича котировался выше, он вступал в спор с самим «профессором» Каяновым, а Михаил по понятиям оставался «мужиком». Поэтому спорить со «вторым человеком» камеры считалось невежеством у интеллигентов. Но однажды произошел случай, который изменил статус Михаила и его, как человека обладающего способностями, которых нет у обычных людей, стали уважать наедине с самим Скрынником, не говоря уже о Каянове. Произошло все в проходе между зонами — жилой и рабочей. Собаки, натренированные на зеков, рвались с поводков во время их сопровождения, и конвоирам приходилось с трудом удерживать псов. Один неверный шаг заключенного в сторону мог закончиться для него прокусом ноги.

Отряд конвоировали в рабочую зону. Неожиданно, шедший впереди Михаила Скрынник, споткнулся и упал на землю. Пес ближайшего к нему конвоира резко с лаем рванулся к Скрыннику, конвоир не среагировал вовремя, и собака вырвала поводок из его рук. Ситуация грозила упавшему не одним укусом. Он в беспомощности сидел на земле, и с ужасом смотрел остекленевшими от страха глазами на пса.

— Лежать! — скомандовал Михаил, вспомнив о своей способности укрощать собак, — лежать, дурак!

Собака с визгом закрутилась на месте, виновато поглядывая на Михаила и поджимая хвост. После повторной команды, она легла и, положив голову на свои лапы, скулила. Конвоиры и зеки с удивлением раскрыли рты, наступила немая сцена. Конвоир, у которого сорвалась собака, тоже застыл в изумлении, уставившись на Михаила недоуменным взглядом. По инструкции за это ему грозило взыскание, в случае если пострадавший напишет жалобу начальнику лагеря. А Скрынник быстро поднялся с земли и, обняв своего защитника, горячо благодарил.

— Это он с твоим Севером управился, — заметил один из конвоиров, — а вот пусть попробует так с моим Байкалом! Хрен у него получится….

— А если получиться? — спросил Михаил, — может быть, поспорим? Если у меня ничего не выйдет, то я не стану писать жалобу начальнику лагеря за покус заключенного. А если я выиграю спор, то ты принесешь нам в зону пару бутылок вина! Идет?

— По рукам! — согласился конвоир, — можешь прямо здесь попробовать, чтобы не в рабочей зоне.

Михаил медленно подходил к кобелю, и пристально смотрел ему в глаза. Собака, почуяв недоброе, рванулась от Михаила в сторону.

— Лежать, дурак! — скомандовал он.

Пес послушно лег, повизгивая и поджимая хвост. Это вызвало бурный восторг у заключенных и понятную тревогу у конвоиров. Они с удивлением смотрели, как этот непримечательный мужик лихо управлялся с собаками, которые на нюх не переносили зеков.

— Так что же это, получается, — констатировал командир конвоя, — ты можешь угомонить всех наших кобелей и устроить побег?

— А вы для чего? — пошутил Михаил, — или без собак не способны нас охранять? Да и нам чего бежать-то? Везде найдут….

— Зачем тебе вино? — спросил Михаила Кузьмич, когда колона вновь двинулась, — ты же не пьешь!

— Это я хочу день рождения моей жены Марфушеньки отметить! — пояснил Михаил, — я так соскучился за ней, за детками своими, что и правда, хоть сбегай….

— А вот это ты зря, — советовал Скрынник, — за побег еще три года накинут к сроку! Так что имей в виду. …И на консультации мои теперь можешь рассчитывать в любое время, я очень благодарен тебе за спасение!

Конвоир, проигравший спор пронес на следующий день в зону две бутылки вина и передал их Михаилу. Делалось это в рабочей зоне, скрытно от остальных, потому что за это нарушение конвоира могли отдать под суд.

— Скажи мне, как тебе удается усмирять собак? — спросил конвойный, — может, организуешь курсы для нас?

— Я сам не знаю, почему меня слушаются собаки, — парировал Михаил, — а вот обучать конвойных для зека равносильно, что строить себе тюрьму! И чему я могу вас обучить? Как смотреть кобелю в глаза?

— Ну, хотя бы, — настаивал конвоир, — может быть в этом и кроется секрет?

— А как твоя фамилия? — начал разыгрывать Михаил наивного парня.

— Хлопушин! …А зачем тебе моя фамилия? — недоумевал конвоир.

— Мне твоя фамилия не нужна, — шутил Михаил, — а вот кобелю понадобится….

— Во, ёлкин кот, а псу, зачем моя фамилия? — удивился Хлопушин, сам подсказывая развитие розыгрыша, — он ведь меня не по паспорту знает, а на нюх….

— Ты напрасно так думаешь, — продолжал розыгрыш Михаил, — твой Байкал немецкая овчарка! А у немцев все, как по писанному, я работал с пленными в шахте и мне они рассказывали, что собаки у них умнее офицеров. Вот, например, кто твой командир?

— Лейтенант Шиловский, — завороженно отвечал конвойный.

— Вот и представь себе, что твой Байкал умнее Шиловского, — продолжал серьезно шутить Михаил, — а тебя он по фамилии только и знает. Нюх, конечно, тоже играет важную роль, но главное — твой паспорт! Перед тем, как приступить к дрессировке чужого пса, ты должен показать ему свой паспорт в развернутом виде….

— Подожди, а почему ты не показывал свой паспорт Байкалу? — подозрительно спросил конвойный, — а он подчинился тебе, как хозяину.

— Я же зек, — весело ответил Михаил, — а Байкал твой понимает, что паспорта у меня нет. Вот скажи, лейтенант Шиловский понимает, что у меня нет паспорта на время отсидки?

— Конечно! — ободрился конвоир.

— А почему тогда твой Байкал, который умнее лейтенанта Шиловского, не может это понимать? — задал вопрос Михаил, — он это еще лучше понимает!

— Хорошо, я верю, что дальше? — допытывался конвойный, — я показываю кобелю паспорт, чтобы он меня запомнил, и….

— А дальше ты должен рассказать ему свою биографию, где родился, учился и на ком женился, — продолжал Михаил, — но обязательно при этом смотри кобелю в глаза, не моргай и не ври! Собаки брехню не любят! …На этом первое занятие можешь закончить. Как только начнет узнавать тебя чужой кобель по твоему паспорту, мы продолжим с тобой обучение….

Через день все конвоиры смеялись с Хлопушина. Оказывается, что его за странным занятием застукал псарь в собачнике вечером следующего дня. Парень сидел на корточках напротив сетки чужого пса, который гавкал на него, на весь двор и, показывая ему свой паспорт в развернутом виде, пристально смотрел в глаза и рассказывал свою биографию. Когда псарь подошел к нему и с удивлением стал наблюдать это зрелище, Хлопушин не обращал на него внимания.

— Ты чего здесь чужих кобелей дразнишь? — возмутился псарь.

— Не мешай мне! — отмахнулся Хлопушин, — я ему свою биографию рассказываю!

— Зачем? — недоумевал псарь, — она ему и на хрен не нужна твоя биография. Иди своему Бакалу расскажи!

— Байкал в курсе, — протестовал Хлопушин, — он меня по паспорту узнаёт среди тысячи!

— По какому паспорту? — возмущался псарь, — ты идиот, что ли? Собаки не умеют читать!

— Это наши не умеют, а немецкие только по паспорту и опознают своего хозяина! — с серьезным видом произнес Хлопушин — у нас зек один любого пса может усмирить! А он лучше тебя знает….

— Вот чудак! — посмеялся псарь и ушел.

На следующий день начальник лагеря лично пришел на развод конвойных, чтобы высмеять наивного парня. Он считал это лучшим воспитательным приемом.

— Хлопушин, шаг вперед из строя! — скомандовал начальник, — расскажи нам всем свою биографию!

Построенные в шеренгу конвойные с недоумением посмотрели на майора и, переглядываясь между собой, пожимали плечами.

— Зачем, товарищ майор? — не понял Хлопушин, — в отделе кадров она имеется….

— Выполнять приказ! — грозно прорычал начальник.

— Я Хлопушин Иван Николаевич, — начал конвойный, — родился 3 апреля 1928 года в селе Александровка….

— Отставить на человеческом языке! — скомандовал начальник лагеря, — это я и так знаю, ты расскажи нам свою биографию на собачьем языке!

— Я не умею говорить по-собачьи! — отчеканил Хлопушин.

— Плохо! — произнес майор, — а как ты думаешь, собака понимает человеческий язык?

— Так точно! — ответил Хлопушин, — если бы не понимала, не слушалась бы.

— А ты, собачий? — усмехнулся начальник.

— Нет пока, но скоро научусь, товарищ майор! — бодро заверил Хлопушин.

— Да, ты и впрямь идиот! — ужаснулся начальник лагеря, — его зек разыграл, а он пошел кобелю свою биографию рассказывать….

И майор рассказал всему составу конвойной вахты, то, что доложил ему псарь. Шеренга конвоиров дружно грохнула смехом, а собаки в питомнике, подняли лай.

— Даже собаки с тебя смеются, — подытожил майор и отдал команду, — заступить на вахту!

Через час начальник вызвал к себе Михаила. Тот вошел в кабинет, еще не зная причины вызова. Доложил по инструкции, что осужденный по 58-й статье Таликов явился по его приказу.

— Ты что же это Таликов конвойных моих на собак натравливаешь? — спросил весело начальник лагеря, — конвоир Хлопушин покусал кобеля Тумана.

— Ошибся, наверное, — не понял Михаил, — в тумане и не такое случается! А может он просто тренируется, …ну, чтобы без собаки нас зеков охранять. Вдруг его Байкал заболеет?

— А если серьезно? — строго произнес майор.

— Ну что я мог поделать? — сокрушался Михаил, поняв, о чем речь, — я ему сказал, что мне нечему учить конвоиров, но он сам настоял. Научи, говорит правильно кобелю в глаза смотреть!

— А биография тут при чем? — удивился майор.

— Ну, а чего зря собаку мучать? — шутливо ответил Михаил, — пусть хотя бы слушает его биографию, когда Хлопушин ей глаза мозолить будет!

А спустя день начальник лагеря вновь вызвал Михаила. Тот явился, доложил и с удивлением смотрел на майора.

— Заключенный Таликов, — начал майор, — Вам предоставляется свидание с женой и кумой сроком на неделю! Я выполняю свое обещание, так что, иди в комнату для свиданий, где тебя уже ждут!

— Спасибо, гражданин начальник! — весело поблагодарил Михаил и уже спустя пятнадцать минут вошел в комнату для свиданий.

Марфуша бросилась к нему на шею, обняла и со слезами, целовала его, Михаил тоже прослезился. Катя терпеливо ждала, когда Марфуша закончит и тоже обняла кума, поздоровавшись. Комната свиданий была скромно обставлена — стол четыре табурета, дровяная печь для приготовления пищи и всего одна кровать. Михаила переполняло чувство жалости к жене, у которой уже был заметен животик. Они уселись на табуреты у стола, и некоторое время смотрели друг на друга.

— Ты сильно похудел, Миша, — вздохнула жена, — один нос торчит!

— А почему ты детей не привезла? — спросил Михаил, — я так за ними соскучился.

— Я их оставила на попечение тетки Махоры, — рассказывала Марфуша, — мы-то сами с кумой перекладными ехали. Сначала до Новочеркасска, а потом до Ростова на поезде.

— Нам дали неделю, вместо трех дней для свидания, — информировал Михаил, — успеем поговорить обо всем.

— Миша, а как же дети там будут неделю без меня? — спросила Марфуша, — тетка Махора, конечно не обидит и позаботится о них, но она сама уже старенькая стала…

— Ничего посмотрим, — успокаивал ее Михаил, — если выдержите тут, в тюрьме, неделю, то столько и продлится наше свидание.

— А где я спать буду? — спросила Катя.

— Принесут вторую кровать, — ответил Михаил, — начальник при мне распорядился! Ну, рассказывайте, как вы там без меня?

— Мы привезли с собой сумку еды, — сообщила Катя, — давай мы тебя сначала покормим?

И женщины начали выкладывать на стол всякие вкусности, не прекращая разговора. Привезли колбасы, сыру, хлеба, консервы рыбные и тушенки. А еще картошки, капусты бутылку томата, закупоренную смолой и совсем молодого укропа с петрушкой, чтобы сварить борща. Михаил заранее осведомился, как предоставляются свидания, и написал об этом Марфуше. Исходя из его информации, женщины рассчитали все продукты таким образом, что несколько дней они могли питаться, не выходя в лагерный буфет.

— Зачем вы столько привезли, Марфушенька? — сетовал Михаил, — я уже привык к тюремной баланде, да и в буфете иногда покупаю себе кое-что. А ты лучше детей корми, ведь без моей зарплаты тяжело и не надо, моя хорошая, тратиться. Деньги тебе самой нужны!

— Это Катя всю свою зарплату потратила, — сказала Марфуша, — мало того, что мне помогает, вот еще и тебя решила накормить на пять лет вперед…

Михаил поблагодарил куму и поинтересовался делами на шахте. Катя охотно рассказывала ему, что Стародубцев и Павел передавали Михаилу привет, они уверены в его невиновности. На шахту Красина набрали бригаду русских горняков, и пленные работают теперь там в три бригады, вместо четырех изначально. Ходят слухи, что их всех отправят в Германию. Поэтому в городе ускоренно восстанавливают все, что разрушено войной и более массово развернули строительство целых поселков из финских домиков.

Пустырь почти до лагеря пленных застроился частными домиками, в основном приезжих из других областей семей гамаёв, как их называли местные жители. Люди приезжали в Шахты со всех концов, потому что заработки горняков были самые высокие в стране. От шахты Красина вверх образовалась новая центральная улица поселка, которую назвали Красинской. А между ней и Бабушкина вырос жилой массив, и появилось три переулка — Ляпидевского, Бусыгина и Дубровского. По другую сторону улицы Красинской пленные строили добротные бараки из камня, на цементном растворе. В народе их прозвали казармами, и отдельные комнаты в них по 30 квадратных метров уже предоставляли семьям горняков шахты Красина. Активно застраивались и пустыри в сторону шахт Воровского и Октябрьской революции. Уделялось большое внимание и досугу трудящихся, подрастал Красинский сад и на следующий год его обещали открыть и заново возвести летний кинотеатр, танцплощадку, фонтан, арку на входе и бюсты Ленина и Сталина в конце центральной аллеи.

Михаил с интересом слушал рассказ Кати, и ему чудилось, что на час он перенесся туда, о чем рассказывала кума. Он представлял себе услышанное наяву, как будто смотрел кино, и от этого на душе становилось легче. Это было первое и последнее свидание с женой, потому что в августе Марфуша родит мальчика. Его назовут Леонидом, в честь первенца, не выжившего в условиях оккупации. Год жена посидит с малышом и вынуждена будет устроиться на работу откатчицей на шахту имени Воровского. Катя к тому времени рассчитается с работы, по причине обострившегося радикулита и сама будет жить на зарплату продавца. Она вновь устроиться в магазин, на Поповке, где работала до замужества с Гриней.

Переписка с женой была разрешена в неограниченном количестве, и Михаил с удовольствием посылал Марфуше душевные письма из тюрьмы. Ее ответы он хранил у себя под матрасом и часто перечитывал по вечерам. Она регулярно писала ему, несмотря, что уставала после тяжелого труда, а еще нужно было растить детей, готовить еду, стирать и управляться с огородом с весны до осени. Уходя на работу, Марфуша оставляла детвору дома под присмотром тетки Махоры. Однажды ее ответы прекратились на длительное время и Михаил не находил себе места, он понял, дома случилось что-то, поэтому жена долго не отвечает. Мужчина стал даже задумываться о побеге, чтобы узнать, что произошло с семьей, но Скрынник вновь убедил его, что он этим только сам навредит себе.

В пришедшем ответе после длительного перерыва, Марфуша сообщала, что у нее случился сердечный приступ на работе, и она почти месяц пролежала в городской больнице. Из-за плохого самочувствия женщина не могла даже написать мужу. Она спрашивала у Михаила разрешения на продажу дома, потому как денег на жизнь совсем не хватало, ей установили группу инвалидности по само заболеванию, по которой платили небольшую пенсию. А детей нужно было кормить и одевать. Старшая Надя пошла в школу и девочке нужна была помимо формы, теплое пальто, шерстяной платок и валенки. Взамен проданного дома жена намеревалась купить небольшую хатку по улице Красинской, которую продавал одинокий мужик. Это был самый крайний домишко недалеко от школы, и Михаил разрешил жене сделку.

От Кати тоже хоть и не часто, но приходили письма, и однажды она сообщила, что тоже намерена продать свой дом и купить небольшой на новой улице Поповки. Хутор, давно переименованный в поселок города, быстро разрастался от Грушевки до самой шахты Красина. Кума сообщала Михаилу много новостей, которые поневоле приходилось слушать ей от очередей в их магазине. Судя по этим «новостям» город успешно развивался и шахтинцы были довольны вождем и учителем, товарищем Сталиным. Особенно радовало людей ежегодное снижение цен 1 марта.

Огорчал факт, что аресты в Шахтах продолжались и даже многих фронтовиков посадили за антисоветскую пропаганду и космополитизм, называемый «низкопоклонством перед Западом». Но шахтеров, в силу дефицита горняцких кадров, прекратили преследовать. А за допущенное отклонение от установки сверху в отношении социальной базы инакомыслящих, начальника горотдела МГБ сняли с работы и самого посадили. Пересматривать уголовные дела тех, кто попал под его «ошибку», не осмелились. Такие как Михаил продолжали отсиживать «заслуженное» наказание.

Советскому руководству особенно много хлопот доставляли не шахтеры, а интеллигенция. Это была сила, способная указать народу на необходимость преобразования существующего строя. В Кремле решили усилить идейно-политический контроль над интеллигенцией, который в годы войны осуществлялся слабо. Еще с лета 1946 года развернулась широкая идеологическая атака, предпринятая партийным руководством против тех, кто идеализировал капиталистический образ жизни и преклонялся перед Западом. Любое свободное мышление, которое не укладывалось в рамки коммунистической идеологии, считалось враждебной, буржуазной и неприемлемой для советского гражданина.

Началом идеологических репрессий в художественной литературе и искусстве стало решение, принятое ЦК еще в 1946 году по поводу журналов «Звезда» и «Ленинград». Редакции этих СМИ обвинялись в печатании аполитичных, безыдейных и идеологически вредных произведений. Нападкам особенно подверглось творчество писателя Михаила Зощенко и поэтессы Анны Ахматовой.

Поход против инакомыслия осложнялся тем, что люди, которым предстояло доводить политические решения до народа, сплошь и рядом оказывались некомпетентными, а то и просто элементарно не информированными. С этим фактом столкнулись уполномоченные ЦК, выезжающие с проверками состояния политико-пропагандистской работы на местах. Они писали в своих докладных записках, что немалая часть партийных агитаторов и пропагандистов не имели элементарного представления о том, какие решения принимаются наверху, не знали, что происходит в стране, в мире. Это относилось не только к рядовым, но и к руководителям отделов пропаганды и агитации горкомов.

С такой проверкой в Шахты в начале лета 1948 года приехал все тот же инспектор ЦК Семен Борисович Задионченко. Его теперь не интересовала добыча угля, и встречающий его на вокзале вместе с секретарем горкома Шибаевым начальник «Ростовугля» Карташов, вздохнул с облегчением. Инспектор заявил о цели своей проверки сразу же после рукопожатий и приказал Шибаеву через час собрать секретарей парткомов и начальника отдела пропаганды с инструкторами. Он выступил вначале закрытого совещания и проинформировал о состоянии дел на международной арене, особо подчеркнув усиление противоборства в развернутой Западом «холодной войне».

— В это сложное время, — сказал Задионченко, — партия и лично наш вождь и учитель товарищ Сталин, намерены усилить идеологическую работу в рядах партии и борьбу с низкопоклонством Западу! Вы знаете, что 14 мая было провозглашено государство Израиль, которое могло стать союзником СССР на Ближнем Востоке. Однако появилась проблема активизации советских евреев, которые часто выражают недовольство положением в СССР. Осенью ожидается визит в Москву израильской миссии во главе с Голдой Меерсон и поэтому партийная пропаганда должна быть направлена против тех евреев, которые намерены требовать выезда в Израиль….

Присутствующие на закрытом совещании партийные функционеры в недоумении переглядывались между собой. Они впервые слышали о государстве Израиль, а тем более никто не знал, и даже не выговаривал имя и фамилию Голды Меерсон. Шибаев, как и весь горком партии, усиленно занимались в послевоенные годы восстановлением шахт и увеличением добычи угля, им было некогда вникать не только в международную ситуацию, но даже в вопросы внутренней политики, касающихся их напрямую.

— Вы знаете, — продолжал Задионченко, — что в январе этого года в Минске в автокатастрофе трагически погиб председатель Еврейского антифашистского комитета, наш талантливый актер и режиссер товарищ Саламон Михоэлс. Именно по этому поводу эта самая Меерсон уже успела огласить на весь мир заявление о его насильственной смерти….

Во время информации инспектора Василий Филимонович Шибаев понял, что репрессии приобретают антисемитскую направленность, а Задионченко, о жестокости которого ходили слухи еще в 1946-м, приехал в Шахты «рубить головы». Он еще не догадывался, каким способом это будет выполнять инспектор ЦК, но то, что «казнь» состоится, не сомневался. Сидя в президиуме совещания, он всматривался в лица своих подчиненных и видел в их глазах недоумение и растерянность. Их взгляды спрашивали его, секретаря горкома: «А на кой хрен это нам рассказывают?». Тем не менее, после вступительного слова инспектора, все дружно аплодировали ему, не догадываясь о предстоящей «экзекуции».

Затем состоялась своеобразная аттестация всех присутствовавших на этом закрытом заседании, их вызывали в отдельный кабинет, где инспектор в присутствии секретаря горкома задавал вопросы. Первым «под раздачу» угодил начальник отдела пропаганды горкома Иваницкий.

— Что читаете из политической литературы? — был первый вопрос Задионченко.

— Первый том сочинений нашего вождя и учителя, товарища Сталина, — ответил Иваницкий.

— Что прочитали из этого тома? — следовал вопрос.

— …Забыл, не могу вспомнить, — отвечал тот после небольшой заминки.

— Что еще читаете? — спросил инспектор.

— О буржуазных теориях Александрова читал, — отвечал начальник отдела.

— О каких буржуазных теориях? — следовал вопрос.

— Кажется об идеологических…, или я что-то путаю, — запинаясь от страха, отвечал Иваницкий.

— Что читаете из художественной литературы? — вопрошал инспектор.

— Читаю «Ивана Грозного», — обрадовался экзаменуемый и тут же поправился, заметив недовольную гримасу на лице инспектора, — но мне не нравится эта книга! …О народе в ней говорится хорошо, а вот из буржуазии и капиталистов там нет ни одного хорошего человека….

— А Вы считаете, что при Иване Грозном была буржуазия? — ухмыльнулся Задионченко.

— Мне кажется, что она всегда при царе была, — неуверенно выдавил из себя Иваницкий.

— Вы читали доклад товарища Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград»? — спросил Задионченко.

— Не было времени, товарищ инспектор, — сокрушался Иваницкий.

— Какими последними решениями ЦК Вы руководствуетесь в своей работе? — продолжал инспектор.

— Не могу Вам сейчас назвать, — рассеянно мямлил начальник отдела пропаганды.

— Какие политические партии вы знаете в Англии? — следовал вопрос.

— Не помню я, — отвечал Иваницкий, — …там профсоюзы, кажется, имеют основную силу….

— Да-а, — выдохнул из себя Задионченко, — ну, ладно, спрошу чего-нибудь попроще: кем сейчас работает товарищ Сталин?

— У него несколько должностей, я не могу сказать точно, — ответил Иваницкий, краснея и покрываясь холодным потом.

— А товарищ Молотов? — настаивал Задионченко.

— Наркомом…, ой, простите, …министром по загранице, — ответил начальник отдела пропаганды.

Остальные партийные деятели отвечали приблизительно так же, и в конце «экзекуции» Задионченко учинил разнос Шибаеву, который и сам не мог ответить на все вопросы. На следующий день Задионченко уехал, оставив на исполнение Шибаева предписание с внушительным списком партийных работников, подлежащих смещению с должности. Сделать это нужно было по окончании тщательной подготовки кандидатов им на смену во вновь организуемых партшколах и курсах, с обязательным экзаменом при назначении. Шибаев активно занялся исполнением предписания, не зная о том, что после окончания этой работы, его самого отстранят от должности первого секретаря Шахтинского горкома партии.

***

Начальник отдела кадров завода «Ростсельмаш», отставной майор НКВД Боровков, принимал на работу в «строгом соответствии с КЗОТ». Об этом он с удовольствием объявлял соискателю рабочего места после предоставления им необходимых многочисленных справок и явки в кабинет на обязательную встречу. Закон не требовал предоставление этих справок, но Боровков, в силу своих привычек, оставшихся от прежней работы, проявлял излишнюю бдительность. Отставной майор убеждал свое руководство, что она лишней не бывает, и дабы «не проморгать вредителя», принимая его на завод, устраивал соискателю допрос.

Боровков завел свой порядок приема и строго контролировал его выполнение рядовыми сотрудниками отдела кадров. Сначала человек должен был обратиться к любому инспектору отдела кадров, затем собрать все необходимые справки, а уже в «конце процесса трудоустройства» выстоять очередь и робко постучаться в кабинет к Боровкову. Поставив соискателя по стойке смирно, бывший майор, задавал ему «дополнительные вопросы» и в зависимости от того, как отвечал оформляющийся на работу человек, принимал решение. Он мог безосновательно отказать, не объясняя причины, резюмировав «окончание процесса приема» словами: " Вы нам не подходите!» Зачастую бывало, что «не понравился ему человек», потому как «ненадежный очень».

Однажды во второй половине дня к Боровкову робко постучался мужчина сорокалетнего возраста. Он боялся войти к «самому главному начальнику» и стоял у приоткрытой двери, выжидая его реакции на вопрос: «Можно к Вам?». Боровков долго мерил посетителя взглядом, но загудевшая в коридоре очередь, откуда слышались возгласы: «Заходи уже, не задерживай…», заставила Боровкова кивнуть головой. Посетитель с пачкой документов в руке, вошел в кабинет и замер недалеко от двери.

— Пройди, отдай мне документы и стань в двух метрах от меня, — скомандовал Боровков.

Мужчина робко положил документы и, демонстративно отмерив два шага от стола, остановился лицом к боковому окну, где с внешней стороны ворковали голуби, сидя на подоконнике.

— Лицом ко мне! — почти заорал Боровков, — ты, голубей сюда пришел смотреть?

Мужчина выполнил указание начальника отдела кадров. Тот не спеша стал изучать его паспорт, трудовую книжку, и все справки «добытые» соискателем рабочего места за две недели.

— Иванов Николай Семенович? — последовал вопрос начальника.

— В паспорте же написано, — отвечал мужчина, ставший неожиданно смелым и уверенным в себе, — и в трудовой книжке тоже!

— Отвечать на вопрос коротко! — потребовал начальник, — только «да» или «нет»!

— А словами «так точно» пойдет? — робко поинтересовался Иванов.

— Можно! — уже спокойно ответил начальник, которому понравилось, что посетитель испугался вновь и стал робким.

— Твоя справка из милиции, о том, что ты не привлекался за вредительство, вызывает у меня подозрение, — неожиданно заявил Боровков, — кто выдавал тебе ее?

— Так точно! — невпопад ответил Иванов.

— Чего так точно? — не понял Боровков.

— Так точно, что из милиции, — отвечал Иванов, — и так точно не привлекался!

— Я говорю, что справка у меня вызывает подозрение, — строго произнес Боровков, — а ты заладил свое «так точно», как слабоумный….

— Я же спросил у Вас разрешения отвечать на вопросы словами «так точно», — робко промямлил Иванов, — Вы разрешили!

— Отвечай на вопрос, кто выдавал тебе эту справку? — повторил начальник.

— Милиционер в форме сержанта! — отчеканил Иванов.

— В каком отделении милиции? — задал наводящий вопрос Боровков.

— В двухэтажном! — отчеканил Иванов.

— Номер отделения назови, — требовал Боровков.

— Там у входа урна бетонная стоит! — четко отвечал Иванов, — я еще подумал, почему из нее окурки не убирает никто…. А номер отделения милиции в справке написан!

— Не умничай, мать твою так! — сорвался на крик начальник, — я ведь могу не принять тебя на работу за это.

— Так точно! — ответил Иванов.

— Слушай, а ты психиатра проходил? — встревоженно спросил Боровков и тут же развернул обходной лист Иванова.

— Так точно! — отчеканил Иванов.

— Странно, подпись психиатра стоит в обходном листе, — сомневался Боровков, — а ведешь ты себя, будто слабоумный. В какой поликлинике проходил медкомиссию?

— В двухэтажной! — ответил Иванов, — там две лавочки у входа и тоже урны бетонные стоят….

— Вот что друг мой ситный, — с издевкой произнес Боровков, — сходи в областную психиатрическую больницу на обследование. Пусть положат тебя в отделение и по результатам проверки напишут, годен ли ты к работе слесаря или нет….

— Так точно! — очень громко прокричал Иванов, испугав этим начальника отдела кадров.

Бровков резко отшатнулся назад от странного посетителя, а тот, взяв со стола начальника отдела кадров свои документы, вышел из кабинета. Боровков еще минуту напрягал память, чтобы вспомнить, где он мог видеть лицо этого Иванова, оно показалось ему знакомым. В коридоре ждали приема еще два десятка человек, и он переключил внимание на следующего посетителя.

— Ну что, приняли на работу? — спросил у Иванова парень лет двадцати, когда тот вышел из кабинета.

— Ты лучше скажи мне, как пройти к директору завода? — вместо ответа спросил Иванов.

— По центральной лестнице на второй этаж, — ответил парень, — но он тебя не примет, мужик! Я к нему пытался попасть, так хрена лысого, что получилось….

— У меня получится! — заверил Иванов и пошел в сторону лестницы.

Войдя в приемную директора завода, Иванов принялся внимательно осматривать помещение и обстановку. Две молодые секретари-машинистки трещали новыми печатными машинками «Прогресс», третья отвечала что-то по телефону. Иванов не дожидаясь приглашения сел в кресло и ждал, пока она закончит разговор, но молодая женщина, прикрыла ладонью трубку и грозно обрушилась на посетителя:

— Вы чего здесь уселись в своей грязной одежде? Не понимаете, куда пришли?

— Понимаю, — спокойно ответил Иванов, — я на прием к директору завода!

— Директор не принимает, он сейчас уезжает на совещание в горисполком! — отрубила секретарь, — …и поднимитесь же Вы, наконец, с кресла, выпачкали все своей спецовкой!

— Доложите директору, что к нему пришел первый секретарь Ростовского обкома партии Николай Семенович Патоличев! — спокойно произнес «Иванов», поднимаясь с «драгоценного» кресла.

Секретарь еще разговаривала по телефону, а в приемную из своего кабинета вышел директор завода Демидов Степан Васильевич. Он чуть было не выронил портфель из рук, увидев Патоличева в рабочей одежде. Его как будто парализовало, и несколько минут он молча глотал воздух открытым ртом. У его секретарши от созерцания лица своего шефа, глаза полезли из орбит, а Патоличев, подойдя к директору, протянул ему руку.

— Здравствуйте, Степан Васильевич! — приветствовал секретарь обкома, — …вот проходил мимо. Думаю, зайду на «Ростсельмаш», посмотрю, как тут организован прием на работу? Вы же жаловались у нас на бюро, что не можете набрать квалифицированных рабочих — слесарей, станочников….

Демидов еще не пришел в себя от шока и, жестикулируя рукой, пригласил Патоличева в кабинет. Секретарь, понявшая, что этот мужчина в рабочей одежде настоящий секретарь обкома, расплылась в глупой улыбке, вскочив с места, как будто она села на мину.

— Зоя, сделай два чая, — приказал Демидов, вышедший наконец-таки из состояния аффекта, — и обязательно с лимоном.

— А к директору в кабинет пригласите парторга, председателя профкома завода и обязательно начальника отдела кадров! — попутно приказал Патоличев, — и наберите мне по телефону секретаря райкома партии.

Патоличев и Демидов вошли в кабинет, а испуганная Зоя, дрожащими руками занялась приготовлением чая. Две других машинистки, прекратив работу, сидели с открытыми ртами и не могли осознать, что они сейчас видели «живого» секретаря обкома партии.

— Советский народ победил в самой кровопролитной войне, — говорил на ходу Патоличев, — восстанавливает страну из руин, неужели люди заслуживают такого хамского отношения? Ваша Зоя, например, это же образец бюрократического идиотизма. Она откуда? С другой планеты? Кто давал ей право, так разговаривать с вашими посетителями?

Затрещал телефон на столе директора и Демидов ответил, сняв трубку.

— Это Вас, Николай Семенович, — сказал, он, передавая трубку, — Зоя набрала секретаря райкома…. Он на линии!

— Здравствуйте, товарищ Петренко, — ответил в трубку Патоличев, — приезжайте срочно на «Ростсельмаш» и проведите в моем присутствии бюро райкома по вопросу устранения нарушений КЗОТ при трудоустройстве!

Секретарь обкома не был «кровожадным», но всегда хотел убедиться лично, что ошибки, допускаемые партработниками и начальниками разных уровней, будут немедленно исправлены. Он обстоятельно анализировал положение дел в области и руководимой им парторганизации. Резко осуждал администрирование, говорил о необходимости создать уверенность у наших кадров, чтобы любой честный работник не боялся, что «ему преподнесут оплеуху сегодня справа, а завтра — слева». Но таких, как Боровков исправить уже не возможно, поэтому приходилось снимать с должности.

Покинув завод, Патоличев решил проверить еще одну жалобу трудящихся о качестве обслуживания в торговле. Он ежемесячно получал обзоры писем, поступающих в редакции городских газет, и лично проверял многие из них. Особо уделял внимание газете «Красный шахтер», понимая, как важно в это время наращивать добычу «хлеба промышленности». Он шел по улице пешком и остановился у одного из магазинов с вывеской «Бакалея». Всматриваясь в лица прохожих и убедившись, что его никто не узнает, он зашел в магазин. Карточная система была уже отменена и в свободной продаже имелись макаронные изделия, но бумаги для кульков в магазине не оказалось.

— А куда же мне ее ссыпать? — поинтересовался он у продавца, когда та взвесила по его заказу килограмм вермишели.

— Бумаги оберточной нет, — отвечала ему продавец, — носите с собой сумку!

— Я иду с работы, — убеждал ее Патоличев, — а у вас должна быть бумага для кульков….

— Вы не умничайте, гражданин, — рассердилась продавец, — если нет сумки, давайте я ссыплю вермишель в вашу фуражку, в нее килограмм войдет, это точно!

— Ссыпайте! — протянул свою фуражку Патоличев.

Продавец, насыпала полную фуражку вермишели, чем рассмешила покупателей, стоящих в очереди за секретарем обкома. А он ласково попросил продавца разрешить ему позвонить по телефону, установленному в магазине. Та, не подозревая, чем это для нее кончится, поставила на прилавок аппарат, стоящий невдалеке. Когда Патоличев, представившись, попросил соединить его с секретарем райкома, продавец нагло усмехнулась.

— Хы, секретарь обкома нашелся мне — глумилась работник прилавка, — в спецовке такие не ходят!

— Товарищ Петренко, — строго произнес Патоличев, — будьте добры прибыть в магазин №47 «Бакалея», я буду вас ждать здесь!

— Смотри-ка, сейчас он так и приедет, — съязвила продавец, — бросит все дела и привезет тебе сумку под вермишель.

Патоличев не реагируя на замечание продавца, попросил телефонистку соединить его с начальником горторготдела исполкома и тоже вызвал его в магазин.

— Вы молодая женщина, — обратился он к продавцу, — скажите, откуда у Вас столько безразличия к народу-труженику, победителю? Ведь солдаты на фронте думали, что разобьем врага и заживем счастливо, помогая друг другу. За что Вы не любите людей? Почему так относитесь к их нуждам?

Молодая женщина даже не извинилась, она по-прежнему не верила, что перед ней секретарь обкома Патоличев. И только когда в магазин вошли начальник горторготдела с завмагом и принялись «раскланиваться» перед покупателем в спецовке, поняла, что этот неприметный мужчина и есть секретарь обкома. Вслед за высоким торговым начальством приехал Петренко и тут же учинил разнос завмагу и всем продавцам. Патоличев остановил секретаря райкома и долго беседовал с руководителями и рядовыми работниками торговли. Он продолжал искренне удивляться, почему после самой жестокой и кровопролитной войны психология у людей начинала меняться не в лучшую сторону? Хотя ответ на этот вопрос он знал — ускоренно укрепляющаяся после войны административно-командная система получала ответную реакцию в народе.

Но кто мог сказать об этом вслух? А как бы поступили с носителем прогрессивных идей по реформированию управления отраслями промышленности, Николай Семёнович знал лучше всех своих подчиненных. Об этом он часто думал, сидя до двух-трех часов ночи в своем кабинете обкома, когда заканчивались все совещания и заседания, намеченные на день. Обычно даже бюро обкома проводили в неурочное время, после пяти часов вечера, другие мероприятия назначались еще позднее, а ночью мог позвонить Поскребышев и поинтересоваться любым вопросом по поручению Сталина. Иногда звонил сам вождь, привыкший работать по ночам, и если секретаря обкома не окажется на месте, то его брали «на карандаш». После трех-четырех отсутствий на рабочем месте ночью такой секретарь обкома переводился в «кандидаты на вылет». И все об этом знали, так Иосиф Виссарионович через Поскребышева контролировал весь партийный аппарат огромной страны.

Сегодня не было назначено ни одного совещания, поэтому Патоличев позволил себе проверить факты, изложенные в жалобах трудящихся. Правда, отдел кадров «Ростсельмаша» он «разрабатывал» уже дней пятнадцать, предварительно попросив начальника ГУВД выписать ему «для дела» липовый паспорт на фамилию Иванова. Затем «собирал» справки, «необходимые для трудоустройства» по указанию Боровкова, которые доставляли ему в кабинет, все было законспирировано, как в лучших разведках мира, чтобы никто не догадался о ходе проверки и не предупредил руководство завода.

Вернувшись к себе в кабинет, предварительно переодевшись дома, Николай Семенович невольно предался воспоминаниям. Он не новичок в должности секретаря обкома, с 39-го по 41-й возглавлял Ярославский обком, а до весны 46-го Челябинский. Его карьерный взлет начался в 40-м, когда генерал Андрей Васильевич Хрулев, назначенный по личному распоряжению вождя начальником Главного интендантского Управления Красной армии, представил Патоличева Иосифу Виссарионовичу. Это произошло на внеочередном Пленуме ЦК, созванном в связи с неудачными военными действиями СССР во время советско-финской войны.

— Я был хорошо знаком с твоим отцом Семеном Михайловичем, — сказал тогда Сталин, — жаль, конечно, что он погиб в сорок лет. Хороший был командир кавалеристской дивизии Первой конной Армии. Я надеюсь, что он вырастил достойного сына в твоем лице! Я предлагаю тебе возглавить Комсомол Карело-финской ССР!

— Я стараюсь, товарищ Сталин, — отрапортовал Патоличев-младший, — всеми силами оправдать Ваше доверие и не опозорить честь моего отца! Но мне кажется, что я не готов к работе в Комсомоле и пригожусь Вам на более ответственной должности!

Беседа велась в кабинете Сталина, который не тратил личного времени впустую, и все у него было продумано наперед. Эта встреча имела цель подбора надежных и преданных кадров, которые «решали все» и хотя Сталина слегка огорчил отказ молодого Патоличева, он оставил его в «обойме». После таких бесед, человек попадал в круг общения Сталина, что являлось своеобразной «охранной грамотой». Патоличев сам рекомендовал Сталину своего знакомого Юрия Андропова на должность Первого секретаря Комсомола Карело-финской ССР.

В 1942 году Патоличева переводят на более ответственную работу первым секретарем Челябинского обкома, где необходим был преданный вождю человек, который бы курировал производство танков для Красной Армии. Николай Семенович проработал там до 1946 года, успешно выполняя все личные приказания Сталина. Именно тогда, начиная с 1943-го, он и узнал о городе Шахты в Ростовской области, получая чуть ли не ежедневно письма с просьбами оказания помощи в поставках различного оборудования для восстановления затопленных шахт. Эти просьбы, подписанные начальником комбината «Ростовуголь» Ф.Я.Каганом и секретарем горкома В.Ф.Шибаевым нужно было выполнять, несмотря на нехватку оборудования на шахтах комбината «Челябинскуголь». Это была личное требование Сталина.

В марте 1946 года Патоличева назначают заведующим отделом, а в мае утверждают секретарем ЦК на место Г.М.Маленкова, за что тот сразу невзлюбил его. В это время Патоличев совмещал должности члена Оргбюро ЦК, начальника Управления по проверке партийных органов и одновременно зампредседателя Совета по делам колхозов при Совмине СССР. А уже в мае 47-го назначают вторым секретарем ЦК Компартии Украины, где работал давний соратник Сталина Л. М. Каганович. К тому времени Лазарь Моисеевич уже был Героем Социалистического труда, имел 3 ордена Ленина и один Трудового Красного Знамени, а у Патоличева в то время было четыре Ордена Ленина и один Трудового Красного Знамени.

Работа у них не заладилась с первого дня, видимо Лазарю Моисеевичу не понравился Николай Семенович именно по этой причине, хотя Патоличев к тому времени не был удостоен звания Героя Социалистического Труда, в отличие от Кагановича. Лазарь Моисеевич работал в 20-е годы Генеральным секретарем ЦК Украины, и его снова в марте 47-го поставили на эту должность вместо Хрущева. Казалось, тандем с Патоличевым должен бы получиться. Но не тут-то было, то ли амбиции близкого соратника вождя помешали этому, то ли принципиальная позиция Патоличева. Хитрый Лазарь в первый день работы выпил немного лишнего на банкете в честь назначения Николая Семеновича, а может и притворился пьяным, решив «прощупать» вновь назначенного ему заместителя.

Лазарь завел Патоличева в свой кабинет на беседу, пригласил сесть и устроился, напротив, за столом, давая понять свою расположенность к откровенному разговору. Существовало не писаное правило: если руководитель садился в свое кресло, а собеседник за приставной стол, то этим подчеркивалась официальность беседы. Когда начальник усаживал зама и садился напротив, это было знаком дружеской задушевной беседы.

— Я должен рассказать тебе страшную тайну, — полушепотом произнес Каганович, — и хочу знать твое мнение.

— Я слушаю Вас, Лазарь Моисеевич, — ответил трезвый Патоличев, который практически не употреблял спиртное.

— Когда началась война, Сталин собрал экстренное заседание Политбюро на 4—30 утра, — начал рассказ Каганович, — он пригасил на него Жукова с Тимошенко и там Молотов получил ноту германского посла, привезенную курьером в Кремль. А война уже шла полчаса! Иосиф был шокирован отсутствием связи с командующими военными округами, ведущими бои с немцами. Он отказался выступать по радио с обращением к народу и поручил это сделать Молотову. Мы, основные члены Политбюро, решающие любые вопросы за весь состав, вместе готовили текст этого обращения. После Сталин уехал на ближнюю дачу в Кунцево, сказал, что ему нужно побыть одному и все обдумать. А мы: Молотов, Ворошилов, Калинин и Микоян, остались в Кремле. Набравший уже тогда политический вес Берия был кандидатом в члены Политбюро, но активно участвовал в нашем разговоре.

Оставшись одни, Молотов первый высказался о политических ошибках Сталина, приведших страну к войне, а Берия предложил снять его с должности. Остальные поддержали Лаврентия, а я высказал мнение о том, что снять мы его всегда успеем. Пока Иосиф в народе пользуется авторитетом вождя, пусть продолжает руководить. Со мной согласились Молотов, Ворошилов и Калинин, предложивший сделать это сразу по окончании войны. Когда это произойдет и победим ли мы в войне, никто еще не знал, но решение такое было принято нами единодушно. Оно остается в силе до сегодняшнего дня. Мы почувствовали в дальнейшем общении со Сталиным, что ему об этом известно, наверное, оборотень Берия проинформировал Иосифа. И сегодня мы понимаем, что либо он нас уничтожит, либо мы его. И Иосиф Виссарионович тоже прекрасно это понимает!

Мы часто обсуждаем этот вопрос, но каждый раз считаем его смещение преждевременным, поскольку после бомбардировок Нагасаки и Хиросимы, наш атомный проект, запущенный еще в 1943 году, должен быть реализован. Берия очень хитер и я не доверяю ему, но он по-прежнему входит в наш круг «заговорщиков». Как он поведет себя на решающем этапе неизвестно, но факт участия Лаврентия остается не в его пользу….

Патоличев внимательно слушал Кагановича, не перебивая, но после слов «заговорщики», он решительно сделал это.

— Я прошу меня извинить, Лазарь Моисеевич, — прервал он Кагановича, — но я назначен сюда, работать, а не участвовать в каких-либо заговорах! Тем более я считаю, что это недостойно для порядочного человека и честного коммуниста! Это мерзко….

— Это твоя принципиальная позиция? — задал вопрос, неожиданно протрезвевший Каганович.

— Да, — подтвердил Патоличев, — я считаю, что все вопросы должны решаться честно, и открыто, в соответствии с Уставом партии….

— А соответствует ли Уставу нежелание Иосифа созывать съезд? — с раздражением произнес Каганович, — последний был проведен в 1939 году! …Да во время войны никто и не заикался об этом, но уже 1947 год, а он не хочет созвать даже Пленум ЦК. Боится, что мы его снимем на первом же форуме. А по Уставу съезд нужно собирать раз в три года, а пленум и того чаще — ежеквартально. Он выигрывает время для нанесения смертельного удара, которым уничтожит всех нас одним махом! Поэтому я и хочу спросить: ты с нами или нет?

— Я уже ответил, — с отвращением произнес Патоличев.

— Ну-с-с, мне понятна твоя позиция, — с обиженным видом констатировал Лазарь Моисеевич, заметивший отвращение Патоличева, — можешь донести на меня, но Иосифу это давно известно!

— Я считаю доносить на кого-либо тоже мерзко, — поставил точку в беседе Патоличев.

После разговора нужно было понять, что произошло? Если Каганович рассказал правду, то Патоличеву не следует реагировать на эту «страшную тайну». Кому докладывать об этом? Заговорщикам в Политбюро, одним из которых является Берия? Тогда они в ближайшие дни устроят ему автокатастрофу. Поскребышеву? Он доложит об этом Сталину, но, по словам Кагановича, тот знает об этом затянувшемся заговоре. Лазарь Моисеевич, как ближайший соратник вождя, сам имеет прямой телефонный доступ к Сталину. Если Иосиф Виссарионович спросит его «в лоб» об этом, то Лазарь Моисеевич откажется и Сталин поверит ему, а не Патоличеву. И тогда, здравствуй Лубянка!

Если это провокация со стороны Кагановича или проверка на надежность, то доложить в Политбюро обязательно нужно. Если заговора нет, то его похвалят, а если всё-таки есть? Тогда автокатастрофа «вырвет Патоличева из рядов партии» и его похоронят с почестями. Хрен редьки не слаще! Поэтому Николай Семенович решил ничего не предпринимать и начинать работу, как будто он не слышал эту «страшную тайну». Как поступит Лазарь Моисеевич, если заговор существует? Через три-четыре месяца он потребует «сменить» Патоличева другим человеком. И действительно, через несколько месяцев его отозвали с должности второго секретаря Компартии Украины по требованию Кагановича. Значит, заговор все же существовал, в противном случае Николая Семеновича привлекли бы за недонесение о «страшной тайне».

В начале декабря Патоличеву позвонил Поскребышев и сообщил, что ему предписано прибыть в Ростов-на-Дону, где он будет «избран» Первым секретарем обкома вместо Петра Александрюка.

— В этой области находится город Шахты? — спросил Патоличев, — я много помогал секретарю горкома поставками оборудования…. Кажется, Шибаев его фамилия!

— Именно там! — подтвердил Поскребышев, — на вокзале Вас встретит второй секретарь Ростовского обкома Матвеев. Вопросы есть?

— А почему не Александрюк? — поинтересовался Патоличев, — ведь он дела должен будет передать мне!

— Комиссия ЦК вскрыла серьезные недостатки в методах работы первого секретаря обкома Александрюка, — информировал Поскребышев, — а руководители Сальского района, Хохлов, Шестерко и Чистяков арестованы за очковтирательство! Александрюк явно потакал им, ведь он выходец из Сальского района. Его дальнейшая судьба пока не определена….

С первых же дней работы в должности Патоличев понял, какое тяжелое наследство, особенно в сельском хозяйстве оставил ему Александрюк. В колхозах области сложилось критическое положение. За время войны резко снизились доходы колхозников от общественного хозяйства. До войны во многих колхозах получали до 20 кг хлеба на трудодень. Иногда колхозники отказывались получать все причитающееся им на трудодни зерно, сдавая излишки государству.

Давно известно, есть у колхозников хлеб, — будет у них и мясо, и молоко, и яйца, и другие продукты. В годы войны колхозы практически весь урожай сдавали государству. Первые послевоенные годы было то же самое. На выработанные трудодни колхозники многих хозяйств получали всего по 200 граммов зерна и 10—20 копеек деньгами, а то и меньше. Их личное подсобное хозяйство облагалось натуральными поставками и большими денежными налогами. Каждый колхозный двор должен был поставлять государству: 50 кг мяса в живом весе, 250—300 литров молока, сотни яиц, шерсть и кожу, и помимо этого, платить денежные налоги.

За невыполнение этих обязательств местные власти нередко описывали и выводили со двора последнюю корову. Если колхозники резали для себя свинью, то необходимо было снять с нее шкуру и за копейки сдать государству на кирзу, из которой шили солдатские сапоги. Не сдашь свиную шкуру — получишь штраф в тысячу рублей. И только для семей фронтовиков — участников войны были некоторые льготы. Сельское население все больше нищало и вымирало.

Николай Семенович проводил откровенные доверительные беседы со многими председателями колхозов, и они рассказывали ему, как Александрюк выполнял планы заготовок сельхозпродукции. Действовал знакомым ему с 30-х годов способом — выгребать у колхозов все подчистую и заниматься приписками. В 1945-м нищая и голодная Ростовская область отдала «все для фронта и победы». Какой ценой это делалось, можно понять по тому, что уже к концу года на Дону сельское население сократилось вполовину. Вымерло от голода! Однако Александрюк, успел повесить себе на грудь ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степеней «за достижения в организаторской и воспитательной работе». Впоследствии обнаружилось, что «достигнутые показатели», мягко говоря, не соответствуют действительности.

В такой ситуации нужно было переломить психологию обдирательства колхозников и у Патоличева из-за этого тут же появились «нелады» с Матвеевым. Секретарём Раздорского райкома работал Виктор Горячев. В 1948 году район успешно выполнил установленный план хлебозаготовок. Руководство района, исходя из реальных возможностей, наметило перевыполнить план 10%. В район приехал второй секретарь обкома Матвеев. По его подсчётам выходило, что район может сдать вдвое больше. И Матвеев обвинил руководителей района в укрывательстве хлеба, в антигосударственной практике. Потребовал, чтобы секретарь райкома и председатель райисполкома немедленно явились в обком к Патоличеву.

Они тряслись от страха, когда ехали в Ростов и с нескрываемым волнением вошли в кабинет Николая Семеновича. Но он пожал им руки и предложил сеть. После чего пригласил к себе Матвеева, тот повторил обвинения.

— Сколько сверх плана обещали? — спросил Патоличев.

— Десять процентов! — ответил Горячев.

— Выполнили взятые обязательства? — спросил Патоличев.

— Да! — в один голос ответили секретарь и председатель.

— Ну и хорошо! — поблагодарил Николай Семенович, — больше и не надо. Возвращайтесь домой, и продолжайте спокойно работать. Спасибо вам за перевыполнение плана, это сегодня очень необходимо стране!

Матвеев написал донос на Патоличева в надежде, что его арестуют, но «охранная грамота» не дала ему «свалить» первого секретаря и вскоре с Матвеевым пришлось расстаться. Горкома партии тогда еще в Ростове не было, и все проблемы донской столицы лежали на обкоме. А их было очень много, город интенсивно восстанавливался после разрухи. Приходилось вникать в суть городского строительства, и однажды Патоличев обратил внимание на состояние набережной Дона. Здесь издавна размещались лесные, дровяные, угольные и прочие склады, на которые разгружались пароходы. Почти у самой водной кромки вдоль берега тянулась железнодорожная ветка, по ней доставлялись и отбывали различные грузы.

Патоличев предложил все эти склады и железнодорожную ветку убрать, очистить берег, и превратить его в зону отдыха ростовчан. Против сноса железнодорожной ветки решительно восстал Каганович. После ухода от него Патоличева, Сталин перевел своего близкого соратника снова в Москву, а на его место опять назначил Хрущева. Каганович теперь работал заместителем председателя Совмина и курировал министерство путей сообщения. Однако Патоличева неожиданно поддержал Маленков, игравший уже чуть ли не вторую роль в ЦК. Берег Дона очистили, разбили цветники, высадили деревья и многолетние кустарники, установили грибки, поставили скамейки. Так в Ростове появилась замечательная набережная, прекрасное место отдыха.

***

Утро красило нежным светом стены древнего Кремля, за которыми продолжалась незримая для рядового советского человека борьба за власть не на жизнь, а на смерть. Стареющий вождь остался в Политбюро в одиночестве по важнейшим вопросам международной и внутренней политики и опасался своего ближайшего окружения. Информацию о заговоре против него, полученную от Берия в начале войны, он принял с благодарностью, но перестал доверять «большому мингрелу» в этом вопросе, подозревая, что и Лаврентий был против него. Сталин не ошибался, его острое политическое чутье только совершенствовалось с возрастом, и в конце войны пришел к выводу, что лучше уничтожить все свое окружение по рецептам 20—30 годов.

Взамен он собирался привлечь в ЦК и его политбюро новых партработников из секретарей обкомов, и Патоличев был одним из кандидатов в окружение вождя. Но расправа растянулась на семь лет, необходимо было закончить программу по созданию атомной бомбы, а уж после уничтожить всех заговорщиков. В 1949 году атомная бомба была испытана, но возникла необходимость создания водородной, и Сталин понимал, что его враги тоже не предпримут решительных действий до завершения работы по этому проекту.

Берия и Маленков тоже великолепно научились читать затаенные мысли Сталина и разгадали весь его стратегический план. А тогда произошло то, что Сталин считал абсолютно исключенным: по инициативе Берия и Маленкова члены Политбюро пришли к спасительному для них компромиссу и заключили оборонительный союз против замыслов Сталина. Результатом этого было решение Политбюро созвать, вопреки желанию Сталина, в августе 1952 г. пленум ЦК и назначить на нем созыв съезда партии. Иосиф Виссарионович сопротивлялся, но его власть основывалась на абсолютном подчинении непосредственных управляющих машиной диктатуры. Они-то теперь и вышли из повиновения. Что же мог делать Сталин один, без них? Выйти на Красную площадь и призвать народ к бунту?

Правда, объявление о созыве XIX съезда и его повестке дня было опубликовано за подписью одного Сталина. Но так делалось всегда. Самым поразительным был факт: впервые за время авторитарного правления политический отчет ЦК делал не Сталин, а Маленков. Это сразу вызвало недоумение: что произошло? Либо Сталин не здоров, либо он намеренно выдвинул главным политическим докладчиком ЦК избранного им наследника. Но Сталин был здоров, присутствовал на съезде и выступил в его завершении с краткой речью. Но не по существу работы съезда, а с обращением к иностранным компартиям. И в наследники Сталин никого не намечал, хорошо зная всю опасность подковерной борьбы против него. Вождь отказался делать доклад на съезде, созванным против его воли.

Ближайшее окружение, не разделявшее теперь многие из практических предложений и концепций Сталина во внешней политике, решило поручить доклад Маленкову, открывать съезд — Молотову, закрытие форума — Ворошилову. Хрущев, которого Сталин когда-то возвысил как объект для своих насмешек, не проявлял пока активности. Делегаты были удивлены, что в президиум съезда не избрали трех членов Политбюро — Микояна, Андреева и Косыгина. В ранжировке «мест» членов Политбюро Берия, который до «мингрельского дела» твердо занимал третье место, после Молотова и Маленкова, очутился теперь на пятом месте после Булганина. Но Берия взял реванш. Он выступил на съезде с самой блистательной речью. Она была острая по стилю, высококвалифицированная политически и убедительная для слуха и ума делегатов.

Конечно, речь Берия, как и других ораторов, — это дифирамбы Сталину. Но апеллируя к величию вождя, изливаясь в верноподданнических чувствах, Берия тонко поставил партию впереди вождя: «Вдохновителем и организатором великой победы советского народа в войне была Коммунистическая партия, руководимая товарищем Сталиным» До сих пор во всех газетах, журналах и книгах можно было прочесть, что «вдохновителем и организатором» был сам Сталин, а потом уж «на задворках» что-то делала и партия. Берия дал понять, что не оговорился, он кончил речь снова ссылкой на партию: «Народы нашей страны могут быть уверены, что Коммунистическая партия, вооруженная теорией марксизма-ленинизма» — и затем «под руководством товарища Сталина». Кроме Иосифа Виссарионовича и членов Политбюро, никто на съезде не понял, что здесь Берия прямо спорит со Сталиным, и дает понять делегатам съезда о скором закате диктатора.

Это было начало октября 1952-го, а уже 1 марта следующего года Сталина нашли парализованного, беспомощно лежащего в малой столовой ближней дачи в Кунцево. Вскоре туда прибыли Берия и Хрущев, но они не торопились с вызовом врачей, и Сталин пролежал без медицинской помощи до утра. 4 марта 1953 года было объявлено о болезни Сталина, опубликованы и передавались по радио бюллетени о состоянии его здоровья. А 5-го марта он скончался в 21 час 50 минут. О смерти Сталина было объявлено по радио 6-го в 6 часов утра. Это сообщение повергло в шок население страны, люди искренне плакали и горевали с тревогой о завтрашнем дне. И только его приближенные радовались, что они выиграли эту борьбу не на жизнь, а на смерть.

…Утро красило нежным светом не только стены древнего Кремля, но и вышки с автоматчиками многочисленных лагерей политзаключенных. Здесь не было газет и радио, и все новости просачивались зекам от вертухаев, которые спозаранку 6-го марта находились в состоянии депрессии. На утреннем разводе это сообщение прозвучало по радио в кабинете начальника и стоящие в строю конвойные слушали его через открытую дверь, не стесняясь, слез. Кто-то из них уже при подъеме зеков на работу сообщил им эту трагическую весть, но в отличие от охранников, зеки с радостью восприняли ее. О смерти Сталина официально объявил начальник лагеря, выстроив отряды к восьми часам утра на территории жилой зоны.

— Издох деспот! — вырвалось у Кузьмича, — хана теперь и холуям, что сажали нас!

— Отчего такая уверенность? — спросил его Михаил, — кто знает, как теперь всё разворачиваться будет?

— Ты не верил моим прогнозам, когда нас с тобой в одну камеру КПЗ кинули, — констатировал Кузьмич, — и сейчас не веришь! Сталин руками Ежова в 30-х уничтожил массу людей, а затем и его поставил к стенке….

— А вот от веры моей в твои умозаключения, как раз ничего и не зависит! — возражал Михаил, — для меня главное остается наше освобождение, как невинно пострадавших. Будут ли пересмотрены «ошибочные» уголовные дела?

— Будут! — отрубил Кузьмич, — я в этом уверен!

— Хорошо бы! — мечтал Михаил, — хотелось, чтобы это произошло быстрей. Но пересмотреть махом столько дел не хватит и пяти лет, а мне сидеть осталось четыре полных года.

Уверенность в скором освобождении высказывали многие «профессора», в том числе и Скрынник, который радовался вместе со всеми. Он сказал, что, несмотря на то, кто будет править страной, должны сделать амнистию, чтобы не пересматривать огромное количество уголовных дел. Начальник лагеря объявил траур и выходной день по случаю смерти вождя, но жестко осадил ликование политзаключенных.

— Немедленно прекратить веселье! — громко приказал он, — иначе карцер работает без выходных!

— Так разве мы веселимся? — иронизировал Михаил, — мы скорбим! Каждый страдает по-своему, гражданин начальник. Когда меня ни за что арестовали, «скорбели» вы, теперь мы….

— Чему веселитесь, глупые? — орал начальник, — думаете, завтра домой пойдете? Хрена вам лысого….

— Ты бы лучше себе работу подыскивал, — шутя, посоветовал Скрынник, — не ровен час, останешься не у дел, гражданин начальник!

— Вас не Сталин сюда загнал, — с горестью и уже тихо уверял начальник, — те, кто это делал, все пока живы и работают, так что я не у дел никогда не останусь! Зеков на мой век хватит!

Весь выходной день лагерь пьянствовал, вертухаи с горя, политзаключенные с радости. Кто-то для зеков проносил в жилую зону за деньги водку, вино и даже разливное пиво. В камеру, где сидел Михаил, тоже доставили спиртное, он выпил за скорое освобождение стакан вина, и оно ему не понравилось. Он любил свойское из чистого виноградного сока, а «магазинное» было и близко не похоже на домашнее. Оно, как суррогат, «било по мозгам» и отрыгивалось химическим красителем.

— Ну, извиняйте, шампанского у нас нет, — иронизировал Кузьмич, — хотя за освобождение нужно бы выпить именно его!

— Тогда и нам коньяк нужен вместо водки, — требовал захмелевший уже Каянов.

И «карусель», так называли здесь систему нелегальной передачи спиртного в зону, вновь закрутилась. После обеда все вертухаи были уже пьяны, начальник лагеря тоже употребил с горя. Он сидел в своем кабинете, не контролировал работу конвоиров и вскоре в камере Михаила появился коньяк и шампанское. Это была не просто пьянка, а настоящий пир. Все почему-то были уверены, что амнистия обязательно будет и захмелевшие зеки, спорили о сроках ее объявления и категориях осужденных попадающих под нее. Высказывались предположения, что «политические» могут не попасть под амнистию.

Утром неожиданно для всех, вновь объявили выходной. О причине такого решения сообщил начальник лагеря через конвойных, не собирая заключенных на территории жилой зоны. Один из вертухаев, будучи с глубокого похмелья, «по секрету» поведал зекам о причине такого решения. Уголовники соседнего 6-го лагеря строгого режима отказались выходить на работу и грозили бунтом. Это было похоже на организованную забастовку, заключенные избрали авторитетов для переговоров с начальником лагеря, выдвинули требования ослабления режима, основным из которых была амнистия. Начальник 6-го лагеря побоялся применять силовые методы. В отличие от политических, пьяных зеков в жилой зоне 6-го лагеря не было. Своей организованностью ушлые урки не давали повода для применения силы. Чтобы не провоцировать политических на солидарность с забастовкой уголовников, начальник 4-го лагеря дал «своим» еще один выходной.

В первую неделю после смерти Сталина руководство ГУЛАГа находилось в некоторой растерянности, начальники лагерей не получали никаких указаний на свои запросы о забастовках проходивших во многих исправительных учреждениях. Образовался своеобразный вакуум, который быстро заполнили договаривающиеся между собой зоны. «Малявы» шли в каждый лагерь и обратно, зеки продемонстрировали высокую степень организованности и повсеместно требовали амнистии и ослабления режима содержания. Это в значительной степени ускорило принятие Указа Президиума Верховного Совета, и 27 марта он был подписан Ворошиловым и опубликован на следующий день. Его тут же прозвали в народе «Ворошиловским», но амнистия распространялась не на всех политических и уголовников.

Неразбериха в верхах породила ряд ошибок и многих матерых рецидивистов выпустили из тюрем. Осужденных по 58-й статье тоже поначалу освобождали, не вникая в суть документа и только, когда каждому начальнику лагеря поступили комментарии к Указу, разделили эту категорию на «выпускных» и «продолжающих отсидку». Михаил попадал под амнистию, согласно четвертому пункту документа, который предусматривал сокращение наполовину наказания для осужденных на срок больше пяти лет. А поскольку он отсидел половину срока, был освобожден уже к началу апреля.

Получив официальное уведомление о предстоящем освобождении, Михаил нашел в рабочей зоне Лемешко. Тот по-прежнему трудился подсобником на подаче кирпича каменщикам. Амнистия ослабила дисциплину в лагере, никто не хотел работать, больше времени перекуривали. Бригадиры-прорабы из числа зеков, обычно подгонявшие заключенных в работе, с апатией теперь смотрели на «сачков». Конвоиры, понявшие, что сокращения их штатов неизбежно, работали спустя рукава и не обращали внимания на бесцельное хождение заключенных по рабочей зоне.

— Теперь понял разницу между нашими преступлениями, прихвостень гитлеровский? — грубо спросил Михаил, не здороваясь с Лемешко, — меня освободили, а тебе до звонка здесь гнить.

— Поздравляю! — ухмыльнулся тот, — я через полгодика тоже выйду на свободу….

— Я ведь рассчитаться пришел за свое избиение шомполами во время оккупации, — загадочно молвил Михаил, — готовь свою предательскую жопу, сука немецкая!

— Только попробуй! — закричал испуганный Лемешко, — останешься здесь еще на тройку лет….

Дальше произошло то, чего Лемешко не мог увидеть даже в страшном сне. Михаил заранее договорился за две бутылки водки с конвоирами и своими сокамерниками о предстоящей порке. Он подал знак рукой и Лемешко тут же завалили на кучу песка, стянули с него штаны и неизвестно откуда в руке Михаила сверкнул винтовочный шомпол. Он бил им Лемешко по голым ягодицам и спине, а сокамерники отсчитывали хором количество ударов. Конвоиры не обращали на экзекуцию внимания, отвернувшись в сторону, две бутылки водки, которые им пообещали сразу после возмездия, были дороже наведения пошатнувшегося порядка.

…Солнышко пригревало по-весеннему, а зеленая молодая трава и распускающиеся почки деревьев радовали глаз. Кое-где начинал цвести дикий кустарник, его розовые бубоны вот-вот должны были раскрыться соцветиями и подчеркнуть торжество весны. Природа бурно начала свое очередное обновление и в жизни Михаила оно тоже наступило, когда он с вещмешком через плечо, сделал первый шаг за пределы зоны. Всё! Закончились долгие тюремные годы и нужно спешить домой к жене и детям. Он щурился яркому солнцу и улыбался. Еще какое-то время стоял у ворот тюрьмы, и ему не верилось, что это свобода.

— Чего стоишь, может быть передумал? — окрикнул его конвоир у ворот.

— Ты готовься на Колыму, вертухай, — шутил Михаил, — и меньше разговаривай!

— Это за что меня на Колыму? — искренне удивился конвоир.

— За то, — иронизировал Михаил, — что удерживал тут меня и лишал свободы! Читал «Ворошиловский» Указ об амнистии?

— Нет! — насторожился конвоир, — …да его сам начальник не понял без шпаргалки, которую прислали позже. А что там про меня написано?

— Много чести про тебя Ворошилову писать, — весело сказал Михаил, — там про вас всех написано. Черным по белому: «Тех, кто незаконно удерживал людей в тюрьмах, выслать на Колыму и испытать на них новую атомную бомбу!»

— Стой, мужик! — воскликнул встревоженный конвоир вслед уходящему Михаилу, — подожди, браток, объясни, как это нам бомбой по башке будут давать? Это же смерть, по радио говорят, одна такая бомба за раз может уничтожить миллион человек….

— Какой я тебе браток? — остановился Михаил, — я же не из блатных. А объяснять тебе должен товарищ Ворошилов, это он назначил наказание вам. Я думаю, что вас таких холуев, как раз миллион и наберется по стране!

Михаил продолжил свой путь и через несколько минут обернулся. Конвоир в растерянности еще стоял у ворот лагеря и смотрел ему вслед. Помахав на прощание рукой, Михаил довольный своей шуткой, направился к проходной завода «Ростсельмаш». Теперь там протянулась железнодорожная ветка до вокзала «Ростов-Главный», вынесенная с территории набережной по решению Патоличева. Напротив самой проходной был полустанок, где останавливалась «коза», такой пассажирский поезд местного значения. Перед освобождением Михаилу выдали все заработанные им в лагере деньги и, хотя это была не ахти какая сумма, но на первое время должно хватить. Купив билет до «Шахтной», Михаил стоял на перроне в ожидании поезда.

Впервые приходилось видеть этот пассажирский пригородный поезд — «козу». Михаил раньше даже такого прозвища не слышал, в шахте козой называли сцепку из трех людских вагонеток для спуска и подъема бригады по уклону. Пассажирский поезд-«коза» тоже был сформирован из нескольких вагонов впереди и хвосте, которого был прицеплен маленький паровоз. Когда он подходил к полустанку «Ростсельмаш», Михаил понял, почему его прозвали козой. Гудок этого маленького паровозика чем-то напоминал блеяние козы. Поднявшись по ступенькам с поручнями в вагон, Михаил обнаружил здесь еще одно отличие «козы» от пассажирского междугороднего поезда — внутри не было спальных мест-полок, пассажиры сидели на деревянных скамейках со спинками по одну и другую сторону прохода.

Только в вагоне Михаил обратил внимание, как люди умышленно сторонились его. Телогрейка, кирзовые сапоги, кепка специфического покроя и короткая стрижка говорили о том, что он освободившийся из тюрьмы зек. Какая-то сердобольная женщина демонстративно пересела на другое место сзади, а рядом с Михаилом остался только один пьяный мужик. Напротив тоже никого не было, а за спиной он услышал оскорбительный шепоток: «Умер товарищ Сталин, а теперь выпускают этих урок, покоя от них нет!». Хотелось плюнуть в лицо этой бабе, но Михаил промолчал и подумал: «Дура ты набитая! Если бы твоего мужа посадили ни за что, я бы посмотрел, как бы ты сейчас вела себя…».

— Ты зек? — спросил пьяный мужик, сидевший рядом.

— Бывший, — ответил Михаил.

— А я ни бывших, ни настоящих не боюсь! — бравировал пьяный мужик, — у меня с ними разговор короткий! Я приемы знаю и если что, сразу им шею ломаю….

— Молодец, что смелый такой, — похвалил его Михаил.

— Долго сидел? — последовал вопрос.

— Двадцать пять лет! — серьезно отвечал Михаил, — как в детстве сел, так до звонка и парился.

— А за что сидел? — продолжил допрос пьяный мужик.

— За убийство и ограбление госбанка, — шутил Михаил с серьезным выражением лица, — шестерых угрохал, остальные убежали! Я ведь, как ты, приемы не знаю и если что, из пистолета в упор стреляю….

— Да-а? — сомневался пьяный мужик, осматривая Михаила в тех местах, где мог быть спрятан его пистолет, — а почему тебя не расстреляли за такое преступление?

— Так ведь в то время на складе патроны закончились, — серьезно отвечал Михаил, — а когда привезли пару ящиков, то за меня уже забыли.

— И много денег грабанули? — спросил мужик, убедившийся, что пистолета у Михаила нет.

— Десять мешков бумажными и три мелочью, — продолжал шутить Михаил, — вот еду теперь за деньгами, они в укромном местечке спрятаны. Откопаю и в ресторан закачусь погулять. Поедешь со мной? Я и тебе долю твою дам — пару мешков мелочи….

— Выпить бы конечно, не помешало, — мечтательно произнес мужик, — а далеко деньги спрятаны?

— В Шахтах закопаны, — продолжал розыгрыш Михаил.

— В шахте, где уголь добывают? — удивился мужик.

— Да нет, я же не дурак на такую глубину деньги прятать, — успокаивал его Михаил, — на терриконике закопал. И приметно и найти можно быстро….

— Я выйду в тамбур покурю и обмозгую, — принял решение мужик, поднимаясь с места, — только ты жди меня и не вздумай смыться!

— Куда же смываться? — успокаивал его Михаил, — до Шахтной еще далеко….

Мужик вышел в тамбур, а Михаил посмотрел в окно. Поезд приближался к Новочеркасску, вдалеке уже виднелся купол собора, а вдоль железной дороги река Тузловка. Это по виду соответствовало местности хутора Мишкино, где когда-то до войны приходилось рыбачить. Михаил не знал, что после амнистии по «Ворошиловскому» указу, милиция, в отличие от работников ГУЛАГа не расслаблялась. Наоборот, она была приведена в повышенную готовность и работала как часы. Он не заметил, что во время его разговора с пьяным мужиком, сердобольная женщина, сидевшая сзади, поднялась и вышла в тамбур.

— Я согласен, — заявил вернувшийся на свое место пьяный мужик, — поехали за твоими деньгами! …А какая моя доля будет? …Ну, сколько ты мне денег дашь?

— Сколько будет в двух мешках мелочи, — серьезно шутил Михаил, — все твои!

— Я ведь и примерно даже не знаю, — сокрушался мужик, — сколько это?

— Мелочь в основном полтинниками, — подбадривал его Михаил, — так что тыщ десять будет!

— О-о-о! Это хорошо, — обрадовался мужик, — поехали!

В вагон вошел милицейский патруль, дежуривший в этом пригородном поезде, следом за тремя милиционерами семенила сердобольная женщина. Не обращая внимания на остальных пассажиров, они подошли к Михаилу.

— Этот? — спросил сержант бдительную женщину, указывая на Михаила.

— Этот-этот, — подтвердила баба, — мне он сразу не понравился, уж больно на грабителя похож!

— Предъявите Ваши документы! — потребовал сержант, обращаясь к Михаилу.

Михаил полез в боковой карман за справкой об освобождении, а два других милиционера вытаскивали свои пистолеты из кобуры. Сержант спокойно взял справку и принялся изучать ее, пристально посматривая на Михаила, который был спокоен и даже слегка улыбался.

— Сегодня освободили? — спросил сержант.

— Если справка вчерашним числом выдана, то значит, сегодня! — подсказал Михаил, — я что-нибудь нарушил, сержант?

— Да, нет, всё нормально! — ответил приветливо сержант, — нам сигнал поступил, что Вы грабитель и убийца, проверяем поэтому! …Выходит ошибочный сигнал-то, Вы ведь за антисоветскую агитацию срок получали?

— В справке же написано, — улыбался Михаил, — меня скоро реабилитируют, потому что не вел я никакой агитации, а по ошибке товарища Сталина нормировщиком назвал….

Но эта информация была уже неинтересна сержанту, он внимательно присматривался к пьяному мужику. Увидев патруль, тот сразу замолчал и отвернулся, чтобы не дышать перегаром на милиционеров.

— Гражданин! — окликнул пьяного сержант, — а ну-ка посмотри мне в глазки!

Мужик повернул голову к милиционерам и нечаянно произвел выдох. В нос ударил запах перегара с луком и милиционеры поняли, что он пьян.

— Так, субчик, — молвил сержант, — подъезжаем к Новочеркасску и мы тебя сдадим в медвытрезвитель! Ты знаешь, что ездить в общественном транспорте в нетрезвом виде запрещено?

— Я не пьян, — возражал мужик, которого еще сильнее развезло, — я выпил всего сто грамм….

— И луковиц десяток сожрал, — возмущался милиционер в звании рядового, кривясь от запаха перегара.

— Забирайте его! — приказал сержант.

Милиционеры взяли мужика под руки, и проследовали с ним в тамбур, а сержант извинился перед Михаилом и пошел за ними. Сердобольная баба тоже решила удалиться из вагона.

— Человек выпил немного, так они его в вытрезвитель, — бурчала она по ходу, — а грабителя и убийцу даже не заарестовали…. Умер наш Сталин, и нигде порядка нет!

…Поезд приближался к станции «Каменоломни» и даже ее окраины были для Михаила неузнаваемы. Поселок разросся за время, проведенное им в тюрьме, а новые улицы, уходящие вправо и влево от железнодорожной ветки, говорили об интенсивном развитии станции и жилищном строительстве. Добравшись до станции «Шахтная» Михаил удивился еще больше. Там где были пустыри, теперь виднелись частные дома, у вокзала появился жилой массив, простирающийся к поселку Фрунзе и центру города.

До 1-го пересечения курсировал трамвай «Вокзал — ш. им. Октябрьской революции» и проезжая в его вагоне через весь город, Михаил любовался видами из окна. Все, что было разрушено немцами, восстановили, в центре на Советской улице красовались несколько новых четырехэтажных дома. Не доезжая проспекта Возрождения на улице Советская строилось какое-то административное здание, а пересекая проспект, вправо открывался вид на возведенное здание с колонами.

Михаил поинтересовался у одного из пассажиров, что это такое? Тот с гордостью ответил, что по улице Советской строится «новый горком», а здание с колонами, что виднеется в конце проспекта Возрождения — драматический театр, который откроют к осени. Преобразилась и площадь Ленина, на ней распускали почки молодые деревья и начинали цвести кустарники. Пешеходные дорожки между их рядами были заасфальтированы. На месте, где, когда высился Петропавловский собор, выросло огромное величественное здание со шпилем.

Перед его фасадом еще стоял подъемный кран. Внутри шли отделочные работы и по объяснению того же пассажира, это был новый Дом Советов. По слухам в следующем году будет образована Каменская область с центром в городе Шахты. Сгоревшее здание театра им. Томского на углу Победы революции восстановили, но там теперь было Управление Северо-кавказской железной дороги и Госстрах на третьем этаже. Ленин уже указывал рукой не на это здание, как прежде, а на улицу Советская. А на месте разрушенного кинотеатра «Октябрь» полным ходом шло его восстановление, он уже принял прежний вид.

— А Вы освободились, наверное? — поинтересовался пассажир, оказавшийся разговорчивым.

— Да! — коротко ответил Михаил, — приехал, и город не узнаю.

— А долго ли не были здесь? — спросил пассажир.

— Почти шесть лет, — ответил Михаил, — посадили за антисоветскую агитацию, а теперь по амнистии отпустили….

— Наша семья тоже брата ждет из тюрьмы, — радостно сказал пассажир, — за анекдот посадили. А Вы, куда путь держите?

— В поселок Красина, — ответил Михаил.

— Тогда Вам лучше доехать до шахты Воровского, от нее до Красина автобус год, как пустили, — проинформировал пассажир.

Михаил поблагодарил разговорчивого пассажира и в душе радовался, что не все люди воспринимают невинно осужденных, как преступников. Этот вежливый и культурный мужчина вел себя дружелюбно, и они долго еще болтали ни о чем, пока он не вышел на остановке «переулок «Крестьянский». Вагон был битком набит пассажирами и только после остановки «Грушевский мост» начал разгружаться. Михаил обратил внимание на объявление, висевшее на стене рядом с местом кондуктора. Оно гласило о наборе на курсы вагоновожатых трамвайного депо с предоставлением работы после обучения. Он запомнил адрес, куда необходимо было обратиться, уверенный в том, что на шахту его уже не примут. Тогда в обстановке нехватки рабочих рук, до оккупации и в послевоенное время на его инвалидность «не обращали внимания», но теперь времена другие.

Автобус, маленький «Газик» курсировал от конторы шахты Воровского и уже через несколько минут бывший зек созерцал вид из окошка, сидя в полупустом салоне. Он ехал по незнакомому поселку, вроде окрестности шахты были все те же, и в то же время нет. Дорога, по которой ехал автобус, была вымощена камнем и колеса «Газика» неприятно тряслись при движении по ней. Слева виднелась степь, а справа сплошной жилой массив из частных домиков, разбавленный бараками. Недалеко от шахты Воровского дымил трубой хлебозавод, видимо недавно построенный. Михаил не представлял, на какой остановке ему нужно выйти и решил ехать до конечной. Там видно будет, в какую сторону ему нужно идти.

Справа начались выстроенные недавно финские домики, и показался терриконик шахты Красина. Проезжая дальше, узнать окрестности было невозможно, лагеря военнопленных уже не было, на его месте обосновалась овощная база с вывеской на воротах, рядом с ней два высоких барака. Справа по линейке выстроились частные домишки почти одного покроя. Автобус довез его до конторы шахты Красина, это была конечная остановка, и Михаилу пришлось выйти. Он осмотрелся вокруг и удивился, как изменился двор шахты. Контора все та же, новый террикон отсыпался в другой стороне и вырос за время его отсидки до солидных размеров. Неожиданно, случайно из конторы вышел Воронин и, увидев Михаила, радостно помахал ему рукой.

— Здравствуй, Михаил! — приветствовал Воронин, — с освобождением тебя!

— Спасибо товарищ начальник шахты, — обрадовался встрече Михаил, — рад тебя видеть!

— Я уже не начальник, — ответил Воронин, — работаю главным механиком. Два года назад сняли меня за хроническое невыполнение плана. Тогда многих сместили с должностей, хорошо, что под суд не отдали….

— Это они умеют, — согласился Михаил, — в тюрьме очень тяжко сидеть не знамо за что! Как ты думаешь, меня могут принять на работу в шахту?

— Сразу отвечу, что нет! — отрубил Воронин, — с кадрами сегодня полный порядок, официального приема на шахту нет.

— Откуда рабсилу привлекли? — поинтересовался Михаил, — я смотрю, пленные у вас уже не работают?

— Немцев вывезли в Германию года три назад, — ответил Воронин, — зато приезжих из других областей понаехало, заработки на шахтах высокие и народ ищет, где лучше.

— Где сейчас моя семья проживает? — спросил Михаил.

— Жена приходила на шахту часто, — грустно ответил Воронин, — просила дров подвезти зимой…. Найти ее домишко не сложно, пойдешь мимо клуба вверх по улице туда, где кончаются частные дома и начинаются финские по левой стороне, крайняя глинобитная мазанка и будет ее жилище….

Попрощавшись с Ворониным, Михаил направился по его подсказке и, выйдя к клубу, осмотрелся. Местность здесь была практически знакома, вниз от клуба можно было выйти на край улицы Бабушкина, а отстроенный заново магазин, напоминал тот, который перед оккупацией они с Юрьевым разграбили. Михаил вошел в промтоварный отдел магазина и долго выбирал гостинцы семье. Ассортимент был скудный, но женские платки имелись в наличии. Детям он купил носки местного кооператива «Привет», которые были представлены любыми размерами и расцветкой. В гастрономическом отделе купил два килограмма конской колбасы и бутылку вина, в хлебном отделе сдобных булочек и три буханки «Пшеничного».

Выйдя из магазина, он осмотрелся, рядом с овощной сеткой, заколоченной досками, работала пивнушка, где когда-то до войны он несколько раз бывал с Гриней. Около нее, сидя на корточках группа мужиков пила пиво. На стене барака, сложенного из камня на цементном растворе виднелась табличка «ул. Красинская» и Михаил пошел по ней вверх по левой стороне. Из дворов выглядывали незнакомые ему люди, и их говор напоминал «оканье», коим отличаются выходцы из центральных областей. Наконец он достиг последнего домика-мазанки, которому лучше всего подходило слово «халупа», рядом был пустырь, а дальше начиналась односторонняя улица из финских домиков.

Вид этой хатки, огороженной хлипким забором, больно резанул воображение. Небольшая по размерам хатенка снаружи предполагала тесноту внутри, а ее камышовая крыша придавала вид заброшенного сарая. У Михаила сжалось сердце, он вспомнил свой дом на Бабушкина и понял, как тяжело было Марфуше с детьми, когда его посадили в тюрьму. Вот что осталось от заработанного им за свою нелегкую жизнь! Тяжелый труд в шахте, в свое время обеспечивал безбедную, сытую жизнь. А что теперь? Травма позвоночника, маленькая халупа, больная жена и подрастающие дети, которых нужно вырастить и воспитать! Получалось так, посадив его в тюрьму, у него все отобрали без конфискации. Ведь нажитое распродано, потому что выжить в тех условиях, Марфуше было попросту не под силу.

Во дворе игрался пятилетний мальчик, весь грязный и чего-то искал в куче мусора. Мальчик был похож на Михаила, и он понял, что это был его сынишка Леня, родившийся в 48-м году, когда он уже сидел в тюрьме. Калитка плохо открывалась и вместо петель была, привязана к забору куском проволоки. Михаил открыл ее и вошел во двор. В маленьком оконце хатенки с фасада мелькнула чье-то лицо и через несколько секунд из входной двери, пригибаясь, чтобы не зацепиться за низкую притолоку, выбежала Марфуша. Она бросилась мужу на шею и громко разрыдалась, у Михаила тоже лились слезы, он крепко обнимал жену и прижимал ее к себе.

— Ятить твою мать, — послышался голос соседки, — никак к Марфе муж вярнулси из тюрьмы! Выпустили таки врядителя… шапиёна!

Но супруги не слышали соседку, они слились в одно целое, соскучившись за долгие годы разлуки. Оба плакали и одновременно успокаивали один другого. Мальчик оставил кучу мусора в покое и, насупившись, наблюдал, как мама Марфа целует незнакомого ему дядьку.

— Сынок, Леня, пойди сюда! — позвала его Марфуша, — это папка Миша твой! …Покажи, как ты его любишь….

Леня подошел к Михаилу и ударил его по ноге палкой, которую нашел в куче мусора. Мальчик выглядел, как волчонок, обозлившийся на весь мир.

— Отойди от моей мамки, — угрожающе картавил Леня, — а то убью!

— Ты смотри, какой защитник! — с напускной строгостью произнес Михаил, — а ну-ка иди, я тебя на руки возьму….

Но Леня еще раз ударил отца палкой по ноге и отскочил в сторону, его глазенки зло сверкали из-под насупленных бровей.

— А девочки где? — спросил Михаил у жены.

— Надя и Валя во вторую смену в школе, — отвечала Марфуша, — а Лида уроки в хате делает. Наде уже двенадцать лет, Миша, она у нас почти взрослая…. Пойдем в хату, чего же мы стоим у порога?

— Леня, — позвал сынишку Михаил, — пойдем у меня гостинец для тебя есть!

— Не нужен мне твой гостинец, — злобно огрызнулся мальчик, — ты чужой дядька!

— Он привыкнет, Миша, — заступилась за сына Марфуша, — рос ведь без тебя….

Михаил с женой вошли в хатенку, и он с тоской осматривал внутреннюю обстановку. Больно видеть нищенское убранство комнат, примитивную мебель и скарб. В домишке было всего две маленьких комнатушки с обшарпанной печкой между ними. В одной из них, видимо, спали, а другая, что больше по размерам, служила и гостиной и кухней. За голым столом сидела Лида и выводила ручкой буквы в тетради. Увидев отца, девочка промокнула свою писанину, и закрыла тетрадь.

— Мама, это мой папа? — спросила она у Марфуши, указывая на Михаила.

— Да, Лидочка, это твой папа! — с улыбкой молвила Марфуша, — я вам много о нем рассказывала….

— Фу, какой он страшный! — воскликнула девочка и уклонилась от Михаила, который пытался ее поцеловать.

Михаил развязал свой вещмешок и выложил на стол гостинцы. Лидочка жадно смотрела на конскую колбасу, свежий пахнущий хлеб и булочки. Марфуша обрадовалась подарку мужа и, поспешив к небольшому зеркалу на стене, примеряя платок. Михаил заметил, как у Лидочки текли слюнки, и она не отводила от продуктов взгляда. Ему тяжело было смотреть, это означало только одно — дети не доедают! Разве родитель может спокойно смотреть на своих голодных дочерей и сыновей? У отца защемило сердце, он отломил кусок колбасы и хлеба и протянул Лидочке.

— Не надо, — еле слышно вымолвила девочка, — Надя с Валей придут из школы, тогда и кушать будем!

Михаила еще сильнее огорчили слова младшей дочери, на его глазах опять навернулись слезы, девочки заботились одна о другой и в одиночку не кушали, какими бы голодными не были. Марфуша поцеловала мужа в щечку, поблагодарив за платок, и тут же принялась готовить на стол.

— Ой, чего же это я? — спохватилась жена, — ты же голодный приехал!

— Не спеши, моя родная, — сказал ласково Михаил, — пусть дети со школы вернуться и будем обедать.

— Так они уж скоро и придут, — молвила Марфуша, — это ведь рядом. Новую школу, двухэтажную строят сейчас из белого кирпича недалеко от прежней. Учительница Надина говорила, что с пятого класса будут переходить туда, а в старой, маленькой останутся только начальные классы. Надя уже в шестой ходит, а Валя в третий. Учатся обе на тройки, а вот Лидочка у нас отличница, лучше нее задачи по арифметике никто во всем классе не решает….

Марфуша разогрела в кастрюле постный борщ из квашеной капусты, которая к весне обычно становится мягкой и кислой. Запах распространился по всем комнатам и напомнил Михаилу о тюремной баланде, их к весне кормили щами из квашеной капусты без картошки. Он проголодался за время дороги, и обед был очень кстати, а вскоре пришли Надя и Валя. Девочки со страхом смотрели на незнакомого мужчину, и только Надя через минуту узнала в нем отца. Она улыбнулась ему и хотела что-то сказать, но Валя опередила ее.

— Это наш папка, мам? — бойко спросила девочка, — и чего ты в нем нашла? Страшный такой….

Михаил не ожидал, что дети, которые росли без него, будут так отзываться. Марфуша прикрикнула на дочерей и позвала Леню со двора, но того там не оказалось. Встревоженная мать выбежала на улицу и заметила его на пустыре, он прятался от нее за высоким сушняком прошлогодней травы. Мать взяла его за руку и повела домой, а мальчик сопротивлялся и кричал, будто его вели на расправу.

— Не пойду домой — громко голосил Леня, — я убегу, если там будет этот дядька.

— Это твой отец, — успокаивала сына Марфуша, — ты его просто не видел ни разу! Он гостинец тебе привез, такие красивые носочки….

— Всё равно убегу, — кричал капризный Ленька, — не буду с ним жить….

Кто мог подумать, что это сбудется через много лет? Мальчик с первого взгляда возненавидел отца, и все детство будет сопротивляться ему и убегать из дому. Но сейчас ему исполнилось всего пять лет, и мать насильно притащила его домой, обмыла лицо и руки и посадила за стол. Михаил выпили с Марфушей немного вина и закусывали порезанной колбасой, отложив большую часть детям. Надя, Валя и Лида с аппетитом уплетали этот «деликатес», а Леня сидел молча и насупившись, смотрел на отца. Он скушал борщ, но не прикасался к колбасе.

— Кушай сынок, это же колбаса! — напоминала ему Марфуша, — это твой папка привез, чтобы ты полакомился такой вкуснятины.

— Я не буду с ним жить, — бурчал Леня, раня сердце Михаила, — я убегу к бабе Махоре….

Ночью Михаил и Марфуша долго еще рассказывали один другому, как они прожили это время. Говорили шепотом, чтобы не мешать, детям. Жена рассказывала, как ей трудно было все эти годы, жаловалась на сердечные боли и отсутствие угля на отопление этой маленькой хатенки, которую купила у приезжего из Воронежской области. Было далеко за полночь, когда, наконец, Михаил уснул, проживая первые сутки свободного человека.

***

Весть о том, что Михаил вернулся из тюрьмы, быстро облетела жителей улицы Бабушкина и на следующий день с утра в гости пожаловали Юрьев с женой и тетка Махора. Она принесла на гостинец бутыль свойского вина и большой кусок сала, а Юрьевы молока четырехлитровый бидон и три десятка яиц. Марфуша сходила в магазин за продуктами, деньги, которые отдал ей муж, позволяли купить конской колбасы, тушенки, хлеба, булочек, сахару, гороху и даже рыбных консервов. Эти бычки в томате, появившиеся в продаже после войны, горожане очень любили, особенно шахтеры, они покупали их на закуску при распитии бутылки, не отходя от магазина. Неистраченные деньги, женщина пересчитала и, завязав в старый платок, спрятала в надежном месте. Чуть позже пришла кума Катя, ее оповестила дочь Юрьева, которую для этого специально послали к ней родители.

— Ну, расскажи, Михаил, как там, в тюряге? — деловито спросил Юрьев.

— Как в санатории! — шутил Михаил, — кормят, поят и даже охраняют, чтобы не украли!

— Я не был в санатории ни разу, — сокрушался Юрьев, — поэтому не знаю, что там и как. …А от кого вас охраняли?

— От уголовников, — отвечал с улыбкой Михаил, — я же был политический заключенный….

— И что? — не понял Юрьев.

— Нас оберегали от любых опасностей, — шутил Михаил.

— Почему? — удивлялся Юрьев, — а я слышал, что политических там избивают кажный Божий день.

— Ну, ты загнул, Косой! — наигранно возмутился Михаил, — нас избивали только по выходным, там ведь строгое расписание на этот случай. По воскресеньям политических били, по вторникам и средам — уголовников. В четверг и пятницу мы все вместе били конвоиров, а по субботам, собирались все и лупили начальника лагеря!

— Как? — искренне удивился Юрьев.

— По башке! — весело отвечал Михаил, — мешком с соломой! Их специально выдавали для этой цели.

— А солому-то где брали? — продолжал наивно удивляться Юрьев.

— В жилой зоне, — сочинял Михаил, — там у нас две скирды стояли и в зимние морозы мы ночевали в соломе….

— Вот ведь как бывает, солому, значит, за зря переводили, — искренне возмущался Юрьев, — а мне этой зимой не хватило ее моей Нюрке и теленку. …Погоди, Мишань, я чего-то не пойму, то ты сам говоришь, что вас там оберегали от любых опасностей, а то вдруг били по воскресеньям….

— А чего тут непонятного? — смеялся Михаил, — у тебя все сводится к твоей корове, о чем бы мы ни заговорили!

— Ты зря смеешься, — обиделся Юрьев, — тебе тоже нужно коровенку завести! На шахту тебя нынче не примут. В город понаехало людёв со всех краёв, яблоку упасть негде. Соседи твои, к примеру, аж из Липецкой области притащились! Дед Бочар уж на пенсии с бабкой, говорят ради дочки Аньки приехали, чтобы ей жизнь сытной была. Так она сразу на шахту Воровского устроилась, да и Марфушку твою уговорила туда же пойти, чтобы Аньке одной не страшно ходить по ночам с работы было. А устройся твоя жена на Красина, то может, и сердечных приступов не было бы. Не люблю я этих Бочаровых, сплетники-язычники, мать иху в терсь!

Компания долго еще сидела, выпивали вино тетки Махоры, вели разговоры о том, о сем, а Михаил наблюдал за поведением Леньки, который по-прежнему смотрел на него волчонком. К вечеру гости разошлись по домам и девочки начали делать уроки на освободившемся столе. Михаил долго сидел молча и смотрел на детей, за которыми очень соскучился. Больно было смотреть на их одежду, поношенные изрядно платьица, говорили о бедности, в которой прозябала его семья, пока он сидел в тюрьме. Лида, как, оказалось, умела тоже быстро считать в уме, чего нельзя было сказать о Наде и Вале. Михаил с удовлетворением экзаменовал младшую дочь на вычисления и остался, очень доволен ее способностями. Вечером Марфуша послала Надю с Валей к сестре Марии, чтобы пригласить ее в гости. Поздно вечером она пришла вместе с девчонками, а спустя полчаса пожаловала сестра Анна с дочерью Марией.

Машенька, как ее величала мама, была очень красивой девушкой, ей исполнилось уже больше двадцати лет, и она собиралась замуж за Павла, который работал на шахте Октябрьской революции в лаве. Парень приехал из Риги, был наполовину литовцем, устроился на шахту и хорошо зарабатывал. Сестра Анна гордилась своим будущим затем, называя его с уважением — Терентьевичем. Старшая сестра Мария вышла на пенсию и уже шесть лет не работала в шахте. Она подрабатывала на дому, умела хорошо кроить и выполняла заказы многих поселковых модниц. Сестра рассказала, что племянник Сергей обещает в следующем году демобилизоваться по выслуге лет и переехать в Шахты на постоянное место жительства.

На следующий день Михаил отправился получать паспорт. Сдал справку об освобождении, сфотографировался и через день ему выдали новый документ. Затем посетил горсобес, чтобы стать на учет, как инвалид шахтерского труда. Марфуша сохранила его удостоверение, но в собесе решили, что он снова должен пройти ВТЭК, дабы подтвердить инвалидность. На это ушло несколько дней, зато со следующего месяца Михаилу возобновят выплату пенсии в двести двадцать рублей и право на получение пайкового угля, как инвалиду шахтерского труда. Завершив с этим, он записался на курсы вагоновожатых, и теперь нужно было шесть дней в неделю ходить вечером на учебу. В субботу занятия начинались в 12 часов дня.

Жизнь налаживалась, но Михаила угнетало две вещи: поведение сына и проживание в халупе. Контакт с дочерями получился, Надя, помнившая папу с шестилетнего возраста, быстро нашла взаимопонимание, Валя и Лида тоже, а вот пятилетний Леня по-прежнему избегал отца и старался все сделать вопреки его желаниям. Выросший с рождения без мужского присмотра, он оставался балованным, непослушным и не по годам хитрым и сердитым. Это расстраивало Михаила, и он попробовал обращаться с ним строже. Тогда мальчишка начал убегать из дому, обычно на улицу Бабушкина к тетке Махоре, которую любил, как родную бабушку. Он мог часами сидеть с дядей Ваней на скамеечке и слушать его рассказы.

С четверга начались занятия на курсах в административном здании трамвайного парка, и Михаил пришел с учебы поздно. Изучали устройство трамвая, его электрическую схему управления, что называлось теоретической подготовкой вагоновожатых. Эта наука усваивалась Михаилом легко, курсы тюремного «профессора» Каянова не прошли зря. В пятницу вечером, возвращаясь, домой, Михаил встретил Павла Прохорова на трамвайной остановке и пригласил его на воскресенье к себе. Так вышло, что встреча эта оказалась короткой, Павел ехал в проходящем в другую сторону трамвае, а Михаил стоял на остановке. Увидев друга, Павел крикнул ему в открытое окно, и пока трамвай стоял, они успели переговорить.

На третий день занятий, в субботу, в учебный класс вошла директор курсов и что-то прошептала на ухо преподавателю. По выражению его лица, курсанты догадались о важности этого сообщения. Директор ушла, а преподаватель объявил, что в два часа по радио будет очень важное сообщение. Класс заволновался, многие с ужасом подумали: «Неужели опять война?». К двум часам дня все вышли на улицу, где на здании депо был установлен репродуктор. Голос Левитана заставил всех вздрогнуть. Но сообщение было о том, что арестован Берия по обвинению в измене Родине в форме шпионажа и заговоре с целью захвата власти. Все вздохнули с облегчением.

В воскресенье к Михаилу нагрянула полная делегация: Павел с Антоном, Юра Крюков с Гришей Подорожным и сам Стародубцев, который уже не работал начальником шахты. Его сняли с должности, как и Воронина во время местной «борьбы с саботажем», развернувшейся еще во времена Сталина в комбинате «Ростовуголь» и проведенной для устрашения руководителей шахт. Теперь Стародубцев работал начальником участка на «Красненькой», как и все, кто пожаловал в гости к Михаилу. Пока он сидел в тюрьме, шахту реконструировали и теперь ее главный ствол находился недалеко от Пролетарки, а прежний остался, как вентиляционный. Гриша Подорожный, бывший электрослесарь и выбранный председателем шахткома еще во времена работы Михаила, продолжал руководить профсоюзом шахты, но уже освобождённым от основной работы. И только Павел с Крюковым по-прежнему трудились десятниками.

— Да-а, тесновато тут у вас! — заметил Стародубцев, осматривая жилище Михаила.

— Дом на Бабушкина пришлось продать, — оправдывался Михаил, которому было стыдно за свое жилье.

— Нужно строить новый дом! — советовал Стародубцев, — негоже тебе, Миша, жить в такой халупе….

— За какие шиши? — растерянно спросил Михаил, — я ведь на пенсию не потяну стройку.

— Ссуду нужно брать! — настаивал Стародубцев, — сегодня ее можно получить стройматериалами и выплачивать постепенно. Места у тебя здесь хватает, по соседству пустырь, вот и спланируй новый дом в десяти метрах от этой хатенки. Даже часть пустыря можно прихватить, огородив его забором.

— А строить-то, кто будет? — удивился Михаил, — у меня спина по-прежнему болит, а нанимать не за что!

— Мы тебе поможем строиться! — твердо заявил Стародубцев, — на фронте своих не бросали!

— Верно! — поддержал Стародубцева Павел, — мы с Федором это лучше всех знаем!

— Сегодня многие строят шлаконаливные дома, — отозвался Крюков, — я тоже поставил такой. Стены возводятся быстро и за лето можно не только стены, но и крышу поставить, сложить печь и оштукатурить внутри. Опыт имею уже в этом деле.

— Я тоже помогу, — сказал Подорожный, — примем решение на шахткоме, и переговорю с профсоюзным начальством.

— А может лучше финский домик поставить? — спросил уже заинтересовавшийся строительством Михаил.

— Зачем он тебе деревянный нужен? — возразил Крюков, — шлаконаливной надежнее. Ставят щиты первого круга, смешивают с цементом шлак от угля, которого везде валом, как дармового материала. Затем наливают этот раствор между щитами, трамбуют и оставляют на три-пять дней, чтобы цемент схватился. Второй круг также, переставляют щиты выше и наливают. Три круга и стены готовы, можно делать перекрытия….

— Спасибо вам друзья! — расчувствовался Михаил, — я никак не ожидал вашей помощи, честно, говорю! Нас ведь «врагов советской власти» не любили в народе при Сталине. Да и сейчас не очень жалуют, люди медленно осознают эти перегибы Ёськи.

— Ничего, после ареста Берия, люди поняли, что этот главный враг народа незаконно расстреливал и сажал в тюрьму, — успокаивал Стародубцев, — а ты не обращай внимания на это, все скоро перемелется!

— Берию арестовали, а остальных? — с тревогой спросил Михаил, — тех, кто выполнял его приказы, даже с работы не сняли.

— Посмотрим, что решит новое руководство страны, — сказал Стародубцев.

— А кто сегодня главный? — не удержался от вопроса Михаил.

— Я не знаю, — ответил Стародубцев, — председатель Совета Министров у нас Маленков, а секретарь ЦК Хрущев. Кто из них ныне главнее трудно сказать!

— А как выглядит сегодня Красинский сад? — неожиданно спросил Михаил.

— Работает, — весело произнес Павел, — но только по воскресеньям.

— А чего про сад рассказывать? — поддержал разговор Антон, — сегодня воскресенье, давайте сходим, и сам все увидишь.

— Миша, ты сходи с ребятами, а я с детьми дома останусь, — смущенно сказал Марфуша, — мне идти не в чем! Там люди нарядные все, а у меня платья приличного нет….

Слова жены больно резанули Михаила по сердцу, как же это он не догадался купить ей платье? Деньги, полученные при освобождении из тюрьмы, могли позволить эту трату. И он решил на следующий же день сделать это, а чтобы хватило и на одежду детям, занять у друзей. Марфуша настаивала на его посещении сада без ее участия, и он согласился, несмотря на то, что сам оделся простенько, не так, как в прошлые времена. Компания слегка выпивших мужчин отправилась к Красинскому саду.

В этом уголке культуры и отдыха выросшие от старых корней деревья и кустарники, были ничем не хуже прежних. Гледичная акация, маньчжурские и дланевидные клены, красные рябины, белые и пирамидальные тополя выглядели, как прежде, торжественными и сказочно красивыми. Цвела сирень, наполняя своим ароматом центральную аллею и окрестности фонтана, который, как прежде, струился в свете фонарей. Компания медленно шла по центральной аллее, приветствуя встречающихся знакомых, и Михаилу на час показалось, что волшебная машина Уэллса перенесла его туда, где он впервые встретил Марфушеньку. Она стояла тогда у фонтана в скромном ситцевом платье, которое очень ей шло. Ее стройная и красивая фигура, милое личико, заплетенная коса притягивали взоры. Ее глаза сверкали, как две жемчужинки, излучая жизнерадостность и интерес к происходящему вокруг. Она была похожа на сказочную фею, и Михаил с душевным трепетом вспоминал тот далекий и счастливый вечер.

Невдалеке от фонтана также работал выездной буфет, где торговали различными сладостями и пивом, у танцплощадки играл духовой оркестр, в репертуаре которого были теперь, наряду с вальсами и фокстротами, марши и музыка песен военных лет. «Хороша страна Болгария», «Смуглянка», «Синий платочек» заставляли вернуться в настоящее время и вспомнить, что не так давно здесь прошлась своей безжалостной косой война. Работал и летний кинотеатр, в котором показывали, судя по афише, новый фильм «Максимка», перед демонстрацией которого был обещан киножурнал о строительстве Цимлянской ГЭС.

— Эту ГЭС возводят у станицы Цимлянской? — спросил у друзей Михаил, — я ведь газет еще не получаю, поэтому впервые слышу о ней.

— Да, — подтвердил догадку Стародубцев, — ее строительство является частью проекта Волго-Донского канала, что пустили в строй в прошлом году. Об этом и газеты писали и по радио говорили….

— У нас в тюрьме не давали читать газет, — с иронией сказал Михаил, — мы же политические зеки! Да и радио у нас не было, поэтому я понятия не имел, что в мире происходило, пока я сидел. Даже, когда умер Сталин, то нас собрали на плацу в жилой зоне и об этом сообщил официально начальник лагеря.

— Ты не отвлекайся от прогулки, — весело заметил Антон, — пошли лучше пива выпьем.

Мужчины заняли очередь за пивом, а Михаил остался в сторонке, он не любил этот пенный напиток и употреблял его в крайних случаях. Сзади подошел какой-то мужчина с вопросом: «Кто последний», Михаил не видел его, но знакомый голос, заставил повернуться. Это был брат Меренкова, по доносу которого Михаила посадили на десять лет.

— Тебя уже выпустили антисоветчик? — грубо спросил выпивший Меренков.

— А ты всех отслеживаешь, на кого доносы писал? — злобно спросил Михаил, — лучше за братика полицая своего спроси, тварь ты поганая.

Меренков принял угрожающий вид и двинулся из очереди на Михаила, не предполагая, что тот с друзьями. Он подошел уже вплотную и занес кулак для удара, но Антон вовремя схватил его за запястье.

— Ты чего это, мужик? — вопрошал Стародубцев, — в рожу хочешь?

— Михаил, ты его знаешь? — спросил Задорожный, выходя из очереди.

— Еще бы не знать! — молвил тот, — по доносу этого подонка меня посадили в тюрьму….

Антон не дослушал слов Михаила и ловким ударом в челюсть поверг Меренкова на землю. Тот попытался подняться, но удар Павла вновь уложил его.

— Я на вас заявление напишу в милицию! — орал испуганный Меренков, — я на фронте в разведку ходил….

— А это тебе за клевету на разведчиков, — приговаривал Стародубцев, вновь укладывая Меренкова на землю точным ударом, — в разведке доносчиков убивали своими руками….

Неожиданно появился милиционер с тремя дружинниками. Он что есть сил дул в свисток и размахивал руками. Стародубцев, Антон и Павел оставили Меренкова и развернулись к блюстителям порядка. Задорожный, опережая всех, выдвинулся к милиционеру, показывая свое удостоверение профсоюзного деятеля.

— Все нормально, сержант, — произнес Задорожный, — этот мужик первый начал драку, за что и получил по заслугам.

— Да его давно убить пора! — высказался проходящий мимо молодой мужчина с женой под руку, — он кляузник первый на нашей улице и брехун!

— Я верю Вам, как профсоюзному работнику, поэтому арестую забияку на пятнадцать суток! — сделал правильный вывод милиционер, обращаясь к Задорожному, — забирайте его ребята, — скомандовал он дружинникам.

Два здоровых молодых мужика в красных повязках на руке, скрутили Меренкова, и повели его в сторону входной арки. Тот матерился по ходу и угрожал всем: Михаилу, его друзьям, милиционеру и профсоюзу, обещая «дойти до ЦК и лично Никиты Сергеевича Хрущева». После этого компания еще долго пила пиво, а Михаил рассказывал друзьям, что было написано в доносе Меренкова, который ему зачитали при допросе. Он был явно доволен, что хотя бы таким способом отомстил Меренкову за его донос.

…Обучаясь на курсах, Михаил начал ходить по инстанциям, чтобы взять ссуду на строительство дома. Это оказалось не так просто, нужно было обойти не только чиновников горисполкома, но и другие «важные инстанции». После смерти Сталина административно-командная система расслабилась на некоторое время и поэтому к окончанию курсов ссуда была оформлена. Не будь этой «расслабухи» у чиновников, пришлось бы ходить к ним чуть ли не целый год. Денег на руки не выдавали, и нужно было выбирать сумму строительными материалами на лесоторговой базе. Была заведена специальная книжка заемщика, в которой кассир лесоторговой базы делал соответствующие отметки при отпуске стройматериала.

Михаил договорился с кучерами конного двора, вывозящих бричками от котельной шахты Красина шлак, чтобы они всю зиму сгружали его рядом с халупой, где он жил. За это не нужно было даже платить, кучера вывозили шлак на дороги улиц и рассыпали его, обеспечивая, таким образом, их «проходимость». Начинать стройку в зиму нецелесообразно, а до весны можно заготовить основной материал. Цемент тоже не было смысла брать, он не мог длительно храниться. Тем более что он был рассыпной, и для его складирования требовалась специальная емкость. Юра Крюков посоветовал Михаилу приспособить под цемент старую шахтную вагонетку, ее нужно было всего лишь хорошо очистить изнутри от ржавчины.

К осени закончилась теоретическая подготовка, всем курсантам выдали форму и закрепили за опытными вагоновожатыми. Началась практика вождения трамвая. До войны их водили преимущественно женщины, а в начале 50-х годов набирали мужчин, отдавая им предпочтение. Преподаватель по правилам дорожного движения рассказывал, что это решение было продиктовано какой-то «инструкцией спущенной сверху». Подвижной состав трамвайного парка был довоенным, немцы тоже планировали восстановить трамвайное сообщение и поэтому моторные и прицепные вагоны сохранились до освобождения города. Это были в основном трамваи марки «Х», отремонтированные нашими умельцами, но уже в 50-м году было получено несколько усовершенствованных КТМ/КТП-1.

Эти красавцы выглядели среди старых трамваев, как игрушечки. Михаилу пришлось проходить практику на трамвае старой марки «Х». В оконечностях салона этого типа трамвая устанавливались два поста управления вагоном, один впереди, а другой сзади. Он мог не разворачиваться на конечной остановке, вагоновожатый переходил в конец салона, на второй пост управления и трамвай шел «задом» по обратному маршруту. Когда-то каждый пост управления не был отделен от салона переборкой с дверями, но любопытные пассажиры, желающие «подергать» за ручку котроллера заставили сделать переборки, и вожатый, уходя на другой пост, замыкал дверь.

Каждый из постов управления включал в себя контроллер, штурвал ручника, краны пневматических цилиндров открытия дверей и управления тормозной системой, щиток с контрольно-измерительными приборами, но не имел сидения. Поэтому у каждого вагоновожатого имелась своя табуретка, которую он переносил с одного поста на другой при изменении направления движения по обратному маршруту.

Михаила закрепили за женщиной лет сорока пяти по имени Глаша. Кондуктором тоже работала женщина Валентина, она как во всех трамвайных «экипажах», считалась главной. Кондуктор всегда имел возможность получить «навар», выдавая пассажирам использованные билеты, поэтому он каждую смену вел вагоновожатого в столовую и кормил за деньги «навара». Отсюда появлялось главенство над вожатым, не имеющим возможности манипуляций, обед которого зависел от «левой» работы кондуктора.

— Табурет свой принес? — спросила Глаша, строго поглядев на Михаила, — или стоя будешь учиться у меня? Так ведь я, стоя не люблю….

— Я вместо табурета принес станок для блудливых баб, — пошутил Михаил.

— Какой станок? — не поняла Глаша.

— Для обгуливания кобыл, — серьезно ответил Михаил, — на конном дворе шахты позаимствовал. Кобылу загоняют в станок, голову в тисы, а жеребец сзади обгуливает ее….

— Тоже мне шутник нашелся! — возмутилась Глаша, — признавайся сразу, гуляешь от жены?

— Я ведь без станка не могу, — нашелся Михаил, — а таскать его, нет сил по состоянию здоровья.

— Все вы так говорите, кобели шахтинские, — не унималась Глаша, — мой, например, каждый раз клянётся, божиться, а чуть что, налево….

Глаша была болтливой бабой и принялась, не умолкая ни на мгновение рассказывать Михаилу о похождениях своего мужа. Валя-кондуктор в отличие от нее больше молчала, потому что за день ей приходилось объявлять пассажирам каждую остановку, и к концу смены у нее начинал заплетаться язык. Она смотрела молча на Глашу и по ее выражению лица читалось: «Сто раз ты мне уже про это говорила…».

— Ну, ладно, — завершила Глаша свои возмущения мужем, — пошли на Х, он ждет нас — пора выезжать!

— Не понял, — вымолвил Михаил, — что это значит?

— А вам на курсах не объясняли разве? — удивилась Глаша, — так называют трамвай марки «Х»! Это нужно помнить, иначе можешь не туда пойти….

Михаил взял свой табурет в комнате для ремонта инвентаря и экипаж «машины боевой» проследовал к трамваю, где заканчивала уборку предыдущая смена. Салон был чисто вымыт, деревянные сидения протерты и Глаша расписалась в журнале о приемке смены. Маршрут, по которому следовало отправляться, обслуживал пассажиров от железнодорожного вокзала до шахты Октябрьской революции. Михаил поставил свой табурет чуть сзади от Глаши, и трамвай выехал из парка в сторону вокзала.

— Можно мне попробовать? — спросил Михаил, когда они совершили несколько рейсов.

— Рано, молодой ишо, — отшутилась Глаша, — ты смотри, как я работаю котроллером и тормозами и запоминай!

— Я запомнил давно, — протестовал Михаил, — нам давали управление на практических занятиях….

— То там, а здесь ты пассажиров везешь, — убеждала его Глаша, — поэтому охолони пока…. Я сама определю, когда тебе сесть за управление!

Но несчастный случай помешал этому, и Михаилу с первого дня пришлось сесть за управление, без инструктора. Не доезжая остановки «шахта Воровского» имелся столб контактной сети с нарушением допустимого расстояния между ним и вагоном. Кто и когда установил его, было неизвестно, да он особо и не мешал движению. Перед этим столбом контактный провод имел стык, и токосъемник трамваев постоянно искрил и терял контакт с троллеей. Произошло это во второй половине дня, когда вагон Глаши почти остановился из-за этого. Она, открыла боковое окно, чтобы посмотреть на токосъемник, высунувшись в него наполовину. Вагон медленно по инерции продолжал движение и достиг этого злополучного столба. Глаша ударившись об него затылком, вылетела из вагона.

— Только рейтузы сверкнули! — захохотал один из подвыпивших мужиков, стоящих на задней площадке.

— Это у них тренировки такие по десантированию, — поддержал его другой неуместный шутник.

Михаил сначала не понял ничего, но в следующий момент, повернул кран тормоза и трамвай замер на месте. Он быстро сообразил, что надо поставить контроллер в нулевое положение и вагон на ручник. Все, как учили на курсах. Только после этого, он повернул кран открытия дверей и, выбегая на улицу, чтобы помочь Глаше, накинулся на шутников.

— Вы чего ржете, мерины ретивые? — кричал на шутников Михаил, — произошел несчастный случай, а им, видите ли, смешно! Баб своих дома десантируйте и ржите с их рейтуз.

Михаил поднял Глашу на руки и поставил на землю. Ее глаза ошеломлённо смотрели на Михаила, из них текли слезы. Женщина ничего не поняла сама и медленно приходила в себя.

— Как это произошло? — спросила она у Михаила.

— Ты нарушила технику безопасности! — укорял ее Михаил, — нужно было затормозить, поставить вагон на ручник, а уж затем осматривать токосъемник…. Переломов вроде нет! У тебя, наверное, сотрясение мозга, я отвезу тебя в трампарк, чтобы там вызвали скорую помощь!

— У меня нет мозгов, сотрясаться нечему, — грустно пошутила женщина, — если бы они были, то я бы сделала все так, как ты сказал!

Из вагона выскочила кондуктор, она охала за каждым шагом и принялась осматривать затылок Глаши. После чего, Михаил с кондуктором повели вагоновожатую под руки в салон. Усадили ее на переднее место, а Михаил сел за управление трамвая.

— Граждане пассажиры! — громко прокричал он, — просьба покинуть вагон, мы везем пострадавшую в больницу.

Все понимающе кивали головами, выходя из вагона, а шутники остались стоять на задней площадке.

— Это всех касается! — окрикнул их Михаил, — десантируйтесь на хрен! Или помочь кому?

— А ты не очень-то пырхайся, — угрожающе произнес один из них, — или шахтерских шуток не понимаешь? Пусть нам деньги за проезд вернет кондуктор, мы ведь не доехали до своей остановки….

— Я сам бывший шахтер, — перебил его Михаил, — и знаю, что в лаве не смеются с пострадавшего, а стараются ему помочь и спасти. И за копейки свои на трамвай истерик не устраивают!

Мужики все же подчинились требованию, и вышли из вагона. Михаил сел на место Глаши и отправил трамвай, как учили на курсах. Вагон плавно тронулся с места, и, набирая скорость, слегка раскачиваясь на стыках, пошел в трампарк без остановок. Глаша внимательно наблюдала за действиями своего подопечного, удовлетворенно смотрела ему в спину.

— Я вижу, что ты сам сможешь доработать смену, — констатировала Глаша, — вождение у тебя нормальное, так что ты готовый вожатый….

— Ты не волнуйся за меня, — уверял ее Михаил, — я и не в таких переделках бывал!

Перед трампарком он остановил вагон, прихватив с собой монтировку, вышел и перевел стрелку, чтобы заехать во двор парка. Диспетчер был удивлен, увидев, что трамвай управляется практикантом, он выбежал из своей каморки и что-то кричал, из-за грохота колес трудно было разобрать, чем он недоволен.

— Что случилось, поломка? — задал он вопрос, когда Михаил открыл дверь, — и почему Глафира в вагоне, а не на своем месте?

— Вызывайте скорую помощь, — кричал диспетчеру Михаил, — она травмировалась!

— Как можно травмироваться при управлении трамваем? — недоумевал диспетчер.

— Головой ударилась, — пояснил Михаил, — об столб!

— Я понимаю, что у нее муж гулящий, — возмущался диспетчер, — ну, зачем же головой об столб биться из-за этого?

Михаил подробно начал рассказывать, что произошло, Глаша виновато опустила голову и молча сидела в вагоне. Ее теперь должны наказать премией за нарушение техники безопасности. Валя тоже молчала и лишь иногда кивала, подтверждая слова Михаила.

— Кого я теперь поставлю на подмену? — растерянно спрашивал у Михаила диспетчер, — свободных вожатых нет у меня.

— Можно мне самому доработать смену? — поинтересовался Михаил, — я справлюсь, можешь не сомневаться!

Диспетчер подумал еще минуту и согласился. Он, конечно, рисковал, беря на себя эту ответственность, но сорвать работу одного трамвая на маршруте, грозило ему наказанием вплоть до снятия с должности.

— Ты смотри, главное, чтобы остановки выполнял и выдерживал график движения, — наказал он напоследок, когда Михаил выезжал со двора парка.

— Справлюсь, не переживай! — заверил его Михаил, — остановки помню все, да и их трафареты видно хорошо.

Так он влился в коллектив и уже на следующий день по парку ходили анекдоты о Глаше, которая из-за ревности к мужу, погнула головой металлический столб с разбегу. Замену травмированной вожатой нашли на несколько дней, вместо нее теперь был мужчина по имени Федор. Он пронаблюдал, как Михаил водил трамвай и убедил руководство, что практикант справляется с работой лучше, чем некоторые опытные вагоновожатые. Вскоре Михаил самостоятельно выезжал с Валей на маршрут и работал старательно и профессионально.

***

Работа вагоновожатым Михаилу очень нравилась. Платили тоже хорошо, при средней зарплате в стране около двухсот рублей в месяц у него выходило сто девяносто. Трамвайное сообщение было круглосуточным, с шести утра до одиннадцати ночи работали две смены, а затем приступала сокращенная ночная. Четыре дня Михаил работал с утра, затем выходной день и следующие дни во вторую, ночная смена припадала один раз в месяц по графику, и вскоре он втянулся в работу и выбился в передовики. Его «экипаж» постоянно перевыполнял план и получал премии, а кондуктор Валя ежедневно имела «навар», что позволяло не тратить деньги на столовую.

За несколько месяцев, получая одновременно пенсию в 220 рублей плюс зарплату, Михаил и Марфушенька купили себе и детям зимнюю одежду и теплую обувь, хорошо питались, а после работы Михаил занимался заготовкой к предстоящему строительству дома. Марфушенька вновь забеременела, и муж приучал старшую Надю и среднюю Валю во всем помогать матери. Ленька по-прежнему сторонился отца, он никого не хотел слушаться и часто Михаил наказывал его стоянием в углу, а затем пришлось употреблять более строгую меру — ремень. Но мальчишка никак не поддавался воспитанию, часто убегал из дома к тетке Махоре, и это сильно тревожило отца. Кто, как не сын должен был если не любить, то хотя бы уважать родителя? Откровенничать с ним и советоваться, ан нет, антипатия наблюдалась во всем.

Зимой часто ходили в гости к Юрьевым, тетке Махоре с дядей Ваней и принимали у себя гостей. Конечно, из-за тесноты в халупе эти компании получались скованными, зато с удовольствием хором пели казачьи песни. Пока Михаил сидел в тюрьме, у Марфуши появились новые кумовья, одни из них крестили повзрослевших Валю и Лиду, другие Леню. Марфуша сделала это без мужа, который атеистически относился к обряду. Валины крестные по фамилии Пшеничные жили недалеко от кумы Кати на Поповке и часто приходили к Михаилу, чтобы посидеть зимним вечером и сыграть в карты. Кум Максим Пшеничный любил выпить, а Михаил запасался самогоном на нужды стройки и частенько ставил изготовленный им аппарат на печку. Зная об этом, Максим понуждал жену Настю два-три раза в неделю наведываться к куму.

Старший сын Максима Павел был уголовником и сидел в тюрьме за ограбление. Кум сокрушался по этому поводу, а изрядно выпив, ругал куму Настю за ее либеральное воспитание. Катя тоже регулярно навещала Марфушеньку и старалась помочь ей во всем по привычке. Сказывались долгие годы, прожитые вместе на Бабушкина, оккупация и голод. Катя так и не вышла замуж, приходя к Марфуше с Михаилом, вместе вспоминали Гриню, погибшего в первый год войны. Вместе скучали по тем счастливым довоенным годам, прогулкам по зимнему Красинскому саду и походам в кино. Сестры Мария и Анна старались также помогать брату начать новую жизнь. Частенько Мария подбрасывала Михаилу денег из своего заработка закройщицы. Племянница Машенька осенью вышла замуж за Павла, свадьбы никакой не было, они просто расписались в ЗАГСе и молодой Терентьевич перешел жить к теще.

В начале января Марфушу положили в родильный дом в центре города. Отремонтированное после войны здание было светлым и чистым с просторными палатами, Михаил после каждой смены приходил под окна, чтобы увидеть жену. Шестнадцатого января Марфуша родила сына, назвали его Александром. Зима была снежной и морозной, поэтому закутав малыша в два одеяла, родители несли его домой через Поповку. Автобусы в городе не ходили, все было занесло сугробами. Трамвайный путь расчищали специальными вагонами, но путь пешком от Воровского по краю поселка занял бы столько же времени, что и от центра через Поповку. Мальчик был слабеньким и тихим, что доставляло Марфуше постоянное беспокойство. Она часто откидывала одеяльце с его головки и, прикоснувшись губами, слушала, дышит ли он?

— Мать, — шутил Михаил, — ты не сына, а Исусика родила!

— Миша, не богохульничай! — предупреждала Марфуша, — Бог есть, его не может не быть!

Дочери обрадовались пополнению в семье и сами меняли новорожденному пеленки, стирали их и по очереди нянчили малыша. А Ленька не только не подходил к нему, а даже невзлюбил с первого дня.

— Вот, Ленька, — говорил отец, — мать купила мне настоящего сына! Он будет послушным в отличие от тебя.

— Я не твой сын, — злобно ворчал Ленька, — ты не отец мне!

— Это кто же тебе сказал такое? — возмутился Михаил.

— Тетя Аня, что рядом живет, — признался Ленька.

— А где тогда твой отец? — допытывался Михаил, — что тебе говорила тетка Анька про это?

— Немцы убили, — насупившись, выдавил из себя Ленька.

— Дура твоя тетка Анька, не слушай ее! — успокаивал сына Михаил, — я твой отец, хочешь ты этого или нет.

…Весной напротив халупы Михаила начали строить столовую, а сразу за ней амбулаторию для горняков шахты Красина. Это очень обрадовало застройщика, появилась возможность «прикупить» камня и досок для строительства своего дома. Рабочие в апреле начали рыть траншею под фундамент, а немного позже сюда повезли камень из карьера. В автоколоннах города давно уже работали шести тонные МАЗы, на капоте которых красовался зубр. В народе их прозвали почему-то буйволами. Водитель, к кому обратился Михаил, пообещал привезти камень, но с условием, что его сразу же хозяин забросает в свою траншею для фундамента, чтобы никто не видел.

Рыть траншею под фундамент дома Михаил собрал в выходной день Павла с Антоном, Юру Крюкова, Стародубцева и кума Максима. Председатель шахтком Задорожный не смог участвовать из-за своей занятости, но прислал вместо себя работника строй цеха шахты Красненькая. Мужчины сами сделали разметку и за день прошли половину глубины, что радовало и вселяло надежду завершить копку траншеи на следующие выходные. С этого дня Михаил практически не отдыхал и каждую свободную минуту трудился на своей стройке.

Он проработал чуть больше полугода вагоновожатым трамвая, пока летом его повесткой не вызвали в горфинотдел. Чиновники докопались, что он, инвалид шахтерского труда, но работает вагоновожатым, что было запрещено.

— Это почему мне нельзя работать на благо Родины? — спросил Михаил, явившись к работнику горфинотдела.

— Потому что Вы инвалид и получаете пенсию, — просто объяснил чиновник.

— Ну и что? — недоумевал Михаил, — я же не в шахте работаю!

— Это не имеет значения, — продолжил инструктировать инспектор, — выбирайте что-то одно: или работать или получать пенсию? И скажите спасибо, что сегодня я Вам это только объясняю. При живом Сталине Вас могли бы оштрафовать на всю незаконно выплаченную вам сумму пенсии.

— Спасибо! — завершил беседу Михаил, — я сегодня же подам заявление на расчёт!

Руководство трампарка было крайне удивлено решением Михаила, и начальник долго пытался выяснить причину его увольнения. Но тот называл разные доводы, главным из которых было строительство дома и нехватка времени. На самом деле, напуганный инспектором горфинотдела, Михаил боялся, что его оштрафуют, и лишняя информированность начальника будет этому способствовать. В любом случае пенсия была выше, чем заработок, а главное он мог лишиться льготы инвалида шахтерского труда по получению бесплатного пайкового угля. А это шесть тонн, три летом и столько же зимой, по меркам войны, это целое состояние. Отработав две недели, Михаил принес справку в горфинотдел о том, что он уволен с последнего места работы.

Теперь времени на строительство собственного дома было предостаточно, и Михаил у утра до ночи готовил щиты для наливки стен. Доски ему приносили со стройки столовой, когда стемнеет, несколько мужиков тянули их через улицу, благо, что это было рядом. Складывали за халупой и сверху маскировали ветками ясеня, предварительно заготовленными на пустыре. Михаил расплачивался частично деньгами, но в основном самогоном, который с удовольствием употребляли строители. Получалось так, что одновременно росли стены его дома и будущего заведения общепита, которые возводили из кирпича. На наливку стен из шлака собиралось достаточное количество людей, все те же друзья и кумовья, сестры и племянница Машенька с мужем Павлом. Дочери старались помощь отцу, и только Лида нянчила маленького Сашу. Доход семьи резко уменьшился, и нужно было рассчитывать только на пенсию Михаила, чтобы выплачивать ссуду. Но главное — новый дом рос, как на дрожжах.

Возводимая столовая поражала своими размерами. По проекту она представляла собой целый комбинат общественного питания, с просторным обеденным залом, кухней и двором с подсобными постройками. Высота потолков ее зала должна быть, по словам строителей, шесть метров и впечатлять величием будущих клиентов. Между домом Михаила и строящейся столовой установили деревянную арку с буквами «Шахта имени Красина», символизирующую въезд на это предприятие.

Жители двух ближайших бараков вскоре начали гордиться тем, что рядом строится цитадель общепита, которая примыкала просторным двором к этим казармам. Там где заканчивался забор столовой, возводимый тоже из кирпича, строилась амбулатория шахты Красина. По сравнению с размахом этого строительства, дом Михаила был незаметен и никто не обращал на него внимания. А работа в выходные дни здесь кипела и спорилась, к сентябрю стены были готовы и начали наливать перекрытие. Оно тоже должно быть шлаконаливное, между бревнами перекрытия для армирования натягивали проволоку и снизу устанавливали щиты.

К празднику Великого Октября в поселке сдавали столовую и амбулаторию, а у Михаила справляли новоселье. Дом был большим, четырехкомнатным, с прихожей, спальней, гостиной и коридором-пристройкой. В большой по площади кухне, сложена печь, отапливающая весь дом. Старая халупа еще стояла неразрушенной, а в новый дом хозяин протянул электричество, и свет его больших окон выглядел торжественно на фоне завалюхи. Гостей теперь можно было усадить в просторном зале, так по-казачьи называли гостиную. Когда пришло время петь хором, кто-то из гостей позвал всех сходить в торжественно открытую столовую и посмотреть ее изнутри.

Компания шумно отправилась через улицу и, войдя в здание, загудела от удивления. Высокие окна делали обеденный зал похожим на торжественный дворец, уставленный столиками, рассчитанными на четыре человека. Полы оказались выложенными мраморной плиткой, и при ходьбе по ней каблуки цокали, как подковы лошади. В торце располагался буфет, где молодая женщина в белом чепчике бойко торговала разливным пивом. В противоположной стене от огромных окон имелось окно раздачи блюд и двери на кухню, из которой соблазнительно пахло жареным мясом.

С этого дня Михаил взял за правило, чаще собирать у себя гостей, чтобы повеселиться. Так легче забыть все перенесенные невзгоды. Он даже купил «с рук» недорого баян «Ростов-Дон» и принялся разучивать на нем аккомпанемент песен. Сколько заложено в человеке способностей, одному Богу известно, и каждый раз открывая их у себя, люди удивляются, почему раньше не попробовали? За зиму Михаил разучил самые популярные песни, и теперь можно было аккомпанировать, когда гости захотят спеть хором. Однажды Юрьев застал его за этим занятием, он тихо вошел в дом, и, оставаясь незамеченным, слушал игру Михаила на баяне.

— Ты Мишка, как копозитор прямо-таки! — похвалил Юрьев, когда Михаил закончил играть, — по радио часто его музыка звучит.

— Чья музыка? — не понял Михаил.

— Копозитора, …я забыл, как его называют, — силился вспомнить Юрьев, — то ли Шопьен…, то ли как-то на букву «Б».

— Бетховен? — задал наводящий вопрос Михаил.

— Точно, Быкховен! — обрадовался Юрьев, — я еще так бычка от моей Райки назвать хотел. Как думаешь, можно бычка его именем окрестить?

— Можно! — разрешил Михаил, — но если только научить его играть на фортепиано….

— На пианине что ли? — удивился Юрьев, — так ведь, как он копытами по клавишам нажимать-то будет? …И кто бычка нотам-то научит?

— Тебе нравиться, как я играю? — поинтересовался Михаил, — я ведь нот не учил, так, на слух подбираю.

— Нравится, Мишка! — восторгался Юрьев, — баян звучит совсем не так, как гармошка, даже трехрядка не сравниться с ним. А насчет игры бычка на пианине, я так понял, ты пошутил….

— Ты по делу или как? — поинтересовался Михаил.

— Я тебя соблазнить все же хочу на покупку коровы, — торжественно произнес Юрьев, — мне сказала одна баба, что в Ягодинке ее соседка добрую корову продает, молока от ней, залейся! Ты не работаешь, почему бы не завести скотиняку? Молочко свое, сметанка, сюзьму можно делать, творог, детям лучше и не придумаешь….

— А сколько стоит корова? — спросил Михаил, немного подумав, — я бы согласился, но с деньгами сейчас туговато.

— Смотря, какая? — воскликнул радостно Юрьев, понявший, что Михаил заинтересовался, — но за десять тыщ рублей можно купить хорошую буренку. Я помогу тебе привести ее на налыгаче…. Чего тут до Ягодинки, рукой подать!

— А чего ты так волнуешься за меня? — спросил Михаил, — и каждый раз советуешь мне коровой обзавестись?

— Так я ведь от всей души, — уверял Юрьев, — добра тебе желаю! Я уж, сколько годков домашним хозяйством занимаюсь. Куры, поросеночек…, огород свой, а еще задумал гусей завести. Поверь мне на продукты денег уходит в пять раз меньше….

— Согласен с тобой, вот только с весны сарай нужно построить, и двор загородить, — решил Михаил, — я уже думал об этом.

С ранней весны Михаил приступил к задуманному, установил фасадный забор из штакетника, калитку пристроил на петлях. Но материала хватило только на фасадную часть забора. Он по совету Стародубцева прихватил значительную часть пустыря и чтобы закончить с ограждением, придумал забор из веток, коих на том же пустыре было в достатке. Получилась приличная территория, около тридцати соток, где Михаил планировал посадить сад и огород. Рядом с построенной амбулаторией осталась много камня, который Михаилу перевезли кучера на подводах и он приступил к строительству сарая и летней кухни под одной крышей. На первый случай, сараем для коровы может послужить халупа, если в ней сломать печку и перегородку.

Марфуша вновь была беременна и по ее подсчетам должна была родить в апреле. Она заранее в сопровождении старшей дочери Нади приехала сама в отделение и 10-го апреля родила мальчика, которого назвали Владимир. Он будет последним ребенком в семье, а Марфушу наградят Орденом «Мать героиня». Он был учрежден еще в 1944 году, и это почетное звание присваивали матерям после достижением десятым ребенком возраста одного года, с условием, что предыдущие десять живы. Однако учитывалось, что смерть детей во время войны в условиях голода и оккупации не должна лишать женщин этого почетного ордена. Володя был двенадцатым ребенком, но во время оккупации, кроме Толика, умерло пятеро. Саше исполнился год, но награждение приурочили к появлению на свет Володи и там же в родильном доме поздравили Марфушу с присвоением звания и вручили Орден.

Дома Михаила с сыном Владимиром на руках и Марфушу встречали, как героиню. Супруги даже предположить не могли, что Постановление о ее награждении было опубликовано в газете «Ленинское знамя». Так теперь назывался «Красный шахтер», переименованный в марте 1954 года. Организовал торжественную встречу Стародубцев и это получился приятный сюрприз. Собрались не только друзья, но и кумовья и сестры Михаила, а к приезду новорожденного был накрыт стол.

Отмечая событие, никто не заметил, как Ленька, который осенью должен пойти в первый класс, сбежал из дома. Его не оказалось у тетки Махоры, дядя Ваня, не принимавший участия в торжестве, пожимал плечами и говорил, что мальчишка к нему не прибегал. Поздно вечером Леньку нашли по подсказке посторонней женщины в грязной бане шахты Красина. Мальчуган устроился там, на ночлег на сооруженной им груде спецовки и на вопросы отца, зачем он сбежал из дома, не отвечал. Марфуша уговаривала сына больше этого не делать и просила Михаила не наказывать мальчишку. Супругам был не понятен мотив этого отчуждения, его любили не меньше, чем кого-либо другого и старались, чтобы мальчик не был ничем обделен.

— Перерастет! — уверяла Марфуша, — война и голод многим мозги набекрень свернула…. Что же тут поделаешь?

— Ты признайся, мать, — просил Михаил, — что с ним случилось, когда я сидел в тюрьме?

— Я работала на шахте Воровского, — отвечала Марфуша, — и мне говорила одна моя знакомая, что это от потрясения, которое я получила после твоего ареста. Я тогда Леней ходила и не знала, как мне пережить это, в одночасье все отвернулись от меня, как от жены врага народа…. Спасибо Юрьевым, Кате, тетке Махоре с дядей Ваней, что поддержали меня в то время, иначе я бы не выдержала.

…Стояло жаркое лето, когда Михаил с Юрьевым отправились на закате дня покупать корову в хутор Ягодинка. Вечером степь, начинающаяся сразу за поселком, медленно остывала от жаркого солнца, висевшего большим красным диском над горизонтом. Поднятая за день пыль, оседала на траву и кроны деревьев, создавая своеобразную дымку, сквозь которую пробивались уже не палящие лучи вечернего солнца. Эта степь раскинулась от крайних домов и до поселка Каменоломни, а влево до Шилкиной балки и шахты Октябрьской революции. Эти просторы не принадлежали ни одному колхозу и считались городским резервом на расширение его границ.

К поселку в это время пригоняли стадо, и группа людей ждала, когда пастух пригонит его и бросит в полукилометре от поселка. Многие жители держали коров, и красинское стадо было большим, уступавшим все же по численности октябрьскому и каменоломскому. В сентябре 1953 года по инициативе Председателя Совмина СССР Маленкова были снижены налоги на домашнее хозяйство сельских жителей, а для городских владельцев скота, их вообще отменили. Выгона хватало всем и семьи, в которых мужья не работали в шахте, кормились за счет домашнего хозяйства. Михаил с Юрьевым пошли в Ягодинку той же дорогой, как когда-то зимой перед освобождением города от фашистов.

— Видишь сколько коровников? — спросил Юрьев, — кто держит скотиняку, все здесь. Как только пастух бросает стадо и идет домой, люди подпасывают коров до позднего вечера. Я познакомлю тебя с нашими красинскими коровниками, когда купим тебе рогатую…. И с уполномоченным в первую очередь!

— Это кто такой? — не понял Михаил, — главный бык или уполномоченный по рогам и копытам, как в «Золотом теленке»?

— Золотых телят у нас нет, все равны меж собой! — не понял Юрьев, вообще не читающий литературу, — а уполномоченный, это выбранный нами человек, который представляет наше общество!

— Какое ещё общество? — не понял Михаил.

— Оно так и называется, «Товарищество крупного рогатого скота», — пояснил Юрьев, — это тебе не халям-балям, нужно кому-то ходатайствовать, чтобы пастбище горисполком выделял и по кормам вопросы решать….

— Понятно! — сказал Михаил, — я согласен стать членом вашего товарищества!

— Не ты, — возразил Юрьев, — а корова, что купим! Она будет членом нашего общества.

— Я чего-то не понял, — спохватился Михаил, — члены общества у вас коровы, а его уполномоченным человек что ли?

— Я сам толком не понял, — согласился Юрьев, — вот ты и разберешься с уставом «Товарищества крупного рогатого скота», там до хрена чего написано и мало кто понимает смысл….

— Хорошо, — согласился Михаил.

— Мишка, помнишь, как мы с тобой диверсию сотворили? — гордо спросил Юрьев, когда мужчины спустились в Шилкину балку.

— Тебе не надоело вспоминать об этом? — спросил Михаил, — давно пора забыть!

— Я никогда не забуду и намерен вспоминать до тех пор, пока мне орден не выдадут, — возразил Юрьев.

— Дураки мы с тобой, — возражал Михаил, — мне вспоминать об этом противно! Если бы наши не вошли на следующий день в город, то гестапо расстреляло бы и тебя и меня и корову твою!

— А корову-то за что? — удивился Юрьев.

— Эсэсовцы не разбирались бы, кто диверсант, ты или корова! — шутил Михаил, — со мной им было бы все понятно: коровы нет, значит, я!

— Я, Мишка, в то время готов был отдать жизнь за Родину, в отличие от тебя! — пафосно обиделся Юрьев, — и если бы не наша диверсия, неизвестно бы еще, как все повернулось?

— Да также все бы и произошло, — скептически отозвался Михаил, — неужели ты думаешь, что если бы мы не вырезали кусок кабеля, наши войска не одержали бы победу?

— Конечно! — восторгался Юрьев, — а мне, как застрельщику этого партизанского действа, нужно выдать!

— Ты мне лучше скажи, партизан хренов, может зря, мы в Ягодинку идем? — насторожился Михаил, — ведь баба та, наверное, давно эту корову продала.

— Да ну! Думаешь, я не спрашивал вчера у той знакомой, что подсказала мне о том? Я встречал ее у нас на базаре, — уверял Юрьев, — или я дурак, ноги бить до Ягодинки зря?

— А чего ты на базаре делал? — поинтересовался Михаил.

— Я же молоко продаю там и она тоже, — ответил Юрьев, — после голодовки во время войны, людям молоко требуется, раскупают в момент…. Вспомни, как голодали!

Мужчины миновали Шилкину балку и вступили на землю госплемзавода «Горняк». Все поля его, насколько хватало глаз, были засеяны кукурузой, стебли которой достигали всего полутора метров. Летняя засуха не позволила кукурузе вырасти в полную силу. В стране по инициативе Хрущева шло повсеместное продвижение этой культуры во всех регионах. Не исключением были поля колхоза, к которому относилась Ягодинка. За воспоминаниями о войне мужчины не заметили, как вошли в нее. Это был небольшой хутор в десять-двенадцать дворов, недалеко от крайней хаты виднелся мост через небольшую речку Кадамовку. Найти «знакомую бабу» Юрьева оказалось совсем просто, она жила в добротном доме по сельским меркам, недалеко от моста.

— Ну, веди нас к продавцу, — скомандовал Юрьев своей знакомой, — уже стемнело, хозяйка, наверное, подоила корову, мы должны посмотреть, сколько она дает молока, и какое оно на вкус!

— Кто дает молока? — не понял Михаил, — хозяйка или корова?

— Хозяйка не доится давно! — ответил Юрьев, — ты, Мишка, стой и жди готового! Я буду сейчас самым главным из нас, ведь в коровах я понимаю лучше, чем в бабах….

— А чего мне водить вас? — возразила знакомая Юрьева, женщина лет пятидесяти, — это соседка моя Нюрка, пройдите через мой двор и покличьте ее….

— А я хотел тебе магарыч поставить, Даша, что вывела нас на продавца, — хитро прищурился Юрьев, — ну, раз не хочешь проводить к корове нас, ходи голодная!

— Какой магарыч? — насторожилась женщина, — я же просто помочь пыталась соседке. …А чего ты мне хотел преподнести на магарыч?

— Себя на целую ночь! — захохотал Юрьев, — или не годишься уже? Я когда работал в Кадиевке на шахте, часто объявлял бабам в ламповой: «Кто хочет иметь здоровых и рослых детей, обращайтесь ко мне!» И очередь выстраивалась, как за колбасой в голодовку.

— А сам-то метр с каблуками, — засмеялась женщина, — от такого мужика рослые дети не рождаются….

— Главное не рост, а колбаса, — хохотал Юрьев, — она всему голова….

— Ну, хватит тебе Косой, — прервал словоблудие Юрьева Михаил, — нам еще возвращаться назад.

Мужчины прошли к калитке, ведущей в соседний двор, и покричали Нюрке, как сказала Даша. На их крик никто не отозвался, и мужчины вошли в калитку. Не успели они пройти и десяти метров, как сзади послышалось злобное рычание пса. Обернувшись, они увидели огромного кобеля, он перекрыл им отступление в калитку и злобно рыча, приближался к Михаилу, шедшему сзади Юрьева.

— Ну, все, смерть моя пришла, — как-то странно выдохнул из себя Юрьев, и от него тут же почуялось зловоние.

— А ну-ка лежать! — скомандовал собаке Михаил, — быстро, кому сказал!

Кобель закрутился на месте и, подчиняясь гипнозу, лег, жалобно скуля. Михаил подошел к кобелю и, увидев, что на нем нет ошейника, принялся искать какую-нибудь веревку. В сгустившихся сумерках ему попался кусок старой вожжи и он, вернувшись, соорудил из нее поводок для собаки. Все это время Юрьев сидел на корточках недалеко от пса и не мог вымолвить «мама». Усилилось только зловоние, издававшее им в вечерней тишине.

— Мишка, ну почему ты раньше не посадил этого кобеля на веревку? — стонал Юрьев, — бросил меня с ним рядом на произвол судьбы.

— И сейчас не поздно, — сказал Михаил.

— Поздно, Мишань, я, кажется усрался, — жалобно простонал Юрьев, — теперь нужно просить Дашку, чтобы воды принесла. Пусть моет мне жопу, коль предупредить о собаке не могла.

— Тогда иди, обмывай свои геройства, партизан хренов, — посоветовал Михаил, — а я пойду корову смотреть.

Юрьев, не разгибаясь, попятился назад в калитку, а Михаил повел пса во двор соседки Нюрки. Там хозяйки не было и пришлось искать ее на подворье. Увидев своего пса на поводке незнакомого мужчины, Нюрка опустила фонарь на землю, схватила вилы и, наставив их на Михаила, попятилась назад.

— Караул, убивают! — заорала испуганная женщина.

— Я корову пришел покупать, — попытался объясниться Михаил, — твоя соседка Даша, сказала моему другу Юрьеву, что ты продаешь корову….

— Продаю! — подтвердила Нюрка, опуская вилы, — …а как это ты моего Пирата на веревку взял?

— Он до усёру испугал Юрьева, — продолжил Михаил, — выскочил сзади и на нас…. Мне пришлось усмирить его!

— Да это не под силу простому человеку, — уверяла Нюрка, — весь хутор об этом знает! Пират только меня и соседку Дашку не трогает.

— Ну, я же усмирил, — спокойно объяснял Михаил, — да и человек я простой. Корову хочу купить.

— А ты не колдун случайно? — сомневалась Нюрка, — если да, то я не продам корову тебе. Зорька сразу молоко перестанет давать….

— Ну, это ещё вилами по воде писано, — ухмыльнулся Михаил, — бросай их и показывай буренку.

Нюрка взяла своего Пирата за поводок и привязала недалеко от база. Затем сбегала в хату и возвратилась с двумя взрослыми дочерями. Женщина как-то с опаской смотрела на Михаила и когда назвала цену, он некоторое время молчал, обдумывая ее, а она тараторила о достоинствах Зорьки. По ее словам, корова давала «по две цыбарки молока в сутки» и одна из дочерей принесла кувшин, чтобы покупатель попробовал. Михаилу молоко понравилось, он не стал торговаться, денег, что лежали в его кармане вполне хватало. Вскоре прибежал Юрьев, от которого, несмотря на принятые им меры, распространялся соответствующий запашок. Михаил обратил внимание, что штаны Юрьева были мокрыми, видимо его знакомая Даша простирала их холодной водой.

— Ну что самый главный из нас, подмылся? — с иронией спросил Михаил, — мы тут без тебя обо всем договорились, цена подходящая, молоко жирное, как козье….

— А корова не хворая? — усомнился Юрьев, — зубы нужно посмотреть, чтобы не старая была, да и заворота кишок у нее не оказалось. Всяко бывает, тут уж, хозяюшка без обид.

Юрьев подошел к корове, жующей траву в яслях после дойки и, взяв у хозяйки фонарь, светил в морду корове, чтобы увидеть зубы. Животное испугалось быстро поднесенного к ее морде фонаря, и ударила Юрьева рогом. Тот выронил его и, держась ладонью за ушибленное плечо, отпрыгнул назад.

— Ты смотри на нее, — ругнулся Юрьев, — она еще и дерется, зубы свои гнилые не хочет показывать! Ишь, моду взяла рогом бить… едры ее в пень! Ничего я другой метод знаю…. Посвети мне, Мишань!

Михаил поднял упущенный Юрьевым фонарь, а тот, схватив корову за челюсти обеими руками, пытался разжать ей рот. Это у него получилось, и вскоре все увидели здоровые и целые зубы животного. Зорька вырвалась из рук Юрьева, а тот не успел выдернуть из ее рта пальцы и взвыл от боли, как раненый волк.

— Мать ее итить, — ругнулся Юрьев, зажимая окровавленный палец ладонью, — кусается, как собака…, но зубы добрые! Что за хозяйка такая, то у нее собака из-под тишка выскакивает, то корова кусается. …Неси мне йод и тряпки кусок!

— Ты еще проверь, нет ли у Зорьки заворота кишок? — подтрунивал Юрьева Михаил, когда Нюрка побежала в хату за йодом, — давай я стану у ее головы, а ты ей хвост задерешь и посмотришь в жопу коровью.

— Зачем? — недоумевал Юрьев.

— Если меня увидишь через ее жопу, то заворота кишок нет, — иронизировал Михаил, — если меня не будет видно, то есть.

— Перестань издеваться надо мной, Мишка! — взмолился Юрьев, — я ведь и так пострадал из-за твоей коровы: обосрался с испугу, получил рогом в плечо, и еще палец мне чуть не откусила…. Вот как я теперь в мокрых штанах до посёлка пойду?

Наконец Зорьке надели на рога налыгач, Михаил рассчитался с Нюркой и оба покупателя погнали корову в поселок Красина через степь по дороге, ведущей в Шилкину балку. Юрьев, как самый главный из них вел корову за налыгач, шагая впереди. Михаил подгонял животное сзади хворостиной. Ночь выдалась темная, луны на небе не было, Юрьев часто спотыкался о буераки, громко матерясь при этом. Зацепившись за кочку, он распластался перед Зорькой на земле, а она, испугавшись чего-то, резко рванула в сторону, волоча за собой Юрьева. Протащив его несколько метров по пыльной дороге, животное остановилось, ее схватил за налыгач Михаил и крепко держал в руке.

— Ну, что же это такое? — возмущался Юрьев, — посмотри, на что мои штаны теперь похожи! Шахтерки для горнорабочего, да и только!

— Я отблагодарю тебя за твои страдания, — успокаивал его Михаил, — литр самогона хватит?

— Ты думаешь, я за самогон стараюсь, Мишка? — возмущался Юрьев, — я же для семьи твоей! …Хотя и от самогона не откажусь.

Мужчины продолжили путь, поменявшись местами, впереди шел Михаил с коровой на налыгаче, а сзади семенил Юрьев.

— Мишка, постой немного с Зорькой у дороги, — попросил Юрьев через полчаса пути, — у меня что-то живот расстроился… после испуга. Я присяду недалеко от дороги, а ты подожди.

Михаил согласился и попустил Зорьке налыгач, корова с удовольствием начала щипать траву у обочины. Слышно было, как Юрьев кряхтел сзади, снимая мокрые и грязные штаны, судя по его ругательствам, было понятно, что их трудно стянуть с себя.

— Ой-ой-ой! — вскоре услышал его крик Михаил, — да что же это такое? Черт тебя принес мне под жопу, не сам ты явился….

— Что случилось? — громко спросил Михаил.

— Что-что? На ежика сел голой задницей, — ругался Юрьев, — не мой сегодня день, это точно.

После продолжительной паузы мужчины снова отправились в путь и до самого поселка приключений больше не случалось. Михаил налил Юрьеву две бутылки самогона и поблагодарил его за содействие. Юрьев хотя и был наивным человеком, но он старался от всей души помочь давнему другу, пусть даже иногда это вызывало иронию. Он предупредил нового коровника, чтобы тот не проспал выгон скота, осуществляемый рано утром. Пастух не ждал любителей поспать и угонял стадо на пастбище и если опоздать к выгону, то самому придется отводить скотину до места, где паслось стадо.

***

Прошло два года после смерти Сталина, но борьба за власть в верхних её эшелонах продолжалась. Первоначально она разгорелась между тремя основными претендентами: Председателем Совмина Маленковым, министром МВД Берией и секретарем ЦК Хрущевым. Триумвират разделил власть еще у смертного одра Сталина на его даче в Кунцево. Большая ее часть сосредоточилась в руках Маленкова и Берии. Хрущеву отводилась роль секретаря ЦК, малозначимая по задумке его соперников. Однако они недооценили простоватого на вид, но амбициозного и напористого партийца, выделявшегося неординарным мышлением и интуицией.

Для каждого из этой тройки важно было понимать, кого в первую очередь необходимо устранить из конкурентной борьбы, чтобы занять место единоличного правителя страны. Первой мишенью оказался Лаврентий Берия. Хрущев и Маленков отдавали себе отчет в том, какое досье на каждого из них было у министра МВД, заведовавшего всей системой репрессивных органов. Они объединились против Берия и в 1953 году арестовали, обвинив его в шпионаже и некоторых других преступлениях, тем самым устранив столь опасного противника.

Авторитет Хрущева как организатора этого заговора значительно повысился, а его влияние на других членов партии усилилось. Однако пока председателем Совета Министров был Маленков, ключевые решения и направления в политике зависели от него. На первом заседании Президиума был взят курс на десталинизацию и коллективное руководство страной. Планировалось упразднить культ личности, но делать это таким образом, чтобы не умалять заслуг «отца народов».

Основная задача, которую поставил Маленков, заключалась в развитии экономики с учетом интересов населения. Он предложил достаточно обширную программу изменений, которая не была принята на заседании Президиума ЦК КПСС. Тогда Маленков выдвинул эти же предложения на сессии Верховного Совета, где они были одобрены. Впервые после единовластного правления Сталина решение было принято не партией, а официальным органом власти. ЦК КПСС и Политбюро были вынуждены согласиться с этим.

Маленков старался подходить к решению проблем с рациональной точки зрения, исходя из экономических соображений. Идеология его не интересовала и ей отводилась вспомогательная роль. Однако такой порядок не устраивал партийную номенклатуру во главе с Хрущевым, практически утратившую свою превалирующую роль в жизни государства. Это был весомый аргумент против Маленкова и его политики. В этой борьбе партия сплотилась вокруг Хрущева, оказала давление на Маленкова, и в феврале 1955 года он написал заявление об отставке. Его место занял соратник Хрущева Николай Булганин.

В течение 1955 года Хрущев пытался расправиться со «старой гвардией». Уже в марте в отставку с поста заместителя председателя Совета Министров был отправлен Каганович, а в течение лета — осени была организована травля на партийных и государственных мероприятиях Молотова. Таким образом, Хрущев, который в марте 1953 г. явно не мог претендовать на победу в борьбе за власть, в итоге сосредоточил в своих руках всю ее полноту. Чтобы отмежеваться от кровавого режима «вождя народов», Хрущев настоял созвать в начале 1956 года XX съезд КПСС. Его созыв был вызван необходимостью определить новый курс СССР во внутренней и международной политике.

Никита Сергеевич сам открыл съезд и выступил на нем с отчетным докладом. Но основные события произошли в последний день работы партийного форума. В ночь с 24-го на 25 февраля 1956 года Хрущев четыре часа зачитывал делегатам съезда доклад «О культе личности и его последствиях». Он рассказывал о чистках в партии и репрессиях населения, развенчал миф о Сталине как гениальном продолжателе дела Ленина. Сталин был назван человеком, ответственным за поражения 1941 — 1942 гг. В докладе также была показана вина Сталина за депортацию кавказских народов и фабрикацию «ленинградского дела» 1949 года и «врачей-убийц».

После ХХ съезда КПСС многие партработники четко поняли, что процесс десталинизации будет очень трудно удержать в рамках разоблачений, сделанных на съезде. Опасения эти вполне объяснимы, многие сами принимали участие в массовых репрессиях, всегда активно поддерживали и восхваляли любые действия «вождя народов». Неслучайно в июне 1956г. вышло Постановление «О преодолении культа личности и его последствий», которое было большим шагом назад по сравнению с докладом Хрущева на съезде. Этот документ являлся идеологической базой последующего консерватизма. Сталин характеризовался в нем как «человек, который боролся за дело социализма», а его преступления — как «некоторые ограничения внутрипартийной и советской демократии, неизбежные в условиях ожесточенной борьбы с классовым врагом».

Но, не смотря на все эти политические передряги, советский народ впервые за много лет почувствовал позитивные изменения, и моральный климат в обществе значительно улучшился. Наступала хрущевская оттепель и бывшие политические заключенные воспринимались уже, как пострадавшие, а иногда даже борцы со сталинизмом. Михаила реабилитировали еще в 1954-м, когда работали специальные комиссии Прокуратуры — МВД — КГБ при Совете Министров СССР по рассмотрению дел на лиц, отбывающих наказание за политические, должностные и хозяйственные преступления. Комиссии были наделены правом принятия решений о реабилитации или сокращении срока, минуя судебные инстанции. Но отношение к человеку, отсидевшему за антисоветскую агитацию, оставалось негативным. Объяснить каждому прохожему, что ты реабилитирован невозможно, поэтому переосмысление в обществе произошло только после XX съезда КПСС.

Радио и газеты широко освещали тезис Хрущева о том, что партия нашла в себе силы и осудила репрессии направленные против собственного народа, а также убеждали о незыблемости происходящих перемен. Михаил купил радиолу «Донец» и в свободные часы слушал передачи. Это был современный аппарат, принимавший помимо средних и длинных волн, два диапазона коротких. На одном из них в «конце шкалы» часто прорывался «Голос Америки», вещающий на русском языке. В условиях холодной войны, это было мощным средством идеологической обработки умов. Наши радиостанции глушили «вражеский голос», но его передачи можно было слушать вполне приемлемо. Дикторы называли Хрущева авантюристом и иногда доносили правду о переменах в СССР, противоречащую советской пропаганде.

— Миша, не слушай эти передачи, — со страхом умоляла мужа Марфуша, — чего доброго еще посадят за это.

— Нет, мать, уже не посадят, — убеждал ее Михаил, — узнать правду о происходящем у нас в государстве, не является сегодня преступлением. Сам Хрущев говорит об этом!

Девчонки подрастали, и имеющийся в радиоле проигрыватель был для них модным средством «крутить пластинки», коих в продаже появлялось всё больше. Апрелевский завод выпускал много грампластинок с песнями современных исполнителей Нечаева, Кострицы, Шмелева, Шульженко, Бернеса, Рождественской, Красовицкой и Петра Лещенко. Первая пластинка с полонезом Огинского была куплена вместе с радиолой и долго оставалась единственной, пока ее не «заездили» окончательно. Михаил покупал дочерям пластинки в качестве поощрений за успехи в школе, а так как лучше всех училась Лида, в доме звучали только ее любимые песни.

Ленька осенью пошел в первый класс и на следующий день подрался там с мальчишкой. Отца вызвали в школу, и учительница долго возмущалась поведением сына. Он не хотел учиться, часто прогуливал уроки и получал одни двойки. Михаилу пришлось прибегать к крайней мере, пороть мальчишку, так как вразумить его не получалось никаким способом. В октябре месяце он сбежал из дома, и родители вынуждены были обратиться в милицию. Его задержали спустя неделю на железнодорожном вокзале и отправили в детскую комнату. С этого дня мальчишку поставили не учет, а Михаила оштрафовали за плохое воспитание. Как он не пытался объяснить ситуацию, инспектор детской комнаты не принимал к сведению все аргументы отца.

Весной 1956 года демобилизовался Сергей Дементьев и перебрался на постоянное место жительства в Шахты. Он дослужился только до капитана, несмотря на его выслугу лет. Будучи членом КПСС, он стал на учет и активно занялся предложенной в райкоме работой пропагандиста. Говорить Сергей мог грамотно и доходчиво и как выражался Михаил, у него был «хорошо подвешен язык». Уже через несколько месяцев его «продвинули» на хорошее место работы — техническим инспектором территориального комитета профсоюза угольщиков. Михаил недолюбливал племянника, и сестра Мария часто обижалась на брата за это. Вскоре Сергей женился на Полине, с которой познакомился в первые дни. Спустя месяц, молодые получили квартиру в поселке шахты «Нежданная», чего невозможно было без серьезного протеже.

Племянник тоже не испытывал сильных родственных чувств к дяде и, приходя изредка в гости вместе с матерью, даже поучал, как нужно «уметь жить». Выпить он по-прежнему любил, и каждый раз уходил «на рогах» из гостей. Немного позже выяснилось, что он был женат на какой-то Клавдии, которую оставил в Советской Гавани, где дослуживал все послевоенное время. Однажды изрядно выпив, он сам проговорился об этом. Детей у него с Клавдией не было, да и жили они без регистрации брака. Пользуясь покровительством своего комдива, у которого он служил адъютантом, Сергей не считал нужным связывать себя законными обязательствами в браке. Михаил молча слушал пьяные бахвальства Сергея, и его неожиданно осенило — своим поведением Ленька был очень похож на него. Природа распорядилась так, что двоюродный брат, коим доводился сын Михаила Сергею, унаследовал его характер и даже мимику.

Друзья-шахтеры часто посещали Михаила, и от них он узнавал новости жизни горняков. Их зарплаты стали еще выше, нежели в первые послевоенные года. Мужики сетовали, что в соцсоревновании стало трудно выдержать темп добычи. Введенные в эксплуатацию новые шахты «Южная №2», «Аютинская №2», «Северная» имени Артема №2, практически делят первенство между собой. Павел Прохоров скоро должен выйти на пенсию и радовался вместе со всеми о переводе шахтеров на шестичасовой рабочий день. Заочно благодарили и секретаря ЦК Хрущева и председателя Совмина Булганина, до конца не понимая, кто из них главнее. Хрущев быстро набирал политический вес, но наряду с его именем, газеты и радио не забывали и о Булганине, ставленнике и соратнике Хрущева. Стране требовалось еще больше угля, который уже необходим был, как сырье для развивающейся химической промышленности.

Стародубцев рассказывал, что на еженедельных общих нарядах, на шахтах города обязательно выступали парторги, доносившие до рядовых шахтеров всю новизну политики нового руководства страны. В одном из выступлений Никита Сергеевич Хрущев, с присущей ему простотой, заявил, что из угля можно получать не только ценные химические продукты, но даже производить маргарин. С тех пор угольную пыль, которой в избытке в каждой лаве, шахтеры в шутку стали называть «маргарином». Вместе с тем было известно, что угольная пыль вызывала ряд профессиональных заболеваний у горняков.

Новый 1957 год встречали шумной компанией у Михаила. Он всегда старался пригласить всех: друзей, родственников и кумовьев, и задолго до мероприятия супруги составляли списки гостей, необходимых продуктов для приготовления блюд и спиртного, коим являлся самогон и домашнее вино. Марфуша ещё с октября чувствовала себя все хуже, ей часто приходилось вызывать на дом врача, которого возили на «линейке», запряженной парой черных коней из амбулатории, находившейся рядом со столовой. На таких «линейках» разъезжали только начальников шахт, переходя зимой на легкие ажурные сани.

На этой встрече Нового года Марфуша, прежде веселая и компанейская, была не похожа на себя. Она не пила спиртного, символически лишь пригубив бокал. Не пела вместе со всеми, не танцевала и только командовала дочками, которые подавали к столу блюда. Михаил заметил изменения в поведении жены, но он и подумать не мог, что это последний Новый год, который Марфуша встречала вместе с ним. Этот год перевернет и разделит его жизнь на «до» и «после». Жена сидела за столом и смотрела на гостей, как будто прощалась и хотела непременно запомнить каждого. Маленьких сыновей Сашу и Володю мать почти не спускала с рук, любовалась ими и целовала от макушки до пяточек. Спустя несколько дней после встречи Нового года красинский врач экстренно направил ее в городской стационар.

Михаил часто навещал жену в больнице и требовал от ее лечащего врача объяснения болезни Марфуши. Тот долго отделывался общими фразами, но твердо заявил, что у Марфы Васильевны Таликовой «глубокий сердечный сбой», который может закончиться смертью. Эти слова медика будоражили воображение, терзали душу, били по сознанию, способности думать и понимать их. Они, как злые коршуны долбили клювами в голове, заставляя вздрагивать. Каждый раз, возвращаясь из больницы, Михаил становился молчаливым и задумчивым, порой раздражительным и резким. Дочери видели его ненормальное состояние и понимали, что с мамой плохо. И только Ленька по-прежнему оставался таким, как был.

Девочки во всем старались угодить отцу, Наде было уже четырнадцать лет, она сама доила корову, Валя управлялась с сеном и пойлом для животного, Лида нянчила младших братьев. А Ленька поздно приходил из школы, и на вопрос отца, где он был целый день, ничего не отвечал. Михаил перестал обращать на мальчишку внимания, и тот быстро поняв это, еще хуже стал себя вести. Получал одни двойки и хулиганил на уроках, отца часто вызывали в школу, но он уже разводил руками, признавая, что не в силах воздействовать на непослушного мальчишку. А к весне Ленька начал курить. Он не понимал, что некурящий отец остро чувствовал табачный запах, и стоило мальчишке войти в дом, как Михаил ощущал его с потоком свежего воздуха. Но, несмотря на это, непослушник являлся домой в провонявшейся табаком одежде. Его не пугали порки отца за курение, а Михаил понимал, что они становились бесполезны.

Марфушу выписали из больницы в начале апреля. Михаил заказал такси, которые в большом количестве стали появляться в городе. Это были легковые автомобили «Победа» и элитные ЗИМы, вмещающие шесть человек. Один километр проезда стоил рубль, а выезд на заказ к дому клиента обходился в пять. Заказать машину можно было по телефону на определенный адрес, на любой день и время, а также явочным порядком. В центре города имелись специальные киоски с вывеской «Такси», рядом с которыми, как правило, парковались машины. Клиент подходил к киоску, делал заказ, а диспетчер, если около его киоска не было машин, звонил по телефону в другой киоск и вызывал такси к своей парковке. Горожане редко пользовались такими услугами и только после аванса и получки на шахтах, изрядно выпившие горняки, обязательно заказывали такси. Добравшись, домой, пьяный шахтер оплачивал проезд и не брал сдачу. Неизвестно, откуда это повелось, но быстро стало модным, как признак шахтерской доблести.

Михаил подкатил к кардиологическому отделению городской больницы на ЗИМе, чем удивил персонал отделения и Марфушу, которая была рада вниманию мужа. Он бережно сопроводил жену от приемного отделения кардиологии до машины и, открыв ей дверцу, помог сесть рядом с водителем. Сам устроился на заднем сидении и скомандовал водителю «трогай». Перед тем, как направиться домой, он решил покатать Марфушу по городу, совершить развлекательную поездку, чтобы поднять жене настроение. Она сама чувствовала, что скоро может умереть, и супруги понимали это без страшных разговоров о том, что их ждет впереди.

— Миша, зачем ты заказал такси? — спросила Марфуша, повернувшись к нему, — это же дорого! Да и едем мы не туда….

— Не переживай, моя хорошая, — отвечал муж, — я хочу прокатить тебя по городу, чтобы ты развлеклась немного. Когда ты ездила на такой шикарной машине?

— Не ездила ни разу, — ответила Марфуша, понимая, что муж огорчен ее болезнью и старается угодить ей.

— Ну, вот и покатаемся, — пытаясь как можно веселее, сказал Михаил, — а то ведь стоит в новом магазине «Динамо» такой ЗИМ, который стоит сорок тысяч, блестит весь и дразнит своей роскошью. А покататься не дают, чтобы попробовать….

— А вы намерены покупать ЗИМ? — удивленно спросил таксист.

— Нет, это я шучу, — ответил Михаил, — сорок тысяч для меня неподъемная цена, да и в городе никто его не покупает. Этот ЗИМ выставили прямо в магазине два года назад, но желающих до сих пор не нашлось, несмотря на высокие заработки шахтеров!

— Мой брат хочет купить такую лайбу, — рассказывал водитель, — он не шахтер, но еще в 1955-м уехал поднимать целину в Казахстан. Пишет, что у них там заработки еще выше, чем у шахтеров….

— «Ты ко мне приедешь, раннею весною, молодой хозяйкой прямо в новый дом!» — цитировал Михаил слова из популярной песни.

— Какой дом? — ухмыльнулся таксист, — брат пишет, что все живут в палатках, а некоторые даже в землянках, как на войне.

— Я слышал об этом по радио, «Голос Америки» передавал об условиях жизни целинников, — ответил Михаил, — я за «длинным рублем» не собираюсь, это молодым туда дорога….

— А Вы купите вместо ЗИМа «Победу», — посоветовал водитель, — она дешевле, шестнадцать тысяч стоит….

— У меня и шестнадцати тысяч нет! — ухмыльнулся Михаил, — да и шахтеры не спешат приобретать машины. Кто знает, сейчас разрешают частным лицам иметь автомобиль, а завтра запретят, как было раньше.

Такси выехало на проспект Возрождения и повернуло к новому драматическому театру. Остановившись напротив его здания, водитель заглушил мотор.

Марфуша здесь никогда не была, но знала от мужа, что это величественное здание было совсем недавно построено и представляло достопримечательность города. Михаил умышленно посадил жену на переднее сидение, чтобы ей можно было смотреть в лобовое стекло, увеличивая обзор из машины. Рассмотрев драматический театр, афиша которого была закреплена на стене фасада, такси отправилось дальше.

Выехали на улицу Советская и остановились у площади Ленина. За домашними ежедневными хлопотами многие женщины по несколько лет не бывали в центре города, несмотря на то, что автобусное сообщение это позволяло.

Маршрут от шахты Красина до Воровского был продлен до центра, как и все, что функционирующие в Шахтах. А Марфуше и вовсе не было времени приехать сюда хотя бы раз, когда Михаил сидел в тюрьме. Ей нужно было бороться за выживание семьи в это тяжелое для нее время. Центр города сильно изменился и его сердце — площадь Ленина в первую очередь. Огромное, красивое здание Дома Советов с флагом на шпиле величаво возвышалось за памятником вождю пролетариата на фоне молодых деревьев. Женщина с нескрываемым любопытством смотрела вокруг и ее благодарные взгляды говорили, что она давно хотела посмотреть то, как изменился город после войны.

— Это обком КПСС Каменской области, в которую входит сегодня наш город, — объяснял жене Михаил, — ну, и облисполком, как обычно при нем!

— Ходят слухи, что осенью упразднят Каменскую область, — деловито проинформировал водитель, — будет Ростовская, как раньше.

— Откуда это тебе известно? — удивился Михаил.

— Мы таксисты перевозим разных людей, — пояснял водитель, — иногда даже высокое начальство. Они разговаривают между собой, а мы слушаем и раньше всех узнаем предстоящие перемены.

— А что же будет в этом здании вместо обкома? — спросил Михаил, — такой дворец отгрохали, выходит зря?

— Говорят, институт политехнический вроде, — ответил водитель, — город сегодня интенсивно строиться. Поселок Артем вообще не узнать, выросли жилые двух и трехэтажные кварталы, чего только стоит дворец культуры шахты имени газеты «Комсомольской Правды» и новый мясокомбинат, крупнейший в Ростовской области. Рудоремонтный начал работать, а на Петровке авторемзавод…. Недалеко от Неждановского моста уже работает новый пивзавод, и строят молочный, на улице Ленина возводят здание для фабрики модельной обуви.

Такси двинулось дальше по маршруту, который заранее обговорил с таксистом Михаил. На углу улицы Советской и проспекта Победы революции началось строительство большого универсального магазина. Посмотрели возведение стадиона по проспекту Карла Маркса и выехали к вновь построенному Дворцу спорта. Опустившись по Садовой на проспект Победы революции, остановились у возводимого огромного здания государственной обувной фабрики. Его стены клали из кирпича Шахтинского завода с огромными окнами. Был выведен наполовину первый этаж, и по размерам уже можно было судить, что строится крупное предприятие легкой промышленности. Для обеспечения его специалистами с высшим образованием в городе открыли Шахтинский технологический институт бытового обслуживания. Он должен был готовить в первую очередь технологов обувного и швейного производства.

— Я уже говорил, мы таксисты перевозим разных людей, — рассказывал по ходу следования водитель, — и вот недавно мне поступил заказ на Ростов. Я приехал к железнодорожному вокзалу, где меня должен был ждать клиент. Одновременно со мной приехала еще машина по заказу того же человека. Мы, оба таксиста, ждали одного заказчика и долго соображали, почему некий мужик со странной фамилией Расписной, заказал две машины. Стоим, ждем, приходит клиент, спрашиваем у него, что за хрень, может диспетчер ошиблась? Он отвечает, все нормально, он заказал одну машину себе, а вторая должна везти его шляпу.

— Это был какой-то блатной, — догадался Михаил, — у них бывают заскоки и похлеще.

— Я понял это тоже, — подтвердил догадку водитель, — мы поехали до Ростова, я вёз этого блатнюка, а вторая машина его шляпу. Приехали в район Ростсельмаша, и клиент заставил нас искать хорошую пивнушку. Я в Шахтах знаю их наперечет, а в Ростове пришлось поездить по городу и спрашивать у прохожих. Нашли такое заведение, не помню уже где. Он не отпустил нас и пошел пить пиво. Около двух часов простояли, приходит этот Расписной и велит нам поменяться местами, теперь я до Шахт вез шляпу, а вторая машина его. Думали, обманет и не оплатит проезд, денег-то таксометры нащелкали много, но он честно заплатил и мне и напарнику и даже сдачи не взял.

— Похоже, это был карманник, — высказал догадку Михаил, — пока вы ждали его у пивной, он чистил карманы посетителей заведения! Их называют щипачами и по воровским понятиям они около дома, где живут, не промышляют.

— А Вы откуда знаете? — удивился таксист, — сидели что ли?

— За антисоветскую агитацию, — сознался Михаил, — показал нечаянно на портрет Сталина и назвал его нормировщиком….

— Понятно, — с улыбкой отозвался водитель, — почему Вы «Голос Америки» слушаете! Конечно, при Сталине многих сажали ни за что, но сейчас-то свобода! Про Хрущева анекдоты открыто рассказывают и никого за это не судят!

Пока болтали, выехали на улицу Маяковского и двигались в сторону железнодорожного моста. Михаил сам здесь не был и с удивлением созерцал новый микрорайон, названный Соцгородком. Он протянулся от проспекта Чернокозова вниз до железной дороги. Двух и трехэтажные жилые дома, как нельзя лучше, вписывались в частный сектор.

— Молодец Хрущев! — хвалил водитель, — сколько квартир построил для людей. Мой знакомый получил здесь квартиру со всеми удобствами, даже туалет имеется с ванной. Мне отец рассказывал, что в Германии у всех такие квартиры, только побольше размерами…. Он у меня до Берлина дошел и вернулся кавалером ордена Славы!

Марфуша с грустью и интересом смотрела на город, где жила, долгие годы и до этого дня не видела его, и не представляла, как он изменился. Объехав маршрут, Михаил скомандовал водителю отвезти их домой. Ему стало веселее на душе, жена с благодарностью смотрела на него и этот взгляд, всегда поднимал настроение. Но было в нем и такое, что нельзя передать словами, так смотрят на мир приговоренные к смерти люди. Михаил окончательно понял, Марфуша сама чувствовала свою кончину. Прежде чем подъехать к дому, Михаил захотел посетить Красинский сад, где они впервые увидели друг друга. Был рабочий день и сторож, дежуривший у входной арки, не пропускал супругов.

— Машина постоит здесь, а мы пройдем в сад на полчаса, — попросил его Михаил.

— Чего там делать? — недоумевал сторож, — кинотеатр закрыт, людей на аллеях нет, буфеты не работают….

— Тебе должны были сообщить, — пошел на хитрость Михаил, — мы из горкома партии и должны проверить жалобу.

— Какую еще жалобу? — упирался сторож, — мне за горком никто ничего не говорил. Если я буду пускать людей в неурочное время, за это с работы могут выгнать!

— Миша, не спорь с ним, — вмешалась Марфуша, — этот мужик упертый и не пропустит нас….

— Пусть попробует, — продолжал хитрость Михаил, — его завтра же выгонят, потому что я доложу секретарю, так, мол, и эдак, сторож не пропустил горкомовских работников в сад. Как твоя фамилия?

— Банников, — робко ответил мужик, — а какая жалоба, если не секрет?

— Не секрет! — четко отвечал Михаил, — жалуются люди, что у вас тут до сих пор бюст Сталина стоит….

— Свергли мы его давно, — громко произнес сторож, — чистая правда! Как только товарищ Хрущев сказал на съезде, что он не вождь, а через чур культовая личность, так и скинули его с постамента! Вы проходите и сами посмотрите, вместо этого грузина снова Карлу Марксу установили.

— Уж лучше бы Чарли Чаплина! — буркнул Михаил, проходя под аркой.

Михаил повел жену по центральной аллее, и вид весеннего сада умилял ее. Сад был прекрасен в апреле, он оделся наполовину в зеленый наряд и торжествовал им, демонстрируя возрождение жизни после долгой зимы. Гледичная акация, маньчжурские и дланевидные клены, красные рябины, белые и пирамидальные тополя выглядели торжественно и гордо. Зацветала сирень, наполняя своим ароматом центральную аллею и окрестности фонтана, который уже был наполнен водой, но не струился в нерабочее время. Супруги приблизились к месту, где когда-то Михаил впервые увидел Марфушу.

Наверное, они оба вспоминали о том счастливом вечере, но молчали, не произнося ни слова. Девушка Марфуша стояла тогда у фонтана в скромном ситцевом платье, которое прекрасно сидело на ней. Ее стройная и красивая фигура, милое лицо, заплетенная коса притягивали взоры. Ее глаза сверкали, как две жемчужинки, излучая жизнерадостность и интерес к происходящему вокруг. Она была похожа на сказочную фею, и Михаил с душевным трепетом вспоминал тот далекий и счастливый вечер.

Марфуша отвлеклась от воспоминаний и посмотрела мужу в глаза каким-то жалобным взглядом, кричащим и наполненным обреченностью. Михаил обнял ее и, прижав к себе, долго целовал в губы. Марфуша плакала, ей хотелось спросить: «Миша, неужели это всё?», но она молчала, и только слезы обильно катились из ее глаз. Им обоим было понятно, что жизнь для нее заканчивается, но каждый боялся произнести это вслух.

Семья оградила от любой работы Марфушу, даже Ленька стал вести себя лучше и иногда помогал по хозяйству Наде, Вале и Лиде. Михаил заботился о жене и старался отвлечь ее юмором и рассказами о курьезах, произошедших в тюрьме во времена его отсидки. Марфуша смеялась, слушая рассказы мужа, и это на некоторое время отвлекало ее от тяжелых мыслей. Но состояние ее ухудшалось, часто вызываемый на дом врач из амбулатории, слушал фонендоскопом работу ее сердца и делал ей уколы. На вопросы Михаила, он отворачивал лицо и говорил, что всё образуется и организм жены переборет недуг. Но Михаил видел его глаза однажды, и отчетливо понял, что врач не хочет сказать страшную правду.

Лето выдалось жарким, с раннего утра начинало палить солнце и к полудню раскаляло мощенную камнем мостовую так, что ходить босиком было невозможно. На окнах дома не было ставень, Михаил сколотил щиты из досок по размеру и изнутри закрыл их от солнца. Это хоть как-то ослабило жару, которую Марфуша тяжело переносила. Она постоянно находилась в затененной гостиной и, пользуясь газетой, как веером, старалась превозмочь духоту, от которой ей становилось плохо. В конце июня врач экстренно госпитализировал Марфушу в кардиологическое отделение городской больницы. Это встревожило всех, девочки даже прекратили по вечерам слушать репортажи с начавшегося в Москве Фестиваля молодежи и студентов, куда приехало много иностранцев.

Михаил ежедневно навещал жену, но его до второго июля не пропускали к ней, ссылаясь на ее тяжелое состояние. Михаил понял, что он потерял Марфушу и нужно готовиться к трагедии. Когда его, наконец, пустили в палату, то, что он увидел, шокировало и морально сразило наповал. Марфуша лежала на кровати, рядом с ней стояла капельница, ее лицо было восковым, а вокруг глаз появилась чернота. Он подошел к ней, жена старалась улыбнуться, но это получилось печально и еще больше расстроило Михаила.

Он сел рядом с женой и взял ее руку в свою ладонь. Ногти ее пальцев начинали тоже чернеть от корня, и Марфуша увидев, что Михаил смотрит на них, быстро отдернула руку. Они молча смотрели друг другу в глаза и ничего не говорили, всё было и без того, понятно. В глазах женщины отражалось смирение. Это трудно предать словами, такой взгляд ужасен, трагически обреченный и выражающий только одно — смерть. Его трудно выдержать близкому человеку, из глаз Михаила покатились слезы. Он все-таки взял ее ладонь и гладил ее, заливаясь слезами. Марфуша не плакала, она смотрела на Михаила и молчала. Так просидели они до тех пор, пока дежурная медсестра не попросила мужа выйти из палаты. Уходя, Михаил остановился у двери и обернулся, он последний раз видел ее взгляд, на следующий день Марфуша умерла.

Весть о смерти мамы вызвало у детей истерику, девочки и Ленька кричали в голос, испугав этим самых младших Сашку и Володю. Мальчики еще не понимали слов, произнесенных отцом, но увидев плачущих старших сестер и брата, тоже принялись плакать, сидя вместе на одной из кроватей. Михаил рыдал и старался обнять детей в охапку, чтобы хоть как-то успокоить их и себя. После первого шока, девочки отправились оповещать кумовьев, Юрьевых, тетку Махору и всех знакомых, кто знал их семью. Дети шли по улице и горько плакали по маме, отвечая на вопросы прохожих сквозь всхлипывания «Мамка умерла». Те, кто знал семью, ужасались преждевременной кончине сорокадвухлетней женщины и искренне жалели сирот.

Михаил находился в состоянии аффекта и машинально, как робот слушал всех, кто приходил к нему в тот страшный день, когда тело Марфуши привезли домой из морга. Собрались все, кто знал ее и каждый старался оказать содействие в организации похорон и поминок. Женщины готовили борщ и котлеты у летней печки во дворе, кто-то взял на себя обязанности распорядителя и организатора, съездив на кладбище, чтобы быстро вырыли могилу. Стояла сильная жара, поэтому долго держать гроб с телом дома не было возможности. Михаил стоял у гроба на табурете и держал маленького Володю на руках. Саша, старше его на год и три месяца, вырывался из рук отца и хоронился под кроватью. Тетка Махора пригласила священника из церкви, расположенной в поселке Октябрьской революции. Когда он, одетый в черную рясу, вошел в дом с кадилом и приступил к отпеванию покойной, Володя испугался его и начал громко плакать.

Трагедия семьи Михаила всколыхнула весь поселок, каждый задавал другим вопросы: как же теперь вдовец будет поднимать детей, самому младшему из которых всего два с половиной года? Выдержит ли испытание посланное Богом? Не запьет ли? Тяжелое наследство этой трагедии волновало друзей, родственников, кумовьев и знакомых. Но нужно было выдержать, не сорваться и жить дальше, чтобы сироты были сыты, одеты и могли получить какое-то образование.

Похоронная процессия двигалась до Октябрьского кладбища более двух часов. Гроб установили на «линейку», выдаваемую для этих целей шахтой имени Красина, которая мягко шла на рессорах, слегка покачиваясь по мощенной камнем мостовой. За гробом шли Михаил с детьми, младших Сашу и Володю оставили дома с теткой Махорой. Убитый горем вдовец мало что соображал, странно озираясь вокруг. Его глаза распухли от слез и бессонницы, нос стал похож на картошку. Наконец добрались до свежевырытой могилы. Вот оно последнее пристанище Марфуши, здесь теперь будет ее дом!

Кладбище на каждого человека навевает печаль и страх перед смертью. Когда на это пристанище провожаешь близкого, родного и любимого человека, то испытываешь сильное чувство потрясения. Боишься даже не своей смерти, а того, что видишь ее последний раз в жизни и единственная ниточка, связывающая тебя с обликом покойной — крышка гроба, которую через несколько минут закроют… навсегда. Она, как страшный затвор разделит два мира — в одном ты, в другом она, рассечет твою жизнь пополам.

Дети плакали, они еще не осознавали того, что понимали взрослые. Они продолжали надеяться, что все это нелепая сцена и завтра смогут вновь увидеть маму. Старшая дочь Надя прижимала к себе Валю и Лиду, вытирая им и себе слезы. Ленька жался к Наде сбоку и кричал громче всех. Михаил почти ничего не соображал, он тупо смотрел, как забивают гроб и опускают его в могилу. Заголосили все бабы, находящиеся рядом с могилой и от их причитаний по коже поползли мурашки.

— Марфушенька, не уходи от нас! — каким-то чужим голосом неожиданно закричал Михаил, напугав этим детей, — зачем ты бросаешь меня одного?

Испуганные дети, еще громче разрыдались, обнимая, друг друга. Им до боли в сердце было жалко маму и овдовевшего отца, а еще самих себя. Как теперь им жить без нее, она любила их, и защищала от бед? Дети боятся смерти больше взрослых, а похороны родителей оставляют им глубокие психологические травмы на всю жизнь. Минут через пять Михаил немного успокоился, медленно нагнулся, взял горсть земли и бросил в могилу. Дети, увидев, что сделал отец, повторили то же действие. Затем каждый участник похорон, бросал землю со словами «Царствие ей небесное» или «Пусть земля будет пухом».

Михаил находился в прострации. Он, как во сне видел остаток этого трагического дня — поездку с кладбища домой, где состоялись поминки. Там внезапно появилось ощущение пустоты и обреченности, здесь не было той, ради которой он прожил большую часть жизни, там не было Марфуши и она уже никогда не появится здесь.

***

Во времена правления Сталина, власть НКВД и НКГБ с широкими полномочиями, довлела над всеми партийными и государственными работниками, вплоть до ближайшего окружения вождя. Они были «уравнены в правах» в этом смысле с рядовыми членами ВКП (б) и беспартийными гражданами. Даже жены ближайших соратников Иосифа Виссарионовича — Калинина, Молотова, Поскребышева подвергались репрессиям по «выбитым показаниям» свидетелей, а мужья ничего не могли сделать, чтобы помочь им. Руководящая роль партии, закрепленная Конституцией 1936 года, оказалась лишь на бумаге и не позволяла контролировать репрессивные органы. МГБ, как бы «стояло над КПСС», что противоречило Конституции и самое главное интересам партаппарата всей страны.

После смерти Сталина и ликвидации Берия, Хрущев и Маленков в 1954 году решили изменить ситуацию, выделить оперативно-чекистские управления и отделы из МВД в самостоятельное ведомство, подконтрольное Совету Министров СССР. Был образован Комитет Государственной Безопасности, председателя которого назначал коллегиальный орган высшей партийной власти — Президиум ЦК. Первым председателем КГБ в генеральской должности был утвержден Иван Серов. Хрущев еще набирал политический вес, и ему требовался свой человек на этой должности. Никита Сергеевич всеми силами «протолкнул» давнего друга и соратника Серова на Президиуме. Впоследствии, тот справился с поставленной лично Хрущевым задачей и очистил органы госбезопасности от людей Берии.

В июне 1957 Маленков, Молотов и Каганович попытались сместить Хрущёва на заседании Президиума ЦК КПСС, предъявив ему целый список обвинений. Даже кандидат в члены Президиума, глава МИД Шепилов на заседании открыто критиковал Хрущева за установление собственного «культа личности». Но Президиум не вправе был смещать первого секретаря ЦК, так его избрал Пленум. Было решено созвать внеочередной форум на 22 июня 1957 года, на котором сместить Хрущева с должности. Министр обороны Жуков активно содействовал Хрущеву, самолетами военной авиации сторонники Никиты Сергеевича срочно доставлялись в Москву на заседание и в результате группировка Молотова, Маленкова, Кагановича потерпела поражение. Она была объявлена «антипартийной группой», выведена из состава Президиума и освобождена от занимаемых должностей.

В декабре 1958 года Хрущев рекомендовал на пост главы КГБ, бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Шелепина, работающего до назначения завотделом ЦК всего несколько месяцев. Это нужно было Хрущеву для временного ослабления органов госбезопасности, которые набрали силу при Серове и имели возможность «писать» всех членов Президиума, вплоть до первого секретаря. По мнению Хрущева КГБ должен возглавить человек никогда не входящий в эту систему. Шелепин не являлся профессионалом в отличие от Серова, и ему было поручено в первую очередь, активизировать работу по выявлению предателей Родины, которые служили немцам во время войны и до сих пор скрывались от возмездия.

Сотрудник УКГБ по Ростовской области Сысоев получил задание лично от полковника Козырева ускорить оперативно-розыскные мероприятия по бывшим полицаям города Шахты.

— Мы уже провели определенную розыскную работу, — докладывал Сысоев, — но Вы же знаете, товарищ полковник, как сегодня трудно из огромного количества однофамильцев найти преступника. Ведь добровольно они не сдадутся, скрываются по всему СССР, возможно по поддельным документам….

— Знаю, майор, — отрубил Козырев, — но я знаю и другое. Найти предателей, чья вина отмечена тысячами смертей патриотов, сброшенных в ствол шахты Красина — дело чести! Эти гады думают, что им удалось избежать расплаты за содеянное, и припеваючи живут в нашей стране! Понимаешь? …Трудности, конечно, существуют объективные, но мы ведь для того и поставлены, чтобы их преодолевать. У тебя есть план оперативно-розыскных мероприятий?

— Так точно, товарищ полковник, — отчеканил Сысоев, протягивая Козыреву папку с бумагами.

Полковник взял в руки папку, открыл ее и, сидя за столом, углубился в чтение одного из документов. Сысоев продолжал стоять навытяжку перед полковником.

— Да, однофамильцев много, — вскоре согласился Козырев, — подключали к работе аналитиков?

— Так точно! — отрапортовал Сысоев, — это списки фамилий отсортированы по возрасту, прежнему адресу жительства и участию в боевых действиях во время войны.

— А дальше в мероприятиях предусмотрено, — читал Козырев, — получение сведений за наши запросы, разосланные по всем паспортным столам и предприятиям по интересующим нас личностям. И как обстоят дела с их получением ответов?

— Можно сказать плохо! — отрапортовал Сысоев, — многие документы пропали во время войны, а там где сохранилось что-то, отделы кадров присылают нам всего лишь копии личных дел, поэтому визуально сравнить не с чем. Нужны фотографии, а что касается сельской местности, то здесь еще хуже, не паспортизированное население колхозов…

— Вы что же, надеетесь, преступник напишет в своей автобиографии, что он служил немцам? — прервал Сысоева полковник, — и участвовал в расстрелах?

— Никак нет, товарищ полковник, — отчеканил Сысоев, — мы, изучая автобиографию, находим нестыковки ней или «белые пятна», так сказать.

— Вот что, майор, — подытожил Козырев, — это все хорошо, что вы делаете, но нужно форсировать эту работу! Распределите за каждым своим сотрудником конкретного изменника Родины, и пусть он сосредоточится на одном человеке. Это первое. Затем нужно установить, где последний раз засветился подозреваемый? Провести допросы возможных свидетелей, установить ориентировочно направление, по которому предатель мог следовать с места, где его видели в последний раз. Вот, например, те, кто сбежал после суда и скрылся еще в годы войны! Я смотрю, что даже конвоиры, упустившие осужденных, не были допрошены…. Нужно действовать, а не сидеть и дожидаться ответов на запросы!

— Но допросы могут не дать результатов, — отговаривался Сысоев, — ведь столько времени прошло. Многие умерли в голодовку….

— Отставить разговоры! — повысил голос Козырев, — вы еще даже не приступали к таким мероприятиям, а уже «опускаете крылья»! Я понимаю, что нужны их фотографии, и невозможно идентифицировать личность по копиям учетной карточки отдела кадров. Тогда нужно выезжать в командировки, добывать фотографии и сравнивать с имеющимися у нас. Понятно?

— Так точно! Отчеканил Сысоев, — разрешите идти?

— Идите, и добейтесь результатов в ближайшее время! — напутствовал Козырев, — и эффективнее подключайте к этой работе милицию.

Спустя неделю Сысоев ехал в купе поезда «Воронеж-Киев» в село Заречаны, что находится недалеко от Житомира. Он имел разноречивые сведения, что там скрывается один из бывших полицаев Семизоров, принимавших участие в расстреле советских патриотов, сброшенных в ствол шахты Красина. Однако полной уверенности в том, что это тот самый человек, не было.

Сидя у окна, Сысоев, в который раз сопоставлял по памяти факты из протоколов допроса конвоиров, от которых тот сбежал по пути в пересылочную тюрьму и показания свидетеля, молодого человека по фамилии Котиков. Он неуверенно опознал Семизорова по предъявленной фотографии, которая имелась в уголовном деле. Но на этом снимке, Семизоров был еще молод и Сысоев опасался, что Котиков мог ошибиться. По его показаниям следы Семизорова вели на Украину, анализ обширного списка однофамильцев и ответ на запрос паспортного стола подтверждали это, Семизоров появился в Заречанах после войны. В его автобиографии имелся пробел — с 1943 по 1945 он якобы был в немецком плену, но эти сведения опровергались отсутствием его фамилии в списках военнопленных. Налицо имелась разница в возрасте на пять лет, вот почему Сысоеву нужно было лично проверить этого человека.

Попутчики в купе шумно разговаривали, что мешало Сысоеву, сосредоточится и он вышел в коридор вагона, где усевшись на откидной стул, продолжил свои размышления. Если это тот Семизоров, то главное не спугнуть его, иначе он обязательно попытается скрыться. Хотя и в этом были свои плюсы — попытки сбежать, будут весомым подтверждением, что майор вышел на преступника. Но тогда придется объявлять его в розыск и ждать задержания, сколько времени это продлиться, неизвестно, но в любом случае затянет расследование Сысоева. Майор планировал в Заречанах добыть современную фотографию Семизорова, которую можно будет предъявить для опознания Михаилу Таликову, хорошо знающего Семизорова в лицо. Этого свидетеля Сысоев еще не допрашивал, ему известно стало о его существовании накануне, и майор надеялся, что Михаил наверняка опознает преступника или опровергнет подозрения.

Вернувшись в купе, Сысоев вновь сел на свое место у окна и только сейчас услышал, о чем говорили его попутчики. Двое мужчин Василий и Егор ехали в Киев к родственникам, а единственная женщина в купе Елизавета, симпатичная блондинка тридцатилетнего возраста, направлялась в командировку на Киевский мотоциклетный завод. Мужчины, пытаясь обратить внимание Лизы на себя, наперебой рассказывали смешные анекдоты, а она игриво хохотала и кокетничала.

— Вы не желаете присоединиться к нашей игре? — спросил Сысоева Егор.

— А в чем ее смысл? — поинтересовался Сысоев.

— Соревнование, кто смешнее расскажет анекдот, — пояснил Василий.

— Я не знаю анекдотов, — ответил Сысоев.

— Тогда будете объективным арбитром, — оживился Егор, — мы травим анекдоты, а вы определяете, какой из них смешнее.

— Хорошо, — согласился Сысоев, — можете приступать!

— Умирает Хрущев, — начал свой анекдот Василий, — его ведут по коридору, где он должен выбрать себе кабинет. Никита Сергеевич говорит: «Мне обязательно рядом с Лениным». «Хорошо» — отвечают ему и показывают дверь, на которой табличка: «Ленин ТК», а рядом с надписью: «Сталин ТК». « Что такое ТК?» — спрашивает Хрущев. Ему отвечают: «Ленин ТК» — теоретик коммунизма, Сталин — тиран». «А я?» — спрашивает Хрущев. «А ты трепло кукурузное!» — отвечают ему.

Пассажиры дружно грохнули хохотом, а Сысоев подумал, как разболтался народ, открыто без страха рассказывающий анекдоты про первое лицо государства. Смех стих, и следующий анекдот должен был рассказывать Егор.

— Пожалуй, я тоже расскажу анекдот, — опередил Егора Сысоев, — вернее покажу его.

— Пантомимами что ли? — сквозь смех спросила Лиза, — давайте, а то ни Вася, ни Егор еще такого не показывали.

Сысоев молча вынул из бокового кармана свое служебное удостоверение и, раскрыв его, положил на столик. Первым в руки взял документ Василий, и бегло прочитав, осторожно, как гранату с сорванной чекой положил на место. По выражению его лица можно было определить, что ему хочется не смеяться, а плакать. Следом взял удостоверение Егор, реакция была та же, а Елизавета после ознакомления с документом, заторопилась в туалет.

— Я тоже схожу к знакомому в соседний вагон, — объявил Василий, доставая чемодан, — он просил поменяться с ним купе….

— А мне выходить уже скоро, — заторопился Егор, — а вещи не собраны.

— У тебя же до Киева билет, — возразил Сысоев, — а ты пытаешься сойти раньше.

— Я вспомнил, что нужно заехать к тетке, — изворачивался Егор, — а то ведь на обратном пути некогда будет.

Он быстро собрал вещи и покинул купе, а через полчаса, вместо Василия появился мужчина лет сорока и сказал, что он их новый попутчик. Вернувшаяся из туалета Лиза, быстро влезла на верхнюю полку и притворилась спящей.

…Добравшись до Заречан, Сысоев, опасаясь утечки информации, первым делом навестил начальника ДРСУ, где по его сведениям Семизоров работал асфальтировщиком. Войдя в приемную, он представился секретарю начальника по заранее заготовленному удостоверению, как корреспондент газеты «Правда Украины».

— Какими судьбами наше скромное ДРСУ заинтересовало такое высокое печатное издание? — растерянно спросил начальник по фамилии Моркотыло.

— Это я для Вашего секретаря журналист, — признался Сысоев, предъявляя служебное удостоверение КГБ, — а для Вас майор госбезопасности. Прежде, чем мы начнем с Вами разговор, Вы должны дать мне расписку о его неразглашении!

— Да, конечно, товарищ, — лепетал испуганный Моркотыло, — я умею хранить тайны….

— А куда ты на хрен денешься? — многозначительно произнес Сысоев.

Он протянул начальнику лист бумаги, тот под его диктовку написал текст расписки, поставил число и подпись. Завершив написание, он протянул ее дрожащими руками майору.

— У Вас работает некто Семизоров, — начал разговор майор, — мне нужна его фотокарточка.

— Но у нас нет ее, — дрожащим голосом ответил начальник, — отдел кадров у нас действует по инструкции, которая не требует фотоснимка работника.

— Спасибо, мне об этом известно, — поблагодарил Сысоев, — поэтому давайте подумаем, как сфотографировать Семизорова, не вызывая у него подозрений. У вас есть доска почета, я ее видел, входя в вашу контору. Может быть, сфотографировать его под этим предлогом?

— Но он далеко не передовик, — возразил, пришедший в себя Моркотыло, — наоборот, работает плохо, попивает горькую….

— Да-а, вот задача, — сожалел Сысоев, — тогда думайте над другим вариантом. Нужно, чтобы Семизоров не насторожился и не пустился в бега к лесным братьям, которые кое-где еще партизанят на Львовщине.

— А давайте сфотографируем его под предлогом оформления стенда о плохо работающих товарищах, — неожиданно предложил начальник, — объявим, пришло указание из райкома сделать такой стенд, чтобы все знали, кто работает спустя рукава. Это подтянет отстающих…. В последнее время странных «указиловок» много приходит из партийных органов!

— В таком случае нужно сфотографировать не его одного, — заметил Сысоев, — иначе Семизоров насторожится!

— Да, конечно, — согласился Моркотыло, — у нас таких много, к сожалению. …Только фотографа у нас нет.

— У меня имеется с собой фотоаппарат, — успокоил его Сысоев, — нужен только человек, который сможет щелкнуть им. Остальное сделают в лаборатории областного ГУВД.

…Михаил был удивлен и испуган визитом к нему майора КГБ Сысоева. Тот приехал на служебной «Победе» прямо к калитке двора. Водитель долго сигналил, чтобы обратить внимание на автомобиль, а Михаил, выглянув из окна гостиной, кивнул головой — дескать, вижу вас. Он выскочил к калитке и смотрел на автомобиль, не понимая еще, кто это мог быть. Сысоев вышел из машины и, подойдя к Михаилу вплотную, представился.

— Меня опять хотят арестовать? — испуганно выдавил из себя Михаил, — но ведь сегодня невиновных не сажают! У меня шестеро детей, майор….

— Вы мне нужны, как свидетель, — успокоил Сысоев, — пройдемте в дом и там поговорим. Я к вам прямо с поезда, потому что дело не терпит отлагательств.

Михаил проводил майора в дом, и они сели за стол в гостиной. Маленькие Саша и Володя испугались незнакомого мужчину и попрятались в свое излюбленное место под кровать.

— Вы знаете этого человека? — спросил гость, предъявляя из папки фотографию Семизорова Михаилу.

— Век бы его не знать! — вырвалось у хозяина, — это бывший полицай, гестаповский холуй! Семизоров его фамилия, правда, на карточке он постаревший….

— Вы точно уверены, что мужчина на этой фотографии Семизоров? — задал вопрос Сысоев.

— Я эту рожу узнаю из тысячи, — подтвердил Михаил, — однажды он так саданул меня прикладом по башке….

Сысоев достал из папки листы бумаги и потребовал ручку с чернильницей, чтобы написать протокол. Он фиксировал свои вопросы и ответы Михаила и пристально смотрел в глаза свидетелю.

— Я знаю, что Вы были свидетелем казни шахтинских подпольщиков, — продолжал допрос Сысоев, — был ли среди карателей, расстреливающих патриотов Семизоров?

— Я всего один раз наблюдал за казнью, случайно оказавшись на терриконе шахты. Мы с дедом Антроповым выбирали уголь. В тот день казнили Ольгу Мешкову, но там были одни гестаповцы, полицаев среди них не было….

— Вы знакомы с Надеждой Пересадовой? — спросил Сысоев.

— Конечно, нас вместе с ней по приказу старосты Лемешко пороли шомполами, и там Семизоров был участником….

— Так вот, Надежда в своих показаниях говорит, что видела, как Семизоров расстреливал наших подпольщиков у ствола шахты, — возразил Сысоев, — она тоже случайно стала свидетелем этого преступления, выбирая на терриконе уголь!

— Надежде можно верить, — согласился Михаил, — раз говорит, значит, так и было…. Гестаповцы могли брать на расстрел полицаев, но лично я, не видел их там. Да, разве один Семизоров лизал сапоги фашистам? Пискунов, Меренков, например! Его братец написал на меня донос, по которому мне дали червонец. Был еще такой полицай — Симонов мразь…. Вы всех найдите и к стенке!

— Не беспокойтесь, ищем! — убедил Сысоев, — а Вам спасибо за помощь! Я сейчас же телеграфирую в Житомир, чтобы Семизорова арестовали!

— Подожди майор, — остановил уходящего Сысоева Михаил, — ты скажи мне, за что я отсидел в тюрьме?

— Я не компетентен обсуждать приговоры судов, — отмахнулся Сысоев, — что было, то прошло!

— Для меня это не прошло! — обиженно выдавил из себя Михаил, — из-за этого я потерял всё…, жена умерла только потому, что старалась выжить без меня в трудные годы! Очень обидно было сидеть в одном лагере с бывшим старостой Лемешко, с тем, кто действительно предал Рожину и служил немцам…. Ах, да вам чекистам этого не понять никогда!

Семизорова арестовали и этапировали в Шахты, на первом же допросе он сознался и даже сообщил, куда хотел поехать Симонов после побега, надеясь на снисхождение суда за сотрудничество со следствием. Оказалось, что Симонов по липовым справкам устроился подсобным рабочим в Добропольскую геологоразведочную партию, которая занималась изысканиями на территории Донецкой области. Скрывавшегося карателя вполне удовлетворяли малолюдные места, и он на время успокоился, полагая, что спрятался надежно.

Но по ночам его все же одолевали страхи. И не напрасно, по его следам незримо шел оперативный работник шахтинского аппарата УКГБ капитан Еремин. По ответам на запросы, полученным из Донецкой области, следовало, что Симонова проживающего в городах и поселках Донбасса не значится. При выезде в город Доброполье Еремин нашел женщину, которая жила с прибывшим неизвестно откуда гражданином по фамилии Симонов. Он работал каменщиком в местной геологоразведочной партии. Предъявленная Ереминым фотография предателя была опознана Михаилом с первого взгляда.

А вот Меренков не предпринимал никаких попыток скрыться. Отсидев пятнадцать лет, он жил в Новошахтинске, где работал шофером автобазы. Жил, не скрываясь, полагая, что с государством и народом за содеянные преступления он уже рассчитался. Но тогда на предварительном следствии и в суде он скрыл свои злодеяния, совершенные в Житомирской области. И вот за эти-то злодеяния следовало еще рассчитаться. А это означало, что прежний приговор в отношении Меренкова необходимо было отменить, с учетом открывшихся обстоятельств расследовать дело и осудить заново.

В июле 1959 года в Ростове-на-Дону состоялся судебный процесс по делу этих изменников Родины — карателей, куда Михаила привезли служебным транспортом УКГБ вместе с Пересадовой Надеждой для дачи показаний в суде. Каково же было удивление подсудимых, когда они увидели тех, кто мог дать показания об их бесчинствах и преступлениях в городе Шахты во время оккупации. Кроме Михаила и Надежды, таких было очень много и поэтому предатели поняли, что врать бесполезно. Они честно признались на суде, кто из них, чем занимался конкретно. Суд учел все смягчающие обстоятельства и приговорил Семизорова к высшей мере наказания, Меренкова к 15 годам лишения свободы в ИТК строгого режима, а Симонова к десяти.

Спустя неделю по окончанию суда к калитке двора Михаила вновь подкатила «Победа», но это было такси с шашечками на двери. Михаил копался в саду, который подрос и начинал плодоносить и, услышав автомобильный сигнал, поспешил с грязными руками к калитке. Из машины вышел интеллигентного вида мужчина с портфелем в руках и, подойдя к Михаилу спросил:

— Вы Таликов Михаил Ефимович?

— А Вы, как я понимаю из КГБ? — вопросом ответил Михаил.

— С чего это Вы сделали такой вывод? — спросил мужчина.

— Ко мне уже приезжали однажды на «Победе», — ответил Михаил.

— Я писатель Валентин Ющенко из Воронежа, — представился незнакомец, — по заданию Союза писателей СССР должен написать книгу о шахтинских подпольщиках.

— Ну, а я тут причем? — спросил Михаил, — пишите на здоровье!

— Я к Вам приехал, чтобы Вы помогли мне, — сказал Ющенко с улыбкой.

— Чем я Вам могу помочь? — удивился Михаил, — правила русского языка подсказывать? Так вы их лучше меня знаете!

— Мне рекомендовали Вас, как очевидца событий, происходящих в городе во время оккупации, — разъяснил Ющенко, — и я хотел, чтобы Вы рассказали о них. Я беседую со многими, чтобы восстановить истинную картину происходящих в Шахтах событий времен войны и деятельности городского подполья.

— Тогда проходите во двор, — пригласил Михаил, — там и поговорим. Вы вино свойское пьете?

— И пиво, — пошутил Ющенко, — у Вас такой шикарный виноград во дворе, что не грех попробовать донского винца!

Хозяин проводил гостя под виноград, раскинувшийся в два ряда на месте снесенной халупы, и усадил на стульчик за низкий столик. Сорвал несколько гроздей винограда на закуску, растущего дальше в саду донской чашей. Там были наилучшие сорта, грозди которых красовались в лучах летнего солнышка. Затем спустился в погреб и нацедил через тонкую трубочку графин вина. Пока хозяин готовил угощение, Валентин достал из портфеля общую тетрадь и редкий для шахтинцев аксессуар — авторучку, чтобы записать рассказ Михаила. Недалеко от столика суетились двое маленьких сыновей Михаила — Саша и Володя, им было любопытно смотреть на дядю, одетого в костюм и галстук.

Михаил налил два стаканчика вина из графина и, взяв один из них в руки, протянул к Ющенко. Мужчины чокнулись и пригубили вино.

— Что вас конкретно интересует? — спросил Михаил, — я ведь подпольщиком не был.

— Расскажите для начала о своей семье, — попросил Ющенко, — мне интересны будут все подробности.

Михаил был рад вниманию к себе и начал свой рассказ со дня, когда он приехал в Шахты, как работал в лаве, получил травму перед самой войной и стал инвалидом шахтерского труда. Дрожащим голосом Михаил рассказывал о знакомстве с будущей женой Марфушей в Красинском саду, об их любви, встречах и женитьбе. Ющенко во время рассказа, записывал что-то в свою общую тетрадь авторучкой, на которую Михаил смотрел с нескрываемым интересом. Он первый раз видел ее и не понимал, откуда поступают чернила. Валентин заметил интерес хозяина и пояснил, что авторучкой его наградили в Союзе писателей в честь дня рождения.

— А как она устроена? — не стесняясь, спросил Михаил, — непонятно, откуда поступают чернила?

Валентин открутил вторую половину ручки и продемонстрировал цилиндрик с поршнем для чернил. Михаил продолжил рассказ и приступил к повествованию военных лет. Ющенко попросил не спешить и начал записывать, все, что говорил Михаил, задавая наводящие вопросы. Его заинтересовали подробности казни Ольги Мешковой и фамилии полицаев, бесчинствовавших в городе. Он долго записывал, прерываясь иногда, чтобы в очередной раз пригубить вино, которое хвалил от всей души.

Михаил возмущался, когда повествовал о своем аресте и отсидке в тюрьме и делал акцент, что посадили его по лживому доносу брата полицая Меренкова, не разобравшись и даже не выслушав, как подсудимого.

— Это нужно быстрее забыть, — посоветовал Ющенко, — тех перегибов, допущенных при Сталине больше не повториться! Никита Сергеевич лично осудил его культ на двадцатом съезде КПСС.

— Такое не забывается, — возразил Михаил, — мне всю жизнь исковеркали и если бы не тюрьма, то и жена бы была жива. Сколько ей бедненькой пришлось испытать, пока дождалась меня….

Не сдерживая слез, Михаил повествовал о своей трагедии — преждевременной смерти Марфушеньки и Ющенко соболезновал ему и советовал крепиться.

— Жена оставила мне шестерых детей, — продолжал Михаил, — старший сын Ленька рос без меня, не принял, как отца и часто сбегал из дома. Его поставили на учет в детской комнате милиции, и когда он связался с малолетними карманниками, инспектор принял решение отдать сына в детский дом. Я согласился, потому что уже не мог повлиять на его вредную натуру и поведение. Мне остальных детей нужно было поднимать. Ленька с прошлого года живет в детдоме в станице Николаевской.

Старшая дочь Надя, после смерти мамы устроилась на работу в столовую по соседству посудомойкой. Она закончила семилетку, но по возрасту ее не принимали, пока знакомая буфетчица Таисия не уговорила заведующего. Поработала там два года и поступила учиться на штукатура, сейчас самостоятельно живет в общежитии и трудиться на Аюте. Там строят новый поселок из двухэтажек и обещают ей квартиру, если выйдет замуж.

Средняя дочь Валя закончила уже восьмилетку, так как в 1958 году школы были переведены на восьмилетнее образование. Поступила в торговый техникум в Новочеркасске. До начала занятий первокурсников погнали в колхоз, и она сейчас работает там. Начнет учебу, будет еженедельно приезжать за продуктами, да и по хозяйству помогать. Стипендии маленькие и без этого в общежитии трудно прожить. Младшая дочь Лида еще учится в школе, отличница и думает поступать в медицинское училище. А самые младшие сыновья — вот они озорники, интересно им, о чем взрослые говорят!

— Спасибо Михаил Ефимович за Ваш рассказ, — поблагодарил Ющенко, — как только моя книга выйдет из печати, я обязательно пришлю вам экземпляр.

— А как будет называться Ваш роман? — спросил Михаил.

— Думаю назвать «Вечный огонь»! — ответил Ющенко, — как Вы считаете?

— Здорово! — поддержал Михаил, — давайте еще выпьем по стаканчику моего сухого.

Они выпили вина, и писатель заторопился с отъездом. Такси все это время ждало его у калитки, и Михаил поинтересовался, сколько же Ющенко придется заплатить за простой машины?

— Командировочные мне выплатил Союз писателей, — ответил Ющенко, — в расходах предусмотрено использование такси, и это мне не в убыток…

Садясь в машину Валентин, приветливо улыбнулся и помахал на прощание рукой. Михаил стоял у калитки с Сашей и Володей и тоже махал уезжающему писателю рукой.

— Папа, кто это приезжал к нам? — спросил маленький Володя.

— Это писатель, — пояснил отец, — он книгу о нашем городе сочиняет.

— Я тоже буду писателем, — заявил мальчишка.

— Когда это ты решил? — спросил отец, — ты же летчиком хотел стать!

— Когда красивую ручку увидел у него, — сообщил сынишка, — у Лиды ручка не такая, ее в чернильницу окунать нужно.

Отец с сыновьями проводили машину глазами, пока она не скрылась за поворотом. У столовой напротив царил многолюдный ажиотаж, шахтерам выдали аванс. Это заведение общепита сделалось любимым местом для горняков с самого ее открытия. Там можно было выпить бокал разливного пива, стакан вина или водки, и вкусно пообедать. В дни выдачи аванса и получки на шахте, столовая была полна, несмотря на ее огромный обеденный зал. После того, как Никита Сергеевич Хрущев публично заверил советских людей, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, на каждом столе совершенно бесплатно была горчица, молотый перец и нарезанный кусочками хлеб.

Подвыпившие горняки, усаживались за столиками по шесть человек и распивали спиртное вполне легитимно, но если доходили до кондиции сильного опьянения, то их просили покинуть заведение. Все беспрекословно подчинялись, потому что в противном случае могли пригласить участкового Василия Гладких. Его называли в народе дядей Васей, и если пьяный шахтер не подчинялся его требованию, то милиционер мог написать начальнику шахты «клямарку» и провинившегося наказывали лишением месячной премии. А рядом со столовой «гужевались» группы шахтеров, спорящих о том, кто хуже в бригаде работает.

Случались многочисленные пьяные драки, но стоило показаться на улице участковому, как раздавались предупреждающие крики: «Атас, мужики, дядя Вася!». Гладких был в звании лейтенанта, несмотря на свой сорокалетний возраст. Спокойный, рассудительный и справедливый, он замечательно олицетворял закон. За это его уважали все жители поселка. Опорный пункт правопорядка находился в «старом клубе» внизу улицы Красинской, где Михаил еще до войны смотрел фильмы с Марфушей. Клуб начали так называть, после того, как наискось от усадьбы Михаила приступили к возведению большого по размерам здания нового клуба шахты, за которым уже распланировали площадку под новый стадион.

Внизу улицы Красинской, рядом с терриконом старой шахты воздвигли обелиск патриотам: двадцатиметровую остроконечную стелу со звездой и шпилем. Деревянную пирамиду, установленную когда-то у ствола, убрали, а вместо нее появился новый памятник с вечным огнем: два шахтера склонили головы у мемориальной плиты, один из них опустился на колено и держал в руках знамя. Мемориальный комплекс торжественно открыли 9-го мая, где по традиции состоялся митинг.

Вечером того же дня состоялось факельное шествие к новому обелиску, о котором заранее сообщала газета «Ленинское знамя». Это было завораживающее зрелище, уличное освещение специально не включили, и колона с факелами в руках двигалась от центра к шахте Красина по маршруту движения автобуса внутригородского сообщения. Только к полуночи колонна вступила в поселок со стороны Воровского. Факельщики шли молча, что символизировало скорбь по погибшим патриотам, слышались четкие шаги колонны «в ногу» по каменке, изредка нарушаемые хлопками консервных банок из которых были изготовлены факелы. В них заложили ветошь, смоченную соляркой, и некоторые банки отрывались от древков под действием скопившихся в них газов. Этого не предусмотрели, что придавало дополнительную оригинальность шествию.

…Провожая Ющенко, Михаилу почему-то вспомнилось это шествие, о котором он также рассказывал писателю. Задумавшись на минуту, он не заметил подошедшего сзади Гладких.

— Доброго здоровья, Михаил! — приветствовал проходящий мимо Василий, — смотрю, зачастили к тебе чекисты, что случилось?

— До всего тебе дело есть! — улыбнулся Михаил.

— Это моя служба! — с улыбкой отвечал Василий, — я должен знать всё, что происходит на моем участке.

— Откуда известно, что это чекисты приезжали ко мне? — удивился Михаил.

— Прошлый раз на «Победе» приезжал майор в штатском, — отвечал Гладких, — я его в лицо знаю. В этот раз тоже на «Победе», но этого я не видел ни разу.

— Это приезжал писатель Ющенко, — проинформировал Михаил, — книгу о подпольщиках пишет….

— Знаешь, за что я уважаю тебя? — неожиданно спросил участковый, — за то, что ты остался с оравой сирот после смерти жены и не запил, не сорвался, как многие.

— Спасибо! — поблагодарил Михаил.

— Обращайся, если надо будет, — в завершение разговора сказал Гладких, и пошел прочь.

Так участковый общался со многими, на ходу, поэтому хорошо был осведомлен о проблемах почти в каждой семье. Он знал по фамилии и имени многих жителей поселка, и трудно было что-либо утаить от бдительного лейтенанта.

— Папа, а я буду милиционером, когда вырасту, — сказал Саша, — таким, как дядя Вася!

— Пойдемте во двор мальчишки, — ласково произнес Михаил, — писатели и милиционеры вы мои…

Дорога, ведущая на шахту по улице Красинской, была вымощена камнем и по вечерам мальчишки постарше брали в руки железки, и с силой кидали их, стараясь, чтобы они вскользь летели по булыжникам, высекая по ходу искры. Это излюбленная забава красинских мальчишек вызывала гнев их родителей, но как только темнело, искрометание начиналось, не смотря ни на что. Саша и Володя тоже иногда участвовали в такой забаве, и однажды младший получил удар по ноге, после чего отец строго запретил мальчишкам бегать потемкам.

— Пап, можно мы вечером побегаем? — спросил Саша, — мы не будем железяки кидать, правда!

— Нет, пацаны, милиционеру и писателю этого делать не солидно, — отказал отец, — лучше я вам вечером книжку интересную почитаю.

И он повел сынишек во двор, где продолжил работу по саду. Абрикосы в этом году дали богатый урожай и Михаил сушил из них курагу, из которой зимой варили компот и делали начинку для пирожков. Мальчишки помогали отцу колоть плоды, отделяя от косточек и укладывать их на деревянные щиты.

***

Несмотря на огромное количество анекдотов про Хрущева, ходивших в народе, его популярность была еще высока. Любили Никиту вовсе не за то, что он «открыл глаза» на культ личности Сталина и абсолютно не преследовал за «травлю анекдотов» про себя. К 60-му году ему удалось наполнить магазины товарами, обеспечить жизненный уровень шахтеров чуть ли не самым высоким в стране. Михаил, получающий пенсию инвалида в 220 рублей, мог обеспечивать детей, помогать Вале и Лиде, которая после окончания неполной средней школы, обучалась в медицинском училище на фельдшера. К тому же держал корову, теленка, кур и гусей, что давало солидную поддержку семье. Он часто благодарил Юрьева за его давние советы купить корову, Михаил последовал им своевременно, потому что цены на крупный рогатый скот в 60-х годах ему были уже недоступны.

Начиная с денежной реформы 1961 года, популярность кукурузного лидера быстро покатилась вниз. Хрущев был не только первым секретарем ЦК, но и Председателем Совета Министров и в начале мая 1960-го подписал постановление №470 «Об изменении масштаба цен и замене ныне обращающихся денег новыми купюрами». На следующий день оно было опубликовано в газетах, после чего резко увеличились закупки товаров повседневного спроса, усилился приток вкладов населения в сберкассы. Во второй половине 1960 года в несколько раз подскочила выручка ювелирных магазинов, стремительно раскупались меховые изделия, рулоны шерстяных и хлопчатобумажных тканей, обувь и одежда, продукты длительного хранения, другие товары. Это привело к ажиотажному опустошению магазинов и рождению массовой спекуляции по всей стране.

В октябре 1960 года начался перерасчет вкладов в сберегательных кассах. При этом не надо было являться в сберкассу, все вклады пересчитывались автоматически по единой методике — 10:1. На товарах цена указывалась и в старых, и в новых, деньгах. С 1 января 1961 года в обращение выпущены банкноты нового образца достоинством 1, 3, 5, 10, 25, 50 и 100 рублей. Монеты нового образца чеканились достоинством 1, 2, 3, 5, 10, 15, 20, 50 копеек и 1 рубль. Бумажные дензнаки образца 1947 года и серебряные, никелевые, медные и бронзовые монеты, выпущенные в СССР начиная с 1921 года, изымались из обращения, их меняли на новые в соотношении 10:1. Пенсии пересчитали в такой же пропорции и Михаилу платили уже двадцать два рубля в месяц (!) На такую пенсию при резко возросших ценах можно было жить только в нищете.

Несмотря на все заверения партии и правительства, что происходит лишь обмен старых денег на новые, ни слова не говорили об изменившемся масштабе цен. Если в госторговле они уменьшились ровно в десять раз, то на колхозных рынках в среднем лишь в 4 раза. Если в декабре 1960-го картофель стоил в госторговле по рублю, а на рынке от 75 коп до 1 руб. 30 копеек, то в январе, как и было, предписано реформой, магазинный картофель продавался по 10 копеек за килограмм. Однако картошка на рынке стоила уже 33 копейки. Но в магазинах за «вторым хлебом» появились длинные очереди, картофель быстро исчез из госторговли. Подобное происходило и с другими продуктами и, особенно, с мясом.

Чтобы хоть как-то компенсировать криминальный отток продуктов на рынок, подняли розничные цены в госторговле. Решение о повышении цен на мясомолочные продукты было оформлено постановлением ЦК КПСС и Совмина СССР от 31 мая 1962 года. Однако это привело к еще большему росту цен на базарах. В результате цены для существующих зарплат и пенсий оказались запредельными. Всё это вызвало народные волнения, а в Новочеркасске даже привело к крупномасштабному восстанию, при подавлении которого были убиты люди. Денежная реформа оказалась хитрой деноминацией и принесла стране две беды — зависимость от нефтяного экспорта и хронический дефицит продовольствия, ведущий за собой коррупцию в сфере торговли, широкомасштабную спекуляцию и рождение теневой экономики. В народе запели сочиненную кем-то песенку о смерти Хрущева:

Как умру, похороните меня в кукурузе,

Не забудьте приложить мне химию на пузе,

А Фиделю вы скажите, что меня не стало,

Что не будет у него ни хлеба, ни сала

Во время Новочеркасского восстания, въезд в город закрыли, покидать его, тоже было запрещено, пассажирские поезда проходили железнодорожную станцию «Новочеркасск» транзитом. Автобусное сообщение было прервано. Лида с отцом очень переживали за Валентину, которая около двух месяцев не могла не только приехать домой, но даже написать, что произошло в Новочеркасске. Корреспонденция на отправку горами скапливалась в почтовых отделениях Новочеркасска, партия всеми силами пыталась скрыть от народа факты восстания и расправы с ним. Но шила в мешке не утаишь, и «сарафанное радио» работало, как прежде. Особенно в студенческой среде и Лида ежедневно рассказывала отцу страшные события Новочеркасска. Вскоре все жители поселка Красина знали об этом, и каждый старался по-своему интерпретировать восстание.

— Мишка, ты знаешь, что в Новочеркасске буржуев постреляли? — спросил однажды Юрьев, прибежав в гости, к Михаилу.

— Знаю, там восстание произошло, — отвечал Михаил, — цены подняли, а нормы выработки увеличили. Поэтому люди собрались у проходной электровозостроительного завода и пошли в центр к горкому партии.

— Э-э, да ты ничего оказывается, не знаешь, — возмутился Юрьев, — там революция произошла, только наоборот! Демонстрацию возглавляли бывшие белогвардейцы и атаманы, вылезшие из подполья. Они-то первыми и начали стрелять, а уж затем наши солдаты открыли ответный огонь….

— Тебе это твоя корова рассказала? — прервал его Михаил, — а моя Зорька не так мне мычала.

— Откуда твоя Зорька знает о том, что было в Новочеркасске? — искренне удивился Юрьев, — она же корова, как и моя Райка.

— Напрасно ты о коровах так, — шутил Михаил, — ты знаешь, что они же между собой разговаривают?

— Наверное, разговаривают, — растерялся Юрьев, — но кто мог твоей Зорьке сообщить об этом?

— Новочеркасские коровы, — спокойно отвечал Михаил, — у них каждый день перекличка, мычат и рассказывают одна другой новости.

— Но до Новочеркасска сорок верст, поди, — протестовал Юрьев, — неужто глотки у них луженые?

— Ты про ультразвук слышал что-нибудь? — вполне серьезно спросил Михаил.

— Это что за хрень? — заинтересовался Юрьев.

— Это такой звук, неслышимый человеческим ухом, — продолжал разыгрывать друга Михаил, — но коровы слышат его, и громко мычать для общения на этом звуке им не требуется. Так они передают новости друг другу, пожрут сена после вечерней дойки и начинают ультразвучить одна с другой, как бабы на поселке, понимаешь? Ты если хочешь убедиться в этом, то проследи за своей Райкой вечером….

— А как же я услышу, о чем она мычит на этом звуке? — удивился Юрьев, — ты же говоришь, что он не слышим человеческому уху.

— Услышать тебе, конечно, не придется, — шутил дальше Михаил, — да и коровий язык ты все равно не понимаешь, но по признакам определить, что твоя корова испускает ультразвук, все же можно!

— Как? — просил Юрьев, — расскажи, чтобы и я знал.

— По шипению из-под хвоста, — заговорщически полушепотом произнес Михаил, — именно во время коровьих «шептунов» она испускает еще и ультразвук. Приди в сарай поздно вечером и посмотри, если улеглась и пережевывает корм, значит ультразвучит. Подними ей тихонько хвост, понюхай, и главное обрати внимание на ее глаза, они будут прямо таки сверкать, как звезды в ночи.

На следующий день Юрьев снова прибежал к Михаилу. По его восторженному виду можно было понять, что он узнал государственную тайну.

— Мишка, засек я свою Райку за перекличкой! — радостно сообщил он, — сделал все так, как ты сказал. Пришел тихонько в сарай вечером и наблюдаю. И знаешь, что я установил? Когда она пшикает из-под хвоста, то делает такие невинные глаза, хоть плачь. Потом моргнет несколько раз и опять пшикнет. Час наблюдал за ней, чуть не задохнулся, но теперь верю, что коровы разговаривают меж собой этим самым звуком. Они еще и отрыгивают в это время, и рогами водят туда-сюда.

Лида приносила из училища не только новости, но и интересные книги из студенческой библиотеки. Быстро читала сама, а затем отдавала отцу, и он старался прочесть, как можно скорее, чтобы дочь не задерживала сдачу книг в библиотеку. Особенно отцу нравились произведения Беляева: «Человек-амфибия», «Завещание профессора Доуэля», «Остров Погибших Кораблей», «Продавец воздуха» и «Последний человек из Атлантиды». Дочь еще до официального сообщения по радио и в газетах, узнала о событиях в Германии, произошедших в 1961 году. 26—27 октября в Берлине возник конфликт, известный как «инцидент у КПП «Чарли». Советская разведка доложила Хрущёву о готовившейся американской попытке снести пограничные заграждения на Фридрихштрассе.

К КПП «Чарли» прибыли три американских джипа с военными и гражданскими лицами, за которыми шли мощные бульдозеры и десяток танков. В ответ на Фридрихштрассе прибыла 7-я танковая рота 3-го танкового батальона майора Василия Микки 68-го гвардейского танкового полка. Опознавательные знаки на советских боевых машинах были замазаны грязью, чтобы создать впечатление, что они принадлежат ГДР. Советские и американские танки стояли друг против друга всю ночь в ожидании команды на атаку.

— Говорят, что наши танкисты всю ночь играли на гармошках, — сообщала Лида, — и пели «Катюшу». Пап, а могла война начаться из-за этого?

— Конечно, могла! — ответил отец, — Никита доведет страну до Третьей мировой…. Я слушал «Голос Америки» и они сказали, что причиной возникновения противостояния в Берлине был ультиматум, который Никита предъявил американцам. Хотя они тоже много врут по радио! …А с реформой, что Хрущев натворил? Пенсию уменьшил в десять раз, магазины пустые, за горохом километровые очереди, а на базаре не укупишь, цены взлетели до сумасшествия…. Дочь, а откуда у вас в училище стало известно о событиях в Берлине?

— Я не знаю, но во всех группах говорили об этом, — отвечала дочь, — еще до того, как в газетах напечатали, и по радио прозвучало сообщение!

— Значит, «железный занавес» СССР прохудился, — сделал заключение отец, — если новости по «студенческому радио» опережают официальные.

Важные международные события холодной войны следовали одно за другим. Только затих конфликт в Берлине, как в октябре 1962-го возник еще один — Карибский кризис, поставивший мир на грань ядерной войны. Его вызвало размещение в 1961-м Соединёнными Штатами в Турции ракет средней дальности «Юпитер», которые беспрепятственно в силу малого подлетного времени могли достигнуть городов СССР в западной части, включая Москву и главные промышленные центры. Это лишало возможности нанести равноценный ответный удар. Реализуя меры по обеспечению безопасности на эти действия США, Советский Союз разместил кадровые военные части и подразделения, на вооружении у которых находилось как обычное, так и атомное оружие, включая баллистические ракеты наземного базирования, на острове Куба, в непосредственной близости от побережья США.

В эти годы, жители, патриотически следившие за событиями в мире, как-то и не заметили, что в городе начали закрывать шахты: имени Фрунзе, «Комсомольской правды», «Пролетарская диктатура», «Красненькая», Воровского, и множество мелких местоповских. Их назвали неперспективными, хотя можно было разрабатывать пласты, залегающие глубже отработанных. Высвобождающихся горняков переводили на действующие шахты, но случалось так, что в большинстве своем на неравноценную зарплату, и это вызывало справедливое возмущение шахтеров. Это было первое закрытие шахт со времен начала индустриализации Донбасса. Мотивация этого решения гласила: основные пласты угля отработаны, а маломощные и забалансовые добывать нерентабельно. Событие это, как предшественник далеких будущих реформ угольной отрасли России, надолго останется в истории экономическим постулатом реформаторов: «закрытие нерентабельных шахт», и на него будут охотно ссылаться российские чиновники. Для них хрущевщина станет основой реформирования угольной промышленности.

Экономические реформы, углубляемые Хрущевым, привели к тому, что работающие шахты перестали содержать свою социальную инфраструктуру. Первыми шагами экономического реформаторства стало финансирование на содержание садов культуры и отдыха при шахтах, не исключением стал и Красинский сад. В 1962 году его попросту не открыли после зимнего перерыва, хотя каток, ежегодно заливаемый около танцплощадки, отработал до марта. Охрану сада сняли уже в мае, а в июле поселковые пацаны развели костер в летнем кинотеатре, и он сгорел дотла. Осталась лишь кирпичная кинобудка, обугленная пожаром и одиноко торчащая в левом углу сада.

— Вот она забота партии о шахтерах! — возмущался Михаил по поводу закрытия Красинского сада, — это же символ! Если власть не заботится о здоровье горняков, об их полноценном отдыхе, значит, ее интересует только добыча. А люди уже никому на хрен не нужны….

— Зря ты так, расстраиваешься, — возражали ему, — смотри, какой новый клуб отгрохали, стадион, дорогу к шахте асфальтируют и улицу Красинскую по левой стороне от клуба застраивают новыми коттеджами….

— Да при чем здесь это? — не соглашался Михаил, — во время оккупации Красинский сад вырубили, а он ожил всем смертям назло, поднялся от пней заново! Это символ процветания поселка, шахты и города, если его загубить, то рано или поздно и шахте придет каюк, а следом и поселку …. Есть вещи, которые нельзя уничтожать, на них вера зиждется, а не будет шахт и веры в заботу о людях тяжелейшего труда, то не бывать и городу! Ведь не случайно спекуляция, как эпидемия, охватила всю страну и заразила людей наживой. Это начало конца! Посмотрите в глаза спекулянту, в их блеске не увидишь ничего человеческого, только рублики…. Зараженные наживой люди, сами разрушат великую державу, потому что рано или поздно от них зараза дойдет до верховной власти, пусть даже медленно. И всё — прощай! Что создано, будет разрушено в пепел!

Михаил не был оракулом, но его интуиция, основанная на жизненном опыте, говорила об этом, кричала во всеуслышание, но кто мог придавать его пророчествам значение? Все считали, что он стал сентиментальным после смерти Марфуши и ностальгия по Красинскому саду, где он познакомился с будущей женой, болезненно одолевает его. Впрочем, многие поверили в предсказания после того, как с прилавков магазинов внезапно пропал хлеб. Уже осенью 1962 года ЦК КПСС и союзный Совмин издали постановление «О наведении порядка в расходовании ресурсов хлеба», ограничив его продажу до 2 килограммов в одни руки. В стране не хватало зерна для помола. Белый хлеб первого сорта по 20 копеек за буханку и второго по 16, а также пшеничная мука исчезли с прилавков. Появился какой-то суррогат по 14 копеек, в который подмешивали кукурузную и гороховую муку. В это время ежедневно по радио звучала популярная песня «Куба — любовь моя»:

Куба любовь моя,

Остров зари багровой,

Песня летит над планетой, звеня,

Куба любовь моя!

Ее тут же пересочинили в народе и стали распевать у каждого хлебного магазина на другой манер:

Куба, отдай наш хлеб,

Мы отдадим твой сахар,

Пусть возместит Фидель Кастро ущерб

Куба отдай наш хлеб!