Оглавление

Глава 1

Начало лета в Питере достаточно депрессивное, но если залить в себя парочку картриджей чего-то слабоалкогольного, вроде «Авангарда» или «Турбо-Каскада», все переживается не в пример легче. Организм тут работает исключительно с химическими присадками, как маневровая турбина винд-крейсера на хорошем форсаже. Только если в мотор летом надо присаживать загуститель, а зимой разбавитель, то моя конструкция требовала горячительного вне зависимости от сезона эксплуатации.

Я взял из торгового автомата картридж «Турбо-Каскада» и направился к офицерскому общежитию на Петроградке, в надежде найти собутыльника. На ходу я достал оранжевый жетон гривенника и подбросил его для принятия оптимального решения. Пока жетон вертелся в воздухе, я успел загадать — если выпадет «фича», иду в первый корпус, к Юрке Бабслею, если «бэк», значит во второй, к Гаррику Орландине. Жетон шлепнулся на ладонь, причем выпала «фича», и я успел усмехнуться, что весь вечер придется внимать рассказам Бабслея о его любовных похождениях, но в следующий миг мне по башке прилетело чем-то тяжелым и твердым, сняв с копыт не хуже бутылки «Синьки». Я, понятная песня, шарахнулся лицом о карбон мостовой, да так, что повторно посыпались искры из глаз. Последним мелькнул в сознании факт расстройства из-за испорченного вечера.

Очнулся я в темноте. Где — лучше не думать. Башка трещит, хоть стальными хомутами обтягивай. Тошнит. Сильно. Пошарил по карманам — хрен там по колено, а не пластиковое разноцветье остатков денежного довольствия за минувший месяц. Пойло тоже сперли, уроды. Ржавый трос бы им в задницу за такое преступление против человечности.

Нет, ну обидно, честное слово! Вырубили, как пацана! И ведь не охранника из аптеки, а офицера винд-трупера! Обобрали, здоровье наверняка подпортили, временно лишив трудоспособности. Мне лишнее сотрясение мозга совсем ни к чему, оно у меня, турбиной их разнеси, третье. Не хватало только из-за уродов-гопников списаться на землю. Случись такое, я бы на них точно открыл сезон большой охоты. Я бы их тогда не на землю, а прямиком под землю списал, причем, с особой жестокостью. Но, окажись тут мед-мастер Филиппенко, он бы наверняка рекомендовал мне в нынешнем состоянии воздержаться от лишних эмоций, чтобы не усугублять последствия сотрясения.

Я взял себя в руки. Денег было жаль, но куда обиднее получить по балде без попытки оборонительных и наступательных действий. Друзья в общаге засмеют, если узнают, как спецназовца отоварили гопники. Лучше не говорить никому. Лучше уж сделать вид, что поскользнулся спьяну на прилипшем к карбону собачьем дерьме и припечатался чавкой к осветительной опоре.

Темнота оставалась темнотой, тишина тишиной. Ничего не менялось в окружающем пространстве. И это было скорее хорошо, нежели плохо, поскольку давало время осмотреться и принять запоздалые тактические решения. Встав на четвереньки, я сделал попытку проползти хоть в каком-то направлении. Не смотря на неважное состояние, сделать это удалось без всякого труда. Но не очень далеко — сразу уперся темечком в стену. Пришлось обследовать окружающее пространство в поисках выхода. Вообще-то у меня не было ни малейших сомнений, что выход, точнее открытая дверь, найдется в одной из четырех стен. Потому что я мог подумать о чем угодно — об избиении, об ограблении, но у меня не возникало и намека на мысль о пленении. Одно дело шарахнуть офицера винд-флота тяжелым предметом и обнести карманы, другое — захватить его с какой-то целью. Это уже преступление такого порядка, что преступник может запросто головы не сносить. Это уже терроризм, это похищение, да еще не какого-нибудь технаря-оптронщика, а человека, имеющего имперскую защиту категории «Е». Короче, я и подумать не мог о пленении, пока не наткнулся на стальную дверь. Наглухо запертую.

Вот тут я струхнул. Тут я, братцы, понял, что нападение могло быть и не случайным. Тут в раз вспомнились байки, которыми винд-драйвер Салогуб кормил нас после отбоя. Мы тогда их воспринимали как нечто отдаленно-абстрактное, к нам, в большом городе, не имеющее отношения. Например, россказни о городских партизанах. Это знаете, в каком-нибудь Екатеринбурге полицейские наряды отлавливали их по подвалам, как бомжей, а на юге они порой чинили настоящий беспредел с резней и погромами. Но откуда они в Питере? С другой стороны, я уже понимал, что напали на меня не простые грабители. Раз уж обчистили карманы, непременно нашли офицерскую «бирку», нет в этом сомнений, поскольку при мне «бирки» не было. При таких раскладах грабителям не было резона меня запирать. Им, по всем правилам здравого смысла, надо было сразу все рассовать обратно по карманам, и смыться на полном форсаже не только из района, но и из города. Ведь, если поймают с краденым, так то год-два на болотах и свободен, а за похищение боевого офицера могут незатейливо и в расход пустить.

Раз они меня все же заперли, оставалось только два варианта. Первый — я стал жертвой досрочных выпускников психбольницы, прошедших комиссию по выписке экстерном. Второй — меня повязали городские партизаны, существование которых в северной столице не без оснований ставилось под сомнение всеми чинами Имперского полицейского управления. Первый вариант представлялся мне скорее комичным, не смотря на приличную шишку на темечке, то второй, даже при гипотетическом рассмотрении, заставлял собраться в кучку и запустить мозги на полные обороты.

Принципиально партизаны в Питере найтись могли. Конечно, нелегально проникнуть в город мешала не только городская стена из армированного карбона с силовым полем по гребню, но и пограничные патрули по периметру, и полицейские проверки на улицах. Не говоря уже о бдительности самих добрых горожан, которая в Питере, сравнительно с Москвой, казалась мне поразительной. Будь ты сто раз легальным гражданином, но если у тебя смуглая кожа, то беспрепятственно перемещаться по городу будет сложно. Точнее утомительно. Потому уже лет двадцать выходцы из варварского мира сторонились больших городов даже при возможности осесть в них легально.

Однако партизаны в Питере найтись все же могли. Как минимум теоретически. Не в том плане, что отряд варваров в одну из промозглых зимних ночей проник в город через стену. Это, скорее всего, незамеченным не осталось бы, там ведь датчиков и камер натыкано без всякой меры. Другое дело, отряд мог сформироваться из легальных граждан варварского происхождения. В интерлинке бродит достаточно информационной заразы, способной свинтить мозги многим, у кого есть тяготение к отрицанию цивилизации. Там до сих пор можно найти тексты, начиная от древних манифестов вакхабитского толка, заканчивая новомодным веянием последователей стратегии «зеленого шума».

Такую нагрузку на уши и на глаза мог выдержать человек взрослый, оформившийся, обремененный какой-то ответственностью, но у таких людей есть дети, на которых в первую очередь и рассчитывали авторы варварской пропаганды. Молодая зеленая поросль — пятая колонна, легальные дети легальных родителей. Конечно, уже больше двадцати лет в пределах городских стен запрещены любые не смешанные браки варваров, но зачастую даже половины варварской крови в жилах достаточно для осознания себя судьей и палачом в одном лице.

Все эти выводы не прибавили мне оптимизма. Больше того — я скис. У меня не было ни малейших иллюзий по поводу собственной участи, окажись мои догадки верны. Быть «языком» в руках врага участь короткая, кроме того, бесславная и унизительная. Винд-трупер Имперского флота, коим я по праву именовался, является фигурой достаточно информированной, чтобы оказаться лакомым куском для городских партизан, буде таковые отыщутся. Полученную от меня информацию, после моей мученической смерти, можно будет выгодно продать своим же братьям-варварам, или, если хватит ума, использовать самостоятельно. Только мне бы это уже было без разницы.

Предотвратить подобное развитие событий можно было только одним способом — без затей сделать ноги, возникни такая возможность. Никто за подобный маневр в трусости не упрекнул бы, а высшее начальство, за усилия в сохранении секретности, еще бы и медальку какую вручило бы. Да вот беда, не умел я просачиваться через запертые стальные двери.

В подобных случаях все инструкции предписывали не тратить силы, а сидеть и ждать, когда переменится ход событий. В этом был резон, я по личному опыту знал, что все трудно решаемые ситуации чаще всего сами собой меняются со временем, на сцену выходят новые лица, меняется время, а иногда и место действия. Ситуация меняется на другую, не редко переставая быть безвыходной.

На самом деле, если перейти от теории к практике, мне следовало ждать, когда дверь откроют хозяева положения. Когда-нибудь это непременно должно было произойти, потому что просто заморить офицера винд-флота голодом, не выведав никаких секретов — форменный идиотизм. Однако само по себе отпирание замка не гарантировало мне освобождения, поскольку неизвестно кто и каким числом вломится в распахнутую дверь. Судя по тому, что офицера-спецназовца не потрудились даже связать, преступники чувствовали себя достаточно бодро. На пустом месте такая самоуверенность зиждиться не могла, ее наличие говорило не только и не столько о численности отряда варваров, сколько о характере ее огневой мощи. Потому что без плазмоганов идти на винд-трупера даже впятером — храбрость, граничащая с безумием. Варварам же храбрость была вообще не очень-то свойственна, они честным поединком называли стычку, когда их десяток против одного цивилизованного.

Исходя из всего этого, я мог смело готовиться к визиту более чем пятерых противников при поддержке такого же количества малокалиберных ручных плазмоганов. Радость сомнительная. Но как-то вытягивать задницу из возникшей западни все равно было необходимо, я хоть и готов умереть в любую секунду, как положено воину, но не спешил приблизить этот момент.

Осмотр в темноте — дело бессмысленное, так что всю информацию пришлось получать посредством осязания и обоняния. Слух нес исключительно сторожевую функцию, на осязание же легла функция информативная. Стены, на ощупь из многокомпонентного строительного композита, не имели и следов штукатурки. Проведя по одной из них ладонью, я ощутил шершавую, очень сырую поверхность. Значит я в подвале, иначе бы не было мокро. Пол, наоборот, оказался сухим и пыльным по большей части, лишь у стыка со стенами труха скаталась от влаги. Слой пыли оказался настолько толстым, что ее можно было зачерпывать горстями. Уже не плохо, в ближнем бою это весьма неплохое средство ослепления противника.

Подумав таким образом о глазах, я взялся искать лампы. Меня держали в темноте, подобный подход вполне логичен, но, скорее всего, для себя противник приготовил более комфортный режим освещения. Я ожидал найти стандартные химические гирлянды, которые давно уже стали привычным источником света для большинства помещений. Их можно было с успехом использовать как оружие, если разомкнуть подводящие нити без активации. Газ выделяющийся при этом в окружающее пространство настолько едок, что с успехом заменяет боевую слезогонку. Но химических светильников я не нашел. Вместо них на невысоком, чуть больше моего роста, потолке обнаружились электрические газообменные лампы, почти как на боевых кораблях. От них по стенам до технологических отверстий бежали высоковольтные кабели. Ладно, на худой конец сойдут и они.

Я осторожно снял кабель-трассу, отломил цанговые цоколи ламп и обнажил провода. Теперь, если противник приведет в действие выключатель, то вместо вспыхнувших ламп, которые выбили бы мое неадаптированное после темноты зрение, у меня в руках окажутся две длинных электрических плети. Не ахти как круто против плазмоганов, но все же не голой задницей ежей давить. Включить электричество мои похитители просто обязаны, не поверю я, что хоть одна живая душа в этом мире решится драться с российским винд-трупером в темноте. Даже при наличии плазмоганов у нападающей стороны.

Чтобы обеспечить себе дополнительный шанс на выживание, я решил еще немного поиграть с электричеством. Двумя плетями драться все равно неудобно, того и гляди сам себя током прижаришь, так что от лишнего провода в руке я решил избавиться с пользой для дела. Похитители ведь не бесплотные призраки, через стены просачиваться тоже вряд ли умеют, значит пойдут через дверь, а я им постараюсь приготовить прием погорячее.

Не откладывая задумку в долгий ящик, я собрался примотать оголенный конец провода к перилам короткой металлической лесенки, ведущей от двери к месту моего заключения, но понял, что это не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Дело в том, что жил в проводе было две, а из уроков электротехники винд-кораблей я помнил, что провода эти не равноценны. Один является источником переменного тока и называется «фаза», другой почти полностью заземлен и его называют «нулем». Примотай я к перилам «ноль», боевая эффективность такого подключения тоже бы равнялась нулю, поскольку разницы потенциалов между проводом и землей не будет почти никакой. Кидать на противника надо"фазу», тогда шарахнет как следует. Но как определить где ноль, а где фаза, если с обратной стороны разомкнут рубильник? Тока нет, фазу искрой не проверишь.

Я призадумался. Честно говоря, докой в электротехнике я не был, у меня, в отличие от корабельных стрим-мастеров, специализация была совершенно в другой области. Пришлось как следует напрячь память, чтобы припомнить что вещала нам в кадетском корпусе Красотка Кира, преподававшая там основы электротехники. Будь на ее месте суровый педагог-мастер мужского пола, я бы, честное слово, запомнил больше, а так мы всем курсом пялились на структурные элементы ее женского тела, какие можно было различить под мундиром. Различить можно было не много, у нее была не очень большая грудь и довольно узкие бедра, но остальное дополняла наша фантазия, на работу которой уходила почти вся энергия двух академчасов целой роты.

В общем, в памяти если что и осталось, то все эти остатки были жестко модулированы эротическими переживаниями. Следовательно, для дешифровки данных следовало в первую очередь вызвать те самые фантазии, а с ними могли вспомниться и слова педагог-мастера Киры Канаа, которые она говорила пока мы на нее пялились. Наверное, для службы в ее должности требовалась изрядная доля эксгибиционизма, без этого ежедневно работать с кадетами женщине было бы трудно. У нее эта изрядная доля определенно имелась, она от наших взглядов получала явное удовольствие, а зачастую сама же нас провоцировала. Она была намного старше нас всех, нам по двадцать, а ей почти сорок, но эта разница в возрасте не являлась препятствием для установления некого визуально-эротического взаимодействия между нами и ею. Других женщин в кадетском корпусе все равно не было, даже на камбузе. При этом каждому из нас хоть раз приходила в голову недоуменная мысль, мол, почему начальство ни разу не пыталось заменить ее мужчиной. Ответ случайно был получен мною от кадетского медик-мастера.

— Думаете это случайно? — усмехнулся он, продавая мне склянку медицинского спирта за несколько дней до выпуска. — Нет ребята. В каждом кадетском корпусе есть такая базыга, призванная доводить вас до того накала, который помог бы вам потом сбрасывать сексуальное напряжение в одиночестве.

Думаю, он не шутил. Как бы там ни было, но вспомнив, как мы пялились на ее сиськи, я действительно выудил из памяти кое-что электротехническое. Например, то, что полным нулем нулевой провод на практике никогда не бывает. Собственное сопротивление не позволяет ему полностью сбрасывать всю нагрузку с включенных в эту сеть электроприборов, поэтому между ним и истинной землей всегда существует небольшая разница потенциалов — вольт десять. А десять вольт можно запросто проверять на язык, если напряжение есть, щипнет как следует. Выключатель размыкает только один провод, как раз фазу, так безопаснее для монтеров. Значит оба провода надо проверить на язык — тот что щипнет будет нулевым, а другой, соответственно, фазовым.

Но, честно говоря, сам вид силового провода не внушал ни малейшего желания трогать его языком. Вроде все рассчитал, все понятно, но цифра напряжения фазы в триста вольт сама по себе пугала в достаточной мере. Но выхода другого не было — не имея другого оружия, я должен был заручиться поддержкой хотя бы электрического тока. Я уже собрался с силами и высунул язык, когда мне в голову пришла альтернативная мысль. Чтобы убедиться в отсутствии на любом из проводов высокого напряжения, можно было коснуться кабелем перил металлической лесенки. От трехсот вольт, в таком случае, неизбежно ударит искра, и если их нет, тогда можно брать на язык. Довольный возможностью хоть временно отлынить от языкового теста, я шлепнул концом провода по стали и чуть не ослеп от шарахнувшего в темноте дугового пламени. Еще несколько секунд после этого у меня перед глазами плыли огненные круги, а сетчатка хранила изображение окружающего пространства.

«Вот бы коснулся язычком», — подумал я с замиранием сердца.

Попытка проанализировать произошедшее привела к двум возможным выводам. Либо монтеры нетрадиционно сориентировали фазу с нулем, соединив провода так, что выключателем размыкался ноль, а не фаза, либо только что кто-то снаружи включил рубильник. Второе предположение показалось мне более вероятным, поскольку иначе меня бы шарахнуло током, когда я разбирал цоколь лампы. А раз так, значит времени на подготовку к встрече мне отпущено с десяток секунд, не больше. Тут уж было не до страхов перед электричеством. Сунув искрящийся фазовый провод в щель сварного шва лесенки, я рухнул на корточки и затаился возле ступеней, зажав в руке второй силовой кабель. Тут же за дверью послышались шаркающие шаги и голоса на каком-то из варварских наречий. Я напрягся, готовый дорого продать свою жизнь.

Глава 2

Щелкнул замок, дверь распахнулась, впустив в помещение тугой поток электрического света. Я ожидал, что первый визитер наступит на лестницу, но он в запале с разбегу перепрыгнул все ступеньки и приземлился на пол. Парень был крепкий, весил изрядно, и с такой силой грохнул ботинками в пол, что поднял в воздух клубы пыли, скрывшие его по пояс.

Мне эта пелена была выгодна, я ведь внизу был, и меня скрыло клубами пыли, как винд-крейсер дымовой завесой, установленной против вражеского огня. Пока партизан размахивал плазмоганом, не зная куда целиться, я перекатился, невидимый для него, и нанес удар силовым проводом по бедру. Варвар тут же рухнул, скрывшись в клубах пыли, а я, для верности, добавил ему фазой по шее.

Он затих, только ступня продолжала ритмично подергиваться в конвульсиях перед моим лицом. Эффект был ожидаемым, но от того не менее приятным. Я вообще, мягко говоря, варваров недолюбливал, а уж тех, которые мне по башке приложили тяжелым предметом, и пойло мое сперли вместе с деньгами, так и вовсе. Так что я испытал не слабое моральное удовлетворение, очень похожее на удовлетворение от удачной мести. Прямо на душе потеплело.

Пора было завладеть оружием, но попытавшись рвануть плазмоган из пальцев поверженного противника, я понял, что их так скрючило судорогой, что не разогнуть.

В это время второй нападающий скакнул на лесенку, к которой было подведено напряжение в триста вольт, тут же скорчился и покатился по ступеням, высекая из них электрические искры. Рухнул варвар прямо у моих ног, продолжая содрогаться в конвульсиях, но я не стал ждать, когда он окончательно успокоится — в его правой руке был зажат скорострельный малокалиберный плазмоган, а от такой добычи в моей ситуации отказываться было до крайности вредно для здоровья.

Выхватив оружие, я, как на тренировке по тактике, перекатился в самый темный угол, в движении пальнув короткой очередью через дверной проем наружу, где маячили еще несколько фигур. Раздались крики, пара особо горячих голов снова рванулась на лестницу, но их тут же поразило током и они скатились на пол. Остальные варвары, видимо, поняли принцип моей ловушки, а потому решили не рваться в подвал, а подумать. Но делать что-то без стрельбы варвары почти не умеют, потому свои размышления они густо приправляли выстрелами через проем.

Мне же пальба думать никак не помогала, в первую очередь потому, что стреляли, по сути, в меня. Нельзя сказать, что под обстрелом у меня мысли путались, я за свою жизнь пережил с десяток жестких боевых столкновений, но все же было некомфортно. Впрочем, и обдумывать мне особо было нечего. Это у варваров имелась масса вариантов, как ко мне лучше подступиться, а я тут как крыса в норе, куда ни кинь, всюду клин.

Одно было совершенно ясно — оставаться на месте в моей ситуации было опасно, так как помещение почти полностью простреливалось через дверь. К тому же у нападающих вполне могли оказаться термические гранаты, хотя можно было надеяться, что ребята попытаются меня взять живым, а значит пустят в ход гранаты в последнюю очередь.

Но все же мысль о гранатах заставила меня понервничать, отчего ум перешел на форсированный режим, в попытке найти верное тактическое решение в создавшейся ситуации, которую сложно было назвать благоприятной для меня. При этом одна часть ума была занята полезной работой, а другая мысленно уговаривала первую думать спокойно, потому что гранаты — штука не страшная, от них смерть моментальная, даже не успеешь понять, что умер. И безболезненная. Шварк, и все. Кучка пепла.

Как назло в памяти вспыли все случаи, когда при мне кого-то испепелило термической гранатой, но, вопреки логике, это ни хрена не добавило мне спокойствия и холодности рассудка. По всему видать, на меня дурно действовало замкнутое помещение. Одно дело встретить смерть на палубе винд-крейсера, на высоте в полтора километра, под шквальным огнем противника, с боевым кличем и во славу господа нашего, другое дело сдохнуть в зассаном крысами подвале от рук городских партизан. Это было бы еще более унизительно, чем среди бела дня получить по башке.

«Хрен вам по всему лицу и еще горчички на темечко, — подумал я. — Устанете меня выковыривать из этого подвала».

Мысль эта придала мне уверенности и сил гораздо в больше степени, чем размышления о безболезненности смерти от взрыва термической гранаты. Я решил, что пока в голову не пришло спасительное тактическое решение, надо активнее двигаться, чтобы не быть слишком легкой мишенью. Размышляя об этом, а на размышления ушло не больше пары секунд, я заодно прикинул возможную численность противника.

По опыту было известно, что меньше, чем впятером варвары на цивилизованных не нападали, это при наличии у нападавших оружия. Если же оружия не было, то счет начинался с десятка. В данном случае партизаны выступали при поддержке карманной плазменной артиллерии, но и противником у них был винд-трупер российского флота, что должно было сподвигнуть их на увеличение численности отряда.

Получалось, что варваров должно было быть не меньше десятка, но и больше пятнадцати им самим, наверное, пригнать было бы стыдно. Хотя слово «стыд» в отношении городских партизан было нонсенсом, все помнили события пятилетней давности под Ростовом, когда сотенный отряд варваров захватил родильный дом святой Марии и шнурками от штурмовых ботинок успел передушить часть рожениц вместе с младенцами до подхода винд-крейсеров.

Это воспоминание придало мне решимости действовать, и я рванул вперед, прикрывшись пущенной в дверь плазменной очередью. Как раз в этот момент в проеме возникли два силуэта и вспышка плазменного выстрела. Целились, понятное дело, мне по ногам, ведь даже варвар способен смекнуть, что безного допрашивать проще, чем безголового.

От подобной атаки, характерной для ряда ситуаций, нас научили ловко уходить на занятиях по тактике огневых контактов. Я кувыркнулся влево через плечо, продолжая держать варваров на прицеле и прижимать спусковую пластину. Не даром приходилось потеть на уроках — оба партизана, приняв на грудь по нескольку капель разогнанной плазмы, отлетели далеко от двери, оставив в воздухе клубы дыма и запах горелой плоти.

Попадание заряда такого калибра не бывает смертельным, если не влупить прямо в голову, поскольку капля плазмы не проникает глубоко в тело. Она лишь перегревает воду в поверхностном слое тканей, на глубине полутора сантиметров, не больше, превращая ее моментально в пар под высоким давлением. Происходит подкожный взрыв, оставляющий в теле неглубокую рану диаметром с двадцатирублевый жетон. Плюс ожег, понятное дело. В результате мощный удар и шок, выводящий противника из строя гарантированно и надолго. За потерю крови при таком ранении можно не беспокоиться — плазма прижигает все порванные сосуды, оставляя рану обугленной, но сухой и стерильной. Именно поэтому партизаны вооружились против меня именно малокалиберными пушками, хотели взять живым.

На самом деле в их планы, я думаю, не входило столько возни, сколько вышло. Ребята собирались зажечь свет, а потом, под прицелом десятка стволов, замкнуть мне руки в молекулярки и отвести в помещение, переделанное, за время моего отдыха, в допросную комнату. Видно им не приходилось еще иметь дело с российским десантником. Я слышал только о похищении партизанами в Европе функционера иезуитского ордена. Тоже спецназ не последний на планете, у них подготовка сравнима с нашей, хоть и без присущей винд-флоту специфики. Но все же к подготовке должен прилагаться соответствующий боевой дух, так мне кажется. У иезуитов боевого духа тоже хватало, но им не приходилось выносить из своих роддомов задушенных рожениц и младенцев десятками, а нам приходилось. В том числе и мне лично. Так что я внутренне был готов спустить с любого партизана шкуру живьем.

Однако пока я еще находился в таком положении, что шкуру запросто могли стянуть с меня самого. Надо было что-то кардинально менять, и тут меня осенило. Я так спешил выхватить у первого же поверженного варвара плазмоган, что не удосужился обыскать тело получше. А ведь если термические гранаты могли оказаться у тех, кто пребывал в раздумьях снаружи, то они могли найтись и у тех, кто навек упокоился внутри. Подстегнутый этой идеей, я, сильно пригнувшись, ринулся к лесенке. Пыль все еще стояла столбом, с одной стороны это помогало мне двигаться почти невидимым для противника, с другой и мне снижало обзор, так что я с разбегу налетел на тело, споткнулся и растянулся, едва не коснувшись лбом ступеньки под напряжением. Вот то был бы номер. Собаки бездомные на окраине полопались бы от хохота, а надпись на моей могиле гласила бы: «Не рой другому яму». Но раз Господь Вседержитель отвел меня от столь позорной участи, значит дело мое правое.

Отдышавшись пару секунд, я ощупал поверженного варвара, и у меня сердце забилось чаще, когда пальцы наткнулись на гладкие сферы термических детонаторов. Их было три штуки. При таких раскладах с оставшихся трех тел, можно было снять еще девять. Что я и проделал с великим воодушевлением.

Прикинув расстояние и траекторию полета гранаты внутрь дверного проема, я сорвал чеку и запустил снаряд в цель. Там с глухим хлопком шарахнуло фиолетовое пламя перегретой плазмы, и вместе с пылью ноздрей коснулся резкий запах озона. Я сорвал фазовый провод с лестницы, чтобы открыть себе путь, оперся на нее ногой и швырнул в проем вторую гранату, на случай, если кому удалось укрыться от первого взрыва. Снова ширкнуло слепящее пламя, а в лицо пахнуло жаром, как от углей в камине. Запах озона сделался раздражающим, почти нестерпимым.

Я закашлялся, но тут было не до детального разбора физиологических ощущений, надо было оценить обстановку и понять, как действовать дальше. С одной стороны, тут чем быстрее, тем лучше — рванул, прикрылся огнем из плазмогана, если кто уцелел снаружи, а там как господь рассудит, так тому и быть. Прикроет благодатью своей, так выживешь, а нет, значит нет. Но при этом геройская смерть вполне себе пропуск в рай, особенно для грешников, вроде меня. Но можно иначе — не лететь по ступеням, сломя голову, а подождать ответных действий противника хотя бы пару секунд. Но тут была проблема — после моего выступления они могли несколько растеряться, впасть в панику и начать швырять гранаты, распрощавшись с идеей взять меня живем, лишь бы самим уцелеть. Ведь я если выскочу, могу иноги живьем повыдергивать, ввиду пренебрежительного ко мне отношения. Винд-трупер в гневе страшен, даже когда трезвый, уж партизаны-то должны это знать.

В общем, хоть так делай, хоть эдак, все равно риск, и один риск выходит не меньше другого — хоть жетон кидай на «фичу» и «бэк». Только вот жетонов у меня не было — выгребли все из карманов, паскудники. Я еще миг подумал, и решил, что оотягивать неизбежное смысла нет, и чем быстрее все прояснится, тем для меня же лучше, больше нервов сохраню, если выживу. Ведь, по сути, было впереди всего два варианта — я или всех гранатами перебил, или кто-то выжил, и держит теперь дверь на прицеле. В первом случая я молодец и поживу, во втором мне гарантированно капец, и уже тогда будет без разницы.

В два прыжка преодолев лестницу, я вскинул плазмоган и, оказавшись в дверном проеме, выпустил короткую очередь, чтобы для страховки прикрыться огнем. Но это уже было лишним — в тридцатиметровом коридоре с шершавыми стенами из композита не осталось ничего, кроме десятка обугленных, еще дымящихся тел. Два ярко-белых пятна цинковых окислов на полу отмечали эпицентры взрыва гранат. Но осторожность терять не пристало десантнику — в боковых стенах тоже имелись двери, а какие опасности притаились за ними, только богу были известны. Никак не мне.

Осторожно, короткими тактическими шагами, ставя ступню за ступню, держа плазмоган на уровне глаз, я наискось пересек коридор и шарахнул в ближайшую стальную дверь подошвой ботинка. Она не поддалась. Возможно за ней ничего и не было, но одно из главных боевых правил винд-трупера — не оставлять живых противников за спиной. Отшагнув, я прищурился и полоснул плазмой по тому месту, где за металлом прятался язычок замка. Участок двери раскалился добела, после чего одним мощным ударом ноги мне не составило труда выворотить перегретый замок из гнезда. Вскинув плазмоган, я подтолкнул распахивающуюся створку плечом и ввалился внутрь. За порогом оказалась комната для допросов. Точнее пыточная, судя по оборудованию. Причем, комната площадью около пятнадцати квадратных метров оказалась далеко не пуста — меня встретили перекрестным огнем из двух плазмоганов. Но ожидание такой встречи у бывалого винд-трупера, наверное, уже глубоко в рефлексах. Я ушел в кувырок раньше, чем увидел противников. Говоря точнее, я полностью их так и не увидел — передо мной, когда я рухнул на пол, пропуская над собой поток плазмы, предстали только три пары ног. Две мужских, прикрытых бордовой тканью штанов от спецодежды дворников, и одна женская — в туфлях на высоком каблуке, затянутая в модную молекулярную микросетку с изображением стилизованных Сил Небесных. Мужские я тут же подрезал плазмой, а когда варвары с криками шлепнулись на пол, я добил их двумя выстрелами в голову. Опыт подсказывал мне, что и женщина, особенно вооруженная, может оказаться опасным врагом, но что-то помешало мне выстрелить.

Осторожно, не сводя с незнакомки прицела, я поднялся во весь рост и увидел ее всю. Молодая совсем девчонка, лет двадцать на вид, ни во внешности, ни в одежде нет ничего варварского, скорее на оборот. Летняя блузка из переливающегося «арго», короткая тонированная юбка, ноги затянуты в микросетку. Красивые, кстати, ноги. Да и вообще фигурка вполне ничего — грудь небольшая, аккуратная, бедра узкие, спортивные, плечи красивые, шея. Но больше всего поразили огромные голубые глазищи и густая грива сияющих каштановых волос.

— Не стреляй, — попросила она по-русски.

Оружия в руках незнакомки не было. Но вообще-то она была мне до лампочки. Если девка оказалась в компании вооруженных варваров, то цена ей копейка с мелочью.

— С какой радости? — вяло поинтересовался я.

— Я молодая, я жить хочу.

— Веский довод. Но вообще-то я тут в гостях, а хозяева оказались столь не радушны, что я, право слово, расстроился сильно. В расстроенных же чувствах я не всегда способен вести себя адекватно. Что ты, сучка, тут делаешь?

— Я медсестра. Из универа на Карповке.

— Замечательно. А я винд-трупер Российского Имперского флота.

— Знаю. Меня притащили сюда тебя пытать. Ну, уколы делать, прямое воздействие на нервы, генитальное вторжение без кровопотери.

— Рад познакомиться, — хмуро ответил я. — Тебе куда плазму всадить, сначала в живот, или из уважения к женскому полу сразу в голову?

— Отпусти меня. — На ее глазах заблестели слезы.

Нет, стыдно о том говорить, но палец у меня заклинило на спусковой пластине. Вот собрался со всей решимостью размозжить ей башку, а тело не подчинилось. Видимо зверь, который внутри меня, был о медсестре иного мнения, чем сознание. В смысле тот зверь, который руководствуется гормонами, а не здравым смыслом.

— Какого черта? — решил поинтересоваться я.

Мне казалось, что ее ответ добавит мне решимости и я прекращу тратить время попусту.

— Они меня поймали на улице, как и тебя.

— Но пытать-то ты меня не отказалась.

— Я боюсь смерти и боли.

— Боли еще понятно. Я ее сам боюсь. А смерти чего бояться? Даже вздрогнуть не успеешь, как плазма испарит твои дурные мозги.

— Зачем? — шепотом спросила она. — Хочешь я тебе лучше сделаю то, что тебе точно понравится? Это много времени не займет, я хорошо умею.

Это и придало мне решимости.

«Вот стерва», — подумал я и прижал спусковую пластину.

Глава 3

Молекулярные наручники, штука, как о том говорят, очень гуманная. Руки они не давят, а снять их без специальной химии невозможно, значит задержанный не причинит вреда ни себе, ни другим, и не сбежит, чем избавит общество от угрозы. Но когда сидишь в них очень уж долго, раздражают они не меньше, чем ржавые кандалы. Я же парился на скамье подсудимых в молекулярках уже третий час, и была бы видна хоть какая-то перспектива! Но нет, прокурор зачитывал документы, потом адвокат зачитывал документы, и так по кругу с редкими перерывами. Хорошо охранник попался знакомый, Вася Мидянин из соседней общаги, где базировался городской комендантский полк. Бывало, пивали вместе, портили печень кровью господней. Так теперь по старой памяти в перерывах он не только выводил меня в туалет, но и давал глотнуть «Синьки» из фляжки. Однако даже эти радостные моменты, по большому счету, не скрашивали часы долгой бессмысленной болтовни. И надо же было такое устроить из-за какой-то девки! Ну выеденного яйца тот случай не стоил, и выбрался я из ситуации с честью. Если бы не та стерва, точнее, если бы бес меня не попутал.

С бесами оно проще, как говаривал наш полковой батюшка, спирит-мастер второго ранга Давид Володихин — есть на кого переложить груз ответственности за искушение. Иначе душе тяжело. Загнанная же душа, ляпнул он раз спьяну на Святогеоргиевских маневрах, до рая не доскачет. Рухнет в ад, как подбитый винд-крейсер с неба. А так покаялся и хорошо — в казну доход, с души камень. И полетели дальше.

Если уж говорить о гормонах, так бесов и за уши притягивать нечего — самая бесовская химия и есть, провалилась бы она до тринадцатой преисподней. Ну, отчудил бы я такое с той девкой в здравом уме? Ну, психануть можно было, можно было даже по простецкому из плазмогана башку снести. То все было бы в рамках пристойного. Хотя лучшим делом было выволочь ее из подвала на свет божий, да придать народному суду, как пособницу городских партизан. Девку бы разодрали на части, как бывало в других городах с отрекшимися православными, а мне бы уж точно медальку выписали, видит бог. Но нет же. Погорячился. Теперь расхлебывать.

Стороны защиты и обвинения продолжали мыть мне кости. Я откровенно скучал, зная, что кончится все, как ни крути, парой-тройкой лет каторги на болотах с возможностью возвращения в полк с понижением звания. Меньше не светит, но и больше давать за историю с медсестрой тоже не по-божески. Да и вообще, инкременировать мне состояние опасности для общества, только на основании произошедшего, было, на мой взгляд, перегибом. Если уж судить по совести, то за свою жизнь, не говоря уж о времени службы в винд-десанте, я наделал не мало вещей, куда более опасных для общества, чем история с той несчастной девчонкой. Если уж совсем в корень смотреть, то именно ей я точно сделал лучше. Понятно, этот момент вообще никого в трибунале не волновал, но для меня это было некоторым внутренним оправданием совершенного преступления. Ведь не секрет, что какой бы проступок ни совершил человек, но он, сам того не желая в открытую, усиленно ищет себе оправдательную мотивацию, или, на худой конец, рационализацию. Так, по сути, было и со мной. Я понимал прекрасно, что совершил преступление против общества, но в то же время понимал и другое — что бы я ни сделал с медсестрой, кроме того, что сделал, привело бы ее к мучительной смерти. Трибунал трибуналом, ничего со мной на болотах не станет, но хотелось получить оправдательный приговор от совести и от бога. Хотя на последнее, учитывая все обстоятельства, я без осмысленного покаяния рассчитывать вряд ли мог. Хорошо что на всех каторжных поселениях вопрос спасения души каждого из каторжников был поставлен на широкую ногу. Перед собой же, повторюсь, я был в некоторой степени чист, что позволяло мне со спокойствием переносить все тяготы судебного разбирательства.

К тому же оно, похоже, все же близилось к завершению. Прокурор закончил перелопачивать обойму кристаллотеки в проекторе, суд все документы принял, с защитником тоже постепенно вопросы закрыли, осталось опросить меня и дать мне последнее слово. В общем формальности. По ходу дела результат заседания был ясен, как собственная смерть при падении с борта винд-крейсера. Но все должно быть чинно, понятное дело. Мы ведь должны чем-то весомо отличаться от варваров с их языческими судилищами!

— Подсудимый, встаньте! — поднял меня со скамьи судья.

— Да, ваша честь! — Я не без удовольствия оторвал зад от скамьи.

— Признаете ли вы себя виновным в совершении преступления, по которому представлено обвинение?

— Да, ваша честь.

— Может ли суд узнать, почему офицер винд-флота, хорошо характеризуемый по службе, добропорядочный православный, мог совершить преступление против веры, общества и собственной совести?

— Мне показалось, что так будет лучше, — честно заявил я.

— То есть, вы считаете свой поступок просто ошибкой?

— Если говорить честно, а я под присягой на Библии обещал это, то я произошедшее не считаю ошибкой.

— Но ведь вы безусловно знакомы с законом.

— Совершенно верно, ваша честь. Поэтому я признаю себя виновным в совершении преступления, но ошибкой свой поступок считать не могу. В сложившихся обстоятельствах мое решение показалось мне наиболее гуманным из всех. А гуманизм, любовь к ближнему и даже к врагам, которых велено полюбить Богом как самого себя, лично я считаю добродетелью, а не пороком. Хотя, наверное, это странно слышать из уст боевого офицера, убившего много врагов. Но это так, поверьте, ваша честь.

— Допустим. — Судья кивнул. — И более того, я приму ваши слова для рассмотрения, они могут стать фактором смягчения приговора. Однако, вы должны понимать, что гуманизм в отношении одного человека, тем более ступившего на путь предательства по отношению к обществу и вере, не может стоять выше долга перед обществом. Хотя бы в силу того, что интересы одного человека не могут быть поставлены выше интересов многих.

— Это так, — согласился я. — Поэтому я готов принять любой приговор.

— У вас есть что еще сказать в свое оправдание? — Судья пристально глянул на меня.

— Да, — решился я. — Возможно, если бы в трофейном плазмогане не кончились заряды, все было бы проще.

— О чем вы? — не понял он.

— То, что оружие на момент встречи с девушкой утратило боеспособность, зафиксировано внутренним контроллером плазмогана и указано в документах, — подтвердил адвокат.

— Не понимаю, каким образом это вас оправдывает? — насторожился судья. — Если бы речь шла о гражданском, я бы принял этот факт во внимание. Но столь подготовленный боец, как вы, мог одними руками свернуть девушке шею или же, без всякого оружия, отконвоировать ее на ближайшую площадь, после чего предать праведному народному суду. Почему не было сделано ни того, ни другого?

— Я не смог.

— В чем причина?

— Если бы на ее месте оказался мужчина, совершивший предательство против веры и общества, я бы поступил так, как вы говорите. Но я сам мужчина. Признаю это слабостью, не оправдывающей моего преступления, но если вы хотите понять, что мной двигало, то мотив был именно таким. Скажу проще. Убить молодую женщину голыми руками мне не позволили инстинкты. Обычные, обусловленные гормонами мужские чувства. Суду известно, что я пытался пристрелить преступницу, отдавшую себя в руки врага и готовую стать их орудием. Но у меня кончились заряды. Убить же ее голыми руками я не смог.

— Поэтому вы не нашли ничего лучше, чем отпустить ее? — Прокурор усмехнулся. — Не могли убить, надо было выволочь ее на площадь, предать толпе и не сидеть теперь на скамье подсудимых.

— Повторяю, я готов принять любой приговор. Но вы не сможете заставить меня усомниться в собственной правоте. После того, как мое оружие дало сбой, на женщину было жалко смотреть. Она уже пережила собственную смерть. Она слышала, как щелкнула спусковая пластина. Понимаете? Ей этого на всю жизнь хватит. Она уже понесла наказание. Кому стало бы легче, если бы ее заживо растерзала толпа или если бы я свернул ей шею?

— Таков закон, — спокойно ответил судья. — Всякий гражданин города, действующий по указанию варваров, приравнивается к городским партизанам и подлежит уничтожению.

— Я знаю. Просто я не смог.

— Но вы могли хотя бы сообщить ее приметы для задержания. Суд принял бы это во внимание.

— Нет, спасибо, — твердо ответил я. — Мне больше нечего сказать в свое оправдание.

— Хорошо, — кивнул судья. — Тогда суд удаляется на совещание.

Дальше все пошло быстро. Мне впаяли пять лет каторжных работ на болотах, причем без права возвращения на флот, и повезли в каторжный распределитель. Тяжелый полицейский гравиомобиль стремительно двигался вдоль осевой, прикрытый спереди и сзади двумя машинами сопровождения, а я глядел в окно и тупо пялился на голографические щиты с рекламой, висящие вдоль улицы. Одна надпись бросилась в глаза больше других. Это была социальная реклама, какие вывешивает Святая Церковь или Антинаркотический комитет. Но сейчас совершенно обычная о строка, которую я много раз видел на улицах, неприятно царапнула сердце. «Плодитесь и размножайтесь», — было написано на щите. И внизу подпись: «Г. Бог».

Ну не насмешка ли, проехать под такой рекламой на каторгу за то, что оставил в живых молодую, готовую к репродукции женщину? Варвары плодятся, как крысы, давят нас не столько силой, сколько генами, а мы ратуем за убийство потенциальной матери, только бы доказать другим, что лучше смерть, чем помощь городским партизанам. Чем лучше то? Девчонка и так перепугалась до истерики. Что, пока она в таком состоянии, я должен был начать ее душить или тащить на растерзание? Нет уж, дудки. Пусть живет, плодится и размножается, как завещал Г. Бог. Не думаю, что помощь партизанам входила в ее планы. Просто она не хотела умирать.

Закрыв этот вопрос для себя, я снова успокоился. Ну что такое пять лет на болотах? Хуже было, что приговор был вынесен без права возвращения в ряды винд-флота. Это грустно. Я привык быть бойцом. Я ничего, по большому счету, кроме этого не умел. Ладно, за время каторги чему-нибудь научусь. Силой бог не обидел, а там разберемся. С голоду не умру. Хотя дело, конечно, не в голоде. Скучно будет и тоскливо не на своем месте. Но об этом пока рано думать. Вот когда каторга кончится, тогда и придет время во всем разбираться.

Изолятор-распределитель располагался внутри городской стены, но вдали от основных жилых районов. Проскочив с воем сирен по улицам, гравиомобиль, в котором меня везли, набрал высоту и взял курс на север. Но тут произошло нечто странное — заглох двигатель.

Такое бывает с любой машиной, хотя полицейский броневик штука очень надежная, да к тому же стоящая на приличном обслуживании. Но смех в том, что так же, как и мы, ход потеряли патрульные спидеры в авангарде и арьергарде. Это уже на случайность списать было трудно.

У меня екнуло сердце — очень не хотелось из одной неприятной истории прямым курсом попасть в следующую. К примеру, у кого-то из сослуживцев могло хватить ума организовать акцию по моему спасению от каторги. Не хотел я становиться беглецом! За каким оно мне надо? Работа везде работа — что на винд-крейсере, что на болотах. Трудно даже сказать, где труднее, но в бою как минимум опаснее для жизни. Конечно, денежное довольствие на каторге не выплачивают, но и черт бы с ним, если предоставят баланду и теплый барак. Привыкнуть можно ко всему.

Зэков я, понятное дело, боялся меньше всего. Меня даже чтобы спящего задушить подушкой нужна специальная подготовка и сплоченный отряд из пятнадцати человек, а уж если кто в открытую попробует всадить мне заточку в почку, так ему ее из задницы придется выковыривать без гарантии успеха этой сложной хирургической операции. Баб вот только не будет. Это проблема. Но, в принципе, на безрыбье и сам раком станешь — живут же как-то монахи в монастырях. По доброй, кстати, воле.

Но, не успев додумать эту новую для себя мысль, я увидел, как головной бронированный спидер разлетелся тысячей раскаленных добела осколков. Мой бронированный зэк-транзит не слабо качнуло ударной волной, так что я, не имея возможности схватиться за что-нибудь скованными руками, полетел с сиденья на пол и на некоторое время потерял возможность следить за происходящим через узкое смотровое окно. На то, чтобы снова вскочить на ноги, у меня ушло не больше пары секунд, но усилия пропали даром — новый взрыв снова сбил меня на пол. Это разнесло в клочья второй спидер.

— Черт бы вас всех побрал! — выругался я, не имея возможности потереть ушибленный локоть.

И тут же люк, ведущий в тамбур охраны, распахнулся настежь, впустив в мою бронированную конуру вооруженного легким лазером полицейского. Лазер — это вам не малокалиберный плазмоган. Им резанет, как скальпелем. В два счета кишки на палубу выпадут, если не хуже. Кстати, я сразу смекнул, от чего этот дылда в меня прицелился. Наверняка инструкция приписывала ему, в случае подобного нападения, уничтожить меня любым способом, чтобы не дать врагу завладеть «языком». Или, того хуже, чтобы я, со злости за трибунал, не переметнулся в стан противника. Ну не тупость ли? Чтобы я, православный до мозга костей, стал жить в пещерах с варварами и трахать коз вместо женщин? Спасибо, я уж лучше на каторгу.

Я прикинул, как можно выкрутиться из по-дурацки сложившейся ситуации. Надо же так влипнуть, чтобы оказаться дважды без вины виноватым за столь короткий промежуток времени, зараза его возьми. А что, собственно, выкручиваться? Тут, хочешь не хочешь, придется применять силовое воздействие. Так и пошли у меня нанизываться преступления против общества одно за другим на нить моего идиотского положения. Может, и прав был судья, что на некоторое время меня следовало изолировать. Возможно, для моей же пользы. Да я, собственно, и против то не был. Да только судьба распорядилась иначе. Все же Господь наш, Вседержитель, не без чувства юмора надо признать. Только у него оно какое-то злое. Хотя, учитывая божественный возраст, это тоже можно понять.

Я вырубил полицейского ударом ногой в ухо и перехватил не успевший шлепнуться на пол лазерган. Так я ощутил себя несколько увереннее. Однако я понимал, если что-то не удалось сделать одному полицейскому, это попытаются доделать оставшиеся в кабине. В общем, у меня выхода не осталось, пришлось выпотрошить весь экипаж тонким инфракрасным лучом. Включая пилотов. Для гарантии.

В принципе, если снова будут судить, у меня будет отмазка. Скажу, что бежать не собирался, а потому посчитал действия конвоя унизительными для офицера винд-флота. Наверняка накинут еще пару лет, но в принципе судья ведь тоже не идиот, поймет, что трудно обвинить человека в том, что он не сидел и не ждал, когда ему выпустят внутренности наружу. Внутренности — они на то и внутренности, что должны быть внутри. Но эту цепь размышлений я прервал ввиду явного отсутствия логики — внутренности полицейских были не просто снаружи, а развалились зловонными кучами по всему гравилету. И сделал это я. Так что надо было не умничать, а думать, как поступить дальше.

Ясен красен, что я кому-то очень сильно понадобился, иначе никто бы не стало прикладывать усилия по моему освобождению. Причем, нужда во мне возникла не у шайки городских воришек, таскающих корюшку с рыбацких экранопланов, а у более серьезной преступной организации. Потому что электромагнитная пушка, бьющая лучом, останавливающим любую технику, штука не просто дорогая, а слегка запрещенная к применению. Ее через городскую стену протащить не проще, чем сохранить прическу в эпицентре термоядерного взрыва. А у моих незваных спасителей она точно была, иначе чем они дистанционно заглушили бы двигатели двух спидеров и тяжелого броневика?

Глава 4

Надо сказать, что электромагнитной пушкой арсенал моих нежданных спасителей не исчерпывался. Спидеры ведь не просто заглохли, от них вообще ничего не осталось. Городские партизаны так вооружиться не могли ни при каких обстоятельствах, хотя бы в силу того, что ни один православный, будь он трижды негодяем и последним преступником, все равно не продал бы варварам ничего мощнее термической гранаты. Да и то. Боюсь, что гранаты у них были собственного производства, как и плазменные трещотки. Хотя бывали и исключения. Слыхал я про одного бывшего офицера, который в Перми продавал гранаты городским партизанам. Правда, он их немного модернизировал перед продажей — удалял из запалов замедлители, после чего детонаторы взрывались прямо в руках, сразу после срыва чеки. Десяток подобных случаев, и бизнес по нелегальной продаже вооружений варварам изжил себя. Впредь они сами боялись покупать у цивилизованных что бы то ни было. В общем, брали они не навороченностью арсеналов и не умением, а банально численным превосходством.

Но если это не варвары, то кто? Сектанты какие-нибудь? Но за каким, извините, сектантам мог понадобиться офицер винд-флота? Или они понятия не имели, кто находится в броневике, а в их задачу входил обычный террористический акт для подрыва стабильности в обществе добропорядочных православных? Предположить можно было что угодно, но вне зависимости от характера вмешавшихся в мою судьбу сил, ситуация вышла до крайности идиотская. Я готов был молиться, чтобы полицейский патруль прибыл как можно раньше и меня поскорее отвезли бы уже в барак на болоте. Потому что иначе, стань я беглецом, мне придется всю оставшуюся жизнь скитаться за пределами городских стен.

Опустив ствол лазергана, я ногой вытолкнул из пилотского кресла труп и занял его место за пультом. Нет, после удара «микроволновки» эта посудина уже точно не сможет двигаться ни вперед, ни назад. Она до сих пор держалась в воздухе только за счет многомерной геометрии антигравитационного привода. Он, как известно, не требует для работы никакой энергии ни в каком виде. Поэтому у потерявшего ход броневика пропала возможность двигаться, но сохранилась способность вертикального маневра, чем я и намеревался воспользоваться. В принципе, мне достаточно было приземлиться, а там уже посмотрим, что нападающие собираются делать с офицером-спецназовцем.

Ходовые мониторы сдохли от удара «микроволновки», а через смотровые щели хорошо было видно окружающее пространство, еще затянутое дымом от рванувших в воздухе спидеров. В этом пространстве, с юго-востока, двигались курсом галфинд четыре гравио-серфа с короткими швертами и серьезной, метров по десять квадратных, парусной оснасткой. Я глянул с какой скоростью и в каком направлении сносило дым, чтобы прикинуть, каких маневров можно ожидать от противника. В принципе, чтобы взять меня в воздухе на абордаж, им придется сменить галс. Я же за это время, при определенной доле удачи, мог посадить машину и сделать ноги в сторону обжитой части города, где не составит труда сдаться полиции на первом же участке. Это было бы наилучшим из возможных вариантов развития событий, но господь редко позволяет выкрутиться так легко. Я же говорю, у него очень необычное чувство юмора. Мало того, что он за каким-то чертом создал у людей два разумных пола, так он еще, да святится имя его, придумал закон подлости, по которому события чаще всего развиваются по наихудшему варианту.

От первой придумки было так весело, что иногда обхохочешься, а вот от второй было мало кому до смеха. Если же кто-то попробует мне возразить, что закон подлости, мол, дело рук Сатаны, то я только усмехнусь. Ну как может господь всемогущий позволить случиться чему-нибудь во Вселенной против его божественной воли? Смех на палке! Он и Сатану-то в блин не раскатал только потому, что тот иногда может с юморными делишками самостоятельно справиться, освобождая господа нашего от лишних хлопот.

Вертикальное движение всех гравилетов обеспечивалось поворотом силового ядра привода на определенный угол. Геометрия конструкции, а, следовательно, и вектор противодействия гравитации, изменялись, вследствие чего тяга по вертикальному вектору возрастала или ослабевала. Но я был далек от мысли, что мне доведется сделать это с пульта. Все приборы после удара электромагнитного луча приказали долго жить и о них можно было смело забыть. Но в боевой машине, какой безусловно являлся броневик для перевозки заключенных, наверняка имелась альтернативная система, обеспечивающая приемлемую посадку. Что значит, приемлемую? Ну, не такую, хотя бы, как в анекдоте про эскадренного священника, свалившегося с борта винд-крейсера.

Я пробежал глазами по надписям на шильдиках рычагов и почти ничего не понял. Извините, не гравилетчик. В основном обозначения органов управления состояли из цифр, ровно ничего мне не говорящих. Хорошая защита от угона варварами, надо признать. У тех почти поголовно была идиосинкразия к любым формам образования, кроме органической химии, да и то в сугубо утилитарном виде.

К тому же средний уровень интеллекта у террористов был хоть и выше куриного, но не на много. Будет ли человек с интеллектом душить рожениц в роддоме, или поубивал бы он гимназистов в школе Святого Иова на Пасху? Бред. На такие вещи способен либо олигофрен, у которого слюни со рта текут непрерывно, либо варвар, что одно и то же, по сути. По интеллекту оба одинаковы, только у партизана, в отличие от олигофрена, есть плазмоган и граната. Это единственное, на мой взгляд, между ними отличие.

У меня с мозгами было получше, но и мне пришлось искать нужную рукоять путем научного тыка, то есть, без всяких затей, дергая их скованными руками одну за другой. Никакой опасности подобный подход не представлял, поскольку те органы управления, которые не работали без электричества, попросту не откликались, а когда я добрался до нужного рычага, его поворот не только потребовал усилия, но и сразу привел к результату — гравилет начал ощутимо подниматься. Судя по всему от ручки, под палубой, к силовому ядру привода шла механическая штанга, меняющая угол наклона. Мудро и надежно.

Спохватившись, я сдвинул рукоять в противоположную сторону и ощутил щекотку под ложечкой — падение пошло быстрее, чем я ожидал. Но пока земля далековато, этой неточностью можно было пренебречь. Наоборот, она давала мне выигрыш по времени.