Какое страшно бледное лицо!
То белизна проказы — лунной хвори,
Что заражает мир. Когда умрем,
Пусть нас положат на холме открытом
Вверх лицами, чтоб знали все — и тот
Бродяга прокаженный в бледном небе, —
Что мертвые смеются.
И возгласите: вместе с древним правом
Земля лишается и общих снов.
Так пусть он спит в горах, вдали от смертных.
Чего еще ты от поэтов ждал,
Как не печали? Замолчи и слушай.
Суровые ступени эти — школа,
В которой буду я тебя учить.
Запомни: даже на руинах мира
Поэзия пребудет петь, ликуя;
Она — как расточающая длань,
Как треснувший стручок, как радость жертвы
В святом огне, как Божий смех во мгле.
Позволь я на ушко тебе шепну.
Скажи: твой дикий бог, что так ярился,
Когда ты деньги брал у короля,
Немного присмирел? Стал тише нравом?
Монах
Оставь меня в покое! (Старается вырваться.)
Шонахан
Может быть,
Он научился звонко щебетать
Для короля за трапезой, когда
Меняют блюда,
Монах
Отпусти мне рясу!
Шонахан
И ты его, наверно, научил,
Чирикать нежно, чтобы не потревожить
Приятную дремоту короля,
Насытившего чрево? Не спеши!
Монах, стараясь вырваться, протаскивает Шонахана на несколько шагов по сцене.
Не ожидал, что высохшие руки
Еще способны крепко ухватить?
Скажи, он научился у тебя
Брать хлеб из рук у короля, сидеть
На согнутом крючком монаршьем пальце?
Не покладай своих усилий, отче.
У Короля так много дел. Порой
Бывает нужно и развлечься малость.
Бог — с крылышками, с бусинками глаз!
Он человек, способный
Внушить к себе любовь и мужу битв,
И женщине — и всякому, кто судит
О человеке лишь по одному
Достоинству его. Но я — на троне,
И должен мерить мерой государства.
Своим безумством он превысил меру,
Своей гордыней пошатнул устои,
Повел себя надменно и мятежно.
(Готовится уйти, но вновь оборачивается).
Сулите ему дом с землей и лугом,
Богатые одежды, деньги, жемчуг —
Все, кроме права древнего поэтов.
Уходит во дворец.