всюду усердно гремела честная немецкая музыка, которую можно бы назвать "музыкой для толстых"
Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.
- Очень хороши рошен, - растроганно говорила она. - Такой - ух! Не бывает...
Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлёпнул её ладонью по спине, закричал:
- Не смей целовать чужих!
Мне подумалось, что он сделал это лишь для того, чтоб назвать окружающих людей чужими.
человек хочет всё видеть для того, чтоб
поскорей забыть. О
Мне подумалось, что он сделал это лишь для того, чтоб назвать
окружающих людей чужими.
--------
После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько
человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для
выражения неисчерпаемой "печали полей"*, любви ко всему живому в
мире и
милосердия, которое — более всего иного — заслужено человеком
Но вскоре я почувствовал, что Есенин читает потрясающе, и слушать его
стало тяжело до слёз.
рязанским поэтом, являлась совершеннейшим олицетворением всего, что
ему было не нужно
Мне
показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям. И было видно, что он — человек пьющий. Веки опухли, белки глаз воспалены, кожа на лице
и шее— серая, поблекла, как у человека, который мало бывает на воздухе и
плохо
спит. А руки его беспокойны и в кистях размотаны, точно у барабанщика. Да
и весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное
и даже неясно помнит, что именно забыто им?
мню, о чём говорили, вероятно, о войне; она уже началась. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и
несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге.
размашистые, яркие, удивительно сердечные
стихи, не верилось мне, что пишет их тот самый нарочито картинно одетый
мальчик, с которым я стоял, ночью, на Симеоновском и видел, как он, сквозь
зубы, плюёт на чёрный бархат реки, стиснутой гранитом.
Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире
