Оглавление

На какую полочку поставим?

Этот альманах, даже не альманах ещё, а рабочий макет, присланный мне автором проекта «Тверские перекрестки» Виктором Серовым в электронном варианте, начала просматривать с любопытством и интересом. Уже потому, что в предварявшем рассказы «Оглавлении» увидела фамилии, знакомые по первому прозаическому выпуску (№6). Чем же нынче удивят и порадуют тверские поэты, сменившие на время воздушную поэтическую лиру на прозаический контрабас?

Этот выпуск, как и предыдущий, открывает Вера Грибникова. В прошлом альманахе рассказы известного в Твери поэта представляли собой исключительно мемуарный жанр. И хоть от хроник мемуары отличаются субъективностью — тем, что описываемые события из жизни преломляются через призму сознания автора, авторскую свободу всё же ограничивает необходимость быть достоверным. Зато в рассказе «Мишутка», размещенном в альманахе нынешнем, с большим увлечением следила за сюжетом. Хотя иногда задавалась вопросом (профессиональная привычка к анализу текста): где же кончается реальное и начинается озорная авторская фантазия. Так удивительны и разумны были поступки практически очеловеченного автором медвежонка.

С иной стороны предстало и творчество Ольги Яворской, врача-кардиолога и профессионального литератора. Тогда — случаи из медицинской практики с увлекательным сюжетом, пронизанные христианской идеей настолько, что иногда напоминали библейские притчи. Сейчас — женская история, благополучно разрешившаяся опять же с помощью высших сил. Но меня удивившая. Вместо привычного Толстовского «непротивления злу насилием», преодоления его покорностью и смирением в рассказе Ольги «Дурочка-дурище» неожиданный совет небес — злу не уступать:

«А икона та оказалась — образ Божией Матери „Тучная гора“. Сотни лет назад Она также встретилась женщине, обиженной мужем и тоже убегавшей из дома. Явилась и помогла».

Как и прежде порадовали новеллы Светланы Виноградовой. На сей раз, они сложились в поучительную трилогию «девичьих» рассказов. Нет, автор не наставляет, не морализирует. Новеллы и отличаются остросюжетностью, неожиданным финалом и отсутствием четкой авторской позиции. Читатель сделает полезные выводы сам, поскольку финал открыт.

Понравившиеся многим в 6-м выпуске короткие «детские» рассказы Владимира Юринова в этом сменил более крупный юмористический из жизни военных летчиков. Этому поэту «по перу» и крупные формы: недавно вышли два его больших исторических романа, один из которых отмечен губернаторской премией. Но не факт, что короче — проще. Попробуй увлечь читателя, не дать заскучать, когда от первой до последней строки иногда меньше страницы.

Точно не соскучишься над рассказами Натальи Смехачёвой, Алексея Алейникова, Георгия Абакумова, Екатерины Большаковой. Перечисляю тех, с чьим творчеством столкнулась в двух прозаических альманахах. Пусть не обидятся новички, судить по одному-двум текстам сложно. Есть надежда, что ещё встретимся на страницах так кстати задуманных Виктором Серовым и набирающих популярность «Тверских перекрестков», собравших под своей обложкой столь разных авторов.

И всё-таки, есть ли в этих изданиях то, что объединяет всех участников? На какую библиотечную полочку поставила бы альманахи, какую опознавательную табличку над ней повесила. Есть два слова, практически вписывающие всех участников в историю Тверского края: «Литературное краеведение». Во-первых, достояние края — сами творцы, талантливые и, по-своему, неповторимые. Во-вторых, их творчество, даже если оно о себе и своих чувствах, обо всех нас. По нему можно понять, чем и как жила наша сторонка не такого уж малого размера, какие мысли занимали её обитателей, какие идеи роились в головах, какие чувства наполняли души. И наконец, те самые мемуары, впрямую описывающие историю области, того или иного её уголка, семьи. Об этом вам расскажут мемуары Любови Тетериной, Надежды Окервиль, Игоря Квасова, Натальи Шабановой и других.

Итак, перевернута последняя электронная страница с чувством «глубокого удовлетворения», как говаривали в советском прошлом. А точнее — с удовольствием от того, что было прочитано. Мы, пишущая тверская братия, понимаем, что под мягкой обложкой «Тверских перекрестков» приютились «не Чеховы» и «Бунины». Но свой посильный вклад в литературную жизнь края каждый из нас внёс.

Ни на одном из искренних рассказов не заскучала. Чего желаю и нашему читателю.

Вера Грибникова

г. Тверь

Член Союза писателей России, член Союза писателей Крыма, автор 4-х сборников стихов, руководитель Тверского ЛитО «Ковчег». Член литсовета альманаха «Новый Енисейский литератор». Член жюри фестивалей и конкурсов «Седьмое небо» (Крым), «Сердце России» (Сергиев Посад), «Душа моя как птица» (Москва), «Над Енисеем» (Красноярск) … Публиковалась в Москве, Санкт-Петербурге, Пскове, Калуге, Саратове, Симферополе, Ростове на Дону, Ижевске, Сергиевом Посаде, Туле, Архангельске, Петрозаводске, Грозном, Гомеле, Киеве, Нью-Йорке, Атланте, Торонто, Софии. Выступала на радиоканале «ВМЕСТЕ» — первое в мире независимое аполитическое авторское радио пяти континентов. Победитель различных литературных конкурсов. Обладатель именного кубка княжны Глинской (Нью-Йорк, США) в конкурсе «Надежды лира золотая».

Тема рассказов о братьях наших меньших глубока и неисчерпаема. Двумя случаями из жизни поделюсь сегодня с вами, дорогие читатели. О маленьком медвежонке, выросшем в солдатском гарнизоне, мне поведал Анатолий Григорьевич Шарапов — поэт, удивительный рассказчик, замечательный друг. Знакомый писатель из Ростова на Дону, прочитав рассказ «Мишутка», усомнился в его правдивости, а я верю каждому слову Анатолия Григорьевича, очевидца и участника тех событий послевоенной поры. К тому же, фактов о сообразительности медведей огромное количество. Взять хотя бы медведя Войтека, тоже воспитанного солдатами, только польскими. Его историю вы можете прочитать в интернете, а сейчас послушайте о нашем тверском медвежонке — Мишутке. И второй рассказ — о невидимом музыканте — тоже написан с натуры, это уже мой собственный опыт общения с меньшими братьями, совсем крошечными, но такими талантливыми.

Маэстро-невидимка

Подрастает внучек Вовинька, ему уже восемь месяцев. Пора запасаться детскими книжками. Вот и заглянула я на днях в магазин «Фолиант». Из всего предложенного выбрала любимейшие, проверенные двумя сыночками и первой внучкой Настюшей, стихи Агнии Барто. По дороге домой не утерпела, начала листать книжечку и улыбаться знакомым персонажам: Танюшке, уронившей в речку мячик, качающемуся бычку, болтунье Лидочке, брошенному зайке… А кто поселился рядом с зайкой, на соседней страничке? Батюшки, мой любимый сверчок! Не удержалась и прочитала от начала до конца историю безуспешного поиска всей семьёй по всей квартире — сверчка — нарушителя тишины и спокойствия. «Сверчок — невидимка, его не найдешь. Я так и не знаю, на что он похож» — огорчается главный герой в заключительных строках. Я невольно заулыбалась, поскольку была куда счастливее семьи рассказчика: мне довелось однажды не только узреть физиономию сверчка, но и побывать в настоящем сверчином царстве. Незабываемая встреча! А случилось это давно, теперь уже в прошлом веке, в 1989 году, когда я угодила в больницу со своим новорожденным сыночком.

Грудничковое отделение поражало шикарными боксами — одноместными палатами, светлыми, удобными, с высокими потолками. В каждой палате стояли детская кроватка и кровать для мамы, раковина для умывания, ванночка для купания дитяти, столик для пеленания. По сравнению с нашей тесной сырой комнатушкой в старом частном доме, этот бокс показался мне настоящим дворцом. Медсестра Любочка повела меня знакомить с другими необходимыми апартаментами — процедурной, столовой, комнатой гигиены… В коридоре по плинтусу ползло крупное насекомое.

— Таракан! — взвизгнула я, никак не ожидая увидеть в этом новом здании таких омерзительных тварей.

— Тараканов у нас нет, — спокойно сказала Любочка. — Это сверчок. Вечером услышишь. — добавила она, лукаво улыбнувшись.

Вся моя брезгливость тут же испарилась, я нагнулась, чтобы получше разглядеть музыканта-невидимку. Он был солиднее, чем таракан и немножко напоминал кузнечика. Так состоялось наше первое знакомство.

А вечером… Господи, сколько же тут сверчков! В моей палате перекликались сразу квартет и октет. А в коридоре с его кафельно-бетонными сводами, казалось, даже воздух вибрирует от великого нестройного хора. Ходить по такому звенящему тоннелю было просто фантастично! Так что провела я в больнице самый музыкальный месяц в своей жизни. Концерт, как обычно, начинали сверчки. Их свирельки звучали сначала несмело, одиночно, потом всё дружнее и азартнее. И вот уже палата полнится нежными трелями, как чаша нектаром. За компанию с насекомыми свиристелями выступали и малыши. Новорожденные ведь частенько просыпаются ночью. Мой Артюшка не был исключением. Иногда он просто подпевал сверчкам, иногда пытался выяснить кто кого, и тогда мне приходилось успокаивать его разными колыбельными, среди которых, кстати, была и песенка про сверчка, услышанная однажды в одном теле-сериале: «За печкою поет сверчок. Угомонись, не плачь, сынок…». Великолепные получались концерты. Что интересно, они нравились не только мне, ни одна мамочка не жаловалась на ночных музыкантов, когда мы собирались в столовой или на процедурах. И спалось под их пение замечательно.

На близкий контакт сверчки не шли, сидели смирно где-то по углам, распевали себе в темноте, беготнёй по палате не досаждали. Единственный раз, когда мой сыночек уж очень сильно разошёлся, какой-то любопытный сверчок, наверное, пожелал взглянуть на конкурента и резво взбежал по моей ноге на колено. Ощущение было не из приятных, пришлось стряхнуть торопыгу на пол и пристыдить слегка. Больше такие вольности не повторялись.

А в туалете жил настоящий великан! Он был раза в три крупнее того первого сверчка, увиденного мной на плинтусе, и казался очень старым. Едва открывалась дверь в туалет, «дедушка» тут же высовывался из-за мусорного бачка, всем своим видом выражая недовольство: «Опять идут! Нету от вас покоя!» Я вежливо приветствовала ветерана, интересовалась его драгоценным здоровьем, но он шустро ретировался в своё убежище, не удостаивая меня ответом. За две недели я так привыкла к этому безмолвному «Кто там?», что была по-настоящему огорчена, когда «дедушка» однажды не встретил меня. Я не поленилась отодвинуть мусорный бачок, постучала по плинтусу, но старый великан не появился. Не хотелось думать, что он попал под подошву жестокого или невнимательного человека. Может быть, просто перебрался в более комфортабельное жилище?

А вскоре нас выписали. Прощайте сверчки! Из светлого поющего дворца мы возвращались в свою избушку на курьих ножках, где, несмотря на печное отопление, никогда не селились сверчки и даже тараканы, настолько сильно, до инея, промерзали зимой её стены. Но до сих пор в памяти моей частенько всплывает волшебная хрустальная симфония, многократно сыгранная для меня и крохотного Тёмочки музыкантами-невидимками — сверчками.

Мишутка

Толик Арапов, десяти лет от роду, скуластый и вихрастый, с синими, как васильки, глазами, ещё завтракал, когда в окошко постучал Сёмка Векшин. Толик знал, что это Сёмка, хотя стекло было затянуто морозной росписью. Его дружок всегда барабанил по раме длинной палкой, чтобы не ступать с тропинки в сугробы палисадника. И точно, следом за барабанной дробью, послышался звонкий мальчишеский голос:

— Толян, выходи! Наши уже на горушке!

Толик быстро допил молоко, а недоеденный кусочек хлеба сунул в карман пальтишка. Это для Мишутки. Время было голодное, всего шесть лет, как отгремела война. Вволю хлеба мальчишки не едали, и этот крохотный кусочек сам просился в рот. Но как же не угостить друга таким лакомством?

Выбежав на крыльцо, Толик зажмурился от яркого солнца:

— Ух ты!

Захлопнув дверь, он просунул в пробой замок, но на ключ закрывать не стал. Воровства у них в деревне не случалось, а возиться с ключом на морозе кому охота? Курносый низкорослый Сёмка нетерпеливо подпрыгивал у калитки, мотая за верёвочку из стороны в сторону свои видавшие виды салазки:

— Ну, наконец-то! Побежали быстрей!

Толик схватил прислоненные к поленнице санки. Они были не лучше Сёмкиных, такие же старые, с растрескавшимися досками и ржавыми полозьями. Но Толик как-то не задумывался об их возрасте — едут и ладно.

На горке возле пруда уже галдели ребятишки. Паровозиком и по одному, с визгом и криками съезжали вниз. Склон был укатан, исчерчен полозьями, утоптан валенками до твёрдой гладкости. Мишутка сидел на своём обычном месте — наверху, чуть в стороне от катающихся, и внимательно провожал глазами съезжающих вниз ребятишек. Увидев спешащих к нему Толика и Сёмку, медвежонок поднялся и несколько раз подпрыгнул, выгнув горбиком пушистую спинку.

Привезли Мишутку в деревню солдаты. С самой войны в старом Николо-Малицком монастыре базировалась воинская часть. По весне служивые ездили на лесозаготовки, там и подстрелили вышедшую на делянку медведицу. А крохотного пятикилограммового медвежонка пожалели, поймали и привезли с собою в часть. Лишенный мамки в самом младенчестве, малыш принял людей за своих сородичей. Выпоенный солдатами из соски коровьим молоком, он старался подражать им, перенимал повадки. В столовую солдаты ходили строем. Деревенские мальчишки, повиснув на заборе, со смехом наблюдали эти шествия.

Впереди шагал командир, за ним дружно маршировали солдаты, а замыкающим поспешал медвежонок. Причём, шагал он, как и положено солдату, на задних лапах, высоко поднимая их и смешно топая пятками. Так же старательно отмахивал передними — ать-два! Но мохнатому новобранцу, конечно же, было не поспеть за своими кормильцами. Отстав на десяток метров, он опускался на все четыре лапы, быстро догонял строй и снова пытался усердно чеканить шаг.

За лето Мишутка окреп, набрал весу под тридцать килограммов и подружился с деревенскими ребятами. Он ловко ускользал из монастыря, делая подкопы возле забора, и вольно бродил по деревне. Малыш не боялся заходить в дома, где нет-нет, да и перепадало ему кое-какого угощения. Даже собаки быстро признали Мишутку за своего и не лаяли на сиротку. А некоторые даже принимались с ним играть, заваливали маленького топтыгина на траву. В шутку боролись с ним и ребятишки, за которыми он быстро научился бегать хвостиком. Видимо возраст особенно сближал их, сглаживал разницу между зверёнышем и детьми. Мишутка ходил с пацанами на рыбалку и чинно восседал на травке возле мостков, дожидаясь первой рыбки. Мальчишки не раз брали его с собою в лес, но косолапому даже в голову не приходило остаться там, отстать от своих звонкоголосых, двуногих товарищей. Каждый раз он охотно возвращался в казарму.

Последние августовские деньки быстро истаяли. Осень принялась хозяйничать в округе. Но никто не научил Мишутку, как приготовиться к долгой зимней спячке. Он, по-прежнему, бодрствовал, проводя время с солдатами и ребятишками. Медвежонок любил наблюдать за ребячьими играми, сидя в сторонке. Чаще всего ребятня собиралась на горушке у пруда, и Мишутка, конечно, был тут как тут. А когда пруд затянуло чернолёдком, ватага принялась играть в хоккей.

Играли в одни ворота, которые обозначали дощечками или просто вычерчивали лезвием конька. Попозже, когда каток пришлось очищать от снега, ворота лепили из снежных комков. Это было удобно — забитая шайба не улетала далеко, застревала в мягкой стенке. Шайбой обычно была баночка из-под гуталина или конское «яблоко», подобранное на дороге, а то и просто круглая ледышка. Коньки были не у всех. «Безлошадные» шмыгали по льду на валенках, а у Веньки Тяглова был всего один конёк. Но мальчишка приноровился гонять на нём по катку, как на самокате, ловко отталкиваясь свободной ногой.

Мишутка, по своему обыкновению, пару дней посидел на берегу, наблюдая, за игрой. А на третий день медвежонок шерстяным колобком выкатился на лёд. Ухватив твёрдый кругляш у Сёмки из-под носа, он поковылял к воротам. Мальчишки завопили от восторга, когда новоиспечённый игрок, оттолкнув вратаря лобастой башкой, «забил гол». На Мишутку навалились всей гурьбой, затормошили, затискали! А вечером взахлёб рассказывали домашним о проделке смышлёного зверёныша.

Зарядили снегопады. Расчищать каток стало всё труднее. Мальчишки перешли на санки и лыжи. Мишутка снова усаживался в сторонке, и его внимательные карие глазки зорко следили за происходящим.

Вот и сегодня косолапый наблюдатель уже был на своём посту.

— Ах ты, топтыжка! — мальчишки погладили медвежонка по загривку, потрепали за ушки. Толик и вынул из кармана тот самый крошечный кусочек хлеба:

— Лопай, давай!

Медвежонок мигом слизнул с ладошки хлеб и довольно заурчал, затоптался, поскрипывая снегом. Ещё не прожевав, снова сунулся носишкой в мальчишечью руку, пахнущую хлебом, но больше не нашарил там ни крошечки. Толик ещё раз потрепал его за круглые ушки и оглянулся на Сёмку. Тот уже усаживался на санки, готовясь ринуться вниз.

— Подожди меня! — крикнул Толик и, бросившись животом на свои салазки, оттолкнулся руками. Друзья покатились по склону на лёд пруда. Санки скользили плохо, буквально ходили ходуном, сообщая скрипом о своём желании развалиться. Но грозились они это сделать так давно, что ни Сёмка, ни Толик уже не обращали внимания на угрозы. Не лучшего вида санки были у Веньки и у Кольки, а у Юрка Найдёнова вообще была ледянка — корзина, с намороженной на днище коровьей лепёшкой, для лучшего скольжения.

Когда мальчишки карабкались наверх, съезжавший им навстречу Колька Вихров, крикнул:

— Владик Кулявый идёт! С новыми санками!

Владика в их компании не любили. Был он жадина и ябеда. К тому же, постоянно хвастался своим отцом, какой он у него добрый да богатый. Мальчишек это задевало: у многих из них отцы погибли на фронте — у Толика, у Сёмки, у Кольки Вихрова… Толик часто мечтал, что отец его всё же не погиб и скоро вернётся — бравый, красивый, с орденами на груди. У отца обязательно будут сильные руки, и он подкинет Толика к самому потолку, несмотря на то, что Толик уже большой. И будут ему завидовать все деревенские мальчишки… Но отец всё не возвращался… и мама тянула их, пятерых, одна. Домушка у Араповых была кое-как слеплена из брёвен разобранной офицерской землянки, в которой семья Толика жила в войну.

А дом Владика был добротный, покрашенный зелёной краской, с вертушкой-флюгером на крыше. Дядька Игнат — отец Владика, на фронте не был. Всё из-за своей больной ноги. Повредил он её давно, ещё в юности. С той поры нога у него не сгибалась, прямая была, как ходуля. По этой причине его и в армию не взяли, и всю войну просидел в тылу. За хромоту Игната прозвали кулявым, да так прочно прицепилось к мужику словечко, что фамилию его стали забывать — Кулявый и Кулявый. Кличка перешла по наследству к жадине-Владику, хотя тот на ноги не жаловался и мчался к отцу, передать очередную ябеду, под стать вспугнутому зайцу — с любого конца деревни управлялся в несколько минут. В глаза ребята называли Владика Кулявым только во время ссор, но он знал, что меж собою к его имени они обязательно добавляют это противное прозвище. Владик злился не на шутку и часто вредничал, не желая ничем делиться с товарищами.

Вот отправится на улку Толик Арапов с куском хлеба, политым душистым подсолнечным маслом да сольцей сдобренным, и каждому, кто случится на горушке, откусить разрешит. Так же и Сёмка поступал, и другие мальчишки. Один только Владик, подходя к честной пацанской компании, обязательно предупредит: «Сорок один — ем один!» и наворачивает бутерброд с тушёнкой в одну персону. Мальчишки, видя это богатство, только слюну сглатывали.

Поднявшись на горку, друзья остановились перевести дух и во все глаза смотрели на подходившего к ним счастливчика. Вернее, не на него, а на сами салазки. Это были не самодельные, как у них, санки, а покупные красавцы: разноцветные дощечки, высокая спинка из металлических завитушек, загнутые полозья. Глаз не отвести! Ребята сгрудились вокруг Владика, заговорили наперебой:

— Ух ты! Красивые какие!

— А как едут-то? Уже пробовал?

— А нам дашь прокатиться?!

— Ну, хоть разочек! А, Владь?

Даже Мишутка на своём наблюдательном посту поднялся на задние лапы и вытянул шею. Видно тоже рассматривал обнову.

Владик самодовольно, ни на кого не глядя, установил санки на спуске. Неторопливо и удобно уселся на сиденье. Затем, откинувшись на полукруглую спинку, снисходительно бросил через плечо:

— Толкните-ка!

Сёмка подтолкнул его легонько, и санки полетели к пруду. Мальчишки ахнули и переглянулись — санки всего несколько метров не доехали до проруби на середине пруда. Так далеко не уезжал ни один из них. Владик, отпыхиваясь, поднялся на горку. Круглое веснушчатое лицо его сияло:

— Видали?!

Мальчишки восхищённо загудели, и снова стали просить у счастливчика прокатиться. Съезжать с горки на своих скрипучих инвалидах им совсем расхотелось.

— Не-е-е-е! — ехидно проблеял довольный обладатель чудо-санок и даже головой потряс для полного несогласия. Развернув свой скоростной снаряд, он старательно уложил верёвочку на сиденье, чтоб не попала под полозья. Переступив через санки и собираясь снова воцариться на крашеных дощечках, он с непосредственной детской жестокостью сказал:

— Папка МНЕ санки купил, а не вам!

Ох, зря Владик упомянул своего папку! Обида захлестнула Толика по самую маковку, заворочалась в горле, мешая дышать. В последний миг, когда Владькина заднюшка уже почти коснулась сиденья, Толик вдруг сорвался с места и рывком выдернул из-под неё салазки! Владик шлёпнулся на снег, завопил заполошно, но было поздно — его салазки с лихим седоком уже летели вниз по склону! Наверху улюлюкали его товарищи, а настоящий хозяин санок размазывал по щекам горькие слёзы и отряхивался от снега.

— Отдавай мои санки! — с криком бросился он к поднявшемуся на горку Толику. — Сейчас же отдавай, не то я папке ск-кажу! — икал от слёз негодования Владик.

Толик бросил верёвочку от санок Сёмке, стоящему к нему ближе всех, а сам загородил Владику дорогу:

— Ябеда! Ябеда и жмот! Не отдадим тебе санки!

Теперь уже Сёмка нёсся вниз под ребячье улюлюканье. А Владик бежал в другую сторону, к родной хате, к папке, за помощью и защитой.

Ребята успели скатиться с горки по нескольку раз, когда из-за ближнего дома показался Кулявый-старший, быстро хромающий в их сторону. За ним спешил приободрившийся Владька.

— Бежим, братва! — крикнул Толик.

Сорванцы похватали свои санки и быстро съехали вниз. На чудо-салазках в этот раз скатился Юрко, держа на коленях свою ледянку.

— Тут бросить? — спросил он у ребят, показывая на санки.

В груди у Толика всё ещё метался боевой дух протеста.

— Дай-ка мне! — мальчишка выхватил верёвочку из Юркиных рук и потащил салазки к проруби. Они тихо булькнули и скрылись в ледяной воде. Ватага дружно рванула на другой берег пруда и залегла там за кустами, окопавшись в сугробе. Дядька Игнат уже успел прихромать на горушку, когда Толик топил салазки. Увидев эту картину, Игнат разразился громкой бранью:

— Вот я вам, паразиты, уши-то оборву! А Тольку прутом выпорю! Вот я вам сейчас!

Кулявые осторожно спустились вниз, подошли к проруби. Пруд был не глубокий, и санки отчётливо виднелись в ледяном проёме. Но доставать их голой рукою Владькин заступник не решился. Всё так же бранясь и чертыхаясь, он отправился искать жердь или ещё какой-нибудь подручный инструмент. Владик поплёлся за ним, не желая, а может быть даже побаиваясь оставаться на пруду в одиночестве.

Мишутка проводил Кулявых долгим внимательным взглядом, потом покинул свой пост и кубарем скатился с горушки. Подбежав к проруби, он бесстрашно сунул лапу в ледяную воду и вытащил санки на свет божий. Ловко управляясь тремя лапами, втащил санки на горку и точно так же, как это делали ребята, уселся на них. Отталкиваясь лапами, подобрался к спуску и покатился вниз! Мальчишки зашлись со смеху в своём укрытии:

— Ну и Мишутка! Вот учудил!

Мишутка же слез с остановившихся санок и громко рявкнул от удовольствия. Потом подхватил их и снова полез на горку — езда ему понравилась! Едва он угнездился на салазках для очередного скоростного спуска, как вернулись Кулявые. Дядька Игнат нёс толстую палку, а Владик в этот раз бежал впереди него. Увидев их, медвежонок быстро подъелозил к краю горушки, и салазки понесли его по склону! Едва санки остановились, Мишутка соскочил с них, обхватил передними лапами и быстро засеменил к проруби. Под громкие крики Кулявого-старшего и тоненький Владькин визг, медвежонок бросил салазки в воду. На другой стороне пруда в кустах тоже завизжали, но уже от восторга. А потом рванули врассыпную от дядьки Игната, который подпрыгивая на своей негнущейся ходуле, быстро, как мог, спускался с горки. Он воинственно потрясал толстой палкой и был явно настроен на погоню. Владик же бранил Мишутку и грозил ему кулаком. Однако близко подойти к медвежонку не решался.

А Мишутка заспешил в свою казарму, потому что близилось время обеда, да и скушно без друзей на берегу. Тем более, что у проруби остался только Владик Кулявый, а с ним, жадиной да ябедой, каши не сваришь. К тому же, Мишутку ждала солдатская каша в тёплой казарме и, может быть, даже кусочек сахара.

Любовь Тетерина

г. Кимры

Творческий псевдоним на сайте Стихи.ру — Леди Дождик

Член Союза Писателей, автор четырёх авторских сборников. Печаталась в городских СМИ и альманахах «Золотое перо Московии», «Поэзия ХХ век», «Тверские перекрёстки», «Белый снегирь». Руководитель литературного объединения г. Кимры, которому исполнилось 97 лет.

Ожидание

Моей прабабушке Дуне

Евдокия вымыла руки, взяла подойник и пошла доить корову. Завидев хозяйку, Ночка радостно замычала в ожидании хлебной корочки. Обычно привычные домашние дела Евдокию успокаивали, но сейчас на душе было тревожно. Вроде и повода не было для беспокойства: муж Павел при хорошей должности, сыновья в армии отслужили и нашли себе дело: старший Ваня работал в колхозе трактористом, а Виктор, закончив курсы счетоводов, устроился в городе. Младшенькая дочка — папина радость — красавица Лиза закончила курсы швей, у неё всегда была страсть к рукоделию, да потом выскочила замуж и сейчас уже двое внуков у Евдокии. Так что же так душеньку гнетёт?

Евдокия вернулась в избу, стала процеживать молоко и тут поняла причину своей тревоги. Павел с сыновьями сидели за столом и горячо обсуждали статью в газете. Сама Дуня была неграмотная, все усилия Павла научить её успеха не принесли. При виде букв она терялась, поверить не могла, что эти чёрные раскаряки могут что-то обозначать. Зато память у неё была отменная, столько песен и сказок никто в деревне не знал. И молитвы все знала назубок, страсть, как любила в церковь раньше ходить. Жаль, при Советской власти все церкви позакрывали, в их храме теперь картошку хранят… Газет Павел выписывал много, прочитав, бережно складывал на этажерке в углу, где раньше висели Дунины иконы. За суетой домашних дел Дуня невольно прислушивалась к мужскому разговору. Спор был, с её точки зрения, скучный — о политике, но часто мелькало страшное слово «война». Вот что её душу царапнуло! Уж ей ли не знать, что это такое!

В 1914 ушёл Павел воевать, оставив её на сносях — она как раз тогда первенца Ванечку под сердцем носила. Но её Павлуша был кадровым офицером и ушёл на фронт Отечество защищать. А она ждала, ждала… Вернулся муж в 1916-м после ранения, когда Ванечка уже в избе бегал, а через годок и Витюня народился. Был Павел странно мрачен и задумчив, да и события в стране происходили страшные. Царя свергли — как же так можно помазанника Божьего? Революция — что за слово? И не выговоришь… И снова война, теперь уже между своими. В те годы Дуня благодарила Бога за мужнино ранение, которое отвело его от новой войны. Павла несколько раз увозили в район, у Дуни каждый раз сердце обмирало. Но Павел возвращался, подолгу курил на крыльце и что-то думал, думал… В такие дни Дуня сама ходила тенью и детей старалась утишить, чтобы отцу не мешали. В деревне колхоз создали, Павел сказал: «Вступить!» А ему в очередной увоз предложили должность: проверять работу сельмагов, которые стали появляться в деревнях. И деньги платили от района, не то что в деревне — трудодни… Всё хорошо, всё хорошо! Так что там опять о войне? И страну чудную называют — Финляндия. Что это, где это — Дуня не знает, но название не нравится, какое-то холодное, как льдинки перекатываются.

А война уже писала повестку Ивану. Кого, как не трактористов, можно быстро научить танк водить? Да и в лесах деревенские не растеряются, пройдут так, что ни одна веточка не хрустнет. Как разведчикам им цены нет, не то, что городские, которые ёлку от сосны не отличат, следов не прочтут, леса боятся. Как же голосила Дуня по своему старшенькому! Со дна сундука достала икону и по ночам молилась, молилась. Всё просила Ванечку ей вернуть да Витюню не забирать.

Не принял Бог Дунины молитвы… Виктора на Финскую не забрали, а на Ваню пришла казённая бумага: пропал без вести. Как это: пропал? Дуня не плакала, только всё пыталась понять, как же мог пропасть солдат? Один он там воевал, что ли? Неужто никто не видел, куда её сын бежал в бою? А если упал, почему никто не поднял, не помог? Всё это было ей не понятно, поэтому связала она в узелок десяток яиц да кринку сметаны и пошла на окраину села, где жила Степановна. Разное про неё говорили: кто ведьмой называл да боялся, кто уважал и доверял больше, чем молодой медичке, приехавшей из города. Бабы у колодца, перебирая в разговорах всех жителей, о Степановне никогда не говорили, хотя многие по темноте бегали, каждая со своей бедой. Евдокия там не была ни разу, считала грехом всякое ведовство и полагалась только на Божью милость. Да вот прижала беда так, что все свои убеждения забудешь…