Оглавление

Несколько слов от переводчика

Перед вами перевод второго тома воспоминаний Ноя Мышковского. В этом томе я не комментировал повторно слова, объяснённые в первом томе. Также я комментировал географические названия, только если это было необходимо для лучшего понимания смысла повествования. В заключение хочу напомнить, что я не профессиональный переводчик, и извиниться за все невольные ошибки и неточности, которые я мог допустить.

Антон Авдеев, Москва, 2025 год

Глава 1

Тихий океан

Забавно: когда я восемь лет назад приехал в Сан-Франциско и совершил свою первую прогулку к берегу Тихого океана, мне не хотелось думать, что моё следующее большое путешествие будет через океан. Но действительно было суждено, чтобы эта сиюминутная мысль осуществилась.

И вот мой японский корабль «Сима Мару» рассекает воды Тихого океана, от берегов Америки до берегов Азии — где-то далеко на востоке. И я плыву в середине лета тысяча девятьсот семнадцатого года, а воды настолько тихие, такие спокойные, что по сравнению с моим путешествием через Атлантику мне всё время с трудом верится, что я плыву через океан. И всё же в Сан-Франциско мне очень много рассказывали о «штиле», когда он накрывает море. «Тогда это — самый жестокий и самый пугающий океан». И вот уже день, два дня, три дня, четвёртый день, а море расстилается передо мной во все стороны как зеркало. Не видно даже волн. Корабль плавно, грациозно, величественно движется по поверхности океана. Не взрывает воду носом, не борется с волнами, и они не ударяются с шумом о борта корабля, который скользит так плавно, что даже не колеблется.

Публика чувствует себя хорошо. Никто не болеет, и все приходят в ресторан поесть. У пассажиров жёлтой расы есть свой ресторан, где их кормят, а у нас, белых, есть свой ресторан, где нас обслуживают по-европейски и подают нам европейские блюда. Только трое китайцев и двое японцев питаются в нашем ресторане. Они родились и выросли в Америке и больше любят нашу пищу.

Я очень рад, что моя Ребекка чувствует себя хорошо и находится в хорошем настроении. Честно говоря, я очень боялся её поездки через океан. У неё появились новые знакомые, с которыми она проводит целые дни, и ей есть что рассказать мне о своих новых китайских и японских знакомых.

Я также знакомлюсь с пассажирами. Вместе со мной во втором классе почти пополам «белые» и «жёлтые», принадлежащие в основном к торговому классу — импортёры и экспортёры, ведущие бизнес с Дальним Востоком и Америкой. Здесь — миссионеры на Дальний Восток и в Индию. Там — американские чиновники с Гавайских и Филиппинских островов. Некоторые путешествуют как туристы — чтобы увидеть чудеса света. Также около тридцати русских революционеров, возвращающихся в свою освобождённую Россию, среди них есть евреи, русские, литовцы, латыши, поляки и даже один кавказец. Многие из них хорошо потрудились в Америке, где женились, вырастили детей, почти укоренились, а теперь, из-за революции, выдрали свои корни и вновь взяли в руки посох. Некоторых из них я встретил много лет спустя в Америке расстроенными, отчаявшимися, озлобленными и сломленными. А ведь на «Сима Мару» они были живыми, добродушными, восторженными идеалистами, взявшимися построить из ада рай… были интересной и счастливой компанией. Мы проводили вместе целые дни, вместе пели, рассказывали истории о нашей деятельности в России и тяжёлой работе в Америке. Мы делились своими мнениями о событиях в России и строили планы нашей деятельности на земле революции. Всё это время мы жили с Россией. Целыми днями спорили о российской действительности и её огромных возможностях. С нами едет бывший российский офицер — Маркс со своей красавицей женой. Будучи офицером, он организовал восстание во Владивостоке и сразу после него был вынужден бежать. Кристально чистая личность. Он мечтает организовать русскую революционную армию. С нами едет и мой хороший знакомый Афанасьев из Голливуда, где он лет десять проработал на киностудиях, и мечтает основать такие студии в России. Латыши тоже произвели на меня хорошее впечатление, они мечтают помочь своему угнетённому народу, собираются трудиться, чтобы использовать революцию для своего полного национального освобождения. А евреи с Ребеккой мечтают облегчить жизнь нашему страдающему еврейскому народу…

Я, единственный член Поалей Цион, мечтаю посвятить себя партийной работе и работать ради полного освобождения моего народа через наш территориальный центр в Израиле и бороться за максимальные национальные права евреев в России. И все мы полны энтузиазма, у всех горят глаза, все в лучшем настроении и с энтузиазмом несут свою жизнь, свой опыт, знания и всё, чем они владеют, в свою землю. Они все горды: много лет назад они внесли свой вклад в то, что происходит сейчас в их любимой стране. И они рассказывают о своём опыте работы в подпольных организациях в царской России, о своей борьбе, о тюрьме, о Сибири…

Я познакомился и с некоторыми моими попутчиками жёлтой расы. Молодой филиппинец, студент калифорнийского колледжа. Его отец настоящий знаток Филиппин. Весь вечер он рассказывает мне о жизни на островах. Мне это очень интересно, я прошу его спеть их народные песни, и он переводит их мне на английский. А вот сам филиппинец производит на меня плохое впечатление. Америка искалечила его. Он американец до мозга костей и смотрит на своих филиппинских братьев свысока, смеётся над ними, хмурится и рассказывает о них глупые анекдоты.

Мне очень трудно ужиться с японцами. Они слишком много хвастаются своей страной. Их разговоры — о силе Японии, об её мощи, могуществе, спорте, армии и интронизации[1] микадо[2].

Совсем иначе обстоит дело с китайцами. Мы с Ребеккой подружились с китайской парой. Он — благороден, красив, с открытым лицом и добродушной внешностью. Она — невысокая, красивая с тонкими чертами лица и очень умной внешностью. Это мистер и миссис Янг из Шанхая, Китай. Они учатся в университете Беркли в Калифорнии. Они едут домой на летние каникулы, оба замечательные люди и чистые идеалисты, любят свой народ, готовы пройти огонь и воду ради интересов своего народа. Мечтают стать полезными для своих несчастных людей. И как ни странно, их мечты совпадают с моими. Они также хотят открыть современные вводные курсы для взрослых в Китае, где они познакомят своих братьев и сестёр с современной культурой и тем самым, как они надеются, пробудят свой народ к современной жизни, чтобы строить свою жизнь на современных американо-европейских основах.

И они оба происходят из богатых аристократических семей Шанхая и согласно своему происхождению и образованию имеют право на высокие государственные должности, и всё же… они мечтают стать народными учителями. Они знакомят нас со своими коллегами — тоже студентами университета Беркли, и все они производят на нас неизгладимое впечатление, и мы становимся друзьями, и дружба продолжается, пока они не сходят с корабля.

Ребекка просит их прочитать ей китайские литературные произведения, стихи, фольклор и перевести их для неё на английский язык. Они это делают с удовольствием, и, хотя тогда мы каждый день говорили обо всём, но в основном нас интересовала жизнь в Китае, которую они очень хорошо знали.

Перед отъездом на Гавайские острова с моими китайцами произошла полная метаморфоза: они сбросили американские вещи и переоделись в национальную одежду. Чудесное впечатление произвели на меня женщины в шёлковых туфлях, узких брюках и китайских платьях, задрапированных до шеи. Они просто засияли в своей одежде, я видел в них столько благородства, нежности, аристократизма, что просто не мог оторвать от них глаз. Мужчины в китайской одежде на меня такого впечатления не произвели.

С нами путешествует еврей из Окленда, штат Калифорния. Еврей, купец, из наших русских евреев. Видно очень богатый. Он был импортёром кормов из Китая, сильно ассимилировавшимся. В его идише английских слов и выражений больше, чем идишских. Он хвастается своим богатым домом в Окленде, своим процветающим бизнесом, своими детьми, своей одеждой, но больше всего он хвастается своей женой. Она самая «единственная в мире». И он снимает пиджак, закатывает рукава рубашки и показывает нам вытатуированную на руке фотографию своей жены.

Я хотел спросить его, был ли он когда-нибудь матросом…

Со священниками мы ограничиваемся «доброе утро», «хорошего дня» и все. Также сложно общаться с туристами. Они родом с совершенно другой планеты… но отношения одних с другими на корабле очень корректные.

Но совсем другое внизу, совсем внизу, где лежит багаж. Здесь, может быть, около шестисот пассажиров из Китая, Кореи и Японии. Влага, темнота, душный воздух. Нечем дышать. Темнота «освещается» маленькими фонариками, которые ничего не освещают. Именно здесь путешествуют беднейшие из бедных представителей жёлтой расы. Беднота заполнила всё, где есть хоть клочок пространства. Между багажом и на багаже. Никакого обслуживания, никакого постельного белья. Кто-то лежит, кто-то сидит, кто-то спит на своих сумках, коробках, упаковках, а может быть, и на группе людей, сжавшихся вместе. И там все вместе: мужчины, женщины, старые, молодые, мальчики, девочки и маленькие дети. Где-то там шум, грохот, крик, кипит, как в котле…

Удовольствие у них одно: играть в какую-нибудь азартную игру с квадратными игральными костями или в какую-нибудь рулетку. Некоторые играют, многие смотрят, но все участвуют, люди кричат, люди смеются, люди дают советы, люди дразнят друг друга, люди берут деньги, люди отдают деньги. И таких мест много. И все настолько интересуются игрой, что я думаю, если бы с кораблём случилась катастрофа, они бы не прервали игру.

Я иду в боковую комнату. Это место для курильщиков опиума. Посреди комнаты стоит лампа, из которой выходит множество труб. И каждый китаец, желающий курить, платит определённую сумму денег, ложится на грязный пол, берет трубку в рот, вдыхает ядовитый дым, пока не засыпает. И он спит и грезит… Много подобных мест я уже видел в Сан-Франциско (хотя официально их там нет), но каждый раз, когда я их вижу, я испытываю шок. Я уже видел немало жертв этой зависимости, тех, кто долгое время употреблял этот наркотик. Они выглядят ужасно. Лица у них бледные, морщинистые, и они измождены: кожа и кости, руки и ноги трясутся. Кандидаты в иной мир. И благородная Англия вела войну за внедрение опиума в Китай.

Наш «Сима Мару» вскоре проплыл половину пути. Дни и ночи прекрасны. Мы не можем расстаться с верхней палубой. Вы когда-нибудь видели двойной заход и восход луны в тропических странах? Это одна из самых великолепных картин, которые трогают до слёз. И ничто не идёт в сравнение с красотой такой картины в тропических водах Тихого океана. Я думаю, что нет ничего прекраснее в мире. Это то, что опьяняет, пленяет, и ты не можешь оторваться от ошеломляющей панорамы. Вам открыт весь мир, окрашенный в самые благородные, нежные цвета. Небо сплошь пылает огнём и отражается в море всеми цветами радуги в самых разнообразных нюансах, летучие рыбы становятся чем-то живым, энергичным, смелым, игривым. Стаями они выпрыгивают из воды в красочный воздух, пролетают долгий путь и опускаются обратно в море. И тут в воздухе смешиваются какие-то стаи летучих рыб, и все вместе улетают в океан.

Никогда не забуду вечера и утра на Тихом океане: да, я целый день плавал вокруг Гавайских островов. На этой неделе у нас было два вторника один за другим, и когда мы оказались на материке, время было подходящее, и капитан рассказал нам, что у нас два вторника. Следующий день связан с вращением нашего земного шара вокруг себя и вокруг Солнца, из-за чего в разное время и в разных местах Солнце появляется раньше или позже.

И вот мы приближаемся к Гонолулу. Уже, может быть, за сто миль до Гонолулу мы встречаем рыбака оттуда на его судне. Ловят рыбу, и чем дальше мы едем, тем больше встречаем таких корабликов. Недалеко от Гонолулу нас встретила в море местная молодёжь. Одно удовольствие видеть, как они плавают — легко и грациозно как рыбы. Они подплывают совсем близко к кораблю. Мы бросаем им деньги в море. Они ищут деньги в морских глубинах. Подплывают и показывают нам, что деньги не пропали.

И вот наш корабль остановился у берега Гонолулу. Нас не пускают из-за мировой войны. Нас это огорчает. Но мы ничего не можем с этим поделать. Сюда пускают только тех, у кого были визы для поездки. Поэтому к нам подходят полуобнажённые, темнокожие туземцы. Им это позволено. Они приходят сюда продавать свою продукцию. Особенно нам понравились их фрукты: такие сладкие и сочные. Оказалось, что они имеют тысячи вкусов. Они представляли собой полуобнажённых гавайцев с поясами, с которых свисала длинная трава, закрывавшая нижнюю часть их голых тел. А ещё у них на шеях — травяные пояса. Мне очень нравились мужчины, но не женщины. У них невысокие, толстые, некрепкие мускулистые тела. Но именно поэтому я получил огромное удовольствие от их пения и игры. Я чувствую в их песне широту и необъятность Тихого океана. Причём они настолько лиричны и мелодичны, что просто диву даёшься, как такой первобытный народ мог создавать такие чудесно проникновенные песни…

Американский служащий на острове рассказал мне, что знает трёх евреев в Гонолулу. Он не знает, здесь ли они.

— Один из них, помню… — сказал он, — сапожник.

И мне стало интересно. Как еврей-сапожник попал на остров?! Само собой разумеется, что у евреев нет ни школы, ни миньяна[3], ни синагоги. И жить в такой примитивной среде…

На корабль садятся несколько новых путешественников из Гонолулу в Шанхай. У меня состоялся разговор с одним из них, американцем. Как оказалось, он был очень умным человеком, искренним либералом и резко выступал против американской политики на островах. Он сказал мне, что Америка в городах — это не Америка на Гавайских островах или Филиппинах. Где она крайне жестока и даже кровожадна. Вся политика американцев на островах такая же, как и политика всех других капиталистических империалистических стран, которая больше направлена на эксплуатацию богатств островов и рабочей силы трудящихся, обращённых в рабов. Американцы ставят себя на вершину денежной аристократии и им принадлежит почти всё богатство страны. Они купаются в роскоши, позволяют себе все удобства, а «туземцы» живут в голоде и нищете. Американские плантаторы и банкиры являются правителями страны и туземцам приходится выполнять все их прихоти, чтобы их не наказывали беспощадно. Америка ввела самое постыдное в моральном смысле: наказывать целые деревни и даже сразу несколько деревень за грехи немногих. Природа здесь очень богатая, земля даже без труда даёт лучшие продукты, в изобилии кормит своих жителей, а потому гавайцы не привыкли к тяжёлому труду. Но когда американские плантаторы заставили гавайцев работать и работать очень усердно, большая часть подневольных рабочих фактически погибла.

Сто лет назад сюда приехал американский миссионер «отец Касл[4]». Он был умён и практичен, и он не забывал себя и вместо того, чтобы собирать мицву для того мира, собирал деньги для этого мира и собрал золотые сокровища. И теперь здесь живут крупнейшие миллионеры на островах, а также крупнейшие эксплуататоры. Один из членов семьи — президент газовой компании Гонолулу, его дядя — владелец трамваев, другой — владелец сахарных плантаций, четвёртый — владелец железных дорог, пятый — лесов, шестой — владелец телефонов, седьмому принадлежат гостиницы, восьмому — банки, девятому — газеты. Именно поэтому американцы ввели здесь две хорошие вещи: проституцию и «виски» — спиртное, которое очень плохо влияет на местное население.

Мы покидаем Гавайские острова, и нам остаётся пройти через океан ещё 3445 миль. Нас ждёт чудесное путешествие. Корабль скользит по океану такой спокойный, гордый и уверенный. Мы сблизились ещё больше. Мы, едущие в Россию, стали как одна семья. Проводились частые митинги. Создавались тесные группы, согласно идеологиям, не более того — я был один — единственный член Поалей Цион.

Из всех наших революционеров организовался общий комитет, в который вошло по одному представителю от каждой группы. Комитет должен быть представителем всех нас. Руководить нашей поездкой, нашими переговорами с представителями Российского Временного правительства в Иокогаме, в Харбине и других местах, ведь переговоры придётся вести от Иокогамы до Москвы. В итоге мы будем везде путешествовать на одних и тех же поездах, останавливаться в одних и тех же отелях, вместе видеть города, в которых остановимся.

Наша компания проводит большую часть времени наверху. Все стали поклонниками природы. От разнообразных панорам невозможно оторваться. «Можно засидеться поздно вечером и созерцать завораживающие образы ночей Тихого океана, а утром встать очень рано, чтобы не пропустить восход солнца», — рассказывают опытные путешественники о чудесах, которые они видели в различных водах мира. Как-то один англичанин сказал мне, когда мы говорили о морях и океанах:

— Водный мир — это свой собственный мир, совершенно отличный от суши. Но люди с ним не были знакомы и не оценили его по достоинству. Он красивее и интереснее нашего «сухого мира».

И вот мы в Маниле, столице Филиппинских островов. Мне говорят, что у филиппинцев те же проблемы от Америки, что и у гавайцев. Я думаю, что проблемы должны возникать всегда, когда человек правит народом, когда класс правит классом, а нация правит нацией… Все люди, группы и нации должны иметь свободу вести свою жизнь, как они сами хотят.

И вот мы уже прибыли в Шанхай. Мои друзья Янги сходят со своей группой китайских студентов, с которыми я и Ребекка так хорошо узнали друг друга. Они дают нам свои адреса, чтобы мы могли писать друг другу, и если мы когда-нибудь будем в Шанхае, нам обязательно следует зайти к ним…

А оттуда до Иокогамы в Японии, где мы остановимся на более длительное время, уже рукой подать. Мы едем дальше. И вот мы видим в туманном воздухе очертания гор. И вот теперь мы можем увидеть контуры города Иокогама. А потом перед нашими глазами предстают высокие здания, потом мы видим даже типичные маленькие японские домики, узкие кривые улочки, и вот мы уже входим в гавань. Корабль уже стоит. Подходят чиновники. Досматривают публику, рассматривают лица, визы, и нам разрешают сойти. Проплыт весь Тихий океан от Америки до Японии, всего 5700 миль.

 Интронизация («вступление в должность») императора Японии — церемония публичного провозглашения наследника императорского престола Японии новым монархом. 30 июля 1912 года, в связи со смертью императора Муцухито, Ёсихито стал новым императором Японии. В ноябре 1915 года, после трёхлетнего траура, новый император официально прошёл церемонию интронизации.

 Микадо — древнейший, теперь уже неупотребительный титул для обозначения светского верховного повелителя Японии, в настоящее время называемого тэнно (император).

 Миньян — необходимый кворум для совершения публичного богослужения и проведения ряда религиозных обрядов в иудаизме. В Талмуде установлен кворум — минимум 10 евреев-мужчин. Таким образом, 10 человек образуют общину. Миньян необходим, чтобы произнесённая молитва считалась молитвой всей общины, а не только личной. Некоторые отрывки в молитве нужно произносить только от лица общины.

 Сэмюэл Нортруп Касл (12 августа 1808, Казеновия, штат Нью-Йорк, США — 14 июля 1894, Гонолулу, Гавайи) был бизнесменом и политиком в Королевстве Гавайи. 14 декабря 1836 года Касл отплыл из Бостона в составе восьмой роты миссионеров от Американского совета уполномоченных по иностранным миссиям, которая прибыла на Гавайи 9 апреля 1837 года. По прибытии в Гонолулу мирянином он вскоре начал управлять финансовыми делами миссии. В 1851 году он уволился из миссии и основал фирму «Касл и Кук».

Глава 2

Иокогама

Конечно, Иокогама своей иноземностью, должна была, произвести исключительно сильное впечатление на того, кто сам является европейцем и провёл годы в Америке. Всё не так, как у нас: одежда, дома, улицы, имущество, верования, манеры, этикет. На каждом шагу ты ощущаешь себя в опасности и в каждой ситуации замечаешь её.

Япония была первой азиатской страной, которую я посетил: и я всё внимательно рассмотрел.

Как только я сошёл с корабля, мне бросилось в глаза то, как японцы встречают своих родственников, приехавших с той стороны Тихого океана. Они не разговаривают друг с другом, не показывают свою огромную радость, не целуются, но подходят друг к другу очень серьёзно, вежливо и кланяются раз, другой, третий, кланяясь друг другу так низко, что почти касаются лбами земли.

В порту я не вижу ни лошадей, ни экипажей, только несколько машин, встречающих «иностранных гостей» или очень богатых японцев. Вот почему здесь бесчисленное количество рикш[1], исчисляемых тысячами. Рикши — они почти полуголые — в шортах и блузах с какими-то крупными японскими надписями. Рикши — как на ярмарке, сильно заняты. Перекрикивая друг друга, они бегут в унисон со своими повозками навстречу вновь прибывшим, преследуя друг друга и пассажиров. И каждый пассажир заказывает две-три рикши в зависимости от своего багажа. Хотя я не хотел садиться в рикшу, которую тащит человек, у меня не было другого выбора, и мне пришлось это сделать. Через портового чиновника, знавшего английский, я заказал для себя, Ребекки и багажа три рикши, чтобы отвезти нас в отель. Порт довольно большой. Работают сотни японцев. Там нет ни подъёмных кранов, ни машин вообще, и все портовые работы, погрузка и разгрузка выполняются руками рабочих. Рабочие выполняют свою работу с пением, криками, и мне это очень понравилось.

Рикши ездят очень хорошо. Примерно четверть часа нас везли по узким извилистым переулкам, по странным площадям, по разным кварталам. Переулки настолько узки, что, когда встречаются два рикши, им приходится быть осторожными, чтобы не задеть друг друга.

В Азии люди не любят ходить по обочине улицы, они в основном ходят посередине улицы. Мой рикша бежит, и ему каждую секунду приходится сворачивать в сторону, чтобы пропустить людей. Уже более получаса мои рикши бегут по узким извилистым улочкам. Они устали, вытирают пот. Мне кажется, что, если бы я пробыл здесь всю жизнь, я бы не смог запомнить плана такого лабиринта переулков, так ловко переплетающихся друг с другом. Здесь всё в миниатюре: люди, улицы, столбы, сады. Нас провозят мимо магазинов со странными товарами. На улице много людей, и все внимательно смотрят на нас, рассматривая странных белых людей. Появляются какие-то японские ребята, которые бегут за нашими рикшами и, обгоняя нас, пристально смотрят на наши лица, нашу одежду, и вот мы выезжаем на широкую улицу. Дома стали больше, здесь уже ходит трамвай. Водитель трамвая и кондуктор ещё совсем молодые мальчики, лет 15—16 в шапочках с какими-то японскими надписями. Когда я смотрю вдоль улицы, мне кажется, что всё жёлтое. Люди, дома, улицы и даже небо.

Нас привозят в отель, и мы снимаем номер. Вот и комната: ни мебели, ни кровати, ни постельного белья. Более того, мы не знаем ни одного слова по-японски. Хозяин подходит к нашей двери, хлопает три раза в ладоши, я понимаю, что в Японии это звонок колокольчика. «Я прошу вас войти». Слава богу, он знает несколько слов по-английски и несколько слов по-немецки. Но, что он от нас хочет — он предлагает нам принять ванну. Я чувствую небольшое раздражение: только утром у нас на корабле я был в душе. Жаловаться не помогает. Я иду в ванную. В комнате нет двери, и она полностью закрыта занавеской. Ванна выглядит как чаша с водой. Плюс ко всему, есть горничная, которая должна помочь мне раздеться, умыться, намылиться, растереться и снова одеть меня. Кроме того, часто приходят помощники, делают то, что нужно, и уходят. Я со вздохом отказываюсь от всего и выхожу из ванны. Девушка смотрит на меня как на сумасшедшего. Захожу обратно в комнату, устал с дороги — хоть ложись на расстеленный коврик. Я внимательно осматриваю комнату. Помимо коврика в комнате есть ящичек с песком, небольшой шкаф, ваза с цветами и пара картин, висящих на стенах. Слава богу, здесь есть скамейки, можно хотя бы присесть.

Мы почувствовали себя такими потерянными, такими беспомощными.

Более того, уже сильно хочется есть. Вышли на улицу в поиске ресторана, видим туристический офис. Заходим туда и радуемся: один говорит по-английски. Мы спрашиваем о европейском ресторане. Он достаточно дружелюбен, даёт нам адрес гостиницы «Централ» и сообщает, что там также есть европейский ресторан. Я звоню в отель, интересуюсь. У них есть для меня комната, и они пришлют кого-нибудь, кто облегчит наш переезд. Прошло пару часов, и мы переехали и поели европейской еды. После этого мы пошли спать. Как оказалось, мы так устали, что проспали весь вечер и всю ночь.

Утром у нас появились два гостя. Первым пришёл детектив, постучал три раза, снял обувь, вошёл в комнату, показал значок и сразу начал спрашивать, кто я. Откуда я? Какая у меня работа? Почему я еду с женой, как долго я пробуду в Японии, куда я еду, из-за чего я еду, буду ли останавливаться в других японских городах? Спрашивает и записывает мои ответы своими иероглифами. Всё время, пока он говорит, он улыбается, но кажется, что улыбка у него механическая, и когда он ушёл, я был счастлив. Через полчаса в дверь постучался европеец. Я прошу войти. Входит мужчина, и мои глаза загораются. Пришёл мой друг из Сан-Франциско Шварцман. Он учился в университете в Беркли в Америке и, насколько мне известно, уехал из Сан-Франциско в свой дом в Кишинёве. Домой он не поехал, и по дороге остановился в Токио, где поступил в японский университет.

— Как ты узнал, что мы здесь? — спросил я его.

— Очень просто, — ответил он мне. — В прессе появилось сообщение обо всех белых пассажирах, приехавших сюда из Сан-Франциско. Я увидел ваше имя и адрес. Но адрес уже изменился. Ты прожил там всего полдня. Но там мне сказали, куда ты переехал, и вот я тебя нашёл.

Он поставил перед собой задачу помогать мне всё время, пока я буду в Иокогаме, и я с радостью принял это предложение. Он здесь уже давно, отлично знаком с местной заграничной колонией белых, также знает многих японцев из числа интеллигенции и студентов, и самое главное, немного знает японский язык и хорошо знает город, с которым без него я даже не соприкасался. Только в последние несколько дней, которые я провёл в Иокогаме, я начал немного ориентироваться в городе и часто выходил на улицу один.

Я встретил очень мало евреев в Иокогаме. Они там из разных стран, встречаются американцы, англичане, жители Багдада, голландцы, даже из Африки и Австралии, немцы и парочка русских и поляков, но они не связаны между собой. Некоторые из них даже не знают, евреи ли они. Здесь нет ни одной еврейской организации, ни синагоги, ни благотворительного фонда, ни кладбища. Я слышал только об одном г-не Гинзбурге, который лично помогал сильно нуждающимся работникам и эмигрантам. Гинзбург происходил от наших русских евреев. Через полгода, благодаря сотрудничеству с ХИАС[2], отправившего г-на Мэйсона[3] на Дальний Восток, здесь был создан первый еврейский благотворительный центр под названием «Помощь жертвам войны». История создания центра очень интересна. И я перескажу её вам.

Однажды я вышел прогуляться, лучше сказать, рассмотреть город. Я переходил с одной узкой улочки на другую извилистую узкую улочку. Меня интересовали дома, почтовые отделения, магазины, торговля, полиция, солдаты, рабочие. И так, я гулял целый час. Мне всё тут было интересно. Я — в другом мире, где всё такое разное, такое странное. И вдруг слышу крик чистым, красивым народным идишским голосом:

— Мотл, на тебя жалоба, куда ты бежишь? Помни, от макак тебя ждёт неприятный конец. Вернись в конюшню.

Сначала я с большим удивлением подумал, что это сон. Здесь, в кривых, узких, извилистых переулках с маленькими домиками, с шикарными садами и фантастическими птицами и животными — такой домашний деревенский идиш: но здесь я снова слышу тот же крик. Смотрю в ту сторону откуда раздался крик. Сначала вижу еврейку лет сорока, недалеко от неё мальчик 13—14 лет. Я подхожу к женщине.

— Ты живёшь здесь, в Иокогаме? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает она мне. — Красивая жизнь. Мы залезли в нору и не знаем, где мы, ни здесь, ни там.

— Что это значит? — спрашиваю я ею.

— Николай Николаевич[4] отправил меня из дома в начале войны в 24 часа. Я оставила всё, что было, и пошла куда глаза глядят. Слава Богу, мне удалось спасти двоих моих детей, мальчика и девочку от великого пожара. Мой муж в Америке уже восемь лет. Вот уже два года я брожу от поезда к поезду, из эшелона в эшелон, из комитета в комитет. Пока мы не оказались в Харбине. Там в комитете нам сказали, что в Америку легче выехать из Японии. По пути адрес моего мужа затерялся и его невозможно найти отсюда. И я не видела весточки от него уже больше трёх лет. Я сижу здесь, пока муж не узнает о нас и не пришлёт мне и нашим детям билеты на корабль. Вот я уже почти год брожу по конюшне с другими животными и не вижу конца бедам. Я не могу вернуться в Россию. Мой город оккупирован врагом. Я также не могу поехать к мужу. Мы оба потеряли друг друга. Я не знаю, где он, он не знает, где я. Я даже не знаю, жив ли он вообще. Короче говоря, горько, даже если взять и кинуться в воду.

— Таких, как ты, много? — спрашиваю я её.

— Более двухсот, — отвечает она.

— Кто за вами присматривает? Как еда, сон?

— Некоторые из нас работают. Занимаются домашними делами, стирают, гладят. Есть семь профессиональных рабочих… портные, швеи — они тоже подрабатывают. И господин Гинзбург и две дамы, которые к нам приходят, часто нас немного выручают. Сон? Мы спим здесь, в конюшне. Вот вам и еда, и сон, и пребывание здесь, среди азиатов.

— Можете ли вы показать мне, где вы все живете?

— Конечно, — говорит она, — здесь, в конюшне.

Как только я вошёл, все жильцы окружили меня жалобами и мольбами спасти их. Они признали во мне американца, а раз так, я могу сделать для них всё на свете. Я начал спрашивать их, из каких они городов, как давно они в Иокогаме, какие шаги они предприняли, чтобы связаться со своими мужьями, друзьями и знакомыми в Америке. И вот ряд историй, одна другой страшнее, одна другой ужаснее, истории о том, как их выгоняли из своих городов, из своих домов, о бегстве из города в город, о голоде, лишениях, холоде, различных иудейских и христианских комитетах, о поездках с эшелонами, о передвижении из города в город, о нанесении им повсюду величайших оскорблений, о пытках, о травле, издевательствах, о гонениях из одного места, при недопущении в другое, и о смерти от голода, о том как они ночевали в вагонах где-то вдали от станций, терпя адские муки.

Истории о голоде в глубинке России, под Уралом, в Сибири, о пересечении российской границы, об утерянных, украденных паспортах, прописках, адресах, изгнании в Японию, об отсутствии каких-либо связей с самыми близкими людьми в Америке.

Что я мог для них сделать? Что я мог сделать, чтобы помочь им? Объяснять им, что я ничего не могу для них сделать, значило бы лишить их всякой надежды на спасение, всякой иллюзии, что у них снова будет дом со своими близкими и любимыми.

Я рассказал им о евреях в Америке, с которыми свяжусь, чтобы облегчить их приезд в Америку, что нетрудно будет найти там их близких через еврейские газеты. Я их всех запишу и отправлю в ХИАС в Америку и надеюсь, что ХИАС сделает для них всё, что в его силах. Я получил от них полную информацию и пообещал им отправить её в Америку в течение нескольких недель, и я говорил, что более чем уверен, что близкие смогут вывезти их в Америку, а то и ХИАС вывезет.

Я вернулся в отель с разбитым сердцем. И совесть не давала мне покоя. Я должен был что-то сделать для них. И я очень многое для них сделал. Через несколько месяцев в Иокогаме уже открылся филиал ХИАС, руководителем которого стал мой друг Казакевич, и вскоре все они были отправлены в Америку, где они начали новую жизнь вместе со своими мужьями и детьми, гораздо лучшую, чем там, в конюшне Йокогамы.

Япония имеет население в 90 миллионов человек, густо населена, не хочет иностранцев. Она охотно выдаёт визы для поездок по стране, но не хочет, чтобы кто-либо оставался в стране. Во всей Японии, наверное, несколько тысяч европейцев, все они представители различных правительств, концессий, импортных и экспортных предприятий, брокеры, агенты-покупатели. Здесь нет работающих европейцев, иммигранты из среднего класса не могут найти здесь работу, а если найдут, то правительство или население найдут способ, чтобы лишить их работы, когда они приедут. Это не антисемитизм. Эта политика используется против всех белых. «Япония только для японцев». Они не знают, что такое еврей, и не знали в то время об антисемитизме.

 Рикша — вид транспорта, особенно распространённый в Восточной и Южной Азии: повозка (чаще всего двухколёсная), которую тянет за собой, взявшись за оглобли, человек, также называющийся рикшей. Известно, что повозки, полностью аналогичные рикшам, были в ходу в Париже в XVII–XVIII веках. В Японии, откуда рикши распространились в другие азиатские страны, их появление относится к рубежу 1860–70-х годов. В 1896 году в Японии насчитывалось 210 тысяч рикш. Однако затем, с появлением автомобиля, их число стало сокращаться.

 ХИАС (англ. HIAS — Общество помощи еврейским иммигрантам) — благотворительная организация в США, созданная в 1881 году. В 1909 году Еврейское общество содействия иммигрантам слилось с Еврейской жилищной ассоциацией приютов. Новая организация приняла аббревиатуру «ХИАС». К 1914 году отделения ХИАС работали в Балтиморе, Бостоне, Филадельфии и Вашингтоне (округ Колумбия). В 1918 году ХИАС направил своего представителя Сэмюэля Мэйсона с миссией в Японию, Маньчжурию и Владивосток от имени тысяч европейских иммигрантов, оказавшихся на Дальнем Востоке из-за мировой войны и русской революции. Он открыл офисы ХИАС и международные почтовые отделения и преуспел в помощи как евреям, так и неевреям в их путешествии к новым домам в США и других странах. Он также основал Центральное информационное бюро для евреев, пострадавших от войны на Дальнем Востоке, которое работало с ХИАС, чтобы помочь еврейским беженцам в Шанхае до конца Второй мировой войны.

 Сэмюэл Мэйсон (1872 (по другим данным 1878), Ковно, Ковенская губерния, Российская империя — январь 1950, Майами-Бич, Флорида, США) — генеральный менеджер Общества помощи еврейским иммигрантам, известного как ХИАС с 1907 по 1914 годы. Ещё мальчиком был привезён в США в 1980 году, где начал карьеру в журналистике, основав The Boston Israelite и The Rhode Island Register. Он был организатором Ассоциации молодых евреев Провиденса. В Ньюпорте, в начале испано-американской войны, он стал командиром кадетов Туро, еврейского подразделения, которое предложило свои услуги для службы на Кубе и собиралось отплыть, когда война закончилась. Г-н Мэйсон приехал в Нью-Йорк в качестве редактора The Jewish World, а позже был редактором новостей The Jewish Morning Journal и управляющим редактором The Tageblatt. Он был пионером во внедрении английской страницы в еврейскую журналистику. В 1909 г-н Мэйсон осуществил слияние Общества помощи еврейским иммигрантам, директором которого он был, и Еврейской жилищной ассоциацией приютов. Он стал генеральным директором объединенной группы, ХИАС (Hebrew Sheltering and Immigrant Aid Society), и проработал на этом посту до 1919 года. В 1918 году он был представителем общества в миссии в Японии и Маньчжурии в интересах тысяч европейских иммигрантов, застрявших на Дальнем Востоке из-за мировой войны и русской революции.

 Николай Николаевич — имеется в виду Великий князь Никола́й Никола́евич (младший) (6 (18) ноября 1856, Санкт-Петербург — 5 января 1929, Антиб, Франция) — первый сын великого князя Николая Николаевича (старшего), внук Николая I; генерал-адъютант с 14 ноября 1894, генерал от кавалерии с 1 января 1901. Верховный Главнокомандующий сухопутными и морскими силами Российской империи в начале Первой мировой войны с 19 июля 1914 по 23 августа 1915.

Глава 3

Первые дни в Иокогаме

Моя комната — передняя, оба окна выходят на улицу. И это хорошо. Однако у этого есть большой недостаток. На улице грохочет, как будто вокруг моего окна маршируют сотни конных солдат, постоянный стук заставляет меня нервничать. Я подхожу к окну посмотреть, кто может так стучать? Сначала совсем ничего. Многие японцы ходят туда и обратно. Вместо кожаной обуви, как у нас, они носят деревянную обувь. Вместо каблуков у них два деревянных колышка. И вот деревянные башмаки так нещадно стучат по мосту. И так весь день до позднего вечера. Каждый день ко мне приходит ещё один чиновник тайной полиции. Как-то им это непонятно. Если я из Америки, зачем мне паспорт российского консульства, зачем мне ехать в Харбин, когда мне лучше и удобнее поехать во Владивосток? Другой приходит с другими вопросами. Они у меня уже в печёнках. При этом они очень благородны, разговаривают с какой-то жёсткой улыбкой и в высшей степени соблюдают местный этикет. Одеты они, как все японцы, в белую соломенную шляпу и широкое кимоно. Носят носки, которые тоже шикарны. Четыре пальца в одной части носка, а пятый, большой, в отдельной части.

В домах они все полуодеты. Но когда им нужно выйти на улицу, они одевают кимоно, шляпу, берут зонтик, одевают обувь и тогда могут появиться на улице. Все они несут зонтик. Может светить солнце, может быть сухо, может быть холодно — они не расстаются с зонтиком. Когда вы выглядываете из отеля, вы ничего не увидите. Никаких людей, только зонтики и зонтики. Зонт — такая же важная часть японской одежды, как и кимоно.

Зашёл мой друг из Сан-Франциско Шварцман, с ещё одним студентом — японцем. Они пригласили меня пойти искупаться.

Я с удовольствием принял приглашение. Мы собираемся искупаться в токийских водах. Я подхожу к берегу и вижу необыкновенную картину. Весь пляж заполнен мужчинами, женщинами и детьми, и все они обнажены. Мне как-то неудобно раздеваться: я к этому не привык. Мои друзья уже в воде, а я остаюсь в одежде на песке. Выходят и хвалят воду: она чистая, ведь купаться весело. Японский студент пытается выяснить у меня, почему я не купаюсь. Я говорю ему, что мне неудобно раздеваться перед таким количеством мужчин и женщин. Он меня не понимает и объясняет: «Купание очень полезно для организма». На берегу моря, среди купальщиков, кружатся бедные разносчики. Они продают разную еду и напитки. Они стучат, звонят и кричат о своём товаре. Здесь продают саке — напиток из риса, который японцы пьют тёплым. Меня также интересуют продуктовые коробки. В одной коробке находится варёный рис, а во второй коробке, имеющей от двенадцати до шестнадцати отделений, находится кусок мяса, кусок рыбы, немного бобов, немного мармелада, какая-то странная морская рыба и ещё какая-то еда. И обе коробки стоят вместе десять сен[1] (пол американского никеля[2]). Ещё там продают горячий чай. Менее чем за два цента вы можете приобрести большой чайник и маленький чайничек. В первом — горячая кипячёная вода, во втором листья свежего зелёного чая. Я завариваю чай сам, наливаю в чашку. Сахара не дают. Я пью. Это неплохо, хоть вода и горьковатая на вкус.

Одни люди приходят, другие уходят. Купальщики показывают в воде различные трюки. Повсюду жизнь, игривость, смех. Одно удовольствие смотреть, как купаются японцы — прямо как рыба в воде. Сразу можно заметить, что море — их окружающая среда, их любимое место, а купание — их лучшее удовольствие.

Интересно, что женщины не опускают головы. Они не хотят, чтобы их волосы намокли. Пустячок — им приходится работать целый день, чтобы их причёска выглядела как настоящая корона, а тут — одно движение и вся работа насмарку… Они также заботятся о своей причёске, когда отдыхают на пляже. Когда женщина ложится, она ставит под верхнюю часть шеи что-то вроде деревянного табурета с мягким изогнутым сиденьем, а голова остаётся в воздухе. Я понятия не имею, как их шеи не начинают ломаться. Позже в японских поездах я увидел, как женщины спали также на скамейках, всё время держа голову высоко поднятой, и удивился ещё больше. Очевидно, привычка — это вторая натура…

Случайно встречаю группу русских. Они живут в однокомнатной квартире. Дом типично японский. Вы не открываете дверь, а когда вам нужно войти, вы сдвигаете ширму в сторону, а когда входите, передвигаете её на своё обычное место. Дом пуст. На полу широкий ковёр. Здесь стол, пара стульев и шкаф с книгами. Люди сидят на ковре. Нам подают японский чай со сладкими рисовыми лепёшками и рассказывают истории о жизни в Японии. Один рассказывает о своём домовладельце в Кобе[3]. Он прожил у него несколько месяцев и сам убирал комнату, готовил себе еду, чинил свою одежду. А однажды заходит хозяин, который в молодые годы был матросом, здоровается с ним и предлагает ему купить его юную дочь.

— Зачем мне её покупать? — спрашивает он его.

­– Как зачем? — говорит хозяин, — Вы — молодой человек, Вам всё обходится дорого, с ней Вам всё обойдётся дешевле. Она будет заботиться о Вас, готовить, стирать, обслуживать, обеспечивать Вас, а также будет Вашей женой.

Хозяин заметил, что жилец смотрит на него с удивлением, поэтому пояснил.

— Купить можно даже на короткий срок — на три месяца, на полгода. Цена также будет для Вас невысокой — всего восемь иен[4] в месяц. А вернуть её стоит только десять сен.

Другой человек, который прожил в Нагасаки долгое время, рассказал нам: ему надоело ходить в своём европейском костюме и привлекать к себе всеобщее внимание. Он купил кимоно и вышел в нём на улицу. Он заметил, что все смотрят на него внимательно и многие улыбаются. Он понимает, что что-то не так, но не знает, что. Он продолжает делать вид, что ничего не замечает. Но взгляды прохожих пронзают его насквозь, он чувствует себя комиком, над которым все смеются. И вот к нему подходит молодая женщина, кланяясь ему по всем правилам японского этикета. Она что-то говорит, но он не понимает, что она имеет в виду. Видя и без него, что он не понимает японского языка, она сняла его пояс и поменяла полы кимоно. Оно было запахнуто с правой стороны на левую. Она предложила наоборот. Закончив работу, она ещё три раза поклонилась ему и ушла.

Третий рассказывает о «празднике вдов». Целый год вдовы оплакивают умерших мужей, ведут себя как монахини в монастыре. Всего один вечер они могут побаловать себя всеми свободами японских девушек. Праздник устроен великолепно — с музыкой, хорошей едой и напитками. На этот фестиваль приходят все вдовы и многие мужчины. Каждая вдова выбирает кавалера, с которым она отмечает праздник, и после церемонии вдовы вместе со своими рыцарями покидают это место и вместе куда-то отправляются.

Япония — это другой мир. Они всё делают не так. Они даже дома строят наоборот. Не снизу вверх, а сверху вниз. Перед входом в дом, они сначала снимают обувь. Когда они приходят к друзьям, родственникам и знакомым, они должны сидеть слева от хозяина. Когда они в трауре, они не носят чёрных вещей, а одеваются в белое. Проституция — это работа, и почётная работа, как и любая другая. Более того, родители или самые старшие в семье продают их и это такое же обычное явление, как получение работы или должности в нашей стране. Девушки часто продают себя для того, чтобы дать возможность своим братьям или сёстрам сделать карьеру. Выдающиеся японцы покупают таких девушек в публичных домах, чтобы жениться на них, и такие женщины играют заметную роль в общественной жизни, поэтому никто не пытается их дискриминировать. Гейши, задача которых развлекать мужчин в кафе, ресторанах или частных домах, высоко ценятся в японском обществе.

Будучи девушками, им разрешено иметь много мужчин или быть проданными многим мужчинам. Но когда их покупают для брачного союза, они должны быть верными в высшей степени, иначе за малейший грех мужчина имеет право их убить.