Оглавление

1. Преступление из наказания
2. Глава первая
3. Глава вторая (год 1991)
4. Глава третья (наши дни)
5. Глава четвёртая (год 1991)
6. Глава пятая (наши дни)
7. Глава шестая (год 1991)
8. Глава седьмая (наши дни)
9. Глава восьмая (год 1991)
10. Глава девятая (наши дни)
11. Глава десятая (год 1991)
12. Глава одиннадцатая (наши дни)
13. Глава двенадцатая (год 1991)
14. Глава тринадцатая (наши дни)
15. Глава четырнадцатая (год 1991)
16. Глава пятнадцатая (наши дни)
17. Глава шестнадцатая (год 1991)
18. Глава семнадцатая (наши дни)
19. Глава восемнадцатая (год 1991)
20. Глава девятнадцатая (наши дни)
21. Глава двадцатая (год 1991)
22. Глава двадцать первая (наши дни)
23. Глава двадцать вторая (год 1991)
24. Глава двадцать третья (наш дни)
25. Глава двадцать четвёртая (год 1991)
26. Глава двадцать пятая (наши дни)
27. Глава двадцать шестая (год 1991)
28. Глава двадцать седьмая (наши дни)
29. Глава двадцать восьмая (год 1991)
30. Глава двадцать девятая (наши дни)
31. Глава тридцатая (наши дни)
32. P.S.

Глава первая

Как известно, работа дураков любит. Я, хоть и не был дураком, не мог не ответить ей взаимностью: джентльмен. И, как истинный джентльмен — «рязанского розлива» — я полагал, что даже чужое дело надо делать, как своё. Увы, так и было: я не стал тем, кем хотел стать. А кем я только ни хотел стать! Но стал тем, кем не хотел: следователем. Хорошим следователем, пусть и не от хорошей жизни. В силу хорошего воспитания я хорошо делал постылое дело. А, поскольку ни одно хорошее дело не остаётся безнаказанным, не осталось и моё. Пусть и «через не могу», но я дослужился до «титула» начальника Управления Следственного комитета при прокуратуре области. Под «это дело» я получил и чин действительного советника юстиции третьего класса: генерал-майор «в переводе на наши деньги».

Не ахти, какое достижение — для пятидесяти-то лет, но ведь и этого могло не быть. Все… многие… некоторые ещё помнят «Интернационал» и его когда-то бессмертную установку «Кто был никем — тот станет всем». На это дело можно взглянуть и под другим углом — и текст зазвучит иначе. Например: «кто был никем — тот никем и останется». Или: «кто был всем — тот стал никем». Я не был «всем», хотя «кое чем», всё же, являлся… Но об этом — в своё время. А сейчас я был тем, кем стал… после того, кем был. И с учётом этого «того» моё «генеральство» смотрелось вполне прилично.

Да и городок, в котором я начальствовал над следствием, был не последним захолустьем: как-никак — областной центр, и от Москвы — рукой подать. А что такого: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Я уже стал генералом, и теперь можно было подумать, если не о «маршале», то о следующей звезде. На худой конец — об участи «второго в Риме», той самой, которой Юлий Цезарь неблагоразумно предпочёл «номер один в провинции»…

Мои традиционные утренние мысли «за жизнь» прервал стук в дверь. Сколько раз я говорил подчинённым: «В конторе не стучать!»… в значении без кавычек, «а воз и ныне там»… вместе с руками, приложенными к двери. А ведь достаточно всего лишь просунуть голову, и испросить разрешения на вход! Это — и служебный этикет, и «устав»!

— Разрешите?

Вот теперь — после лишнего телодвижения и стука по мозгам — в дверь кабинета просунулась голова. Голова принадлежала старшему следователю по особо важным делам. Парень тридцати двух лет от роду трудился у нас три года — всё под моим началом — и успел себя проявить и зарекомендовать, и не только по линии «неуставного стука».

— Входи.

— Да, собственно…

— Входи и не мямли!

— Виноват, шеф!

Особо доверенным в этом здании дозволялось слегка фамильярничать со мной, и «Важняк» относился к их числу. Потому что «в наш тесный круг не каждый попадал»: парень работал не только на свой авторитет, но и на мой. Все остальные — «чернорабочие в белых воротничках» — обращались ко мне в соответствии с титулом: «товарищ генерал». Это было не совсем по Уставу, но ведь, какие-никакие, а погоны нам выдали!

— Ладно, докладывай!

— Убийство.

— Интересное?

— Более, чем…

После такого вступления я частично «отклеил» спину от кресла.

— «Кто да кто»?

«Важняк» неожиданно усмехнулся.

— Чему? — двинул я бровью: не терплю, когда нарушают Устав. Подчинённый слегка подобрался.

— Вы не поверите, шеф!

— Может, и поверю.

— Прокурор области!

Не скажу, что после этих слов у меня отвисла челюсть. Но губы «автоматом» сложились в трубочку — и в таком положении им уже было не удержаться от свиста.

— Фью!.. Да, брат: новость — для первых полос…

Я «собрал до кучи» только что разложенные по столу бумаги, сунул их в сейф, повернул ключ в замке — и решительно вышел из-за стола.

— Едем! Подробности — по дороге!..

Если бы я состоял «на воеводстве» в столице, то подобных выездов у меня было бы, куда больше. Благодаря ассортименту жертв сегодняшняя Москва предоставляет широкие возможности для показа себя в телевизор: чиновники, бизнесмены, «авторитеты», журналисты. Но мы — провинция, и такое «счастье» здесь выпадает редко. Даже в лихие девяностые оно выпадало нечасто, что уже говорить «за сегодня». Поэтому новость была действительно… новость: Москве впору отвыкать, а нам и не привыкнуть.

Не скажу, что я был полон скорби. Говоря по совести, если что на меня и обрушилось, то исключительно радость. По этой причине я даже готов был терпеть временные неудобства, которые доставлял мне факт «упразднения прокурора из жизни». Ведь, помимо чисто профессиональных хлопот, мне также предстояло «обслуживание» любопытства и начальственных амбиций областного руководства.

Причина моего «афронта», по нынешним временам, была донельзя простой: невероятный «сволочизм» прокурора. В «области» — в смысле руководства всех рангов и мастей — не было, пожалуй, ни одного человека, которому этот тип не встал бы поперёк дороги и горла. И не в силу избыточной принципиальности: таковой в перечне недостатков прокурора, отродясь, не было. Наш генерал — действительный советник юстиции второго класса — славился больше своими безразмерными аппетитами на чужие деньги. Просто — не прокурор, а король франков Хлодвиг: «Моё — это моё, а твоё — тоже моё!».

Терроризируя местный бизнес нескончаемыми проверками — под надуманными, но законообразными предлогами — наш главный «законник» де-факто поставил всех предпринимателей не только в положение вассалов, но и «раком». Он был неглуп, этот хапуга, но весь свой ум — исключительно прикладного характера — направлял на борьбу не за торжество закона, а за торжество личного над общественным.

Поначалу обиженные жаловались областному и московскому начальству, но вскоре осознали бесперспективность «переписки»: у товарища оказалась «рука» в столице. По причине этой «руки» уже его «рука» оказалась «длинной». Во всяком случае, её «длины» вполне хватило для того, чтобы дотянуться до горла «отдельных несознательных лиц». После этого сознательности у них явно прибавилось, чего нельзя было сказать о деньгах.

Представители другой категории, более полагающиеся на действенность иных методов уговора, несколько раз пытались вразумить ненасытного прокурора отдельными выстрелами, целыми автоматными очередями и даже «эффектом тротила и гексогена». Но товарищ, как и всякая гидра, в том числе, и капитализма, демонстрировал поразительную живучесть. Нет, все его конечности оставались на месте, но дополнительно к имеющимся «зубам» вырастали новые. Новые «зубы» — и не только на старых клиентов, но и на новых. Даже не «зубы»: «клыки».

В результате «счастливчик» мог благодарить судьбу за «всего лишь рост подоходного налога», потому, что представители другой категории выбывали. Нет, не из списка живущих, и даже не из статуса вольных жителей: из местного бизнес-сообщества. Используя рычаги — всегда один и тот же: долевое участие — прокурор сумел подключить к процессу «восстановления законности» всю «правоохранительную» верхушку. В этом «ЗАО» «неподкупные судьи» составляли достойную компанию «продажным копам», ничуть не выпадая из дружных рядов.

После такого «гандикапа» участь неразумных борцов за справедливости была решена. Им оставалась «дорога дальняя»… из этой области: их бизнес «на законных основаниях» отходил к государству… как к промежуточной инстанции — перед тем, как отойти к новому владельцу. Новый владелец, обязательным совладельцем которого являлся прокурор, в обязательном же порядке демонстрировал теперь вменяемость и адекватность. Заодно он демонстрировал и верность установке на то, что «лучше учиться на чужих ошибках».

Таким образом, портрет нашего прокурора являлся точной копией портрета… классического негодяя из кино и романов: «карьерист, взяточник, „крыша“ банд, на содержании „авторитетов“. Пользуется заслуженной ненавистью трудового коллектива». Разумеется, «нет ничего тайного, что не стало бы явным»: я всё знал. Ну, не всё в деталях — все делишки «бескорыстного» прокурора — но я знал ситуацию «в общем и целом». То есть, «всё», как факт безобразия, давно уже ставшего нормой жизни не только в нашем городе. Вторым «разумеется» было то, что я не лез и не собирался лезть в эту грязь со своими «сантехническими средствами».

Я давно уже не был «Дон-Кихотом», предпочитая набегам на ветряные мельницы верность установке «меньше знаешь — лучше спишь». Когда-то, давным-давно, я уже боролся за правду, и того опыта мне хватило на всю оставшуюся жизнь. Потому что опыт мой оказался исключительно отрицательным. Горбом и шишками на лбу я «дошёл» до того, что «правды» — в русском, самом широком понимании этого слова — в природе не существует. «Правды» — это того, что много больше обычного соответствия какому-то факту. Правды — как синонима всеобщей и всеобъемлющей справедливости. Того, о чём с болью в сердце говорят: «Нет правды на белом свете!». И я «отошёл в сторону», чтобы оказаться «над схваткой»: наиболее удобная диспозиция. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю, ничего никому не скажу». Отныне «видел» и «слышал» я лишь то, на что мне указывало вышестоящее начальство «и другие заинтересованные лица»…

— Итак?

«Важняк» откашлялся.

— Труп обнаружила уборщица. По традиции, она закрывает кабинет начальства последней и открывает первой. Прокурор… бывший прокурор, как Вы знаете, шеф, отличался невероятной придирчивостью, и требовал, чтобы к моменту его прихода в кабинете пахло не только освежителем воздуха, но и мокрой тряпкой.

— Время?

— Восемь пятнадцать.

Рабочий день в этой «конторе», как и во всех родственных ей — начинался в девять, так что уборщица вряд ли слишком припозднилась.

— Состояние трупа?

Предваряя ответ, «Важняк» непочтительно — к трупу — ухмыльнулся.

— Не могу сказать, чтобы он был свеж, как огурчик.

— Не можешь сказать так, скажи по-другому!

«Важняк» приглушил ухмылку.

— Виноват, шеф: прокурор заметно прибавил в объёме, окрасе и ароматах.

— Точнее?

Я не всегда взыскивал с «Важняка» за «любовь к литературе», но сейчас меня интересовали больше факты, чем «приложение» к ним.

— Судя по внешним признакам и информации дежурного следователя — не меньше двенадцати часов.

— И где же «почил» господин прокурор?

— На рабочем месте.

— Вот как! Перетрудился?

Я не мог не хмыкнуть: эта сволочь ещё ни разу не была замечена в верности «ненормированному рабочему времени».

— Орудие найдено?

«Важняк» опять не удержался в рамках.

— Они с прокурором составляют единое целое. Так сказать:

в одном наборе.

— Верёвка? — не удержался я от кривой ухмылки. — И, конечно же, это — «самоповешение»?

Ухмылка имела право на моё лицо: верёвка и прокурор монтировались друг с другом лишь на месте происшествия — но не в теории. Даже Господь на пару с Люцифером не смогли бы затолкать этого подлеца в петлю, что уже говорить за добрую волю!

— Вы — как всегда, шеф.

Так же, как и я, «Важняк» без труда разминулся

с почтительностью к покойному.

— Не тот случай и не тот тип. Явно — «кем-то повешение».

Честно говоря, «задумываться на тему» не хотелось совершенно. Неизвестный сделал доброе дело, и уже одним этим заслужил право остаться неизвестным. Больше того: хотелось верить в то, что финал не показался нашему герою аналогом пожелания «если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой». Это было бы верхом несправедливости по отношению к многочисленным жертвам «торжества закона». И я бы с радостью отошёл в сторону, но, увы: «… и ведёт нас за собой в незримый бой наше чувство долга». А поэтому «служба — дни и ночи».

— Кто выезжал?

— «Новичок». Он и сейчас там.

«Новичок» был таковым лишь по времени работы у нас. До «области» он трудился в районе — не один год, и вполне успешно. Конечно, с учётом районной специфики. Парень, если таковым можно считаться в тридцать лет, был честный, не «замазанный» городом и ещё «не до конца» отравленный его тлетворным влиянием. Хороший деревенский парень, этакий «Шерлок Холмс от коров и уток».

— Перестраховался или сообразил?

— Думаю, и то, и другое, шеф. Плюс «соблюдение устава»…

Областной центр — не Москва: всё — в пределах, если не вытянутой руки, то прямой видимости. Властные структуры — тем более: классическое соседство. Ну, как в старинной песне времён СССР: «Мы жили по соседству…». Это — к тому, что долго ехать не пришлось: минут десять, не больше. А ещё — к тому, что от здания СКП областная прокуратура находилась в десяти минутах пешим ходом. Так, что разговор получился коротким: уже приехали.

— Здравствуйте, товарищ генерал.

Первым лицом, которое меня встретило, как и требовалось «уставом», было озабоченное лицо «Новичка». Встретило оно меня не совсем «по уставу»: «здравствуйте» вместо «здравия желаю!», зато у самого порога.

— Веди!

Так как лицо встретило меня у входа в приёмную, то я был «препровождён» непосредственно в кабинет «Его Превосходительства». Там моему взору — в числе всех прочих — предстало оно: само «Его Превосходительство». Предстало оно на фоне девственно чистого рабочего стола и всего остального, что должно соответствовать классике ИКД — имитации кипучей деятельности. Посвящённых контраст не удивлял: прокурору некогда было не только заниматься «служебной рутиной», но даже имитировать её.

Центральная фигура композиции висела под самым потолком, словно нарочно исключая из состава версий даже предположение о самоубийстве. Для того чтобы попасть в петлю, низкорослому толстяку-прокурору требовалось хорошенько потренироваться в прыжках на месте — и не один день.

Крюк, за который была привязана верёвка, не вызывал сомнений в надёжности: его вбивали «по спецзаказу» для навешивания австрийской вазы из псевдобогемского хрусталя. Хрусталь, даже сомнительного происхождения — вещь тяжёлая, поэтому господин прокурор мог вешаться со спокойной душой: крюк соответствовал «заявленной массе».

Прокурор впечатлял наружностью: его, и без того жирную, харю разнесло во все стороны, и он не хуже песенного месяца, окрасился багрянцем, добавив в палитру и остальные ингредиенты радуги. К тому же, от него уже заметно попахивало. Будь он не таким жирным кабаном, то и «отдав концы» до полусуток назад, не «озонировал» бы ещё воздух, или «озонировал» бы «в пределах нормы». А так мне в очередной раз приходилось сожалеть о том, что я — не «дама с веером» с полотна… или из жизни.

— Не похоже на самоповешение, — зачем-то вклинился в «экскурсию по кабинету» «Новичок». И не один вклинился: с робким кашлем и робким же видом. Констатировать очевидное не было необходимости, на что я и указал товарищу молчаливой ухмылкой.

— Что-нибудь искали?

Голос я включил, уже взбодрив подчинённого взглядом. Поскольку по характеристикам они были «одного поля ягодки», «Новичок» тут же «вытянул руки по швам».

— Так точно, товарищ генерал!

— И?

— Кое-что нашли.

— «Кое-что»?!

— Виноват, товарищ генерал! При осмотре места происшествия обнаружены два стакана с остатками коньяка, бутылка с которым…

— ???

— Виноват, товарищ генерал: предположительно с которым обнаружена в сейфе прокурора области. Бутылка с содержимым и остатки коньяка из стаканов отправлены на судебно-химическую экспертизу.

— Отпечатки?

Этот вопрос — из разряда обязательных в любом книжном или киношном детективе. Самое интересное, что для книг и кино в качестве отпечатков годится и то, на что профессионал даже глаз не уронит, не говоря уже о трате на них времени. Это в кино или книжках всё, мало-мальски напоминающее отпечатки, тут же позволяет назвать имя преступника. В жизни, увы, не так: девяносто процентов даже имеющихся отпечатков непригодны для идентификации. Помню, как на заре моей профессиональной юности надо мной долго смеялись в НТО, когда я пытался ткнуть их носом в стакан, измазанный чем-то похожим на отпечатки пальцев: «Как же „непригодны“, когда, вон, их сколько?!».

Оказалось, что стакану мало быть захватанным пальцами: надо, чтобы отпечатки были чёткими, несмазанными, чтобы папиллярные линии не были забиты грязью, жиром, салом и так далее. Лучше всего для идентификации подходили отпечатки, сделанные «в лабораторных условиях», с соблюдением всех «требований по технике безопасности»: особый станок под каждый палец, аккуратная «прокатка» аккуратно же смазанного краской пальца по идеальной поверхности, желательно, чистому листу бумаги. А как тонко работали с пальцами! Не методом погружения в краску: специальным валиком, тонко нанесённым слоем, да отдельно по каждому пальчику, очищенному спиртом от грязи и жира!

А ещё оказалось, что некоторые «виды» отпечатков невозможно снять с некоторых «видов» поверхности. По этой причине я никогда не спрашивал подчинённых о том, найдены ли отпечатки на дверной ручке или на рукоятке ножа: их находят только в кино. Потому, что даже в книгах умный сыщик знает, что легче найти иголку в стоге сена, чем отпечаток на ручке двери или рукоятке ножа. Эта находка — исключительно для болванов, сидящих у телевизора.

— Отпечатки?

«Новичок» дёрнул плечом, и взглядом переадресовал мой вопрос эксперту НТО. Тот утвердительно кивнул головой.

— Как минимум, три отпечатка с двух стаканов пригодны для идентификации: относительно полные и относительно чистые. К обеду по одному стакану я буду готов.

Я скосил глаза на измазанные краской руки трупа.

— Скорее всего, — утвердительно смежил веки эксперт.

— Что ещё? — переключился я на «Новичка».

— Запах духов, товарищ генерал.

Наверно, я скорчил чересчур презрительную рожу, потому что «Новичок» тут же поправился.

— Духи, как сказал эксперт, из тех, что продаются исключительно в дорогих бутиках.

— «Диор», «Шанель», «Нина Риччи», «Ив Сен-Лоран», «Медаи Асахи»? — принюхавшись «к обстановке», с ходу начал я демонстрировать осведомлённость «в женском вопросе».

— Уточняем, товарищ генерал.

В этот момент в предбаннике послышался какой-то шум.

— Посмотри! — распорядился я — и «Новичок» исчез, чтобы спустя несколько секунд вернуться…. головой в дверном проёме.

— Секретарша прибыли!

— Веди!

Войдя в кабинет, секретарша почему-то не подкосилась ногами, а, напротив, оглядела труп с любопытством и даже каким-то злорадством. В любом случае, признаков скорби на её лице я не заметил бы и под десятикратным увеличением. Вместо этого я заметил, что секретарша была относительно молодой и красивой. Правда, красота её была не в моём вкусе: броская и порочная. Ну, вот, не люблю я наглых рож и сисек четвёртого размера. А ещё я заметил… вернее, услышал, тот самый запах.

— Приятные духи.

— Что? — не сразу включилась девица.

— Как называется Ваш парфюм?

Лицо у девицы вытянулось: она ещё не поняла, что я уже работаю «немножко Шерлоком Холмсом». Вероятно, она решила, что я всего лишь ищу повод для недорогого комплимента. Именно это ошибочное предположение дало ей возможность элегантно и вместе с тем кокетливо поправить рукой волосы. Разумеется, она не забыла кокетливо же улыбнуться мне, нисколько не смущаясь несоответствием моменту.

— «Медаи», фирмы «Асахи». А что?

Вместо ответа я несколько раз втянул кабинетный воздух.

— Ах, это! — то ли успокоилась, то ли разочаровалась девица. — Неудивительно: я постоянно захожу… заходила в кабинет прокурора.

— А вчера вечером?

Девица «мужественно» постаралась не побледнеть.

— Вечер — понятие растяжимое…

Мне оставалось приятно удивиться: девица обладала не только сиськами, но и зачатками интеллекта — даже, если сейчас ей пришлось выдать весь его скромный ресурс. Да и язык у неё оказался не только подвешен, но и способен взаимодействовать с мозгом.

— Давайте «растянем», — «покорно» согласился я — и не удержался … «от самого себя», чтобы потом «сузить».

Девица ещё раз «постаралась», но уже с меньшим энтузиазмом.

— Если Вас интересует время после обеда и до окончания работы, то я в кабинете у шефа не была.

— Почему?

— Потому, что незачем было: самого шефа не было.

— Хорошо, — почти мило улыбнулся я. — Тогда — вопрос напоследок, исключительно ради проформы: до обеда у прокурора были женщины? Ну, на приёме… или «на личном приёме»?

Я выразительно поманеврировал бровями. Девица задумалась во всю мощь своего узенького и явно непроизводительного лба.

— Нет, кажется, не было… Точно: не было!

— А коньяк «Мартель» кто-нибудь из прокуратурских употребляет?

Девица немедленно отметилась в меня насмешливо-укоризненным взглядом.

— Товарищ генерал…

Разумеется, она знала меня… и «устав».

— … не смешите меня! У этих голодранцев по сегодняшним временам денег только на самое дешёвое пиво! Да и то в розлив!

— Не то, что у некоторых: «а у меня всё схвачено, за всё заплачено»? — усмехнулся я, косясь на висящего в петле хозяина кабинета. — Или: «sera venientibus ossa»?

Разумеется, моё «или» осталось непонятым, но сообразительной «в общем и целом» девице хватило и иронического взгляда на прокурора.

— Вот именно, товарищ генерал! Им даже объедков с барского стола не доставалось, потому что Хозяин не оставлял объедков… сволочь!

Как выражающая общую точку зрения, девица не стала ни кусать, ни косить: первое относилось к языку, второе — к боязливому взгляду. Выражению не мешало даже то, что по достоверным слухам, к этой общей точке зрения она, если и имела отношение, то самое общее. Потому что её отношение к прокурору — как и его отношение к ней — было уже частным. Иначе говоря: девушка была… с одной стороны, девушка, а с другой и не девушка. Со стороны «номер один» она была «девушкой прокурора», а со стороны «номер два» — не девушкой, и уже давно. И всё это не без участия прокурора. Нет, утрата девственности произошла без его участия, но к становлению женщины он тоже приложил руку… и не одну её.

— А как — насчёт Вас?

Девица и не подумала краснеть: santa simplicita.

— Ну, я — не они…

— То есть, если я, конечно, правильно Вас понял, Вам коньячок иногда перепадал?

— Вы правильно меня поняли.

После этого заявления мне оставалось лишь расплыться лицом.

— Значит, вечером… то есть, после официального окончания рабочего дня, Вы в кабинете у прокурора не были?

— Нет, не была… То есть: да, не была.

— И коньяк с господином прокурором не пили?

Девица побледнела: всё же сообразила, если не мозгами, то хрестоматийной женской интуицией.

— Вы намекаете на…

— Я намекаю? — «лакокрасочно» улыбнулся я. — Господь с Вами, сударыня! Я всего лишь очерчиваю круг подозреваемых. Заодно я решаю вопрос, исключать Вас из него, или нет.

У девицы художественно отвисла челюсть, словно и не было минутной давности кокетства и призывно глядящей на меня груди четвёртого размера.

— К-как «исключать»?! Значит, я…

Выразительно округлившиеся глаза эффектно закончили фразу за хозяйку. Нет, всё же девица была не последней по объёму серого вещества. Как минимум, предпоследней. При таких исходных мне оставалось лишь «добавить сахару» в улыбку.

— Именно так сударыня: Вы — уже там! Или, как сказал бы один классический персонаж… вряд ли Вам известный: «Вы самая-с и есть-с!». Поэтому лучше Вам не усугублять… гражданка!

Давно подмечено, что переход «с товарищеских отношений на общегражданские» по эффективности воздействия не уступает традиционной «правоохранительной» дубинке. «Наш случай» не стал исключением.

— Вот — как на духу, товарищ… гражданин генерал! — обложилась руками секретарша. В глазах её, помимо обживающегося там испуга, мелькнуло что-то похожее на слезу.

— Я с шефом… Мы с ним… Мы с ним были… в очень тесных отношениях… Я… никогда…

— Охотно верю Вам, — ухмыльнулся я, не смущаясь присутствием всё ещё висящего в петле товарища: будучи без петли, он ведь никогда и ничего не стеснялся. — Уточняю «размер веры»: я не сомневаюсь в «тесноте» ваших отношений. Но сейчас меня интересует их «формат» не в широком — шириной с кровать — смысле, а в узком: вчера, а именно вечером, пили вы с прокурором коньяк, или нет?

— Нет, клянусь Вам!

Из глаз девицы выкатились крупные — каратов в пять каждая — слезинки. Как мало иногда нужно для того, чтобы определить товарища даже не в позу: «в стойло». А всё потому, что как верно подметил один товарищ: «Моя Марусечка, а жить так хочется!».

Пока девица переключалась с точечных ударов по паркету

на слезопад, из глубин коридора появился «Важняк». Подойдя ко мне, он наклонился к самому уху.

— Шеф, мы просмотрели диск камеры видеонаблюдения.

По причине двадцать первого века на дворе, я давно уже не удивлялся использованию слова «диск» вместо привычного «кассета».

— Что-нибудь интересное?

— Разрешите предложить Вашему вниманию?

«Важняк» ухмыльнулся, конечно, нагловато, но полезным людям я отпускал и не такое, и не в такой обстановке.

— Ладно, пошли. А Вы, сударыня…

Я обернулся на девицу, которая была занята скорбью… по себе.

— … отдохните пока… вне границ приёмной…

В комнате отдыха, точнее, «в одной из», оборудованной последним словом бытовой техники, «Важняк» быстро вставил диск в миниатюрный плеер. Просмотренная запись оказалась небольшой, но формата «мал золотник, да дорог».

— Любопытно…

Избегая выводов, я пока всего лишь констатировал факт. Хотя запись буквально толкала на них: камера видеонаблюдения зафиксировала, как «что-то» в брюках и в женской шубе с накинутым на голову капюшоном прошло по коридору, и вошло в приёмную прокурора. Судя по таймеру, время было «наше», о чём я так прямо и заявил «Важняку».

— Судя по шубе — и девица тоже, — тоже «прямо так» усмехнулся «Важняк». — Мы уже опросили уборщицу: она признала шубу и её владельца. Точнее — владелицу. Да и брючки — с «нашей» секретарши: больше никому в прокуратуре не разрешалось их носить по причине жёсткого «дресс-кода». А Вы заметили, шеф: в прокуратуре уже никого не было — и не только время тому свидетель? Кстати, уборщица подтвердила, что к этому часу в «конторе» традиционно — уже ни души: наш прокурор свято исповедовал верность установке Никиты Сергеевича на то, что после восемнадцати ноль-ноль работают лишь те, кто бездельничает в рабочее время.

Я пожал плечами.

— Ну, и что это доказывает? Только то, то секретарша задержалась на работе. И, что — обязательно с целью убийства своего начальника? И как бы она засунула в петлю такого борова? Разумнее предположить, что она пришла «совокупиться на дорожку».

— В шубе?! — наморщил лоб «Важняк».

— Я же говорю: «на дорожку»!.. Кстати, ты установил, был прокурор в этот момент на работе, или нет?

— Так точно, шеф. И не только на работе, но и у себя

в кабинете.

— «Откуда дровишки»?

— Уборщица «поделились», — хмыкнул «Важняк».

Я прошёлся ладонью по гладко выбритому подбородку.

— А какого хрена он делал на работе «после работы»? Ведь прежде, насколько я знаю, он не был замечен в причастности «к стахановскому движению»? Его в кабинет и палкой нельзя было загнать — разве, что собственной «палкой», навострённой на какую-нибудь «дыру»? Поспрошай уборщицу, может, ещё немножко «дровишек подкинет»?

— Уже, шеф.

Теперь была моя очередь усмехнуться — и я её не пропустил.

— «Чтобы два раза не ходить»?

— Точно так! Она сказала, что начальник почему-то сильно нервничал, и «попросил её матом», когда она просунулась в кабинет с ведром и шваброй. Её удивила не «просьба»: начальник был в своём репертуаре. Её удивил вид прокурора, грызущего ногти. У неё сложилось впечатление — ну, это я даю литературную редакцию её рассказу…

— Ну, понятно, понятно, не отвлекайся!

— Так, вот: у неё сложилось впечатление, что прокурор кого-то ждал.

Я задумался лишь на мгновение.

— Ну-ка, давай сюда девицу! И снимите вы этого борова: хватит уже ему мозолить глаза!

Последнее указание, исполненное с качественным раздражением, адресовалась оперативникам: мужики откровенно скучали в коридоре.

— Но под моим руководством! — включился судмедэксперт.

— Валяйте! — буркнул я.

Через минуту тело покойного было предано… наборному финскому паркету. «Важняк» с секретаршей подгадали под самый торжественный момент, когда тело, всё ещё с петлёй на шее и с болтающимся обрывком верёвки, оказалось на руках «не совсем родных и близких».

Насладившись зрелищем, я повернулся к секретарше, которая дополнительно к слезам протекла и тушью, густо теперь размазанной по лицу.

— Кого ждал прокурор в кабинете после окончания работы?

Девица вздрогнула, и испуганно вспорхнула глазами из-под наращенных ресниц.

— Я не знаю… Я ушла с работы вместе со всеми…

— Но прокурор оставался в кабинете?

— Кажется, да.

— «Кажется» — или «да»?

— Да.

Меня почему-то не удивило то, что секретарша не стала морщить узенький лоб, а лишь ниже опустила голову. Девица, похоже, уже начала догадываться о наличии у меня «козырного туза в рукаве».

— А зачем он задержался?

Секретарша неуверенно — или нервно — двинула плечом.

— Не знаю… Может — по делам?

— По личным? — хмыкнул я. Напрасно — и вопросил, и хмыкнул: иными делами прокурор у себя в кабинете не занимался.

Девица «задумчиво» выдула губы, затем всё же напрягла немногочисленные извилины, в основном, снаружи, а не внутри — и лицо её разгладилось.

— Как же я могла забыть?! Начальник УСБ домогался встречи! Он звонил, и просил меня предупредить шефа!

— Предупредили?

— Да, я оставила записку на столе в кабинете.

— Почему только записку?

Девица художественно отвесила нижнюю губу.

— Ну, вначале я позвонила шефу на сотовый, но он не отвечал. Наверно, был отключён.

— Хорошо, — на манер слепого «прополз» я ладонью по лицу: дурная привычка. — Начальник УСБ, говорите…

Я переключил взгляд на «Важняка» — и тот хищно блеснул глазами.

— Это уже кое-что, шеф.

— Вы свободны, — сухо кивнул я секретарше. — Пока…

Это «пока» достало секретаршу уже в пути следования. Она вздрогнула, и у неё подкосились ноги. Заметно подкосились. Как минимум, заметно для нас с «Важняком». Почему-то сразу чувствовалось, и чем дальше, тем больше: девица явно не относилась к категории лиц, которые «ни сном, ни духом». Но одной её для полноценной версии не хватало: требовались иные действующие лица. Девица хорошо укладывалась на диван, но не в схему.

— Что-нибудь интересное нашли?

Это я «потревожил тылы» в лице судмедэксперта, который усердно колдовал над покойником. Эксперт на время отставил «муки творчества».

— На первый взгляд, ничего интересного: никаких телесных

повреждений. Ни ссадин, ни царапин, ни синяков, ни шишек,

не говоря уже о переломах.

— То есть, следов борьбы не наблюдается?

— Пока я их не нашёл.

— А след от укола? — на киношный манер осенило меня: чем чёрт не шутит?!

— Инъекция?

Эксперт с сомнением покачал головой.

— Такому борову?! Тут нужны, минимум, три человека: «доктор» и ассистенты. Да и никаких следов от укола я на руках… Минутку!

Эксперт повернулся к трупу, и, задействовав всё ещё скучающих оперов, несколькими ловкими движениями приспустил брюки и трусы владельца.

— Ничего, товарищ генерал… И на ногах — тоже…

— А какая-нибудь химия в лицо? — продолжал я «давать кино».

Эксперт наморщил лоб: смесь удивления и скептицизма.

— На моей памяти… такая экзотика — не для Руси… Хотя…

Он протёр лицо покойного ватным тампоном.

— Шансов немного, но проверим.

— А на вскрытии? — не унимался я.

— Там шансов больше.

Бровь эксперта выгнулась дугой.

— Вы полагаете, что…

Указательный палец его правой руки уже адресовался покойнику. Я неопределённо двинул плечом.

— Ну, посудите сами: боров — за сто кэгэ, никаких следов борьбы, никаких следов инъекции, а он, тем не менее, висит под потолком! Заметьте себе: в петле, до которой ему даже не допрыгнуть! Кто-то должен был его определить туда?

А «при наличии отсутствия» определить его туда можно было только обездвиженным! Отсюда — какой вывод?

— Виноват, товарищ генерал, — смутился эксперт. — Недотумкал. Можете не сомневаться: землю буду рыть… в смысле: потроха, но, если что-нибудь там есть, я его найду обязательно! Слово даю!

— Беру, — усмехнулся я. — А тебя что там заинтересовало?

Вопрос адресовался «Важняку», который немигающим взглядом уставился на крюк с обрывком верёвки. Дополнительно «стимулированный» локтем в бок, тот встрепенулся.

— Шеф, а Вам не кажется, что преступник допустил прокол?

— То есть?

— Если он хотел создать видимость самоубийства, то мог повесить нашего подзащитного как-нибудь поближе к земле. Несоответствие-то — вопиющее.

— А ты уверен в том, что он хотел создать такую картину?

По причине «мефистофеля» в моих глазах «Важняк» задумался, и художественно округлил глаза.

— Вы хотите сказать, что…

— Да, приятель: наш неизвестный пока оппонент уже посмеивается над нами. А это говорит о том, что он — человек не с улицы.

— Наш?! — ещё больше округлил глаза «Важняк».

— Или понимающий в нашем деле: бывший

или из родственных «контор». А ещё это говорит о том…

«Важняк» затаил дыхание. Я мотнул головой так, словно отрясал наваждение, и усмехнулся.

— Дежа вю…

— Не понял… — соответствовал заявлению «Важняк».

— Я — тоже… пока…

Память моя уже листала прошлое. Листала так, как листают старую книгу: «то ли чудится мне, то ли кажется…»…

Глава вторая (год 1991)

«… — Петрович?

«Петровичем» к своим тридцати трём я стал по результатам производственной деятельности и совместного распития спиртных напитков. Но в половине седьмого утра фамильярность, приемлемая в любое другое время, как-то не радовала. Ведь спать ещё можно было целый час. А с учётом того, что я пришёл домой лишь в третьем часу ночи: очередная, хоть и заурядная «мокруха» — этот час шёл за три, как на фронте.

— Это — я, Михалыч!

Представление было излишним: разумеется, я узнал голос пожилого майора милиции, «определённого на дожитие» в дежурку областного УВД. Когда-то он был неплохим опером, и я даже успел с ним поработать на закате его профессиональной деятельности. Его голос за ещё не истекшие сутки мне довелось «узнавать» в седьмой или восьмой раз: я уже сбился со счёта. А всё потому, что областное начальство ввело идиотскую практику контроля за «товарищами на местах». По сути, дублирования. Это называлось «группа по расследованию умышленных убийств, совершённых в условиях неочевидности».

Под дежурство в областном УВД нам даже отвели «комнату отдыха», которую мы делили вместе с операми, судебно-медицинским экспертом и водителем милицейского «УАЗика», закреплённого за группой. Прямо, как в романе или в кино. И всё это затевалось под благовидными и благозвучными предлогами — даже в благих целях: «координация, рационализация, специализация». Мы должны были оказывать «товарищам на местах» руководящую — она же методическая — помощь, заодно присматривая громкие, но несложные дела для отъёма в своё производство: «галочки» ещё никто не отменял.

На деле же всё свелось к тому, что я, старший следователь областной прокуратуры, должен был выезжать в «город» и в районы на заурядную бытовую «мокруху», с которой справился бы — и справлялся! — любой районный «следак»! И, что самое неприятное: это могло случиться — и случалось регулярно! — в любое время, независимо от графика дежурств. То есть, формально график существовал, но только не для начальства. Да и не для нас тоже: для стены и проверяющих. Хорошо ещё, что со временем «комнату отдыха» у нас «изъяли под производственную необходимость» — и народ «рассредоточился». Я, например, «рассредоточился» в направлении своей квартиры. Это, как раз, по пути от УВД до бюро судебно-медицинской экспертизы: «не промахнутся»…

— Михалыч, побойся Бога: мы с тобой расстались пару часов назад! Я ещё не успел соскучиться! И это, как ты знаешь, не моя неделя!..

— Петрович, я при чём? — искренним недоумением отозвалась трубка. — Ты же знаешь: моё дело петушиное. Да, это не твоя неделя, и следователь уже на месте. Но мне велели поднять и тебя.

— Кто велел?

— Твой прямой и непосредственный: прокурор области!

— Тьфу ты!..

Тактичный Михалыч не препятствовал моему желанию «выговориться по-русски». И только когда я обречённо вздохнул, он «включил звук»:

— Так ты выходи, Петрович: машина уже во дворе… Минут пять, как дожидается тебя.

— Ну, ты и змей, Михалыч!

— И я рад тебя слышать, Петрович! — рассмеялась трубка в ответ.

Я покосился на валяющиеся в кресле джинсы, и ещё раз протяжно вздохнул. Подумал о холодном чайнике, махнул рукой — и принялся натягивать штаны.

Чтобы заметить машину, не требовалось зоркости «Соколиного Глаза». Спасибо ещё водителю, что не потревожил гудком ни меня, ни соседей: терпеть не могу такой формы вызова. За рулём сегодня был мой старый знакомый, пожилой старшина, с которым мы… нет, пуд соли не съели, но этот «УАЗик» не раз таскали на горбу, когда заканчивался бензин. А бензин, по нашему скудному времени, заканчивался досрочно через раз. Время и в самом деле было скудное и даже паскудное: тысяча девятьсот девяносто первый год от Рождества Христова и шестой год от пришествия «Антихриста» по фамилии Горбачёв.

— Здорово, Петрович!

По причине «неоднократного взаимодействия горбов» я не обижался на «несоблюдение устава» с его киношным «Здравия желаю, товарищ старший следователь прокуратуры!».

— Давно не виделись! — буркнул я, плюхаясь на сиденье. И то: «целых» два часа, как он доставил меня домой с очередной «мокрухи»! — Ехать-то далеко?

— А Михалыч не сказал тебе? — почти удивился водитель.

— Да я от злости и не спросил!

— В гости к начальнику управления юстиции.

Я слегка «проснулся».

— За каким хреном?

— Оформить «хрена» на вынос! — хмыкнул водитель, поворачивая ключ зажигания. — Ногами вперёд.

Тут я «проснулся» окончательно.

— Иди ты?!

— Что я сдох!.. Но только не так, как этот хрен. И не так скоро.

— Фью!

По причине экстравагантности известия я не смог ограничиться одним лишь художественным свистом, и заходил головой из стороны в сторону.

— Дела-а… И где наш герой преставился? По месту жительства или по месту работы?

— Не угадал.

Водитель повернул ко мне смеющееся лицо: работа такая, да и время не располагало к сантиментам.

— Культурный центр «Шехерезада» знаешь?

Ещё бы я не знал! «Культурный центр»! Ещё совсем недавно это был заштатный, хотя и неплохой по меркам провинции кинотеатр. Но грянула перестройка — и очаги культуры оказались не нужны. Точнее: оказались не нужны именно такие очаги культуры: театры, кинотеатры, библиотеки, клубы, спортзалы. «Не отвечающие требованиям времени и запросам населения», если совсем точно. Запросы населения в лице «отдельных граждан» росли пропорционально доходам. Возникла «острая нужда» в очагах культуры «нетрадиционной ориентации». Народ имущий жаждал приобщения к «новой культуре». Её «лицом» и стали кооперативные рестораны, ночные клубы, дансинги, видеобары, сауны, массажные салоны с набором дополнительных услуг не массажного характера, которые очень быстро вышли в основные и единственные.

Тихо умирающий кинотеатр «возродил к жизни» один из «пионеров» кооперативного движения области «авторитет» по кличке «Ахмед». В этом «культурном центре» подавалось всё: от «амаретто» до порнографии в записи и в натуре. По этой причине сей «очаг культуры» приобрёл не только всеобластную популярность, но и всеобластное же значение. За короткое время в области не осталось ни одного, мало-мальски заметного руководителя, который не освятил бы своим присутствием сей «храм новой культуры».

Начальник областного управления юстиции — крупнейшая сволочь области и «по совместительству», и «по главному месту работы» — кооператором не был, но это не мешало даже состоятельным бизнесменам зеленеть от зависти при одном упоминании его имени. В девяносто первом году понятие «нетрудовые доходы» вначале «расплылось», а затем и вовсе «вышло из обращения». Поэтому никто и ничто не мешало шефу областной юстиции систематически «повышать культурный уровень» в «очагах новой культуры»…

— «Шехерезада»? — хмыкнул я. — И что: мозг этого «светильника разума» не выдержал очередного «груза знаний»?

Водитель тут же придал взгляду интригующий характер.

— Нет, Петрович: товарищ — исключительно по вашей части.

Водители — это такой народ, который знает всё, и всё это узнаёт, если не первым, то в очередь с горничными, уборщицами, старушками на лавках у подъездов, дворниками и прочими лицами смежных (в том числе, и в значении «сведущих») профессий.

— Не хочешь ли ты сказать: «пуля-дура»?

— Не хочу! — осклабился старшина. — Потому что не «пуля-дура» и не «штык-молодец»: петля.

Я ненадолго удалился — вместе с отвисшей челюстью — и вернулся уже с текстом, правда, лаконичным предельно:

— Любопытно…

…Полюбопытствовать, кроме меня, собрались все, кому не лень. Оказалось, что не лень всем, кроме меня. Несмотря на раннее время, место действа посетило всё областное и городское начальство «с правовым уклоном». От генеральских звёзд на погонах и петлицах слепило глаза. Всем, но не мне: в этих кругах я проходил за неформала. Как минимум: деятелем формата «к мандатам почтения нету». И сейчас, подтверждая заслуженную репутацию, я не стал делать исключения ни для кого: ни для чинов, ни для этого раза.

Тем более что моё появление не осталось незамеченным: у одних прокисли лица, у других захрустели челюсти. От «приступа симпатии» ко мне, естественно.

— Экскурсия окончена, товарищи и господа!

Я не иронизировал: последнее обращение всё больше входило в моду и в оборот. Как и моё появление, это «дружеское приветствие» вызвало «здоровую реакцию здорового в целом коллектива»: я получил мощный заряд отрицательной энергии из глаз и шипящих ртов. Для любого другого такой заряд оказался бы «смертельным», но я даже не пошатнулся: «и я вас люблю… всех скопом!»..

— Благодарю всех за сотрудничество и проявленное участие к покойному, а теперь прошу дать опергруппе возможность «н`ачать» работу.

Я просил не зря: следователь и «опера» робко жались по углам и стенам, пока высокое начальство демонстрировало — в основном, друг перед другом — наглые рожи и отсутствующий профессионализм.

— Вы что себе позволяете? — художественно побагровел лицом прокурор области.

— Не больше того, что позволяет мне УПК. Если же Вы по поводу «н`ачать», то это не ко мне, а к Михал Сергеичу. Это он «позволяет» — и не только себе, но и всем нам.

Я даже не повернул головы в сторону этого «правоохранителя», больше известного своим холуяжем перед вчерашними партократами и сегодняшними «демократами». Товарищ «произрастал» из инструкторов обкома, прибыл к нам из отдела административных органов, и за прошедшие пять лет не сделал ни одного шага без санкции обкома и заместивших его вскоре «народных депутатов».

— Не Вы ли говорили мне, что следователь — процессуально самостоятельное лицо?

Я не стал уточнять, что сказано это было в контексте одного моего обращения за содействием: мне срочно требовалось допросить возникшего в поле зрения «большого дяденьку» из облисполкома. «Дяденька» — первый зампред и член бюро обкома — возник в связи с очень неблаговидными обстоятельствами, отнюдь не столь безобидными, как морально-бытовое разложение. «Товарищ» активно участвовал государственными капиталами… в индивидуальном предпринимательстве. В своём. Едва услышав фамилию и только взглянув на материалы дела, прокурор тут же открестился «от соучастия»: «Вы — процессуально самостоятельное лицо. Закон даёт Вам право допрашивать любое лицо». Таким образом, говоря о лицах — моём и любом другом — прокурор в очередной раз показал своё.

От такой «возмутительной непочтительности» вышестоящее начальство решительно… побледнело — и обратилось ко мне спиной. Это дало мне законное право расценить маневр, как воплощение в жизнь лозунга «Победа будет за нами!»

— Приступаем!

Народ служивый «отклеился» от стен, и всё ещё опасливо косясь на «большие звёзды», зашевелился в соответствии с УПК. Некоторое время «совокупное руководство» оторопевало от моего «хамства», затем совсем недолго «замещало» подчинённых у стен, и, наконец, осознав бесперспективность съедания меня на месте происшествия, тихо удалилось в двери.

Теперь я получил возможность предаться созерцанию трупа, «устроившегося на временный отдых» в центральной кабинке «мужской секции» местного сортира. Бывший — ещё вчера — начальник областной юстиции висел в петле над унитазом уже основательно посиневшим: в связи с налётом «большим звёзд» ни эксперт, ни следователь так и не решились «предать товарища земле»… из метлахской плитки. Труп живописал не только радужными переливами и раздавшимися формами, но и художественно разбитой головой, кровь из которой уже не сочилась лишь по одной причине: «высочилось» всё, что могло.

— Тело осматривали? — повернулся я к эксперту.

Тот молча отработал головой «по горизонтали».

— А давно Вы здесь?

Голова эксперта опустилась ещё ниже.

— Вы хотите спросить, чем я занимался всё это время?

— «Ты говоришь!» — буркнул я, поворачивая шваброй «экс-вершителя судеб».

— Вы же сами видели обстановку…

Текст шёл, хоть и из головы эксперта, но по-прежнему откуда-то снизу.

— … «Экскурсантов» понаехало не меньше двадцати штук… Как было работать в такой обстановке?!..

— Ладно, приступим, — махнул я рукой, приговаривая эксперта «к исправительным работам». Мужик быстро натянул на руки перчатки, и оглянулся на меня. Я понял этот взгляд, и, в свою очередь, оглянулся на «оперов».

— «Предадим товарища земле», джентльмены!

Спустя минуту эксперт уже осматривал тело

в горизонтальном положении.

— Ну, что скажете?

С этим экспертом мы были «на Вы». Вернее, это я держал дистанцию, а он не прочь был её сократить. Но я человек злопамятный, и не мог так скоро «отпустить» ему откровенно хамское поведение на первом нашем совместном выезде. Товарищ вздумал учить меня жизни, а в результате был научён ей сам.

— На самоповешение непохоже…

— Подвесили товарища?

Эксперт неопределённо двинул плечом: раньше он был, куда решительней. Видимо, жизнь и в самом деле его научила, и не только судебной медицине, но и самой себе. Осмотрительности, в любом случае.

— Характер раны на голове даёт основание предположить…

— Бессознательное состояние? — «подвинул» я товарища к ответу. На этот раз товарищ не стал «отодвигаться назад». Я оценил это, и «склонил голову» перед павшим: стал изучать его затылок.

— Откройте, пожалуйста, рану.

Эксперт тут же сделал покойнику «глубокий пробор».

— Похоже на кастет…

— Тупой твёрдый предмет, — осторожно кашлянул эксперт, так же осторожно покосившись на меня.

Я усмехнулся.

— Ну, естественно. Детали мы уточним в протоколе.

Речь шла, разумеется, о протоколе допроса, в котором я уточнил бы уклончиво-хрестоматийную формулировку о «тупом твёрдом предмете». Уточнил бы я её «привязкой» к кастету. Ну, а пока я обернулся к следователю и операм.

— Не находили?

Вопрос можно было и не задавать: не для того товарища «одарили» кастетом по голове, чтобы он так просто нашёлся. «История вопроса» давала возможность предположить, что кастет, если и найдётся, то лишь там, где и должен быть найден… по замыслу «ответственного за хранение».

— Ну, хоть что-нибудь нашли?

А уже этот вопрос я задавал неспроста: коллеги тут же разбежались по углам в поисках «хоть чего-нибудь». Спустя двадцать минут — туалет, хоть и общественный, но всё же, не танцплощадка — первые результаты были сунуты мне под нос.

— Петрович — вот, полюбуйся!

Народ не выстраивался в очередь, а попросту высыпал из кулька, сооружённого из газеты, всё, что добыл за четверть часа. Классический «общий котёл» — верный признак «здорового морального духа коллектива». На чистый лист бумаги формата А4, извлечённый из папки следователя, легли «вполне ещё работоспособный» окурок сигареты «Мальборо», обрывок верёвки с бурыми пятнами на ней, пуговица из рога какого-то парнокопытного.

— Что откуда?

Следователь — новичок, потому и аккуратист — подцепил окурок пинцетом.

— Окурок сигареты «Мальборо» найден под умывальником. Пуговица лежала в грязи возле унитаза… Да, ещё отпечаток каблука ботинка нашли!

Следователь дрожащими руками открыл папку, и извлёк из неё стандартную дактоплёнку светлого цвета. Её хватило на то, чтобы покрыть след от каблука. Будь на месте «каблука» «целый ботинок», пришлось бы использовать лист обыкновенный бумаги.

— Похоже на кровь…

— Я тоже так думаю, Петрович.

Новичок «шёл на сближение», и я не стал его тормозить, хотя и не отметился встречным движением. Но товарища следовало поощрить за усердие, и я не стал его «возвращать на исходную».

— А что скажет эксперт?

Судебный медик неопределённо двинул плечом.

— А точнее?

— Проверим…

— А чего тут проверять, — хмыкнул я, — когда возле унитаза — лужа крови… ну, хорошо: «вещества бурого цвета, похожего на кровь»?! Да и следы тянутся от унитаза до умывальника?! А здесь видно, что наш оппонент «совершил омовение подошв ботинок»… Кстати, трассу проверили?

Новичок энергично боднул головой.

— Так точно.

— И?

— Следы в коридоре явно замывались.

— Ладно… А что это за пуговица?

Я повертел в руках уже очищенную от грязи пуговицу.

— Симпатичная штучка… Кажется, рог. Такая — не на каждом пиджаке.

На «Шерлока Холмса» я сейчас не притязал: такого размера пуговица могла быть только от пиджака.

— А пуговичка…

Я скользнул глазами по пиджаку убиенного.

— … явно не из этих мест.

Действительно, все пуговицы «на трупе» были в наличии, да и в виду своего пластмассового происхождения «не покушались» на оригинальность.

— Конечно, это ничего ещё не значит…

Я с сомнением повертел в руках пуговицу.

— … Эта штука вполне может не иметь никакого отношения к делу. Её мог «оставить» любой завсегдатай «очага культуры», и не обязательно сегодня…. Хотя пуговичка — весьма примечательная. И, если она — «того, кого надо, нога», то здесь она неслучайно.

— «Оставили на память»? — полыхнул глазами следователь: парень явно выказывал прогресс в части работы головой.

— Или в процессе работы с товарищем.

Я проиллюстрировал текст косым взглядом на жертву.

— А, если случайно? — не догадался уняться «следак».

— Мог бы и сам додуматься! Если случайно, значит, непосредственно к моменту убийства она не имеет отношения.

Следователь ушёл глазами в сторону — за недостающими мыслями.

— То есть, Вы хотите сказать, что…

— .. пуговица была оторвана в драке, предшествовавшей моменту убийства, и не связанной с ним. И я не «хочу сказать», а уже сказал выше. Слушать надо — и делать выводы!

Следователь и «опера» переглянулись: я шёл по пути наибольшего сопротивления, и их вёл за собой.

— Убийц… то есть, участников было больше двух?! Ты на это намекаешь, Петрович?!

Общую позицию озвучил хорошо мне знакомый майор из УУР УВД области. И, несмотря на то, что мужик был башковитый и не «шланг», озвучил он не только общую позицию, но и общее недовольство. И то: одно дело — убийство «раз на раз» на почве ссоры, или надо искать разрозненные звенья! Как говорят у нас в одном южном городе: «две большие разницы и одна маленькая»!

В ответ на вполне понятный вопрос «`опера» я даже не стал усмехаться: я ведь тоже — не Павка Корчагин. И у меня, помимо служебной жизни, есть личная… была, то есть… должна быть…

— Ну, «надейся на лучшее — готовься к худшему»… Будем надеяться на то, что наш оппонент «всего лишь потерял» эту пуговицу, а не аккуратно «расстелил» её под унитазом… Хотя…

Словно отгоняя малоприятные мысли, я махнул рукой и переключился на остальные вещдоки.

— Так, окурок чистый, без следов помады. И духами не провонял. Маловероятно, что он «из женщины». Да и обслюнявлен хорошо… Хорошо, доктор?

Эксперт оторвался от трупа.

— Хорошо.

— А не слишком ли хорошо?

Я может, и не хотел, так мои губы сами растянулись в усмешке. Эксперт посмотрел на фильтр и «прилегающую к нему область» в лупу.

— Ну, насчёт слюны — вряд ли… Но тут даже фрагмент отпечатка имеется… Может, это — слишком? Такие сигареты грязными руками не курят. Ну, руками алкаша.

Вдохновлённый анализом, я на время позаимствовал у эксперта «монокль».

— Браво, медицина! Хоть зачисляй Вас в резерв опергруппы. Правда, фрагмент вряд ли пригоден для идентификации… Семёныч?

Пожилой эксперт НТО отделился от группы и от стены, которую он ковырял скальпелем.

— Чего?

— Отвлекись от раскопок. Кстати, чего ты там накопал?

Вместо ответа Семёныч протянул мне фрагмент кафельной плитки. Я даже не стал приглядываться: сразу же покачал головой.

— Смотри, ты! А что: «сгодится нам этот фрайерок»!

«Фрайерком» работал бурый отпечаток пальца, вполне пригодный «для запуска в производство».

— А у тебя, Петрович — чего?

Мы, «практикующие юристы» — люди простые: если я ему «Семёныч», то он мне, самой собой, «Петрович».

— Да, вот, взгляни.

Семёныч лаконично приложился глазом к лупе и тут же покачал головой.

— «Не прохонжэ».

— Тогда я надеюсь на твой.

— А что тебе ещё остаётся? — хмыкнул эксперт.

— Ладно, ковыряйся дальше, — не остался я в долгу. — Так, джентльмены, и что мы имеем, так сказать, «итого»? Окурок, отпечаток, пуговица, «палец» на стене… Ах, да: ещё покойник в резерве.

Без должного, а заодно и недолжного, почтения к умершему… негодяю, я вывернул карманы его брюк и пиджака. Улов оказался богатым: пачка «сотенных», лишь слегка початая, два презерватива в упаковке — товарищ явно не собирался ограничиваться «одним заходом» — и несвежий уже носовой платок, явно заменивший владельцу салфетку.

Наибольшего внимания заслуживали две вещи: записная книжка и монета достоинством в одну копейку. Последнее само по себе уже не могло не вызвать законного любопытства: товарищ сотенных не считал, и уже не только рублей. А тут — копейка! Да ещё не простая. Нет, не золотая: согнутая посередине. Аккуратно согнутая, как по линейке.

— Любопытно…

Я обратился за солидарностью к коллеге из прокуратуры, но тот «солидаризовался» со мной лишь выпученными глазами и слегка отвешенной челюстью. Поскольку товарищ подводил меня, пришлось и мне подводить его… к ответу.

— Никаких аллюзий, как говорит наш словоохотливый Михал Сергеич?

— Хм… хм… — старательно прочистил горло коллега.

— Знак? — ещё решительней подтолкнул я товарища. — Или подсказка?

— Знак?!

Лоб коллеги проявил удивительные способности в деле формирования морщин: они избороздили там всё пространство. Но отвешенной челюсти «на выходе» это мероприятие не отменило.

— Не понял…

— Вижу, — не пожалел я коллегу: оно и для ума полезней. — «Судьба — индейка, а жизнь — копейка». А жизнь этого типа и гроша ломаного не стоит.

Челюсть коллеги отвисла ещё ниже, но во взгляде появился смысл.

— А ведь верно! Бандитский знак!

— Или наводка на него, приятель. Иначе говоря: подсказка нам

с тобой. «За так», но не просто так.

— Что-то вроде крючка?

— Не исключено…

Я покачал головой: ну, вот, не люблю я, когда много всего. Потому что на месте происшествия много всего — это… слишком много. Это чересчур. Да, чаще всего, по глупости. Но нередко и от большого ума. А это уже совсем нехорошо.

— Ладно, заглянем в записную книжку.

Я веером развернул записную книжку и опять удивился. И опять неприятно.

— Ба, да кто-то уже заглянул в неё до нас!

Заинтригованный прелюдией, коллега простонародно выглянул у меня из-за плеча. Не меняя «диспозиции», я «ткнул» парня «глазами» в книжку.

— Видишь: несколько страниц отсутствуют. И вырваны они явно не в стерильных условиях: наспех, грубо, да ещё грязными пальцами… Семёныч, это — по твоей части.

Эксперт НТО, уже откровенно скучающий у стены — всё, что можно было взять от неё, он уже взял — присоседился к «следаку».

— Приглядись, Семёныч, к первой — от «демонтажа» — странице.

Эксперт вооружился лупой и последовал указанию. Пару раз он вынырнул у меня из-за плеча, а потом это ему надоело — и он протянул руку:

— Дай сюда!

Некоторое время он молча вертел блокнот под разным углом к источнику освещения: забранной в металлическую сетку люминесцентной лампе. Спасибо «Ахмеду»: прежде здесь тускло мерцала покрытая слоем пыли и мушиного кала двадцатипятиваттная лампочка накаливания — одна на весь туалет, тогда ещё уборную.

— Знаешь, Петрович, можно попробовать…

— Методом съёмки в косопадающих лучах?

Эксперт ухмыльнулся.

— Ну, ты же дока в наших делах… Хотя кое-что я и сейчас могу сказать. На первой «живой» — от последней вырванной — странице остались вдавления каких-то цифр. Что-то с нулями. Ещё просматриваются крестики. Остальные подробности завтра.

— Сегодня.

Семёныч отдернул рукав пиджака.

— Тьфу, ты: и в самом деле!

— «Ах, как скоро ночь минула…», — поработал я «немножко Остапом Бендером».

— Вот именно, — декадентски хмыкнул Семёныч. — Ладно, звони после обеда: что-нибудь «нарисую».

Я разогнул спину.

— Ну, что: для начала хватит добра?

На этот раз коллектив моментально выказал сплочённость: все дружно загудели в ответ: «Хватит» Хватит!». Понять товарищей было несложно: каждому хотелось поскорее в душ и к обеденному столу, чтобы слегка взбодриться перед очередным «забегом на длинную дистанцию»: ненормированный рабочий день явно просматривался на неделю вперёд. Почему именно на неделю? Никакой тайны: практика. Например, раскрытие дела по «очень горячим следам» — это в течение суток. Раскрытие по «горячим следам» — до трёх суток включительно. Раскрытие по ещё «тёплым следам»… когда ещё теплится надежда — в течение недели. Раскрытие в течение десяти дней — это уже комбинация из «ещё не совсем простывших следов», фарта и случая. То есть, уже — «как карта ляжет».

После десяти дней — исключительно «делопроизводство»: работа на бумагу. Для объема. Для проверяющих. Для того чтобы «замазать глаза» и «отмазаться». Потому что декада вхолостую — это «висак сто процентов». Нет, «висаки» тоже иногда раскрывали, но исключительно в двух форматах: либо чудом, либо «перевешиванием на добровольца» в порядке «аналогии преступлений». Не знаю, как в других областях, но в нашей дело — вместе с «делами» — обстояло именно так. Первые три дня мы «рыли носом», до недели включительно «рвали пупки и жилы», «на автопилоте» дотягивали до десятидневного «юбилея» — и, наконец, переводили дух. Именно так: не «капитулировали», а «утирали заслуженный трудовой пот»: «я сделал всё, что можно — пусть другой сделает больше».

— Тогда — по коням?.. Отставить!

Товарищи ещё не успели испугаться, а я уже уточнил формат команды:

— «Не пужайтесь, граждане»! Это — скорее, «задание на дом». Как мы видим, «наш подшефный» не сверкает ни золотом, ни бриллиантами. А это не очень вяжется с его «обликом выходного дня». Отсюда задача: установить, не сняли ли с этого хмыря «что-нибудь на память»? Ну-ка, дайте сюда уборщицу!

Один из оперов быстро метнулся к двери: видимо, ему больше всех хотелось домой. В проёме он столкнулся с движущимся во встречном направлении коллегой. Не моим: его.

— «Ахмеда» привезли!

Моя бровь без спроса выгнулась дугой.

— «Ахмеда» привезли»?! Смелые люди!

Я не иронизировал: этот «авторитет» был таковым не только в кавычках. Как говорил Аркадий Райкин: «Всё городское начальство туваровед любит, ценит, увжает!». В нашем случае поправку нужно было делать лишь на уровень начальства: «любило», «ценило» и «уважало» «Ахмеда» всё областное начальство. Но за то же самое, что и городское — коллегу «Ахмеда» по юмореске: как и «туваровед», «Ахмед» «сидел на дефсыт». Только уровень «дефицита» у «Ахмеда» был выше: в эпоху всеобщего дефицита этот товарищ мог обеспечить не только белужью икру, дачу, иномарку или шикарную девочку, но и «переход в другую лигу»: из политиков в бизнесмены и наоборот. А «материальную помощь» — это, уж, как водится.

Поэтому областное начальство горой стояло за «Ахмеда»… и свои привилегии. А уже поэтому доставка «авторитета» в порядке навязчивого сервиса была сродни подвигу.

Пока «доставляли» «Ахмеда», я успел переговорить с уборщицей, «насмерть» запуганной вопросом о «перемещении материальных ценностей» из гражданина бывшего начальника юстиции.

— Клянусь, товарищ… господин… гражданин…

— Ну, так, уж, и сразу: «гражданин»! — решительно снизошёл я.

Для того чтобы сделать это, мне достаточно было одного взгляда на изуродованные хлоркой руки уборщицы, и её не менее изуродованное — но только жизнью — лицо.

— То есть, Вы, как увидели этого «друга» в петле, так только Вас и видели?

Вокруг засмеялись, но старушке было не до тонкостей стиля, и, уж, тем более, не до смеха. Вместо этого она принялась истово осенять себя крестным знамением.

— Так и было, гражданин… то есть, товарищ… ну…

— Ну, понятно, понятно, бабуля! — не отделил я себя от народа: похлопал старушку по плечу. — Можешь идти: никто тебя ни в чём не подозревает… Ну, а с «Ахмедом» мы поговорим не в сортире…».

Глава третья (наши дни)

… — Товарищ генерал! — вклинился «Новичок». Пока мы с «Важняком» предавались философии, он работал «за себя и за того парня» на осмотре места происшествия. — Есть свежая партия вещественных доказательств…

— Дежа вю…

Я хмыкнул и покачал головой. «Новичок» ещё и не успел подключиться к недоумению «Важняка», а я уже «заходил на него» с вопросом:

— Ну, и что вы «нарыли»?

«Новичок» тут же «вывесил» передо мной в воздухе полиэтиленовый пакет с просвечивающим сквозь него окурком.

— Чьих будет? — слегка покривил я щекой.

«Новичок» в меру дозволенного осклабился.

— Пока — только от марки «Давидофф», товарищ генерал. А над подробностями будем работать.

Мы переглянулись с «Важняком».

— Приметные сигареты, — уважительно хмыкнул я. — Не для народа…

— «Автандил»? — включился «Важняк».

Я пожал плечами.

— Не торопись с выводами… Может, он. А, может, и нет.

Да, не только я, но и все — кому положено — знали, что упомянутый товарищ давно и бесповоротно отдал приоритет сигаретам именно этой марки. Но сразу «делать наколку» на этого человека мне бы не хотелось: «Автандил» являлся самым авторитетным «авторитетом» нашей области, имел выходы на столицу, и они оба пользовались там заслуженным уважением. «Они оба» — это он и его бизнес. Там за ним стояли очень «рослые» фигуры, поскольку он стоял за них здесь. При таких исходных без «железобетонных» улик к нему и соваться не стоило. Потому что соваться к нему «наобум Лазаря» — всё равно, что соваться в петлю. А для таких подвигов я был всего лишь маленьким генералом, и отнюдь не Наполеоном.

— Что ещё?

«Новичок», «отсутствовавший» в момент нашего диалога — не положено по рангу — встрепенулся.

— В столе прокурора среди его рабочих бумаг обнаружена странная бумага…

— «Странная»?

— Да, товарищ генерал: именно странная. Это — какой-то список без оглавления. Выполнено, похоже, рукой прокурора: мне этот почерк знаком.

— Покажи!

«Новичок» быстро нырнул рукой в папку, и протянул мне единственный листок. Я скользнул по нему глазами.

— Да, это — его рука… А фамилии-то, какие! Мама миа!

А контекст! Мда… За один «несанкционированный взгляд» на них и свинцом угостить могут!

«Важняк», уже наполовину протянувший руку к бумаге, тут же отдёрнул её обратно. Я усмехнулся.

— Не боись, сыщик! В крайнем случае, мы ничего не видели, потому что ничего не нашли! А не нашли потому, что и не искали! Ты понял?

Этот вопрос адресовался уже «Новичку». Парень вздрогнул, и испуганно заморгал глазами.

— Я… конечно… Я… ничего… Я…

— Ну, вот и славно! — «приговорил»я товарища «к соучастию». — Значит, теперь мы можем спокойно исследовать этот документ. Итак, кто тут у нас?

Я и в самом деле уже гораздо… ну, не спокойней: внимательней — прошёлся по каждой фамилии. Список действительно «бил», и не «по дых», а сразу «наповал». Я ещё не «въехал» в то, в какой связи, но в нём оказались все, за малым исключением, «вожди» области и областного центра. Здесь присутствовала вся верхушка областной и городской администраций, вся «силовая компонента» от прокуратуры до ФСБ, руководители «экспортно ориентированных предприятий союзного значения», крупнейшие «частники» и вся местная «авторитура». В плане личного авторитета… точнее: наличия «авторитетов», нам было, чем похвалиться: наследие «проклятого советского прошлого» и проклятого уже без кавычек «дикого капитализма девяностых». Это наследие представляли, аж, сразу три «вора в законе» и столько же «цивилизовавшихся беспредельщиков межобластного масштаба».

— «Ого! — сказал восхищённый Остап. — Полный архив на дому!»

Пока «Новичок» таращился на меня непонимающими глазами, «Важняк» успел с хохотом подключиться:

— «Совершенно полный, — скромно ответил архивариус. —

Я, знаете, на всякий случай…».

Мы ещё немного посмеялись вдвоём — «Новичок» так и не «включился» — и я первым «утёр слезу». От нагрянувших мыслей «за жизнь» смеяться уже почему-то не хотелось.

— Да, запасливый оказался наш главный законник…

— Паук и его паутина, — тоже без усмешки констатировал «Важняк»: понял уже, что «время плакать, и время смеяться». «Время плакать» ещё, слава Богу, не пришло, но смех уже лучше было отставить — до лучших же времён.

— А ты заметил, что часть фамилий зачёркнута?

«Важняк» тут же нырнул глазами в бумажку.

— Действительно…

— Не торопись «выныривать обратно»! — ухмыльнулся я. — Обрати внимание на то, какие это фамилии!

«Важняк» «задержался с возвращением», чтобы распрямиться уже под изумлённый взгляд и простонародное «фью».

— Вот именно! — покачал я головой. — Одна часть этих людей уже снята с должности, вторая находится в СИЗО под следствием. Есть какие-нибудь мысли «по поводу»?

«Важняк» даже не стал задумываться.

— «Сняты с учёта»?

— Хорошо сказано! — хмыкнул я. — Только небольшое уточнение: не они «сняты с учёта», а он «снялся с учёта» у них… Да, похоже, наш «бескорыстный и беззаветный» оставил нам в наследство список «дойных коро