Alistair MacLean
THE GOLDEN RENDEZVOUS
First published in Great Britain by Collins 1962
Copyright © HarperCollinsPublishers 1962
FEAR IS THE KEY
First published in Great Britain by Collins 1961
Copyright © HarperCollinsPublishers 1961
SAN ANDREAS
First published in Great Britain by Collins 1984
Copyright © HarperCollinsPublishers 1984
THE WAY TO DUSTY DEATH
First published in Great Britain by Collins 1984
Copyright © HarperCollinsPublishers 1984
Alistair MacLean asserts the moral right to be identified
as the author of these works
All rights reserved

Перевод с английского
Татьяны Савушкиной, Елены Копосовой, Елены Гуляевой,
Михаила Загота, Андрея Лещинского

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Егора Саламашенко

Маклин А.

Золотое рандеву : романы / Алистер Маклин ; пер. с англ. Т. Савушкиной, Е. Копосовой, Е. Гуляевой и др. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025. — (Мир приключений. Большие книги).

ISBN 978-5-389-30233-4

16+

Алистер Маклин (1922–1987) — британский писатель, автор 28 остросюжетных романов и приключенческих рассказов, сценарист. Его имя широко известно читателям всего мира. Книги Маклина разошлись тиражом более 150 миллионов экземпляров, по его романам, сценариям и сюжетам было снято 18 фильмов. В 1983 году Университет Глазго присвоил писателю степень доктора литературоведения.

Герои Маклина живут и побеждают по всему земному шару, «от коммунистической Венгрии и Мексиканского залива до Сингапура, юга Франции, Сан-Франциско, Нидерландов и Северного Ледовитого океана» (kirkusreviews.com).

Сборник открывается романом «Золотое рандеву». На борт роскошного круизного лайнера проникают террористы. Они быстро захватывают заложников, но среди офицеров команды находится человек, который практически в одиночку противостоит преступникам.

Неподалеку от Кубы сбит самолет, перевозивший секретный груз («Страх отпирает двери»). Вместе с экипажем погибает семья совладельца авиакомпании. Теперь им движет единственное желание — отомстить тому, кто виновен в катастрофе.

«Сан-Андреас», британское госпитальное судно, пересекающее норвежские воды под защитой Женевской конвенции, подвергается внезапной атаке врага. Опасная тайна превратила корабль в бесценную добычу...

Для автогонщика риск — это часть профессии («Пыль на трассе»). И если вам повезло уцелеть в жуткой аварии, не доискивайтесь до ее причин. Те, кто играет по-крупному, не любят слишком любопытных...

«Золотое рандеву» и «Страх отпирает двери» экранизированы в 1970-х годах. Эти романы выходят в новом переводе.

© Т. А. Савушкина, перевод, 2025
© Е. А. Копосова, перевод, 2025
© Е. В. Гуляева, перевод, 2006
© М. А. Загот, А. Б. Лещинский, перевод, 1990
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Азбука®

Посвящается А. А. Ламонт

Глава 1

Вторник, полдень — 17:00

Моя рубашка потеряла должный вид и превратилась в бесформенную, липкую, пропитавшуюся потом тряпку. Раскаленный металл палубы жег ноги. Ноющий под козырьком лоб тугим кожаным обручем стягивала форменная белая фуражка, обещая оставить меня сегодня без скальпа. Глаза резал нестерпимый блеск солнечных лучей, отражавшихся от металла, воды и беленых зданий порта. Горло терзала неумолимая жажда. Я был крайне несчастен.

Несчастным был я. Несчастным был экипаж. Несчастными были пассажиры. Несчастным был также капитан Буллен, и это последнее обстоятельство делало меня несчастным вдвойне, поскольку, когда дела шли наперекосяк, капитан Буллен имел привычку вымещать свое недовольство на старшем помощнике. А его старшим помощником был я.

Опершись на леерное ограждение, я под скрипучий аккомпанемент тросов и дерева следил за тем, как тяжеловесная грузовая стрела с трудом поднимает с причала особенно крупный контейнер, как вдруг почувствовал прикосновение к руке. Опять капитана Буллена принесло, мрачно подумал я, но тут же сообразил, что уж чем-чем, а любовью к «Шанель номер пять» капитан Буллен никогда не отличался. Должно быть, пожаловала мисс Бересфорд.

Так оно и оказалось. Аромат «Шанели», белое шелковое платье и та лукавая, смешливая улыбка, что сводила с ума едва ли не весь командный состав, но меня лишь раздражала. Я не лишен слабостей, но высокие, рассудительные и утонченные молодые дамочки с несколько язвительным чувством юмора, которым палец в рот не клади, к ним не относятся.

— Добрый день, мистер старший помощник, — проворковала она. У нее был нежный мелодичный голос, в котором едва проскальзывал намек то ли на высокомерие, то ли на снисходительность, когда она разговаривала с чернью вроде меня. — А мы все гадали, куда вы запропастились. Вы же обычно не пропускаете предобеденные коктейли.

— Виноват, мисс Бересфорд. Приношу свои извинения. — Не сказать чтобы дамочка ошибалась: вот только она не знала, что на предобеденные коктейли с пассажирами я хожу едва ли не под дулом пистолета. По внутреннему регламенту нашей компании развлечение пассажиров входит в обязанности командного состава в той же мере, что и управление судном, а поскольку капитан Буллен ненавидел всех своих пассажиров лютой, смертельной ненавистью, он делал все, чтобы переложить их развлечение на мои плечи. Я кивнул на огромный контейнер, зависший над люком пятого трюма, а затем на гору таких же на причале. — Боюсь, отлучиться не выйдет. Тут работы еще часа на четыре, а то и на все пять. Даже обед придется пропустить, не говоря уже о коктейлях.

— Никаких «мисс Бересфорд». Просто Сьюзен. — Похоже, почти все мои слова пролетели мимо ее ушей. — Сколько мне еще вас просить?

Пока не доберемся до Нью-Йорка, подумал я про себя. Впрочем, и тогда ничего не изменится. Вслух же с улыбкой сказал:

— Не нужно ставить меня в трудное положение. По уставу мы должны относиться ко всем нашим пассажирам с учтивостью, внимательностью и уважением.

— Вы безнадежны! — рассмеялась она. Я был слишком мелкой сошкой, чтобы хоть сколько-нибудь уязвить раздутое самодовольство, скрывавшееся за улыбками этой дамочки. — Да еще и без обеда остались, бедолага. Иду мимо, а вы тут стоите весь такой угрюмый. — Она скользнула взглядом по лебедчику, потом по матросам, вручную отводившим подвешенный груз на предназначенное для него место в трюме. — Ваши люди тоже не сказать что в восторге от перспективы остаться голодными. Вон какие хмурые.

Я мельком глянул на своих подчиненных. Вид у них и правда был самый что ни на есть хмурый.

— Не беспокойтесь. Будет перерыв — поедят. Просто ребятам сейчас несладко приходится. Там внизу, в трюме, градусов за сорок, а по неписаному правилу в тропиках белые в самый солнцепек не работают. И потом, они еще не отошли от понесенных убытков. Не забывайте, не прошло и трех дней с инцидента на ямайской таможне.

Да уж, инцидента: таможенники одним махом конфисковали у примерно сорока членов экипажа тысяч двадцать пять сигарет и двести с лишним бутылок крепкого алкоголя, которые полагалось оформить как судовые запасы до входа в воды Ямайки. То, что алкоголь должным образом оформлен не был, вполне объяснимо: команде строго-настрого запретили хранить у себя спиртное. Ну а то, что и сигареты оказались неучтенными, было связано с планами команды — по обыкновению, тайно — пронести выпивку с куревом на берег, чтобы неплохо подзаработать, толкнув их местным. Ямайцы готовы дорого платить за такую роскошь, как беспошлинный американский бурбон и сигареты. Вот только команда и подумать не могла, что впервые за пять лет своего хождения в Вест-Индию пароход «Кампари» подвергнется обыску столь тщательному и обстоятельному, что после него на всем судне от носа до кормы не останется ни одного не обшаренного уголка. То был поистине черный день.

Впрочем, и сегодняшний не лучше. Мисс Бересфорд как раз утешительно похлопывала меня по руке, бормоча напоследок слова сочувствия, слабо сочетавшиеся с насмешливым блеском ее глаз, когда я заметил, что у начала трапа, ведущего с основной палубы, застыл капитан Буллен. От него буквально разило недовольством. Спустившись по трапу и приблизившись к мисс Бересфорд, капитан героическим усилием изобразил на лице некое подобие улыбки и даже ухитрился удерживать его целых две секунды, но, оставив женщину за спиной, тут же вернул себе свой прежний недовольный вид. Человеку, облаченному с ног до головы в ослепительно-белое, крайне непросто создать своим приближением ощущение надвигающейся грозовой тучи, но капитану Буллену это удавалось без малейших усилий. Он был крупным мужчиной, шести футов двух дюймов ростом, необычайно плотного телосложения, с соломенно-желтыми волосами и бровями, гладко выбритым красным лицом, которое не брал никакой загар, и ясными голубыми глазами, которые не смог бы затуманить и галлон виски. Капитан скользнул равнодушно-неприязненным взглядом по причалу, трюму, потом перевел его на меня.

— Ну что, мистер, — тяжело уронил он. — Как тут у вас дела? Смотрю, взяли мисс Бересфорд в помощницы. — В дурном расположении духа он неизменно обращался ко мне «мистер», в нейтральном «стар», ну а в хорошем, что, сказать по чести, бывало почти всегда, не иначе как «Джонни, мой мальчик». Сегодня меня назвали «мистером», исходя из чего я подобрался и сделал вид, будто не понял завуалированного упрека в пустой трате времени. Завтра капитан сменит свой тон на грубовато-извинительный. Как уже делал не раз.

— Не слишком плохо, сэр. Небольшая заминка на берегу. — Я кивнул на группу мужчин, отчаянно пытавшихся зацепить стропами контейнер футов восемнадцать в длину, футов шесть в высоту и столько же в ширину. — Похоже, докеры Каррачио не привыкли иметь дело с таким грузом.

Капитан пригляделся повнимательней.

— Эти безрукие и с тачкой бы не сладили, — наконец бросил он. — Ладно, мистер, к шести управитесь? — В пять прилив достигнет высшей точки. Если не сможем пройти отмель у входа в гавань по высокой воде, придется проторчать здесь еще десять часов.

— Думаю, да, сэр, — ответил я и, чтобы отвлечь его от грустных размышлений и движимый любопытством, спросил: — Что в этих контейнерах? Автомобили?

— Автомобили? Вы не рехнулись ли, часом?! — Взгляд его холодных голубых глаз скользнул по нагромождению беленых домиков и темной зелени лесистых холмов, вздымавшихся за ними. — Да в этой дыре и клетку для кроликов на экспорт сделать не могут, не то что автомобиль. Оборудование. Это судя по накладным. Динамо-машины, генераторы, холодильники, кондиционеры и очистная аппаратура. Пункт назначения — Нью-Йорк.

— Вы хотите сказать, — осторожно начал я, — что генералиссимус демонтирует и продает американцам оборудование с сахарных производств, которые некогда благополучно реквизировал у тех же самых американцев? Это же неприкрытое воровство!

— Воровство — это мелкая кража, совершенная одним человеком, — мрачно проговорил капитан Буллен. — Крупная кража, совершенная правительством, называется экономикой.

— Неужели генералиссимус и его правительство так отчаянно нуждаются в средствах?

— Сами-то как думаете? — проворчал Буллен. — Никто не знает, сколько людей погибло в результате голодных бунтов, вспыхнувших во вторник в столице и еще в десятке городов. По оценке ямайских властей, количество жертв исчисляется сотнями. После того как они вышвырнули из страны большинство иностранцев, позакрывали или изъяли в пользу государства почти все иностранные предприятия, о получении доходов из-за границы можно забыть. В закромах революции хоть шаром покати. Простой народ бедствует.

Буллен отвернулся и уставился неподвижным взглядом на гавань. Его широко расставленные ручищи лежали на поручне ограждения. Спина была неестественно прямой. Хорошо знакомая мне поза. Да и как иначе: все-таки я с ним три года прослужил. Капитана распирало, хотелось выпустить пар, и лучшей, более испытанной и надежной отдушины для этого, чем старший помощник Картер, у него не было. Вот только гордость никогда не позволяла ему самому завести нужный разговор. Догадаться, что его беспокоит, большого труда не составляло. Я не заставил себя ждать и непринужденно поинтересовался:

— Сэр, а что с теми радиограммами, которые мы отправили в Лондон? Ответ пришел?

— Десять минут назад. — Он не спеша повернулся, как будто уже успел об этом забыть, но его выдавало побагровевшее лицо, да и в голосе явственно слышалось напряжение. — Они дали мне по рукам, мистер, вот что они сделали. Дали по рукам. Моя родная компания. И Министерство транспорта. Никто не поддержал. Сказали выкинуть все из головы, заявили, что мои возражения идут вразрез с имеющимися правилами, и предупредили о возможных последствиях отказа от сотрудничества с компетентными органами. Какими еще компетентными органами, черт их подери! И это они мне! Моя родная компания! Я тридцать пять лет прослужил на судах «Блу мейл», и вот теперь... теперь... — Его руки сжались в кулаки, а гнев стиснул горло, заставив капитана замолчать.

— Значит, кто-то хорошенько на них надавил, — пробормотал я.

— Так и есть, мистер, так и есть. — Холодные голубые глаза совсем заледенели, массивные кулаки разжались и снова сжались, крепко, до побелевших костяшек. Буллен был капитаном, но это еще не все: он был коммодором [1] флота «Блу мейл». Даже члены совета директоров в его присутствии не позволяли себе лишнего и уж точно не обращались с ним как с мальчишкой-посыльным. — Если я когда-нибудь все-таки доберусь до доктора Слингсби Кэролайна, — уже спокойнее продолжил он, — сверну шею этому говнюку.

Капитан Буллен мечтал добраться до доктора со странным именем Слингсби Кэролайн. Ту же мечту лелеяли десятки тысяч полицейских, правительственных агентов и американских военнослужащих, задействованных в его поисках. Как, впрочем, и миллионы обычных граждан, хотя бы по той веской причине, что за сведения, ведущие к его поимке, полагалась награда в пятьдесят тысяч долларов. Однако интерес капитана Буллена и команды «Кампари» имел куда более личный характер: разыскиваемый субъект был главным виновником всех наших неприятностей.

Пропал доктор Слингсби Кэролайн в созвучном своему имени месте — штате Южная Каролина. Он работал в одном сверхсекретном правительственном научно-исследовательском центре по разработке вооружения, располагавшемся к югу от города Колумбии. Как выяснилось только на прошлой неделе, это учреждение занималось созданием малогабаритных ядерных боеприпасов для оснащения истребителей и мобильных ракетных установок, предназначавшихся для локального нанесения тактических ядерных ударов. В сравнении с уже созданными США и Россией пятимегатонными монстрами этот тип боезарядов представлялся сущим пустяком, поскольку не обладал и тысячной долей их мощности и был способен испепелить все вокруг в радиусе не более мили. Хотя тротиловый эквивалент в пять тысяч тонн тоже не шутка.

И вот в один прекрасный день, а точнее, ночь доктор Cлингсби Кэролайн пропал. Так как он являлся директором упомянутого научно-исследовательского центра, дело уже приняло серьезный оборот, однако стало совсем скверным, когда оказалось, что исчезнувший прихватил с собой действующий прототип ядерного боеприпаса. Его явно застали врасплох два ночных охранника, которых он убил, воспользовавшись, по-видимому, оружием с глушителем, поскольку никто ничего не слышал и не заподозрил неладное. Доктор выехал через ворота центра около десяти часов вечера, сидя за рулем своего собственного синего «шевроле»-универсала: охранники, узнав и автомобиль, и своего начальника, имевшего привычку допоздна засиживаться на работе, пропустили его без лишних вопросов. Они стали последними, кто видел доктора Кэролайна и «Твистер» — так по неведомой причине назвали новое ядерное оружие. А вот синий «шевроле» нашли брошенным в окрестностях порта Саванны через девять с лишним часов после совершения преступления, но меньше чем через час после того, как подняли тревогу. Все-таки кое-кто в полиции недаром ест свой хлеб.

Нам же просто жутко не повезло: «Кампари» зашел в Саванну именно в тот день, когда все и случилось.

Не прошло и часа после обнаружения трупов охранников в научно-исследовательском центре, как все внутреннее и международное, воздушное и морское сообщение на юго-востоке США было приостановлено. С семи часов утра самолеты могли подниматься в воздух только после тщательного обыска борта, с этого же времени полиция останавливала и досматривала все до единого грузовики, пересекающие границу штата, и, уж конечно, ни одному судну крупнее весельной лодки не разрешался выход в море. К сожалению для властей и к несчастью для нас, пароход «Кампари» вышел из порта Саванны в шесть часов утра того самого дня. Судно по умолчанию стало номером один в списке мест, где мог скрываться беглый преступник.

Первый вызов по радио поступил в восемь тридцать утра. Не мог бы капитан Буллен немедленно вернуться в Саванну? Капитан, человек прямой, спросил, за каким чертом ему это делать. Было сказано, что вернуться необходимо безотлагательно. Капитан отказался до оглашения убедительного довода. Таковой ему представлен не был, и капитан Буллен подтвердил свой отказ вернуться. Переговоры зашли в тупик. Тогда за неимением другого выбора федеральные власти, принявшие бразды расследования от администрации штата, представили ему основные факты.

Капитан Буллен запросил подробности, в частности описание пропавшего ученого и снаряда, и заявил, что сам быстро проверит, нет ли его у них на борту. Спустя пятнадцать минут, несомненно потребовавшихся для получения разрешения на разглашение сверхсекретных сведений, запрошенные приметы были со скрипом переданы.

Между двумя пропажами обнаружилось любопытное сходство. В высоту и «Твистер», и доктор Кэролайн были точно 75 дюймов. Оба отличались стройностью форм — снаряд был всего одиннадцать дюймов в диаметре. Доктор весил 180 фунтов, «Твистер» — 275. Боезаряд был помещен в единый неразъемный корпус из гладкого анодированного алюминия, доктор — затянут в костюм-двойку из серого габардина. Головку снаряда покрывал обтекатель из серого пирокерама, голову доктора венчала шапка черных волос с приметной седой прядью на макушке.

Указания были следующие: доктора следовало опознать и задержать, «Твистер» — опознать и — это было подчеркнуто отдельно — ни в коем случае не трогать. Сам по себе снаряд особой опасности как будто не представлял, и на то, чтобы привести его в боевую готовность, потребовалось бы по меньшей мере десять минут и усилия одного из двух достаточно хорошо разбирающихся в его устройстве специалистов. Однако никто не мог предсказать, как подействует неизбежная при перемещении тряска на тонкий механизм «Твистера».

Спустя три часа капитан Буллен смог с полной уверенностью доложить, что ни пропавшего ученого, ни ядерного оружия на борту нет. Назвать проведенный обыск основательным было бы явным преуменьшением: каждый квадратный фут от цепного ящика до румпельного отделения прочесывался по нескольку раз. Капитан Буллен радировал федеральным властям и выкинул произошедшее из головы.

А в Кингстоне нас ждал неприятный сюрприз. Не успели мы войти в гавань, как к нам пожаловала администрация порта с просьбой допустить на борт «Кампари» поисковую команду с американского эсминца, дрейфовавшего тут же. Команда эта, насчитывавшая человек сорок, уже выстроилась на палубе.

Где и простояла последующие четыре часа. Капитан Буллен парой простых, но доходчивых фраз, разнесшихся звучно и далеко над залитыми солнцем водами гавани Кингстона, сообщил портовой администрации, что коли Военно-морским силам США так угодно средь бела дня вторгнуться на судно британского торгового флота, находящееся в британской же гавани, то они вольны попробовать. И добавил, что ровно так же они вольны понести урон, как физический в виде ранений и литров пролитой крови, так и материальный в форме весьма солидных компенсаций, которые им придется выплатить в соответствии с решением международного суда по морскому праву вслед за обвинениями в нападении, пиратстве и акте вооруженной агрессии. Того самого суда, многозначительно добавил Буллен, что заседает не в Вашингтоне, округ Колумбия, а в голландской Гааге.

Это их изрядно охладило. Администрация ретировалась для переговоров с американцами. Как нам стало известно позднее, между Вашингтоном и Лондоном произошел обмен шифрованными радиограммами. Капитан Буллен оставался непреклонен. Наши пассажиры, на девяносто процентов американцы, с энтузиазмом его поддержали. Из штаб-квартиры компании и Министерства транспорта поступили распоряжения, требующие от капитана Буллена сотрудничества с ВМС США. Давление усиливалось. Буллен порвал радиограммы и ухватился за предложение судового радиотехника провести давно запланированную проверку радиооборудования как за небом посланную благодать. Под этим предлогом он снял с дежурства радистов и приказал старшине, несшему вахту у трапа, не принимать никаких сообщений.

Это безобразие растянулось на тридцать часов. А поскольку беда никогда не приходит одна, на следующее утро после нашего прибытия семейства Гаррисон и Кертис, находившиеся между собой в родстве и занимавшие две носовые блок-каюты на палубе А, получили ужасные известия о том, что кто-то из членов их семей погиб в автомобильной аварии, и в тот же день покинули судно. Над «Кампари» сгустились тучи.

Ближе к вечеру ситуацию удалось переломить благодаря капитану американского эсминца — тактичному, любезному и крайне смущенному коммандеру по фамилии Варси. Ему разрешили подняться на борт «Кампари», с неприветливым видом провели в салон капитана Буллена, где гость принял предложение выпить и в примирительно-уважительной манере представил выход из создавшегося затруднительного положения.

Что, если обыск проведут не его люди, а сотрудники британской таможни — в порядке исполнения своих прямых служебных обязанностей? А его подчиненные будут присутствовать при этом исключительно в качестве наблюдателей. Капитан Буллен сначала долго и сердито хмыкал и что-то невнятно бормотал, но в итоге согласился. Это предложение хоть как-то позволяло ему не только сохранить лицо и не уронить честь, но и разрешить ситуацию, ставшую теперь совершенно безвыходной, что он сам прекрасно осознавал. До завершения обыска власти Кингстона отказывали капитану в выдаче санитарного свидетельства, а без него нельзя было разгрузить шестьсот тонн доставленного продовольствия и оборудования. К тому же администрация порта могла окончательно осложнить нам жизнь, отказав еще и в выдаче разрешения на выход из порта.

И вот, кажется, из дому были выдернуты все до единого сотрудники ямайской таможни. Обыск начался в девять часов вечера и продолжался до двух часов ночи. Капитан Буллен мерно клокотал от злости, разве что не изрыгая ядовитые пары, как вулкан перед извержением. Пассажиры тоже кипятились, отчасти из-за унизительных обысков, устроенных в их личных каютах, отчасти из-за невозможности до поздней ночи лечь спать. Однако сильней всех ярилась команда, поскольку на сей раз даже обычно вполне лояльно настроенные таможенники вынуждены были взять на заметку перевозку сотен бутылок спиртного и тысяч сигарет, обнаруженных во время обыска.

Ничего другого, конечно, отыскать не удалось. Извинения были принесены и пропущены мимо ушей. Получив санитарное свидетельство, мы приступили к разгрузке. Из Кингстона вышли уже поздней ночью. Все последующие сутки капитан Буллен размышлял над недавними событиями, после чего отправил две каблограммы [2]: одну в лондонскую штаб-квартиру компании, другую в Министерство транспорта. В них капитан выразил свое мнение об этих учреждениях. А теперь, судя по всему, они в ответ выразили свое мнение о нем. Я с легкостью мог понять его чувства к доктору Слингсби Кэролайну, который к этому времени добрался уже, наверное, до Китая.

Пронзительный окрик резко вернул нас в настоящее и окружающую действительность. Один из двух цепных стропов, удерживающих здоровенный контейнер точно над люком номер четыре, неожиданно оторвался, и контейнер накренился, заставив затрястись от натуги тяжеловесную грузовую стрелу. По всей вероятности, сейчас контейнер должен был выскочить из второго стропа и грохнуться на дно трюма. Так бы оно и случилось, если бы не скорость реакции двух матросов, сообразивших повиснуть на угловом направляющем тросе, чтобы не дать контейнеру накрениться еще больше и соскользнуть вниз. Но удерживать такую громадину в столь ненадежном положении долго бы не получилось.

Контейнер вместе с вцепившимися в направляющий трос двумя мужчинами качнуло назад, в сторону борта. Я мельком увидел двух грузчиков внизу на причале — на их лицах застыл страх. Недавно установившаяся в стране демократическая власть провозгласила свободу и равенство всех своих граждан. За халатность подобного рода им, похоже, грозил расстрел, ничем иным безотчетный ужас в их глазах объяснить было нельзя. Контейнер качнуло обратно к люку. Я крикнул парням внизу, чтобы те отбежали, и одновременно подал сигнал к аварийному спуску груза. К счастью, лебедчик мог похвастаться не только внушительным опытом, но и отличной реакцией. Он поймал момент, когда бешено раскачивающийся контейнер оказался аккурат над люком, и в нарушение всех правил безопасности лихо опустил его, затормозив за считаные секунды до того, как нижний угол контейнера должен был с треском грохнуться об пол. Я и глазом моргнуть не успел, как вся громада контейнера благополучно покоилась на дне трюма.

Капитан Буллен выудил из кармана носовой платок, снял фуражку с золотым позументом и медленно протер взопревший под рыжеватыми волосами лоб, похоже продолжая вести с самим собой непростой диалог.

— Ну все, — наконец произнес он. — Нам крышка. Капитана Буллена сбросили со счетов. Экипаж смотрит зверем. Пассажиры злые как черти. Мы на два дня выбились из графика. Нас от киля до клотика обшарили американцы. Как паршивых контрабандистов. А может статься, мы такие и есть. От новых пассажиров ни слуху ни духу. К шести нужно выйти из гавани. А теперь еще эти недоумки пытаются пустить нас на дно. Такое выше человеческих сил, старший, точно выше. — Он водрузил фуражку на место. — Вроде у Шекспира имеется что-то на этот счет, а, старший?

— Вы про целое море бед, сэр?

— Да нет, другое. Хотя и это вполне подойдет. — Капитан вздохнул. — Пусть второй помощник вас сменит. Третий сейчас проверяет судовые запасы. Отправьте четвертого... хотя нет, только не этого пустомелю, лучше боцмана, он как раз по-испански не хуже местных шпарит, пусть проконтролирует все на причале. Начнут бухтеть — сразу сворачиваем погрузку. А нам с вами, старший, пора пообедать.

— Я сказал мисс Бересфорд, что не смогу...

— Если вы думаете, — сурово перебил меня капитан Буллен, — что я с самых закусок до кофе собираюсь слушать, как эти богатеи, позвякивая кошельками, плачутся о своей тяжелой доле, то вы, верно, спятили. Пообедаем у меня в каюте.

 

Так мы и поступили. Для «Кампари» поданные блюда были самыми обыкновенными, то есть такими, о которых мог мечтать даже самый пресыщенный гурман, и капитан Буллен впервые, хоть и по вполне понятным причинам, нарушил им же установленное правило, согласно которому во время обеда ни он, ни его помощники даже не притрагиваются к спиртному. К тому времени, как с едой было покончено, капитан снова почувствовал себя почти человеком и один раз даже назвал меня «Джонни, мой мальчик». Надолго его не хватит, но все равно приятно. Я с неохотой вышел наконец из кондиционированной прохлады капитанской каюты на палящее солнце и направился к четвертому трюму, чтобы сменить второго помощника.

Он широко мне улыбнулся. Томми Уилсон вообще всегда улыбался. Это был смуглый жилистый валлиец среднего роста с заразительной ухмылкой и огромным непоколебимым жизнелюбием.

— Как дела? — поинтересовался я.

— Сами можете полюбоваться. — Он самодовольно махнул рукой в сторону нагромождения контейнеров на причале, которое со времени моего ухода уменьшилось на добрую треть. — Скорость и мастерство. Когда за дело берется Уилсон, пусть никто даже...

— Боцмана зовут Макдональд, а не Уилсон, — напомнил я.

— Так и есть! — засмеялся он и посмотрел вниз, где боцман, высокий, крепкий и надежный как скала уроженец Гебридских островов, эмоционально вразумлял бородатых грузчиков, и с восхищением покачал головой. — Вот бы понять, что он им там говорит.

— Это лишнее, — сухо сказал я. — Я приму вахту. А вас старик отправляет на берег.

— Правда? — просиял второй. За последние пару лет его похождения на берегу уже стали легендой. — Теперь никто не посмеет сказать, будто Уилсон пренебрег своим долгом. Двадцать минут на душ, бритье и приведение себя в надлежащий вид...

— Агентство располагается прямо за воротами дока, — перебил его я. — Можно сходить и так. Выясните, что стряслось с нашими новыми пассажирами, а то капитан начинает волноваться. Не появятся к пяти — отходим без них.

Уилсон ушел. Солнце начало клониться к закату, но жара не спадала. Благодаря профессионализму Макдональда и его безупречному владению нюансами разговорного испанского количество грузовых контейнеров на причале быстро и неуклонно уменьшалось. Вернувшийся Уилсон доложил, что о наших пассажирах ничего не слышно. Агент сам весь на нервах: «Это очень серьезные люди, сеньор, очень-очень серьезные. Один из них — самый важный человек во всей провинции Камафуэгос. На их поиски уже выехал джип. Он направился на запад по прибрежной дороге им навстречу. Всякое могло случиться, сеньор же понимает. Шину там спустило, или рессора полетела». Когда Уилсон невинно осведомился, не вина ли в том революционных властей, не имеющих средств на заделку огромных выбоин на дорогах, агент разволновался пуще прежнего и с негодованием заявил, что все дело в низкопробном металле, из которого эти шакалы-гринго делают свои машины. В итоге Уилсон остался под впечатлением, будто в Детройте имеется особая линия сборки заведомо некачественных автомобилей, предназначенных исключительно для этого уголка Карибов.

Уилсон удалился. Загрузка четвертого трюма шла своим чередом. Около четырех часов пополудни до меня донесся скрежет коробки передач и астматическое сипение по-видимому изрядно пожившего мотора. А вот и припозднившиеся пассажиры, подумал было я, но ошибся: из-за угла ворот дока с лязгом выкатился ветхий грузовичок, с кузова которого сошла почти вся краска, на изношенных покрышках кое-где белела парусина, а под снятым капотом с моего возвышения просматривалось нечто смахивающее на цельную глыбу ржавчины. Похоже, одно из тех творений Детройта особого назначения. В его растрескавшемся щелистом кузове находились три недавно сколоченных продолговатых ящика среднего размера, окантованных металлом.

Окутанный сизыми клубами из кашляющей выхлопной трубы, дрожа, как сломанный камертон, и дребезжа каждым болтом своей древней ходовой, грузовичок неуклюже проехал по булыжникам и остановился в трех шагах от Макдональда. Из проема, где у драндулета некогда имелась дверца, выскочил маленький человечек в белых парусиновых брюках и кепке, постоял пару секунд, заново привыкая к ощущению тверди под ногами, после чего поспешил к нашему трапу. Я узнал в нем нашего местного агента, того самого — с невысоким мнением о Детройте. Интересно, какие еще неприятности нам сулит его появление.

Гадать мне оставалось недолго. Ровно через три минуты на палубе появился капитан Буллен, следом за которым со встревоженным видом семенил агент. Голубые глаза капитана сверкали, и так красное лицо побагровело; он явно был на пределе, но пока сдерживался.

— Гробы, мистер, — сквозь зубы процедил он. — Гробы, вот так вот!

Полагаю, подобное начало беседы заслуживало быстрого и изящного продолжения, но я сразу не нашелся и потому вежливо переспросил:

— Гробы, сэр?

— Гробы, мистер. Да не порожние. Для отправки в Нью-Йорк. — Он помахал какими-то бумагами. — Разрешения, накладные на погрузку, всё в полном порядке. Включая скрепленное печатью ходатайство самого посла. Три тела. Два подданных Великобритании и один американец. Погибли во время голодных бунтов.

— Команде это не понравится, сэр. Особенно стюардам с Гоа. Сами знаете, насколько они суеверны и как...

— Не извольте тревожиться, сеньор, — поспешно вмешался коротышка в белом. Уилсон был прав насчет нервозности агента, хотя к ней еще примешивалось странное беспокойство, граничащее с отчаянием. — Мы договорились, чтобы...

— Заткнись! — коротко бросил капитан Буллен. — Команде это знать ни к чему, мистер. Пассажирам тоже. — Было заметно, что о пассажирах он вспомнил в последнюю очередь. — Гробы помещены в ящики. Вон они, в грузовике.

— Так точно, сэр. Погибли во время бунтов. На прошлой неделе. — Я помолчал и осторожно продолжил: — На такой жаре...

— По его словам, они освинцованы. Так что их можно разместить в трюме. Куда-нибудь в угол, мистер. Один из... мм... усопших приходится родственником нашему новому пассажиру. Полагаю, не дело ставить гробы рядом с динамо-машинами. — Он тяжело вздохнул. — Мы теперь, помимо всего прочего, еще и в похоронный бизнес влезли. Дальше, старший, уже некуда.

— Так вы принимаете этот... груз, сэр?

— Ну конечно, а как же, — опять встрял коротышка. — Один из них приходится двоюродным братом сеньору Каррерасу, отплывающему с вами. Сеньору Мигелю Каррерасу. Сеньор Каррерас, как у вас говорят, убит горем. А сам сеньор Каррерас самый важный человек...

— Помолчи уже, — устало оборвал его капитан Буллен и демонстративно тряхнул бумагами. — Да, принимаю. Писулька от посла. Опять нажим. Хватит с меня этих нескончаемых радиограмм с того берега Атлантики. Сплошная нервотрепка. А я, старший, всего лишь бедный, побитый жизнью старик, просто побитый жизнью старик. — Он оперся на ограждение, усиленно, но без особого успеха изображая бедного, побитого жизнью старика, но почти сразу резко выпрямился: через ворота порта въехала и направилась к «Кампари» целая вереница автомобилей.

— Ставлю фунт против пенни, мистер, что к нам пожаловала очередная порция неприятностей.

— Хвала Господу, — прочувственно пробормотал агент-коротышка, преисполнившись благодарности. Хорошо хоть на колени не бухнулся. — Сам сеньор Каррерас! Вот наконец и ваши пассажиры, капитан!

— О чем я и говорил, — проворчал Буллен. — Новые неприятности.

Процессия, состоявшая из двух большущих довоенных «паккардов», один из которых тянул на буксире джип, как раз поравнялась с трапом, и из машин начали выбираться пассажиры. Правда, только те, кто был в силах, потому что один из них явно не мог проделать этого без посторонней помощи. Шофер, в зеленой полевой тропической форме и такой же широкополой панаме, открыл багажник своего автомобиля, достал оттуда складное кресло-коляску с ручным приводом и ловко, продемонстрировав недюжинный опыт, собрал ее за каких-нибудь десять секунд. Одновременно с этим второй шофер вместе с высокой худой медсестрой, одетой во все белое — от кокетливой накрахмаленной шапочки до длинной, по щиколотку, юбки, — бережно поднял с заднего сиденья соседнего «паккарда» скрюченного старика и аккуратно усадил его в коляску. Старик — даже с такого расстояния я мог разглядеть морщины, избороздившие его лицо, и белоснежную, но по-прежнему густую шевелюру — изо всех сил старался им помочь, но проку от его стараний было немного.

Капитан Буллен посмотрел на меня. Я посмотрел на капитана Буллена. Сказать тут было вроде как нечего. Присутствие беспомощного инвалида на борту — головная боль для всей команды: от него одно беспокойство и судовому врачу, которому придется постоянно следить за его самочувствием, и каютным стюардам, которые должны у него убираться, и стюардам-официантам, которые должны обслуживать его в ресторане, и стюардам на палубе, которым будет поручено катать его на коляске. А когда инвалид еще и престарелый, а в придачу еще и очень слабого здоровья — сильно удивлюсь, если в данном случае я ошибся в своих предположениях, — так он еще и помереть может, не дотянув до ближайшей швартовки. Тут уж для моряка сквернее ничего не придумать. Да и пассажиров потом на такой круиз калачом не заманишь.

— Что ж, — тяжело вздохнул капитан Буллен, — полагаю, мне стоит пойти поприветствовать на борту наших припозднившихся гостей. Заканчивайте тут поскорее, мистер.

— Будет сделано, сэр.

Кивнув, Буллен удалился. Я наблюдал за тем, как шоферы просунули пару длинных шестов под сиденье инвалидного кресла, выпрямились и легко понесли его вверх по деревянным доскам трапа.

За ними проследовала высокая, угловатая медсестра, а за ней другая, одетая точно так же, как первая, но пониже ростом и покоренастей. Старик прибыл со своим собственным медицинским корпусом, а это означало, что или ему некуда девать деньги, или он ипохондрик, или совсем плох, или все, вместе взятое.

Однако меня куда больше заинтересовали двое, выбравшиеся из «паккардов» последними.

Первым был мужчина примерно моего возраста и комплекции, но на этом сходство между нами заканчивалось. Он выглядел как потерянный брат Рамона Новарро [3] и Рудольфа Валентино, но обходил их в привлекательности. Высокий, широкоплечий, дочерна загорелый, с идеально вылепленными чертами лица, выдававшими его латиноамериканское происхождение, блестящей шапкой тугих черных кудрей, узкой ниточкой усов и крепкими ровными зубами, похоже сиявшими одинаково ослепительно хоть в самый полдень, хоть в кромешной темноте. На территории любого женского колледжа такому экземпляру не дали бы и шагу ступить. Вместе с тем мужественности ему хватало с лихвой. Волевой подбородок, уверенная осанка, легкая, пружинистая походка боксера — все выдавало в нем человека, идущего по жизни победителем. На худой конец, кисло подумал я, мисс Бересфорд хотя бы переключится на новую жертву.

Второй мужчина представлял собой немного уменьшенную копию первого. Те же черты лица, те же зубы, те же усы и волосы, только с проседью. На вид ему было около пятидесяти пяти. Его окутывала неуловимая аура властности и уверенности в себе, подпитываемая высоким положением и большими деньгами или тщательно культивируемым притворством. Я предположил, что это и есть сеньор Мигель Каррерас, который внушает такой страх нашему местному агенту. Любопытно почему.

Десять минут спустя весь наш груз оказался на борту. Остались только три ящика с гробами в кузове старого грузовичка. Я наблюдал за тем, как боцман подводит строп под первый из них, когда за моей спиной раздался на редкость противный голос:

— Это мистер Каррерас, сэр. Меня прислал капитан Буллен.

Я обернулся и смерил четвертого помощника Декстера взглядом, предназначенным только для него. Декстер был исключением из правила, согласно которому коммодору флота всегда доставались только лучшие в компании офицеры и матросы, но вряд ли в том была вина старины-капитана: с отдельными людьми приходится мириться даже коммодору флота, и Декстер был одним из них. Довольно привлекательный юноша двадцати одного года от роду, со светлыми волосами, с голубыми, слегка навыкате глазами, до рези в ушах безукоризненным выговором выпускника привилегированной частной школы и более чем скромными умственными способностями, Декстер приходился сыном — и, по несчастью, наследником — лорду Декстеру, президенту и председателю правления «Блу мейл». Лорда Декстера, который в возрасте пятнадцати лет унаследовал около десяти миллионов и, понятное дело, не любил об этом вспоминать, посетила странная идея заставить собственного сына начать карьеру с самых низов, и пять лет назад он отправил своего отпрыска на флот простым кадетом. Декстер не пришел в восторг от этой затеи, но и никто на корабле, начиная с Буллена и заканчивая последним юнгой, не пришел в восторг ни от этой затеи, ни от самого Декстера, но тут уж ничего не поделаешь.

— Здравствуйте, сэр. — Я пожал протянутую руку Каррераса и внимательно посмотрел на него.

Ни пристальный взгляд темных глаз, ни любезная улыбка не могли скрыть того факта, что с двух футов морщин у него обозначилось гораздо больше, чем с пятидесяти. Однако они также не могли скрыть и того, что аура властности и уверенности теперь только усилилась, и я выбросил из головы любые подозрения в притворстве. Вот такой это был человек, и точка.

— Мистер Картер? Рад знакомству. — Рукопожатие было твердым, а учтивый кивок более походил на поклон. Безупречный английский выдавал в нем выпускника колледжа американской Лиги плюща. — У меня есть свой интерес к погрузке этих ящиков, и если вы, конечно, позволите...

— Ну что вы, сеньор Каррерас, конечно. — Неотесанный англосакс Картер, хоть и не любил всех этих реверансов, не собирался уступать в учтивости латиноамериканцу. — Я махнул в сторону люка. — Не будете ли вы так любезны держаться правого борта — то есть по правую руку от люка...

— Я могу отличить правый борт от левого, — улыбнулся он. — Сам когда-то командовал судами. Но такая жизнь никогда меня не привлекала.

Его внимание задержалось на Макдональде, который как раз закреплял строп, а я повернулся к Декстеру — тот и не думал сдвинуться с места. У Декстера никогда не было срочных дел. Поразительно непробиваемый малый.

— Чем сейчас занят, четвертый? — осведомился я.

— Помогаю мистеру Каммингсу.

Это означало, что он ничем не занят. Каммингс, начальник хозяйственной службы корабля, был на редкость толковым офицером и не нуждался в сторонней помощи. У него был только один недостаток, оказавшийся следствием многолетнего и тесного общения с пассажирами, — он был слишком вежлив. Особенно с Декстером.

— Помнишь те карты, которыми мы разжились в Кингстоне? В них не помешает внести поправки, не так ли? — Похоже, не пройдет и пары дней, как с помощью этого молодого человека мы сядем на рифы где-нибудь у Багамских островов.

— Но мистер Каммингс ждет, чтобы я...

— А карты тоже не ждут, Декстер.

Он уставился на меня долгим взглядом, лицо его постепенно мрачнело, затем развернулся на каблуках и пошел прочь. Я дал ему отойти на три шага и негромко позвал:

— Декстер.

Он остановился и медленно обернулся.

— Карты не ждут, Декстер, — повторил я.

Он простоял так секунд пять, не сводя с меня глаз, потом отвел взгляд.

— Есть, сэр. — Слово «сэр» он произнес подчеркнуто весомо. Потом снова повернулся и зашагал прочь. Шея сзади побагровела, а спина сделалась прямой как шомпол.

Мне было плевать. К тому времени, как Декстер займет кресло председателя правления, от меня здесь и духу не останется. Проводив его взглядом, я развернулся к Каррерасу, который неторопливо и вдумчиво меня разглядывал. Старик хорошенько приценивался к старшему помощнику Картеру, но делиться своими соображениями не собирался. Каррерас неторопливо развернулся и направился по правому борту к четвертому трюму. Я впервые заметил узенькую ленточку черного шелка, пришитую к левому лацкану его серого костюма. Она не слишком гармонировала с белой розой, что он носил в петлице, но, кто знает, может, в тех краях их сочетание являлось знаком траура.

Не исключено, что так оно и было, потому что, пока ящики поднимали на борт, Каррерас стоял совершенно неподвижно, почти по стойке смирно, опустив руки по швам. Когда над палубой завис уже третий ящик, старик небрежным жестом стянул с головы шляпу, словно желая насладиться только что повеявшим с севера, со стороны открытого моря, прохладным ветерком, а затем, почти украдкой оглядевшись по сторонам и прикрываясь своим головным убором, который он держал в левой руке, быстро перекрестился правой. Несмотря на гнетущий зной, по моим плечам морозной волной пробежал озноб. Сам не знаю почему, не могло же мне померещиться, будто люк четвертого трюма на мгновение обернулся разверзнутой пастью свежей могилы. Одна из моих бабушек была шотландкой. Может, у меня открылся третий глаз или я обрел дар предвидения, или как там говорят у них в горной Шотландии. А может статься, я просто слишком плотно пообедал.

Что бы меня ни встревожило, сеньора Каррераса это, похоже, ничуть не обеспокоило. Он снова надел шляпу и, когда последний из ящиков мягко коснулся дна трюма, прикипел к нему взглядом, после чего развернулся и проследовал в носовую часть. Проходя мимо меня, он приподнял шляпу и улыбнулся мне ясной безмятежной улыбкой. Я не нашел ничего лучше, как улыбнуться в ответ.

Пять минут спустя с причала бесследно исчезли древний грузовичок, два «паккарда», джип и все до одного докеры. Макдональд следил за тем, чтобы баттенсы [4] на люк четвертого трюма уложили как положено. В пять часов, за целый час до означенного срока и на высшей точке прилива, пароход «Кампари» медленно прошел над отмелью у входа в гавань и взял курс на вест-норд-вест, навстречу заходящему солнцу, неся на борту контейнеры, оборудование и покойников, кипящего от злости капитана, недовольную команду и донельзя взбешенных пассажиров. В пять часов того изумительного июньского вечера об атмосфере неги и безмятежности на борту «Кампари» оставалось только мечтать.

Глава 2

Вторник, 20:00 — 21:30

К восьми часам вечера состояние контейнеров с оборудованием и ящиков с гробами, по всей видимости, оставалось прежним, а вот среди живого груза определенно произошли заметные изменения к лучшему, глубокое недовольство сменилось чем-то близким к ощущению беззаботной удовлетворенности.

На то, конечно, у каждого были свои причины. Капитан Буллен был доволен — он дважды обратился ко мне «Джонни, мой мальчик» — тем, что наконец убрался из зловонной дыры, так он именовал порт Каррачио, тем, что снова находился в открытом море, тем, что вернулся на свой мостик и придумал отличную причину отправить меня вниз, а самому остаться наверху и не спускаться к обеду, избежав таким образом пытки общения с пассажирами. Команда радовалась тому, что капитан счел нужным, отчасти из чувства справедливости, отчасти для того, чтобы отплатить головному офису за те унижения, которым они его подвергли, щедрой рукой выписать всем гораздо больший объем сверхурочных, чем они на самом деле заработали за выход во внеслужебное время за последние три дня. Ну а офицеры с пассажирами просто следовали некоторым четким и вполне определенным законам человеческой натуры, один из которых исключал всякую возможность долго оставаться несчастным на борту парохода «Кампари».

«Кампари» не следовал регулярными маршрутами и располагал весьма ограниченным количеством пассажирских кают, но при этом имел вместительные и редко пустовавшие трюмы, поэтому его по праву можно было отнести к категории трамповых судов. Таким он и числился в туристических буклетах «Блу мейл». Но, как указывалось в этих же буклетах — с должной сдержанностью, не иначе как соответствующей утонченному вкусу необычайно состоятельной клиентуры, для которой они и издавались, — пароход «Кампари» не был обычным трамповым судном. В нем действительно не было ничего обычного. Цитируя буклет, выдержанный в подчеркнуто простом, лишенном всякой вычурности стиле, это было «грузовое судно среднего размера, предлагающее самые роскошные каюты и самую лучшую кухню из всех современных судов в мире».

Единственное, что мешало всем крупным судоходным компаниям, занимавшимся пассажирскими перевозками, начиная с «Кунард уайт стар», подать в суд на «Блу мейл» за это нелепое заявление, — это то, что оно было абсолютно правдивым.

Его автором был президент «Блу мейл» лорд Декстер, явно предпочитавший пользоваться своими мозгами исключительно для собственных нужд и воздерживавшийся от передачи хотя бы их толики своему сыну, нашему четвертому помощнику. По единодушному признанию всех его конкурентов, которые предпринимали теперь любые усилия, чтобы застолбить себе место на перспективном рынке, ход оказался поистине гениальным. Лорд Декстер придерживался того же мнения.

Началось все довольно прозаично, еще в пятидесятые, с другого судна «Блу мейл» — парохода «Бренди». (По некой странной прихоти, объяснимой разве что с помощью психоаналитика, лорд Декстер, сам ярый трезвенник, решил называть свои корабли в честь различных вин и прочих спиртных напитков.) «Бренди» был одним из двух судов «Блу мейл», совершавших регулярные рейсы между Нью-Йорком и Британской Вест-Индией. Лорд Декстер, наблюдая за тем, как роскошные круизные лайнеры курсируют между Нью-Йорком и Карибами, и не увидев веских причин, почему бы ему не попробовать свои силы на прибыльном, сулящим немалые долларовые доходы рынке, оборудовал на «Бренди» несколько кают и разместил соответствующую рекламу в ряде избранных американских газет и журналов, давая ясно понять, что заинтересован исключительно в сливках общества. Изюминкой предлагаемого отдыха значилось полное отсутствие оркестров, танцев, концертов, костюмированных балов, плавательных бассейнов, лотерей, игр на палубе, экскурсий и званых вечеров. Только гений мог столь увлекательно и заманчиво преподнести неимение каких бы то ни было круизных развлечений. Что наличествовало в избытке, так это таинственная романтика трампового судна, плывущего в неизвестном направлении. Хотя маршрут у корабля все-таки имелся, просто капитан держал названия портов захода при себе и оглашал их только перед самым прибытием. Кроме того, на судне располагался прекрасно оснащенный и комфортный телеграфный салон, который поддерживал непрерывную связь с биржами Нью-Йорка, Лондона и Парижа.

Поначалу успех был фантастический. Выражаясь биржевым языком, подписки в сотни раз превысили ожидания. Это совершенно не устраивало лорда Декстера: он пока привлекал слишком много честолюбцев, только сколачивающих свои первые миллионы и еще не входящих в верхушку общества. Настоящая белая кость общением с ними брезговала. Он удвоил цены. Ничего не изменилось. Тогда он их утроил, сделав в процессе приятное открытие: оказывается, в мире есть куча людей, готовых отдать практически все не столько за то, чтобы быть непохожими на других и принадлежащими к элите, сколько за то, чтобы все знали о них как о непохожих на других и принадлежащих к элите. Лорд Декстер приостановил постройку своего нового корабля «Кампари», спроектировал и оборудовал на нем дюжину немыслимо роскошных кают, после чего отправил судно в Нью-Йорк в полной уверенности, что оно вскоре окупит дополнительные расходы в размере четверти миллиона фунтов стерлингов, затраченных на его создание. Как обычно, его расчеты оправдались.

Естественно, не обошлось без подражателей, но с тем же успехом можно было попытаться скопировать Букингемский дворец, Большой каньон или алмаз «Куллинан». Лорду Декстеру они были не конкуренты. Он нашел рецепт успеха и неукоснительно ему следовал: комфорт, удобство, покой, отличная еда и первоклассное общество. Что касается комфорта, то, чтобы поверить в сказочную роскошь кают, нужно было увидеть их воочию. Удобство, по мнению подавляющего большинства пассажиров «Кампари» мужского пола, заключалось в невообразимом соседстве в помещении телеграфного салона биржевого телетайпа и бара с широчайшим выбором напитков. Покой достигался усиленной звукоизоляцией кают и машинного отделения, рядом правил, принятых также на королевской яхте «Британия», — к примеру, приказы не отдавались в полный голос, а палубная команда и стюарды неизменно носили обувь на резиновой подошве, — а еще отказом от оркестров, вечеринок, игр и танцев, необходимых — по мнению круизных пассажиров рангом пониже — для наслаждения жизнью на борту лайнера. Отличная еда была заслугой двух коков, которых удалось переманить на «Кампари» ценой огромных затрат и долгих уговоров. Один раньше работал в крупном посольстве Лондона, другой — в одном из лучших отелей Парижа. Теперь эти мастера кулинарного искусства работали поочередно, и о дивных результатах их стараний превзойти друг друга с завистью судачили во всем Западном полушарии.

Другие судовладельцы, возможно, и преуспели в воссоздании некоторых, а то и всех этих изюминок, хотя с оригиналом, конечно, сравниться не могли.

Но лорд Декстер не был обычным судовладельцем. Он, как уже говорилось, был гением и доказывал это прежде всего своей настойчивостью заполучить к себе на борт нужных людей.

«Кампари» не проделал ни одного рейса без того, чтобы в списке пассажиров не фигурировала персона, статус которой был от «значимой» до «всемирно известной». Для столь важных персон резервировалась специальная каюта. Выдающиеся политики, министры, популярные звезды эстрады и кино, изредка известные писатели и художники — если выглядели опрятно и знали, как пользоваться бритвой, — и не самые титулованные представители английской элиты проживали в этой каюте по значительно сниженным ценам. Члены королевских семей, экс-президенты, экс-премьеры и самая верхушка дворянства с титулом не ниже герцогского путешествовали бесплатно. Поговаривали, что, если бы «Кампари» мог разом удовлетворить все поданные британскими пэрами заявки, палату лордов пришлось бы прикрыть. Вряд ли стоит уточнять, что от безвозмездного гостеприимства лорда Декстера филантропией даже не пахло: он просто взвинчивал расценки для тех богатеев, которые размещались в остальных одиннадцати каютах и были готовы отдать последнее за возможность путешествовать в столь высоком обществе.

Спустя несколько лет плавания новичков среди пассажиров практически не встречалось. Многие путешествовали с нами по три раза в год, что недвусмысленно указывало на немалую глубину их карманов. На сегодняшний день попасть в списки пассажиров «Кампари» стало все равно что войти в самый закрытый клуб в мире. Выражаясь предельно откровенно, лорд Декстер собрал в одном месте самых записных снобов мира финансов и политики и обнаружил, что держит в руках неиссякаемую золотую жилу.

Я поправил салфетку и оглядел собравшихся толстосумов. В роскошном обеденном салоне вот так запросто, устроившись в серовато-бежевых бархатных креслах и дыша кондиционированным воздухом, расположилось не менее пятисот миллионов долларов. А то, пожалуй, и миллиард. Один старик Бересфорд тянул не меньше чем на триста миллионов.

Джулиус Бересфорд, президент и держатель контрольного пакета акций горнодобывающего предприятия «Харт-Маккормик майнинг» сидел там же, где и обычно во время полудюжины своих последних круизов, за капитанским столом, по правую руку от капитана Буллена, то есть на самом почетном месте, которое ему досталось не благодаря толщине кошелька, а по личному настоянию капитана. Из каждого правила есть исключения, и Джулиус Бересфорд был исключением из правила Буллена всячески избегать любого общения с пассажирами, и точка. Бересфорда, высокого, худого, спокойного мужчину с густыми черными бровями, подковой седеющих волос, обрамляющих его загорелую лысину, и живыми карими глазами, сверкающими на морщинистом, выдубленном солнцем лице, интересовали только покой, комфорт и еда. Перспектива вращения в кругах элиты его совершенно не трогала, что высоко ценил капитан Буллен, полностью разделявший его чувства. Бересфорд, сидевший от меня по диагонали, поймал мой взгляд:

— Добрый вечер, мистер Картер. — В отличие от своей дочери, он не делал вид, будто снисходит до разговора со мной, оказывая тем самым величайшую милость. — Чудесно снова оказаться в открытом море, не правда ли? А где же наш капитан?

— Боюсь, его не отпустила служба, мистер Бересфорд. Мне поручено передать извинения гостям, приглашенным за его стол. Капитан не смог отлучиться с мостика.

— Он на мостике? — На меня обернулась сидевшая напротив своего супруга миссис Бересфорд. — Разве обычно это не ваше время нести вахту, мистер Картер?

— Так и есть, — улыбнулся я ей. Полноватая крашеная блондинка, обвешанная драгоценностями и разнаряженная в пух и прах, но не растерявшая к пятидесяти годам женской привлекательности, миссис Бересфорд всегда находилась в прекрасном настроении, со всеми была улыбчива и обходительна. Это был ее первый круиз, но миссис Бересфорд уже успела стать моей любимой пассажиркой. — На нашем пути столько маленьких островков, рифов и отмелей, что капитан Буллен предпочитает сам следить за навигацией. — Я не добавил, хотя мог бы, что, будь сейчас ночь и все пассажиры тихо-мирно почивали в своих постелях, капитан Буллен тоже отправился бы на боковую, нисколько не переживая за профессионализм своего старшего помощника.

— А я-то думала, что старший помощник имеет все необходимые навыки, чтобы управлять судном, — снова с милой улыбкой поддела меня мисс Бересфорд. На чуть тронутом загаром лице ее ясные зеленые глаза казались какими-то неправдоподобно огромными. — Я имею в виду, на тот случай, если что-нибудь случится с капитаном. У вас ведь есть удостоверение на право управления судном?

— Есть, — подтвердил я. — У меня и водительские права есть, но вы ни за что не заставите меня в час пик сесть за руль автобуса где-нибудь в центре Манхэттена.

Старик Бересфорд усмехнулся. Его супруга улыбнулась. Мисс Бересфорд некоторое время задумчиво смотрела на меня, затем склонилась над своими закусками, демонстрируя мне блестящие каштановые волосы, уложенные в пышную прическу, которая выглядела так, словно парикмахер орудовал граблями и секатором, но стоила, вероятно, целое состояние. Однако мужчина, сидевший с ней рядом, не собирался сдаваться так просто. Он отложил вилку, откинул голову назад так, чтобы его выдающийся орлиный нос не помешал ему смерить меня взглядом, и высоким протяжным голосом произнес:

— Полноте вам, старший помощник. Ваше сравнение совсем не кажется мне уместным.

«Старший помощник» должно было поставить меня на место. Герцог Хартвелл тратил значительную часть времени, проводимого на борту «Кампари», на то, чтобы ставить людей на место. Некрасиво с его стороны, учитывая, что сам он путешествовал совершенно бесплатно. Против меня лично он ничего не имел, просто прилюдно оказал поддержку мисс Бересфорд. Даже тех весьма значительных сумм, которые он зарабатывал, пуская вполне уважаемых представителей низших классов в свое родовое поместье за мзду в два шиллинга и шесть пенсов зараз, отчаянно не хватало на уплату внушительного налога на наследство. Тогда как брачный союз с мисс Бересфорд разрешил бы раз и навсегда его материальные затруднения. Положение несчастного герцога осложнялось еще и тем, что, хотя умом он понимал всю привлекательность для него мисс Бересфорд, его внимание и взор постоянно отвлекались на вызывающе пышные прелести и неоспоримую красоту платиновой блондинки-киноактрисы, переживающей очередной развод, что сидела по другую руку от него.

— Полагаю, вы правы, сэр, — признал я. Капитан Буллен наотрез отказывался обращаться к нему «ваша светлость», а я уж и подавно не буду этого делать. — Но с ходу ничего лучшего придумать не вышло.

Герцог Хартвелл кивнул, словно мое объяснение его удовлетворило, и вернулся к закускам. Старый Бересфорд разглядывал его пытливо, миссис Бересфорд — с полуулыбкой, мисс Харкорт, киноактриса, — с восхищением, а мисс Бересфорд так и не подняла головы с художественно растрепанными каштановыми волосами.

Блюда сменяли одно другое. В тот вечер была смена Антуана. Судя по блаженной тишине, воцарившейся в столовой, гости оценили его усилия по достоинству. Легконогие официанты-гоанцы бесшумно скользили по темно-серому ворсу персидского ковра, блюда появлялись и исчезали словно по волшебству. В самый подходящий момент перед гостями материализовывалась рука с самым подходящим вином. Перед всеми, кроме меня. Я пил содовую. Это было прописано в моем контракте.

Подали кофе. Пора начинать отрабатывать свое жалованье. Когда выпадала смена Антуана и он был в своей лучшей форме, разговоры казались святотатством, а благоговейное молчание, граничащее с религиозным экстазом, — единственно верным способом выразить свое восхищение. Но восторженное молчание длилось от силы минут сорок, никогда дольше. Я еще ни разу не встречал богатого мужчину — или женщину, если уж на то пошло, — которые не любили бы поговорить, причем предпочтительно о себе. И главной мишенью для упражнений в остроумии неизменно оказывался сидевший во главе стола офицер.

Я осмотрелся, пытаясь угадать, кто же начнет первым. Возможно, мисс Харбрайд — уроженка одной из центральноевропейских стран; ее настоящая фамилия была совершенно непроизносима, — худая, даже костлявая, с несгибаемым характером дама лет шестидесяти, сколотившая состояние на безумно дорогих, но совершенно бесполезных косметических препаратах, которые благоразумно не использовала на себе. Или мистер Гринстрит, ее супруг, неприметный мужчина с серым, осунувшимся лицом, женившийся на ней бог знает по какой причине, все же он и сам был весьма состоятельным человеком. Тони Каррерас? Его отец Мигель Каррерас? За моим столом всегда сидело шестеро, однако семью Кертис из трех человек, как и Гаррисонов, поспешно отозвали домой из Кингстона, а старик на коляске, похоже, к общему столу выходить не собирался и трапезничал в своей каюте в компании сиделок. Четверо мужчин и одна женщина — неудачное соотношение гостей за одним столом.

Первым заговорил Мигель Каррерас.

— Расценки «Кампари», мистер Картер, просто чудовищны, — спокойно сказал он и с наслаждением затянулся сигарой. — Откровенный грабеж, иначе и не скажешь. С другой стороны, кухня соответствует заявленному уровню. Ваш шеф-повар — настоящий кудесник.

— Вы не одиноки в своем мнении, сэр. Искушенные путешественники, которые останавливались в лучших отелях по обе стороны Атлантики, утверждают, что Антуану нет равных ни в Европе, ни в Америке. За исключением, пожалуй, Энрике.

— Энрике?

— Нашего второго шеф-повара. Его смена завтра.

— С моей стороны, наверное, нескромно, мистер Картер, выдвигать претензии к «Кампари»? — Судя по улыбке, это было сказано без всякого желания меня задеть.

— Вовсе нет, сэр. Но дайте себе еще немного времени. Следующие сутки и Энрике убедят вас скорее, чем я.

— Ваша взяла! — Он снова улыбнулся и потянулся за бутылкой «Реми Мартен». Подав кофе, официанты удалились из столовой. — А что насчет расценок?

— Они ужасны, — согласился я. Я говорил так всем пассажирам, и, похоже, им нравилось это слышать. — Мы предлагаем то, чего не предлагает ни одно другое судно в мире, но цены у нас все же за гранью приличий. Мне об этом сказало не меньше дюжины гостей из тех, что присутствуют сейчас здесь. При этом для большинства из них это уже третий круиз с нами.

— Справедливое замечание, мистер Картер, — вмешался в наш разговор Тони Каррерас. Говорил он именно так, как можно было ожидать: неторопливо, взвешивая каждое слово, глубоким звучным голосом. Тони посмотрел на отца. — Помнишь список желающих попасть на «Кампари» в конторе «Блу мейл»?

— А как же. Мы были в самом низу списка, и какого списка. В нем половина всех миллионеров Центральной и Южной Америки. Полагаю, мы можем считать, что нам повезло, мистер Картер, поскольку мы были единственными, кто смог принять ваше приглашение в столь сжатые сроки. Но совершенно неожиданно на Ямайке одна из кают освободилась. Не могли бы вы хотя бы в общих чертах рассказать о маршруте нашего плавания?

— Предполагается, что это как раз то, что добавляет нам привлекательности, сэр. Отсутствие заданного маршрута. Наше расписание главным образом зависит от наличия и назначения грузов. Одно могу сказать наверняка: в конечном счете мы прибудем в Нью-Йорк. Большинство наших пассажиров сели на борт именно там, а пассажирам нравится, когда их возвращают в порт посадки. — Про Нью-Йорк он и так знал, потому что гробы направлялись именно туда. — Возможно, сделаем остановку в Нассау. Все зависит от настроения капитана. Компания предоставляет ему свободу действий в выборе маршрута — конечно, с учетом пожеланий пассажиров и прогноза погоды. Сейчас сезон ураганов, мистер Каррерас, или он вот-вот наступит. Если прогноз будет неблагоприятный, капитан Буллен направится в открытое море и остановки в Нассау не будет. — Я улыбнулся. — Мы на «Кампари» гордимся тем, что делаем все возможное, чтобы не вынуждать наших пассажиров мучиться морской болезнью.

— Какая предупредительность с вашей стороны, — пробормотал Каррерас и испытующе на меня посмотрел: — Но насколько я понимаю, в один-два порта на Восточном побережье мы все-таки зайдем?

— Не имею представления, сэр. Обычно заходим. Но опять же все зависит от капитана, а как поведет себя он, зависит от доктора Слингсби Кэролайна.

— Они все еще его не поймали! — провозгласила мисс Харбрайд своим резким, сиплым голосом. Она осуждающе нахмурилась, демонстрируя пылкий патриотизм свежеиспеченной американки, и оглядела сидящих за ее столом с равной долей подозрения. — Невероятно! Совершенно невероятно. Я до сих пор не могу в это поверить. Американец в тринадцатом поколении!

— Мы наслышаны об этом персонаже. — Как и его отец, Тони Каррерас получил образование в одном из университетов Лиги плюща, но по-английски изъяснялся с куда меньшей щепетильностью. — Я имею в виду Слингсби Кэролайна. Но какое отношение этот парень имеет к нам, мистер Картер?

— Пока он в бегах, каждое грузовое судно, отчаливающее от Восточного побережья, тщательнейшим образом досматривается, чтобы убедиться, что ни его, ни «Твистера» на борту нет. Оборачиваемость грузовых и пассажирских судов снизилась в разы, портовые грузчики сидят без работы. Они объявили забастовку, и все идет к тому, что, вдрызг разругавшись с властями, они продолжат бастовать до тех пор, пока доктора Кэролайна не поймают. Если его вообще поймают.

— Предатель! — воскликнула мисс Харбрайд. — В тринадцатом поколении!

— Значит, мы будем держаться подальше от Восточного побережья? — уточнил Каррерас-старший. — Во всяком случае, до тех самых пор?

— Как можно дольше, сэр. Но в Нью-Йорк зайдем точно. Когда — не знаю. Но если забастовка там еще не закончится, возможно, сначала пройдем вверх по реке Святого Лаврентия. Посмотрим, как сложится.

— Романтика, тайны и приключения, — улыбнулся Каррерас. — В точности как обещают ваши буклеты. — Он заглянул мне через плечо. — Похоже, это к вам, мистер Картер.

Я развернулся на стуле. Пришедший был действительно по мою душу. Ко мне в безупречно выглаженной форме, крепко зажав под мышкой левой руки форменную фуражку, приближался Рыжик Уильямс — так его прозвали из-за копны огненно-рыжих волос. Рыжику, нашему самому юному кадету, было всего шестнадцать. Он был отчаянно застенчив и до крайности впечатлителен.

— В чем дело, Рыжик? — По старинному обычаю к кадетам всегда обращались по фамилии, но только не к Рыжику. Назвать его как-то иначе даже язык не поворачивался.

— Капитан желает всем хорошего вечера, сэр. Не могли бы вы подняться на мостик, мистер Картер?

— Сейчас поднимусь. — Рыжик развернулся к выходу, и тут я заметил блеск в глазах Сьюзен Бересфорд, который обычно предвещал какой-нибудь выпад в мой адрес. Можно было предположить, что она пройдется по моей незаменимости, по отчаявшемуся капитану, призывающему в последний момент своего верного слугу, чтобы спасти ситуацию, и хотя я не думал, что она будет вести подобные разговоры при кадете, рисковать не хотел, поэтому поспешно поднялся, обронив: — Извините, мисс Харбрайд, извините, джентльмены. — И торопливо последовал за Рыжиком, ожидавшим меня в коридоре.

— Капитан у себя в каюте, сэр. Он попросил зайти к нему.

— Что? Но ты же сказал мне...

— Я знаю, сэр. Я исполнял приказ капитана. На мостике остался мистер Джеймисон. — (Джордж Джеймисон был у нас третьим помощником.) — А капитан Буллен у себя в каюте. С мистером Каммингсом.

Я кивнул. Теперь я вспомнил, что, выходя, не заметил Каммингса за его любимым столом, хотя он определенно был там в начале ужина. Каюта капитана находилась сразу под мостиком, и я был там уже через десять секунд. Постучал в полированную тиковую дверь и, услышав грубоватый ответ, вошел.

«Блу мейл» определенно не скупилась на своего коммодора. Даже капитан Буллен, отнюдь не сибарит, никогда не жаловался на слишком тепличные условия. Его каюта состояла из трех комнат и ванной, отделанных будто для проживания миллионера. Салон, где я сейчас находился, служил прекрасным примером убранства во всех остальных помещениях: винно-красный ковер, в котором ноги буквально утопали, темно-малиновые шторы, полированные панели из белого клена, узкие дубовые балки по потолку, дубовые, отделанные зеленоватой кожей кресла и небольшой диванчик. Стоило мне войти, как я наткнулся на взгляд капитана Буллена: он не был похож на человека, наслаждающегося домашним уютом.

— Что-то случилось, сэр? — спросил я.

— Садитесь, — махнул он на кресло и вздохнул. — Еще как случилось. Бенсон Банановые Ноги пропал. Уайт доложил десять минут назад.

«Бенсон Банановые Ноги» звучало как кличка одомашненного примата или же в лучшем случае как профессиональное прозвище борца в захудалом провинциальном цирке, но на самом деле так звали нашего сверхобходительного, лощеного, опытнейшего старшего стюарда Фредерика Бенсона. Он обладал заслуженной репутацией поборника строгой дисциплины, и именно один из его разобиженных подчиненных, получая суровую, но справедливую выволочку, обратив внимание на незначительный зазор между коленями Бенсона, окрестил его заново, как только тот повернулся к нему спиной. Прозвище прилипло главным образом из-за своей абсурдности и совершеннейшей неуместности. Уайт был помощником старшего стюарда.

Я ничего не сказал. Буллен не любил, когда кто-нибудь, особенно его помощники, переспрашивал или выказывал лишние, по его мнению, эмоции. Вместо этого я посмотрел на человека, сидящего за столом напротив капитана. На Говарда Каммингса.

Каммингс, начальник хозяйственной службы корабля, маленький, пухленький, добродушный и дьявольски проницательный ирландец, был вторым после Буллена человеком на «Кампари». Никто этого не оспаривал, хотя сам Каммингс и виду не подавал, что это так. На пассажирском корабле хороший начальник хозяйственной службы ценится на вес золота, а Каммингс так и вовсе был бесценной находкой. За три года, что он проработал на «Кампари», мы почти не сталкивались с разногласиями или недоразумениями со стороны пассажиров, не говоря уже о жалобах. Говард Каммингс был гением в разрешении споров, нахождении компромиссов, обузданию задетых чувств и вообще по части обращения с людьми. Капитан Буллен скорее согласился бы отрубить себе правую руку, чем отпустить Камминга с борта «Кампари».

Я обратил внимание на присутствие Каммингса по трем причинам. Он знал обо всем, что происходит на «Кампари», от сделок о покупке контрольных пакетов акций, которые тайно планировались в телеграфном салоне, и до любовных переживаний самого юного кочегара в машинном отделении. Именно он отвечал за всех стюардов на корабле. И наконец, он был близким другом Банановых Ног.

Каммингс поймал мой взгляд и покачал темноволосой головой:

— Извините, Джонни. Я знаю не больше вас. Видел его незадолго до ужина, было примерно без десяти восемь, как раз когда я пропускал по стаканчику с нашими гостями. — Себе Каммингс всегда наливал из специальной бутылки из-под виски, наполненной имбирным элем. — Здесь только что был Уайт. Говорит, что во время вечерней уборки видел Бенсона в шестой каюте примерно в восемь двадцать — полчаса назад... нет, теперь уже около сорока минут. Он думал, что скоро увидит его опять, потому что за последние пару лет они с Бенсоном обзавелись привычкой в хорошую погоду устраивать себе перекур на палубе, пока пассажиры заняты ужином.

— Всегда в одно и то же время? — перебил я.

— Именно. Около восьми тридцати, самое позднее в восемь тридцать пять. Но сегодня что-то пошло не так. В восемь сорок Уайт отправился за Бенсоном в его каюту. Там его не было. Собрал на поиски с полдюжины стюардов, но пока безуспешно. Тогда он послал за мной, а я пошел к капитану.

А капитан послал за мной, подумал я. Всякий раз, когда впереди маячит грязная работенка, зовут старого верного Картера.

Я взглянул на Буллена:

— Обыск, сэр?

— Так точно, мистер. Вот же непруха! Одна чертова головная боль за другой. Действуйте по возможности тихо.

— Конечно, сэр. Могу я привлечь Уилсона, боцмана, нескольких стюардов и матросов?

— Вы можете привлечь хоть самого лорда Декстера вместе с его советом директоров, только найдите Бенсона, — проворчал Буллен.

— Есть, сэр! — Я повернулся к Каммингсу. — У него ведь не было проблем со здоровьем? Головокружений, склонности к обморокам, сердечным приступам и тому подобного?

— Плоскостопие, да и только, — улыбнулся Каммингс, хотя ему сейчас было не до улыбок. — Месяц назад прошел медицинское освидетельствование у доктора Марстона. Здоров на все сто. А плоскостопие — это профессиональное.

Я снова повернулся к капитану Буллену:

— Будет ли у меня минут двадцать, от силы полчаса, чтобы для начала провести негласный осмотр, сэр? Вместе с мистером Каммингсом. Без ограничений, сэр?

— В разумных пределах, конечно.

— Без ограничений, — настаивал я. — Или я только зря потрачу время. Вы же понимаете, сэр.

— Боже мой! Прошло всего пара дней после нашей той заварухи на Ямайке! Помните, как отреагировали пассажиры, когда таможня с американским ВМФ шерстили их каюты? Совет директоров придет в восторг, когда узнает. — Он устало поднял глаза. — Полагаю, вы имеете в виду пассажирские помещения?

— Мы все сделаем тихо, сэр.

— У вас есть двадцать минут. Я буду на мостике. Постарайтесь по возможности не спровоцировать конфликта.

Мы вышли, спустились на палубу А, свернули сначала направо, потом налево в стофутовый центральный коридор между каютами. На палубе А их было всего шесть, по три с каждой стороны. В середине коридора обнаружился Уайт, который нервно расхаживал взад-вперед. Я поманил его, и он торопливо направился к нам — худой, лысеющий индивид с выражением вечной муки на лице, страдающий от двух недугов сразу: хронического несварения и излишней добросовестности.

— У вас при себе все ключи, Уайт? — уточнил я.

— Да, сэр.

— Прекрасно. — Я кивнул на первую главную дверь справа, каюту номер один по левому борту. — Откройте ее, пожалуйста.

Он открыл. Я скользнул в каюту, Каммингс за мной. Свет зажигать не пришлось, он и так горел. Просить пассажиров «Кампари», спустивших целое состояние на билеты, выключать за собой свет все равно без толку, они еще и оскорбятся.

В каютах «Кампари» не было коек. Массивные кровати с пологом на четырех столбиках были снабжены скрытыми бортами, они автоматически поднимались при сильной качке. Отличная работа метеорологической службы и широты, в которых проходило плавание, позволяли капитану Буллену избегать штормов по пути нашего следования, а если добавить к этому стабилизаторы качки системы «Денни-Браун», то не думаю, чтобы эти борты хотя бы раз испытывались в деле. Морской болезни на «Кампари» места не было.

Каюта состояла из спальни, примыкающего к ней салона и ванной комнаты. За салоном располагалось еще одно помещение. Все иллюминаторы с листовыми стеклами выходили на левый борт. Нам хватило минуты, чтобы обойти все помещения, заглянув под кровати, в буфеты, шкафы, за шторы — одним словом, везде. Ничего. Мы вышли.

Снова оказавшись в коридоре, я кивнул на дверь напротив. Каюта номер два.

— Теперь сюда, — сказал я Уайту.

— Извините, сэр. Сюда нельзя. Здесь старик со своими сиделками. Сегодня вечером им отнесли три подноса с ужином, дайте-ка вспомнить... да, сэр, около шести пятнадцати, и мистер Каррерас, джентльмен, который сегодня поднялся на борт, распорядился, чтобы его не беспокоили до утра. — Уайт явно наслаждался сложившейся ситуацией. — Строго распорядился, сэр.

— Каррерас? — Я посмотрел на начальника хозяйственной службы. — Какое он имеет к этому отношение, мистер Каммингс?

— Вы разве не слышали? Видимо, нет. Похоже, мистер Каррерас-отец является старшим партнером в одной из крупнейших юридических фирм страны — «Сердан и Каррерас». Мистер Сердан, основатель фирмы, и есть тот самый пожилой джентльмен из этой каюты. Вроде как его восемь лет назад разбил паралич, но он довольно крепок для калеки. Все это время он находился на попечении своего сына и невестки — Сердан-младший станет следующим старшим партнером Каррераса — и, полагаю, попортил им немало крови. Как я понял, Каррерас взял мистера Сердана с собой в круиз главным образом для того, чтобы дать им передохнуть. Каррерас, естественно, чувствует за него ответственность, поэтому, наверное, и дал Бенсону такое распоряжение.

— Как-то не очень он похож на умирающего, — заметил я. — Никто не желает ему смерти, я просто задам ему пару вопросов. Или сиделкам.

Уайт открыл было рот, чтобы снова возразить, но я бесцеремонно протиснулся мимо него и постучал в дверь.

Ответа не последовало. Я подождал с полминуты, затем постучал снова, погромче. Уайт с осуждающим видом стоял рядом, окаменев от возмущения. Я не обращал на него внимания и уже поднял руку, чтобы от души ударить по двери, когда услышал шаги и дверь вдруг отворилась.

Дверь открыла та из двух сиделок, что пониже ростом, полненькая. На голове у нее был старомодный льняной чепчик на завязках, а в руке женщина сжимала края легкой шерстяной накидки, из-под которой виднелись лишь носки ее шлепанцев. В полумраке помещения за ее спиной я разглядел пару кроватей, одна из них была смята. По тому, как она потерла глаза свободной рукой, стало понятно, что мы ее разбудили.

— Примите мои искренние извинения, мисс, — сказал я. — Не знал, что вы отдыхаете. Я старший помощник капитана этого корабля, а это мистер Каммингс, начальник хозяйственной службы. Пропал наш главный стюард. Возможно, вы сможете нам помочь. Вдруг вы что-то видели или слышали?

— Пропал? — Она еще крепче сжала в руке шаль. — Вы хотите сказать... вы хотите сказать, что он просто исчез?

— Скажем так — нам его не найти. Вы можете нам чем-нибудь помочь?

— Даже не знаю. Я спала. Видите ли, мы дежурим у постели мистера Сердана по три часа, — объяснила она. — Ему необходим постоянный присмотр. Я пыталась хоть немного поспать, прежде чем мне надо будет сменить мисс Вернер.

— Извините, — повторил я. — Значит, вам нечего нам рассказать?

— Боюсь, что нет.

— Наверное, ваша подруга мисс Вернер сможет?

— Мисс Вернер? — Она растерянно хлопнула глазами. — Но мистера Сердана нельзя...

— Прошу. Дело очень серьезное.

— Ну хорошо. — Как и все опытные сиделки, она знала, когда нужно настоять на своем, а когда лучше уступить. — Но я должна попросить вас вести себя потише и никоим образом не тревожить мистера Сердана.

Она не упомянула о том, что мистер Сердан сам может нас растревожить, а могла бы и предупредить. Когда мы через открытую дверь зашли к нему в спальню, он сидел на кровати. Перед ним на одеялах лежала книга. Бра в изголовье ярко освещало малиновый колпак с кисточкой, а лицо мистера Сердана скрывала густая тень, которая тем не менее не скрывала недобрый блеск глаз из-под прямой линии кустистых бровей. Мне показалось, что этот недобрый блеск является столь же неотъемлемой особенностью его лица, что и большой крючковатый нос, нависающий над торчащими в стороны седыми усами. Приведшая нас сиделка попыталась нас представить, но Сердан повелительным взмахом руки заставил ее умолкнуть. Властный старикан, подумал я, к тому же раздражительный и вздорный до крайности.

— Надеюсь, вы сможете объяснить это чудовищное безобразие, сэр? — От его ледяного тона в озноб бросило бы даже полярного медведя. — Ворваться в мою личную каюту без разрешения! — Старик перевел сверлящий взгляд на Каммингса. — Вы! И вы здесь! У вас же был приказ, черт возьми! Полное уединение, абсолютное. Объяснитесь, сэр.

— Я не могу выразить, как я сожалею, мистер Сердан, — мягко начал Каммингс. — Только исключительные обстоятельства...

— Чушь собачья! — Что бы ни продлевало жизнь этого старого пердуна, это определенно не было желанием пережить своих друзей, потому что он разругался со своим последним другом еще в яслях. — Аманда! Наберите мне капитана. Немедленно!

Долговязая худая сиделка, сидевшая у кровати на стуле с высокой спинкой, начала собирать с коленей свое вязание — почти готовый бледно-голубой кардиган, но я жестом показал ей оставаться на месте.

— Нет никакой необходимости связываться с капитаном, мисс Вернер. Он в курсе происходящего. Сам нас сюда отправил. У нас к вам с мистером Серданом имеется маленькая просьба...

— И у меня к вам, сэр, имеется одна маленькая просьба! — Его голос сорвался на фальцет, то ли от перевозбуждения, то ли от гнева, то ли от старости, то ли от всего сразу. — Убирайтесь отсюда к черту!

Я сделал было глубокий вдох, чтобы успокоиться, но даже двух-трехсекундная задержка грозила обернуться новым взрывом, поэтому сразу же сказал:

— Очень хорошо, сэр. Но сначала мне хотелось бы узнать, не слышали ли вы или присутствующая здесь мисс Вернер каких-нибудь странных звуков в последний час? Или, может, видели что-то показавшееся вам необычным? Пропал наш старший стюард. Пока мы не нашли ничего, что могло бы объяснить его исчезновение.

— Пропал, говорите? — фыркнул Сердан. — Напился, верно, или дрыхнет где-нибудь. — И после недолгого раздумья добавил: — Или и то и другое.

— Это не в его характере, — тихо заметил Каммингс. — Так вы можете нам помочь?

— Мне жаль, сэр. — Мисс Вернер, сиделка, оказалась обладательницей низкого, хрипловатого голоса. — Мы ничего не слышали и не видели. Ничего, что могло бы вам помочь. Но если вам нужна какая-то помощь...

— Обойдутся! — грубо прервал ее Сердан. — Займитесь лучше своей работой. Мы ничем не можем вам помочь, джентльмены. Всего хорошего!

Опять оказавшись в коридоре, я наконец смог поддаться желанию, обуревавшему меня последние пару минут, и сделал глубокий вдох, после чего повернулся к Каммингсу.

— Сколько бы этот старый хрыч ни выложил за свою каюту, — жестко сказал я, — с него явно содрали недостаточно.

— Теперь я могу понять, почему Сердан-младший с женой были так рады хоть ненадолго сбагрить его с рук, — отозвался Каммингс. В устах обычно невозмутимого и дипломатичного хозяйственника, это была высшая степень осуждения. Он бросил взгляд на часы. — Недалеко мы продвинулись. А через пятнадцать-двадцать минут пассажиры начнут расходиться по каютам. Как насчет того, чтобы вы сами здесь закончили, а мы с Уайтом пока проверим внизу?

— Договорились. У вас десять минут. — Я взял у Уайта ключи и приступил к осмотру оставшихся четырех кают, Каммингс тем временем спустился палубой ниже, где располагались еще шесть.

Десять минут спустя, так ничего и не обнаружив в трех из четырех оставшихся кают, я оказался в последней из них, самой большой по левому борту, в кормовой части, принадлежащей Джулиусу Бересфорду и его семье. Обыскал спальню Бересфорда и его жены. По нулям. Хотя обыск я устроил на совесть, пытаясь обнаружить если не самого Бенсона, то хотя бы какие-либо следы его пребывания там. В гостиной и ванной тоже ничего. Я перешел во второе помещение, размером поменьше, которое служило бересфордской дочке спальней. Ничего за мебелью, ничего за шторами, ничего под кроватью на четырех столбиках. Я подошел к кормовой переборке и открыл раздвижные двери, превращавшие эту часть спальни в один огромный гардероб.

Мисс Сьюзен Бересфорд, отметил я, определенно не ограничивала себя в нарядах. Тут было около шести-семи десятков вешалок, и готов поспорить, ни на одной из них не висело ничего дешевле двухсот-трехсот долларов. Я с трудом пролез в скопление «Баленсиаг», «Диоров» и «Живанши» и осмотрел их со всех сторон. Ничего.

Закрыв раздвижные дверцы, я подошел к небольшому, стоящему в углу платяному шкафу. Он был забит мехами, шубами, накидками, палантинами. Зачем понадобилось тащить их с собой в круиз по Карибскому морю, было для меня загадкой. Я положил руку на особенно великолепное длиннополое изделие, сдвигая его в сторону, чтобы заглянуть за него, когда услышал слабый щелчок дверной ручки и знакомый голос произнес:

— Норка и правда просто чудо, не так ли, мистер Картер? И стоит ровно столько, сколько вы зарабатываете за два года.

Глава 3

Вторник, 21:30 — 22:15

Сьюзен Бересфорд на самом деле была красавицей, спору нет. Идеальный овал лица, высокие скулы, блестящие каштановые волосы, брови чуть темнее, зеленющие глаза, каких не сыскать больше на всем белом свете: от нее потеряли голову все офицеры корабля, даже те, которых она нещадно изводила. Ну то есть все, кроме Картера. Неизменно отстраненно-ироничное выражение лица вкупе с любовью к развлечениям за чужой счет меня к себе не располагает.

Правда, в тот момент она себе изменила: ни иронии, ни отстраненности я на ее лице не заметил. На тронутых загаром щеках от гнева, а может, и от страха горели два темно-пунцовых пятна, а губы дрожали, будто бы готовясь искривиться в гримасе отвращения, как у человека, заметившего мерзкого насекомого у себя под подушкой. То, как дернулся уголок ее рта, было видно невооруженным глазом. Я отпустил норку и закрыл дверь шкафа.

— Нельзя же так пугать! — укорил ее я. — Вам следовало постучаться.

— Мне следовало... — Она поджала губы, ей все еще было не до смеха. — Что вы собирались сделать с этим манто?

— Ничего. Я не ношу норку, мисс Бересфорд. Она мне не идет. — Я улыбнулся, она нет. — Могу объяснить.

— Уверена, что можете. — Она развернулась в дверном проеме, собираясь скрыться в коридоре. — Но думаю, будет лучше, если вы объяснитесь с моим отцом.

— Как вам будет угодно, — легко согласился я. — Только, пожалуйста, поторопитесь. У меня срочное дело. Вот, позвоните по телефону. Или мне самому?

— Оставьте телефон в покое! — раздраженно отмахнулась она, вздохнув, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Я вынужден был признать, что любая дверь, даже обшитая роскошными панелями дверь «Кампари», выглядит вдвое прекрасней, когда к ней прислоняется Сьюзен Бересфорд. Она покачала головой, затем снизу-вверх посмотрела на меня своими поразительно зелеными глазами. — У меня богатое воображение, мистер Картер, но образ нашего уважаемого старшего помощника, гребущего на спасательной шлюпке к какому-нибудь необитаемому острову с моей норкой на корме, никак не укладывается в моем сознании. — (Начинает приходить в себя, с сожалением отметил я.) — Да и, вообще говоря, зачем она вам? Вон в том выдвижном ящике лежат драгоценности, наверное, не меньше чем на пятьдесят тысяч долларов.

— Это я проглядел, — признался я. — Ящики проверять не стал. Я ищу одного человека: возможно, ему стало плохо и он лежит сейчас где-нибудь без сознания, а то и хуже того. Такого ящика, в котором поместился бы Бенсон, я еще не видел.

— Бенсон? Наш старший стюард? Такой приятный мужчина? — Она сделала пару шагов в мою сторону, и мне было странным образом отрадно заметить промелькнувшую в ее глазах тревогу. — Он пропал?

Я рассказал ей все, что знал сам. Это не заняло много времени. Стоило мне закончить, как она воскликнула:

— Ну надо же! Столько шума из ничего! Он мог решить прогуляться по палубе, присесть где-нибудь в уголочке покурить, а вы почему-то первым делом начали рыскать по каютам...

— Вы не знаете Бенсона, мисс Бересфорд. Он никогда в жизни не покидал пассажирский отсек раньше одиннадцати вечера. Мы бы меньше тревожились, если бы узнали, что с мостика исчез вахтенный офицер или рулевой отошел от штурвала. Извините, я на минуту.

Я открыл дверь каюты, чтобы определить, откуда доносятся голоса, и увидел в дальнем конце коридора Уайта в компании еще одного стюарда. Радость, вспыхнувшая в глазах Уайта при виде меня, сменилась неодобрением, когда он заметил возникшую за моей спиной в дверном проеме Сьюзен Бересфорд. Чувство приличия Уайта подверглось в тот вечер серьезным испытаниям.

— А я все гадал, где вы, сэр, — сказал он с упреком. — Мистер Каммингс отправил меня наверх. Внизу, увы, тоже ничего, сэр. Мистер Каммингс сейчас осматривает наши каюты. — Он на мгновение замер, и неодобрение на его лице уступило место беспокойству. — Что мне теперь делать, сэр?

— Ничего. Вам лично ничего делать не требуется. Будете за главного, пока мы не разыщем старшего стюарда. Сами знаете, в первую очередь следует позаботиться о пассажирах. Через десять минут пришлите стюардов к переднему входу в жилой отсек А. Один пусть обыщет офицерские каюты в носовой части, другой — в кормовой, третий — камбузы, кладовые и подсобные помещения. Только дождитесь моей команды. Мисс Бересфорд, если вы не против, я бы хотел воспользоваться вашим телефоном.

Не став дожидаться разрешения, я снял трубку, набрал номер коммутатора, попросил соединить меня с каютой боцмана и понял, что мне повезло. Он был у себя.

— Макдональд? Говорит старший помощник. Не хотел вас беспокоить, Арчи, но у нас неприятности. Пропал Бенсон.

— Старший стюард, сэр? — Было что-то бесконечно обнадеживающее в этом глубоком медленном голосе, который за двадцать лет в море ни на йоту не утратил певучих интонаций жителя Западного Хайленда; этот голос ничему не удивлялся и никогда не волновался. Удивляться или волноваться было не в характере Макдональда. Он оставался не просто моей верной опорой — на палубе корабля не было человека важнее него. И незаменимее. — Значит, вы уже обыскали каюты пассажиров и стюардов?

— Да. И ничего. Возьмите людей, вахтенных, подвахтенных, не важно, и пройдитесь по верхним палубам. По вечерам там толпится бо́льшая часть экипажа. Узнайте, не видел ли кто из них Бенсона. Или, может, видел или слышал что-нибудь необычное. Вдруг он заболел, может, упал и неудачно ударился, может, вообще вывалился за борт.

— А если мы ничего не выясним? Снова будем весь корабль перетряхивать, так я понимаю?

— Боюсь, что да. Сможете управиться за десять минут и подняться сюда?

— Вне всякого сомнения, сэр.

Я завершил звонок, потом набрал вахтенного механика, попросил его направить нескольких человек к пассажирским каютам, еще раз связался с Томми Уилсоном, вторым помощником, а потом попросил соединить меня с капитаном. Пока ждал, мисс Бересфорд снова одарила меня сладчайшей улыбкой, так и сочившейся ехидством.

— Бог ты мой! — восхищенно протянула она. — Какие мы деловые! Звонок туда, звонок сюда, все четко и по делу. Генерал Картер готовит свою кампанию. Старший помощник открывается мне новой стороной.

— Много ненужной суеты, — сказал я извиняющимся тоном. — Особенно из-за стюарда. Но у него есть жена и трое ребятишек, которые в нем души не чают.

Мисс Бересфорд покраснела до корней своих каштановых волос, и на мгновение мне показалось, что она сейчас размахнется и влепит мне затрещину. Но она развернулась на каблуках, прошла по пушистому ковру через всю комнату и, остановившись у окна, вгляделась в темноту. Я раньше и не догадывался, что спина способна выражать целую гамму эмоций.

Затем к телефону подошел капитан Буллен. Говорил он, как обычно, хрипло и отрывисто, но даже металлическая безликость телефонной связи не могла скрыть его обеспокоенности.

— Как успехи, мистер?

— Никак, сэр. Я собрал поисковую группу. Разрешите начать через пять минут?

Последовала пауза, затем он ответил:

— Видимо, придется. Сколько времени это у вас займет?

— Минут двадцать, полчаса.

— Вы ведь поторопитесь?

— Сомневаюсь, что Бенсон от нас прячется, сэр. Если он приболел или поранился или ему зачем-то понадобилось срочно покинуть пассажирский отсек, думаю, мы найдем его в каком-нибудь видном месте.

Буллен хмыкнул:

— Я ничем не могу помочь? — Ответа здесь как будто и не требовалось.

— Ничем, сэр. — Зрелище снующего по верхней палубе капитана, заглядывающего под чехлы спасательных шлюпок, подорвало бы доверие пассажиров к «Кампари».

— Хорошо, мистер. Если понадоблюсь, буду в телеграфном салоне. Постараюсь отвлечь пассажиров на время ваших поисков. — Это заявление доказывало, что капитан озабочен всерьез, не на шутку. Да он скорее зашел бы в клетку с бенгальскими тиграми, чем согласился вести светские беседы с пассажирами.

— Отлично, сэр. — Я повесил трубку.

Сьюзен Бересфорд снова пересекла комнату и встала рядом со мной, ввинчивая сигарету в нефритовый мундштук едва ли не в фут длиной. Мундштук безотчетно меня раздражал, как раздражало меня все в мисс Бересфорд, и не в последнюю очередь то, как она стояла, уверенно ожидая, что я поднесу ей огонь. Интересно, когда мисс Бересфорд в последний раз доводилось самой зажигать себе сигарету? Давненько, подумал я, когда в радиусе сотни ярдов от нее не оказалось ни одного представителя мужского пола. Она закурила, лениво выпустив облачко дыма, и уточнила:

— Значит, поисковая группа? Вечер обещает стать интересным. Можете на меня рассчитывать.

— Сожалею, мисс Бересфорд, — сказал я без тени сожаления в голосе. — Это наше внутреннее дело. Капитан не одобрит.

— Как и его старший помощник, так ведь? Не утруждайтесь с ответом. — Она задумчиво посмотрела на меня. — Не хотите, чтобы я вам жизнь облегчила, могу, наоборот, усложнить. Что, например, скажете, если я сниму трубку и сообщу своим родителям, что только что застала вас роющимся в наших личных вещах?

— Я только за, леди. Я знаю ваших родителей. С удовольствием посмотрю, как вас отшлепают за то, что вы ведете себя как избалованный ребенок, когда в опасности жизнь человека.

В тот вечер румянец на ее высоких скулах то загорался, то угасал, точно неоновая вывеска. Сейчас он снова вспыхнул: она вовсе не была такой сдержанной и отстраненной, как бы ей хотелось выглядеть. Затушив только что зажженную сигарету, мисс Бересфорд тихо спросила:

— А что, если я пожалуюсь на вас капитану за проявление неуважения к гостям?

— Тогда не стойте и не мелите попусту языком. Телефон рядом. — Когда она не сделала ни малейшего движения в сторону телефонного аппарата, я продолжил: — Откровенно говоря, леди, мне отвратительны вы и вам подобные. Вы пользуетесь огромным состоянием своего отца и собственным привилегированным положением пассажира «Кампари», чтобы подшучивать, чаще всего зло, над членами экипажа, которые не могут ответить вам тем же. Они должны молча все это проглатывать, потому что они вам не ровня. У большинства из них нет круглого счета в банке, зато есть семья, которую нужно кормить, мать, нуждающаяся в помощи. Они знают, что должны улыбаться, когда мисс Бересфорд отпускает шуточки на их счет, ставит их в неловкое положение или злит, потому что в противном случае мисс Бересфорд и ей подобные сделают все, чтобы они вылетели с работы.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросила она, неожиданно замерев.

— Мне нечего добавить. Злоупотребление властью, даже в таких мелочах, недостойно. А когда кто-нибудь вроде меня рискнет дать вам отпор, вы пригрозите ему увольнением, потому как этим все и закончится. И это хуже чем недостойно — это подло.

Я повернулся и направился к двери. Сперва найду Бенсона, а потом скажу Буллену, что ухожу. Хватит с меня «Кампари».

— Мистер Картер!

— Да? — Я обернулся, но руку с дверной ручки не убрал.

Механизм, подсвечивающий ее щеки, явно работал на износ. На этот раз даже загар не мог скрыть ее бледность. Она подошла и положила ладонь мне на предплечье. Ее рука была не слишком твердой.

— Мне очень-очень жаль, — сказала она тихим голосом. — Я и не подозревала. Мне нравятся шутки, но не злые. Я думала... ну, я думала, что это безобидно и никто не против. И мне бы в голову не пришло лишать кого-либо работы.

— Ха! — выпалил я.

— Вы мне не верите. — Все тот же тихий голос, на моем предплечье по-прежнему ее ладонь.

— Конечно верю, — неубедительно соврал я, а потом посмотрел ей в глаза, что было серьезной и опасной ошибкой, потому как я впервые заметил, что эти большие зеленые глаза обладают странной способностью лишать мужчину самообладания и твердости духа, отчего у того может перехватить дыхание. У меня, во всяком случае, дыхание перехватило. — Конечно верю! — повторил я с убежденностью, которая поразила даже меня самого. — Пожалуйста, простите за грубость, но мне нужно спешить, мисс Бересфорд.

— Можно мне пойти с вами? Ну пожалуйста!

— Да пропади все пропадом! Хорошо! — раздраженно бросил я. Сумев оторвать взгляд от ее глаз, я снова начал свободно дышать. — Идите, если так хотите.

В переднем конце коридора, сразу за входом в каюту Сердана, я наткнулся на Каррераса-старшего. Он курил сигару с тем довольным и удовлетворенным видом, который неизменно возникал у пассажиров после тесного общения с шедеврами Антуана.

— Ах вот вы где, мистер Картер! — воскликнул он. — А я все гадал, почему вы не вернулись к столу. Позвольте спросить, что случилось? У входа в пассажирский отсек толпится не меньше дюжины членов экипажа. Мне казалось, правила запрещают...

— Они ожидают меня, сэр. Бенсон — вам, вероятно, еще не представилось возможности с ним познакомиться, это наш старший стюард, — так вот он пропал. Снаружи собралась поисковая группа.

— Пропал? — Его седые брови поползли вверх. — Что за чертовщина... Ну конечно, вы понятия не имеете, что с ним приключилось, иначе не стали бы устраивать эти поиски. Могу я чем-то помочь?

Я замешкался, вспомнив мисс Бересфорд, которая уже пробила себе дорогу в ряды помощников, и понял, что теперь никак не смогу остановить пассажиров, желающих внести свою лепту в поиски.

— Спасибо, мистер Каррерас. Вы, похоже, наблюдательны и имеете острый глаз.

— Мы с вами одной породы, мистер Картер.

Я пропустил его загадочное замечание мимо ушей и поспешил к выходу. Безоблачная ночь, небо, как обычно усыпанное невероятным количеством звезд, нежный теплый ветерок с юга. Поперечная зыбь на море не была сильной, ничего такого, с чем не смогли бы справиться наши стабилизаторы системы «Денни-Браун». Им нипочем скомпенсировать тридцатиградусный крен судна на двадцать пять градусов. От скрытой в тени переборки отделился черный силуэт. Ко мне подошел Арчи Макдональд, боцман. При всей своей внушительной комплекции и пятнадцати стоунах [5] веса он двигался легко, как танцор.

— Есть успехи, боцман? — спросил я.

— Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. А сегодня вечером, между восьмью и девятью, на палубе было не меньше дюжины человек.

— Мистер Уилсон, случайно, не здесь? Ага, вот он. Мистер Уилсон, возьмите парней из машинного отделения и трех матросов. На вас главная палуба и все, что ниже. Теперь вы уже должны знать, где искать, — с горечью добавил я. — Макдональд, мы с вами займемся верхними палубами. Левый борт ваш, правый — мой. С каждым два матроса и кадет. У нас полчаса. Встречаемся здесь.

Одного человека я направил осмотреть шлюпки. Зачем Бенсону забираться в шлюпку, я даже представить себе не мог, но шлюпки всегда почему-то привлекают тех, кто хочет спрятаться, хотя непонятно, чего бы ему вдруг взбрело в голову прятаться; другого отправил обыскать надстройку за мостиком. Сам я с Каррерасом начал обходить помещения на шлюпочной палубе, штурманскую, флагманскую и радарную рубки. Рыжик, наш младший матрос, отправился на корму в сопровождении мисс Бересфорд, которая, вероятно, догадалась, и правильно, что я не в настроении терпеть ее общество. Зато Рыжик крайне обрадовался. Это было в его духе. Что бы Сьюзен Бересфорд ни говорила ему или о нем, его это совершенно не задевало. Он был ее рабом и не считал нужным скрывать это. Если бы она попросила его просто развлечения ради сигануть в трубу нашего парохода, он бы счел это за честь. Я запросто мог представить, как он рыщет по верхним палубам в тесной компании Сьюзен Бересфорд, а лицо парня сравнялось цветом с его огненной шевелюрой.

Выйдя из радарной рубки, я буквально налетел на него. Он запыхался, как будто пробежал марафон, и я понял, что был не прав насчет оттенка его физиономии: в полумраке палубы она казалась серой, как старая газета.

— Радиорубка, сэр! — задыхаясь, выдохнул он и схватил меня за руку. В обычных обстоятельствах он бы никогда себе такого не позволил. — Пойдемте быстрее, сэр. Пожалуйста.

Я и так уже перешел на бег.

— Вы нашли его?

— Нет, сэр. Там мистер Браунелл. — (Браунелл был нашим старшим радистом.) — С ним что-то не так.

За десять секунд я домчался до рубки, проскользнул мимо бледного силуэта Сьюзен Бересфорд, стоявшей прямо за дверью, перескочил через комингс [6] и остановился.

Браунелл уменьшил яркость реостата, и рубка тонула в полумраке. Довольно частая практика среди радистов, несущих ночную вахту. Сам он склонился над столом, уронив голову на правую руку. Мне были видны лишь его плечи, темные волосы и плешь, отравлявшая всю его жизнь. Левая рука мужчины была вытянута, пальцы едва касались телефона для связи с мостиком. Телеграфный ключ находился в нажатом положении. Я на пару дюймов сдвинул его правую руку вперед. Передача сигнала прекратилась.

Я попытался нащупать пульс на запястье вытянутой левой руки. Потом на шее сбоку. После чего повернулся к Сьюзен Бересфорд, по-прежнему стоявшей в дверях:

— У вас есть с собой зеркало?

Она молча кивнула, порылась в сумочке, достала пудреницу и открыла ее. В крышке обнаружилось зеркальце. Я выкрутил реостат на полную, и радиорубку залил яркий свет. Слегка повернув голову Браунелла, я секунд десять подержал зеркальце около рта и ноздрей, посмотрел на него и отдал обратно.

— С ним действительно кое-что не так, — неестественно ровным голосом проговорил я. — Он мертв. По крайней мере, я думаю, что он мертв. Рыжик, немедленно приведи мне доктора Марстона. В это время он обычно в телеграфном салоне. И сообщи капитану, если он там. Больше никому ни слова.

Рыжик исчез, а на его месте, рядом со Сьюзен Бересфорд, возникла новая фигура. Каррерас. Он остановился, занеся ногу над комингсом.

— Бог ты мой! Бенсон!

— Нет, Браунелл. Радист. Мне кажется, он мертв. — На тот маловероятный случай, если Буллен еще не спустился в салон, я снял трубку с телефона внутренней связи с надписью «Каюта капитана» и стал ждать ответа, глядя на распростертого на столе мертвеца. Средних лет, жизнерадостный весельчак, с единственным безобидным пунктиком — необычайной озабоченностью собственной внешностью, которая однажды даже толкнула его на покупку накладки для маскировки своей плеши — хотя общественное мнение на корабле впоследствии вынудило его отказаться от нее, Браунелл был одним из самых популярных и искренне любимых офицеров на «Кампари». Да уж, теперь говорить о нем придется только в прошедшем времени. Я услышал щелчок снимаемой трубки.

— Капитан? Говорит Картер. Не могли бы вы спуститься в радиорубку? Прямо сейчас, пожалуйста.

— Бенсон?

— Браунелл. Полагаю, что он мертв, сэр.

Последовала пауза, затем щелчок. Я повесил трубку и потянулся к другому телефону, который был подключен напрямую к каютам радистов. У нас было три радиста, и тот, кто нес вахту с полуночи до четырех часов утра, обычно вместо ужина в столовой отправлялся к себе на койку. В трубке раздался голос:

— Питерс слушает.

— Говорит старший помощник. Сожалею, что пришлось вас побеспокоить, но вам нужно немедленно подняться в радиорубку.

— В чем дело?

— Узнаете на месте.

Верхний свет казался чересчур ярким для помещения, в котором находится покойник. Я приглушил свет, и ослепительно-белое сияние сменилось спокойным желтым свечением. В дверном проеме возникла физиономия Рыжика. Он уже не выглядел мертвенно-бледным, но, может, все дело было в приглушенном свете.

— Врач сейчас подойдет, сэр, — выдал он, едва переводя дыхание. — Только захватит из лазарета свой чемоданчик.

— Спасибо. Будь добр, сходи за боцманом. И не носись ты так, Рыжик. Спешка уже ни к чему.

Когда он ушел, Сьюзен Бересфорд тихо спросила:

— Что тут произошло? Что... что с ним случилось?

— Вам не следует здесь находиться, мисс Бересфорд.

— Что с ним случилось? — повторила она.

— Это должен установить судовой врач. Мне кажется, смерть наступила внезапно. Сердечный приступ, коронарный тромбоз, что-то в этом роде.

Она поежилась, но ничего не ответила. Мне мертвецы были не в диковинку, но ледяное покалывание в затылке, прокатившееся россыпью мурашек по спине, тоже заставило меня поежиться. Теплый пассатный ветерок всего за несколько минут стал ощущаться прохладнее, гораздо прохладнее.

Появился доктор Марстон. Доктор Марстон никогда не срывался на бег, никогда никуда не спешил: это был неторопливый, размеренный человек с неторопливой, размеренной походкой. Густая грива седых волос, аккуратно подстриженные седые усы, необычайно гладкое для столь преклонного возраста лицо без морщин, спокойные, внимательные, ясные глаза с удивительно цепким взглядом. Вы сразу инстинктивно понимали: вот этому врачу можно всецело довериться, что лишний раз доказывало — коли желаете себе блага, на инстинкты полагаться нельзя. Хотя стоит признать, даже от одного взгляда на него больной чувствовал облегчение, и это было замечательно, но пойти дальше и вручить свою жизнь в его руки было совсем другим, весьма рискованным предприятием, потому что обратно свою жизнь вы, скорее всего, могли и не получить. Его пытливый взгляд ни разу не впился жадно в страницы «Ланцета», еще с довоенной поры не зацепился ни за одно достижение медицины. Да и зачем ему это? Они с лордом Декстером ходили в одни и те же частные школы, учились в одном университете. Пока доктор мог удержать в руке стетоскоп, за свою работу он мог не беспокоиться. И если уж начистоту, когда дело доходило до лечения богатых, страдающих ипохондрией старушек, ему не было равных на всем белом свете.

— Ну-с, Джон, — прогудел он. За исключением капитана Буллена, он обращался ко всем офицерам корабля по имени, словно директор частной школы обращается к своему подающему надежды ученику, за которым тем не менее надо постоянно приглядывать. — Что у вас стряслось? Красавчик Браунелл занемог?

— Боюсь, что все еще хуже, доктор. Умер.

— Боже милостивый! Браунелл? Умер? Дайте-ка посмотрю. Прибавьте, пожалуйста, света, Джон. — Он плюхнул на стол свой чемоданчик, выудил из него стетоскоп, послушал Браунелла там и сям, пощупал пульс и со вздохом выпрямился. — В расцвете лет, Джон. И уже довольно давно. Здесь жарко, но я бы сказал, что он скончался больше часа назад.

В дверях я заметил темный силуэт капитана Буллена. Он стоял молча, прислушиваясь к разговору.

— Сердечный приступ, доктор? — рискнул предположить я. Все же он не был совсем уж несостоятелен как врач, просто на четверть века отстал от жизни.

— Дайте-ка посмотрю, дайте-ка посмотрю, — повторял он, поворачивая голову Браунелла и разглядывая ее в упор. Ему пришлось разглядывать ее в упор. Доктор этого не знал, но на корабле ни для кого не было секретом то, что, несмотря на всю пытливость его голубых глаз, он был близорук как крот, а очки носить отказывался. — Ага. Поглядите-ка сюда. Язык, губы, глаза, а главное, цвет лица. Тут не может быть никаких сомнений, никаких. Кровоизлияние в мозг. Обширное. В его-то годы. Сколько ему, Джон?

— Сорок семь или восемь. Что-то около того.

— Сорок семь. Всего сорок семь. — Доктор покачал головой. — Смерть забирает все более молодых. Вот она, жизнь в постоянном напряжении.

— А эта протянутая рука, доктор? — уточнил я. — Он же тянулся к телефону. Думаете...

— Увы, это лишь подтверждает мой диагноз. Почувствовал неладное, попытался позвать на помощь, но все произошло слишком быстро. Вот же бедолага наш Красавчик Браунелл! — Он обернулся и заметил маячившего в дверях Буллена. — А, вот и вы, капитан. Скверное дело, очень скверное.

— Скверное, — угрюмо согласился Буллен. — Мисс Бересфорд, вам нельзя здесь находиться. К тому же вы замерзли и дрожите. Сейчас же возвращайтесь к себе в каюту. — Когда капитан Буллен говорил таким тоном, все миллионы Бересфордов казались сущим пустяком. — Попозже доктор Марстон занесет вам успокоительное.

— Возможно, мистер Каррерас будет столь любезен... — начал я.

— Конечно, — тут же подхватил мою мысль Каррерас, — для меня будет честью проводить юную леди до ее каюты.

Он коротко поклонился и предложил ей руку. Она с нескрываемой радостью ухватилась за нее, и они удалились.

Спустя пять минут порядок в радиорубке был восстановлен. Питерс занял место покойника, доктор Марстон вернулся к своему излюбленному времяпровождению — светской болтовне и распитию спиртного в компании наших миллионеров, капитан отдал мне распоряжения, которые я в свою очередь передал боцману, а Браунелл, завернутый в парусину, отправился в плотницкую.

Я задержался в радиорубке еще на несколько минут: перебросился парой слов с потрясенным до глубины души Питерсом и мельком взглянул на последнюю поступившую радиограмму. Все радиограммы записывались в двух экземплярах: оригинал шел на мостик, а копия подкалывалась в журнал ежедневного учета.

Верхний листок не содержал ничего важного, просто предупреждение об ухудшении погоды к юго-востоку от Кубы, которое могло или не могло перерасти в ураган. Обычное дело, да и слишком далеко, чтобы нас обеспокоить. Я взял блокнот с бланками для радиограмм, лежавший у локтя Питерса:

— Я могу его забрать?

— Берите. — Он все еще был слишком расстроен, чтобы поинтересоваться, зачем он мне понадобился. — У нас таких еще много.

Я оставил Питерса в радиорубке, походил некоторое время взад-вперед по палубе, потом направился в каюту капитана, куда мне было велено явиться, когда я закончу. Буллен сидел на своем обычном месте за столом, на диванчике расположились Каммингс и старший механик. Присутствие Макилроя, приземистого, плотно сбитого уроженца Ньюкасла, выражением лица и прической смахивающего на приятеля Робин Гуда Брата Тука, означало, что капитан встревожен настолько, что собрал военный совет. Гениальность Макилроя не ограничивалась поршневыми двигателями. За пухлым улыбчивым лицом скрывался, пожалуй, самый острый ум на «Кампари», и это учитывая мистера Джулиуса Бересфорда, который явно обладал незаурядным интеллектом, раз смог сколотить состояние в триста миллионов долларов, или сколько там у него было.

— Присаживайтесь, мистер, присаживайтесь, — проворчал Буллен. «Мистер» вовсе не означало, что я сегодня в немилости, просто служило очередным свидетельством обеспокоенности капитана. — Что с Бенсоном?

— Никаких следов.

— Вот же чертов рейс! — Буллен подтолкнул в мою сторону поднос с виски и бокалами. — Угощайтесь, мистер. — Непривычная для него щедрость была еще одним доказательством того, что он не на шутку обеспокоен.

— Спасибо, сэр. — Я от души угостился — все же такая возможность выпадала нечасто — и спросил: — Что мы будем делать с Браунеллом?

— Что, черт возьми, вы хотите сказать этим своим: «Что мы будем делать с Браунеллом?» Родственников у него нет, уведомлять некого, никаких согласий получать не нужно. В правление уже сообщили. Будет погребение в море, на рассвете, пока пассажиры еще спят. Чтобы не испортить им этот окаянный рейс.

— Не лучше было бы доставить его в Нассау, сэр?

— Нассау? — Капитан уставился на меня поверх своего бокала, затем осторожно поставил его на стол. — Ну умер человек и умер, чего сразу с ума сходить?

— В Нассау или на любую другую британскую территорию. Или же в Майами. В любое место, где мы сможем привлечь компетентные органы, полицию к расследованию.

— Расследованию чего именно, Джонни? — поинтересовался Макилрой, склонив набок голову, отчего стал похож на толстого пузатого филина.

— Да, чего именно? — спросил Буллен с совершенно другой интонацией. — Только потому, что поисковая группа еще не нашла Бенсона, вы...

— Я отозвал поисковую группу, сэр.

Буллен отодвинулся с креслом назад и, выпрямив руки, положил ладони на стол.

— Значит, вы отозвали поисковую группу, — мягко проговорил он. — А кто, черт возьми, дал вам право на подобные вольности?

— Никто, сэр. Но я...

— Зачем вы это сделали, Джонни? — очень-очень тихо спросил Макилрой.

— Потому что мы никогда уже не найдем Бенсона. То есть живым. Бенсон мертв. Убит.

Секунд десять никто ничего не говорил. Тишину нарушал громкий шум прохладного воздуха, вырывавшегося из вентиляционной решетки под потолком.

— Убит? — сурово уточнил капитан. — Бенсон убит? Вы сами-то в себе, мистер? Что значит «убит»?

— Это значит, что его убили.

— Убили? Убили? — Макилрой беспокойно заерзал на своем диванчике. — Вы его видели? У вас есть доказательства? Откуда вы можете знать, что его убили?

— Я его не видел. И у меня нет никаких доказательств. Ни единой улики. — Я мельком заметил, что начальник хозяйственной службы сидит, сцепив руки, и не спускает с меня глаз, и вспомнил, что Бенсон едва ли не двадцать лет является его лучшим другом. — Но у меня есть доказательства того, что Браунелл был убит сегодня вечером. И я могу связать эти два убийства.

На этот раз молчание растянулось на минуты.

— Вы спятили, — наконец с суровой убежденностью резюмировал Буллен. — Теперь, значит, Браунелла тоже убили. Точно спятили, совсем умом тронулись. Вы хоть слышали, что сказал доктор Марстон? Обширное кровоизлияние в мозг. Ну конечно, он всего лишь врач с сорокалетним стажем. Откуда ему знать...

— А может, дадите мне самому во всем разобраться, сэр? — перебил его я в не менее грубой манере. — Я знаю, что он врач. Также знаю, что у него неважно со зрением. А у меня оно отличное. Я заметил то, что он проглядел: грязное пятнышко сзади на воротничке рубашки Браунелла. На этом корабле хоть кто-нибудь когда-нибудь видел Браунелла с грязным воротничком? Не зря же его прозвали Красавчиком Браунеллом. Его с огромной силой ударили чем-то тяжелым по затылку. Еще я обратил внимание на почти незаметное потемнение на коже под левым ухом — заметил, когда он еще лежал в рубке. Когда мы с боцманом перенесли его в плотницкую, то там мы его вместе осмотрели. Нашли такой же небольшой синяк под правым ухом и крупинки песка под воротником. Его оглушили мешком с песком, а потом, когда он потерял сознание, ему пережимали сонную артерию, пока он не умер. Сходите убедитесь сами.

— Я пас, — пробормотал Макилрой. Было видно, что даже его обычно отменная выдержка пошатнулась. — Я пас. Я вам верю. Безоговорочно. Все это легко проверить. Так что я верю, но принять все равно не могу.

— Черт меня подери! — Буллен сжал кулаки. — Но ведь доктор сказал, что...

— Я не медик, — перебил его Макилрой. — Но могу предположить, что симптомы в обоих случаях весьма схожи. Тут нет вины старины Марстона.

Буллен пропустил его слова мимо ушей и смерил меня тяжелым коммодорским взглядом.

— Слушайте, мистер, — медленно проговорил он. — Что-то вы запели на новый лад. Когда я был там, вы согласились с доктором Марстоном. Даже сами предположили, что не выдержало сердце. И вида не подали, что...

— Там присутствовали мисс Бересфорд и мистер Каррерас, — вмешался я. — Я не хотел, чтобы они заподозрили неладное. Если по кораблю разнесется слух, — а это было бы неизбежно — о том, что мы заподозрили убийство, то убийцы будут вынуждены нанести следующий удар, и не тянуть с ним, чтобы предупредить любое действие с нашей стороны. Не знаю, что бы они там выкинули, но, судя по уже случившемуся, что-то чертовски малоприятное.

— Мисс Бересфорд? Мистер Каррерас? — Буллен перестал сжимать кулаки, но было видно, что надолго его выдержки не хватит. — Мисс Бересфорд вне подозрений. Но вот Каррерас? И его сын? Только сегодня поднялись на борт, и к тому же при весьма необычных обстоятельствах. Может, там есть какая-нибудь связь.

— Нет там ничего. Я проверил. Каррерасы, и старший, и младший, все два часа до того, как мы обнаружили Браунелла, провели либо в телеграфном салоне, либо в обеденном зале. У них стопроцентное алиби.

— Вдобавок это было бы слишком очевидно, — согласился Макилрой. — Мне кажется, капитан, нам пора снять перед мистером Картером шляпы: пока мы тут сидели сложа руки, он бегал по всему кораблю и активно шевелил мозгами.

— А что Бенсон? — спросил капитан Буллен, не выказывая ни малейшего желания снимать свой головной убор. — Как быть с Бенсоном? Как он вписывается во все это?

— Вот так. — Я толкнул ему через стол блокнот с отрывными телеграфными бланками. — Я проверил последнюю радиограмму, отправленную на мостик. Обычная метеосводка. Время: «двадцать ноль семь». Но позднее в этом блокноте было записано еще одно сообщение, как обычно через копирку. Слов не разобрать, но специалистам с современным криминалистическим оборудованием прочесть его — пара пустяков. Я смог разобрать только отпечаток двух последних цифр. Посмотрите сами. Он довольно четкий. Тридцать три, что значит: «двадцать тридцать три». Именно в это время пришло сообщение, причем настолько срочное, что, вместо того чтобы по заведенному порядку дождаться рассыльного с мостика, Браунелл сразу же решил передать его по телефону. Вот почему, когда мы его нашли, его рука была протянута к телефону, а не потому, что он внезапно почувствовал себя плохо. И тут его убили. У этого неназванного убийцы не было выбора. Просто оглушив Браунелла и украв сообщение, он бы ничего не добился, так как, придя в себя, тот бы вспомнил содержание радиограммы и немедля передал бы его на мостик. Судя по всему, — добавил я задумчиво, — это было чертовски важное сообщение.

— А что Бенсон? — нетерпеливо повторил Буллен. — Как быть с Бенсоном?

— Бенсон оказался жертвой своей давнишней привычки. Хауи тут рассказывал, что Бенсон неизменно выходил покурить на палубу между половиной девятого и без двадцати пяти девять, пока пассажиры ужинают. Радиорубка находится непосредственно над тем местом, где он обычно прогуливался. Радиограмма поступила, и Браунелл был убит как раз в течение тех пяти минут. Скорее всего, Бенсон услышал или увидел что-то странное и пошел проверить. Возможно, он даже стал свидетелем убийства. Поэтому тоже должен был умереть.

— Но почему?! — взвился капитан Буллен. Он все еще не мог уложить случившееся в голове. — Почему, почему, почему?! Что было такого до крайности важного в том сообщении? Вся эта история — бред сумасшедшего! Что же, в конце концов, могло быть в той радиограмме?

— Чтобы выяснить это, нам и надо зайти в Нассау, сэр.

Буллен с отсутствующим выражением посмотрел на меня, потом на бокал, явно решил, что предпочитает его содержимое мне, точнее, тем дурным новостям, что я принес, и осушил его в два глотка.

Макилрой к своему не притронулся. Он с минуту задумчиво его разглядывал, а потом сказал:

— Вы учли почти все, Джонни, кроме одного. Дежурный радист — Питерс, не так ли? Как вы можете быть уверены, что та же самая радиограмма не придет снова? Может, она требовала подтверждения о получении? Если так и подтверждения не было, ее наверняка отправят еще раз. Где в таком случае гарантия, что Питерса не постигнет та же печальная участь?

— Гарантию, стармех, обеспечит боцман. Он сидит в укромном уголке, в тени, не далее чем в десяти ярдах от радиорубки со свайкой в руке и жаждой убийства в сердце. Все же горцы — кровожадный народ. Вы знаете Макдональда. Господи, упокой душу смельчака, рискнувшего появиться поблизости от радиорубки.

Буллен плеснул себе еще виски, устало улыбнулся и бросил взгляд на широкую коммодорскую нашивку на своем рукаве.

— Мистер Картер, думаю, нам с вами впору обменяться кителями. — Это было самое глубокое извинение, на которое был способен капитан Буллен. И он с ним на полсуток поспешил. — Полагаете, вам понравится оказаться с моей стороны стола?

— Не имею ничего против, — согласился я. — Особенно если при этом вы возьмете на себя развлечение пассажиров.

— В таком случае оставим все как есть. — Еще одна улыбка тронула его губы и сразу бесследно исчезла. — Кто на мостике? Вроде бы Джеймисон? Лучше бы вам его сменить, старший.

— С вашего позволения, сэр, сделаю это попозже. Осталось разобраться еще с одним важным обстоятельством. Но я даже не представляю, как к нему подступиться.

— Только не говорите мне, что есть что-то еще, — мрачно произнес Буллен.

— Просто у меня было время немного поразмыслить на этот счет, вот и все. К нам в радиорубку поступило сообщение — сообщение настолько важное, что его надо было перехватить любой ценой. Но каким образом кому-то постороннему стало известно о его передаче? Радиограммы поступают на борт «Кампари» исключительно через наушники, надетые на голову Браунелла. Тем не менее некто принимал эту радиограмму в тот же самый момент, что и Браунелл. Выходит, так. Едва Браунелл закончил записывать сообщение в блокнот, как потянулся к телефону, чтобы связаться с мостиком, и не успел он до него дотянуться, как был убит. Где-то на «Кампари» есть еще один приемник, настроенный на ту же волну, и он находится в двух шагах от радиорубки, потому что подслушивающий успел добраться туда за считаные секунды. Дело за малым — найти тот приемник.

Буллен посмотрел на меня. Макилрой посмотрел на меня. Потом они оба посмотрели друг на друга.

— Но ведь радист все время меняет длину волны, — возразил Макилрой. — Откуда кому-то стало известно, на какой волне идет прием радиограммами в данный момент?

— Откуда вообще что-то кому-то может стать известно? — Я кивнул на блокнот с бланками для радиограмм на столе. — Пока мы не разберем, что там написано.

— Раз загвоздка в сообщении, — Буллен вперился взглядом в блокнот и решительно определился, — значит идем в Нассау. Дать полный ход, стармех, но прибавлять понемногу, в течение получаса, чтобы никто не заметил увеличения оборотов. Старший, свяжитесь с мостиком. Выясните наши координаты. — Пока я записывал данные, он достал карту, линейки, измерительные циркули и кивнул мне, когда я повесил трубку. — Проложите кратчайший курс.

Это не заняло у меня много времени.

— Сэр, отсюда следуем курсом сорок семь градусов приблизительно двести двадцать миль, потом ложимся на триста пятьдесят градусов.

— Прибытие?

— Ход полный?

— Конечно.

— Завтра, ближе к полуночи.

Он взял блокнот, черкал в нем с минуту, затем зачитал:

— «Управлению порта Нассау. Пароход „Кампари“. Координаты такие-то. Прибытие завтра в среду в двадцать три тридцать. Просьба вызвать полицию для немедленного расследования. Одно убийство, одно исчезновение. Срочно. Буллен, капитан». Этого должно хватить. — Он потянулся к телефону.

Я коснулся его руки:

— Тот, у кого этот приемник, может перехватывать исходящие радиограммы так же легко, как и поступающие. Они узна́ют, что мы идем по их следу. Одному богу известно, что тогда случится.

Буллен медленно перевел взгляд сначала на меня, потом на Макилроя, затем на Каммингса, так и не проронившего ни слова со времени моего появления в каюте, и наконец снова на меня. После чего разорвал радиограмму на мелкие клочки и выбросил их в мусорную корзину.

Глава 4

Вторник, 22:15 — среда, 8:45

Хоть сколько-нибудь продвинуться в расследовании тем вечером мне не удалось. Я уже придумал, с чего начну, но все упиралось в то, что мне нужно было дождаться, пока пассажиры не встанут и не покинут свои каюты. Никому не нравится, если его выдергивают из кровати посреди ночи, миллионерам в особенности.

С осторожностью подобравшись к вооруженному свайкой боцману — очень уж мне не хотелось обзавестись лишней дыркой в черепе, — я добрых пятнадцать минут кружил вокруг радиорубки, изучая ее расположение относительно других помещений корабля, как служебных, так и жилых. Радиорубка располагалась по правому борту, в носовой части, непосредственно над пассажирскими каютами палубы А. Как раз под ней находилась каюта старика Сердана. Исходя из моего предположения, убийца, даже если бы он не стал дослушивать сообщение до конца, имел в своем распоряжении не более десяти секунд, чтобы добраться до рубки от того места, где у него спрятан приемник. А это значит, что все пространство вокруг радиорубки, которое можно пересечь за десять секунд, автоматически подпадает под подозрение.

В указанных пределах помещений оказалось немало. Мостик, флагманская рубка, радиолокационная рубка, штурманская рубка и жилые каюты офицеров и кадетов. Их можно было исключить сразу. Дальше шли столовая, камбуз, кладовые провизии, офицерская кают-компания, телеграфный салон и примыкающий к нему еще один салон, гордо именовавшийся гостиной и предназначавшийся для жен и дочерей миллионеров, не разделявших горячей любви своих мужей и отцов к поглощению спиртного и изучению тикерной ленты. Я обошел их за сорок минут. Так поздно вечером в них не было ни души. Если бы существовали транзисторные приемники компактнее спичечного коробка, я бы, возможно, и мог его проглядеть, но что-нибудь покрупнее нашел бы точно.

Таким образом, оставались лишь пассажирские каюты, и главными подозреваемыми становились обитатели кают палубы А, которые располагались как раз под радиорубкой. Находящиеся одним уровнем ниже каюты палубы Б тоже были достаточно близко, но, стоило мне мысленно окинуть взглядом компанию престарелых колченогих ипохондриков, населявших эти каюты, я не нашел никого, кто мог бы домчаться до радиорубки менее чем за десять секунд. И я определенно не рассматривал женщин: кто бы ни порешил Браунелла, одновременно не только прикончил Бенсона, но и оттащил его тело в укромное место, а в том было ни много ни мало сто восемьдесят фунтов веса.

Итак, палубы А и Б. Завтра нужно будет хорошенько их прочесать. Я уповал на хорошую погоду, которая выманит пассажиров на верхние прогулочные палубы и даст стюардам возможность произвести тщательный обыск под предлогом заправки постелей и уборки кают. Ямайские таможенники, правда, один уже провели, но тогда они искали механизм длиной более шести футов, а не приемник, который в наш век миниатюризации можно было легко спрятать, скажем, в одну из тех увесистых шкатулок для драгоценностей; без них не путешествует ни одна жена миллионера.

Мы уже почти легли на курс норд-ост. Под сине-фиолетовым, густо усыпанном звездами небом «Кампари» мягко покачивался, разрезая килем тронутую мертвой зыбью водную поверхность. Мы растянули поворот на восемьдесят градусов почти на полчаса, чтобы ни один пассажир-полуночник, оказавшийся ночью на палубе, не смог определить изменение направления движения по кильватерному следу. Разумеется, все эти предосторожности оказались бы тщетными, если бы кто-то из наших пассажиров имел хоть малейшее представление о навигации по звездам или, на худой конец, базовое умение находить на небе Полярную звезду.

Я не спеша прогуливался по шлюпочной палубе вдоль левого борта, когда заметил капитана Буллена, идущего мне навстречу. Он жестом указал мне на утопавшее в густой тени местечко у одной из спасательных шлюпок.

— Так и думал, что найду вас где-нибудь неподалеку, — негромко сказал он и, сунув руку под китель, вложил мне в ладонь что-то холодное и твердое. — Надеюсь, вы знаете, как с ним обращаться.

Вороненая поверхность тускло блеснула отраженным светом звезд. Кольт, один из трех, хранившихся в стеклянном шкафчике под замком в капитанской каюте. Капитан Буллен явно осознал всю серьезность сложившегося положения.

— Знаю, сэр.

— Отлично. Засуньте его себе за пояс, или куда еще там засовывают эти чертовы штукенции. Никогда не думал, что их так дьявольски трудно на себе спрятать. А вот и запасная обойма. Молю Бога, чтобы нам не пришлось пустить их в дело.

Выходит, сам капитан тоже вооружился.

— Что с третьим револьвером, сэр?

— Не знаю... — заколебался он. — Хотел отдать Уилсону.

— Он неплохой парень. Но лучше отдайте оружие боцману.

— Боцману?! — Буллен едва не сорвался на крик, но, вовремя вспомнив о необходимости соблюдать секретность, понизил голос до заговорщического шепота. — Вы знаете правила, мистер. Это оружие можно использовать только в случае военного столкновения, нападения пиратов или мятежа. И передавать его можно только лицам в звании офицера.

— Соблюдение правил заботит меня куда меньше сохранности собственной шеи. Вам известен послужной список Макдональда. Самый молодой старшина за всю историю коммандос, длиннющий список наград. Отдайте его Макдональду, сэр.

— Посмотрим, — проворчал он. — Посмотрим... Я только что был в плотницкой. С доктором Марстоном. Впервые видел этого старого прохвоста потрясенным до глубины души. Он согласен с вами, говорит, Браунелл, вне всяких сомнений, был убит. Слушая его оправдания, можно было подумать, что он угодил на скамью подсудимых в Олд-Бейли. Но мне кажется, Макилрой был прав, когда сказал, что симптомы практически одни и те же.

— Что ж, — с сомнением сказал я, — надеюсь, сэр, это нам не аукнется.

— Что вы имеете в виду?

— Вы знаете старого дока Марстона не хуже меня, сэр. У него в жизни две страсти: ямайский ром и желание показать, что он всегда в курсе происходящего. Опасное сочетание. Помимо Макилроя, Каммингса, вас и меня, единственный, кто знает, что Браунелл умер не своей смертью, — это боцман, а он никогда не проболтается. А вот док Марстон — совсем другое дело.

— Пусть вас это не волнует, мой мальчик, — не без самодовольства успокоил меня Буллен. — Я предупредил нашего почтенного доктора: если хоть раз увижу его со стаканом рома в руке до нашего прибытия в Нассау, спишу на берег в течение недели и никакая дружба с лордом Декстером его не спасет.

Я попытался представить себе, каково это — угрожать подобным образом нашему маститому доктору с его аристократическими замашками, и потерпел бесславное поражение. Такое было уму непостижимо. Но старика Буллена заслуженно повысили до коммодора компании. Я был уверен, что свое слово он сдержит.

— Он не снимал с Браунелла ничего из одежды? — уточнил я. — Рубашку, к примеру?

— Нет. А какое это имеет значение?

— Вполне вероятно, что тому, кто душил Браунелла, удобнее всего было держать его пальцами за шею сзади. Мне кажется, сегодня полиция может снять отпечатки пальцев практически с любой поверхности, даже с некоторых видов ткани. Им не составит особого труда снять отпечатки с одного из столь любимых Браунеллом идеально накрахмаленных воротничков.

— Все-то вы подмечаете, — задумчиво произнес Буллен. — Вот только, пожалуй, призвание свое упустили. Еще что-нибудь?

— Да. Насчет похорон в море завтра на рассвете.

Последовала продолжительная пауза, и тоном донельзя измученного страдальца, собравшего все свои запасы выдержки, он спросил:

— Каких еще, к черту, похорон на рассвете? Нам нечего предъявить полиции Нассау, кроме тела Браунелла.

— Похороны состоятся завтра, сэр, — повторил я. — Но не на рассвете, а, скажем, около восьми утра, когда пассажиры уже покинут каюты и будут совершать свой утренний моцион. Вот что я имею в виду, сэр.

Я подробно объяснил ему свой план, и Буллен выслушал меня с бóльшим спокойствием, чем можно было ожидать. Когда я закончил, он медленно кивнул раз, еще раз и еще, развернулся и, не проронив ни слова, ушел.

Я шагнул на освещенный участок палубы между двумя шлюпками и взглянул на часы. Было двадцать пять минут двенадцатого. Я пообещал Макдональду, что сменю его в полночь. Подошел к леерному ограждению, встал, опершись о него руками, рядом с ящиком для хранения спасательных жилетов и глядел, как лениво колышется мерцающая зыбь, тщетно пытаясь разгадать, что же все-таки стоит за событиями этого вечера.

 

Когда ко мне вернулось сознание, было без двадцати час. Очнувшись, я не сразу понял, сколько прошло времени. В тот момент я вообще ничего толком не соображал. Да и как тут соображать, когда голову как будто зажали в гигантских тисках, а глаза ослепли. Осознаёшь только эти тиски и слепоту. Слепота... Мои глаза... Состояние глаз вызывало беспокойство. Я поднял руку, пошарил по лицу и наконец их нащупал. Они были покрыты какой-то коркой, а когда я эту корку содрал, под ней обнаружилось что-то липкое. Кровь. Мои глаза были залиты кровью — кровью, которая склеивала мои веки и лишала меня возможности видеть. По крайней мере, я смутно надеялся, что виновницей моей слепоты была именно кровь.

Тыльной стороной ладони я стер еще немного крови с глаз, и зрение ко мне наконец вернулось. Видел я не слишком хорошо, не так, как обычно: звезды из привычно ярких точек на небе превратились в тусклые размытые пятнышки, будто видневшиеся сквозь покрывшееся изморозью окно. Я протянул дрожащую руку в попытке дотронуться до этого стекла, но оно вдруг растворилось и исчезло, а моя рука уперлась во что-то холодное и металлическое. Я с усилием раскрыл глаза шире и увидел, что передо мной действительно нет никакого стекла, а рукой я касаюсь нижней перекладины палубного ограждения.

Зрение мое чуть прояснилось, по крайней мере, я больше не ощущал себя слепцом. Я лежал, упершись головой в шпигаты [7], в нескольких дюймах от шлюпбалок [8]. Что, во имя всего святого, я там делал, упершись головой в шпигаты, в нескольких дюймах от шлюпбалок? Ухитрившись подсунуть по себя обе руки и перенеся вес на один из локтей, я пьяным рывком привел себя в полусидячее положение. Это было большой, просто громадной ошибкой, потому что нестерпимая жгучая боль, сравнимая лишь с невообразимой мукой казнимого в те последние мгновения утекающей жизни, когда лезвие гильотины рассекает кости и плоть перед тем, как окончательно остановиться, огнем прокатилась от головы по шее и плечам и повалила меня обратно на палубу. Должно быть, я с силой приложился головой о железные шпигаты, но, кажется, даже не застонал.

Медленно, бесконечно медленно ко мне возвращалось сознание. В некотором роде. Я чувствовал себя так, будто тону в патоке и силюсь выплыть на поверхность со скованными руками и ногами. Следом пришло смутное осознание: что-то касается моего лица, моих глаз, моего рта. Что-то холодное, влажное и сладковатое. Вода. Кто-то обтирал мне лицо водой, с осторожностью стирая кровь с глаз. Я собрался было повернуть голову, чтобы посмотреть, кто это, смутно вспомнил, что случилось в последний раз, когда двигал головой. Вместо этого поднял правую руку и коснулся чьего-то запястья.

— Не торопитесь, сэр. Не торопитесь. — У человека с губкой рука должна быть необычайно длинной, он был от меня милях в двух, не меньше, но голос оказался знакомым. Арчи Макдональд. — Попытайтесь пока не шевелиться. Чуть-чуть погодите. С вами все будет в порядке, сэр.

— Арчи? — Мы с ним просто два бестелесных голоса, как в тумане подумалось мне. Я тоже находился где-то в паре миль отсюда. Хорошо бы мои две мили были в том же направлении, что и его. — Это вы, Арчи? — Видит бог, я в этом ни капли не сомневался. Просто хотел подстраховаться, услышать, как он это скажет.

— Я, сэр. Я сам все сделаю. — Это и вправду был боцман. За все время нашего знакомства я слышал от него эту фразу пять тысяч раз, не меньше. — Полежите только спокойно.

Я и так никуда не рвался. Пройдет не один десяток лет, прежде чем я забуду свою последнюю попытку пошевелиться. Если, конечно, протяну так долго. В данный момент мне это представлялось маловероятным.

— Шея, Арчи. — Мой голос как будто бы приблизился на несколько сот ярдов. — Мне кажется, она сломана.

— Уверен, вам так сейчас кажется, сэр, но, думаю, все может быть не так уж и плохо. Увидим.

Не знаю, сколько времени я так пролежал, наверное минуты две-три, пока боцман смывал с меня кровь. Постепенно звезды снова начали обретать былую четкость. Затем боцман просунул руку мне под плечи и начал понемногу, дюйм за дюймом, поднимать меня в сидячее положение.

Я ожидал, что гильотина упадет снова, но обошлось. На этот раз я словно попал в мясорубку, притом мясорубку с тупыми лезвиями: за считаные секунды «Кампари» успел несколько раз обернуться вокруг себя и снова лечь на прежний курс. Сорок семь градусов, насколько мне помнится. И на этот раз сознания я не терял.

— Который час, Арчи? — Вопрос глупый, но и я был не в лучшей форме. Мой голос наконец-то прозвучал совсем рядом со мной, чему я был несказанно рад.

Он повернул мое левое запястье:

— Без четверти час — по вашим часам, сэр. Думаю, вы тут не меньше часа пролежали. В тени шлюпки вас было трудно заметить.

Я попробовал сдвинуть голову вбок на дюйм и скривился от боли. Сдвинул бы на два — и голова отвалилась бы.

— Что, черт возьми, со мной стряслось, Арчи? Обморок или что? Я не помню...

— Скажете еще! — тихо и сухо ответил он. Я почувствовал, как его пальцы ощупали мне шею сзади. — Наш приятель с мешком песка снова совершил вылазку, сэр. Рано или поздно, — мечтательно добавил он, — я до него доберусь.

— Мешок с песком! — Я попытался встать, но без помощи боцмана у меня бы ничего не вышло. — Радиорубка! Питерс!

— Сейчас дежурит молодой мистер Дженкинс, сэр. С ним все в порядке. Вы сказали, что смените меня на средней ночной вахте. В двадцать минут первого я понял: что-то случилось. Так что сразу пошел в радиорубку и позвонил капитану Буллену.

— Капитану?

— А кому еще я мог позвонить, сэр? — (И правда, кому? Не считая меня, капитан был единственным офицером, который знал, что произошло на самом деле, где боцман прятался и зачем. В данный момент Макдональд, обхватив мой торс одной рукой, вел меня к радиорубке.) — Он явился тут же. Он и сейчас там, беседует с мистером Дженкинсом. Жутко переживает, боится, что вас постигла судьба Бенсона. Перед тем как я отправился на ваши поиски, он мне кое-что вручил. — Одним движением он продемонстрировал мне ствол пистолета, скрывавшийся в его огромной лапе. — Надеюсь, мне выпадет шанс воспользоваться его подарком, мистер Картер. И церемониться я не буду. Вы же понимаете, что если бы вы завалились не вбок, а вперед, то полетели бы прямиком в море?

Интересно, мрачно подумал я, почему же они — или он — действительно не столкнули меня за борт, но ничего не сказал, сосредоточившись на том, чтобы добраться до радиорубки.

Капитан Буллен ждал нас прямо за дверью, и карман его форменного кителя оттопыривался явно не потому, что он держал в нем руку. Капитан торопливо двинулся нам навстречу, вероятно, чтобы радист не услышал нашего разговора. Его реакция на мой внешний вид и на мою историю оказалась вполне ожидаемой. Он был просто вне себя от ярости. Со времени нашей встречи три года назад я еще никогда не видел его в подобном состоянии с трудом сдерживаемого гнева. Немного успокоившись, он поинтересовался:

— Вот только какого черта они не довели дело до логичного конца и не выбросили вас за борт, если уж на то пошло?

— Не было такой необходимости, сэр, — устало пояснил я. — Они не хотели меня убивать. Им нужно было просто вывести меня из игры.

В меня впился внимательный взгляд его холодных глаз.

— Вы говорите так, словно знаете, за что вас огрели.

— Знаю. По крайней мере, думаю, что знаю. — Я осторожно потер шею сзади. Теперь я был почти уверен, что, несмотря на все мои ощущения, позвоночник мне все-таки не перебили. — Сам виноват. Упустил очевидное. По большому счету мы все упустили очевидное. Поскольку они убили Браунелла, мы сделали закономерный вывод, что они же убили и Бенсона, и я потерял к Бенсону всякий интерес. Просто предположил, что они от него уже избавились. Все, что меня занимало, все, что всех нас занимало, — это проследить за тем, чтобы не допустить больше нападения на радиста, попытаться определить местонахождение приемника и выяснить подоплеку всего этого дела. Мы были уверены, что Бенсон мертв, а мертвый Бенсон нам был без надобности. Поэтому мы забыли о Бенсоне. Бенсон остался в прошлом.

— Вы что, пытаетесь намекнуть, что Бенсон был... или все еще жив?

— Да какое там жив. — Я чувствовал себя девяностолетним стариком, девяностолетним изувеченным стариком; тиски, сжимавшие мою голову, и не думали ослабевать. — Мертв, конечно, но от тела они не избавились. То ли им не подвернулось удобного случая, то ли они хотели дождаться наступления темноты. Но избавиться от него им нужно было непременно: найдя его, мы бы уже наверняка знали, что у нас на борту убийца. Скорее всего, они спрятали его в каком-нибудь укромном месте, куда мы бы даже не подумали заглянуть: забросили на крышу рубки, засунули в вентиляционную шахту, затолкали за один из шезлонгов на прогулочной палубе, да где угодно. А я оказался либо слишком близко к тому месту, где они спрятали тело, и они не могли до него добраться, либо не стали рисковать и перекидывать его за борт, пока я стоял там у ограждения. Им мешал только я. В остальном они чувствовали себя в полной безопасности. На полном ходу, с такой носовой волной, которую сейчас поднимает «Кампари», в безлунную ночь никто бы ничего не увидел и не услышал, когда они сбрасывали его за борт. Им оставалось только разобраться со мной, и они справились с этим в два счета, — закончил я с горечью.

Буллен покачал головой:

— И вы совсем ничего не слышали? Ни шороха шагов, ни хотя бы свиста дубинки в воздухе?

— Надо полагать, наш тихоня — довольно опасный тип, сэр, — задумчиво проговорил я. — Он не издал ни малейшего звука. Я и не думал, что такое возможно. И вообще, я мог потерять сознание и при падении приложиться головой о шлюпбалку. Сначала я и сам так подумал и даже выдвинул это предположение боцману. Им же буду делиться завтра со всеми интересующимися. — Я ухмыльнулся и подмигнул Макдональду, хотя подмигивать оказалось больно. — Скажу им, что вы загрузили меня работой и я отключился от переутомления.

— Зачем вообще кому-то что-то говорить? — недовольно осведомился Буллен. — Следа от удара не видно, он где-то над виском под волосами. При желании его легко замаскировать. Согласны?

— Нет, сэр. Кое-кто точно знает о том, что со мной произошел несчастный случай. И тот, кто мне его устроил, сочтет чертовски странным, если я даже не упомяну о случившемся. А вот если я ничего не буду скрывать и представлю все как едва ли не девичий обморок, есть неплохой шанс, что он поверит. Если так, за нами сохранится преимущество: мы знаем, что убийца проворачивает на борту свои грязные делишки, а он даже не подозревает, будто нам что-то известно.

— Ваш разум, — недружелюбно пробурчал капитан Буллен, — наконец-то начинает проясняться.

 

Когда я проснулся утром, солнце уже вовсю припекало через незашторенный иллюминатор. Моя каюта, расположенная сразу за капитанской, располагалась по правому борту, солнце светило спереди, а это значило, что мы все еще следуем курсом норд-ост. Я приподнялся на локте, чтобы взглянуть на море, так как «Кампари» мягко, но ощутимо покачивало. В этот самый момент я обнаружил, что мою шею плотно обхватывает гипсовая повязка. По крайней мере, ощущение у меня было именно такое. Я мог двигать головой не больше чем на дюйм в сторону, потом мышцы шеи сковывал спазм и вспыхивала боль, тупая, ноющая, но терпимая. Я все же попытался сдвинуть голову дальше, пересилив спазм, но мне хватило одной попытки. Дождавшись, когда каюта перестанет вращаться у меня перед глазами, а раскаленные провода в шее остынут до приемлемой температуры, я с трудом спустился койки. Если им угодно, пусть зовут меня «Картер с Кривой Шеей». Плевать.

Я подошел к иллюминатору. На по-прежнему безоблачном небе сияло солнце, белое и палящее. Оно уже поднялось довольно высоко над горизонтом, проложив по синеве моря ослепительно сверкающую дорожку. Волны были выше, длиннее и тяжелее, чем я ожидал, и набегали с правого борта. Я опустил стекло, но ветра не почувствовал, значит легкий бриз дул нам в корму, но он был слишком слаб, чтобы украсить барашками мерно вздымавшиеся волны.

Приняв душ и побрившись — никогда раньше не задумывался, как трудно бриться, когда голова практически не поворачивается, — я осмотрел рану. При свете дня она выглядела скверно, куда хуже, чем ночью: выше и позади левого виска зиял двухдюймовый порез, широкий и очень глубокий. Он довольно сильно пульсировал, и это мне совсем не нравилось. Я поднял трубку и попросил соединить меня с доктором Марстоном. Он был еще в постели, но, конечно, мог принять меня сейчас же. В столь ранний час такая готовность нашего Гиппократа оказать мне помощь была совершенно не в его характере, но, возможно, его мучила совесть за поставленный вчера вечером неверный диагноз. Я оделся, надел фуражку, щегольски сдвинул ее чуть набок, чтобы околыш не тревожил рану, и отправился к доктору.

Доктор Марстон, свежий, отдохнувший, необыкновенно ясноглазый — несомненно, благодаря предупреждению Буллена отказаться от рома, — не был похож на снедаемого угрызениями совести человека, который провел бессонную ночь, ворочаясь с боку на бок. Казалось, его даже не слишком беспокоил тот факт, что у нас на борту находился пассажир, который, если бы ему довелось честно указать свой род занятий, написал бы «убийца». Единственное, что, по-видимому, его волновало, — это вчерашняя запись в судовом журнале. Когда я сообщил ему, что никакого упоминания о Браунелле произведено не было и не будет до прибытия в Нассау и даже тогда его имя никак не будет связано с установлением причины смерти Браунелла, доктор решительно повеселел. Он выбрил небольшой участок на моей голове, вогнал под кожу обезболивающее, промыл и зашил рану, заклеил ее сверху пластырем и пожелал мне хорошего дня. На сегодня его работа была закончена.

Было без четверти восемь. Преодолев череду забортных трапов, ведущих к баку, я направился к плотницкой. Для довольно раннего утра на баке было на удивление многолюдно. Там собралось почти четыре десятка членов судовой команды — палубный персонал, механики, коки и стюарды — все они хотели проводить Браунелла в последний путь. Но это были еще не все зрители. Задрав голову, я увидел, что прогулочная палуба, огибавшая носовую надстройку «Кампари», была усеяна пассажирами. Всего человек одиннадцать-двенадцать, не так уж много, но это были почти все пассажиры мужского пола на борту, за исключением разве что Сердана и еще пары человек. Женщин среди них я не заметил. Дурные вести разлетаются быстро, и даже миллионерам нечасто выпадает возможность увидеть похороны в море. В самой середине стоял герцог Хартвелл, выглядевший настоящим морским волком — в ладно сидящей на голове фуражке Королевского яхт-клуба, шелковом шарфе и темно-синем замшевом пиджаке с медными пуговицами.

Обогнув трюм номер один, я мрачно подумал, что в старых суевериях, наверное, все же что-то есть. Бывалые моряки говорили, что мертвые зовут к себе, и покойники, которых погрузили только вчера днем и которые лежат сейчас на дне четвертого трюма, не замедлили увеличить свою компанию. Две смерти всего за несколько часов, третьей удалось избежать по чистой случайности: только потому, что я завалился на бок, а не перекувырнулся через ограждение. Я снова почувствовал ледяное прикосновение к своей шее и поежился, затем прошел в полумрак плотницкой, расположенной прямо на форпике [9].

Все было готово. Похоронные носилки — наспех сколоченное из досок основание, семь на два фута — лежали на палубе. Красный флаг английского торгового флота, привязанный за два угла к ручкам в верхней части носилок, но свободный на другом конце, покрывал завернутую в парусину фигуру. В помещении были только боцман и плотник. Посмотрев на Макдональда, вы бы ни за что не догадались, что он не спал прошлой ночью. Он сам вызвался дежурить у рубки до рассвета. Ему также принадлежала идея выделить после завтрака двух человек драить палубу возле радиорубки хоть целый день, если потребуется, притом что вероятность нового нападения днем была минимальна. Тем временем радиорубка была закрыта и надежно заперта на висячий замок, чтобы Питерс и Дженкинс смогли присутствовать на похоронах своего товарища. Это было в порядке вещей: существовала стандартная схема, согласно которой всякий раз, когда на «Кампари» поступал сигнал бедствия или вызов на рабочей частоте, раздавался звонок либо на мостике, либо в каюте старшего радиста.

Легкая вибрация корпуса «Кампари» стихла: обороты снизились и двигатели замедлили ход до наименьшего, при котором судно при сильной зыби все еще слушается руля. По трапу спустился капитан, держа под мышкой увесистую Библию в латунном переплете. Тяжелая стальная дверь баковой надстройки по левому борту была распахнута настежь и с лязгом зафиксирована в открытом положении. Из проема выдвинулся длинный деревянный ящик, один конец которого находился на уровне просвета в борту судна. Затем Макдональд и плотник, с непокрытой головой, вынесли носилки вместе с ношей и водрузили их на ящик.

Прощальная церемония вышла предельно простой и краткой. Капитан Буллен сказал несколько слов о Браунелле, настолько правдивых, насколько это принято в подобных обстоятельствах, прочел заупокойную службу, затянул гимн «Пребудь со мной», который нестройно подхватили присутствующие, и кивнул боцману. На Королевском военно-морском флоте такие мероприятия проводятся торжественнее, но у нас на «Кампари» не было ни одного горна. Макдональд приподнял край носилок, завернутая в парусину фигура медленно выскользнула из-под красного флага и с тихим всплеском ушла под воду. Я взглянул на прогулочную палубу. Герцог Хартвелл стоял, вытянувшись по стойке смирно и приложив правую руку к козырьку своей форменной фуражки. И без того не красавец, в этой позе он являл собой смешное и жалкое зрелище. Конечно, для непредвзятого наблюдателя его вид приличествовал случаю куда больше, чем мой, но мне трудно было убедительно изображать благоговейное почтение, зная, что в морские глубины сейчас отправляются завернутые в парусину отходы машинного отделения и пятьдесят фунтов ржавой цепи, утягивающие груз на дно.

Дверь надстройки с лязгом захлопнулась, капитан Буллен передал Библию кадету, двигатели прибавили обороты, и «Кампари» вернулся к обычной жизни. Первым пунктом повестки дня был завтрак.

За три года, проведенные на борту «Кампари», мне редко доводилось видеть за завтраком в обеденном салоне более полудюжины пассажиров. Большинство из них предпочитали, чтобы завтрак им накрывали в каюте или на примыкающей к ней собственной веранде. Оказалось, что, за исключением парочки аперитивов, за которыми следует вкушение кулинарных шедевров Антуана и Энрике, ничто не пробуждает в наших пассажирах жажды общения так, как старые добрые похороны. Отсутствовало всего человек семь-восемь, не больше.

За моим столом собрались все, за исключением, конечно, колясочника Сердана. Я должен был заступить на вахту, но капитан решил, что, раз у штурвала стоит опытный рулевой, а в радиусе семидесяти миль не было ни одного клочка суши, юный Декстер, который обычно нес вахту со мной, до окончания завтрака справится сам.

Не успел я устроиться на своем стуле, как оказался под прицелом глаз-бусинок мисс Харбрайд.

— Что, бога ради, с вами случилось, молодой человек? — требовательно поинтересовалась она.

— По правде говоря, мисс Харбрайд, я и сам толком не знаю.

— Не знаете?

— Именно так. — Я пристыженно улыбнулся. — Стоял себе вчера вечером на шлюпочной палубе, а пришел в себя, лежа у шпигатов с рассеченной головой. Должно быть, ударился о шлюпбалку, когда падал. — Весь рассказ я подготовил заранее. — Доктор Марстон предположил, что меня подкосил солнечный удар и недосып. Вчера я почти весь день следил за погрузкой, и могу вас заверить, солнце пекло нещадно, а из-за сложностей, которые у нас возникли в Кингстоне, и вызванной ими задержки последние три дня я почти не спал.

— Должен заметить, что на борту «Кампари» творятся странные дела, — с серьезным видом присоединился к разговору Мигель Каррерас. — Один человек умирает от сердечного приступа или чего-то еще, другой пропадает без вести. Вы ведь до сих пор не нашли нашего старшего стюарда?

— Боюсь, что нет, сэр.

— Теперь еще и вы чуть не убились. Будем надеяться, что на этом все напасти закончатся.

— Несчастья всегда приходят по трое, сэр. Так что я уверен, на этом все. У нас никогда раньше...

— Молодой человек, позвольте-ка мне на вас взглянуть, — повелительным тоном донеслось от капитанского столика. Миссис Бересфорд, моя любимая пассажирка.

Я развернулся на стуле и обнаружил, что миссис Бересфорд, обычно сидевшая ко мне спиной, смотрит в мою сторону. Расположившийся позади нее герцог Хартвелл, в отличие от предыдущего вечера, с удовольствием уделял все свое внимание Сьюзен Бересфорд. Его соседка справа в лучших традициях театрального мира редко поднималась с кровати раньше полудня. Миссис Бересфорд молча рассматривала меня секунд десять.

— Вы неважно выглядите, мистер Картер, — наконец резюмировала она. — Вы ведь в придачу себе еще и шею вывихнули? Раньше вам не пришлось бы разворачиваться на стуле, чтобы мне ответить.

— Есть немного, — признался я. — Трудно вертеть головой.

— А в довершение всего еще и повредили спину, — торжествующе добавила она. — Это заметно по тому, как вы неловко сидите.

— Она почти не болит, — смело оправдался я. Спина действительно совсем не болела, просто я еще не привык носить за поясом пистолет, и его рукоятка больно впивалась мне в ребра.

— Говорите, солнечный удар? — На ее лице отразилось неподдельное беспокойство. — И недосып. Вам следует быть в постели. Капитан Буллен, боюсь, вы совсем заморили молодого человека работой.

— Я и сам не устаю повторять это капитану, мэм, но он пропускает мои слова мимо ушей.

Капитан Буллен коротко усмехнулся и поднялся. По взгляду, которым он медленно обвел помещение, легко читалось, что ему требуются внимание и тишина. На получение желаемого результата капитану понадобилось ровно три секунды. Такой это был человек.

— Леди и джентльмены... — начал он.

Герцог Хартвелл разглядывал скатерть с таким видом, как будто ему под нос сунули тухлую рыбу. Это выражение появлялось на его лице, когда герцогу приходилось выслушивать арендаторов, просящих о снижении ренты, и капитанов торгового флота, забывающих предварять свое обращение словами «ваше сиятельство».

— Я глубоко опечален, — продолжил капитан, — событиями последних двенадцати часов. Уверен, что вы все разделяете мои чувства. Видит бог, то, что мы потеряли нашего старшего радиста, пусть его смерть и наступила по естественным причинам, прискорбно, но чтобы в тот же вечер исчез и наш старший стюард... Такого за все тридцать шесть лет, что я провел в море, еще не случалось. Мы не можем сказать с какой-либо уверенностью, что именно произошло со старшим стюардом Бенсоном, но я рискну выдвинуть предположение, которое также послужит и предостережением. Известны и описаны буквально сотни случаев, когда люди ночью падали за борт, и я почти не сомневаюсь в том, что Бенсон погиб по той же причине. Даже на самого опытного моряка, склонившегося над ограждением, вид пробегающей внизу темной воды странным образом оказывает гипнотическое воздействие. Полагаю, что-то сродни головокружению, подобное испытывает множество людей, убежденных, что, если они приблизятся, скажем, к парапету высотного здания, некая неведомая сила заставит их свалиться вниз, как бы ни протестовал рассудок. Вот только когда человек склоняется над ограждением корабля, он не боится. Просто медленно погружается в забытье. Человек всего лишь склоняется все ниже и ниже, пока неожиданно не оказывается за бортом. И тогда ему уже не спастись. — (Не самое плохое обоснование, если рассматривать его в качестве алиби или объяснения исчезновения Бенсона. Капитан ни словом не погрешил против правды.) — И поэтому, леди и джентльмены, я бы настоятельно посоветовал вам никогда не подходить к палубному ограждению без сопровождения. Буду очень вам признателен, если вы хорошенько это запомните.

Я оглядел пассажиров, насколько мне это позволила моя негнущаяся шея. Этот совет они еще долго не забудут. Их теперь силком не затащишь к ограждению «Кампари» ночью.

— Но, — с чувством продолжил Буллен, — поддавшись сейчас унынию, мы не поможем этим несчастным, да и себе окажем медвежью услугу. Я не могу просить вас сразу выбросить эти смерти из головы, но попрошу вас не слишком на них зацикливаться. На корабле, как и везде, жизнь должна продолжаться, причем на корабле, я бы сказал, в особенности. Вы здесь, на борту «Кампари», чтобы наслаждаться круизом, а наша задача — помочь вам в этом. Я был бы очень признат