Оглавление

Сегодня — двадцать третий год,

Пишу роман по счёту третий.

Враждой охваченный народ

Любовь свою когда уж встретит?

Как отличить зло от добра?

Рассудок здесь — помощник слабый,

Но сердце нам открыть пора,

Чтоб лжи преодолеть ухабы.

А Ту, Которую люблю,

О Ком писал однажды Тютчев,

На подвиг я благословлю,

Ей в этом деле я — попутчик.

Да, не понять Тебя умом:

Тебе нужна другая мера.

И обретут в Тебе свой дом

Те, в ком живут любовь и вера.

Юниор Мирный

— ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

Предупреждаю читателя о том,

что в своём авторском тексте

я намеренно употребляю

исключительно приставку «беЗ»,

так как считаю это правильным

для родного языка.

Воскресенье

Настало очередное февральское утро, пролившее солнечный свет на узенькие улочки небольшого российского города. В воскресный день эти улицы, как обычно, пустовали. До начала рабочей недели оставались ещё целые сутки. Этот выходной, в отличие от своего субботнего напарника, словно бы ненавязчиво напоминал о грядущей трудовой неделе… но всё ещё позволял не прибегать к услугам будильника. Поэтому воскресное утро располагало к затяжному сну едва ли не больше субботнего.

Однако Екатерина Горелова снова встречала утро с открытыми глазами. Она не спала уже восьмой месяц. Причину этой напасти девушка не могла выявить до сих пор. Провалиться в сон хотя бы ненадолго ей не помогали ни снотворное, ни чтение, ни что-либо другое. Каких-либо событий, глубоко потрясших её душу и — вследствие этого — напрочь лишивших её сна, Екатерина припомнить не могла. Хотя из-за полугодовой безсонницы её память уже действительно начинала давать сбои…

Не явилась исключением и сегодняшняя ночь. Оставив попытки хотя бы немного вздремнуть, Горелова поднялась с помятой постели. Медленным шагом она подошла к овальному зеркалу, висевшему на стене напротив. Наверху зеркала были прилеплены Катины любимые буквы на липучках. В этот раз из них было сложено какое-то непонятное слово «ЗАЧЕ». Как и когда она это слово складывала, Горелова в данный момент не помнила. Вместо этого девушка принялась рассматривать себя в отражении.

Несмотря на измученный и истощённый вид, она всё ещё была красива, — пусть и выглядела теперь старше своих двадцати девяти. Славянские черты лица; прямой, чуть расширенный книзу нос; довольно большие голубые глаза, длинные белокурые волосы до середины спины; рост примерно метр семьдесят; большой бюст и достаточно широкие для девушки плечи; атлетическое телосложение — как результат многолетних занятий кикбоксингом и походов в тренажёрный зал…

Конечно, теперь эти тренировки — наряду со сном — остались в прошлом. Ресурсов организма теперь хватало лишь на выживание… и на работу, которую Горелова ни за что не собиралась бросать. Она работала литературным редактором в небольшом книжном издательстве с весьма достойной репутацией. Проблемы, увы, постепенно начинались и там. Однако непосредственный руководитель Кати — Иван Звонимиров — всячески поддерживал девушку, не позволяя ей окончательно пасть духом. Он понимал, что потеря работы для Гореловой — в её нынешней ситуации — станет для неё фатальным ударом. И он снова и снова давал ей шансы проявить себя… Хотя, по правде сказать, Катя никак не могла избавиться от чувства, что и лично Звонимиров был чем-то ею огорчён. По какой-то причине ей всё время казалось, что нечто, произошедшее, предположительно, прошлым летом, коснулось и Ивана тоже…

Впрочем, совсем без отдыха Катя по выходным не оставалась. Её с завидным постоянством навещал — на квартире, которую девушка снимала уже больше полугода, — её любовник. Его звали Дмитрий Свободин. Одного возраста с Гореловой, могучего телосложения атлет, который долгое время профессионально занимался смешанными единоборствами. Ростом метр девяносто, сто с лишним килограммов веса — при огромной рельефной мускулатуре; с красивыми чертами лица и неизменно спокойными серо-зелёными глазами; этот боец, казалось, вошёл в жизнь Екатерины прямиком с обложки журнала (быть может, женского журнала про мужчин — либо мужского о спорте). Как бы там ни было, но с профессиональными боями Дмитрий уже завязал. Теперь он решил посвятить себя… живописи. Ещё в детстве у Свободина был отмечен талант к рисованию, однако этому занятию он стал посвящать себя лишь на третьем десятке лет. До этого же большую часть времени юного красавца занимали многочисленные девушки, а также его стремление быть физически сильным. И лишь приблизившись к тридцати годам, Дмитрий стал ценить творчество больше, нежели грубую силу, а преданность — больше, чем количество приятных знакомств. И Свободин не мог не чувствовать, что Екатерина, в страстных объятиях которой он в данный момент пребывал, была очень ему предана. И почему-то эта её преданность стала становиться всё сильнее и сильнее именно… с лета минувшего года…

— Спасибо, что ты со мной, — крепко прижимаясь к Дмитрию всем своим телом, прошептала ему на ухо Екатерина. — Ты мне очень нужен…

— И ты мне нужна, — тихо ответил Свободин, нежно целуя девушку в шею. — Ты моя любовь… и моя муза.

— Но ты же не собираешься рисовать меня в таком состоянии? — Катя с надеждой посмотрела Дмитрию в глаза. — Ведь я выгляжу ужасно!

— Не говори так, — Свободин легонько прикоснулся губами к губам девушки. — Для меня ты всегда прекрасна… И я снова взял с собой твой незаконченный портрет.

Лёжа на спине в объятиях своего мужчины, Горелова повернула голову направо и пристально посмотрела в сторону прихожей, которая виднелась сквозь незапертый дверной проём. На тёмно-коричневом деревянном столике в коридоре лежал плотно свёрнутый ватманский лист, стянутый тоненькой канцелярской резинкой. Левее, на вешалке гардероба, Катя увидела лёгкую тёмно-синюю полиэстеровую куртку Свободина. И она была испачкана в строительной пыли.

— Дима, а почему ты куртку не постираешь? — Горелова удивлённо посмотрела в глаза мужчины.

— Я уже много раз её стирал, — серьёзно ответил Свободин, — но эта пыль почему-то не отстирывается. У меня такое впервые в жизни.

— Надо же… — задумчиво произнесла девушка, переводя взгляд с испачканной куртки на безупречное лицо её хозяина.

— Но ведь эти пятна не омрачат твоей радости от наших встреч? — улыбнулся Дмитрий, пристально глядя в уставшие глаза Екатерины.

— Конечно же нет! — твёрдо сказала Горелова и ещё сильнее прижалась к мужчине своим телом. — Просто меня всегда пробирает азарт, когда я пытаюсь что-либо изменить — и не могу!

— Да ведь ты же у меня женщина-воин! — Свободин ласковым взглядом посмотрел на свою девушку. — Ты не привыкла сдаваться. Впрочем, как и я. Поэтому сейчас, когда мы закончим наше суперприятное занятие, я продолжу тебя рисовать!

— Ну Дима!.. У меня ведь такой измученный вид!.. — Катя попыталась было воспротивиться, — хотя внутренне уже давно была согласна на всё.

Она не хотела отказывать своему мужчине ни в чём. А он так хотел радовать её своим творчеством!

— Я навсегда запомню тебя другой, Катя… — прошептал на ухо девушке Свободин. — Ведь я знаю самые разные стороны тебя… которые я успел изучить за всё это время…

Гореловой от этих слов внезапно стало очень больно. Лишь физическое блаженство сумело хоть как-то отвлечь её внимание от боли, которую ей причинила эта сказанная Свободиным фраза. Окинув комнату беглым взглядом, Катя заметила, что электронные часы, стоявшие на журнальном столике рядом с кроватью, в этот момент показали 19:39. Именно в эту минуту и закончилось их страстное занятие любовью. И после этого Дмитрий — на зависть своей девушке — практически моментально заснул.

Свободин проснулся полчаса спустя и сразу же направился в душ. Всё то время, пока он спал, а затем мылся, Катя просто смотрела в потолок, недвижно лёжа на кровати. Она пыталась понять, почему столь болезненно реагирует на какие-то, казалось бы, совершенно безобидные фразы.

«Почему меня так задевает, когда он говорит, что запомнит меня другой? — снова и снова спрашивала саму себя Горелова. — И какие „самые разные“ стороны меня он знает? Да и разве мы так уж давно с ним знакомы?»

Вскоре Свободин вернулся из душа, на ходу вытирая вымытую голову белоснежным хлопковым полотенцем.

— У меня к тебе довольно странный вопрос, — обращаясь к своему мужчине, Катя параллельно любовалась его роскошной рельефной мускулатурой. — Даже, наверное, немного детский вопрос…

— Спрашивай, — без каких-либо эмоций ответил Дмитрий.

— Ты часто говорил, что любишь меня. А ты когда-нибудь любил кого-то сильнее?

— Любил, — категорично — и даже немного жёстко — ответил Свободин.

— А кого? — этот вопрос Кати прозвучал довольно робко. — Я её знаю?

— Знаешь. А все ответы получишь, когда допишешь наконец свой роман. А до тех пор я тебе на эту тему ничего больше не отвечу. В общем, ты готова позировать своему художнику?

— Сейчас… — Горелова медленно приподнялась на кровати. — Мне тоже нужно в душ… Подожди.

— Жду, — ответил Дмитрий, сам в это время направляясь в прихожую за ватманом.

Моясь в душе, Екатерина не переставала думать над вопросами: «Кто она, кого он любит больше, чем меня?»; а также: «Откуда эти несмываемые пятна на его куртке?» И ещё Горелова поняла, что ей ни в коем случае нельзя забрасывать работу над своим романом.

Воскресный день постепенно заканчивался, оставив незавершёнными и Катин портрет, который Свободин писал уже не первый месяц, и роман Гореловой, который почти уже был дописан, но никак не мог дождаться своих завершающих строк.

Дмитрий, собираясь покинуть дом своей девушки, произнёс ещё одну фразу, которая также — странным образом — отозвалась в её сердце болью. Это были слова: «Катя, мне кажется, мне пора идти…» И тут же добавил ещё одну, довольно странную, реплику:

— Мы могли бы видеться и чаще.

— Но ведь я и так провожу с тобой каждые выходные!.. — растерялась от подобного заявления Екатерина.

Свободин ничего на это не ответил. Он просто грустновато улыбнулся и направился к лестнице, ведущей со второго этажа, — на котором жила Горелова, — на первый.

— Что ты имел в виду?! — крикнула вдогонку Дмитрию Катя.

— А ты подумай! — под аккомпанемент громко топавших по ступенькам ботинок донёсся снизу голос Свободина.

«Странная какая-то претензия с его стороны, — сконфузилась Горелова, закрывая дверь на засов. — Я и так уделяю ему всё своё свободное время! Я же не свободная художница, как он!»

Понедельник

После очередной безсонной ночи настал понедельник. Приведя себя в относительный порядок, Катя принялась собираться на работу. Она надела свои любимые чуть облегающие тёмно-синие джинсы, утеплённые зимние сапоги, серый шерстяной свитер и коричневую овчинную дублёнку с белым воротником.

Не обласканное лучами солнца февральское небо в очередной раз было хмурым. Пешая дорога до издательства занимала не более четверти часа, и Горелова — в своём плачевном состоянии — предусмотрительно не садилась за руль своей Тойоты Камри. К слову сказать, Катя уже не помнила, где в последний раз припарковала свой автомобиль. Возможно, она сделала это в нескольких кварталах от своей съёмной квартиры. Да и почему-то ей было всё равно, какой именно клочок земли теперь занимало её транспортное средство. Она просто не могла допустить, чтобы из-за её неловкого вождения кто-либо пострадал.

Пройдя по уютному скверу, по которому — наряду с ней — спешило на работу ещё несколько человек, Катя добрела до старого строения, в котором располагалось её издательство. Войдя в здание, Горелова кивком поздоровалась с охранником, прошла через турникет и пешком поднялась на второй этаж. В офисе издательства в этот момент находилось три человека. Одной из них была вчерашняя студентка Алевтина — сотрудница маркетингового отдела издательства. Двадцати трёх лет, невысокая и худощавая; с безпокойными карими глазами, которыми она недовольно зыркнула на подошедшую литературную редакторшу. Горелова её и впрямь сильно раздражала, — причём эта неприязнь усиливалась в Але с каждым днём.

Налево у окна, одетый в строгий серый костюм, сидел Анатолий — ведущий редактор. Ростом примерно метр восемьдесят, стройный, с внимательными серо-голубыми глазами; этот неженатый тридцатилетний мужчина был, несомненно, влюблён в Горелову, — однако влюблён безответно. Анатолий немного увлекался эзотерикой, — но лишь на уровне чтения книг и разговоров. Он втайне надеялся, что однажды узнает о жизни нечто такое… что поможет ему добиться большего успеха и в делах, и у женщин… и конкретно у красавицы Екатерины. Горелова и правда очень нравилась Анатолию — даже при всех тех аномалиях, что с ней уже долгое время происходили.

Третьим же (а, по сути, конечно же, номером один) из находившихся на своём рабочем месте был собственник издательства — Иван Звонимиров. Высокий — ростом под метр девяносто; стройный, но с развитой мускулатурой; почти всегда одетый в белый костюм и чёрные лакированные туфли; этот тридцатичетырёхлетний мужчина — не в пример Анатолию — очень нравился самой Екатерине. И вот здесь речь вполне бы могла пойти о взаимности… если бы не оставлявшее Горелову чувство, что Звонимирову её было попросту жаль. Понимающий и сочувствующий взгляд его серо-зелёных глаз, которым он встретил новоприбывшую Горелову, вновь напомнил девушке об этом. Хотя крылось в этом взгляде и кое-что ещё — то, что Кате не удавалось для себя пока что чётко сформулировать. Это было чем-то средним между осуждением и желанием помочь.

Звонимиров являлся человеком ярким и харизматичным, — однако было в нём и нечто такое, что выделяло его даже из когорты незаурядных личностей. Обычно приметные люди неизменно чем-то выделялись, — то есть самим своим естеством они как бы контрастировали со своим окружением. Кто-то отличался энергичностью; кто-то — смелостью и дерзостью; кто-то же, наоборот, своею теплотою и спокойствием; а у кого-то просто было оригинальное чувство юмора. Звонимиров же был примечателен тем, что одним только своим присутствием он словно бы сливал самых разных по натуре людей в некое единое целое. Он вовсе не растворялся в каждом, с кем соприкасался; так же он не был и «хамелеоном», кто ловко приспосабливался к любому встречному. Иван просто озарял каждого своего попутчика своим уникальным светом, одновременно позволяя ему и оставаться самим собою, и в то же время меняться… причём меняться неизменно к лучшему. Это и объясняло то, что Звонимирова любили и уважали в коллективе не просто из-за его номинальной роли владельца издательства. Его по-настоящему любили как человека и дерзкая Алевтина, и добродушный Анатолий, и потерянная в последнее время Екатерина. И, к сожалению Гореловой, она никак не могла вспомнить, когда же именно она познакомилась с Иваном. Возможно, они были знакомы ещё до приёма литературной редакторши