Оглавление

Я шёл к тебе сквозь мрак и холод,

Встречая на пути вражду.

Враждуют все: кто стар, кто молод,

А я, как прежде, мира жду.

Бывал обманут прежде, знаю,

Бывал отвергнут — и не раз,

Но хата, где живу, — не с краю,

Живу с любовью, ради вас.

Ведь может человек ТАК много:

Творить… и строить города.

Мы смотрим друг на друга строго,

И в этом — главная беда.

И так разбиты на осколки

Те души, что хотят любить...

При встрече — выставят иголки,

Внутри — от боли будут выть.

Так, может, мы откроем сердце,

Поняв другого, как себя?

Ведь это ключ — от каждой дверцы,

Когда живёшь, весь мир любя!

«Так это сложно! — скажет кто-то. —

Вокруг так много злых людей!»

Он мрачно мыслит — оттого-то

Становится сам злей и злей…

Привык считать, что ты — заложник,

А некто властный правит бал.

Так оглядись: не ты ль художник,

Кто это всё нарисовал?

Юниор Мирный

––––––––––––––––––––––––––––

Предупреждаю читателя о том,

что в своём авторском тексте

я намеренно употребляю

исключительно приставку «беЗ»,

так как считаю это правильным

для родного языка.

Семнадцатое августа

На допросе у Гараниной

Если бы я знал, чем всё это закончится… я поступил бы точно так же. Я больше не мог бездействовать. Не мог больше оставаться никем. Но больше я не никто. Я тот, кто поставил на уши сначала весь город, — а затем и всю страну. Меня — и моих сообщников — обвиняли в массовом применении новейшего психотронного оружия. С подобной трактовкой произошедшего я был не согласен. Я ни секунды не сомневался, что тот отчаянный шаг был необходим. Он был крайне важен при нынешней ситуации в обществе. Более того, группировку, в которую я оказался втянут, дистанционно возглавляли два поистине легендарных городских персонажа: Хозяин и его верная спутница Мать. О них в нашем мегаполисе ходили самые разные слухи. Однако из всей этой молвы я со временем понял одно: большинство людей Хозяина и Мать просто панически боялись!

Да, я считал, что наша команда сделала очень важный шаг по преобразованию общества. Но совсем скоро не меньшую важность приобрела для меня и она. Эта красивая и строгая на вид следовательница Нина Гаранина, которая прямо сейчас меня допрашивает. Как же она мне нравится! Да, она старше меня лет на десять, — но и это меня вполне устраивает. И как же я буду нравиться ей, когда она действительно поймёт, в чём состоит суть этого дела, которое ей доверено расследовать! Внешне она — само очарование. Достаточно высокая для девушки: примерно метр семьдесят; у неё идеально прямой нос, глубоко посаженные ореховые глаза, достаточно пухлые губы и спускающиеся чуть ниже плеч покрашенные рыжие волосы. Половину высокого и красивого лба Нины сейчас занимает огромный синяк с заживающей ссадиной. Видит Бог, я этого не хотел…

Для себя я подметил, что внешне она нравилась и сама себе тоже. Не принимала в себе Гаранина кое-что другое… Но об этом она узнает от меня чуть позже, когда настанет подходящий момент. Сейчас моя задача в том, чтобы правильно отвечать на её вопросы — от этого зависит моя судьба. И — как ни странно это сейчас прозвучит — судьба самой Нины Петровны…

— Дмитрий, чем вы занимались до знакомства со своими исчезнувшими приспешниками? — спросила меня Гаранина.

Я не торопился отвечать на её вопрос. Да, после нашей последней операции мои напарники, к каждому из которых я успел всей душою привязаться, исчезли в неизвестном направлении. Но я искренне надеялся, что они были живы.

«Иван, Ольга, Виктор… Где же они? Увижу ли я их снова?»

Мне так хотелось верить, что я не совершил тогда роковой ошибки. А Нине Петровне на её вопрос я в итоге рассказал многое из нижеследующего, — частично опустив психологические подробности. Открывать перед ней свою душу мне время ещё не пришло.

А вот тебе, читатель, я хочу кое-что приоткрыть прямо сейчас. Меня зовут Дмитрий Помыслов. За свой тридцать один прожитый год я достаточно неплохо изучил людей. Прежде всего потому, что вначале прилежно изучил самого себя. Я хорошо знаю, на что реагируют разные типы людей. Именно поэтому я и рассчитываю, что Нина ко мне прислушается, — когда я заговорю о ней самой. Гаранина пока ещё не понимает, что у нас с нею имеется общий враг. По ходу первой части повествования, пока развязка ещё не наступила, я хочу доверительно прочитать тебе, читатель, пять своих коротких стихотворений, которые я написал, пребывая в следственном изоляторе. Большинство стихов посвящены моим друзьям… но два из них — тому самому врагу, которого Нина пока что не сумела разглядеть рядом с собой.

Пронзив обыденность мечтой

И веру укрепив стократно,

Мы ринулись безстрашно в бой,

Ведь не было пути обратно.

Менять стремленье на комфорт Безповоротно отказались

И, выбросив покой за борт,

Наедине с врагом остались.

Чертовски этот враг хитёр

И маскируется отлично.

В плену ты будешь до тех пор,

Пока врага не встретишь лично.

Что же касается меня, то я всегда тяготел к отшельничеству. На внешность я никогда не жаловался: рост под метр девяносто, вес чуть за центнер, объёмная мускулатура — плод многолетних занятий в тренажёрном зале, — славянские черты лица… и почти ничего не выдающие собеседнику стеклянные серо-зелёные глаза. У меня было достаточно много девушек, — но лишь дважды отношения затягивались дольше, чем на полгода. И мне всегда казалось, что я так и не научился взаимодействовать с людьми на должном уровне. Я как будто бы всё время ставил внешнюю жизнь на паузу, стараясь уделять больше времени тому, что происходило у меня внутри. Я надеялся, что постижение тайн Мироздания поможет мне подбирать ключи к человеческим сердцам.

Лет пять тому назад я страстно мечтал развить сверхспособности, о которых много читал в книгах по эзотерике. Чтение чужих мыслей, ясновидение, путешествия вне тела — я надеялся, что обладая этим, я стану чем-то большим, чем просто банковским клерком, которым я тогда был. Да, этой сфере я отдал более десяти лет своей жизни. На данный же момент я был просто малоизвестным писателем-фрилансером, постепенно — и очень экономно — тратящим свои банковские сбережения. Окружающие часто говорили, что я «боюсь брать на себя ответственность». Мне же казалось, что я ещё просто не нашёл себе применения в этом мире.

— Вероятно, вы путаете допросную комнату с кабинетом психолога, — в какой-то момент строго сказала мне Гаранина, пристально посмотрев в мои глаза. — Меня сейчас не интересуют ваши комплексы и психологические травмы. Я хочу знать, что связывает Звонимирова, с которым вы сотрудничали, а также Хозяина и Мать, на которых работал сам Иван. Кто из них изобрёл это чудовищное психотронное оружие?

Как же больно мне это было слышать в тот момент! То, что Гаранина сейчас называла «чудовищным психотронным оружием», она бы непременно назвала иначе, не соскользни мой палец столь предательски с кнопок телефона в тот день… Да, действительно: то, что изобрели Хозяин и Мать, — а затем передали в пользование Звонимирову, — оказывало поистине невероятное воздействие на людей. Однако цель у всего этого была иная… И в тот день — по досадному недоразумению — я не сумел убедить в этом Гаранину. И теперь я вынужден был разговаривать с ней не в своём штабе, — куда бы она не в силах была отказаться прийти, нажми я тогда на ту проклятую кнопку, — но в этой мрачной допросной комнате.

— Звонимиров сразу же произвёл на меня сильное впечатление, — ответил я Гараниной, понимая, что споры сейчас лишь усугубят моё — и без того плачевное — положение. — Я не встречал никого харизматичнее, психологически устойчивее и свободнее внутренне, чем Иван.

Сразу скажу, что увидеть Хозяина и Мать воочию мне так и не довелось. Насколько мне известно, даже Звонимиров не встречался с ними лицом к лицу. Я знал о них лишь то, что их ещё никто не смог поймать, — хотя выследить их иногда всё же удавалось. Называть их преступниками мне почему-то не хотелось. Разве только в том смысле, что они постоянно преступали установленные социумом пределы. Поговаривают, что тот, кто сумел бы таки заслужить право на встречу с ними, мог бы рассчитывать практически на всё, что угодно. Любое его (или её) желание было бы исполнено — настолько они были влиятельны. А насчёт Звонимирова — да, с этого неординарного человека всё у меня и началось. Мы познакомились с ним в сети. Тогда он пришёл мне на помощь.

Четвёртое августа

За двое суток до дня рождения Звонимирова

У меня есть одна загвоздка: я очень чутко сплю. К тому же безсонница — одна из основных моих проблем. И пару месяцев назад в доме напротив поселилась семья какого-то криминального авторитета, который включал свой шансон в любое время и на любую громкость. Ни вежливые просьбы, ни последующие жалобы в полицию — и его соседей, и моих — ни к чему не привели. Видимо, там «было всё схвачено». И вот в очередную — по воле «авторитета» — безсонную ночь мне пришло сообщение в социальной сети от некого Ивана Звонимирова.

«Бодрствуешь по чужой воле? — написал он мне. — Нужно, чтобы ты бодрствовал по своей!»

«Откуда ты знаешь?» — спросил я его.

«Установил разного рода связи с этим городом, — ответил Звонимиров. — Я готов тебе помочь и со сном, и с дальнейшим бодрствованием. Но ты должен попросить меня сам».

«Хорошо. Помоги, пожалуйста, найти управу на этих безпредельщиков!» — написал я Ивану.

«Считай до девяти», — последовал ответ, — после чего музыка в доме напротив заглохла.

«Ложись спать: завтра тебе потребуется свежая голова», — были последние адресованные мне в тот день слова Звонимирова.

В ту ночь я реально спал, как младенец. Более того, громкой музыки в своём дворе я больше не слышал. В какой-то момент я задумался над тем, что именно мог сделать Иван с тем «авторитетом»… А Звонимиров, словно прочитав мои мысли, прислал мне сообщение.

«Твой сосед жив, — писал спаситель моего сна, — но учится теперь жить без электричества. А сделал это не я. Вернее, не я один. В моей команде работает Оля Римская, которая является прекрасным программистом и хакером. А ещё имеет свои особые планы на силовые структуры. Те самые, которые отказались помогать тебе с уголовником-меломаном, предоставив это дело самой Оле. Поблагодаришь её при встрече».

Да, я вскоре встретил Олю — и, конечно, поблагодарил. Потом мы вместе прошли короткий и очень яркий путь, пока я не оказался в следственном изоляторе. Там я, моля Господа о том, чтобы Римская оказалась жива, написал вот это стихотворение:

Ах, Оля, я в тебе ценю,