Оглавление

Глава первая.
Щербаки

С ощущением чистоты и бодрости во всём теле после купания в холодной днепровской воде Лена поднималась по еле заметной тропке вверх по косогору к хутору. Она испытывала приятные чувства от ласкового прикосновения травинок к босым ногам и от тепла, исходящего от прогретой солнцем земли.

С середины косогора и выше справа и слева от тропы, словно коврами покрыв землю, разрослась земляника. Песчаная почва и солнечная сторона создавали идеальные условия для роста и созревания ягод, которые из–за большого их количества окрасили склон в розовый цвет. Они словно манили девочку к себе, и она то и дело останавливалась и, собрав ягоды в ладонь, опрокидывала их в рот, наслаждаясь неповторимым ароматом и вкусом.

Радостные ожидания вечера наполняли душу Лены: во — первых, репетиция в драматическом кружке новой пьесы и во — вторых, ещё одна встреча с Павлом Аносовым, вожаком комсомольской ячейки, к которому она испытывала большую симпатию. Он сплотил вокруг себя большую группу подростков и, подготовив «агитки», они ездили по окрестным деревням повышать политический уровень ряда несознательных крестьян.

Елена была совсем рядом с хуторским двором, огороженным тесовым забором, когда из открывшейся калитки вышел отец, неся под мышкой тюк ситца, а за ним и мать, которая пыталась вырвать у него материю. Она ухватилась за край ситца и тянула, надеясь остановить мужа.

Поняв, что у отца очередной запой, Лена поспешила навстречу:

— Пап, мам, вы куда собрались? Уж скоро вечерить. Пап, давай я помогу тебе, ведь неудобно.

— Доча?!. Доча, любимая моя доча. Ты ж у меня самая умная и самая красивая. Помоги, помоги отцу.

— Куды направились? Я могу с вами пойти?

— Доча, ну что это такое «куды»? Ты не должна говорить, подражая этим деревенским неучам. В тебе может дворянская кровь течёт. А, что? — повернул он голову к жене, — Народ зря болтать не будет. Ты должна быть образованной, воспитанной и культурной, и вообще…

— Я поняла. И, куда вы с матушкой направляетесь?

— Так, в лавку, доча, в лавку. Дорогая моя жёнушка, твоя мать, видишь ли, деньги спрятала, так, я вот решил обменять это, — отец потряс ситцем, — на рюмочку, другую.

— Зазря идёте. Я с речки. Видела лавочника со всем семейством на броду. Днепр переходили. Разряженные такие. В сторону «Болушева» пошли. Может в гости к кому. Свадьба может или ещё, какой праздник. Зазря пройдётесь.

— Да? Через Днепр? Вброд? Видела? Жаль… Спасибо, Доча. Умница, доча, умница.

— Какой красивый ситец! Вот бы нам такой. На занавески, в наш драмкружок, сцену отгородить.

— Доча, в театре нет занавесок. В театре занавес. Я обязательно должен вас всех свозить в настоящий московский театр. Огни, музыка, красиво одетые люди на сцене и в зале. А, само представление!.. Зимой обязательно отправимся. Бери, доча, для тебя, для твоего театра ничего не жаль, ничего.

Щербаков свернул с дороги и, подойдя к ближайшей копне, рухнул на мягкую постель из свежескошенного сена и уснул.

— Лена, ты придумала про лавочника, да?

— Нет. Не придумала.

— Лена!? — мать строго испытующе посмотрела на дочь.

Щёки Лены порозовели. Она слегка наклонила голову и еле заметно кивнула.

— Нехорошо обманывать родителей. Всех нехорошо, а родителей особенно грешно, — и мать несколько раз перекрестилась.

— Я больше не буду.

— Ну и хорошо, ну и хорошо. Ты иди, я побуду с ним, пока ни проспится, а ты иди. Иди домой.

— У меня сегодня занятия в драмкружке. Можно я сегодня припозднюсь? У нас главная репетиция. Это отнести положить на место?

— Да, что уж там. Раз батька сказал — бери, а то запилит потом меня. Он хоть какой пьяный, а всё помнит. Бери, чего уж.

Елена, обхватив двумя руками тюк ситца, быстро зашагала в сторону деревни Нестеровка.

Александра села рядом с мужем, упёршись локтями в колени, обхватив голову руками. Была ли она расстроена или недовольна происходящим? Нет, она воспринимала всё происходящие, как что-то неотвратимое, данное ей судьбой. То, что происходит в последнее время с её мужем Дмитрием Ефимовичем Щербаковым, его срывы и запои, иногда долгие, вызывают у неё только жалость к нему. Она прощает ему это, видя, как он страдает от произвола властей, от постоянных ревизий в потребительском кооперативе и от судебных разбирательств по ложным обвинениям. Она не пытается уговаривать его оставить руководство кооперативом и заняться своим хозяйством. Нет, она даже не намекает ему об этом, понимая, скорее чувствуя, что для него значит кооператив, в создании которого он принимал самое непосредственное участие. Напротив, Александра старается по возможности освободить его от домашних дел и хлопот по хозяйству.

Безграмотная деревенская баба и он образованный и воспитанный мужчина, казалось бы совсем несовместимые характерами и разные по происхождению, прожили столько лет в согласии.

У Александры изначально не было к Дмитрию влечения. На первый взгляд он не очень приглянулся Александре, — «Росту невысокага, немнога толстават, и говорить какие-та заумные слава. Не понятно и немнога страшно, как всё-таки с нём можить усё сложитца». Но благодаря его чувствам к ней, верности и заботе о ней и детях, в ответ возникли уважение и преданность мужу, что создало крепкую и дружную семью.

Были, конечно, и тяжёлые дни. «Испанка» убрала из жизни сына Власа, умерла при родах старшая дочь Варвара, Александра похоронила мать и одного из братьев.

«Я благодарна тебе Митя за все прожитые с тобой годы, хотя в постоянном труде и заботах, но по-своему счастливые. Я не в обиде на тебя. Я не слышала ни одного оскорбительного слова в мою сторону, ни разу ты не поднял на меня руку. С тобой мне не пришлось испытывать то, что испытывает и терпит от мужей большинство женщин — крестьянок. Спасибо тебе Митя. Проснёшься, пойдём в наш дом, я накормлю тебя и уложу в постель. Всё прощу, лишь бы был ты жив и здоров». — С этими мыслями она взглянула на спящего мужа. Увидев, как облепили его лоб комары, аккуратно смахнула их и стала отгонять надоедливых насекомых рукой.

— Господи, спаси, сохрани и помилуй рабов твоих, — Александра повернулась в направлении церкви и стала креститься, читая молитву.

Глава вторая.
Драмкружок

Занятия драматического кружка проходили в коридоре школы, в бывшей помещичьей усадьбе. В глухом его конце был собран помост, что-то вроде сцены, на котором и показывали своё театральное искусство члены кружка.

Девчата запрыгали от радости, увидев столько материи, а ребята щупали и с деловым видом хвалили:

— Хорош ситчик.

— Крепкий.

— Хорош. ничего не скажешь.

— Какой красивый, — вторили девчата,

— Вот занавески будут, просто сказочные.

— Не занавески, а занавес, — поправила их Лена, вспомнив слова отца.

— Правильно. В нашем театре тоже будет занавес, — начальственным голосом произнёс Павел Аносов.

— Репетиция отменяется. Вам девчата поручение, беритесь за шитво, а ребята натянут верёвки. Я покажу, как сделать, что б за верёвки тянуть и раскрывать занавес.

— Ужасть — скольки материи. Нам можить и на сарафаны для выступлення хватить.

— Маша, в какой школе тебя учили, и в какой книге ты видела, что б так писали, как ты говоришь? У нас в кружке не должно быть такой речи. Мы должны быть людьми образованными. Представь себе: ты, Маша, выходишь на сцену играть роль образованной девушки или французской революционерки… Да, да, Маша, могут быть и такие роли… и вдруг зрители слышат: «ужасть», «скольки», «можить», «выступлення» и прочее, вроде «нямнога», и что будет? Ты играешь трагическую роль, а зрители хохочут. Того кто будить… — девчата хихикнули, — Будет, — поправился Павел, краснея, — Будет так говорить, исключу из кружка, — и Аносов пригрозил девушке указательным пальцем.

— Конечно, хватит, — подчёркнуто чётко выговаривая каждую букву, заявила Оля Гаврилова, — Можить дажа и на рубахи ребятам. Будем усе, как артисты у адинаковом.

— Оль, ну для кого я только сейчас говорил, а ты опять: «У адинаковом».

— Паш, ну, нет вазможности так у раз перевчиться. У школе сколь лет грамате учуть?

— Генеральная репетиция в следующую среду. Кто не будет «первучиваться» ролей не получит, — объявил Павел, глядя в свою тетрадь. И, скорее делая вид, чем это было в действительности, обвёл всех строгим взглядом, — Смотрите у меня!…

Молодёжь гурьбой высыпала на крыльцо школы, сопровождаемая недовольным ворчанием школьного сторожа деда Архипа.

До перекрёстка шли вместе, горячо обсуждая, каким настоящим будет их театр, в занавесях и декорациях, несколько керосиновых ламп осветят сцену, а они в новых театральных костюмах.

— Всё хорошо, но без музыки театр — не театр. — Павел задумался. — Вот что. Задание всем: ищем гармонистов, гитаристов, балалаечников ну и…

— А, у меня дядька, ужасть как здорово, на ложках играить. — встряла Маша.

— На ложках, верно, ты здорово играешь? Во какие щёчки наела! — пошутил один из парней и ткнул пальцем Маше в щёку.

— Щёки как щёки, — совсем не обиделась Маша, — Многим даже очень нравютца.

— Ложки не подходят, если только, как отдельным номером пропустить, — заключил Павел и добавил, — В антракте или на концерте. Подумаем…

Быстро стемнело, и только на западе оставался светлый кусочек неба.

Как только дорога зашла в перелесок из зарослей ольхи и ракит, подростки как-то сразу стихли, а затем, когда дорога стала еле видна и совсем умолкли.

Все вздрогнули от неожиданности, когда одна из девчат решилась нарушить тишину:

— Вы знаете, к нам в Глушково провели по столбам провода, прямо в правление, и теперь из сельсовета можно будет позвонить в Холм, а может даже в Москву.

— Тоже мне новость. Столбы уж месяц, как стоять, — вступила в разговор Маша.

— Ну, держись теперь председатель. Замучат звонками из района, — Коля Хорьков споткнулся о торчащий из земли корень, и смачно выругавшись, продолжил, — Замучат командами да указаниями, задёргають кароча.

— Усё равно, это так итяресно по проводам говорить, ужасть как интяресно. Ишшо скажу, что можно послушать как разговоры по проводам бягуть. Когда мы с батькой-то шли у Холм, он мне подсказал, шоб я приложила ухо к столбу. И взаправду… Прислонила ухо, а там музыку играють, как песню, тольки не понять какую. Я таперича, как иду мимо столба, обняму его крепко — крепко, приложу ухо к няму и слушаю. Как же интяресно…

— Ня столб, ты Нюрка, наверно обнимашь, а Мишку Стряшнова. Видел я, как ты на танцах в клубе на «День революции» прижмалась к няму, а ён тебе на ушко чтой-то шептал.

— Ты, чо, Коленька, ни влюбился ли в мяня. Рявнуешь?

— А, можа и так.

Если бы появилась луна, то даже при её свете, можно было бы увидеть, как покраснели щёки Николая.

— Знаш чо, Колька, не бряши. Это он меня прижимал. Танцевать ня вмеить, только прижимать и можить.

У перекрёстка Лена остановилась:

— Прощевайте. Вам налево, мне направо.

— Пойдём с нами. Тямно. Страшно одной-то.

— Не. Больно крюк большой делать придётся.

— Я с тобой пойду. Мне до «Гришкова» всё равно, как идти, что слева, что справа, — произнёс Павел, словно оправдываясь.

— И я с вами, — заявил Николай, — Втроём веселее.

— Ты лучше девчат весели, а мы уж, как-нибудь, без тебя дойдём, — и Лена натянула козырёк кепки ему на глаза.

Лена и Павел шли молча. Некоторое время ещё был слышен говор и смех, затем всё стихло.

Всеобъемлющая ночная тишина словно обволокла их. Ни малейшего дуновения ветерка, ни стрёкота кузнечиков, ни пения птиц, ни треска сучьев. Ощущение такое, будь-то у них наступила полная глухота.

Луна ещё не взошла, и только звёзды на небе да светлячки по двум сторонам еле заметной в темноте дороги мерцающими огоньками рассыпались в пространстве.

— Лен, погоди минутку, — и Павел словно растворился в темноте.

Ждать пришлось не долго. Он появился перед Леной, держа в руке веточку, которая была усыпана огоньками светлячков. Когда он опустил веточку пониже, то дорога перед ними осветилась этим своеобразным факелом.

Когда до хутора оставалось не больше сотни метров, Лена попросила Павла дальше не идти:

— Не дай бог меня увидят с парнем в такое время.

На самом деле, она просто не хотела, чтобы он увидел спящего в копне отца.

— До воскресенья, — и Павел протянул ей веточку с огоньками.

— Я отпущу их на волю, пущай живуть, — и Лена аккуратно положила веточку в траву, — До воскресенья.

Елена подошла к копне, где вечером оставила родителей, но никого не застала. «Видно батька промёрз и быстро проспался» — это была хорошая примета, — « Значит, завтра в доме будет мирно и спокойно».

Глава третья.
Подарок

В районном центре, в городе Холм — Жирковский, ежегодно в июне проходила ярмарка. На ярмарку съезжались продавцы и покупатели не только из деревень района, но и из других районов Смоленской области и не только Смоленской.

Основные торги проходили на большой поляне перед бывшей усадьбой помещика. Во время ярмарки все улицы и переулки были заставлены подводами и упряжками.

Петру Сергеевичу Сергееву с трудом удалось втиснуть свою упряжку на свободное место между двумя домами. Разнуздав коня, повесив ему на морду торбу с овсом, и, набросив вожжи на ближайший тын, он и его сын Захар стали пробираться между подводами к месту основной торговли, по пути не забывая прицениваться к товарам.

Чего только не было на ярмарке. Всё, что производилось крестьянами и ремесленниками, артелями и кооперативами, появившимися уже колхозами, можно было здесь найти. Конечно, ассортимент товаров был не настолько разнообразен, как до первой мировой войны или во времена Нэпа, но тоже впечатлял.

Главной целью Петра были кони, поэтому он с сыном всё ближе и ближе продвигался в сторону загона для лошадей, выставленных на продажу. Конезаводчики поочерёдно водили по кругу своих питомцев, демонстрируя все их достоинства.

— Пётр Сергеевич, рад тебя видеть в добром здравии! — заметив, поприветствовал его опрятно одетый коренастый мужчина с аккуратно подстриженной бородой и усами. Подойдя, обнял.

— Я тоже очень рад повидать тебя, Дмитрий Ефимович. Хорошего человека встретить — к удачной покупке.

— А, это кто рядом? Сын? Как звать — величать тебя парень?

— Захар.

— Захар Петрович, значит. Совсем взрослый. На девчат, поди, заглядываешься? Интересуетесь конями, Пётр Сергеевич, или так приглядеть что? Я, Пётр Сергеевич люблю коней и готов с удовольствием купить понравившегося мне коня, но из-за нецелесообразности такой покупки не делаю этого. Хожу и любуюсь прекрасными этими животными.

— Мы пришли, правду сказать, и посмотреть, но основная наша цель — купить. Захару исполнилось восемнадцать, это мой старший сын. Я хочу сделать ему подарок, а лучшего подарка для крестьянина, чем хороший конь, нет.

— Я не знаю, Пётр Сергеевич, по средствам ли это вам будет? Приглядел тут кобылку, трёхлетку, орловской породы, кстати призёр бегов, что проходили в Смоленске. Пойду к продавцу, попрошу, что бы вывел её. Замечательная кобылка.

Через некоторое время он вернулся, а на средину загона вывели красавицу лошадь. Рысачка сразу привлекла к себе внимание, стоящих у загона людей.

— Для телеги эта лошадка не годится, что верно, то верно, можно конечно и грузы возить, но не для этого она предназначена. Запряги её в лёгкую пролётку или коляску, она всем лошадкам фору даст, какие есть в округе, погонять не надо. Идёт рысью хоть двадцать вёрст, а уж если припугнуть кнутом, то летит как птица, и ход плавный, словно в лодке плывёшь. Сам бы купил, Пётр Сергеевич, если бы не было у меня уже пары отличных коней для упряжки.

Торговались не долго. Продавец сбросил значительную сумму, и сделка состоялась.

Когда Сергеев расплатился, конезаводчик вывел лошадь из загона и передал в руки Захару поводья.

— Запоминай: зовут её Ночка. Держи документ. Сохраняй. Это всё ж «чистокровка». В пакете листочек с рекомендациями, желательно выполнять, что б лошадь не потеряла форму. С этим документом ты полноправно можешь принимать участие в бегах и даже зарабатывать деньги.

У Захара сердце готово было выпрыгнуть из груди. О таком подарке и не мечталось.

— Что эта за лошадь, Захар, поймёшь, когда проедешь в седле. — Дмитрий Щербаков ласково погладил грудь лошади, — Ты возлюбишь эту породу. Сидишь на ней, и будто кто-то несёт тебя на руках. Но главное, не поспорю, достоинство её ходить в лёгкой упряжке. Не пожалеете, что приобрели такую красавицу. По — хорошему завидую. Сам бы купил, да деньжат маловато, — и он подмигнул Петру Сергеевичу.

— У меня имеются другие рысаки, дешевле и не плохие, могу вам порекомендовать, тоже орловской породы. С удовольствием пригоню нескольких прямо к Вашей усадьбе, на выбор, — тут же предложил продавец, услышав слова Щербакова.

— Спасибо, но такой, я думаю, больше нет.

— Да, Вы, правы. Такой нет.

— А не пойти ли нам, Пётр Сергеевич, куда нито, посидеть. Покупочку вашу обмыть, да побеседовать за рюмочкой о делах, о жизни. Как ты на это смотришь?

— Я не против выпивки, только Захару рановато в рюмочку заглядывать. Сделаем так. Я помогу ему выбраться из города через всё это столпотворение. Тогда можно и по рюмочке.

— Значиться так. Выбирать особо не приходится. Предлагаю посетить нашу кооперативную закусочную. Заведение — ни весть, какое, но там меня знают и уважают и обслужат в лучшем виде. Жду тебя там, это рядом с почтой, ты знаешь где. Смотри вывеску. Жду.

Выехать из центра города на коляске оказалось ни так-то просто. Потеряв уйму времени, и наконец, выбравшись за город, Пётр привязал купленную лошадь позади коляски.

— Ты, Захар, не гони. Не дай бог взбрыкивать начнёт да, повредится. Не спеши. Поставишь в стойло, где наш Гнедой стоял, только сначала прибери там. Знаешь, что надо делать. Мамке скажи, задержался, мол, по делу, решить кой — какие вопросы с председателем правления Потребительского кооператива.

— Ладно, скажу, только ты, батя, много не пей.

— Ты мне ещё будешь указывать. Мало мне твоей мамки. Всё, трогай.

Пётр постоял немного, глядя в след уезжающему сыну, и отправился по направлению к почте.

Захар не погонял и не правил, конь сам хорошо знал дорогу домой. Он уселся боком, свесив ноги с коляски так, чтобы видеть свой подарок. Оглядываясь назад, смотрел на Ночку, и душа его наполнялась радостью. Представлял, как будет деревенская молодёжь завидовать ему, когда он проедет по деревне верхом на Ночке, как будут заглядываться на него девчата. Он достал из пакета инструкцию и несколько раз прочитал её, чтобы запомнить каждое слово. Всю дорогу Захара тревожили сомнения, — «Пройдёт ли Ночка через ворота в скотник, они такие низкие. Что тогда делать? Придётся дожидаться отца».

Захар раскрыл притворы и подвёл лошадь. Ворота действительно оказались для Ночки малы по высоте. Пока Захар расстроившись соображал, как увеличить высоту ворот, Ночка, пригнув голову и присев к земле, прошла внутрь, точно так, как это делаю собаки и кошки, пролезая в окошечко внизу двери. «Видать, часто приходилось ей проделывать это», — заключил для себя Захар. Он поставил Ночку в стойло, которое заранее ещё вчера почистил и застелил соломой. Перекрыл стойло жердью, приспособленной для этого. и долго ещё стоял и смотрел на лошадь пока ни стемнело. Подсыпал в кормушку овса. Положил перед Ночкой охапку свежескошенного клевера, и долго ещё смотрел на неё, не желая расставаться.

Глава четвёртая.
Кулаки

Закусочная располагалась в одном из помещений торгово-закупочной базы кооператива.

В достаточно просторном помещении свободно разместились несколько деревянных столов и табуреток по четыре у каждого стола, выкрашенных в вишнёвый цвет. Закрывая вход на кухню и в подсобные помещения, был установлен длинный и широкий прилавок такого же вишнёвого цвета. Занавесок на окнах и скатертей на столах не было.

За прилавком стоял продавец–кассир, принимающий оплату и громко выкрикивающий содержание заказа посетителя, чтобы слышали на кухне. Он же разливал водку по гранёным стаканам и выдавал уже готовые закуски, которыми были уставлены все свободные места на прилавке. При отсутствии очередного посетителя, он сидел со скучающим видом, отгоняя полотенцем мух от закусок.

Повар или его помощница повариха выносили в зал готовые блюда и, обращаясь к посетителям, если их было несколько, выясняли, кому эти блюда предназначались. Ставили их на нужный стол и после слов «Кушайте на здоровье» удалялись.

По залу ходила «посудомойка», собирая грязную посуду на большой поднос и попутно протирая столы сначала влажной и не очень чистой тряпкой, а затем сухой, но уже чистой.

Когда Петр Сергеев вошёл в столовую, Дмитрий Щербаков сидел за столом у окна. Перед ним стояла начатая бутылка водки и гранёный стакан. Рядом на тарелочке лежал откушенный с одной стороны солёный огурец.

— Я, уж, думал, ты, не придёшь. Решил немножко согреть душу.

— Прости, Дмитрий Ефимович. Прости, бога ради, за опоздание. Улицы так забиты подводами, еле выбрались из города.

— Это обычное дело. Часочка через три, как начнут сворачивать торги, так всех как водой смоет из города. Обычное дело. Садись. Сейчас заведующий придёт, это по-новому так приказчика называем, закажем что надо.

Заведующий подошёл быстрым шагом и замер у стола в ожидании.

— Знаешь что, Семён Степанович, убери-ка от стола лишние табуретки, чтоб не подсел какой-нибудь назойливый посетитель. Да, принеси нам поесть чего-нибудь, из того, что у тебя имеется.

— Для Вас с гостем, Дмитрий Ефимович, приготовим тушёную картошку с кроликом и солянку с куриными потрошками. Вам кушанья понравятся. Пока еда будет готовиться, принесу закусочку к водочке: холодец, солёные грибочки, сыр наш холмовской, лучок зелёный, чтоб время скоротать.

— Ты ещё вот что, Семён Степанович, поставь-ка вместо стаканов рюмки, в магазине возьми, скажи, я велел.

Не успели посетители обмолвиться несколькими словами, как вернулся заведующий в сопровождении повара. Семён Степанович расстелил перед клиентами холщёвые салфетки и положил на каждую вилку и нож. Достал из кармана фартука две рюмки и два бокала,

— Это для квасу. Всё, что нашёл.

Повар выставил на стол тарелки с закусками и в маленьких глиняных горшочках соль, горчицу и хрен. Убрал со стола бутылку и поставил нераспечатанную.

— Это из погреба, холодненькая, — уточнил заведующий, — Кушайте. Пойду, потороплю на кухне и послежу, что бы всё было, как надо…

— Как тебе, Пётр Сергеевич, наш деревенский пункт питания. Понимаю до столичных ресторанов далеко. Ты, я знаю, зиму в столице работаешь, в артели, наверняка бывал в столичных ресторанах. Бывал?

— Бывал раз несколько. В Москве всякое можно встретить. Есть хорошие рестораны, есть плохие, в основном у вокзалов, есть дешёвые, есть такие дорогие, что не подступиться нашему брату. Не любитель я ресторанов, мне здесь как-то привычней. Чувствую себя как дома.

— Ну, и ладушки. Давай по первой.

После нескольких рюмок разговор за столом оживился. Говорили о будущем урожае, о семье, о создаваемых колхозах и конечно о власти в стране.

— Скажи мне, Пётр Сергеевич, неужели эта власть не ведает, что творит? Крестьян, тружеников, создателей всего, что у них на столах, решили извести, в прямом смысле этого слова. Видите ли, в крестьянстве источник возрождения капитализма.

— Согласен, Дмитрий Ефимович, что–то не так в политике. Взять кулака. Какой кулак враг народу и государству. Кулаки в большинстве своём никакие ни эксплататоры, а умные и грамотные земледельцы. Встречаются, конечно, мироеды, но замечу, не только среди кулаков. Скольких партийных руководителей осудили за последнее время! О том нам известно из газет.

— Хороший или плохой в любом случае кулак — враг и подлежит физическому уничтожению, а у кого не находят антигосударственных действий высылают в Сибирь на голодную смерть, высаживая из вагонов посреди тайги, — Щербаков пошарил взглядом по столу, — Что на столе главное? Хлеб всему голова! Эй, товарищ кассир, — он сделал ударение на слове товарищ, — Попроси кого, чтоб нам хлеба принесли, — и произнёс уже не так громко в сторону Петра,

— Тоже партийный, а тащит из кооператива домой всё, что плохо лежит. Да и посетителей обманывает, особо подвыпивших мужичков. Ругнулся бы да не так воспитан.

— Увольте, и дело с концом.

— Да, в том-то и дело, что не могу. Родственничек это исполкомовский. Уволю — сожрут с потрохами.

— Степаныч! Хлеб просють! — прокричал кассир в сторону кухни.

Заведующий вышел, держа в одной руке тарелку, на которой возвышалась стопка блинов, а в другой глиняный кувшин.

— Хлеба, к сожалению, нет, Дмитрий Ефимович. Не подвезли ещё. Видимо, из-за ярмарки. Я послал человека к себе домой. Жена вкусный хлеб печёть, так что к горячему хлеб будет. Пока предлагаю блинков гречневых и кваску бруснишного.

— Ставь свои блины гречные, раз такое дело.

— О чём это я? — продолжил Щербаков после ухода заведующего, — Да, вот о чём. Меня ведь тоже под раскулачивание подвели, да не вышло у них. Я такую хитрость сотворил, переженил своих старших сынов, а те подали на раздел. Вместо одного кулацкого хозяйства стало, а ж, три середняцких. Не подкопаешься. Тебе, Пётр Сергеевич, советую оженить своего, да разделиться. Невесту ему найдём, хотя бы… Моей Ленке весной шестнадцать лет исполняется, чем ни невеста. Отдам в жёны, нечего подолом трясти. Что молчишь, Пётр Сергеевич?

— Слушаю, да обдумываю слова твои. Полностью с тобой согласный. Меня тож не раз пытались раскулачить, а я им справку из государственных финансовых органов о зарплате, заработанной честно на государственных подрядах в Москве. А, насчёт женитьбы… Что, мысль хорошая, да только мнение детей то ж важно для создания дружной семьи.

— Поговорю с дочкой. Думаю смогу убедить, а твоему Захару Ленка приглянётся. Она девка справная, к работе привычная, к тому ж и поёт, и пляшет.

— Мой на гармошке хорошо играет. С десяти лет пиликает.

— Есть повод на посиделки походить, где молодёжь собирается. Познакомятся поближе, может и слюбятся. Что бы ни было, как бы ни вышло, присылай сватов по весне, а лучше сам с женой приезжай.

За разговорами да за вкусной едой просидели до самого закрытия закусочной. Заведующий предложил закрыть закусочную попозже, если желают гости.

— Нет, Степанович, не надо нарушать порядок. Пётр Сергеевич, по домам? Доставлю тебя в лучшем виде.

Дмитрий Щербаков очнулся от дрёмы, когда упряжка уткнулась в застрявшую в большой грязной луже телегу. Объехать её не было возможности — по сторонам дороги топкая болотистая земля.

Телега была загружена несколькими мешками, или с зерном, или с мукой. На мешках сидела полная баба средних лет, прижимая к себе с двух сторон дочерей, таких же полных, как она. Все одеты по-праздничному: в сарафаны с вышивкой, в цветастые платки, в новые лапти. Поверх сарафанов короткие пиджаки. Рядом с телегой, почти по колена в грязи, стоял мужик и, дёргая за вожжи, хлестал кнутом лошадь, запряжённую в телегу. Бедная кобылка содрогаясь после каждого удара, вся напрягаясь, пыталась тянуть телегу, но сдвинуть её с места не могла.

Щербаков спрыгнул с коляски и покачиваясь не обращая внимания на грязь подошёл к мужику.

— Ты, что творишь! Издеваешься над бедной лошадкой! Не видишь, невмоготу ей! У! — он замахнулся, что бы ударить мужика, но передумал, выхватил кнут и отбросил в сторону. — Я смотрю, тебе совсем не жалко бедную скотинину.

— Шо её жалеть? Скотина она шо?.. Скотина и есть. Дитёв надыть жалеть, а скотину, чаво жалеть. На то она и скотина.

— Колхозник?

— Точна так. Колхозу им Второй Пятилетки. По заданию прядсядателя овёс на ярмырки закуплял.

— Оно и видно, что колхозник. К своему собственному добру так не относишься, а к колхозному можно. Не моё — так чего жалеть. Правильно?.. Так и есть!.. Распрягай! Растудыттвую тебя!

Мужик, молча исполнил его приказание, и отвёл кобылу на сухое место.

— Брысь с телеги! Расселись! Вози ваши толстые зады. Отъелись на колхозной дармовщине.

— Да, уж на колхозних харчах отъешьси — держи рот ширя. Кудышь слязать та, у грязь та, — попыталась возразить баба.

— Кудышь? Тудышь! Ну!

Баба и дочери испуганно попрыгали с телеги прямо в грязь.

Щербаков взялся за оглобли, словно впрягшись вместо коня.

— Подтолкните-ка.

Все упёрлись в телегу. Петр тоже слез с коляски, хотя не было ни малейшего желания пачкаться, и приготовился толкать.

— Эх. Где вы годы мои молодые. Дружненько толкаем. И… раз!..

Щербаков упёрся в землю, что было силы, склонившись всем телом вперёд.

Телега двинулась с места и сначала медленно, а потом быстрее и быстрее покатилась, поддаваясь усилиям людей.

— Запрягай! Труженик второй пятилетки. Да пошевеливайся. Сколь время с тобой потеряли.

Мужик полез было в карман…

— Благодарностей не надо. Лошадку пожалел.

Когда коляска, прогремев колёсами по деревянному настилу моста через Днепр, поднялась по крутому подъёму и выехала на перекрёсток перед деревней Глушково, Щербаков предложил Петру подвезти его до избы, но тот отказался,

— Благодарю, конечно, но лучше пройдусь пешочком по холодку, мозги проветрю.

— Тогда прощевай, Пётр Сергеевич, до следующей встречи.

Приятели обнялись на прощанье, и Пётр зашагал в сторону своей избы в Филиппове.

«Пойду-ка и я освежусь, а то совсем раскис. Усну по пути да и заеду куда ни то», — решил Щербаков.

Он спустился к реке.

Вдоль воды тянулся небольшой песчаный пляж, который всегда образуется, когда пригоняют стада на водопой.

На пляже, к удивлению Дмитрия, расположилась на ночлег большая стая домашних гусей, видимо, не захотели в такую прекрасную летнюю ночь уходить от воды. Гуси спали уткнув клювы в перья, плотно прижавшись друг к другу. Не спали только два гусака, которые стояли по обе стороны стаи, вытянув шеи и прислушиваясь. Появление человека их не смутило, они только повернули головы и одним глазом стали внимательно следить за ним, благо луна ярко освещала всё вокруг, да и закат ещё брезжил на западе.

Дмитрий вошёл в мелководье, зачёрпывая ладонями прохладную воду, ополоснул лицо. Обратил внимание на сапоги, покрытые грязью после вытаскивания телеги, и долго бултыхал ногами в воде, пока сапоги ни приняли, более-менее, приличный вид.

В стороне раздалось негромкое мяуканье.

Дмитрий повернул на звук голову и заметил кота, идущего по мосту на эту сторону реки.

Гусаки издали звук похожий на гудок паровоза, но только еле слышный. Стая без единого звука поднялась, вошла в воду, отплыла на середину реки и так же, как на берегу определилась ко сну, но, только, двигая лапами, не позволяла течению её относить.

Кот, заметив человека, развернулся и побежал прочь.

Дмитрий подождал некоторое время, чтобы посмотреть вернутся ли гуси на берег, но так и не дождался. Медленно поднялся в гору, размотал вожжи, которые были закручены вокруг большого валуна, лежащего на обочине, и, влезая в коляску, увидел сидящую в ней жену.

— Саша? Ты словно с неба свалилась. Почему ты здесь? Была у кого-то, навещала подруг?

— Нет, Митенька, за тебя боялась. Кода ты припознилси поняла, шо без хорошей выпивки у тебя не обойдетца. Вот, и ряшила встретить, мало ль шо случитца, можить свалисси умести с конем в овраг, али ишшо што.

— Ой, Сашенька, голубушка, жёнушка ты моя заботливая, никто обо мне никогда не заботился так, как ты. Ты самая лучшая жена на свете, больше таких нет.

— Ладноть подлизываться, давай вожжи, я буду править.

— Правь, Сашенька, правь, — Дмитрий положил голову Александре на плечо, — Правь, милая, пра… — и засопел.

Александра лишь пошевелила вожжами, и лошадь сама без команды направилась в сторону родного хутора и даже иногда, под небольшую горочку, пробегала трусцой сотню метров, спеша в свою конюшню, где для неё всегда припасен свежий клевер и плошка овса.

Глава пятая.
Вдова

Тот ничего не видел, кто не видел летний разлив в верховьях реки, когда неширокая речушка превращается в полноводную реку, и медленно заполняет заливные луга и овраги, превращаясь в огромное голубое озеро.

Это не то весеннее наводнение, когда потоки талой воды смывают в реку всё что попадается им на пути. Быстрые мутные воды сносят мосты, рядом с рекой построенные дома, смывают озимые посевы.

То ли дело разлив Днепра летом в его верховьях. От обильных ливней, где-то там у самых его истоков, многократно увеличивается приток воды. Сотни родников, ручейков и десятки речушек несут в реку чистую прозрачную воду. Её уровень поднимается два — три дня, и Днепр шириной в пятнадцать метров превращается в многоводную реку. При чистом небе в солнечный день вода приобретает цвет такой голубизны, что просто не налюбоваться. Широкая голубая лента реки и утопающие в зелени деревни, стоящие по обе стороны на высоких берегах, создают неповторимый вид. Такие разливы реки происходят редко, и, если кто видел, значит, ему повезло.

Вода постепенно начинает убывать и через две недели остаются только воспоминания.

Такой разлив случился в августе 1959 года во время событий, изложенных далее.

Так сложилось в тяжёлые послевоенные годы, что праздники отмечали поочерёдно то — в одной, то — в другой деревне. У каждой деревни свой праздник, государственный или религиозный это не имело значения.

Дмитрий и Александра Щербаковы были приглашены к родственникам в деревню Орлово, где в это воскресенье проходили празднества в честь Яблочного Спаса. Дочь Лена упросила родителей взять её с собой.

Кротчайшим путём к реке была тропинка, проходящая через берёзовую рощу. Роща находилась на возвышенности и, когда Щербаковы вышли на опушку, они замерли, очарованные открывшимся с высоты видом разлива.

Чтобы подойти к реке, необходимо было сойти вниз по косогору и пройти несколько сотен метров по лугу. Другое дело теперь. Луг был залит водой.

По извилистой тропинке они стали спускаться вниз. Склон был сплошь покрыт земляничником, и Лена не могла удержаться, чтобы не сорвать и не положить в рот несколько сочных спелых ягод.

С противоположного берега отчалил плот. Два мужика, упираясь шестами в дно, толкали плот к противоположному берегу, борясь с течением реки. Преодолев большую часть водного пространства, плот застрял на мелководье. Мужики воткнули шесты в дно, закрепив таким способом плот, сняли сапоги и засучив штаны попрыгали в воду. Выйдя на сухое место, они поклонившись и сняв кепки поприветствовали ждущих их на берегу людей.

Мужики Щербакову были незнакомы.

— Доброго здоровичка Вам, Дмитрий Ефимович, и семье Вашей. Желаете на ту сторону? Если необходима помощь, то завсегда пожалте. Перевезём за небольшую плату.

Он пытался вспомнить этого обратившегося к нему по имени мужика, но так и не смог.

— Благодарю. Мы сами справимся.

— Справитесь. Сложного ничего нет, тольки, забирайте правее вверх по течению. Ежи ли напрямки, так можете застрять. Ива там, в воде притоплена, можно зацепиться.

— Спасибо за предупреждение.

— Бог в помощь, жалаем удачи, — и мужики поспешили вверх, ступая босыми ногами по земляничнику, давя ягоды.

Без особого труда с помощью Александры, которая управлялась с шестом не хуже любого мужика, переправились на другой берег.

Празднование проходило, как всегда, с плясками, песнями и частушками, чаще неприличными. Основным напитком был самогон. Лена в питие участия не принимала из-за малолетства, зато с удовольствием пробовала вкусную еду.

Отметив праздник с родственниками, Щербаковы прошлись по деревне, заходя к знакомым, где тоже опрокидывали рюмку другую. Дмитрий умел держать себя на людях в рамках дозволенного и позволял себе выпить не более двух, трёх рюмок в каждой избе. Даже при таком ограничении к концу дня он выглядел изрядно захмелевшим.

Щербаковы покинули веселье и направились к Днепру, стараясь до темноты переправиться на другой берег.

У реки никого не было. Плот стоял на приколе у противоположного берега.

Присели на траву в ожидании, что кто-то с той стороны надумает переправляться или рыбак заплывёт сюда на лодке ставить сеть.

Шёл час за часом, день подходил к концу. Наступило то время, когда нельзя с уверенностью сказать вечер ли это или день. Начали невыносимо донимать комары.

— Я больше не хочу без толку здесь сидеть. Можно всю ночь прождать и не дождаться переправы.

— Митя, давай вернёмся в деревню, переночуем, а с утра наверняка без труда переправимся.

— Правда, пап, давай вернёмся.

Дмитрий начал раздеваться, отдавая одежду Александре.

— Надо ж, что надумал! Здесь так широко. Не доплывёшь до плота.

— Ты прекрасно знаешь, какой я пловец, без передыху два часа могу плыть. Здесь глубоких мест — то только там, где проходит основное русло, а далее мель, по пояс не более.

Оставшись в исподнем, он вошёл по колена в воду.

— Вода тёплая! Парное молоко. Благодать. И почему раньше не додумался переплыть? Только зазря просидели, столько времени потеряли. Он ополоснул лицо и бултыхнулся с головой в чистую днепровскую воду и уверенно поплыл, высоко поднимая руки и с силой загребая воду.

Обернувшись, прокричал,

— Может и вы за мной!?.

С берега река выглядела спокойной, течение было еле заметно, и вроде бы ничто не предвещало беды. Но этот вид с берега был обманчив. Там, где проходило основное русло, течение резко усиливалось, но опасным было не само течение. На стремнине, ни с того ни с сего, вдруг появлялись водовороты, образуя воздушные конусообразные воронки, иногда, больших размеров.

В один из таких водоворотов и попал Дмитрий Щербаков. Водоворот образовался прямо под ним, и он словно провалился под воду. Его закружило, завертело, и трудно было понять, где низ, где верх. От испуга и не знания способа выхода из такой ситуации он, ничего не соображая, барахтался, пытаясь всплыть, но безуспешно. И только руки иногда появлялись на мгновенье над водой.

Александра и Лена замерли в оцепенении, не веря в реальность происходящего. Александра, вдруг, словно очнувшись от беспамятства, с криком «Митя» бросилась в воду и, зайдя по пояс, вспомнила, что совсем не умеет плавать.

— Господи, да, что ж это такое!? Митя! Ленка беги в деревню, зови мужиков батьку спасать.

В ней ещё теплилась какая-то надежда на спасение мужа, хотя она прекрасно понимала, что это уже невозможно. Александра стояла и не отрываясь смотрела на воду, ни покажется ли голова мужа, и он как всегда выкрикнет «Хороша водица».

Лена, запыхавшись, подбежала к стоящим у крайней избы мужикам,

— Помогите! батька тонет!

— Показывай. Где?

Мужики, кто потрезвей, побежали к реке. Через несколько минут помощь была рядом с Александрой. Мужики сразу стали бурно обсуждать свои дальнейшие действия. К месту происшествия на «плоскодонке» приплыли ещё двое, один управлялся с веслом, второй держал в руках багор. Уточнив у Александры место, где случилось несчастье, они стали багром прощупывать дно. Это было не просто. Лодку сносило течением, и при малейшем неловком движении она готова была перевернуться. Тем ни менее попытки обнаружить тело Щербакова продолжались дотемна.

Когда совсем стемнело, лодка причалила к берегу.

— Всё, бесполезно дальше искать. Завтра продолжим, — мужик бросил багор на берег.

Усталые и насквозь мокрые мужики вытащили лодку,

— Завтра на рассвете продолжим и людей ещё призовём поболе.

— Шура, иди с дочкой в деревню. Ночи прохладные стоят, да и комарьё проклятое заедает.

— Нет, я буду с Митей. Буду вас здесь ждать.

Лена прижалась к матери, обхватив её за пояс, и разрыдалась. Александра тоже заплакала, причитая,

— Ну, что ж ты наделал Митя. Как ты мог такое надумать. Оставил нас сиротами…

Мужики поспешили удалиться, чтобы не видеть чужого горя. Своего хватает.

Тело обнаружили после длительных поисков, запутавшимся в чаще ивняка, затопленного разливом реки.

Похороны проходили при большом стечении народа. Кладбище было заполнено желающими проститься с Дмитрием Щербаковым. Пришли родные, близкие, и ещё многие из тех, кто его знал. На могилу положили огромный валун, который прикатили с края поля. Александра настояла, чтобы поставили на могилу дубовый крест. Что и было сделано.

Для Александры началась трудная вдовья жизнь.

Содержать одной большое хозяйство, заботиться и воспитывать несовершеннолетних детей, дочь и сына, стало не по силам.

Через некоторое время «Щербаков хутор» перестал существовать. Александра купила дом — пятистенку в деревне Бетягово, забрав туда самое необходимое из хозяйства и продав всё остальное. Сыновья Фёдор и Николай после вступления в колхоз перебрались в ближайшие деревни. Старшие дочери уехали с мужьями, Мария — в Москву, а Анна — в Холм-Жирковский. Но ещё на многие годы сохранились названия тех мест, где жили Дмитрий и Александра: «Митькина роща», «Сашина купальня», «Хуторской косогор», «Щербаков луг».

Глава шестая.
Артельщик

Артельные, закончив ремонтные работы в театре МХАТ, ожидали десятника с заработанными деньгами и собирались к отъезду домой. В их числе был Пётр Сергеевич Сергеев. Они, как говориться, уже сидели на вещах, когда пришёл десятник.

— Мужики, выручайте, не подведите, надо задержаться на недельку. Срочный государственный заказ — выполнить ремонт лестницы в Кремле: изготовить по размеру мраморные ступени и заменить несколько штук старых, треснувших и изношенных. Работы немного, не больше чем на неделю. Выручайте, мужики. Если выполним заказ, на следующий год работы будет по горло.

— Мне, например, надо спешить. Пахота на носу. И потом я последний год трудился, мне о будущем годе думать не приходится, — Пётр постучал себя по груди, — Всё здоровье своё сгубил на этой работе, дыхание каменной пылью забито. И ещё скажу тебе, прежде чем просить задержаться, заработанное отдай, а мы уж подумаем.

— Правильно говорит Сергеич!

— Верно! Рассчитаться бы надо.

— Знаем мы твою неделю!

— Конечно, конечно. Вот ваша зарплата. Делите сами по совести и по труду, — десятник протянул Петру увесистую пачку ассигнаций.

Мужики довольные стали обсуждать предложение десятника.

— Так значица, — выступил старший из них, — Согласные мы, ежели хорошо заплатишь. И работы чтоб не боле, чем на две недели.

— Разумеется, заплачу. В тройне заплачу. Будет работа спориться, может и раньше, чем за две недели, справитесь.

Работы намечалось провести в главном Кремлёвском дворце.

Рано утром десятник принёс пропуска в Кремль. Через час артельщики уже стояли у дверей парадного входа в Кремлёвский дворец с инструментом и узлами с рабочей одеждой.

Часовой, стоявший на часах у входа, преградил им винтовкой дорогу,

— Нельзя сюда!

— Мы работать направлены. В пропусках указано: Главный Кремлёвский дворец.

— Мне такой команды не было. Идите к коменданту Кремля.

Комендант, полковник НКВД, кроме пропусков потребовал от всех паспорта. Внимательно изучив каждый документ и задав некоторым артельщикам несколько вопросов: о месте постоянного проживания, о происхождении, об их отношении к политике, проводимой партией, и другие. В результате заявил двум из прибывших, что не может допустить их к такой ответственной работе, и предложил покинуть территорию Кремля. Особенно долго он разглядывал документы Петра Сергеева,

— Из крестьян будешь? Как среди артельщиков оказался?

— Так уж получилось. В германском плену обучился этой работе. Из плена бежал. Тут революция, Гражданская война случилась. Я через Украину перебрался на Дон. За белых воевать не захотел и перебрался на родину в Смоленскую область. Надо было на что-то восстанавливать хозяйство, вот и пошёл к артельщикам.

— За белых не хотел. А за красных что ж?

— Да как то не получилось. Пока здесь семью устраивал, так и война закончилась. Тоже можешь быть свободен. Тебе с твоей анкетой здесь д