Паола Дмитриевна Волкова

Лекции по искусству

Книга 5

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Паола Дмитриевна Волкова, 2018

Вы держите в руках одну из пяти книг, в которую вошли уникальные лекции профессора искусствоведения и историка искусства — Волковой Паолы Дмитриевны, которая была не просто блестящим педагогом, но и великолепным рассказчиком. Через свои книги, лекции, да и просто беседы, она прививала своим студентам и слушателям чувство красоты. Паолу Дмитриевну сравнивали с Александрийской библиотекой, а ее лекции становились откровением не только для простых обывателей, но и для профессионалов.

16+

ISBN 978-5-4493-5663-5 (т. 5)

ISBN 978-5-4493-5664-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Лекции по искусству
2. Лекции по искусству в BBDO
   1. Лекция 1
   2. Лекция 2
   3. Лекция 3
   4. Лекция 4
   5. Лекция 5
   6. Лекция 6
   7. Лекция 7
   8. Лекция 8
   9. Лекция 9

Лекции по искусству в BBDO

Лекция 1

Эдуард Мане, как художник нового времени и нового слова в искусстве был тем самым человеком с колумбовой кровью, который в поисках живой воды нырнул в ту кулису, в ту точку, когда европейская живопись родилась в Венеции. Родиной европейской живописи является Венеция, потому что венецианские художники первыми освоили технику масленой живописи. Такой язык станковизма. И именно Мане нырнул к этим истокам. Впервые, станковая живопись предстает венецианской живописью 16-го века.

Помните я рассказывала вам о Тициане и о том, как он работал с грунтовкой? Тициан был современным европейским живописцем. У него есть одна картина, на которой сидит женщина и на руках перед собой держит толстого ребеночка. Когда я училась, у нас был такой урок по описанию картин. И была старая женщина Розентель, которая преподавала этот предмет. Она показывала нам детали и спрашивала: «Как вы считаете, кто мог это написать?». Так вот, если бы эта картина не висела в зале Тициана и мне бы ее показали, я сказала бы, что кто-то из импрессионистов.

Мане писал маленькими мазочками, просто мельчайшими. На своих картинах он создает такую смытую атмосферу, словно вылепленную из нежнейшего облака. Он прошел весь путь станковизма от начала его формирования и вобрал в себя огромный футурологический пласт. Сколько в нем всего, сколько содержится миров. И как любой большой художник он очень цитатен.

На картине «Сельский концерт» Джорджоне мы видим обнаженные женские фигуры и одетые мужские. Это такой пикник. Группа сидит на холме и у них в руках музыкальные инструменты. Посмотрите, как написаны женщины — словно плоды. Надо сказать, что флорентийские художники писали женщин длинными, худыми, истеричными и напряженными, хотя флорентийки всегда были такими толстушками. И на данной картине женщины похожи на таких позднеантичных Венер.

Венецианцы обожали женскую красоту, но рисовали ее с отсутствием какой-то женской активности в жизни. То есть, для любования. Я бы назвала эту картину пасторалью, причем не просто пасторалью, а пасторалью идеальной. В ней есть гармония всего со всем. Гармония мира с человеком, растворенным в этой природе. Посмотрите на эти линии рук, прозрачный кувшин. И картина называется «Сельский концерт» не из-за того, что они исполняют музыку, а потому что в ней есть то, что есть в концерте: созвучие всех инструментов и предметов. Картина имеет свой голос и все вместе создает мощное созвучие и единство. И это идеальная точка, потому что она иллюзорна. Венецианцы были просто помешаны на музыке — у них было полно домашних инструментов. Не забывайте, что именно они создали мировую оперу и являлись создателями современного симфонизма.

Это не Тициан, которого просто било и колотило жизненными токами. Это можно увидеть на портрете Карла V в Мадриде. А здесь совершенно удивительный новый жанр: природа, летняя истома, деревья, тишина, ничего нет в лесу, только пикник, квартет, два одетых мужчины и две обнаженные женщины. И эта картина, как и «Олимпия» производят взрывное состояние. Человек начинает писать и начинается дискуссия. И вокруг картин, и вокруг личности. Все отлично понимают до какой степени это все отличается от того к чему привык зритель.

Возьмем «Завтрак на траве». С одной стороны эта вещь очень необыкновенно и интересно сделана с точки зрения композиции, во-вторых, она очень класична, а в-третьих, она впервые показала ту жизнь, которой люди живут и все узнаваемы. Она вся портретна. Каждый из четырех человек очень хорошо известны: Виктория Меран, художник Сислей, один театральный критик и дамочка. Все всё знают. В картину вошла жизнь про которую не то, что никто не знал, а не понимали, что ее так можно изображать в искусстве. Он впервые начал описывать жизнь новым языком. Эдуард Мане — это та удивительная фигура, которая связана не только с традициями классической культуры, но он художник, открывающий двери для понимания другой задачи искусства. Он является художником-импрессионистом и в этом стиле написал очень много картин. Мане является классическим художником классической традиции, последним художником 19-го века, который писал картины с содержанием, описывающим жизнь. Он очень сейчас популярен. Одна из его известных и необыкновенно интересных картин имеет какую-то драматургическую композицию, которая выражает драматургическое сюжетное содержание. Он показывает совершенно современного ему человека того времени. Да еще какого! А самая такая волнующая жизнь происходит в мире не аристократическом и не пролетарском, а там, откуда приходит герой «Завтрака на траве», откуда приходят все герои Мане. Это такая новая буржуазия — шикарная, уже с привычками, с новым стилем. Так называемая «Вторая империя».

Посмотрите, как он одет, какие белые брюки, рубашка. Галстук. Такой щеголь для модного журнала «Сноб». Продукт того времени. Обратите внимание на стол. Он стоит перед очень хорошо убранным столом. Какая-то служанка, эпоха расцвета ресторанной жизни во Франции и натюрморт написан так, как его писали малые голландцы. Эта картина написана им в духе не условного академизма, а классической натурности мастеров, но изображающая новую жизнь и героев. И Мане один, кто работает в данной манере. Других художников, в которых сочетались бы полнота картины и классическая традиция — нет. Именно ему принадлежит очень интересное, одно социальное открытие: больше никто так полно не описывал для нас жизнь своей среды.

Прежде, чем мы пойдем дальше я хочу показать знаменитый «Балкон». На нем стоит его старший брат, здесь же женщина, чей портрет есть отдельно. Она очень талантливая художница того времени и родственница Мане, по имени Берта Моризо.

Если вы попадете в Париж, то посетите изумительный музей импрессионистов «Мармоттан». Он находится в бывшей усадьбе наполеоновских родственников и там находится много работ этой женщины. Она очень много писала и он ее много писал.

Если внимательно присмотреться к этой картине, то она повторяет сюжет Гойи «Махи на балконе». Буквально. Так же сидят дамы и стоит третья фигура.

В картинах Мане отображена свойственная ему буржуазность, изящество жизни, которое очень ценимо им. Он как никто из художников своего времени ценит элегантность, женственность, чувственную эротичность. Эти локоны, шляпы, платья, изумительно написанные кистью мастера. Он великий художник, мимо вкуса которого, мимо глаз которого, мимо эксперимента которого, мимо художественной алчности которого не прошло ничего.

Пикассо очень много копировал две картины. Это «Завтрак на траве» и «Менины» Веласкиса. У него просто бесконечное количество проб этих двух картин.

Была такая выставка «Завтрак на траве», где были показаны варианты. Он не может насытиться ими и показывает все скрытые и никому не виденные возможности этих композиций. Лично мне не пришло бы в голову сравнивать картины, но он сам утверждал, что в них заложены огромные скрытые возможности. С точки зрения Пикассо эти вещи являются мощным узлом для художественного измышления и в своем роде в таком шедевральном совершенстве.

Мане был не прост. К сожалению, он прожил короткую жизнь. Всего 54 года и умер от болезни несимпатичной и совсем не романтической, но он за свою жизнь сделал многое и был узлом, который стягивает в единый путь мировые дороги. Он — точка отсчета новой эры и совершенно другого отношения в искусстве.

Что такое отношение между художниками? Все знают про Ротонду — место, где собирались все. Сделано масса фильмов, написана масса книг и никто не знает, что первым местом, где собирались художники стало кафе Гарбуа в Батиньоле, где Мане стал собирать всех художников. И первая парижская школа, которую он возглавил, называется «Батиньолская школа» (а Батиньолская школа и есть Парижская новая школа). Именно там сидят все наши герои: Клод Моне, Эдуард Мане, Ренуар, Де Га, Сейсли, Писаро. Что они там делают, кроме того, что гуляют с девушками? Они говорят об искусстве. Есть еще один идеальный импрессионист — это Клод Моне. Он является трубадуром Эдуарда Мане, его великим исполнителем, прошедшим его школу. У Мане было еще одно очень странное качество. Он был иллюстратором жизни. Он делал иллюстрации. Его картины — это самые настоящие иллюстрации. Молодой человек в белых брюках — это иллюстрация. Балкон — это иллюстрация. Это Гарбуа. Это жизнь. Он выводит все образы жизни, которые его окружают. Он рассказчик. Импрессионисты, так те — показчики. А он рассказчик и его рассказы стилистически и психологически образно ближе всего к тому мастеру. который может быть его аналогом в литературе. Например, Ги де Мопассан. Обе эти фигуры, конечно, абсолютно гениальны. В них есть и полнота включенности в тот мир, в котором они живут, и который они хотят чувственно описать. Они не стремятся к гармоничности, они любят эпизод. В романе Ги де Мопассана «Милый друг» видно, что он мастер эпизода. Как Чехов. Это не Бальзак, который плетет кружево из элементов. Скорее всего и Мопассан, и Мане были чувствительными людьми, лишенными кожи. Таким образом они осязали время. В этом смысле одна из уникальных картин Эдуарда Мане является просто прямой литературной иллюстрацией. Это его картина «Нана». С одной стороны — это живопись и вы смотрите на нее, как на живопись и любуетесь ей, как живописью. А с другой стороны — это самая настоящая иллюстрация к роману Эмиля Золя «Нана». Совершеннейшее чудовище, но вместе с тем она была такой прекрасной, злачной фигурой того времени. Хороша по всем параметрам. И на этой картине сидит ее очередная жертва в вечернем костюме, а она в чулочках, обворожительная, на фоне китайского шитья.

На китайском шитье нам стоит задержаться, потому что в конце 18 — 19 веков Европа переживает бум всего японского и китайского. И этот стиль называется «чинезе». Вся Европа была наводнена всем китайским: ширмы, лакированные изделия из дерева. В Петербурге построили китайский домик. К концу 19-го века увлечение углубилось еще больше, но теперь это не только декоративная посуда или что-то еще, а особенность и специфика живописи. Влияние огромнейшее! Вот такая замечательная вещь.

А вот это портрет замечательной женщины, пианистки Сюзанны Мане, урожденной Леенхофф. Я его очень люблю.

Сам Ференц Лист наслаждался ее игрой. Она преподавала и среди ее учеников были братья Эдуарда Мане — Эжен и Гюстав Мане. Эдуард дружил с ней, бывал в ее салоне, стал крестным отцом ее сына от некоего человека. Они писали друг другу все время. Позже поженились.

Я, как-то раз попала на выставку «Мода и импрессионизм». Ну, что говорить. Конечно, удивительная выставка. Мы подходим к интересной теме. Вот хожу я по этой выставке, смотрю и думаю: «Устроители, вы мне хотите сказать, что импрессионизм создал моду? Или наоборот?»

Эта выставка была названа удивительно. Женщины в платьях того времени. Только создал эти наряды не импрессионизм. Импрессионисты писали мир вокруг себя и, разумеется, в туалетах того времени и больше ничего. Никаких точек пересечения между модой, временем и импрессионизмом просто нет. Мода той эпохи была создана королевой Франции и ее окружением. Кто-то даже назвал тот шикарный расцвет таким словом, как капитализм. Это мода, которая требовала траты денег — она была очень дорогой. Безумно дорогой! Мода 18-го века была просто ломовой по ценам. Аховой! Я была на выставке, которая называлась «Мария-Антуанетта» и там была выставлена переписка между мутор Марией-Терезой и ее ненаглядной дочкой. Просто непрерывная переписка. Если дочка не пишет матери каждый день, то у той просто сердечный приступ, потому что она боится, что может не проконтролировать свою дочь и та наделает каких-то глупостей. Пример привожу: «Эти письма ждала. Ты в чем вышла утром? Ты сдурела, дочь моя? В шесть часов должна личико умывать. А что на тебе было за платье? Ты рисунок прислала. А твои фабрики на что? Пусть они и создают для тебя ткани. Ты что мещанка из рыбного квартал? Ты — королева Франции!» А дочурка отвечает: «Слушаюсь маменька, прекрасная идея!» Думаете я преувеличиваю? Нет. Самая интересная переписка, которую я видела. Мамаша, боящаяся упустить французский престол со своей дурой, которая замужем за дураком. И она ими всеми правит. Им всем потом досталось за эти фабрики и началась эпоха расцвета индустрии роскоши. Всяких там мушек, духов, протираний, нижних юбок, причесок. Как пел герой Высоцкого: «тебе шитья пойдет аршин, не так ли, Зин?»

Эта мода и импрессионизм есть ни что иное, как «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Никакого отношения друг к другу. Но какие там были выставлены платья! Самое интересное, что эти платья описаны у того же самого Мопассана. Это же было до появления лифчиков. Эпоха корсетов. И они шнуруются сзади и мужчины волнуются, эти юбки колышутся. Боже, а какие на них были изумительные драгоценности, ожерелья. То была эпоха становления Парижа, как первой столицы. Эпоха строительства Парижа, каким он есть и сейчас.

Век эпохи банкетов — так можно назвать тот период. До Парижской коммуны. Коммуна-то прижала немного моду, но сломить эту мощь полностью не смогла. То был время журналов и больших денег, вложенных в ювелирную промышленность, туалеты, модное законодательство. Но художники-импрессионисты были лишь жизнеописателями.

Посмотрите на Ренуара. «Балкон» мы видели А это «Ложа». Роскошная ложа, на женщине изумительное платье, совершенно фантастический жемчуг, мятые цветы, прическа, мужчина с биноклем. Это настолько все вкусно. За что я люблю коммунизм, так за то, что он строит совершенное государство. Это утопия. И картина тоже утопия, которая стала позитивной энергией. Импрессионизм уникально позитивное искусство. вся социальная мура отвалилась. Никаких классовых столкновений, есть только море и есть игра облаков. Есть прекрасные женщины, есть их миллиардные туалеты, есть воздух, которым они дышат и есть этот прекрасный мир и добро. Весь импрессионизм абсолютен.

Граф Тулузы, который мог жениться на самой красивой и богатой женщине, предпочитал проституток. Ему нравилось жить по-другому. У него не было комплексов. Мы психологически неправильно его расцениваем. Это был последний крестоносец. Нам за него стыдно, а ему весело. Нам жаль его, а он взял и женился на своей кузине. Правда сразу умер, но это не имеет значения Он был очень богат и ему было, что оставить жене. А все остальные люди ему были ненужны.

Я люблю импрессионизм за то, что он абсолютно позитивен. Я прихожу в музей и растворяюсь в его позитивности. Я не знаю ни одного другого направления, в котором было бы столько любви к жизни и столько чувственного наслаждения ею. Что такое любовь, что рождается каждый день? Она не имеет возраста. Никогда это больше не повторяется.

Конечно, имена двух художников принято называть в качестве классических примеров импрессионизма. Это Клод Моне и Ренуар. Посмотрите, это красиво или нет? Вы чувствуете, что это интересно по живописи? Я сейчас употреблю одно слово, такое антиискусствоведческое, запрещенное искусством. Это слово «нравится». Слово «нравится» категорически запрещено в искусстве. Нравиться может девушка, закуска к водке. А искусство это вопрос подготовленности.

Вообще, есть такая вещь, которая четко говорит: импрессионизм создал зрителя живописи. Он сделал великое, грандиозное, цивилизационное дело — он создал настоящего ценителя живописи среди довольно широкого круга зрителей. Как Станиславский с Немировичем создали театрального зрителя. Они сделали театр так, как литература создала профессионального читателя. А нас уже нет. Ни читателей, ни зрителей. Мы иногда, как во сне, вспоминаем, что мы ими может быть. Поэтому импрессионизм для нас великая вещь, так как насыщает нашу жизнь.

А что такая импрессионистическая живопись? Немножко отставая от Европы, в России все же появляется настоящий импрессионизм. Художник Валентин Серов. Фигура очень интересная. По манере исполнения похожий больше на Мане. А откуда у Серова это взялось, когда он пишет художника Коровина — главу русского импрессионизма? Как он его руку пишет. Это что, хуже Ренуара? Нет, это не хуже, это настоящая импрессионистическая живопись. А русские и французы всегда любили немцев. Россия всегда обожала только немцев. Почитайте переписку русских художников. Врубель, вообще, опередив кубизм и Сезана, молился только на бездарных немцев.

Работы импрессионистов не только прекрасны. Вы даже не отдаете себе отчет насколько это психологически целебно и оздоравливающе. Но есть еще один момент. Очень важный. Это то, что импрессионизм разрушает. Это только Эдуард Мане может как-то совмещать. Но, вообще, импрессионизм разрушает картину на части и создает этюдность.

Вернемся к Клоду Моне. Посмотрите на его картину «Дама с зонтиком». Картина большая и висит в музее Дартс. Но какой бы большой она не была, картина все равно воспринимаются, как этюд. Когда мы говорим «картины», то подразумеваем какой-то момент драматургии, в котором что-то должно случиться, какое-то происшествие. А этюд есть этюд и картины импрессионистов не предполагают изображения никакого другого события, кроме события светового, потому что именно с картин Клода Моне в живописи появляется новый герой. И он занимает собой все пространство. Этим героем становятся солнечный свет.

Импрессионизм — это мир в солнечном свете, даже, если идет дождь или даже вокзал, с которого валит густой пар. Это изображение миросвета. Это не изображение мира исторического или исторических событий, мира психологических драм, миропроисшествия — это не изображение ничего. Это изображение солнечного света и всего того, что случайно попадает в объектив художника. И поэтому, эту очень большую картину, на которой изображена мадам Моне, мы можем назвать этюдом.

И не важно ее ли это зонтик или платье, или нет, а важен только солнечный свет, создающий уникальный эффект. Мадам Моне по земле идет? Мир теряет массу. Благодаря тому, что он попадает пылинкой происходит вот это космическое чудо. Это совершенно удивительно. Он больше никогда не будет терпеть массы, как в живописи импрессионистов. Он становится физически лишенным фактуры и веса. Вот эта картина была выставлена в 74 году в мастерской фотографа Надара на бульваре Капуцинов. И называлась она «Восход солнца». Было еще одно слово «Восход солнца и впечатление». Пожалуй, точнее не назовешь. Это тема впечатления. Художник изобразил впечатление от восхода солнца. Эту мгновенность, не длительность состояния. Остановись, мгновение, ты прекрасно! А как мгновение можно запечатлеть? Этюдным способом. И в этой картине Клода Моне есть очень интересная особенность — очень искажен свет.

С Моне происходят странные вещи. Я, например, не могу подсчитать, сколько он написал картин. Две, тысячу, три тысячи… Что там такое делалось?

С самого начала определяются основные черты его видения. Как вам кажется, вы можете двигать рамку картины в разные стороны? Измениться от этого что-либо? А что может попасть в его объектив? Все что угодно. И так с любой из его картин. А самое главное, их можно переворачивать с ног на голову. И тоже ничего не изменится, только станет еще интереснее. Вот это живопись! Почему? А потому что то, что он пишет настоящая реальность. Живописная. Он с самого начала писал живописную реальность. Свое живописное впечатление. В основном он пишет только пейзажи и с самых первых работ у него это вода, как отражение неба, как отсвет. У Клода есть фантастическая вещь. Поскольку он идеальный импрессионист, то ничего кроме этого ощущения света через мгновенное впитывание нет. Глубокая метафизика. Он очень удивителен и вы, вместе с ним попадаете в удивительное состояние. Посмотрите, это очень интересно. Давайте, увеличим деталь его картины. Посмотрите, как написана вода. У него все так написано. Что произошло? Произошла смена одного искусства на другое. Одного языка на другой. Я бы сказала, что мир больше не описывается событийно. Он описывает его только, как впечатление. Он описывает его через отдельных героев. Нужно уметь это написать. У него от картины к картине меняется не только палитра, но и мазок. С ним происходят удивительные вещи. Он внутри самого себя и как художник, совершенно невероятно эволюционен. Я очень люблю его серию Руанский собор.

Его картины это часть воздуха. Пишет ли он свою жену с зонтиком, где единственной осязаемой вещью становится только зонт. Или пишет он вокзал Сен Лазар, где все проникнуто состоянием эффекта от дыма, идущего со всех сторон и все отсвечивает через стеклянную крышу вокзала, создавая невероятный эффект. И собор, который он пишет один раз, потом второй, потом пятый, но в разное время суток. Почему? У него абсолютно другое живописное состояние.

А если вы подвергните его работы увеличению, то увидите очень интересную вещь. В его работах 70-х годов, где мир потеряв материальность и вес, обретает какую-то изумительно-мирную и очень умиротворенно-счастливую картину. Зелень сада, скатерть, какая-то женщина в белом платье, все движется, как сон и вместе с тем, картина не имеет границ. Это, все равно, как фрагмент. Пространство, как оно было у Давида или у Рембрандта исчезает. Это мир, в каком-то однородном, живописно-духовном впечатлении. И из-за неопределенности границ вам очень легко оказаться там. Почему, когда братья Люмьер показали «Прибытие поезда» все попадали с мест. Нет границы и кажется, что поезд сейчас въедет в нас. Но не в этом суть. У настоящих импрессионистов, как Моне или Ренуар тоже нет рамок. Я несколько раз ловила себя на том, что очень легко оказываюсь внутри их пространства. И я счастлива. Я, наверное, и люблю их от этого эффекта, всю свою жизнь. Вы всегда там. Моне в своем искусстве был абсолютным гением. Он полностью и заново сотворил мир, сделал импрессионизм, как явление, он вовлек нас в этот мир, сделав его частью. Импрессионисты все крысоловы, но таких как Моне нет. Он очень последователен. И у него от попадания в эту сказку живописи есть интересная вещь, один странный эффект не навязанный никем. Сколько времени вы можете простоять перед картиной? Импрессионисты — это те художники, когда вам хочется стоять перед их картинами. Но перед Клодом Моне просто тяжелеют ноги и вы, как Алиса в «Стране чудес» оказываетесь внутри этого, потерявшего вес, удивительно теплого мира. Переверните его вверх ногами и что у вас получается? Отражение. Вот это вам фокус!

Однажды, произошел такой случай. Делакруа — властитель дум, а они все были социально заряжены, написал «Резня на Хиосе». Так как они все были передовые, то сочувствовали грекам, сражавшимся против турков. И вот он пишет, как турки истребляют греков. Общество должно отзываться и оно отозвалось. Приходит поэт Бодлер и говорит:

— Гениально! Знаешь, вот тут немного не так. Ты видел работы английского художника Констебля?

Тот говорит:

— Видел.

— Правда, у него зелень красивая?

Тот отвечает:

— Да.

— Пойди еще раз, посмотри и напиши зелень.

И тот пишет, потому что для них Бадлер, что для наших Стасов. Что Стасов говорит, то они и пишут. То есть картина Репина написана совместно со Стасовым. Стасов говорил, а Репин реализовывал. Также смотрели и на Бадлера. И вот он переписал картину. Бадлер посмотрел и говорит:

— А, знаешь, ты ее переверни верх ногами.

— Зачем?

— Понимаешь, когда картина перевернута, то она должна быть точно так же пониматься, как и в нормальном положении.

Но картину перевернуть верх ногами нельзя, а картины Моне можно. И мы здесь видим эту картину. А может она должна быть так написана? Он же совершенственная тень. А по сути, какая разница как на нее смотреть. Чем больше я смотрю на его картины, тем больше мне хочется смотреть на них и дальше.

Думаете у него, когда-нибудь повторяется мазок? Они у него всегда разные. Дело в том, что этот мазок и есть живопись. А что он изображает? Впечатление. Этот человек — гений! Кто такой гениальный человек? Нет определения «кто такой гений», оно может иметь только частное значение. Я считаю, что гений — это человек, который создал мир не бывший до него и не ставший после него. Для меня это просто. Он создал мир, которого до него не было, и который после него будет иметь очень большой шлейф, но таким больше не будет. А после себя Моне оставил колоссальный шлейф.

Он меняет наше отношение к живописи, к этюду, к мазку, к палитре. Он показывает, что есть предмет живописи. Оказывается, предметом живописи может быть обыкновенное облако и цветок. Он изменил наше представление о предмете живописи и о его границе. Через живописный язык он учил нас смотреть на живопись. Он предложил нам смотреть на живопись, как на предмет искусства, а мы привыкли, как на изображение чего-то. Не обязательно живопись должна что-то изображать. В этом и суть, и позитивность Это — Клод Моне.

Лекция 2

Разговоры серьезные, а я в таком усталом виде.., но все равно они неизбежны, необходимы и касаются всего, в том числе и сегодняшнего дня. Я не дочитала в прошлый раз, поэтому дочитывать буду сейчас и снова повторю, то, что уже говорила: импрессионизм есть величайший переворот не только в области живописи, но и в области сознания. Другого представления о мире: о том, что такое живопись, о том, что она делает с нами, о том, как она изменяет нашу точку зрения, как мы начинаем видеть. Мое поколение представляло себе Европу по картинам импрессионистов. Они были для нас больше, чем книги и кино, и давали целое представление о том, как жили люди, их города и страны. Я их называю реалистами, потому что они действительно писали с натуры и первыми изображали реальный мир вокруг себя таким, каким он становился. Они отмечали все то новое, что появилось в городе, что их окружало, и как изменился их образ жизни. И если Клод Моне был идеологом новой точки зрения на то, что есть искусство, что оно есть живопись живой жизни и создавал дивные симфонии образов мира и видел его таким, как он есть, то Дега необыкновенно сложен. Я обожаю этого художника. Он очень сложно чувствует мир и пишет также сложно. Его композиции сложны, динамика движения толпы, общие планы. Видны монтажные стыки и то, как падает свет. При этом Дега, как художник, необыкновенно чувственный. И эти ощущения для него очень важны. Они, можно даже сказать, эротичны. Это его собственное надреальное, рецепторное восприятие.

Это видно по тому, как он пишет «Вечернее кафе» в свете фонарей, отбрасывающих свет на такую холодную красоту и преображающий мир.

Огни расположены на заднем плане в один ряд и придают картине глубину. Какие-то люди. Кто-то слушает певицу, кто-то болтает. Все пространство заполнено и наполнено жизнью. Это мир, получивший новое освещение, новый свет, толпа, которая идет гулять, вечер, горят фонари, кто-то несколько вульгарно одет. Кто-то сидит разинув рот, странные движения рук.

Именно импрессионисты спровоцировали кинематографическое сознание. Восприятие нашего мира, как монтаж, совершенно удивительно. Сколько книг написано! Лично я рекомендую книги Джона Реланда. Он человек набитый шумом времени. И весь этот шум, голоса времени, всякие газетные отзывы врываются в его книги. Но поверьте мне — человеку, перерывшему огромное количество литературы, настоящего исследования того, что произошло, нет ни у кого. До сих пор нет той точки, с которой был бы оценен весь невероятный период импрессионизма. Вот я хочу привести один пример. Был такой Караваджио. Он принес в мир светотень и очень сильно повлиял на искусство, но он не повлиял на него так, как импрессионисты. Он повлиял на наше восприятие, на наши ощущения, почти бессознательно, безрецептурно. Поэтому появление нового языка, который пришел вместе с этой группой художников-импрессионистов образует новый стиль.. То время было временем создания не просто языка, не просто видения, а целого стиля, который изменился и изменил наше восприятие и наше взаимодействие. Так что они влияли на искусство, а оно влияло на нас. А мы, в свою очередь, создавали стиль жизнь. Это сложнейший процесс. И это нигде не описано и не обследовано. Все это повисло в воздухе. Но в Дега есть еще одно качество. Посмотрите, как он писал руки, словно слепки с античности. Какая-то необыкновенная гармония. Он очень гармоничный художник, ласковый, нежный, в нем нет жесткости, что бы он не написал. И Дега с очень большой нежностью и любовью пишет все эти новые закоулки жизни. Посмотрите его картину в шляпной мастерской. Она вся раскадрована по шляпкам: эта шляпка, другая. Не только те женщины, что сидят и примеряют их, но и сами шляпки являются свитой, натюрмортом и целым миром необыкновенной, привлекательной женской красоты. Целое художественное утонченное пиршество.

Дега один из тех немногих художников, как, к примеру Клод Моне, смотреть которого можно часами. Когда вы стоите перед его работами и рассматриваете детали, то начинаете понимать, что погружаетесь в его картины-кадры. И чем больше вы смотрите, тем больше удивляетесь его многомерности. В нем большое многомерное пространство. Он художник необычайной глубины. И эта глубина в его абсолютно новой острой позиции, зрении, введении нас внутрь действия, как в кино. И, когда вы все это почувствовали, и впустили в себя этот мир, то Дега становится вам очень близким художником. Мы в нем проживаем, мы начинаем смотреть на его работы, как на живопись. Так же и с другой позиции чисто живописной поверхности, когда вы можете бесконечно изучать все детали живописи и удивляться цветовым отношениям. Этот зонтик, перчатки, такие утонченные вещи.

Вы просили показать вам Ренуара. Я покажу его вам. Он очень любил писать женщин, описывать мир.

Посмотрите какая замечательная композиция. Синие зонтики. У него есть две или три очень сложные картины, но по сравнению со всеми остальными импрессионистами, Ренуар бесконечно нежен, добр и прост. Есть такая интересная байка о том, как однажды, Пикассо и Модильяни решили навестить старого Ренуара. Он был уже плохой, перемещался на коляске, совершенно полуобездвиженный и без конца писал, сидя в коляске. И Модильяни впал просто в состояние бешенства. Он никак не мог понять, как можно непрерывно писать «поросят». Для него эти розовые тела были подобно поросячьим.

«Мадам Шарпантье с детьми» — одна их его ранних картин. Посмотрите, какие у него здесь цвета. У него нет глубины и остроты Дега, ни его чувственности. Но есть радость. Он пишет детей, женщину, собак. Он был первым художником, которого стали охотно покупать, потому что в нем не было ничего, что дергало бы нерв. Он пишет кругленьких женщин. Они у него словно манекены. У нас в музеях есть его хорошие вещи, но это самая ранняя работа, которая попала к Щукину.

Когда внимательно смотришь его работы и сравниваешь их, то начинаешь видеть, что в его живописи есть кое-что удивительное. Он все время пишет один и тот же типаж. Со временем, он начинает делать то, чего не делает ни один импрессионист. На кого бы он не смотрел, кого бы он не писал — все эти лица имеют одно лицо или один типаж. Мне нравятся работы начала 1880 годов, где Ренуар ярко выражен. Но тем не менее, он, до какой-то степени, был привержен к этому типу. И, в конце концов, они превратились во что-то, что не бывает у импрессионистов. Они утратили связь с натурой и превратились в нимф. И мальчики, и девочки, и его жена стали населением некоего сказочного мира, где живут нимфы. Такой радостный, такой любовный, такой нежный, который нашел свое — его герои все похожи друг на друга, с круглыми формами и лицами, молодые и не очень. Он нырнул в сторону мифов. Его тяжело читать, хотя он в достаточной степени и не сложен. Его приятно смотреть, хотя он в достаточной степени сложен.

Но вернемся к Дега. Это художник большой классической кухни. Помимо того, что он гениален к своему времени, что бывает крайне редко, Дега описал реальный мир таким, чего не было вообще. Как живописец он вошел в небольшое количество живописцев мира. И одновременно, он необычайно глубок. Эти розовые полоски, эти еле написанные руки, платок, букет. Это просто не может быть, чтобы так можно было писать. Он художник контилентный, что означает продленность картины за картиной. Крайне редкое свойство. Вы знаете, есть музыканты у которых звук длиннее. Они еще не ударили по клавишам, а звук уже идет. Это, когда музыки больше, чем движений. Крайне редкая вещь. Про таких музыкантах говорят: они контилентные. И вот Дега был контилентный художник. Его больше, чем то, что он писал. Что еще хочу сказать. Все писатели или любой художник есть тот мир, в который он себя поместил. Я постараюсь вам объяснить. Скажем, Дон Кихот, Сервантеса. Мир, которым он насыщает свой роман намного больше, чем он его описывает. У меня от этого открытия было позднее потрясение. Мне надо было перечитать Сервантеса, причем определенные куски. И я поняла, что мир, в который я попала, намного больше того, о котором я читаю. Моя мысль лишь подходит к краю его идеи. А что такое за идея? Он пишет, что такое конец истории. Когда и как кончится история. Когда она закончится, его мир перестанет существовать. Но это не так. И хотя он, как Шекспир насыщает все вокруг себя, там не только есть его время, там есть и будущее. Он выматывает из себя какой-то колоссальный мир, который вбирает намного больше, чем написано.

Вот и Дега художник больше того, что он показывает. Художник равен тому миру, который он показывает. Насколько же он больше того, что описывает? Каких-то женщин, проживающих в провинциальном городе, у которых головы забиты глупыми идеями, какие-то свои незамысловатые истории. Посещает мысль о том, что он бесконечно показывал нам, что мы с вами никогда себя не знаем. Мы себя воображаем такими, какими хотели бы быть. Мы галлюцинируем. Мы полуфабрикаты. Недовоплотившиеся. Если Ренуар равен самому себе, то Дега и Моне, как каждый большой художник, вместили в себя намного больше того, что изображали.

Если от Дега идет чувство такой параллельной классической традиции, то Анри де Тулуз-Лотрек абсолютно обрезает все нити. Правда, он предложил совершенно другой штрих стилеобразования. У него фантастическая жестокость, немыслимый темперамент, наколенный в композициях, линиях и цвете. Он все время, как оголенный нерв. Как можно писать такой серо-буро-малиновый, какой- то красно-малиновый цвет? Этот цвет в реальности похож на свежую говядину, а он все мажет и мажет этим цветом. Нет никакой радости. Тетки все страшные. Он вообще жестко их пишет: и эта уродка, и та уродка, и все они уродки, и жесты их уродливо-вульгарны. Он как бы говорит: «В этом месте живет уродство и порок». И пишет все это такой жесткой линией, точеной, нигде не ошибаясь, никогда и ни в чем. Все это беспощадно. У него есть «Клоунесса Ша-Ю-Као». Такая растекшаяся, втиснутая в корсет. Бантик какой-то висит. Каким надо обладать беспощадным, насмешливым, саркастическим отношением, чтобы так это писать. Это должно быть внутри этого пристального и очень остроумного и жесткого человека. Я всегда говорю, что Лотрек придумал свой невероятный мир. Кто, кроме него, смог превратить публичный дом в высококлассное произведение искусства?

Благодаря своему гению он не проходил мимо никакой гадости. Он рисует безымянных женщин, берет замечательный материал и пишет превращение их в помойку. Он производит вычитание человеческого начала из человека. Вычитание. У него не плюс и не минус — у него вычитание из человека человека. Он мог себе это позволить, для него такого рода виденье генетически присуще. Он не отличался ни от папы, ни от мамы, он просто так видел мир. У папаши сохранилось право первой ночи, хотя на дворе был 20-ый век. И ничего, все шло нормально в его Тулузе. Он так видел. У него был великий дар художника.

У него есть две работы, прямо на холсте, без грунтовки. Нарисовано углем, а потом внутри есть и постель, и масло, и гуашь. Техника такая!, которой в те времена вообще никто не пользовался. Вот так он был раскрепощен в области изобразительных средств. Это был единственный, ко всему абсолютно свободный человек. Он был свободен. Где хочу там живу, что хочу то ношу, что хочу то пишу. На вас на всех наплюю и уйду в свой особняк. Какие бы не были его внутренние причины, он был свободен и в своей гениальной живописи, Лотрек брал невероятные цветовые аккорды и получалась изумительная красота. У него есть несколько невероятно замечательных работ такой гуляющей тетеньки. И все восхищены — она так танцует канкан. Ноги уродливые.

Вспомните «Абсент» Дега. Как там стол стоит? А освещение? А этот, как хочет, так и пишет. Стул здесь, бокал снизу. А кто так писал? Вот с таким вот выкрутасом? Так писал только Пикассо. И больше так не писал никто. Свобода, отвязанность, дерзость — он писал, как хотел. И смотрите какая получалась красота. А этот сидит. Вот вычитание из человека. У него есть замечательная картина «Женщина в пальто идет по Парижу». А как она идет! Она глубоко засунула руки в карманы. Темно, пальто, шляпа, эти линии, движение, эта спина. Пальто — это футляр. Человек в пальто закрыт для окружающих. Появляется очень интересная интонация одиноких людей. Эта тайна одиночества, спрятанная внутри пальто. И он пишет вот такие композиции. А посмотрите на его женские юбки. Абсолютная раскрепощенность и свобода к очень резкому сапоставлению несопоставимых вещей в одном пространстве. Огромные детали и фигуры в каком-то немыслимом ракурсе.

Жизнь во времени — это очень таинственная вещь. Это как нерв. И человек, в силу абсолютной свободы обращения с пространством и образом, создал плакат. Он был первым, кто его создал. Мало того, он первый создал театральный плакат. Потому что в нем был такой выразительный лаконизм и такая ирония. Он всегда соответствовал скандальному состоянию. Он ввел в моду три предметы: шарфы, которые существуют до сих пор; шляпу, в сочетании с этим шарфом; и еще один интересный предмет — пальто. Этот предмет одежды появляется именно в 1890-е годы.

Чем вообще интересен плакат? Что он сделал, когда создал его? Он нашел настоящий язык плаката. Что это за феномен? Помните, мы говорили, что чем больше смотришь Дега, тем больше погружаешься в его мир? Он выходит за пределы самого себя. А у плакатов есть феномен оптики. Ты помыл комнату. И ты видишь ее оттуда. Она дает тебе информацию. У него, должно быть, плакат — это знаковое искусство. Именно Лотрек, в силу своей раскрепощенной гениальности первый создал уникальный вариант плаката. Это потом плакаты стали разные. Можно почитать историю плаката, но ничего другого или нового о плакате сказать нельзя. Это искусство знака.

Он уже был достаточно гениальным, чтобы добавить к плакату последний штрих — это слоган. Он делал плакаты для публичных домов, выражаясь мерзким языком, показывая теток и то, что они делают.

Еще я хочу заметить, как мы теоретичны. Вот кто-то пишет в стиле импрессионизма, а завтра кто-то другой возьмет и назовет это постимпрессионизм. Ничего «после» не было. Это было одновременно с мизерным разрывом. Уверяю вас. А в принципе, кафе Гарбуа усердно посещал глава постимпрессионизма Сезанн. Так какой тут разрыв? Импрессионизм это не направление в искусстве, это метод, которому следовали все художники. А постимпрессионизм это не метод, а язык. И если между импрессионистами есть очень много общего, то у постимпрессионистов ничего общего нет.

Они все были индивидуалистичны настолько, что не могли друг с другом находится ни в каком взаимодействии. Кто-то кого-то убьет, кто-то кому-то отрежет ухо. Они были совершенно отделены, каждый сам по себе. Сезанн единственный, кто никакого отношения к зрителю не имел. Когда-то один очень умный человек сказал мне: «Никогда никому не рассказывайте о Сезанне, обязательно наврете». Он стоит очень дорого. Помните это, потому что он — художник для художников. И это так. Он — евангелист. 20-ый век открывается Евангелием от Сезанна.

Теперь я скажу немного о художнике для людей. Гоген. О нем обязательно надо рассказать. Знаете ли вы, что Россия была первой страной в мире, которая после смерти Гогена сделала его выставку? Первая мировая выставка Гогена была в России. В особняке Щукина, который был большим его почитателем. Вы подумайте, какая странная история: именно в России, которая не покупает Гогена, а просто сметает его. Пикассо смели, кубизм смели, импрессионизм смели, Сезанна смели. А кто его скупал? Никто-нибудь. Купцы-староверы, дети староверов. Все коллекционеры России, начиная от Третьякова — абсолютно все — являлись детьми староверов. Особенно Рябушинские, которые платили баснословные деньги. Их было трое братьев и каждый имел немыслимое состояние и собственную коллекцию. Последний занимался только иконами и реставрацией. Так что Россия создала первую школу реставрации. Они скупали старые иконы, где раскол послужил первой точкой ценностей. И они создали школу современной реставрации. Когда я была в монастыре на севере Финляндии и читала там лекции, то была поражена их библиотеке. Все реставраторы русские. И эта реставрационная школа имеет мировое значение. Еще один из братьев занимался русским авангардом, а другой французским авангардом. А почему? Я не могу с вами сейчас спорить. Никто другой, кроме староверческих купцов не был русским коллекционером или русским строителем домов. Это проверено.

Меня всегда очень интересовал вопрос о том, почему Англия не имела живописи. Вы знаете, что там ее нет? Нет своих художников. Собственная школа была только благодаря Германии. Так они уже не знают, что с ней делать! Когда в 16-ом веке стало ясно что живописи нет, и они кроме коров ничего писать не могут, кого они пригласили? Немцев. А в 17-ом веке пригласили фламандцев и итальянцев, чтобы те у них писали. Вот почему англичане такие гениальные писатели, а у них литературный язык просто что-то невероятное. Им тут равных нет, а потому что в 14-ом веке началась реформация. Вы знаете английскую икону? Нет. У них есть отдельные самородки. Дай бог наберется человек пять-шесть. Я не буду на этом останавливаться.

Идея реформации староверов связана с идеями накопительства. Что такое накопительство? Скапливать, копить — это большая добродетель. И вот, когда к концу 19-го века России ощутила этот зуд — земля разверзлась. Россия стала выходить в лидеры. У нас много купцов у которых много денег, и которые хлынули в промышленность после отмены крепостного права. Они хотели, чтобы их дети стали меценатами. Станиславский, происходивший из тех же старообрядцев, до конца жизни занимался своей фабрикой, пока большевики ее не отобрали. Он сам занимался делами, потому что ему нужны были деньги. Это поразительный феномен, который требует отдельной лекции.

Рябушинские вместе со Щукиным издали журнал «Золотое руно» — лучший в Москве журнал. «Золотое руно» — это высшая ценность, которая только есть. Они печатали билибинские книжки — настоящее золото! — это было что-то невероятное. Русские сказки Афанасьева. Потом они создали общество при журнале «Золотое руно», после чего стали называть себя «Русские гогеноды».

Практически весь Гоген находится у нас в «Музее Изобразительных искусств» и в «Эрмитаже». Но все, что есть в этих местах, начиная от импрессионистов и кончая 20-ым веком Пикассо и кубизмом — все это было собрано пятью или шестью людьми, которые имели своих агентов, сами ездили, лично входили в отношения с Пикассо и с Матисом, приглашали последнего в Москву. Матис расписывал их особняки. И они создали огромный музей. Он находился на Кропоткинской и назывался «Музеем Западного искусства». И вот, однажды, такой сталинский человек — по фамилии Герасимов, решил, что ему нужен это особняк. Что он сделал? Он решил, что пригласит в этот музей «главного» эксперта по искусству — Ворошилова. И когда тот явился, произнес таким сладким голосом:

— А были ли вы в одном Московском музее? Вы человек умный, большой эксперт, специалист очень серьезный. Не посмотрите ли вы его со мной?

Ворошилов, если и был экспертом, то только по работам одного знакомого художника, рисовавшего рабочих и колхозниц. Но ему, человеку простому, было приятно слышать масленые речи и он согласился, а когда пришел в музей, то его сразу встретил голубой Пикассо. Потом еще что-то. Ворошилов в пролетарском понимании этого слова обалдел от того, что увидел и впал в полуобморочное состояние. И тогда Герасимов ему и говорит:

— Как вы думаете, нашему народу такое искусство нужно?

Разумеется, тот замотал головой, что нет. Все! В течение нескольких дней все вывезли. Но Герасимов всю коллекцию разделил. Половину отправил в запасники «Музея Изобразительных искусств», а другую половину в запасники «Эрмитажа». И сказал: «Все! Больше вместе они не будут никогда. Пока это показывать нельзя!»

И мы сами не знали, что у нас есть, а на Западе тем более не знали, а когда узнали поздно было. У нас оказались лучшие картины Гогена.

Это действительно так было. Открытие Гогена было явлением уникальным. Я могу сказать лишь то, что говорила вам о «Восходе Солнца». Мы знаем все. И книжки у нас есть. Но мы не можем понять, как он это написал. Я скажу больше. Если каждый из вас возьмет в руки картину «Демон сидящий» и внимательно посмотрит на нее, то сможет увидать, что она практически написано методом кубизма. Она написана кубинистически. Демон сидит и цветы такие — это чистый кубизм. А как у него написаны руки? Все кубизм. Это нужно было для особой выразительности. Он входит в кубический авангард, хотя не имеет к нему никакого отношения. А только для того, чтобы найти новое средство выразительности.

Мы можем много говорить о Гогене. Биография его всем известна. Он поздно пришел в искусство, был благополучным человеком — это как с Лотреком. Что сделать, если он родился поэтом? Семья, дети — это все ничего. Откуда это? Почему? Он убегал. Они все, куда-то убегают. Это странный побег к родовому истоку. Они были все открыватели нового, словно открыватели новых земель. Можно сказать еще и еще, но это все равно ничего не объяснит. Я знаю о нем многое, но если вы дадите мне в руки кисть, я не смогу ничего сделать. Меня не столько притягивают или увлекают его картины, сколько его рукотворение — то, что он делает руками. Какие вещи он делает руками! Это что-то поразительное! Он подражал всему, что видел, становясь частью этого мира.

Лекция 3

Если поднимать вопрос о русской реформации староверов и протестантства на Западе, то окажется, что это безумно интересная тема. Более того, вы даже себе не представляете, как она необходима для мировой культуры. Ну, есть какие-то там протестанты. Какое они имеют к нам отношение? Или староверы… А на самом деле это те процессы, которые радикально влияют на художественное сознание мира. Просто мы видим только конечный результат, но мы не можем отдавать себе отчет в том, что это такое по своей сути. А поскольку мы отчета отдать не можем, как не можем судить об этом правильно, а только поверхностно по сумме поверхностным признаков, из серии: «где имение, где вода, где посуда — ерунда». Есть какие-то гениальные явления, раскрывающие подлинную глубину протестантской новой эстетики и новой духовности. Это Бах, это Кант и это Рембрандт. Там лежит вся глубина и масса других не менее замечательных явлений. Поэтому явление протестантизма в Европе не менее актуально, чем в эпоху Возрождения радикальной эстетики и философии.

А поговорим мы сегодня о Страшном Суде или Апокалипсисе. А сводится это к такому феноменальному явлению, как календарь или к такой удивительной вещи, как время. Античность не имела представления о времени. Греция жила в циклическом времени, только у них время не развивалось, оно воспроизводилось Олимпиадой, проходившей раз в четыре года. И, несмотря на то, что Цезарь создал современный календарь, которым мы могли бы пользоваться, но мы используем другой — уточненный папой Григорием VII, поэтому он называется григорианским. А могли бы пользоваться линейным юлианским календарем, потому что Цезарь установил мировое время. Он создал общеимперское время, так как существовала большая Империя. Конечно, он был гением, но по настоящему сознание времени создано христианством. Оно соткано христианской идеей «Миротворения и конца света». И между этими двумя точками существует рождение и смерть.

Как происходит рождение мира мы знаем по библейской теме «Миротворение Творцом» и, наконец, в финале этого миротворения мы видим сотворение тварного мира, а также человека и появление, скажем, человека, как некой высшей точкой развивающегося интеллектуального сообщества. Живущего не только инстинктом, а живущего в духовном и разумном миру. Это называется воля под управлением разума. И вот такие понятия, как «Начало мира» и «Конец света» есть финал понятия христианского или, если быть точнее — религиозного. Именно христианство вводит понятие, которое называется «трагедия рождения и трагедия смерти». Существует только одна вещь, которая абсолютно предопределена — это конец и мы все смертны. Другое дело, что один смертен в 50 лет, а второй смертен в 150. Это есть понятие и даже древние люди, которые жили еще до христианства это понимали. Как сказал Сократ: «Жизнь философа есть упражнение в смерти». Это высказывание имеет очень интересный комментарий: «ваша жизнь должна быть оптимистически успешной и жить вы должны так, чтобы быть готовым к ответу каждую минуту». Каждый день может быть последним и вы должны быть готовы к этому. Вам может быть еще очень далеко до этого момента, но жизнь философа активна, оптимистична и созидательна. Вы должны выстраивать себя, как личность. И если вы спросите меня: «Готовы ли вы?», то я отвечу: «Нет». Я не философ и я не готова. Уверена, что философы готовы, а я не под каким видом, в силу того, что я категорически и навсегда не готова, поэтому слова Сократа мне не близки. Почему я должна обсуждать неизвестный мне предмет? Я всегда говорю: «Нас погубит невежество».

Конец света произошел давно, поэтому мы давно перешагнули этот рубеж. В христианстве, особенно в то время, когда складывалась настоящая идея христианства, воплощенная в образы, книга, до определенного времени, была не так широко распространена. Никто не сидел в группе или порознь и не читал, но понимали, что сознание единого поля, сознание единой культуры, единой культурной ценности, единой традиции тоже является просвещением. И оно создавалось через сакральную — религиозную ценность.

Это очень серьезная вещь, потому что церковь — это модель, это универсальное представление о людях. И именно в восточно-христианской традиции, Византийской, где идеальной страной Средневековья является Россия, сложился художественно-изобразительный текст, который существует до сих пор. А православная церковь, что очень важно, не меняет своего текста, своего языка, свои идеи и поэтому этот текст однозначно, мощно и отчетливо заявлен моделью восточно-христианского или греческого, или православного храма.

Когда вы входите в храм, то перед какой стеной стоите? Перед восточной. Восточная стена — это Иконостас. Вы вошли, за вами закрылась дверь, вы поворачиваетесь и перед вами западная стена. Существует центральная ось храма, где текст проходит не от купала к вам, а сквозь вас. Горизонтальная ось. И когда вы находитесь в этой горизонтальной оси, как во кресте, вы стоите лицом к Иконостасу. Иконостас всегда представляет собой несколько тем и всегда одинаковых. Одна из них, наиважнейшая, называется Деисусный ряд или чин. А что это за знак такой? Почетный. В центре Вседержитель на троне, с открытой книгой человеческих судеб. Он смотрит на вас фронтально. Это фронтальное смотрение. А все остальные смотрят по другому. Они обращены к центру, к нему на три четверти. Богородица, Иоан Креститель, Архангелы Гавриил и Михаил, Святое Воинство, 12 апостолов и, иногда, первосвященники.

Что представляет собой изображение Вседержителя? Он является Верховным судьей в день Страшного Суда. Но его явление невидимо, он сидит в таких мандалах, сферах. Он явился с открытой книгой, но осуществляет невидимость присутствия. А слева и справа от него Богородица вместе с Иоаном. Они всегда стоят с ним и обращаются к нему. Потому что они — наши защитники. Их слово — это слово защиты. Он, как крестный отец, она — мать, восприемник души, которой он был. Они за нас просят. Рядом Святое Воинство, которое их охраняет. Два Архангела имеют равно великое значение — это силы архангельские, силы серафические, шестикрылые, а дальше идет что? У нас апостолы кто? Это присяжные. Это суд защитников и присяжных. Классический Деисус может иметь всего лишь три иконы, но полный это тот, где присутствуют и присяжные. А на западной стене всегда, в любой церкви, изображено одно и то же — Страшный Суд. И ничего другого. Это все изобразительные тексты: повторяющиеся, узаконенные, канонические.

Я хочу сказать, что православное христианство — это постоянно работающий автомат, никогда не выключающийся и держащий нас на вертикале. Я не буду останавливаться на этом вопросе, потому что, если я начну говорить в какие времена ожидали Апокалипсис, то я и за год не расскажу. Поэтому остановлюсь на той точке, которая интересна нам. И относится она к западно-европейскому искусству. Она очень неожиданна и интересна. Это слом сознания. Это осознание чего-то совершенно нового.

Каждый из нас, когда находится в храме, чувствует себя внутри истории или частью мировой истории, эзотерической, потому что это религиозное поле. А когда человек осмыслил себя как часть истории? Этот слом в Европе произошел в 1450 году и связан он был с совершенно потрясающим событием — изобретением печатного станка Иоганном Гутенбергом.

Что произошло я вам расскажу чуть позже, но до этого мне хочется рассказать о книге, которая называется «Откровение Святого Иоанна Богослова». И это «Откровение» необыкновенно интересно. Например, та часть, что называется «Псалтырь», и которой исключительно пользуются староверы, является финалом книги «Ветхого Завета». Я не буду сейчас говорить, почему это так. А вот «Откровения» — это финал «Нового Завета». Она идет не только после канонических Евангелиев, но после всех посланий апостолов и их деяний, и затем финал. Вопрос с Откровнеием, как с подлинным текстом для нас, до сих пор спорный.

Есть такая концепция, что Иоанн Богослов, а он был не только одним из авторов Евангелия, но и любимым учеником Христа, был сослан на греческий остров Патмос и существуют очень большие расхождения в датировках. Есть датировка, что «Откровение», которое было ему дано в воскресенье на острове, во время грозы и бури, произошло, где то в 67 году. Известно, что это было при Римском Императоре Домиции.

Домиций был последовательным и хорошо известным типом, которого звали Нерон. Его полное имя Нерон Клавдий Цезарь Август Германик, а при рождении Луций Домиций Агенобарб. Есть дата 89 год, как и утверждение, что Иоанн Богослов прожил больше 100 лет и умер то ли в 110, то ли в 115 лет. Но, если он столько прожил, то это могло быть при Императоре Нероне, который и сослал его на остров. Откуда мы знаем об «Откровении»? Документально. Однажды, он взял с собой одного послушника, которого звали инок Прохор и пошел с ним в пещеру, велев Прохору записывать за ним все, что он будет говорить. До этого они очень долго постились и находились в откровении. Они были чисты и стали сосудом, который воспринимал информацию. Прохор, собственно говоря, и записал это «Откровение». А писал он за ним 2 дня и 6 часов. То есть 30 часов подряд. Когда инок вышел из пещеры, то сказал, что Иоанн Богослов был в духе. Это очень сложно перевести, но это что-то, как «находиться на прямом канале». Когда Мухамед впадал в состояние и слышал слова Пророка, он был в духе.

«Откровение» потом стало переписываться. Я категорически не хочу сейчас углубляться в историю того факта, который говорит о близости или отдаленности тех текстов от того, что говорил Иоанн Богослов. Но, в конце концов, когда этот текст оформился, как текст, он обрел свое каноническое значение и существует по сей день. Если учесть, что классическая опись Евангелия все таки была принята в 381 году, в 4 веке (с моей точки зрения в 6 веке), прошло 600 лет. Но рукопись была. Подлинников очень мало, есть тексты послания апостола Петра, находящиеся в Ватиканской библиотеке. Остальное — это списки или перепись. А подлинником считается запись инока Прохора.

Был в истории совершенно безумный человек, жуткий тип, делавший бомбы, за что и был посажен в Петропавловскую крепость, и при этом гениальный математик — знаменитый Николай Морозов. Нет, чтобы в мирных целях — никогда! Светлая голова, но в мирных целях жить не мог. И когда его посадили, он сделал другую бомбу: просчитал по лунному календарю «Откровение» так, что переделал всю его хронологию. Он досчитался до того, что опроверг всю датировку. Сейчас я об этом рассказывать не буду, хотя к текстам мы еще вернемся. Я лучше расскажу более интересную вещь.

Когда был изобретен печатный станок, в Европе произошло необыкновенное волнение умов — настоящее интеллектуальное землетрясение. Тем более, что тут реформация гуляет — Лютер со своей компанией. Но это отдельная тема. В Европе это называется протестантизм, потому что против католицизма, а в России называется реформация, потому что это попытка двух людей предложить реформы. То, что произошло в 1450 году стало большим событием, когда международная большая организация — очень большая, называвшая себя «Цехом каменщиков» или «Цехом строителей», строившая готические соборы объявила, что больше готических соборов она строить не будет, как и достраивать. Как это постановление было осуществлено — это другой вопрос, но 1450 год — это финальный год построения готических соборов. Потому что наступила новая эра и новый момент, и эта истинная книга, коей является готический собор, и о котором Мандельштам писал: «Безумный лабиринт, непостижимый лес, души готической рассудочная пропасть». Лучше не скажешь. Рассудочная пропасть — дна не видно, содержание можно раскручивать и раскручивать. Так кто строил эти соборы? Ведь их строительство равно Египетским пирамидам. Не один человек. Это международные строители. И они самораспустились. Почему? А потому что их заменил печатный станок.

Вот тут и начинается самое, что ни на есть настоящая революция умов, потому что было решено, что та самая точка изобретения печатного станка и есть конец строительства готических соборов. Эта точка есть конец христианского мира. И эта точка есть начало Страшного Суда. Поэтому, по известной хронологии Страшный Суд наступил в середине 15-го века.

Кто были те люди в 15 и в 16 веках, кто болел этими вопросами, кто разделял все эти убеждения, кто действительно полагал что это так и есть? Прежде всего Альбрехт Дюрер, для которого это было просто событием невероятным по своему драматизму, который был самым яростным противником любой реформации, и который первым сделал две большие книги, где он запечатлел почти все эпизоды видений Иоанна Богослова. Когда Дюрер умер, его очень близкий и единственный друг Виллибальд Пиркгеймер опубликовал их переписку, которая открывает историю событий их отношений, чем они занимались, какие у них были интересы, как они относились друг к другу. Дюрер переписывался с немецким ученым Эразмом Роттердамским, который был великим геометром и астрологом. Его друг был безутешен. Оба этих человека очень горевали о смерти Дюрера. Пиркгеймер написал Роттердамскому, что Дюрера убила жена, которая была ведьмой и извела своего мужа.

По моему собственному мнению в мире было только два ума такой мощи: он и Леонардо. Еще не известно, кто помощнее будет. Немцы называют Дюрера воплощением доктора Фауста. Поэтому, когда Томас Манн писал свою книгу о Фаусте он писал его с Дюрера. Дюрер был необычным человеком, совершенно фантастической красоты — все об этом писали. Когда он шел, то все оборачивались. Необыкновенный щеголь в одежде.

А знаете, что стали печатать в первую очередь? Игральные карты. Что тут началось! Разве приличный человек мог играть в карты? Приличный человек играет в кости. Аристократы играют в кости. И сам Дюрер обожал кости. Он не просто играл в них — у него была мечта, о которой он писал сам: «У меня есть сладкое предчувствие, что я проиграю». Он хотел проиграть и каждый раз выигрывал.

А скажите, что могло связывать Булгакова с мировой культурой? А я скажу. Это было общество, к которому принадлежал и Дюрер — это общество адамитов. Он не был ни католиком, ни протестантом. Он был адамитом. И Булгаков то же играл в кости и совершенно гениально описывал эту игру в своем произведении. Многие называли Булгакова синеглазым. И Дюрера тоже называли синеглазым, хотя у него были карие глаза. А почему? Потому что синеглазые выигрывают всегда. Булгаков всегда шел играть и ставил планку пять рублей. И выигрывал 5 рублей, после чего шел со своими друзьями в Елисеевский магазин и покупал коньяк, шампанское, ветчину, севрюгу, лососину или икру. И они гуляли на эти деньги. Проходило какое-то время и он снова шел играть, и снова шел с друзьями в Елисеевский магазин. Это смех смехом, но это не анекдот. Адамиты были очень странными личностями.

Почему карты воспринимались в штыки? Потому что Дьявол выбросил их в мир. И когда у Булгакова на Патриарших прудах идет беседа Безродного и Берлиоза, они никак не могут понять, кем является по национальности их собеседник. Поляк — не поляк, француз — не француз. И они спрашивают: «Вы немец?» И он, задумавшись, отвечает: «Да, пожалуй, я немец». Потому что это имеет прямое отношение к тем невероятным событиям. А зачем вам об этом знать? Кто будет это описывать? Вы не можете себе представить, что такое культура и какими нитями она связана со всеми.

Писатель Себастьян Брант написал знаменитый «Корабль дураков», где главным героем сделал господина Пфеннинга.

Общество адамитов, куда входило множество людей, возглавлял человек, которого звали Ерун (Йорун) Антонисон ван Акен. Мы его знаем как Иероним Босх.

В общество входил Микеланджело и его подруга Виттория Колонна, которая вместе с ним пережила всех и стала сильно бояться инквизиции.

Они переписывались эзоповым языком, намеками. Она потом ушла в монастырь, он другими вещами занялся: архитектурой, стихи писал. Короче, боялись собственной тени. В общество входили итальянские гуманисты, которые были против католицизма, Ватикана и реформации. Есть одна из версий, что центр общества адамитов или общество «Святого духа», или «Духа девы Марии» помещался во Фландрии, в Брабанте, в местечке Хертогенбосх, где Иероним Босх и родился, и умер. Он похоронен в той церкви, где написал Страшный Суд. Со временем адамиты перебираются в Нидерланды — во всяком случае существует такая версия. Одна из версий. Почему возникло много версий? Потому что ни у кого нет желания абсолютно бескорыстного погружения в какую-то маленькую тему на всю жизнь. У меня есть племянник Михаил Павлович. Он гениальный филолог и специалист по русскому языку и литературе, впрочем и по другим темам. Например, русская литература 17-го века. Она совершенно никому не нужна, хотя он заведует кафедрой и является доктором наук. А немцам нужна их литература. И вот они обнаружили одну такую книгу и перевели со старонемецкого языка на новый немецкий, а что написано не понимают. Утерян ключ. Утрачен ключ от знаний. Я десять лет занималась «Меланхолией» Босха пока не закончила. Но, если бы вы знали, сколько времени ушло на все это. И мне за эту работу деньги не заплатят. Это для самой себя. И мой племянник поехал туда и рассказал им, что означает то или другое, потому что обладает этими знаниями и готов этим заниматься. Очаровательный, рыжебородый, русский профессор. Немцы млели. Я говорю: «Займемся Босхом!» Он говорит: «Сейчас закончу книгу и займемся». Но то, что такое общество было и есть, это я говорю совершенно точно. Адамиты это очень сильное общество. Если вы откроете Википедию, то в ней вы найдете об этом обществе много информации, но ничего общего с тем, что там написано не будет, потому что у них была широкая деятельность. Поскольку туда входили писатели, такие как Набоков, художники и поэты, то они делились на две части. Они все много писали. Главное, что они написали, так это послания папам. Я знаю о семи.

И в этих семи посланиях они объяснили, что Страшный Суд наступил. Он уже есть. У Суда есть несколько признаков и они их перечисляют. Мне обещал один человек, француз, который делает большие словари по Босху и делает довольно давно, так как книжку по Босху написать никто не может и вряд ли кто-то напишет, а то что написано полная ерунда, потому что надо знать хотя бы предмет, о котором пишешь. Так вот, сейчас делается два словаря. Один из них называется «Предметный указатель по Босху». Сколько предметов он изобразил? Просто предметов? И знаете что? Получается целая энциклопедия просто описывающая знания человека о мире, в котором он живет.

Потому что любая его картина: фантастическая, комическая имеет массу предметов. И второй словарь «Понятий» — идей, которые были. И вот тот человек, который делает эти словари, а зовут его Клод Жан, сказал, что принято решение опубликовать все семь посланий к папам, что станет, конечно, полным откровением. Хорошо, чтобы еще на русский язык перевели. Поскорее бы выпустили.

Первый признак Страшного Суда — это как они говорят «лжемудрость». Вот описывает Иоанн Богослов, как ему ангел явился в облаке. Он, как бы шел, а потом раскрылся и ангел явил ему свой лик и протянул книгу на полотенце и заставил его эту книгу съесть. И когда он эту книгу ел, то ему сначала было очень горько, а потом стало сладко, после чего стало опять очень горько. Что значит «надо книгу съесть»? О чем он пишет? Книга должна вами быть поглощена. Знания книги должны быть поглощены. Они должны быть растворены в тебе и ты должен пропитаться этим: и тогда тебе будет и сладко, и горько, ибо великие знания приумножают скорбь.

А сейчас посмотрите на эту картинку «Операция от ума». Попробуй экскурсовод объясни, почему книга на голове. Что он может знать? Когда речь идет о Босхе можно только мычать. Надо знать о чем идет речь, что здесь целая дискуссия, связанная с посланием папам. Когда книга на голове, значит ее усваивать не надо. От нее и не горько, и не сладко. Прочел — забудь. Сдал экзамен, счас пойдем выпьем, а завтра в голове ничего нет. Вот об этом идет речь. Не книгопечатание страшно. Можно печатать географические карты, замечательные книги, но дело заключается в том, что книгопечатание открывает двери для проходимцев, потому что все будут читать. Когда в 17-ом веке они начали понимать, что у них никто грамоты не знает, князь Андрей Курбский предупредил Ивана Грозного: «Ты обучи человек 1000, чтобы читать могли, кроме попов». Господин Пфеннинг выгодно покупает все и печатает все. А зачем читать? А что от этого будет? Ему пфеннинги нужны. А что будет там написано ему по-пфеннингу. Когда Папа стал собирать деньги на возведение храма Святого Петра он напечатал индульгенцию и все закричали браво! Вот он Страшный Суд Сатаны. Индульгенция напечатана. А для чего? А на собор. И ему говорят: «Не важно на что — ты что продаешь?!» И это в послании к папам сказано. Это и есть «лжемудрость».

А кто делает операцию от ума? Это что за персонаж? Это просто трепло стоит. Почему книга на голове? Он что, угодно наговорит, потому что ничего не знает — внутри пусто — все на голове. А вот другой интересный персонаж. Воплощение народа — мастер. Ему там что-то в голове расковыряли и вынули ложечкой из головы «камень ума» — штучку, что все усваивает. Он зомбирован. Страшный Суд — это массовая операция от ума. И оттуда из головы вырастает маленький тюльпан. У нас говорят: «он — чайник», а они говорили: «он — тюльпан». Поэтому в фильме «Фанфан-тюльпан» двойной смысл, а не потому, что главному герою брошь подарили. Он вроде, как дурачок, а на самом деле — ого-го! какой парень. Посмотрите, на голове надета металлическая воронка. Как бы второй пункт этого послания папам сводится к тому что воронка — это знак пустоты. Вот ты в нее льешь, а из нее все выливается. Сколько не лей. Они говорят: «все будут читать всякую ерунду и все будет пролетать словно через воронку». У Босха самый распространенный предмет это емкости для вина. Причем любые емкости для вина — бочки, с которых они все писают, там же и пьют. Страшное дело. Они называют книгу «Лжемудрость». Все, что не усваивается и проскакивает мимо — это «сонное» или «пьяное», или «галлюцинаторное сознание». Прошу обратить на это внимание. Это сознание есть во всех посланиях папам — отсутствие дневного или трезвого взгляда на вещи. Они так и пишут: «мир движется в сторону галлюцинаторного сознания. Никто не отдает себе отчет в реальности, а только выполняют операцию от ума». Выполняют приказы. Мы живем где? Наша страна лучшая в мире, наша нация лучшая в мире! Я привожу пример такой вульгарный, но именно они первыми сказали, что когда сделана операция от ума и вырос тюльпан, то пришел конец уму.

У Босха есть триптих «Страшный Суд» и там есть очень важный момент: огромное количество всяких технических деталей. Всякой техники. В этом Страшном Суде на трех створках сотворение мира.

Колесо Бытия, вращающееся по кругу, и Страшный Суд — это внешние створки.

Почти все большие картины Босха находятся в Прадо, потому что Филипп II, когда увидел его картины просто сошел с ума и влюбился в них. «Вот художник изображает людей. Чего таких жалеть? Вот мудрец!», — сказал он. И все картины к себе. Поэтому весь Босх в Испании.

На этой картине изображен мир в его чистом, первозданном моменте.

Вот шар, твердь земная, вот они небеса, космос, все замечательно. Вот господь сотворил человека. У него нет изображения типажей и портретов, только Буратино — деревянные человечки. Полуфабрикаты. Заготовки людей. У него нет изображений человека. Мы с трудом отличаем пол, условно принимая мальчик-девочка. Если нет волос, значит мальчик. А если есть, значит девочка. А так они все бесполые. Почему? А у него есть объяснение по этому поводу. Недосотворенные. Недовоплощенные. Господь сотворил, но для того чтобы стать человеком нужен очень большой труд, о чем также в посланиях папам сказано прямым текстом. У него есть потрясающая картина.

Изображение Христа, несущего крест и вокруг него таки хари. Это мир, в котором живут заготовки, недовоплощенные. Никакие. И эти человеческие заготовки, автоматически управляемые, делают все, что ты хочешь. С именем Бога, с именем Гитлера. Им просто нужен авторитет. Некое высшее существо, которое чтят, а если оно еще и связано с мистером Пфеннингом! Неужели вы не понимаете, что идет мир Пфеннинга?

Весь триптих называется «Сад земных наслаждений». Между прочим, в манифесте адамитов есть такое, что весь мир это Сад наслаждения. Они ждали, что люди живут в нем, как здесь показано — по одному кругу. Здесь есть все: и пахари, и раввин, и абсолютно все. Вот это и есть мир. В погоне за удовольствием. И превращение всего в удовольствие. В створке «Сотворение человека» стоят два дурачка — Адам и Ева. И Господь доволен своей работой, а кругом, мама дорогая!, кошка тащит в зубах мышь. У нее в этом раю все тоже великолепно. А это изначально неправильно.

Прежде чем мы пойдем дальше говорить о Босхе, я хочу показать Микеланджело. У него есть два больших цикла на Сикстинской капелле — это такой ренессанс, когда он пишет сотворение мира — совершенно фантастическую вещь, когда в нем живет вера в мощь человека. Имейте ввиду, художники уже со второй половины 15-го века пишут Страшный Суд. И Леонардо писал. Его суд написан, как текст. Он так и называется «Видение Страшного Суда». А этот просто пишет Суд и пишет его на стене Сикстинской капеллы. Пишет творение, которое не состоялось — не туда пошло, не так получилось. У Босха надо все разбирать по элементам текста. У него интересная вещь, сделанная, как клинопись и вы должны эту клинопись складывать в текст. Он писал кистью по холсту. Когда смотришь близко, то думаешь: какой ужас!, а когда издали, то видишь большое количество фигур, связанных в текст. Это адамитский текст — послание. И Микеланджело тоже послание. Он всегда писал человека с очень мощным телом, писал необыкновенную драматургию, высокий пафос. На самом деле адамиты пишут Страшный Суд радикально. Они задают вопрос, а почему вся ответственность должна лежать на Боге? Он часть своей работы сделал, теперь все лежит на человеке — пусть развивается. А если что-то не получается, то стоит вернуться к изначальной точке и начать все сначала. У человека всегда есть шанс начать сначала. У адамитов есть очень позитивная линия, связанная с категорическим отрицанием той системы образования и религиозного воспитания, которое существовало в то время. Они предлагают другую систему, призывая выйти из утопий и галлюцинаций и вернуться к реальности. У них сюда входила еще одна интересная идея, о которой я скажу позже.

Микеланджело разочаровался в результатах Ренессанса. Вот плохо все так было. А он был его крейсером. Но дело в том, что никто никогда не говорит, кем он был, с кем связал свою духовную жизнь. Потому что не с гуманизмом, как Тициан, когда он писал «Карла V», «Бичевание Христа», «Святого Себастьяна». Это была та же самая идея, особенно в «Себастьяне». Там все читается в прямую, настолько сделано мощно и сильно.

Я очень хорошо знаю Босха и осматриваясь по сторонам, вижу: сидят босховские люди вокруг и зудят. «А чего сказали? — Ничего не сказали». «А что читал? — Ничего не читал». Давайте возьмем главную писательницу нашего времени Дарью Донскую. Чему она учит? Как вести себя в семье, печь пироги. Это чистый Босх и сама она похожа на Босха. Рината Литвинова. Я сама хочу быть похожа на нее. Я клянусь вам, чтобы губы такими же были и грудь. Но я не могу, у меня не получится. Но она тоже кукла, как и многие другие. Это я не ругаю, я говорю об этом мире мерзавцев, в котором мы живем. Как может Донская писать обо всем? Как штопать — знает, как писать — знает, как пирог делать — знает, как воспитывать детей — знает. Это какой-то оракул нашего времени. В скольких передачах она участвует и сколько ее слушают? Я думаю: «Боже мой, какой пункт посланиям папам». Я не против нее. В этом смысле 18-ый век был особенным. Для него, для этого века, куклы и тема кукольного мира были очень важны. Как у Лейбница и особенно горячо любимого и обожаемого мной Гофмана. И поэтому он напридумал Маэстро Абрахас Муна, у которого были куклы и знаменитого Маэстро Капелиуса. Они выходили из под их рук и начинали жить своей жизнью. И еще один, очень важный пункт послания. Это пункт связан с замечательными семью смертными грехами.

Как они лопают и как они пьют и детки такие же, как и родители. Как-то очень узнаваемо. Можно сказать, что эта картина живет счастливой жизнью. Они обеспечены и все у них есть. У Босха это даже не гениальность, а что-то другое. Но эти послания писал не он один. Это было их мировозрение, это был их испуг на книгопечатание. И. конечно, самая важная вещь — это, господа, развитие технического прогресса. Они не знали этого слова — это я так говорю. Они высказывались по-другому, конечно.

Они пишут «Корабль дураков». Корабль никуда не плывет — он пророс насквозь. Что такое вообще аллегория или метафора корабля в пространстве мировой поэзии, литературы и искусства? Первоначально «кораблем» называют храм. Центральная часть храма называется кораблем. Корабль плывет под управлением кормчего. Брант первый написал, что корабль встал. Все проросло и он никуда не движется. И у Босха на корабле потрясает одна деталь: кроме того, что они пьют, любовью занимаются — они поют хором. У них хоровое пение. Они все время играют и поют хором. Вспомните Швондера из «Собачьего сердца». Вы помните, как они пели хором революционные песни? И у Булгакова этот же эпизод повторяется в «Мастере и Маргарите», где служащие поют «Славное море, священный Байкал». Булгаков очень хорошо знал материал, он очень точно связан с этим посланием адамитов, только с поправкой на 20-ый век, потому что «Собачье сердце» написано по «Блудному сыну».

Что значит хоровое пение? Я не имею ввиду церковный хор. Я имею ввиду момент, когда просто собрались и поют хором, то есть банальность. Мы все говорим одно и то же. И хором бабушки твердят, как наши гуси улетят. Мы, как бабушки. Давайте договоримся! Ну, о чем? Иванова самая красивая женщина в мире! И начинается хоровое пение. Кто самый великий, мудрый, могучий на века? И все хором. Вот, что такое хоровое пение. И это тоже вынос камня из головы. И в качестве самого такого тяжелого предсказания, которое делают адамиты — это конечно то, что развитие человека, его личности не наблюдается. Все сводится к одному и тому же — к кругу наслаждения, господину Пфеннингу и простым галлюцинаторным видениям. При этом человек становится частью, как они пишут своей дьявольской изобретательности. Он постоянно будет что-нибудь такое изобретать. Он настолько станет рабом всего этого, что невозможно будет оторвать, и если мы внимательно посмотрим на его картину, увидим механизмы человека-животного. Женщина распятая на арфе. Сюрреалисты его на смех поднимали. Письмо-то бессознательное. Вот он где Фрейд. Они совсем не правы были, потому что Босх, со всеми своими делами, как и Брейгель становится одной из лучших фигур сюрреализма.

А здесь просто совершенно феноменальный образ, на котором я не могу не остановиться, потому что этот образ собирающий и объединяющий все, о чем я говорила — такая кошмарная метафора апокалиптического видения мира. Что здесь интересно, так это портрет. Вне всякого сомнения. Он никогда не писал портретов или индивидуальных образов. Только обобщенный тип. А это его портрет и это совершенно ясно. Автопортрет и он смотрит на нас. И он уникальный, в образе такого прогнившего космоса. Человек, как микрокосмос. Когда человек один, то по нему одному можно прочитать эпоху и время. Через него можно прочитать. Через его срез. Во-первых, здесь такие страшные образы, которые совершенно невозможно придумать.

Я очень не люблю разговоры о том, что он был сумасшедший. Оставим это в стороне. Возможно мы сумасшедшие а не он. От того, что мы не понимаем, что здесь написано — не является показателем того, что они были сумасшедшие. Это вот корабли, лодки. Прогнившие. Даже бездна прогнила. И тело, как яйцо. Тело-яйцо. Потому что самое распространенное изображение Универсума — это яйцо. Это всем известно. Или того места, где идет завязь жизни. И того, где обозначены все основные элементы: солнце-желток, т.е. скорлупа это что-то очень емкое. Очень серьезная метафора и каждый элемент скорлупы и пленочка под ней, и состав самого жидкого белка — это функциональность субстанции, в которой лежит солнце-желток. Это одна из моделей старого идеального Универсума. И он показывает это свое прогнившее тело. А что в нем? Кабак. И бардак. Такая компашка. Совершенно удивительная. Такая металлическая конструкция. А какой он страшненький с крылышками бабочки. С таким элементом привлекательности. Почему он голый и не одет? Беззащитность. А кто-то уже на палочке со своим собственным пером. А в попе у него перо совершенно не случайно. На посохе у него висит бутылка для вина, потому, что он писатель. Внутри совсем плохая картина. Совсем несимпатичная, наподобие «Тайной Вечере». На голове у него диск такой, шляпа. Волынка. Должна же быть в галлюциногенном мире музыка и идти под чьим-то руководством танец. Такой страшный хоровод. Папа идет, тащит чью-то голову. Финал «Сладкой жизни» Феллини. Смертельной жизни. Босх вне всякого сомнения писал вечные послания. Вечность — это послания о Страшном Суде.

Всем известный сюжет «Битвы Архангела Михаила с Сатаной». Это из Страшного Суда. Это послание Апокалипсиса. Ему показали как Михаил борется. Точно так же, как и знаменитые «Всадники Смерти». Самое интересное, что тут много деталей. Эти всадники беспощадны, а за ними идет смерть с косой. Потому что Всадники Смерти — это видения Апокалипсиса — его идея и она всемирная, а не восточная или западная. Когда они говорят в послании папам о превращение мира из сложного в элементарный, а из человека в управляемое существо, лишенное собственных мыслей, они имеют ввиду послание Иоанна — абсолютную смерть. Что китаец, что европеец, что азиат — все едины. И вот, что я хочу сказать. Эта тема имеет очень интересное продолжение, которое возникает в какие-то роковые минуты. С середины 15-го века. Это эпоха не только великих гениальных гуманистов, но и мировых потрясений. Это не только реформация, а открытие колоний, экспансия Испании, сложные отношения с Китаем и прочее. С одной стороны, гуманизм строит новое человечество, а, с другой стороны, эти процессы тоже требуют гениального осмысления. Исторического. Откуда мы? И где мы?

И еще одно очень важное и очень серьезное осмысление произошло в Европе в середине ХХ века — Папа Иоанн ХХIII взял и в отпустил всем грехи: Иуде, Древнему Риму за распятие, фашистам, коммунистам — всем, проведя очень серьезную, многодневную и очень сложную церковную литургию. Почему он это сделал? Он объяснил очень точно — в фашистскую армию шли люди под мобилизацию. Коммунисты тоже самое делали в СССР. Страна была подневольная. Это были старые идеологические образования. Конец. Зло наказано. Что касается Иуды, то это гораздо сложная вещь, имеющая последствия в искусстве и литературе, особенно когда встал вопрос о связи с войной. А разве Иуда был предателем? Он был верным учеником. Иисус что сказал Иуде, когда тот спросил: «Один предаст?»? Он сказал: «Ты». В текстах Булгакова, Джотто — он обыкновенный предатель. Мы не обсуждаем этот вопрос. Но есть еще одна линия. Есть романы, где речь идет о том, что Иуда был настоящим учеником и взял на себя эту страшную миссию, которая должна была свершиться и без которой не могло быть того, что произошло. Пересмотр этого вопроса. Что сказал папа? А он сказал, что после войны мир начнется сначала. Но не сразу, потому что этот процесс длительный. Он будет сначала и будет нулевое время вне исторического времени, когда мир очень долго будет осмыслять себя.

Очень интересно, что уже в 1944 году знаменитый Петер Вайс написал пьесу «Оратория». На сцене сидели две группы людей. Одна сторона были обвинителями, а вторая обвиняемыми. Потом они менялись местами. Обратите внимание, что именно с того момента начинается новое мнение. Оно собственно всегда было в каких-то зародышевых состояниях, но особо не проявлялось — экзистенциализм. Это большое американское явление. Все очень взаимосвязано.

Есть удивительный роман — гениальная и очень страшная пьеса Сартра «Без свидетелей». Попробуйте прочитать. Трое людей в очень комфортабельной гостинице: две женщины и мужчина. Там есть все, даже лакей с едой. Но нет кое-чего — они не могут выйти и там нет зеркал. Никто не может себя увидеть, только через себя и через глаза других. Какая драматургия возникает в этой гостинице — в этой модели Ада, когда ты можешь видеть себя только таким образом.

Через века смыкаются понятия, что все обязательно должно начаться сначала, пока не очистится самосознание и пока оно не станет трезвым. И вот, что еще сказал папа Иоанн ХХIII, когда его спросили, зачем отпускает грехи, он ответил: «Отныне наступает время, когда человеку пора становится человеком, потому что теперь каждый будет отвечать за себя здесь и сейчас, своей жизнью и в этой жизни. „Потом“ — это уже было и не публично, а наедине с совестью и богом. Это и есть новый поворот».

Лекция 4

Повод поговорить есть. Историю делает история, а не люди. Людей, которые делают историю никогда не существовало и не будет существовать. Все те, кого мы называем историческими деятелями — это рекруты. Македонский был рекрутом. А уж Цезарь-то! Все, что он рекрутировал приносило успех. Он прекрасно все понимал и был человеком с историческим сознанием. Он знал, зачем пришел в этот мир и знал возложенную на него миссию. Цезарь видел, что Рим не может стать больше, чем Республикой и что республиканская демократическая система и фразеология (то есть республиканские лозунги) не могут удержать все, что завоевано, потому что демократия может существовать только для малых форм. Удержать большие формы она не в состоянии. И он понял, что для объединения всех этих провинций нужна другая форма. Ели бы он не знал, то не было бы его знаменитого официально опубликованного спора с Коттоном. Вы не думайте, что это я из воздуха беру. Нет. Я все это читала, потому что изучала факты. А когда человек читает факты, то сопоставляет. Поэтому, переводя на наш язык у Цезаря было сознание рекрута. И мы не виноваты, что у нас очень плохие рекруты, которые не могут и не обучены многим вещам. У нас нет политического и исторического образования. Они ничего не могут, потому что не рекруты. История делает историю.

Чингисхан был рекрутом и рекрутами были адамиты. Вообще все адамиты имели очень странные биографии. Можно назвать это словом миссия, Бог, народ. Это даже не историческое сознание. Мы все хотим объяснить, нам обязательно надо все развинтить, как часовой мастер развинчивает часы, а когда решаемся сложить заново, то нам не хватает трех болтов. Часы, возможно, и пойдут, но болтов-то все равно нет. Это надо просто хорошо понять.

Мы живем не в историческом пространстве. Ну, нет сейчас истории, как исторического действия. И рекрутов нет. А что им делать сейчас? Историческое пространство обнулено. Оно свернулось. И получается, что время, окружающее нас, пессимистично и его следует осмыслить. Видимо, нам предстоит жить вне исторического действия и исторического времени. Мы живем в Средневековье, где вокруг идут войны, и где мы дробимся на части. А вот не хочу я с ним больше жить! Религиозные войны — бессмысленные и беспощадные. Нужен кто-то, кто сможет предложить свой стиль во всем. И знаете, что еще интересно? Обратите внимание на звезды. Сколько хорошеньких-то! Полно. Смотришь на них и думаешь: «Откуда взялись?» А ведь звезда — это тоже своего рода рекрут. Она двигает моменты жизни.

В прошлый раз мы говорили о посланиях папам и появление реформации, контрреформации в особой, отдельно взятой группе людей. Как писали «Страшный Суд» единомышленники Дюрер и Микеланджело? Ведь он написан не так, как в русской церкви на западной стене. Они писали его исторически. Не эсхатологически, а исторически. И они первые указали на галлюцинаторное сознание и лжемудрость, когда она у тебя на голове, а не внутри. Они очень боялись печатного станка, ибо считали, что каждый дурак будет Библию переводить на другой язык. И такое случалось. Возьмите, к примеру, кальвинистов — страшные были люди. Лютер по сравнению с ними был просто ангелом. Реформатор Кальвин Жан из Базеля был еще тот тип — сжигал все, что было ему не по нутру.

У адамитов было великое прозрение по поводу технического прогресса, о котором они говорили. И дело совсем не в изобретении новых форм, а в направленности их на разрушение человека.

Мы с вами не дочитали эту тему и у нас осталось с прошлого раза два героя, которых я обещала вам дочитать. Ну, а в следующий раз, мы с вами послушаем то, что я вам обещала: семантику собора и церкви. Для нашего с вами финала темы я хочу показать вам образ, хорошо понятный и внятный, который следует понимать, как очень большую метафору и метафору важную. Это очень важный образ. Чтобы закончить тему Страшного Суда вспомним ту компашку, что собралась на рубеже 15-го и 16-го веков. Мы привыкли называть этих людей гуманистами, но если присмотреться, то можно увидеть, что они принадлежат к разным идеям, к разному выразительному опыту и культуре. Мы научились различать итальянских гуманистов от реформаторской культуры и от этих важных тенденций, определяющих художника и его деятельность. Когда Микеланджело пишет потолок Сикстинской капеллы, он принадлежит к расцвету итальянских гуманистов, но когда пишет Страшный Суд, он уже другой художник и человек. И мы уже точно знаем, что он находится в глубоком трагизме истории. А ведь это тот же самый Микеланджело.

Питер Брейгель «Мужицкий» — интереснейший немецкий художник, прямой современник Леонардо, Дюрера и Босха, живший одновременно с ними. Он был очень своеобразным явлением в художественном мире, непохожим ни на кого. Один из самых известных героев художественной и мировой истории, очень самобытный мастер. Я, как раз, недавно перечитывала о нем литературу. Он любил повторять одни и те же сюжеты не из-за того, что они интересовали его как вариации на одну и ту же тему, а потому что они были ему интересны. Например, «Вавилонская башня», как ровня Страшному Суду.

Я не хочу делить Брейгеля на этапы. Я хочу показать его абсолютно иначе, в другом ракурсе и хочу сказать, что он был великим мастером кисти. Он писал гениально и очень разнообразно. Но с другой стороны он был первый, а может быть и единственный художник эпохи позднего Возрождения, которому было совершенно точно понятно историческое мышление в искусстве. Мне очень трудно назвать другого художника в искусстве, которому был бы свойственен тот же самый историзм. И «Вавилонская башня» имеет к этому отношение. Это, так сказать, обреченность утопии: «Давайте, возьмемся за руки, друзья, чтобы не пропасть»; «А давайте споем, что-нибудь замечательное»; «А давайте вместе сделаем что-нибудь такое, чтобы спасти сразу все человечество!». А ради этого мы даже человека можем убить, который нам мешает. И потом такое замечательное сделаем! Понимаете? Не было у него изначальной идеи взяться за руки и спеть. Поскольку он был полностью на линии адамитов и изначально не было никаких других обществ, поэтому он создает такие удивительные вещи. В этой башне заложена Вселенская идея. Именно Вселенская, а не историческая.

Эта башня стоит не только посреди Вселенной — она, как бы вбирает в себя всю Вселенную. Я не могу ответить на все вопросы, потому что для этого надо погрузиться в материалы другого свойства.

Посмотрите на фигуру Царя Соломона. Она мерцает. И знаете почему? Потому что у царя Соломона было имя устроителя этого храма. Очень странного человека звали Хирам. И он — его жертва, легла в фундамент храма. Соломон построил храм весьма временный, но нечто было такое в идеях этого храма, что он существует до сих пор. Напомните мне через занятие, чтобы я рассказала вам подробнее о храме и почему Брейгель всегда был около этой башни.

Саму архитектуру башни он делал в четырех или пяти вариантах. Я кое-что видела собственными глазами. Это невозможно смотреть. Это как Босх — подходите и начинаете глазами не смотреть, а читать. Смотрите, по всем террасам люди ходят какие-то, технику возят. Обратите внимание на то, как Брейгель построил внутреннюю архитектуру. Храм в храме. Когда вы смотрите на это сооружение, она напоминает что-то немыслимое, с точки зрения рукотворного творения. Это очень мощная рукотворность. И такой здоровый. Тоже самое поражает в пирамидах и в готических соборах. Как можно было так построить?

Гений коллективный. Как говорил Булгаков: «Разруха у нас в головах. Не в унитазах, а в головах». Последовательный был человек Михаил Афанасьевич. С унитазами все обстоит благополучно. Построили все гениально. Когда вы смотрите башню, то со всех сторон открывается такой центр Вселенной, где люди живут вместе, где они понимают друг друга. Но потом они рассыпаются на языки. Что значит на языки? На взаимное непонимание. Отсутствие понимания. Отсутствие слуха. Не слышим мы друг друга, поэтому мы ничего и никогда не воздвигнем, даже, если захотим.

Архитектуру знали, число знали. Как вообще он делает? А как архитектуру-универсум. Какое-то идеальное строение. Нет, это невозможно. Все равно будет столпотворение и неслышимость. И все это будет сыпаться и сыпаться. Такая вот общая идея.

Какие здесь поразительные детали, строительные приспособления, люди строят, носят, чего-то ваяют. Все рассыпалось, а они все равно делают — башня большая, откуда они знают, что там с ней случилось.

Из великих ранних произведений Брейгеля я хочу показать вам две картины, которые я видела сама и прекрасно рассмотрела. Первая картина «Падение Икара». Только никакого Икара вы здесь не видите, впрочем, как и его падения.

Вы видите удивительную идиллическую картину жизни. Очень мирную. И у Босха, и у Брейгеля есть одна прекрасная, просто замечательная особенность: у них «Страшный Суд» происходит в головах, а природа, как божье творение всегда невинна. Она необыкновенна чиста и величественна, как творение. Вот только человек у Господа не получился, что-то не заладилось. Но природу он создал — это нечто! Видимо, в первые дни все получалось так, как надо, а когда человека делал, видимо, подустал. Вообщем, где-то, что-то. К природе не придерешься. Она прекрасна. Какая вода замечательная, какое солнце светит, благодать.

Самое замечательное в картине то, что здесь отображена сельская идиллия. Кораблик стоит, на мачту матросы карабкаются. В центре картины пастух на небо смотрит. Но он не видит никакого падения Икара — он греется на солнышке. Овечки такие беленькие. Посмотрите на пахаря. На нем алая рубаха и длинная безрукавка, которая лежит красивыми складками. Он поднимает пласты земли и это соединение складок и пластов очень организует картину и она притягивает к себе взгляды. И ты смотришь и говоришь: «Какая красота, настоящая идиллия!». Пахарь, пашущий землю, борозды, пастух овечек, море бесконечно спокойное, небо безоблачное, корабль. Смотришь и думаешь: А при чем здесь Икар? А он-то здесь, в море бултыхается. А тот кто сидит, он что видит его? Он ничего не видит. Ему это не интересно. Икар свалился с неба, а тому все равно. Это никому не интересно. Герой Икар, космонавт. Первый к Солнцу полетел на крыльях и шмякнулся у берега, совсем рядышком. И что? Тут что-нибудь шевельнулось? Никто и ничего. И это написал человек, который был гуманистом Возрождения. Какой героизм! Один сидит в носу ковыряется, второй на солнышке греется. Да им это в миллион раз важнее, чем «Гагарин» со своими делами. Ну, не говорили бы по радио о Гагарине и никто бы не знал об этом. Сидели бы своими делами занимались. Это не имеет значение. Происходит такое событие, которое должно всколыхнуть мир, а он стал мифом. В историю вошел он, а не другие. Вот так, господа, так было и так будет, потому что в головах что там? А ничего. Увлекательнейшая картинка и ее также трудно смотреть, как и картины Босха.

Вторая картина «Пословицы и поговорки». Существует неверное мнение, что художники эпохи Возрождения несли всякую ахинею. Все переписываются между собой, пропитаны фольклором народной культуры. И это не потому, что они были другими, а потому что их интересовал человек, все равно какой. Они не делали разницы. Их интересовал человек из народа. Недавно, один очень простой человек, который случайно меня вез — водитель, стал меня донимать Путиным. Просто сердце вынул и говорил всякие обидные слова. Поскольку мне надоело, я ему сказала: «Считайте, что вместо Путина сидите Вы, а Вы и есть народ. Чем вы теперь недовольны? Какой народ есть, такой будет и жизнь».

Эта картина написана с верхней точки. В некотором царстве, в некотором государстве. Как у Гоголя — в городе N. Со всеми делами, с кабаком, домами, со всеми людьми, жизнь какая она есть и каждая группа иллюстрирует какую-нибудь одну пословицу или поговорку.

Посмотрите на этого красавца. Дай дураку богу молиться, он и лоб расшибет. Вот он стоит и бьется головой об стену. А здесь что имеется ввиду? За двумя зайцами погонишься.., когда хочешь ухватить сразу два хлеба. Вот она гениальность. Не поваляешь, не поешь. Тип вывалил кашу и собирает теперь. Брейгель показывает каждую из пословиц, как драматургическое действо. А тут все и много чего. Вот шепчут перед свиньями. Это просто грандиозно. Ничего более костного, обывательского и бессмысленного, чем так называемая народная мудрость нет. Что может быть глупее? Мещанская мудрость, которая тебя спасает. Это абсурд и он создает абсурд, буквально показывая эту мысль. А ты говоришь: «Ну, ничего, тише едешь — дальше будешь». Что за глупости! Еще Ахматова писала: «Какая ложь „нет дыма без огня“! Ах, какая это ложь. Нет, дым без огня бывает». Она это по себе знала. Первый человек, а может быть последний, кто сказал: «Нет, есть дым без огня!». И ты не окажешься дальше, если будешь тихо ехать. Это все мещанская абсурдность. Вот Брейгель и делает всех их средними обывателями города N-ска. И они стали исполнителями этого абсурда, а он был лишь глубоким исследователем. Может и единственным в искусстве.

Потом нельзя забывать, что художники писали живопись, которой мы должны наслаждаться. Но тогда не было ничего — ни телевидения, ни кино. И на живописи лежала великая нагрузка. Они были одновременно и великими мастерами, и исследователями. Брейгель был человеком, который исследовал сознание и вообще историю сознания. Как для него это было важно! Для него это стало наиважнейшей вещью. Есть замечательная серия книг «Жизнь замечательных людей» и одна из них посвящена нидерландским художникам глазами их современников. И там один из современников Брейгеля рассказывает одну историю: Брейгель был влюблен в женщину незнатного происхождения, типа экономки. А она все время врала. Была такая потребность. И он в ней это просто ненавидел. Однажды, он повесил ей на шею деревяшку и сказал, что как только она соврет, он будет оставлять зарубку. И когда не останется места для зарубок, она должна будет уйти. Дальше начались саратовские страдания. Он ставил зарубки, где только можно и сделал все возможное, чтобы она не ушла, а она все врала и врала, и уже негде было ставить зарубки. И тогда он взял, и женился на женщине пристойной, своего круга и стал так замечательно жить. Без сумасшедшей любви, но очень хорошо. У него было два сына и он передал им тайны мастерства. Но именно такие тайны, чтобы те всегда имели хлеб. Поэтому он научил одного из них писать пейзажи — небо голубое, травку зеленую, а второго научил писать смешные ярмарочные сценки, как на ярмарках танцуют, в шапочках, в передничках, под гармошку. И те жили очень хорошо и богато, потому что папа о них здорово позаботился. А в своем завещании он велел уничтожить несколько своих вещей, чтобы семье не имела проблем. Именно так он осознавал свою ответственность перед семьей. Он понимал, что его сыновья не станут такими как он, так пусть живут хорошо и спокойно. Но жена у него оказалась вроде невестки Ван Гога — очень умной и ничего не сожгла. Поэтому то, что было велено сжечь, сожжено не было и осталось нам.

«Игры детей». Я считаю эту вещь одной из самых великих картин мира, потому что в ней есть замечательная история.

В ней нет никаких детей. Там изображены взрослые дети. Я взрослая, но веду себя, как ребенок. Он первый заявил о том, что люди никогда не вырастают. Достигают определенного возраста, а дальше не растут. Годы идут, а они не развиваются. И что показано в «Детских играх»? Все мальчики ездят на лошадках, а девочки играют в «дочки-матери». А это не девочки и не мальчики — это взрослые, у которых не развивается сознание. Годы идут и ничего. Я очень люблю, когда они играют в чехарду и перепрыгивают друг через друга. Или один на другом сидит и с другой парой пытаются стащить друг друга.

Брейгель утверждал: «Посмотрите вокруг себя — все женщины играются во что-то». А кто бы воспитывал детей? Все время идет игра. Мужики смотрят футбол, играют в домино, разговаривают о тетках, еще что-то делают, но они не развиваются. Я не говорю, что так и есть, так говорит Брейгель. У большинства людей на его картинах сознание развивается до определенного возраста. Скажите мне, пожалуйста, глядя на его картины или читая об этих картинах, это обсуждаемо или нет, или это не имеет значения? Обсуждаемо. Но это не обсуждают. А почему?

Вот его гениальная картина «В стране лентяев». Она небольшая и как все его картины ее надо внимательно разглядывать. Запомните, его картины требуют рассмотрения. Здесь мы видим валяющееся человечество в трех его основных сословиях: интеллигент, ученый-философ и рыцарь. Когда смотришь на эти фигуры — они все спят. Никто не действует, все находятся в летаргическом угаре. Но они не просто спят, они еще и мечтают во сне. Посмотрите у одного мечта какая: яйцо сваренное в нужной консистенции — у него срезана верхушечка и ложечка торчит. И это яйцо бежит к спящему со всех ног. А еще есть курочка, книги валяются кругом, писатель или как говорил Гоголь: «Философ…», имея в виду совсем другое. Так что их объединяет? Ничего неделание и вера в то, что все придет само, как во сне. Брейгель так смешно это изображает, у него такой ядовитый сарказм.

У него есть целая серия «Вифлеемского избиения младенцев». В Брюсселе даже зал есть такой. Конечно, помимо того, что он жил в такую перенапряженную эпоху, поэтому избиение младенцев.

Эта картина называется «Преклонение волхвов». Огромная картина, большая. Что значит художник — он был невероятным рассказчиком. Они все были таковыми и пытались рассказать каждый на своем языке аллегории и метафоры. Когда я впервые увидала эту картину со мной случилось просто невероятное впечатление осознания этой работы. Какая то ее особая композиционная острота. На ней нарисована невероятная группа.

Вот Мадонна держит в руках ребенка. Никто не понимает, что делается. Но меня поразили волхвы. Особенно тот, что в центре. Плешивый. На нем надета одежда, завязанная сзади. И болтается длинный пустой рукав. Словно волхв безрукий и в рукаве ничего нет. Эта линия вся настолько активная, с точки зрения эмоционально изобразительной, что ее не надо разбирать по деталям, вы запоминаете ее сразу. А посмотрите, какое у нее лицо, какие гримасы. Но больше всего мне нравится Каспар (или Гаспар, или Каспер). Оторваться от этого негра вообще нельзя. Если когда-нибудь, кто-нибудь из вас будет в Лондонской национальной галерее, обязательно посмотрите эту картину. Она удивительна по своей драматургии. На Каспаре белая одежда из бедуинской валяной шерсти. Он так богато одет, такая элегантность. До какой же степени это белое пятно красиво написано. С каким вкусом он все это писал. Эти складки. А посмотрите на еще один персонаж. Кто-то, что-то шепчет ему на ухо. А ему парень шепчет: «Ты посмотри сюда, налево». А кто там слева? Войска царя Ирода. Стоят, глазеют. И этот персонаж даже головы не поворачивает. А ему на ухо рассказывают, что будет и чтобы он уносил ноги.

То есть для Брейгеля очень интересна вся евангелическая история, как и всякого адамита. Она имеет для него большое сакральное значение. Он рассматривает эту ситуацию с точки зрения психологического фактора. А тот слушает. Вот, сейчас уйдут волхвы и он свою жену с ребенком в мешок и тикать. Написано просто блестяще. Брейгель великий психолог, историк, первый исследователь массового человеческого сознания — сознания как такового.

Но когда историческое время очень сильно ударило его под коленку, наступило время страха. Когда пришли испанцы, возникло слово Родина, дом, Отечество. Именно с этим периодом связана его поэтическая серия «Времена года». Вся эта серия находится в Вене — там лучшее собрание Брейгеля.

У Брейгеля утонченное чувство правды деталей. Как у Феллини. У того было такое же чувство деталей. Недавно показывали «Амаркорд». Много вырезали, но глаз оторвать нельзя. До чего он точен в деталях. И так же у Брейгеля. И в одежде, и в еде, и в людях. Для изучения культуры времени. Он задолго до Фрейда и Юнга исследовал сознание и объяснил, что вся тайна сидит внутри. У него есть все: и вес предметов и вещей, и повторение времени.

Конечно, ничего тут уже не поделаешь, но все равно он пришел к тому, от чего и ушел, сделав спираль в 3,5 поворота и в той же самой точке сказал: «Нет, равнодушная природа будет красотою вечною сиять, а человечество обречено, потому что слепые останутся слепыми, а когда слепые ведут слепых…».

Слепота — это слепота. Человек, которого ослепили, чтобы тот прозрел. Глаза не есть орган зрения — это сознание. Не зря Бродский говорил: «Человек есть то, что он видит». У него есть такая максима. Он не может видеть всего. Зрение очень избирательно. В нем есть то, что мы не видим, а осознаем. Поэтому вот эта его слепота, она — слепота невидимая и видимая, но она слепота. Я хочу сказать, что Брейгель, конечно, один из самых, если не самый трагический, безысходный и безнадежный художник в мире. Я не могу поставить второго рядом, потому что греческая трагедия всегда катарсис. Царь Эдип шикарно вышел из положения, потому что восстановил через осознание гармоническую мировую ось. Он восстановил ее в себе. Когда Веронский герцог над горой трупов, имея со всех сторон Монтекки и Капулетти, произносит слова — это катарсис — это искупление, а здесь, как писал Окуджава: «искупления не будет». По Брейгелю мне очень трудно назвать рядом с ним настоящего художника такого класса (современные ни в счет), который бы так строил пространство и мог найти свой язык, свой мазок, свой цвет и пластику. Когда вы его узнаете, не будучи с ним знакомыми, то, если будь человек рефлексирующий — у него был бы высокий уровень. Не случайно его картины не были сожжены. По какой причине он хотел, чтобы его работы были сожжены? Зрячесть его была бы калекой и поэтому вы можете обо все этом забыть и рассматривать его работы с точки зрения цветовой выразительности, через цвет и свет. Так что мир за Нидерландами идти не мог — это была бы безвыходность. Мир должен быть за итальянцами. У них опера была. У них были такие живописцы, такой палладиум, архитектура, развитие. За ними шла литература и поэзия. Они создали карнавал. А в нем все: и жизнь, и смерть.

А вот такого художника как Маттиас Грюневальд, открыл 20-ый век. Как вы можете видеть, он был еще тот оптимист. Тоже симпатичная фигура. Я не могу особо останавливаться на его биографии, но могу сказать, что был такой мастер Маттиас, его полное имя мастер Маттиас фон Ашаффенбург. Микеланджело о нем пишет, он был с ним в близости. Маттиас сам называл себя Грюневальдом. Он сам спрятал себя под псевдоним и под этим псевдонимом создал «Изенгеймский алтарь» для монастыря в Изенгейме. В 1916 году было сделано исследование. Правда сам алтарь был растащен по музеям, но автор, мастер этого алтаря был отожествлен. Тем более, что о нем писал Дюрер. Голова путалась у всех, никто не мог понять, кто это такой.

Грюневальда подделывали, делали копии. Он был художником не похожим ни на кого вообще. Ни на одного из своих современников. Ни на одного из своих последователей. Он написал несколько распятий. В том числе распятие в «Изенгеймском алтаре». Совершенно уникальное, сколоченное из простых деревянных бревен, еле отструганных. К ним прибита доска и вы видите прибитое тело.

Посмотрите на пальцы — они кажутся обнаженными нервами. Вся картина написана абсолютно на предельном напряжении истощенной нервной системы, на последнем напряжении истощения. Истоки этой стилистики входят не в Античность, как у всех а в витражную готику. Он пользуется черным фоном и цвет кладет так, чтобы он смотрелся как витражный свет. Этот витражный алый, витражный белый, витражный алый другой, необыкновенно написанный. И вся картина, и каждая из фигур находится в состоянии фантастического перенапряжения. Если вы посмотрите чему равны объемы этих фигур, то увидите, что они хрупки до невозможности. Какой хрупкой написана Мария и Иоанн — это знак их тленности и их ломкости, такого невероятного страдания. Они истощены. Иоанн поддерживающий Богородицу. Это алое и белое, сведенные глаза, ее маленькое личико, только одни щеки. Пальцы. Опять пальцы поставлены так, как будто это вопиют обнаженные нервы. Кровь струится из каждой поры. Каждая мышца подчеркнуто втянута и изучена, истерзана, вопиющая от страдания человеческая плоть.

Был у Грюневальда один ученик — наш русский художник Ге Николай Николаевич. Россия имеет страсть к немцам. Неизгладимую. У России женская энергия, а у немцев мужская. Тяготеют. Невозможно как. Русские художники немцев обожали. Французы — тьфу. Все с немцев писали. Врубелю подавай одних немцев. Другое дело, что у них мало кто брал, но Ге его настоящий и большой ученик. Он и в русском искусстве отличается. Все его Голгофы. Почему он стал его учеником? А потому, что он искал этого, он страдал. Потому что родина кричала. У немцев закричать в полную силу мог только он — Грюневальд. Дюрер мог закричать? Никогда. Он, вообще, предпочитал Италию. А Грюневальд орал за всю лютеранскую Германию, за весь кошмар, который в ней творился, за всю кровь, которая в ней лилась. Вот он и есть тот самый немецкий крик реформации. И Ге был такой же — ему было жалко Россию, Христа, мужика. Он должен был орать. И надо было научиться это делать. И он научился. Ведь Россия она плачет. Плачут все. а наше дело примкнуть. Слеза святая конечно, но все-таки мы плачем и ему надо было крикнуть. Не обращайте внимание на форму моего повествования, обращайте внимание на суть. Эта картина крика. После чего немцы и стали орать. После мастера Грюневальда они больше вполголоса не разговаривали. Если вы мне назовете какого-нибудь немца, который говорит нормальной речью, я скажу: «Простите, ошиблась».

Что такое искусство? Предельно максимально-перенапряженная форма через свет и жест. Те же корни. Оттуда же и ноги растут. Отнюдь не из Италии. Именно он, вот с этим своим предельным напряжением: тело кричит, Мария просто сломалась пополам. А палец-то какой, как гвоздь и говорит: «Смотрите все! — сей человек в страдании за все человечество».

Цвета форм экстремальной ситуации. Экспрессионизм. Грюневальд и был создателем языка экспрессионизма. Немецкого. Никто-нибудь, а он. Я очень люблю именно это распятие, больше чем другое. Это просто что-то немыслимое, безвкусное.

Адски безвкусно, но при экспрессионизме полагается. А почему? Потому что они все предельно напрягают. Возьмите самую распрекрасную женщину, подкрасьте чуть-чуть волосы и все! — девка пропала. Тут остановиться надо. Вот они все время переходят за этот край. Посмотрите эту работу. Какой льется теплый, прозрачный свет. За занавесочкой она молится. Архангел Гавриил занимает собой треть картины. Он еле влезает, у него крылья не проходят, одежда не проходит. С шумом он заполняет собой все. Не то чтобы прийти, как у итальянцев. Он у них говорит так: «Здрасте, вам всем. Вы позволите?». А здесь никто никого не спрашивает. Он врывается с шумом, вихрем, ураганом. Цвета какие у него! Чтобы какой-нибудь художник когда-нибудь взял этот тон — ядовитый, да поместил его с красно-сливовым? Удушиться можно, а этот пожалуйста. Ему полагается. Он подчеркивает его агрессивность, активность. И пальцы его такие же. А она такая тихая, лицо низом, плоское, совсем никакое. Растрепанные волосы. А кто она? Да никто. И что теперь с этим делать? А кто ее спрашивает? Максимальная драматургия: вихрь вошел в этом желто-сливовом одеянии, а здесь все красное и и она такая маленькая, зажатая, уродская.

Какая замечательная, просто удивительная часть изумительного алтаря. Это шедевр, которым надо заканчивать. Фрау, которая ни к чему не была готова. А ребенок растет, она его из себя вынула, искупала, вот тут даже горшок детский — все атрибуты на месте. И она его поддерживает на руках. Она пальцами тонкими поддерживает и как она смотрит на него неотрывно, какие ее переполняют чувства, какое ликование идет. Ликование небес. Небеса-то как ликуют, просто свет открылся и там льется божественный свет: неестественный, необычный, литургический. И ангелы играют, но как они играют, выводя мелодию торжества. Какое у него личико. И тут какой-то элемент такой — готика на готике. И это все изображение чуда, изображение великого события. Чудо мира, света и цвета. Такого ликования души, что никакой музыкой не перебить. Как бы она не играла, как бы свет не сиял — невозможно выразить, потому что это запредельно. Потому что Грюневальд — основоположник особого стиля, основоположник мирового живописного немецкого экспрессионизма. И все, что идет вслед за этим словом имеет отношение к максимальной формулировке. Он был великим немцем, величайшим человеком своей эпохи и самым большим немцем из всех немцев. Он создал путь немецкой изобразительной культуры. До 15-го века она была Средневековой, но с особым привкусом: графическо-ювелирным. А здесь мастерство и гениальность.

Он умер в один год с Дюрером. И все написали: «Какая потеря! Каких людей потерял мир!». Очень много сохранилось документов. Это очень страшно, потому что таких мастеров больше нет.

Лекция 5

Я решила прочитать вам очень важную тему, которая займет три лекции. Думаю, что как и наши предыдущие разговоры, эта тема будет вам очень полезна для осмысления того, что вы будете видеть во всех музеях вне зависимости от того знаете ли вы материал или не знаете. Эта тема называется «Основы западного и восточного христианского искусства». Она раскроет основные повороты и положения западно-европейского, латинского, греко-византийского и православного искусства со всеми заходами и карманами. Конечно, для такой темы нужен хороший материал. Когда я училась ничего такого вообще не читали. Искусство древнерусское было очень слабым и пятикурсники-дипломники ездили собирать материал с их педагогами. Я училась на первом курсе и нам читал лекции Копицкий. И, когда очередные дипломники собрались в экспедицию в Путивль, я разнылась: «Пожалуйста, я буду тихая, никакая, исчезну. Ну, возьмите меня с собой. Мне так нужно древнерусское искусство». Группа дипломников поехала и прихватила меня в качестве хранительницы чемоданов. Вот приехали мы в этот городок, где, как оказалось, ничего не было. Наши педагоги не знали, что в этом городе никакого древнерусского искусства нет. Есть холм. И Копицкий говорит: «Наверное, все внутри холма. Надо делать раскопки». Еще в городке было несколько церквей и самая большая достопримечательность — солдатская часть. И дамы нашей экспедиции ходили с солдатами на танцы. В этом плане поездка удалась. Но то, что нам надо было, мы так и не нашли. Серебряный век закончился, а изучение искусства не началось. Это было советское искусство. Для нас западное искусство кончалось Рубенсом, а русское Репиным. Древнего искусства не было. Нам о нем читал гениальный человек Ильин. Что-то бормотал себе под нос и все.

А думать обо всем этом мы начали совсем недавно. Первый раз это удивительное событие состоялось 28 лет назад в Тбилиси, где тогда собрались великолепные специалисты во главе с Романом Якобсоном, который устроил там конгресс по семиотике искусства. Я уже тогда очень много этим занималась.

То, как сейчас описывается древнерусское искусство — это есть предмет не исследования, не анализа, не мышления, а лишь описание. А описание само по себе вещь поверхностная и ничего не дает. Должно быть какое-то мышление и исследование. И для того, чтоб все это прочитать вам за три занятия, я хочу сказать, что все-таки сегодня мы являемся не только духовными детьми Античности (я это говорила неоднократно), а античного мира. Мы без него ничто. Мы были бы четырехпалые, а не пятипалые. Наше наследие есть Античность. Это Греция и Рим, это понимание того, что есть человек. Это вопросы, которые человек ставил перед собой: кто ты есть?, познай самого себя. Это и есть античная философия и культура в целом. Человек есть мир, Космос. Античность создала главное — она создала театр. Не искусство и философию, а театр. Эсхил родил театр и он был создателем театральной системы. Куда нам без античности! Греческая античность создает духовное наследие.

Рим же сделал нечто другое — он построил государство. Его современную интерпретацию. Он не занимался театром, потому что римляне только смотрели театр, в жизни вели себя театрально, но прежде всего они были людьми стадиона. Гении нации эллинов — это создание эллиинского массива, которым мы дышим до сих пор. Мы часть его. Римляне создали государство, они создали правовую культуру, республику, как она есть и сейчас с Сенатом, создали Империю, как когда-то она и была. Они создали современные формы жизни, а искусство обслуживало все это. Но учтите, Рим оболгали. Они не были бездельниками, лентяями, пьяницами и обжорами. Как бы смогла нация бездельников выстроить такую культуру и такую Империю? Причем, в одном Риме! Только в этом городе перепись общественных зданий была начата еще при Августе Октавиане — отце Нерон и велась на протяжении двухсот лет. Она была завершена в первом веке новой эры. И что вы думаете? В Риме по этой переписи было 865 общественных бань. Вдумайтесь в цифры. Я называю статистику. Есть такая наука. А что они делали в этих банях? Мылись? Нет, они мылись дома, потому что у них вода была проведена в дома. Поезжайте в Помпеи, у вас клозетов и сортиров сейчас таких нет, какие были у них! Только мечтать можно. Но, мылись они дома, а баня — это был образ жизни. Какой идиот будет ходить в баню на один день? Неделька! Мы приходим: с поварами, с манускриптами, с разговорами. Всем рекомендую Анатоль Франса «На белом камне». Он описывает римские бани. О банях писал Лукомский — почитайте — обрыдаетесь. Так и называется «Римские бани». Я не могу вам читать, я могу только посоветовать.

Благодаря водопроводу, сработанному рабами и дошедшему до наших дней, в Риме не было эпидемий. Там были такие фильтры, что они могли пить эту воду! Купались в фонтанах! А сколько было фонтанов в Риме? Называю цифру — 1760. Сколько сейчас типов фонтанов, созданных римскими бездельниками и пьяницами используется в мире? Мало. Масса тех, которые сейчас не употребляются. Это были настоящие инженеры.

Знаете, есть такой вопрос: «Отчего погибла Римская Империя?» На него никто не отвечает. Все говорят, что Рим погиб от варваров. Нет, он погиб сам от себя. Рим сам себя разрушил. Бродский в пьесе «Мрамор» замечательно показал этот процесс гибели. Они сами назначали командующих в армии — не римлян, и права давали не римлянам тоже. Личный финансист Императора Нерона, что дал последнему деньги на «Золотой дом» был сирийцем-вольноотпущенником.

Но вернусь к воде. Муратов писал: «Рим — это шум падающей воды». В шестиэтажных инсулах жили с водопроводом! Знаете, что такое инсула? Это бесплатные 2—3 комнатные квартиры со всеми удобствами, которые Муниципалитет давал людям, объявившими себя безработными. Я иду в Муниципалитет и говорю: «Я безработная». Они дают мне квартиру и двух бесплатных рабов. А зачем? Чтобы я мылась в банях, ходила на стадионы и создавала Римскую жизнь. Бесплатными рабами назывались вольноотпущенники и занимались они следующим: сидели на земле. Римляне были любителями садовых приусадебных участков. Многие служили в армии 25 лет, чтобы им затем дали дом с садиком. Почитайте Римскую историю — это шедевр! Они этот участок обцеловывали, сажали на нем любимую морковку, капусту. У них даже боги были для этого дела. И звали их Ветрум и Веста. Веста являлась покровительницей домашнего очага. А Ветрум — являлся богом яблоневых садов. Вольноотпущенники сидели на земле, кормили семью свою «безработную» и продавали излишки на базаре. Еще они ухаживали за детьми, деньги в рост пускали.

Когда в 325 году на Никейском соборе приняли Символ Веры, была объявлена война арианской ереси, хотя Константин и принял крещение только на смертном одре от арианского монаха, так как случайно перепутал. Ересь не потом появляется, а до. Потом пришел порядок.

Один из самых главных вопросов был о воде. Расхождение между дохристианским представлением о мире сводится к элементарному представлению о хлебе, что такое вода, и что такое вино.

Что такое вода? 865 общественных бань. Кроме этих бань у них было 11 терм, по одной в каждом округе. А это посерьезнее бань. Чтобы построить баню нужно было иметь деньги, прийти в Сенат, доложить им, как эти деньги были заработаны. Если честно, то построив баню, ты становился героем. На фронтоне бани писалось твое имя. Наши Сандуны — это жалкое подобие Римских бань. Женщины строили бани. К примеру, бани Сабины. Туда и женщины ходили. А термы строили только Императоры — это было только их занятие.

Так для чего существует в Риме вода? Для цивилизации. А также для всякого «предвиденного и непредвиденного», «воображаемого и не воображаемого» удовольствия и наслаждения. Хочешь пей, хочешь купайся, хочешь лей, хочешь под душем постой. Вы думаете что в ораторов бросали яйца? Нет, в них бросали морковкой. Они любили морковку и они ее грызли.

А христианство сказало: «Нет!» В Афоне, где находится первый христианский монастырь, монахам запрещено было купаться даже в одеждах. Вода — это самая сакральное, что есть. Это другая философия, другое отношение к воде. Когда-то Аверинцев на вопросы: «А куда подевались водопроводы? Что такое прогресс? А почему был такой? Почему сейчас нет таких водопроводов?», абсолютно гениально ответил: «Никакого прогресса нет и быть не может!» А что есть? А есть то, что культуре в данный момент требуется. Им нужна была вода и они ее получили. А другим вода не нужна. И все, что было — заросло. Исчезло. Почему? Потому что надо все поддерживать в надлежащем состоянии. Когда вспомнили о ней, оказалось, что поздно — цивилизация воды была утрачена. Водоснабжение, орошения своего любимого участка, заработанного службой в армии или купленного. Теперь можно брать только из колодца и столько, сколько нужно. Капля воды содержит всю информацию — всю сакральную информацию. Вот это принципиально. Точно так же принципиальное отношение к вину и хлебу. Это кровь и плоть, а ты лопаешь и запиваешь.

В этом и есть цивилизационные принципы. Но христианский мир, принявший единый Символ Веры на Никейском соборе, повторил его уже полностью после смерти Константина, когда стало очень сильно развиваться христианская цивилизация. Хлеб, вода, вино. Это очень принципиальные вещи. Это отношение человека к миру вокруг себя и друг к другу. Я тебе даю корочку хлеба. Римляне не придавали им сакрального смысла — только бытовой, жизненный. Они специально берут символы старых ценностей, но заполняют эти сосуды новым содержанием. И это новое содержание держится до сих пор. С одной стороны, есть традиция и символы, а с другой, они имеют множественность смыслов. Христианский мир, центром которого стало естественно Византия или, как ехидно заметил Бродский: «Константин просто перевез банк к монетному двору». А он был человеком циничным. На самом деле, дело было в другом. Однако, с самого начала, христианский мир не был единым. Он имел латинскую или римскую, или папскую традицию, катакомбную из-за тиранства, епископата и папской иерархической идеи. Катакомбное служение проходило на латыни. А новое — на греческом языке. То есть изначально создались две интересные идеи — одна латинская и другая греческая. Греческая естественно, потому что Византия — это греческая колония. Если Италия имела единый язык — старую латынь, то классическая латынь изучается сегодня и аптекарями, и юристами, а также учеными людьми. Греческая идея она совсем другая. Шикарное определение Византии дал Гумилев. Он сказал: «Византия — это единство и общность». Италия это место общего языка и территории. Это латинская культура, содержащая в себе, как говорят современные генетики, очень сильный корень. Да, у них происходила генно-этническая передача от гунов и галлов. Те ходили туда-сюда, свое семя оставляли, бузили, но не до такой степени, чтобы совсем. Не надо преувеличивать. А что касается Византии, то она была очень многоязыкой и не имела одного языка. По-гречески писали, службу вели, но чтобы по-гречески люди на базаре говорили, такого я не знаю. И Гумилев сказал гениально: «Византия — это первый христианский этнос». То есть этнос не с историко-генетической традицией, а единая духовно-культурное пространство, которое их объединяет. Это не генетика и не история. Это культурно-духовная общность, которая и называется христианским этносом. Россия наследует эту традицию, а мы называем ее ортодоксия. Латинская традиция связана с развитием христианства не в Византийском ареале, где классическим центром являются две страны Италия и Франция. В Средние века, которые особенно нас с вами интересуют, для Западной Европы классической страной являются Италия и Франция, а для Восточной Европы классической страной является Россия. И дело вовсе не в том, что турки в 1425 году вошли в Константинополь и от него не осталось ничего. Культура может существовать, но она перестает развиваться. Если мы возьмем арабскую культуру, то увидим, что она развивается с 8 по 17 век, пока не завоевывают север Индии. Это последнее, а потом что? А потом самовоспроизведение, самоплагиат и ничего больше. Художники, звездочеты, врачи и т. д. — все осталось там, а мы продолжаем обманывать себя. Люди, строящие сейчас мечеть, даже не знают, что она из себя представляет.

Важный момент в европейской христианской культуре имеет несколько этапов, которые я сейчас вам назову, но они все неправильные. На сегодняшний день они не верны. Это момент, когда складывался четырехстопный Евангелие, как единая евангелическая система для всего христианского мира. Ко второй половине 6 века. Но главным, конечно, является момент от 6 до 9-го века, а не с 9-го века. То, в чем мы сейчас живем, начинается в 8-ом веке. Представьте себе, какая интересная вещь. Развитие фундаментальной идеи само по себе прекрасно, особенно, когда ты в это погружаешься. Правда, Средневековье имеет такое количество «озер и рек», настолько оно «разлито», что окончательно формирует себя к 6-му веку. Россия приняла христианство в 9-ом или 10-ом веке, но все начинается с рубежа 8-го и 9-го века, в том числе и традиции. Но это является предметом отдельного университетского курса. Почему это наше? Потому что мы живем в типичном Средневековье. Ничего другого предложить вам я не могу. Вы живете внутри христианской культуры, а арабы внутри слона.

И что вы хотите? А какая третья мировая религия? Буддизм. А он является Средневековой религией? Вернее не религией, а этической философией. Будда жил в 6-ом веке до н. э. Что это было за время? Кто тогда еще жил? Пифагор. Это же надо подумать! Конфуций жил. А еще кто? Лао Цзе. Они же все современники. Манихейство. Они все жили в одно время. Но мы это узнали вместе с китайцами намного позже. Знаете, есть такая вещь: внутриутробное развитие. Оформление идеи, становление, явление и, наконец, их предъявление. Но на все это нужно время. От того что буддизм был уже в 6 веке до н.э., то это совсем не значит, что буддизм был таким же, что и сейчас в Америке. Это же все понятно. Есть внутриутробное состояние, завязь. Самым гениальным среди них был Конфуций, потому что его Империя стоит до сих пор. Почему Пифагор не стоит? Почему от Пифагора остались легенды и штаны, а от Конфуция китайцы, которые шьют джинсы? Если вы возьмете ислам, то как только умер пророк Мухаммед, шииты и сунниты немедленно взялись за ножи и друг друга перерезали. Они режут не только неверных, но и друг друга. Таким образом, Средневековье цветет и пахнет. Религиозные войны. Коран читается один и тот же, но что самое интересное, если взять и рассмотреть мечети, то ни один арабист никогда не скажет, что эта мечеть построена суннитами, а та шиитами. Потому что нет разницы. А вот в христианстве никто ни с кем не воевал и кровь не лил. Католики никогда не поднимали на православных руку. Чтобы с ножом, да никогда! Боже упаси! Реформация и войны — это другое. А мы говорим о становлении. В России тоже была реформация. Староверы, к примеру. Дай бог им здоровья. Самые лучшие меценаты были. Были кальвинизм, никонианцы. Мы пошли по стопам Никона. Сенат и Синод. Это же Никон сказал. Есть внутренняя дискуссия, а снаружи можем сказать: католик хуже собаки.

Вспомните Александра Невского — он был парень очень хитрый. Что он сделал? Надрезал вену, налил в кумыс и выпил. Он заключил мир с татарами и назвал их братьями. Я ошибаюсь? Нет. И на кого пошел? Это интересно. Что такое наше отношение с крестоносцами. Это тонкое дело и эпизодическое. А я говорю о генеральной линии. Когда сарацины пошли на Испанию, вместе с ними были и византийцы, со знаками креста, как утверждает Гумилев. Но это ничего не значит. Сунниты и шииты. Они до сих пор друг друга режут, а культура единая. Православные и католики. Две совершенно различные культуры. Политика это другие эпизоды.

Между традицией западной и восточной две очень большие разницы и обе традиции выросли одна из греческого корня, а вторая из латино-римского и создали две абсолютно различные культуры, которые существуют и по сей день. Когда произошел развод? Раскол был в 16-ом и 17-ом веках. Мы православные развелись с Папой. Мы сделали гражданский развод. Что это такое, кто-нибудь знает? Если нет, я расскажу. Он должен быть юридически оформлен? Да. И мы юридически с Папой оформили это, потому что в мире мы никогда не жили. А когда разводятся, то что делают? Делят имущество. И мы тоже поделили. И я настаиваю на этой архисерьезной дате — 1054 год или 8-ой Вселенский собор. У нас было три предмета или три вопроса, которые мы решали.

Первый вопрос: что можно, а что нельзя изображать в искусстве? Это был главный вопрос. Основной. Вопрос религии, этики и вообще всего. Это сейчас изображай, что хочешь, только нечего изображать. Мы знаем эпохи, когда что-то можно было, а что-то нет. Говорю латинскую формулировку: «Изображению подлежит все то, о чем рассказано или упомянуто в обоих Евангелиях». В Новом и Старом Заветах. Встреча с Рахелью — пожалуйста! Сколько хотите. Жертвоприношение Авраама — ради Бога! Пишите. Дерево упомянуто — вот вам и дерево! Получите. А у нас формулировка была другая. Изображению не подлежит ничего, что не является узаконенными церковными праздниками или избранными святыми. Таким образом, получается что? Для изображения отбирается праздничный ряд, который в дальнейшем становится основой Иконостаса. Только то, что входит в праздник, а что не входит изображению подлежать не может, даже во фресках. И отдельной строкой семантика Деисусного чина со Страшным Судом. Таким образом, формируется Средневековое художественное сознание. Формируется через семантику храма и Иконостаса. Решение 8-го Вселенского собора до сих пор никто не пересматривал. Если Петр I в 18-ом веке объяснил, что кроме сакрально-религиозного искусства существует искусство светское, то оно идет параллельным курсом. Потому что религиозное искусство остается изографическим и не может отступить от канона. Тем более, что эта за Богородица, если у нее не такой нос, глаза и младенец сидит не там. Пожалуйста, для домашнего пользования, как у Васнецова. Это очень серьезная вещь. Что касается Западного искусства, то оно предлагает то, что исключено у русского. Оно предлагает внутриконфликтное изображение. Драматургию, например, в России, до середины 19-го века за исключением только одного единственного Дионисия никто и никогда не изображал. «Тайная вечере», «Поцелуй Иуды». Что это за праздники такие? Поздравляю вас с таким праздником. А на Западе поцелуй в тему — любим обсудить и любили обсудить всегда. Почему? А вот почему: бдительны к Дьяволу должны быть все и каждую секунду. Напряжены. Собраны. Сопротивление человека к козлу должно быть привито. Бдительность по отношению к соседу. Серьезнейшая вещь. Право на изображение имеет все, потому что пространство обоих Евангелией сакрально. Оно зачем-то дано: и про царя Давида, и про праотцов и про сотворение мира. А самое главное любовные истории, кто кого поцеловал, предал, сына подкинул. То есть это должна быть тяжелая, конфликтная, серьезная ситуация, в которой принимают участи все. Я не хочу давать оценки результата от этой серьезной дележки имущества. А вы знаете, где делиться это имущество? В голове, сознании. Это формируется два абсолютно разных стереотипа сознания. И формируются они не тогда, когда был принят общий Символ Веры и проходила война с ересью, и когда кто-то делил пространство, а после того, как Андрея Боголюбского убили. Это была серьезная политика, но самое главное это то, что стереотипы сознания сегодняшнего дня, национального сознания или то, что мы называем ментальностью, формировались именно тогда, когда было поделено имущество.

Второй вопрос: естественно, ищите женщину! Кто такая Богородица? В современной теологии есть наука, которая занимается этим вопросом. И называется она «Мариология». А кто такая Богородица? Мы говорим Приснодева Богородица. Я даю вам слово, что это определение состоит из двух слов. Почему? Приснодева — это абсолютно очистительное начало. Когда начинались чумные эпидемии, то тот дом, где начиналась чума, сносили и ставили на этом месте или собор, или знак Богородицы. Мироочищение. Она с Архангелом Михаилом — не Гавриилом, а Михаилом, ходила по Аду. Это очень известный большой эпос, поэма девятого века, которую в Европе хорошо знали, и которая называлась «Хождение Богородицы по Аду». Богородица с Михаилом ходила по Аду босая и видела страдания людей, видела греховность человека, поэтому и стала заступницей. Она взяла в свое сердце всю горечь человеческой трагедии. Она впитала ее в себя и несет в себе. Она есть Дева и одновременно есть жертвенная Матерь. Ну и Богородица — это женщина, рождающая детей. Ее дело жалеть, врачевать раны, поощрять, язвы залечивать. Куда шли все Великие княжны во время войн? В лазарет. Это традиция понимания, что есть женщина. А кто был главным специалистом по женщинам в русской литературе? Пушкин. По этому образу величайший греховодник всех времен и народов создал свою Татьяну. Это же архетип Богородицы. Он создал такой литературный пример. И в ней всегда живет ангел. Ни одного русского художника, который бы не показал в женщине ангела не существует. И в литературе тоже. Что у Гончарова, что у других. Толстой, наш премьер в литературе, что он сделал с бедной Элен Безуховой? Она померла у него. Как неприятно. Но считай, самым трагическим это образ Анны Карениной. Страшное дело! Эта не женщина, это мерзость какая-то! Писательница, наркоманка. Погубила русскую нацию в лице двух его величайших представителей: армии и государства. Ее любовник был любимцем армии, красавцем, род хороший имел, был честен, прямодушен… А Каренин, чем плох? Это же замечательный был человек. Он простил ее, плакал. А она? Я даже не говорю о «Живом трупе». Знаете, если вы мысленно пролистаете содержание романов и статей Толстого, то вы поймете что его занимал только женский вопрос, и почему героиней его романов была только женщина и никто больше. Он был пророком и предчувствовал приход Блока с его фокусами, когда начнет рушиться оплот ментальности. Он знал, что наши проститутки станут лучшими в мире. Вы простите меня за вольность, но я говорю так, чтобы не было тяжело и тоскливо. А вспомните, какая метаморфоза произошла с Наташей. Как она преобразилась. И какая она была приятная, когда стала толстой, растрепанной, с детскими какашками. И вот — 20-ый век. Блок со своей Любовью Дмитриевной стал все это разрушать. Каким образом? Что было плохого в его женщине? Ничего. Она была даже очень замечательной женщиной. Она написала лучшую книгу по истории балета. Написала просто шикарно. Она была умницей и образованным человеком своего времени.

А какое определение дали наши «враги»? Они сказали Богородица Царица Небесная. Дамы, вам потому не дарят букеты, потому что вы не Царицы Небесные. А тем дарят. Как только они стали писать иконы, их Богородица сидит на них со своим младенцем, спокойная, в ус не дует, держит своего очень квадратного и толстого ребеночка на коленях и эти рядом с букетами стоят. Но самое главное то, что они создали ради этого тезиса иконографический канон, которого в России никогда не было. Называется «Коронация Божьей Матери». И она на нем такая беленькая, чистая, молоденькая, а Он держит корону у нее над головой. Изначально культура формирует ментальность типа Прекрасной дамы. Не эпоха Возрождения, а начиная с 9-го века, хотя развод состоялся в 11-ом веке. Культ Прекрасной дамы — вот главная духовная революция в Европе. Свобода изображения к тексту и культ Прекрасной дамы. Что это за культ? Рыцари. То есть в ней есть момент женского начала — это не ее подтягивают к архетипу абсолютного целительства, а она воплощается в женской образ. А любимый образ какой? Грехопадение. Это совершенно другое сознание.

Скажите, может быть в русской литературе или искусстве Дон Жуан? Вряд ли. Его не культивируют, потому что нет женщин. Кого ему соблазнять? И Дон Кихота не может быть. Пусть у него был 42-ой размер обуви и огромные руки, но в воображении у него была Дульсинея. Почему Франциско Ассизского называли не его именем Джаванни? Потому что он француз. Он был поклонником провансальской поэзии. Пронзительный, гениальный сюжет. Начнем с того, что он похитил девушку Клару из своего города. Позже он помог ей основать «Орден Кларисс». Представляете? Он, будучи монахом, сначала похитил Клару, а потом ее сестру. Одну за другой, в течение недели. Но никто не зубоскалил. Все знали, что это любовь к Прекрасной даме. И вот шли они однажды втроем, одетые в рясы и пошел снег. Им было холодно и нечего было есть. Они встали под сосной, и он начал петь им Провансальские песни трубадура. Только благодаря этому культу был создан культ лирической поэзии в мире. Песня о любви. Во Франции и Италии эта песня называется «Песня утренней зари». Этот культ создает определенно литературную ментальность.

Я как-то сравнила, и у меня опубликовано два мифа о «Петре и Мефодии» и о «Тристане и Изольде». Они очень похожи. Тристан и Изольда это самые настоящие Бони и Клайд. А если быть точнее, то американская парочка отдыхает, потому что их предшественники были такими жуликами! Им что-то не нравилось и они могли за секунду голову оторвать. Французский писатель 15-го века, современник Рублева и Феофана Грека, живший при дворе Маргариты Наваррской, которого звали Мэллори, написал книгу «Смерть Артура» и в первом томе поместил о нем все легенды. И о королеве Женевьеве. Бездетная, мужу изменяла, Ланселоту голову морочила… И там же целый цикл про «Бони и Клайда», то есть о Тристане и Изольде. Это потом их романтизировали. Но в 15-ом веке это выглядело иначе.

Посмотрите какая интересная вещь — вот поделили имущество и наша великая советская литература ничего нового не придумала, она просто все упростила и все сделала очень элементарным. Ничего нового не сочинила, особенно, что касается женщин. И что нельзя изображать. Я не могу передать до какой степени это все интересно. Андрея Болконского Толстой делает настоящим русским святым Георгием, потому что вы его никогда не видите женатым. Он или был женат, или еще не стал. Он чист. А как он умирает! Толстой описывает его переход через не духовное великомученичество, а через высокое духовное очищение. Я не убеждена, что он это делал не специально, потому что для меня, как человека знающего, Толстой был слишком сильно связан с традициями и видел, как все разрушается. И он писал об этих болезненных точках, о том, из-за чего страдал сам. Какой у него Пьер, какие у него женщины, как он природу описывал! В отличии от поэзии западной, где она признается в любви к природе, как форма организованная, русская поэзия ландшафтна. Все русские поэты ландшафтники. Они пишут не про людей, а про ландщафт, а он всегда одушевлен. И есть любопытная вещь — это необыкновенно глубокие формы связи с поэтикой дохристианского природного мира, который на Западе не существует.

Лекция 6

Один мой хороший друг, как-то сказал: На ментальном уровне мы все советские люди. Думаю, что на ментальном уровне мы все погружены в свои традиции гораздо более глубоко, чем думаем, потому что наши атомы сознания складывались слишком долго. Когда я преподавала во ВГИКе там работал замечательный профессор Шпинель. Он давно умер. Но он был классикой русской живописи, присутствовал, как художник на всех фильмах Эйзенштейна. Кто бы мог подумать, что у Эйзенштейна мог быть художник. Но он был. А в те времена евреи только-только начали потихонечку выезжать. Все были взволнованы. Мы же кинематографисты, у нас это все вызывало волнение, и заведующий нашей кафедры, как то сказал Шпинелю, который был похож на такую черепаху с палочкой: «Не собираетесь ли Вы на историческую родину?» И тот, так спокойно ему отвечает: «Ах, Юрий Иванович, я бы, конечно, поехал на солнышке погреться. Только понимаете, такое количество поколений привыкло здесь обедать и чай пить, что я подозреваю мне будет сложно. Я уже по другому читаю и пью». Это было очень правильно. Он все делал по другому.

Те дискуссии, что велись на 8-ом Вселенском соборе, о котором я говорила, были очень важны для всех нас. Те самые дискуссии о том, что можно и чего нельзя изображать в искусстве и о том, что есть женщина. Эти дискуссии сидят в нас очень глубоко, на уровне сознательного и на уровне магмы — бессознательного. И мы не отдаем себе отчет. Мы не понимаем, что первая картина «Тайная вечеря», в России, была написана Николаем Николаевичем Ге в середине 19-го века. Почему? Не полагается говорить про плохое, должны быть только положительные герои, должна быть победа добра над злом — абсолютная, решительная. Не «хэппи энд», а некое ощущение восстанавливающейся справедливости. Всегда.

Я буду говорить вам об Иконостасе и о том, как интересно святые христианской церкви заняли свои места в католическом и в православном Иконостасах. Вот скажем, два современника, два героя: Святой Георгий и Святой Себастьян. Оба молодые люди, оба Римские аристократы, принадлежащие к лучшим семьям, оба дослужившиеся до чина — говоря нашим языком, до полковника или подполковника. И это в свои 23—24 года. Красавцы! Но об этом я даже не говорю. И что же? При Императоре Диоклетиане, которого я считаю одним из лучших Римских Императоров, был создан весь пантеон наших великомученников. Он взял и сделал. А знаете, как? Что делать Императору, если у него крестьяне в самой семье? Под носом, в любимой семье. И он придумал и подал пример всем. Он создал прецедент индивидуальных политических процессов. Именные процессы. Безымянные были раньше, когда всем колхозом отправляли в клетку с тиграми. Вспомните наш 1937 год, когда у нас начались именные процессы. И что? Так вот, этим двум аристократам говорят: «Отрекитесь!», а те: «Не отречемся!» У Высоцкого есть рассказ, просто замечательная история о том, как во МХАТе ставили «Анну Каренину». И вот в этой истории шел рассказ от имени одного маргинального типа, как тот смотрел этот спектакль. Он рассказывает:

— Выходит Анька. Баба — во!, все у нее — во! Ты помнишь у нас на привозе в Одессе Маруся рыбой торговала? Точная копия! А потом выходит Вронский. Парень — во!, все у него — во!, вообщем — герой Советского Союза. И он ей говорит: «Анька, дай!» Она отвечает: «Нет!» Он снова: «Анька, дай!». «Нет!» — «Да!»; «Нет!» — «Да!» И под поезд! Просто незабываемо, конечно.

Примерно так же мы любим политические процессы. И эти процессы записывались. И вот, когда перед судом предстали два молодых, прекрасных парня, надежда армии, любимцы Императора, одного спрашивают:

— Ты христианин?

— Нет!

— Ты христианин?

— Нет!

Его под колесо.

— Ты христианин?

— Да!

И под поезд. Но самое интересное, что когда они вели эти самые персональные политические процессы, они вели их, как на сцене театра — при зрителях, публично и записывали все показания: и женские, и мужские. И эти показания, записанные на судебном процессе, превращались в первые «Жития Святых». Этот документ? Документ. Подлинник? Подлинник. Великомученика? Да. Переписали в «Житие». Вот каким был умницей Император. Он не только создал в христианстве имена великомученников, но еще и предложил через римскую ученость, латинизм и привычку все записывать, новый вид или жанр историко-биографической литературы. При нем возник новый жанр. И это «Жизнь замечательных людей». ЖЗЛ. И вот встает вопрос: «Почему один из молодых людей является любимцем восточной церкви, а другой западной?». Георгий — любимец восточной церкви. Грузины его любят? Обожают! А армяне? Души не чают! Что касается нас, то он просто на нашем гербе. А где вы видели Себастьяна в православии? Нигде. И в Иконостасе его нету. Георгий, правда, в западной культуре встречается тоже. Его ирландцы любят. Почему он попадает в ирландскую мифологию? Он — Змееборец, а ирландские любимые темы — это борьба с драконами. Драконы живут, где? В Ирландии. Куда едет рыцарь, чтобы стать героем? Туда, где существуют и живут драконы. Лучше, если многоголовые. Поэтому змееборчество Георгия сращивается с романтикой готического фольклора. А дальше начинается самое главное. Почему Себастьян не признается православием? Это какое несчастье, какая беда, но его поставили перед фалангами. Он командовал шестью полками. Его поставили перед его же офицерами и каждый пустил в него по стреле. И почему бы его не пригреть? Нет не нужен. И я объясню, почему. Потому что у Георгия есть посмертная чудотворная жизнь. Потому что воскреснув, он свершает некие высокие подвиги освобождения людей. Он появляется то там, то тут. Помните, как он от дракона освободил город? У него есть имя: Змееборец и Освободитель, и есть посмертный высокий ранг подвига. А у Себастьяна нет. И что же вы думаете произошло с Себастьяном? В него стреляли, стреляли, да недостреляли. Один из его полковых товарищей утащил Себастьяна в катакомбы, а там были те, кто мог врачевать. И он выжил, и стал епископом. У него было свое послушание. Он был реальным великим христианским деятелем. Но нам в православии такие истории не нужны. Они не популярны. Понимаете, какая тонкость? Нет подвига! Нет подвига очищенного. А есть епископ. И мы за него рады. И такая расширенность рамок католической идеи очень большая. Право на изображение имеет все. У колодца встретился кто-то, с кем-то и это становится хорошим сюжетом. А разве для России может быть сюжетом парень, встречающийся у колодца с девицей. Для Иконостаса не годится библейский сюжет, где цветет куст, в колодце вода, а рядом любовь. Изначально запомните: художественное мышление выстроено на конфликтной драматургии. Оно конфликтно-драматургическое. Западная культура имеет главную особенность — она имеет во всем театр. Главное искусство на Западе — театральный мир. Искусство театра. Театра во всем.

Что такое искусство, как театр и не театр, а как что-то другое? Это удивительно интересно, когда в основе лежит драматургическое сознание. И тогда поцелуй Иуды и «Тайная вечеря» должны существовать. В драматургии обязательно должно быть наличие зла. Другой полюс тьмы. Западная культура обязательно имеет в качестве одного из героев Тень. Поэтому у них такое количество рассказов про Тень и очень определено понятие зла.

Сами судьбы церквей совершенно противоположны. Хотя Западная церковь и складывается, как церковь с Папой во главе, но она многоордерная, имеющая огромное количество орденов. Она многоукладная. Попробуйте насчитать орденские начала: францисканцы есть, бенедиктинцы есть, доминиканцы есть, иллюминаты есть. А храмовники? Рыцари-храмовники? Есть. А иониты? И это только при первом приближении. И на все есть разрешение Папы. Имеется огромное количество монашеских орденов. И у каждого ордена есть свой Устав. И есть единая церковь под шапкой-тиарой, но эта церковь имеет многогранность уклада.

Православная церковь укладности не имеет. Она имеет черную церковь, то есть монашеский постриг и имеет церковь светскую. Другими словами, она имеет церковь и монастырь. Только эти два момента. Конечно же культура таким образом с самого начала съезжается на своих ногах и разъезжается далеко друг от друга и совсем не имеет между собой никакого соединения.

Когда была попытка найти, что называется политический консенсус, он всегда очень плачевно заканчивался.

И вот я хочу сказать, что это тема очень волнующая — латинская церковь имеет два направления. Она имеет два рукава. Один непосредственно латинско-итальянский, а второй западно-европейский. Или, если сказать совсем грубо: она имеет рукав итальянский и рукав французский. И то, и другое церковь католическая, но они очень разные и ведут себя по-разному. У них совершенно разные художественные традиции. Италия не имеет те формы, что имеет вся западно-европейская идея и те места, куда пришли католические монахи, т.е. в Латинскую Америку, но не на итальянский манер. Она католическая на французско-испанский манер. Итальянской мы займемся немного позже и она замечательна тем, что представляет собой сарай. Это называется базилика. Отдельно к базилике приставлены кампанеллы, а так же и отдельно выстроены крещальны и баптистерии. Но базилика нужна итальянцам для того, чтобы покрасить стены. Для них главное, чтобы была стенка, где они могут писать свои картинки. Как только они видят стену, сразу кидаются за кистями. А зачем мы ездим в Италию? Смотреть итальянские фрески. Если вы решите поделить все это на романское искусство и на готику, это будет категорически неправильно. Не приходит готика на романский стиль. Романский стиль как был, так и остался. Никуда не делся, никуда не исчез, никуда не выродился, ничего не случилось. Это итальянская культура христианская при том Средних веков, итальянская. Романское искусство — это искусство стены, это искусство крепости, которая состоит из стен и церкви, состоящей из стен. На всю Италию есть один собор, в Милане. Абсолютно ложная готика. И мы ездим в Италию смотреть эти стены.

Я сейчас остановлюсь на очень интересном явлении. Посмотрите сюда.

(показывает чертежи католических соборов. Планы всех готических соборов)

Вы видите планы всех готических соборов. Не готических, а латинских и я хочу вам сказать, что все они построены по одному и тому же принципу. Видите некую базилику, в центре крест? Хотя они все разные, но в то же время они все абсолютно одинаковые. Их архитектура сравнима только с египетскими пирамидами и ее больше нет в мире. Как архитектура итальянская, она проста — там главное то, чем она насыщена внутри. А это фрески великих мастеров.

Фасады бывают разными. А что касается западной архитектуры, то это все уникальная архитектура, природа которой таинственна и невероятна. Это архитектура имеет одну и ту же идею, один и тот же план в центре. План называется «вытянутый латинский крест» и всегда имеет внутри себя троичность. Эта часть называется корабль. Очень важное место, где сидят люди.

Интересно сравнение с кораблем. Эта знаменитая стихия англичан: корабль в ночи — великие заблудившиеся корабли, корабли-призраки. Тема блуждающего корабля, проросшего, ставшего на якорь. Как называли Сталина? Наш кормчий и рулевой. А почему его так называли? Потому что он управляет нами. Мы все на корабле. Мы все пассажиры. Поэты-романтики все время писали про корабль. Почему? Потому что корабль имеет очень глубокую поэтическую аналогию. Когда Себастьян Брант впервые написал свою поэму «Корабль дураков» он писал корабль на мели — вставший корабль, проросший до мачты. И он все там же, просто мы оглохли и ослепли, и вместо него мы видим другого героя: господина Пфеннинга.

Но я хочу остановиться на этой части собора. Она очень важная и называется трансепт, то есть трансцендентная часть — это место метафизической встречи человека и Бога. И середина трансепта есть пуповина. Когда вы смотрите на собор снаружи, то видите над собором шпиль или купол. Его всегда возводят над пуповиной трансепта. Таким образом, трансепт — это место не человека. Трансепт — это душа.

Когда только начали строиться православные храмы у них был свой трансепт — подкупольное пространство. Для России трансепт имеет большое значение в любом храме. Вот это трансепт или поперечная черта стала не пространством, а плоскостью. Трансепт сплющился и места, где стоят молящиеся, превращается в вертикально ставший трансепт. И в России это называется Иконостас. Место метафизической встречи мира божественного и человека. Это принципиально и очень важно. Иконостас — это трансепт. Очень важная часть. Там всегда происходит встреча и поэтому мы никогда не смотрим на Иконостас — он внутри нас. Мы стоим перед ним и он всегда смотрит на нас.

Еще раз повторю: нет более странного в архитектуре, чем готическая архитектура. Деление романского искусства не есть деление временное. Никакого временного деления здесь нет. Это деление принципиальное, идеологическое. Это деление на итальянское и не итальянское, деление на стену и без стены, что очень важно. Я хочу показать вам Собор Парижской Богоматери и Реймский собор. Просто чтобы время не терять. Я уже говорила, что любой храм состоит из трех частей, что очень хорошо видно по Собору Парижской Богоматери.

Первая часть — нижняя, что соответствует кораблю — портал. Собор представляет собой классический образец латинской классической архитектуры, который называется «портальная архитектура». Первый этаж представляет собой порталы, которые обязательно соответствуют кораблю. А в этом месте находится галерея кораблей. Всегда над порталом, здесь или в другом месте, в готическом соборе должна быть галерея кораблей. Обязательно! Это история. Когда вы стоите перед собором, то на вас смотрят короли. На вас смотрит история. Александр Македонский, единственный из язычников, кто был принят и восточной, и западной христианской церковью. За то, чтобы фигура того или иного лица находилась в галерее идут целые «войны». Из-за Наполеона были такие склоки! А в галереях есть короли или папы, которых никто уже и не помнит. Де Голь должен был быть там — его сначала поставили, а потом сняли. А вы можете их разглядеть? Никогда! Никто бы и не узнал, что в галереи стоит та или другая историческая личность, если бы нам об этом не сказали. Вот и стоят они каждый в своей нише. В своем историческом футляре и смотрят на нас. Они ничего друг о друге не знают, их разделяют века и между этими скульптурами крайне редко происходит общение. Они все, как правило, стоят одиноко.

Вторая часть называется «роза» — это трансептная часть. Какую форму имеет готичеекий собор? Форму креста. Если первая часть проецируется на корабль, то куда проецируется роза? На пуповину трансепта. И что же получается? А получается, что роза проецируется в центр креста. Так вот, имейте ввиду, то что я говорю, вы не услышите ни от кого. Идея состоит в соединении креста и розы или в переводе на советский язык идея этого собора заключается в розенкрейцерстве. И не было никогда такой фамилии Розенкрейцер. Хотя, может, и была, и возможно этот человек был еврейским банкиром или ростовщиком. Это мистическая идея католицизма. Когда я впервые увидала в Лувре, в отделе средневековых икон Богоматерь, я потеряла дар речи. Сидит барышня. Во первых, с очевидным пузом, в красивом платье темно-красного цвета с золотом, блондинка такая, вся в кудряшках. Хорошенькая. Одной рукой пузо держит, а в другой розу, прижав ее к сердцу. Прекрасная дама Розенкрейцеров. Почему я вам это говорю? По одной причине: никогда, никакие историки искусства не в состоянии сцепить между собой разные элементы в единый культурный текст. Если мы пишем про архитектуру, то пишем про архитектуру. Никто и никогда не связывает очевидности и не синтезирует материал. Только разрозненно пишут.

Тема розы. Почему я сравниваю готические соборы с египетской архитектурой? Величайший собор мира это Рейнский собор. В нем на престол венчались все. Это главный собор. Посмотрите, какая здесь роза. А куда вынесены короли, видите? Не случайно Клод Моне постоянно писал этот собор. Все такое ажурное и не видно, где кончается архитектура, и где начинается скульптура. Как они строили! Строили интересно. Здесь галерея вынесена наверх. И, заметьте, французская церковь рогата. У нее два рога наверху, которые соответствуют алтарной части. А в готических соборах Англии, Шотландии, Ирландии — там звонницы колокола находятся. Там Гвозимода жил. И еще, нам всегда кажется, что они не достроены. А ведь все соборы даже очень разные между собой. Один так выстроен, другой иначе. А почему? Не достроены колокольные башни. Только их достроить нельзя. Башню достроить нельзя. Башня познания не достраивается.

Мы рассматриваем церковный портал. Западные порталы фантастические. Вся идея просто невероятная. Прежде всего это касается интерьерного склада собора. Совершенно не верится, что все это не просто придумано, продумано и, конечно, выстроено. А кем придумано? Это кто же такую архитектуру придумал без стен, с вынутыми стенами и сводами? Вы приходите и ахаете. Кто выдумал эту архитектуру? Внутри ни одной подпорки. Лучше всего сказал Мандельштам:

Как некогда Адам распластывая нервы,

Играет мышцами крестовый легкий свод.

Но выдает себя снаружи тайный план,

Здесь позаботилась подпружных арок сила,

Чтоб масса грузная стены не сокрушила,

И свода дерзкого бездействует таран.

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,

Души готической рассудочная пропасть,

Египетская мощь и христианства робость,

С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.

Стен нет нигде, они заменены витражным стеклом. Почему? Что такое витражное стекло? Стекло пропускает цветной свет, и в соборе всегда стоит радуга. И этот эффект называют «эфирным телом». Двойник физического тела. Душа, Дух, Тело и эфирное тело. Четыре элемента собора. И это проходит через цветные витражи, которые несут на себе все, что можно изобразить по закону 8-го Вселенского собора.

Так, кто же строил эти соборы? Мы не знаем их — они анонимны. До нас дошли очень интересные документы-чертежи, потому что соборы и каждый элемент был вычерчен и размерен циркулем. Остались толстенные книги с чертежами. Не мог же их строить один человек? Или два. Если посмотреть на эти фрагменты, то все к удивлению подобно — все вычерчено. Но дело не только в вычерчивании, она имеет некую очень глубокую внутреннюю магическую силу и волю. Одного чертежа мало. Сколько бы раз вы не были в этих соборах, вы не можете сказать, что вы их рассмотрели. Даже я, хотя очень часто хожу в них. Знаний не хватает. Полный невежда. Прежде чем строить собор, нужно было выстроить университет. А как Сорбонна была построена? В Шартре был знаменитейший университет. А кто его строил? Попробуйте почитать книги и вы ничего из них не узнаете. Только голова болеть начнет. Я попробую ответить на этот вопрос и то немножко. Все в Западной Европе строили, делали, пекли, шили, красили и валяли сукно только цеховики. Запад создал цеховую систему. И эта система держит мир до сих пор. Цеховая демократия.

Мы знаем одно, что идея собора — это тайный план. Это идея «Розы и Креста». А строили соборы, так называемые каменщики. Был такой цех. А то многие считают, что масоны. Никакого отношения масоны к строительству соборов не имели. Масоны по отношению к каменщикам самозванцы. Вот мы называем себя демократами. Ну и замечательно, кому от этого плохо? Но это не демократия. И те, тоже называли себя масонами, а каменщики тут при чем? И пользовались масоны атрибутами каменщиков. Цех каменщиков это был цеховой орден. Как и орден ионитов. И каменщики, к вашему сведению, прежде всего были супер учеными. Этот цех состоял из одних, если сравнить с музыкой, Рихтеров. Я даже не знаю, с кем их сравнить. Они были гениальными учеными и архитекторами. Как вы думаете, кто изобрел в Шартре и построил огромные фабрики стекла? А иначе, где можно было бы взять такое количество стекла? Вы подумайте, индустрия нужна. А где ее взять? Должна быть инфраструктура. А материала сколько! Тот же самый кирпич. Вы можете себе это представить?

Тот, кто делал кирпич не знал, что с ним будут делать и тот, кто клал его не знал, что он строит. Над этим всегда стоял кто-то еще, кого называли Мастер, с большой буквы. Любой глава цеха, даже если он красил сукно в красное, он тоже назывался Мастер. Мастер Иоганн. Мастер такой или сякой, а как его на самом деле звали, никто не знал. Мастер всегда анонимен. Откуда он? А он ниоткуда. Он из какого-то пространства, работал в музее, в каком — не знаем и так далее. Бог его знает. Вот такая фабула. В эпоху рассыпанного культурного кода Мастер всегда сидит в сумасшедшем доме. Все! Потому что он и его свидетельства об истине никому не нужны. Вот Дюрер, его как называли? Мастер. Немцы вообще подсчитали и решили, что он шестой Фауст. И они единодушны в этом, и сейчас. И все те люди. что строили, назывались мастерами. Почему они так назывались? Потому что для них был важен Бог-Отец. То есть Творец. Мастер должен был не только многое знать, но и быть анонимным. Мастера строили, брали себе учеников, поэтому и возводились университеты. Не в современном понимании. И когда ученик получал звание мастера, он тоже мог взять себе ученика. И эти соборы строились веками.

Соборы — это музыкальный инструмент. Это орган. И сделаны они по принципу органа. Орган находится у западной стены, где и галерея королей. Это называется линия хора. Звук должен подниматься и обрушиваться впереди. В соборах делался потрясающий акустический эффект. Для кого Бах писал музыку? Для церкви. А мы его воспринимаем как композитора. Благодаря тому, что сама по себе идея строительства по своей задаче изначально была очень сложна, то была стерта и грань между искусством религиозным и светским. Она не могла не стереться, так как строили ученые. А как в те времена назывались ученые? Алхимиками. Все католические соборы выстроены алхимиками. Они были очень разными, но одно их объединяло — строительство. Алхимия вообще наука синтезированная. Они должны были знать математику, архитектурное построение, химию, теологию. Так вот, алхимики выстроили католический собор. И все в них ходят. Это очень сложная культурная фигура.

Откуда у них были эти знания? Латинская образованность в западной культуре никуда не пропала. Вы же знаете, что римляне были гениальными строителями. И основой образования всегда являлись: математика, геометрия, богословие риторика и латынь. Это средняя школа. Посудите сами, в 855 году тетка стала Римским Папой. Знаменитая Папесса Иоанна. Три года. До 858 года. Правда ее вычеркнули из списка пап. Про нее все известно: умная, мужеподобная, как Жанна д’Арк, пристроилась в университет в Оксфорде, познакомилась с испанцем, который потом взял ее в заложницы. И никто понятия не имел, что она женщина, а не мужчина. Она стала настоятелем Доминиканского монастыря на целых 10 лет. Она себе такую ученую карьеру сделала, что только на зависть! Ее в этом монастыре боялись страшно. Такая нравственность, мощь, злость, дисциплина! Как они это прозевали? Это понять нельзя. И тут, пока она сидела и смотрела, как ей ноги целуют, испанцы прислали мужичка, который ее узнал и стал шантажировать. Женщина есть женщина. После нее, для пап придумали стул с дыркой, чтобы не ошибиться больше. Сажают на этот горшок и трое человек входят и смотрят: мужик или баба сидит и радостно сообщают: «Мужик!» А до середины 9-го века, разумеется, в основе формирования цеха каменщиков, розенкрейцеровской идеей стоял уклад. И специально выделенная группа больших ученых, которых финансировали. А иначе, как это все построишь? Какая индустрия!

Цех каменщиков ставил соборы по всему миру. Их бригады обслуживали весь мир. В 1450 году, в середине 5 века, они выпустили специальное распоряжение о роспуске своего цеха. Потому что заработало книгопечатание. Соборы — это таинственная книга Вселенной, которую прочитать до конца никто не может, она всегда оставляет место для познания. И началась новая эра, совсем другая цивилизация.

Зачем нужны были эти соборы? В них была духовная мощь, имя, которое мало освещено и пропускается. Один из величайших деятелей мира Бернард Клервосский. Он был бенедиктинцем, крайне неприятным типом — чистый иллюминат, и очень серьезным человеком. О нем можно рассказать много интересно. Именно он был крупнейшим философом и идеологом того времени и его философия и идеология были связаны с тем, чтобы сделать латинскую культуру и латинскую церковь гегемоном мира. Это была его задача. Показать, что такое тот мир, который мы называем западно-европейским католицизмом. До него таких амбиций ни у кого не было.

Ему принадлежит огромное количество инноваций. Именно он организовал Орден Тамплиеров и поставил во главе родного брата и двух кузенов. Это было семейное дело. У него была очень ясная и понятная задача — забрать гроб Господня, взять над ним контроль и привезти из Иерусалима старые книги по строительству. И тамплиеры первого и второго крестовых походов привезли много книг, в том числе и книги Царя Соломона, о которых ходят много легенд. Они все приперли. Бернард был заинтересован в создании памятника через себя, свою семью и свое движения западно-европейской цивилизации. Вот какая идея была в голове гения и урода, потому что он был уродом и гением.

Этот Бернард кастрировал поэта и писателя Пьера Абеляра. Не меньшего ученого, чем он сам. Это отдельная история. Абеляр — величайший писатель. Уникальный, написавший большой любовный роман. Ученицу свою совратил. Если чего хотел, то получал обязательно. Бернард его изловил и оттяпал кое-что, чтобы тот за маленькими девочками не бегал, а сидел в монастыре и писал книжки. А потом они померились, тем более, что Абеляру уже было все равно.

Он ликвидировал то, чему в России придерживаются до сих пор. Реформатор был чудовищный. Он создал «Прекрасную даму», ликвидировав границу между искусством светским и религиозным. Он из Богородицы создал женщину, назвав ее Мадонной или Прекрасной дамой.

Любимый сюжет: 12—13 век «Коронование Богородицы». Сидит молодой человек с молодой девушкой. Блондинка, одета, как принцесса. И он — молодой красавиц. Послушайте, до Куликовской битвы 200 лет, Владимирская Русь на дороге в этот момент. Вы поймите, все в рассвете уже и этот сюжет есть показатель нового культа. Царица Небесная! Поэтому, если искать имя, то вот оно — Бернард Клервосский — идеолог, Карл Маркс, Ленин. Всегда за идеологией кто-то стоит. Но есть еще широкий пласт, потому что Средневековье — это тема «Любви и Креста». Блок написал поэму «Крест и Роза», но он ничего не понимал в этом. Такое неудачное произведение. В трансепте, в пуповине сердца креста — Прекрасная дама. Она и сердце Бога, и душа Бога. Я вижу здесь связь с совсем другим слоем.

Основа этой культуры интересна тем, что они, с одной стороны, были не только стихией, так как входили в цех и строили горизонтальный мир цеховой Европы, а, с другой стороны, они должны были быть идеологами — теми, кто это что-то и зачем-то выстраивает. Точно так же, как фараоны строили свои консервные банки и до того момента, как их в них положили. Сколько им лет? А никто не знает. То ли десять, то ли двадцать тысяч лет до нашей эры. Они артикулировали свой мир, как мир цеховой, потому что все раздроблено, государства нет. Главный центр обмена валюты был в Шампане. Там была ярмарка и все ехали туда. Что объединяло весь мир? Торговля. Это была база, на которой все стояло. И была великая идеология. Мы над всеми. Была власть крестоносцев. А кто они такие, если смотреть на них взглядом сегодняшним? Мафия. Они все были миллионерами. Они были Соединенными Штатами Европы. У них в руках были все деньги. Они создали особый свой христианский мир. Пока Филипп IV не пожег их на кладбище, на свою голову. Он был жадный, глупый, недоученный. А они взошли наверх и сказали: «Вам не дожить до конца года».

Теперь о наговоре на тамплиеров. Оболгать можно кого угодно и когда угодно. Мы должны становиться умнее. Наша история должна нас чему-то научить. Если нужно уничтожить людей, мы о них можем сказать все, что угодно. И те говорили, что они задницу друг другу целовали, и мы им верим. Это такая сторона нашей психики, очень сильная и живучая. Культура эпохи Возрождения — это культура именных гениев. А культура предшествующая — это культура анонимных гениев. Она абсолютно гениальна. А там, где тайна — там сильно нарастает подводная часть. А нам надо заниматься надводной.

Лекция 7

Исследование скальных росписей, а я сама бывала в таких местах, производит грандиозное впечатление. Кто это мог сделать? Фрески этих животных сделаны так, что вы смотрите на оленей, быков и видите одновременно: и скульптуру, и живопись. Только в качестве объема использовалась фактура стены. Чтобы нарисовать тело животного, нужно было сначала выискать нужные объемы в стене. И все эти росписи представляют собой необыкновенное соединение скульптуры естественного рельефа с живописью или живописными контурами. Да еще и цветные рисунки попадаются. Что это за цвета? А кто их знает! Откуда они брались? Пасты какие-то. Поэтому залезание в глубь времен, к истоку может носить характер констатации. Мы можем только констатировать, но мы не можем анализировать. И мы не можем работать с этим материалом. Оно не поддается анализу и ни на один вопрос нет ответа, только возможность описать факт и где-то, весьма примерно, установить время. Как это было, когда нашли фрески с изображением марсиан. Сначала перепугались, а затем сказали, что это подделка. Хорошо, только скажите, кто и когда это подделал. С чего ее сделали? Хоть ты головой о стенку бейся, а ответа нет. А эти марсиане такие смешные. Любопытно очень. Поэтому существует табуированная зона в искусстве.

Мы так рады, что у нас есть интернет, и нам кажется, что мы держим Господа за бороду. Ерунда! Это борода держит нас. Мы не можем ответить практически ни на один вопрос. Наша возможность условно начинается с античности. Лучше всего с нее начинать. Конечно, она начинается значительно раньше. Она начинается в древнекитайской культуре. Там мы ее хотя бы видим и можем проследить черты военной, общественной и художественной истории. Мы можем дать соединиться с этим. Но вы никогда не можете соединиться с тем, что не имеет текст или контекст.

После войны была устроена выставка неким профессором Маттео, который сделал и каталог выставки. Естественно, выставку я видеть не могла, а каталог видела. Он находится в Ленинской библиотеке. Это раритетная вещь и я ее видела сама. Почему я — идиотка, ее тогда не сфотографировала? В голову не приходило. Этот Маттео был учеником профессора Эриуса. Он собирал свою коллекцию странных камней перед войной, когда занимался альтамирами. Представьте себе камень. Просто камень, как стена. Вы на него смотрите, а на нем изображена кошка. Можно сказать, что это игра природы. Однако, у кошки инкрустированные зеленые глаза. А рядом с ней то ли волк, то ли собака и человек. Обычный человек. Никакой — ни косой, не кривой. Обыкновенный. И таких камней было много. Была сделана гипотеза, что, собственно, человек в том круге понятий, который у нас сейчас существует, начинается с того момента, когда он и его сознание отстраняет его от природы. Когда он говорит: «Это Я, а это не Я». «Это кошка». А пока он говорит: «Это Я и дерево тоже Я», то человек не может осознать, что «это не Я, а это Я», и поэтому он не может ничего изобразить. Потому что все искусство есть осознание. Это не только осознание типа «мне нужна крыша над головой и одежда», это осознание «кто есть я в мире, в котором живу». Это, когда сознание расчленяется и становится из интеграционного в дифференцированное. Все что мы знаем и помним, это все есть только одна область — область нашего сознания. Как только сознание покидает нас все перестает существовать. Мы выпадаем в несознательное состояние.

Сегодня необыкновенно прогрессивным и очень актуальным считается английский философ 17 века Томасс Гоббс. Он написал несколько философских работ. Одна из них называется «Общественный договор». Я бы ее и сейчас издала миллионными тиражами. И издала так, как она была написана самим Гоббсом. Он сейчас очень популярен. О чем он пишет? О большом споре с другими философами. В частности с ним спорил — не в прямую, а посмертно Иммануил Кант. Он вел с ним диспут, потому что у Канта есть идея о том, что человек рождается с врожденным нравственным чувством. Гофман хохочет над Кантом, когда пишет роман «Похождение кота Мура». Этому Муру было свойственно врожденное чувство нравственности, и он это чувство декламировал. Он был большим патриотом, потому что нравственное чувство включает патриотизм и, обладая этим достоинством, пел гимны своей родине. «О моя родина, мой чердак, какое здесь замечательное сало и дичь». Когда его хозяин понимал, что кот слишком патриотично относится к чердаку, то сделал животному выволочку. Кот Мур был котом ученым и гениальный Гофман раскрывает три уровня духовности: это уровень кота Мура, уровень его хозяина — маэстро Абрахамуса и великого музыканта и поэта Крейслера.

Так вот, Гоббс пишет, что человек не рождается ни с каким нравственным чувством. Исключено. Есть только общественный договор. Общество обо всем договаривается. Оно заключает внутри себя некий договор, кто есть мама, кто есть папа, кто есть Бог, правительство, кто от природы и т. д. Врожденных нравственных чувств у человека нет. Если бы матери не воспитывали своих детей, а выбрасывали их на помойку, то дети считали бы кошку своей матерью. А так ребенок знает, что есть мама и она любит его, кормит грудью, кашей, что-то рассказывает, он все от нее получает и создается биологическое поле. И общество, и государство заботится о вас, если соблюдается общественный договор. И не имеет значение: заключен этот договор в каком-то племени тумба-юмба или с английским королевством. Какая разница! У тумба-юмбы свой общественный договор, у королевства свой. А если общественный договор перестает соблюдаться или существует лишь видимость этого договора, но он не соблюдается, тогда человек впадает в натуральное состояние. И когда человек впадает в это состояние он теряет все, о чем так прекрасно декларировал. Он теряет связь и в этом случае человек человеку становится никто. Натуральное состояние. А пишет Гоббс, как Свифт — хохочешь непрерывно. Писатели в Англии писали одинаково. У них был парадоксальный язык. Каждый человек должен знать: живет ли он в общественном договоре или уже в натуральном состоянии. Когда я внимательно читала Гумилева, то поняла, что на него большое влияние оказал Гоббс.

Теперь поговорим о французской готике. Главной особенностью западной культуры является то, что она ориентируется не на Сына, а на Отца. А мы в православии ориентируемся на Сына, да так, что забываем об Отце. Все уже давно забыли. У меня сегодня был разговор с дамой из одной передачи и она меня просила рассказать, откуда взялось изображение Бога. Я знаю откуда, но они этого не знают. Я сказала, что все возможно и спросила: «А какого бога?» И она вперилась в меня таким взглядом! Ей даже в голову не могло прийти, что он не один и их несколько. Мы так поглупели!, хотя и говорим: «Во имя Отца и Сына», но на самом деле имеем ввиду только Сына. Искусство имеет ввиду только Сына, общественное сознание масс, которое валит в церковь, имеет ввиду только Сына, а папашу забыли. Европейское сознание идет чуть-чуть с оттенком арианской ереси. Оно имеет и Отца не менее, чем Сына, и ориентируется по этому поводу не столько на Евангелие, сколько на Библию. Библейских сюжетов больше, чем Евангельских. А что это значит? А это значит, что от Завета Старого до Завета Нового есть представление о договоре Отца и Сына. Это «Моление о чаше». Но я просто говорю о том, что ориентировка идет сюда. И не только западная культура ориентирует себя на него. Она вообще имеет концепцию-идею, отсутствующую в восточном опыте. Это идея Творца. То есть того, кто сотворил. И поэтому, как они его называют? Архитектором. Мастером Вселенной. Это его официальное прозвище. Великий Мастер. Архитектор, инженер Вселенной, который создал все это при помощи циркуля, угольника, а так же весов, материи и времени. А как же иначе? Неизвестно чему равны эти пять дней. Поэтому главное изображение Господа называется Мастер. Цеховая система на Западе, то есть изначально вся идея универсально-цеховой системы связана прежде всего с почитанием ремесла и мастерства. Главное уметь делать. Быть Мастером, Архитектором. Булку печь тоже нужны весы. И сапоги шить. Мастер ты или не Мастер, но цеховое дело — это дело священное. Это богоугодное дело. Поэтому средний класс он главный.

Войны, разорения, пожары, насилие — все это было, но цеховая система выстояла, потому что была главная вертикаль, связанная с навыками умения, навыками развития формы знания и познания. И поэтому, когда была создана высшая лига, она стала цехом мастеров каменщиков, или цехом мастеров строителей. Это тайная лига, потому что постигает божественное знание, идущее через науку. Вот тогда и стало принято изображать Его с циркулем.

Готовальня становится, с одной стороны — инструментом, а, с другой — эзотерическим алтарем, священным местом. Для Булгакова, высшей лигой мастеров были писатели — именно они стали истинными носителями и поэтому своего героя, явившегося из анонимного пространства, он одевает в халат. Мастер Дюрер тоже в халате на автопортрете 500 года. Он пришел ниоткуда и ушел в никуда, потому что в то время, когда жил Булгаков, представители высшей лиги могли сесть в сумасшедший дом. Такова была история. О том же писал и Гумилев. Я почему привожу пример Булгакова, потому что он был больше других связан со Средневековыми идеями. Он пронизан ими и с огромным уважением относился к тому, что есть мир знаний и познаний мастерства и творчества.

Эта высшая лига была, как некий абсолютный знак цивилизации мира. Это то же самое, как египтяне, оставившие абсолютный знак своей цивилизации. Они сделали консервную банку. Они построили консервную банку необыкновенной прочности и создали машину времени. Они в эту банку заложили все, что можно было заложить. Археологи открыли баночку, а там птичка фаршированная, словно вчера приготовили и положили. Через эту птичку египтяне нам сказали: «Мы умели не только строить, мы много чего еще умели — сохранять продукт, потому что у нас были холодильники»

Как они это делали? У них был фаянс. Они делали специальную форму, потрошили мясо, начиняли его травами, закрывали. В форме была дырочка, они выкачивали из нее воздух, создавали вакуум и заливали дырочку воском. Сколько прошло лет? Десять тысяч? Кушайте на здоровье. Дело не только в пирамидах, но и в этой утке. Хотите быть вечно молодым? Помажьтесь этим кремом. Ничего, что десять тысяч лет прошло. Он славно сделан. Вот и рецепт имеется. Когда была написана Мать Имхотепа IV — Царица Тера написала книгу «Всемирная энциклопедия медицины и к