Корень. Ядро. Ствол
………………………………………………..
Стихи с эпиграфом в эпилоге:
«…и только смутный гул воспоминанья
Проходит вдруг по жилам иногда…
Он пронесётся там, как в шахтах воды…»
Н. Тряпкин.
Всё кануло. Ушло на дно. Как в чаше
Морской белеет каменное дно,
Сочувствие медлительное наше
Известняком в крови растворено.
Ещё порой засветится звездою
Со дна полузабытое лицо,
И снова замерцает под водою,
Заключено в туманное кольцо.
Твои спокойны вскинутые брови,
Отчаяний моих прикручен свет,
И смутно тяготит биенье крови,
Отяжелённой слоем долгих лет.
Года разлук и встреч, года изгнанья,
Года надежд. Всё сгладила вода…
……………………………………………
……………………………………………
***
Когда сосульки были вкусные…
Счастье?
Настоящее счастье! Детская сказка, забытое чудо. —
Собиранье причудливых корешков.
Где угодно, даже зимой. Но чаще всего — по весне.
Лежали они во множестве, по обочинам ветвистого города.
Валялись, ничейные, после вырубки древних деревьев.
Особо затейливы случались навороты, извития выкорчеванных пней.
Да и срубленные озеленителями веточки хороши, звероподобны!
Я собирал их, таинственные, волнующие неправильностью.
Там, в изгибах, наростах и пережабинках таились миры.
Веточки подо льдом казались живыми, светились, одетые сосульками.
Сияли изнутри, облитые, как личинки янтарём, прозрачным солнечным льдом.
Оттаявшие, обработанные ножом, веточки и корешки становились волшебным лесом.
Попадались почти готовые фигурки зверей, птиц, даже людей.
Требовалось лишь выправить резцом. А потом отшлифовать наждаком.
А потом, если того требовал «великий замысел», покрыть лаком.
Или обработать олифой.
В отличие от лака, олифа сохраняла природу дерева, структуру, свили, слои.
Вставленные в разделочную доску, отвоёванную у родителей,
Там-сям проколотую шилом для крепежа фигурок и деревьев,
Находки оживали. —
Особенно в воображении зрителей, моих друзей-ровесников.
С гордостью показывал я картины с фигурками, объёмно расставленными на плоскости.
Более других восхищало панно — чаща сказочного дровосека.
Сквозь чащу, резко пригнувшись к земле,
Вослед за собакой, берущей след на коротком поводке,
Хищно продирался знаменитый сыщик — Шерлок Холмс.
Он активно преследовал преступника, мелькающего в чаще.
Такой чудесный попался корешок — худой, энергично согбенный человек в шляпе,
Даже с трубкой в зубах…
Но однажды, ранней весной, вытаял из-под зимнего ледяного дворца,
Из-под гигантских выработок, отвалов на рабочей окраине,
Вовсе уж диковинный известковый обломок.
Он был явно из древних пластов, из каких-то шахтных глубин.
Ветка папоротника, впечатанная в камень, была совершенно нетронута.
При этом она вся была как-то стремительно выгнута, словно рвалась из камня…
Осторожно откалывая известняк, я вынул её и вставил в керамическую вазочку на столе.
Плоские, как у туи, листья, только чуть шире, резче в попарном разлёте,
Дохнули, показалось, древним огнём,
Допотопными временами.
Ей сразу понравилось в вазочке. Она была тут — своей.
Тут она СМОТРЕЛАСЬ.
Почему-то больше никуда не хотела веточка, кроме как в эту тёмную,
Тонко и длинно вытянутую керамику —
Бывшую глину, суглинок, глинозём.
Керамика…
Не рифмовалась, что ли, ни с чем другим?
А вот с Кембрием, Юрой, Пермью… — да, рифмовалась.
***
…талая была весна.
Ясные лучи.
Световая шла стена
За спиной в ночи,
Рой неназванных имён
Бился за стеной,
Струи света шли вдогон,
Шли и шли за мной.
Сколько ближних и родных —
Днепр ли, Волга, Нил —
Умерли уже?..
Я их
Всех похоронил.
— «Ты согласен, или нет?..» —
Столп восстал огня.
Только ужас, только свет
Вынесли меня.
Я себе не господин.
Были господа. —
Отреклись… и лишь один
Я ответил — «Да».
И меня взметнуло
так
Больно, так светло,
Что куда-то в новый мрак
Сладко понесло.
Помню шум ручьёв… весну…
Силы… зной в конце…
Помню скорбную одну
Складку на лице…
«Помни силы доброты!
На тебе ещё
Девять месяцев, а ты
Потерял им счёт…»
Да моя-то в чём вина?
Вынесли ручьи.
………………….
Талая была весна.
Рясные лучи…
………………………………..
***
Стрела моего детского лука устало опустилась в густую полынь.
Капроновое оперенье мыли дожди, оно стало рыжим, затерялось в траве…
Через годы, наткнувшись на неё, я достал свой старый лук
И взмыла опять в свистящее небо
Эта сухая, колючая тростинка,
На мгновенье распарывая
Заржавевшим острием
Память…
***
Вазочка керамическая,
Веточка историческая,
Весточка призрачных лет,
Сказочка, в общем, лирическая, —
Юрской долины скелет.
В камне, столетьями стиснутом,
В оттиске палевом, пристальном,
Ветвь на столе моём письменном,
Точно на старте атлет,
С торсом, в ристалище вписанным,
Вдруг излучится таинственным,
Белесоватым, неистовым
Светом реликтовых лет.
Тмили, томили, печалили…
В камень прожилья впечатали,
Словно бы тени отчаяния,
Нити ветвящихся ген,
А листья, как рвались попарно, так
И после старта, секунд, атак
В камень ворвались, как в памятник…
Всех победил этот папоротник,
Бледный, как проторентген,
Под томными, тёмными склонами,
Под тоннами, под миллионами
Выносов рудных, под стонами
Штолен, забытых на дне,
Известняками изваянная,
Веточка, озеваемая
Змеями, зноями, маями,
Словно бы в медленной магии
Вставших огней в глубине,
Вдруг, колдовски вызываемая,
Вдруг зашумит по весне…
Чушь. Под забоями, сваями
Тишь. Это невосставаемо.
Ни наяву, ни во сне.
…и отдаётся листва её
Медленным шумом во мне.
***
Мерцающая,
Машущая громадными ресницами-крыльями бабочка
Сотворила такой кульбит в осеннем воздухе,
Что лишь где-то в геологических разломах земли можно ещё, пожалуй,
Отыскать следы катастрофы, глобального излома.
Перелома всей земной судьбы,
А не только множественных переломов бабочкиных крыльев.
Там, в разломах, можно ещё разглядеть,
Пристальным взглядом отыскать огромные, золотые слитки,
Слегка припорошённые землёй, невозможные на ощупь.
Да теперь, кажется, никому уже и не нужные…
