Ширер спорил с идеей, которую приписывал многим американским либералам, о том, «что нацизм – это форма правления и образ жизни, неестественный для немецкого народа, к которому их принудила горстка фанатиков, оставшихся после прошлой войны». Он отмечал, что нацисты при свободных выборах никогда не набирали большинства голосов – хотя набирали немало. «Но в последние три или четыре года нацистский режим начал выражать нечто, очень глубоко сидящее в немецкой натуре, и в этом смысле он действительно является представителем того народа, которым правит». В отличие от других национальных государств в Германии не было «баланса», как он выражался, а внутренние противоречия и обиды заставляли её метаться из одной крайности в другую. Веймарская эпоха, пояснял он, была крайней формой либеральной демократии, «а теперь они бросились в крайнюю форму тирании», поскольку в хаосе двадцатого века им оказалось слишком сложно «думать и принимать решения как свободным людям».
На следующий день Гитлер выступил в рейхстаге с собственной речью «о мире». Он назвал предложение американского президента «лучом надежды для всех, кто хочет сотрудничать в деле сохранения мира», и сказал, что его страна «готова отказаться от наступательных вооружений и распустить всю армейскую структуру», если соседи сделают то же самое. Война – «бесконечное безумие», добавлял он, призывая закончить со старой враждой и утверждая, что Германия готова жить в мире со всеми.
Всех, кто не принимал власти Гитлера и не проявлял полную лояльность ему и его движению, не просто устраняли. «Все ведут себя так, словно этого человека никогда не было. Имя не упоминается, даже с презрением. Если кто-то спрашивает про этого человека. дается уклончивый ответ: “Ах да, этот… он вообще жив еще? Может быть, он за границей? Или в доме престарелых?” Это касается не только евреев и коммунистов, которые бежали или попали за колючую проволоку концентрационных лагерей “для их собственной безопасности”…»
В редкие моменты, когда Гитлер делал паузы в монологе, Армстронг пытался задавать какие-то свои вопросы, но германский лидер не пытался даже вступить в диалог. Потом, когда Гитлер уже провожал его к двери, Армстронг колко пошутил, поблагодарив за то, что обращался в этот раз Гитлер лично к нему, а не к миллионам немцев, как обычно. Гитлер совершенно не заметил иронии и заявил, что очень доволен их «содержательной беседой».
Как вспоминал Армстронг, выбившийся локон Гитлера угрожающе нависал у него над глазом, пока он жестко повторял логичные и неопровержимые, с его точки зрения, аргументы: «Говорить обратное – это все равно, что обвинять беззубого кролика в нападении на тигра».
Гитлеровская презентация мирных намерений Германии быстро превратилась в его стандартную речь против условий Версальского договора и «невозможной и недопустимой» границы с Польшей. Восточного соседа он изображал монстром, нависающим над Германией.
– У Польши в зубах нож, – сказал он и для пущего эффекта оскалил сжатые зубы сам. – Она смотрит на нас с угрозой.
Германию вынудили разоружиться, и она окружена опасными соседями, настаивал Гитлер.
Гитлеровская презентация мирных намерений Германии быстро превратилась в его стандартную речь против условий Версальского договора и «невозможной и недопустимой» границы с Польшей.
«Когда я наконец вошла в приемную Адольфа Гитлера в отеле «Кайзерхоф», я была убеждена, что встречаюсь с будущим диктатором Германии, – писала она. – А меньше чем через пятьдесят секунд уже считала, что это совсем не так. Именно столько мне понадобилось, чтобы оценить потрясающую незначительность человека, взбудоражившего весь мир».
«Он бесформенный, почти безликий, похожий на карикатуру; его скелет словно состоял не из костей, а из хрящей, – продолжала она далее. – Болтливый, ненадежный, неустойчивый и тревожный». Затем она добавляла, ссылаясь на заголовок знаменитого романа тех времен, написанного Гансом Фалладой: «Он похож на прототип Маленького Человека». О
