принесла и поставила, широко взмахнув своими обнаженными локтями над головами обедающих, огромное блюдо, на котором были навалены высокою горкою раки… При этом зрелище Филипп Филиппыч, завесивший себя салфеткою под самые уши, даже загоготал плотоядно и с восхищением воскликнул:
— Раки!! Вот это добре!
И он тотчас же нагреб их себе на тарелку целую кучу. Перегрызая с треском их скорлупу, он заметил, неодобрительно тряхнув головою:
— А признаться, неважны! не-е-важны!
Вот и все, что произнес Филипп Филиппыч во время обеда. Остальные пока и того не сказали. Обед происходил в благоговейном молчании. Слышался только треск разгрызаемых раков. Анна Платоновна отыскивала более крупных и подкладывала на тарелку птенца. Она замечала с тревогой, что Саша действительно побледнел и осунулся
Когда мать вышла из комнаты, птенец бросился к Филиппу Филиппычу, обвил его шею руками, чмокнул в уста, потом отскочил, припрыгнул козлом и рассмеялся блаженнейшим образом.
Я понимаю его, потому что он — весь в меня… Он совсем не похож на других детей! О, как он самолюбив, если б вы знали!! Этот удар…
— Ха-ха-ха! Да полно вам! Какой там «удар», господи боже! Важность какая, что мальчика на второй год оставили! Тряпка он будет после того, если и это для него уж «удар»! Эх, да поверьте, что для него в сто раз приятнее воспользоваться летом как следует, чем корпеть за латынью…
— Вот что в конце концов я скажу вам, Анна Платоновна, — продолжал он, лишь только Саша вышел из комнаты, — вы вооружены против учителя, — оставим его в покое… Но неужели вы не заметили, как наш мальчуган переменился за время экзаменов?
— Как? — испуганным шепотом переспросила Анна Платоновна.
— То есть я хочу сказать, как он похудел, побледнел… Он на себя не похож!.. Другим экзамены — как с гуся вода, а с ним посмотрите, что сделалось!.. Отчего? Оттого, что он слаб, и то, что для других мальчиков — трын-трава, для него, чтобы усвоить, требует огромных усилий…
— Вот уж это неправда! — запальчиво воскликнула Анна Платоновна. — У Саши блестящие способности, Саша быстро усвоивает, он умен не по летам! И вы, Филипп Филиппыч, напрасно…
(Как чистокровный «кацап», Филипп Филиппыч хохлов недолюбливал и, несмотря на свое довольно давнее проживание в Пыльске, говору их не научился, но приобрел зато привычку вставлять иногда в свою русскую речь малороссийские фразы, по большей части их беспощадно коверкая.)
Она, я знаю, думает теперь, что я выдержал! Она вчера в церковь ходила богу молиться, и ночью я слышал, как она не спала и к дверям подходила, на цыпочках, пока я сидел и зубрил, и все что-то шептала
Саша так был уверен, что должен выдержать из латинского! Он и в году занимался, и к экзамену зубрил с утра до ночи, и вот всю эту ночь сидел напролет! Он никак, никак не ожидал, что «чех» его срежет!
не могу перейти, и… и… (тут слезы опять хлынули у него в три ручья) я оставлен на второй год!!
— Ну, ну! Чего унывать! — хлопнул он по плечу своего юного гостя. — Эка беда! Лето велико… Успеем и погулять, и на лодке поездим, и в лесу нашляемся вдосталь… А там приналяжем на книжки как следует — и четвертый класс от нас не уйдет!.. А ты уж и нюни сейчас распустил?.. Э-эх, птенец, птенец! Нужно быть молодцом!
никогда, никогда, во всю жизнь, не привыкнет к этим проклятым «оборотам», и «чех» это знает и нарочно спросил, чтобы срезать, а потом раскричался, стыдил и поставил ему двойку!
Мальчик рассказывал все это торопливо и с жаром, как то бывает при воспоминании недавно пережитого горя.
