Оглавление

Посвящаю любимой дочери Зое — первому и главному читателю всех моих произведений.

Книга является художественным произведением. Любое совпадение мест и событий, а также сходство имен и персонажей с людьми как ныне живущими, так и ушедшими — случайны и являются плодом фантазии автора.

Тебя не звал я, сам ты это знаешь;

Ты сам попался в сеть, не правда ли, скажи?

Кто чёрта держит, тот его держи:

Не скоро ведь опять его поймаешь.

Гёте. Фауст.

«Мой друг — детектив Том Карвел — точно знает, что у каждого человека есть два лица, за которыми отлично уживается как хорошее, так и плохое. С Томом мы вместе больше семи лет. Мы вместе спим, едим, улыбаемся соседским детям, представляя своих. Или представляю только я, такое тоже возможно. Вечерами мы вместе любуемся закатами, сидя на балконе его маленькой квартирки на окраине Лондона, хотя могли бы жить в моем наследном доме, в престижном районе Белгравия. Доме, который журналисты прозвали «Замок на костях». Они любят давать громкие имена объектам своих расследований.

Но, простите, я немного отвлеклась. Итак, мы с Томом вместе больше семи лет. Но он не торопится делать мне предложение. Потому, наверное, что видит мое второе лицо, и оно ему не очень нравится. Я и сама себе редко нравлюсь. Обладая весьма скромными внешними данными, я ничего не делаю для их улучшения. К тому же я сверх меры молчалива и довольно цинична благодаря урокам жизни и профессии. Ежедневно я имею дело с теми, у кого больше нет лиц, лишь бескровная оболочка из кожи и потухших глаз. Я — Энн Стоунхэмптон. Судмедэксперт».

Генерал Савельев закрыл книгу и взглянул на обложку. Дорогой подарочный переплет и никаких иллюстраций. Лишь золотом крупно выведено имя автора, а в правом нижнем углу, заметно мельче, название романа. «Два лица».

— Начало интересное, — произнес Савельев. — А вот профессия судмеда не женская, и уж точно не сахар.

— И наша не мёд, — добавил генерал Ладышев.

В его кабинете витал приторный запах электронных сигарет — слабой попытки свести к минимуму многолетнюю вредную привычку.

— Тоже верно, — согласился Савельев.

— Пусть твои будут поделикатнее с Эмой Майн. Все-таки, писатель, человек особой душевной организации.

— Предупрежу. Спасибо за книгу и автограф. Жена будет в восторге. Она считает, что детективы Майн лучшие.

— И моя читает их запоем. А нам с тобой таких историй и на службе хватает.

Савельев взглянул на часы и произнес:

— Получается, трех суток еще не прошло?

— Нет. Со слов писательницы: она, ее муж Олег Макеев и издатель Глеб Бабицкий отмечали выход новой книги. После вечеринки Макеев порывался пойти поплавать в местной реке. Он в прошлом профессиональный пловец и имеет привычку делать вечерние заплывы. Но намечалась гроза, и его отговорили. Потом все пошли спать. Утром просыпаются — Макеева нет. Решили, что тот рано уехал на работу. Издатель тоже отправился в город, Майн осталась дома одна. До вечера никто не беспокоился. Ближе к десяти она начала звонить мужу — телефон вне зоны. Подождала ночь, утром в панике кинулась писать заявление. Конечно, его не приняли. Мне позвонили из министерства, попросили отреагировать. Следом сама звезда вместе с издателем пожаловали.

Ладышев достал из папки плотно исписанный лист и передал Савельеву.

— Не стал их к вам отправлять, уж больно писательница была бледна, того и гляди в обморок готова рухнуть.

— Все понял, — произнес Савельев, взглянув на заявление. — Отреагируем, не впервой. Отправлю своих на место, пусть глянут, что там и как. Возможно, уже завтра пропажа найдется. Мог и загулять, чего не случается с нашим братом.

Ладышев вынул из ящика стола футляр с электронной сигаретой и повертел ее в руках.

— Какая гадость эти электроннки. Я считаю, если уж гробить здоровье, так с удовольствием. Нет же, моя допекла. Уверяет, что от этих вреда меньше.

— Запах у них точно хуже, — улыбнулся Савельев. — Я хоть и не курильщик, но твои фирменные пахли терпко, натурально, а эти — забродившим компотом.

Ладышев кивнул.

— Проще бросить курить совсем. Возможно, моя на то и рассчитывает.

Он сунул сигарету обратно в футляр.

— Что по делу Чайкиной, есть подвижки?

— Сегодня получим результаты вскрытия, вечером доложу, — ответил Савельев.

— Добро.

***

Иван припарковал машину у Главного следственного управления, откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза. Словно стянутый железным обручем, затылок ныл, несмотря на обезболивающее.

Два дня назад майор Иван Разумов закрыл дверь питерской квартиры и уехал в Москву к родителям и маленькой дочери. Казалось, прошла вечность с тех пор, как жена Илона улетела на кинопробы в Лондон, как оказалось — без планов на возвращение. А Иван, ничего не подозревая, ждал. Соседка по площадке — многодетная мамочка Маша — за умеренную плату согласилась днем брать к себе двухмесячную малышку. Ночами с дочкой был Иван.

Маленькая Лиза почти не беспокоила. Смешно причмокивая, ела по расписанию и как идеальный младенец засыпала до следующего кормления. Утром Иван снова относил ее к соседке и забирал поздно вечером, после службы. Илона писала короткие сообщения: «Все хорошо, бегу на пробы. Скорее всего, придется задержаться еще на недельку». И Разумов продолжал верить.

Она позвонила, когда подходила к концу четвертая неделя, а соседка Маша, сочувственно глядя на Ивана, намекала на то, что пора искать постоянную няню. Илона говорила быстро, путано, местами переходя на слезы, пытаясь убедить Ивана в том, что это ее шанс и если сейчас не зацепиться в Европе, то все было напрасно. А Разумов, молча, слушал, думая об одном: «Где найти няню».

Искать не пришлось. Из Москвы приехали родители Ивана и забрали внучку к себе. Соседка Маша доверительным шепотом сообщила им подробности подслушанного разговора, который не решалась передать Разумову: «Я слышала, как Илона говорила кому-то по телефону, что сейчас рисковать не станет. Когда получит предложение, тогда и разведется. Дословно сказала — „Сейчас главное зацепиться и получить вид на жительство“. Вы представляете, какова кукушка? Как есть — кукушка! Не понимаю, как можно такую малышку бросить!».

Доверительный шепот, как известно, имеет свойство мгновенно распространяться, но слышит его лишь тот, кто слышать хочет. Иван не хотел. Он добровольно затянул себя в плотный кокон тишины, сквозь который не проникали, ни сочувствие соседки, ни молчание отца и матери, ни собственные сомнения.

Родители увезли внучку в Москву и не звонили, боясь заводить с сыном любой разговор. А Иван продолжал ждать. Иллюзии, зыбкие и тонкие, словно паучья паутинка продолжали питать его, кое-как поддерживая жизнь в измученном предчувствиями сердце.

Все изменилось, когда в большом конверте королевской почты Великобритании пришло заявление на развод и отказ от родительских прав на ребенка. Дата отказа — за день до отъезда Илоны. Разумов взял отпуск без содержания, отключил телефон и провалился в боль. Он ничего не ел и пил лишь талую воду с альпийских гор, которая большими упаковками громоздилась в углу узкого коридора. Несмотря на скромный семейный бюджет, Илона упорно покупала воду дорогого швейцарского бренда по цене килограмма отборного мяса за бутылочку престижной жидкости.

Иван лежал на диване, покрытом пледом в мелких катышках и, глядя в потолок, пытался найти ответ на легендарный вопрос «Что делать?».

«Не верю! — врывалась в голову хитрая мысль. — Она не могла так с нами поступить!».

Иван вскакивал с дивана и, меряя широкими шагами маленькую комнату, набирал, сбрасывал и снова упрямо жал на дисплее «Илона». Но после очередного набора ничего не происходило. Не было ни длинных, ни коротких гудков. Словно не было ничего — десяти лет любви, новорожденной дочери, самого Ивана. Тишина. Тревожная, до конца непонятная, но настойчиво требующая смириться с новыми правилами жизни.

В моменты, когда Разумову казалось, что эта тишина смотрит на него из темного угла, мелькает в зеркале, отражается в прозрачной швейцарской воде, он заставлял себя принять ледяной душ, брал гантели и качался до судорог в мышцах, падал на пол и отжимался, пока не упирался лбом в, потертые жизнью, паркетные доски.

За семь дней он сильно похудел, но с потерянными килограммами ушли остатки иллюзий. Внутри все затвердело, как, пройдя сквозь слой раскаленного кокса, твердеет железо, превращаясь в тяжелый, непробиваемый чугун. Ежедневные физические пытки сделали еще выносливее тело, которым так восхищалась Илона. «Разумов, это невозможно! Ты красив, как греческий бог. Признайся, на службе за тобой, наверняка, тянется вереница из Кассандр и Коронид».

В античной театральной постановке «Не люди, не боги» Илона играла Корониду. Режиссер выбрал самую драматичную из мифических версий, согласно которой главная героиня, забеременев от Аполлона, изменила ему с простым смертным по имени Исхий, после чего, как принято у богов, была поражена стрелами.

«Чудовищно завораживая, плыл по залу металлический запах крови. Из мертвого тела медленно вытягивали младенца. Аполлон смотрел на неверную Корониду спокойно, без капли сомнений в наказании. Измена, измена…, — прошуршало в воздухе». Кроме описания сюжета, известный в Петербурге театральный критик Невазов отметил в своей статье двойственную суть актрисы Илоны Вольской, благодаря которой Коронида, на его взгляд, и получилась особенной.

«Ее необычная манера движения, витиеватая тональность голоса в диалогах с возлюбленным, пронзительный взгляд зеленых глаз и разрывающий шаблоны талант сделали музу Аполлона не просто великолепной — непредсказуемой. Такой, как не делал никто. Восхитительная Коронида в исполнении Вольской сразила Аполлона ударом измены настолько тонко и мучительно, что эта роль мгновенно подняла актрису на порядок выше предшественниц. Вне сомнений — скоро мы услышим об Илоне Вольской далеко за пределами России».

Переехав в северную столицу из периферийного городка, Илона, как и многие провинциалки, долго ждала своего шанса и, как это порой случается, получила его неожиданно. Актриса, утвержденная на роль Корониды, за две недели до премьеры слегла с воспалением легких, и ее дублерша Илона Вольская вышла на сцену.

Иван искренне радовался за жену. Но чем популярнее становилась Илона, тем чаще он думал: «Что она во мне нашла?». На ум спасительно приходили комплименты, которыми всегда щедро одаривала жена: «Ты мой герой, мой рыцарь. Красивый, умный, ты просто идеал современного сыщика и женская мечта».

Илона не ошибалась, Иван имел успех у женщин. Но никогда не влюблялся так, как в нее. Здоровый цвет кожи с едва заметным румянцем на скулах, светлые глаза, грамотная речь и манеры воспитанного парня из интеллигентной семьи неизменно впечатляли женский пол. Даже свидетели по уголовным делам, невольно проникаясь доверием, выдавая больше информации, а задержанные часто попадались на крючок «доброго полицейского».

Но если на службе деликатность быстро уступала место качествам, не всегда имевшим общее с милосердием, то с Илоной Иван был готов быть тем, кем она хотела его видеть. В любви к жене было что-то неподвластное его контролю. Он понимал, насколько они разные — от профессий до характеров — но верил, что мечтают об одном — быть вместе, растить детей, строить планы, любить друг друга. Иван искренне считал, что это важнее всего, любой карьеры, популярности и достатка.

За годы счастливой жизни, Илона ни разу не дала повода усомниться в ее искренности. Беззащитный взгляд зеленых глаз жены с легкой грустью о несыгранных ролях и яркое вдохновение всякий раз, когда надежда мелькала на горизонте, все это плотно сидело в душе Ивана. Он старался не пропускать ни одного спектакля с ее участием, неизменно убеждая, что она была лучше всех и главный шанс еще выпадет.

Дома он помогал Илоне репетировать перед очередными пробами, старательно озвучивая другие роли. Жена казалась ему той самой сказочной розой, которую хотелось оберегать, защищать, давая возможность свободно, без лишних хлопот нести в мир красоту и талант.

По просьбе Илоны он переехал в Петербург, когда своя карьера в Москве уже начала неплохо складываться. Но жить на два города не представлялось возможным, и Иван перевелся в Главное Следственное Управление по Санкт-Петербургу, чтобы быть рядом с той, которую хотелось защищать, оберегать и бесконечно баловать. Любить.

«Иван, что она с тобой творит? — возмущался друг Егор Фомин. — Я тебя не узнаю. Почему ты должен бросать все ради нее, а не она ради тебя? Любовь любовью, но бошку на плечах иметь надо». «Я могу служить где угодно, а в ее профессии все сложнее», — оправдывался Разумов, сознавая слабость подобной версии. Но разум и чувства редко идут рука об руку и там, где строгий разум восклицает «Все не так!», любящее сердце старательно приглушает навязчивый возглас.

С головой провалившись в атмосферу эйфории от резкого взлета, Илона не сразу поняла, что беременна. Рассматривая в зеркале округлившийся живот, она вдруг отчетливо осознала, кто помог ей сделать роль Корониды особенной — маленький человек, который жил в ней, диктуя свои правила. Но останавливаться Илона не планировала. С первым глотком популярности ее чувства и мысли обострились до предела. Она горлом почувствовала — главная роль впереди.

Как и обещал критик Невазов, предложения посыпались одно за другим, но к удивлению Ивана, Илона не торопилась их принимать, объясняя тем, что впервые может позволить себе выбор. Она продолжала играть Корониду, до родов успела съездить с труппой в Лондон, а вернувшись, начала вести тайную переписку с английским продюсером Энтони Линком, пообещавшим ей главную роль в сиквеле нашумевшего фильма от режиссера Генри Венса. Илона жила встречей с ролью, которая должна была поднять ее на мировой уровень. Дочь Лиза родилась в положенный срок, а спустя два месяца Илона Вольская уже летела в Лондон, навстречу мечте.

Отправив подписанные документы на указанный адрес, Иван быстро — спасибо другу Фомину — перевелся в Москву. Родители, выйдя на пенсию, перебрались в небольшой подмосковный дом, встретивший Ивана гнетущим молчанием. Екатерина Александровна и Константин Сергеевич не понимали как себя вести с сыном, упорно отводящим взгляд от дочери — маленькой копии жены.

В первый вечер во время ужина отец достал армянский коньяк и завел тяжелый разговор, от которого всем и сразу стало невыносимо тошно. Иван слушал и не слышал слова, призванные, но не имеющие реальной силы помочь.

В полночь тихо, чтобы не слышали родители, он взял едва початую бутылку коньяка и вышел из дома. Иван долго шел по дороге в сторону леса, пока не оказался в его влажной, душной темноте. Он брел по мокрой траве, натыкаясь на деревья и колючие лапы кустарников, шел и выл, глухо, протяжно, отвлекаясь лишь на глотки обжигающей жидкости.

А пить Разумов не умел. Пиво, вино переносил нормально, но крепкие напитки неизменно валили его с ног. Илона смеялась: «Под оболочкой рыцаря в тебе живет женщина. У тебя ресницы, о которых мечтает каждая, ты пьешь женские напитки и любишь, как большинство женщин — преданно и безрассудно». Илона уже тогда знала, что сама в вопросах любви принадлежит к меньшинству. Иван узнал позже и теперь не понимал, как жить дальше. Просто не имел подходящего опыта. Не знал, как собирать шкуру заново, как клеить рваные клочья, чтобы сложить себя другого, нового. Без Илоны.

В ту ночь он шел по лесу, отчаянно ругая себя за любовь, так молниеносно разрушившую его, крепкого, неглупого опера, который умел считывать не только поведение, но даже мимолетные взгляды людей. Других. С Илоной все было иначе — только через любовь и доверие, через безграничную веру в то, что это главное, настоящее и навсегда.

«А ведь без этой слепой уверенности заметить изменения было бы не сложно», — подумал Иван. То новое, что сначала тихо постучало, а следом с шумом ворвалось в их жизнь после первого успеха Илоны, как длинные пальцы железного циркуля незамедлительно принялось раздвигать пространство между ними, ежедневно транслируя: вы — разные. Иван, конечно, заметил, как ослепительно ярко засиял мир вокруг жены, но отказывался верить в то, что это может все разрушить. Даже взяв в руки конверт с гербом королевской почты, он продолжал оттягивать момент неминуемого приговора их семье. Открыв, Иван пересек черту, за которой осталась последняя надежда на ошибку.

Продолжая жадно глотать отцовский Арарат, он бродил по темному лесу, не понимая, куда идет и зачем. Чем больше он пил, тем тоньше становилась грань между реальностью и забвением. В какой-то момент Ивану показалось, что небо посветлело. Он остановился и, едва удержав равновесие, взглянул наверх. Свет лился сквозь кроны деревьев, казалось, прямо в душу, от чего там становилось невероятно легко, невесомо, спокойно.

Свет лился и лился, а Иван все стоял лицом к небу, медленно раскачиваясь, раскинув руки в стороны и закрыв глаза, подставляя всего себя спасительным ощущениям покоя. А затем наступил провал.

Очнулся Иван на рассвете, на краю обрыва, возле малинника с остатками припозднившихся ягод, висящих на тонких, колючих ветках. Он лежал на земле, меж резных лап папоротника и, глядя в ясное небо, пытался понять, в каком из миров он находится и что было накануне. Понять не получалось. Последнее, что он помнил — странный свет, льющийся с неба среди глухой ночной темноты.

Спустившись к реке, он умылся прохладной речной водой и пошел в сторону дома, от которого оказался в нескольких километрах. Мать встретила Ивана взглядом, полным боли. Покачивая кроватку со спящей малышкой, она смотрела на сына и, казалось, старела с каждой секундой.

«Мы не молоды, — строго произнес отец. — На кого ты хочешь оставить дитя? Давай уж тогда сразу в детдом, чтоб не познала родительского тепла. Будет меньше мучиться».

«Мучиться» резануло, но, ни укоряющий взгляд матери, ни слова отца были уже не нужны. Этой странной ночью в лесу Иван вернул себя. Он понимал, что быстро и до конца залатать рану не получится. Она еще будет ныть и кровить, безжалостно отбрасывая его в прошлое. Но сейчас, глядя в зеленые глаза дочери, он мысленно поклялся, что не оставит ее никогда и будет любить за двоих.

На следующий день майор Разумов вошел в здание Главного управления по расследованию особо важных преступлений и направился к окну дежурного. На нижней вкладке таблички было от руки написано «Сержант Димонов В. В.».

— Мне должны были оставить пропуск, — сказал Иван.

— Фамилия, — равнодушно произнес сержант со смешным ежиком белобрысых волос над веснушчатым лбом.

— Иван Константинович Разумов.

— Нет такого, — бегло взглянув на документы в металлическом контейнере, произнес сержант.

— А если внимательнее? — спокойно предложил Иван.

Сержант насупился, но еще раз прошелся веснушчатыми пальцами по корешкам пропусков.

— Сказал же, нет, — не сдавался он.

Иван достал мобильный и включил громкую связь.

— Привет, дружище, — ответил знакомый сержанту голос, и плечи его мгновенно напряглись.

За полгода службы в Управлении Сержант Димонов не раз испытал на себе нрав полковника Фомина, не терпящего тупости.

— Привет. Ты оставлял мне пропуск? — спросил Иван.

— Конечно, как договаривались, в дежурке.

Иван снова взглянул на сержанта. Беззвучно шевеля губами, тот отчаянно перебирал в контейнере корочки.

— Так вот же он! — обрадовано произнес Димонов. — Фух!

— Я слышу, разобрались, — раздался насмешливый голос Фомина. — Давай, поднимайся.

Кабинет отдела встретил Разумова запахом крепкого кофе и приятного женского парфюма. За первым от входа столом сидела темноволосая девушка. За ее спиной, на доске висели фотографии с места преступлений. Она неохотно оторвала взгляд от монитора и взглянула на Разумова.

— Добрый день, — произнес Иван, на что она кивнула и снова повернулась к экрану.

— С возвращением на малую родину, — произнес Фомин, поднимаясь из-за стола.

Он крепко обнял Ивана, похлопав его по спине. За годы, что они не виделись, Егор раздался на пару размеров. Крупные плечи и едва наметившийся живот добавили мощи без того коренастой фигуре. Виски Фомина коснулась седина, почти не тронув остальную шевелюру. И только взгляд старого товарища был прежним — упрямым и чуть насмешливым. Закончив академию в одно время, они дослужились до разных званий. Егор — до полковника, Иван — до одной майорской звездочки на погонах.

— С одним сотрудником Управления ты уже успел познакомиться. Предупреждаю, когда Димонов в дежурке, это место стараются обходить стороной. Боятся заразиться, — с улыбкой произнес Фомин. — Давай, проходи.

Он повернулся к первому от входа столу.

— Знакомься, это — майор Российская, моя жена и по совместительству следователь нашего отдела.

На иронию Фомина Рита отреагировала слегка недовольным взглядом в его сторону. Приподняв правую бровь и, сжав красивые губы, она поднялась из кресла и протянула Ивану руку.

— Маргарита.

— Иван, — ответил Разумов, пожав прохладную, узкую ладонь.

Ее карие, миндалевидные глаза смотрели внимательно и, как показалось Ивану, грустно. Их разрез, высокие скулы и смуглая кожа выдавали восточный след в родословной. Густые темные волосы были красиво подстрижены. Модно подкрученная челка открывала широкий лоб с заметными межбровными морщинками. Маргарита была в черной, обтягивающей небольшую грудь водолазке, джинсах и туфлях на шнуровке.

Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет вошел следователь отдела старший лейтенант Петр Незабудько с керамическими кружками в руках. С их стенок стекала вода, оставляя на полу крупные прозрачные капли. Невысокий, но хорошо сложенный, он был похож на студента с выцветшей за лето вихрастой челкой. Серые глаза с воспаленными прожилками на фоне довольно бледного лица говорили о том, что их владелец или не здоров, или не высыпается. На нем были сильно потертые джинсы и высокие яркие кроссовки. Через трикотаж желтой футболки упруго проступали мышцы.

Поставив бокалы на стол, он заинтересованно взглянул на Ивана.

— А это наш Петр, — продолжил Фомин. — Старший лейтенант Незабудько.

— Здрасьте, — широко улыбнулся тот и протянул руку, прежде вытерев ее о джинсы.

— Иван Разумов.

— Иван — мой старый товарищ, — пояснил Фомин. — В академии мы его звали Разум. Не только из-за фамилии. Он у нас считался самым начитанным. В общем, коллеги, как говорится, прошу любить и жаловать.

Фомин взглянул на наручные часы и, взяв со своего стола папку, произнес:

— Пора на оперативку. Ты, Ваня, можно сказать, с первого дня и в полымя. Позавчера в своей квартире на Арбате задушена Лиза Чайкина, дочь известного чиновника. Пока уверенно стоим в пробке, движения по делу ноль. На ковер к генералу идем ни с чем.

В кабинете генерала Савельева как всегда было прохладно. Из открытого окна медленно лился теплый сентябрь, напоминая об осени лишь пестрой листвой и прохладными ночами. Большие напольные часы в углу мерно отсчитывали время. На краю гладкого и длинного как подиум приставного стола лежала толстая книга в твердом переплете с золотым тиснением на обложке.

Савельев посмотрел на Разумова фирменным, оценивающим взглядом с прищуром.

— Майор Разумов. Иван Константинович, — представился Иван.

Савельев кивнул и перевел взгляд на лежащие перед ним документы.

— Давай, Разумов, рассказывай, откуда к нам прибыл и где остановился, — сказал Савельев, прекрасно осведомленный о жизни и личных обстоятельствах нового сотрудника.

— Главное следственное управление по Санкт-Петербургу. Сейчас проживаю в Подмосковье. Поселок Уваровский, — коротко отчитался Иван.

— Семья? — задал вопрос Савельев, желая сразу закрыть тему, которая не должна мешать службе.

— Разведен. Есть дочь.

— Хорошо, — произнес Савельев, отложив папку с документами. — Девочки это прекрасно. Они отцов любят больше, чем сыновья. Верно, Маргарита?

— Верно, Валентин Семенович. Но это только, если с отцом повезет, — без тени улыбки ответила Рита.

Слушая Разумова, она вспоминала, как ее саму встречали в отделе несколько лет назад: Егор — просто не дружелюбно, бывший коллега Олег Фатрушев — откровенно враждебно. Только Петр Незабудько поддерживал с самого начала, проявляя порой совсем не дружеские знаки внимания. Генерал Савельев, старый друг ее отца, долгое время не вмешивался. Но к счастью для Риты именно он успел посвятить Фомина в предысторию ее перевода из Калининграда. Вовремя сказанное слово тогда спасло ей жизнь.

Движением головы Савельев указал в сторону книги с золотым тиснением.

— Кто знаком с творчеством этой дамы?

— Я, — ответила Рита, взглянув на обложку. — Хороший автор. Пишет необычно и смыслы глубокие. В ее романах всегда что-то большее, чем просто расследование. Хотя многим и этого достаточно.

«Ты точно из тех, кто ищет больший смысл», — подумал Егор, беря в руки книгу.

— И фильмы по ее мистическим детективам хорошие, что редкость, — продолжала Рита.

— А чего редкость? — поинтересовался Петр.

— Не знаю, так часто бывает, — ответила Рита. — У сценаристов и режиссеров свое видение, редко совпадающее с мнением автора.

— Основатель модного направления — электронных книг с дополненной реальностью, — прочитал Фомин на обложке. — Это что за зверь?

— Этому зверю много лет, — пояснила Рита. — Нехитрая техника вставок в электронный текст интерактивных ссылок. Читателям дают возможность ощутить себя участниками расследования.

— Примеряют на себя наши роли, — усмехнулся Савельев.

— Вроде того, — сказала Рита.

— Голограммами быстро наигрались, — прокомментировал Фомин, передав книгу Петру, — теперь играют в оперов.

— Конечно, наигрались, — согласился Незабудько. — Смартфоны, которым от роду всего ничего, начали бесовски жрать зарядку после каждого выхода в режим «голограмма». Говорят, разработчики глована сейчас активно работают над исправлением ситуации, только меня удивляет, как же сразу было непонятно, что батарея для такой модели нужна намного мощнее.

Петр повертел в руках книгу, оценив тяжесть шестисот страниц.

— Надо почитать, — сказал Петр, — приобщиться, так сказать, к прекрасному.

— Прекрасного в обычном понимании там мало, как и в нашей работе, — усмехнулась Рита. — Главная героиня — судмедэксперт. Сюжеты романа невероятно правдоподобны и в то же время попахивают мистикой. Но подача настолько необычна, что оторваться от чтения невозможно.

Егор слушал жену, наблюдая за выражением ее лица и движением губ. Рита на самом деле могла с головой погружаться в чтение, пока не доберется до финала. Ходила по дому с наушниками, читала ночами, а в салоне машины постоянно звучала аудиокнига. Егор не променял бы сон ни на один роман. Такие они разные. Фомин потер подбородок и посмотрел на жену. Поймав его взгляд, Рита быстро опустила глаза.

В последнее время она сильно изменилась. Стала задумчивой, нервной. Да и события не располагали к душевности. Недавно Фомин потерял верного друга, пса Маффина, взвалив на жену ответственность за то, что тот умирал в одиночестве. Спустя время они поговорили, все выяснили, и Егору показалось, что конфликт исчерпан. Он искренне извинился, что нагрубил, и Рита вроде бы поняла — столько лет вместе, собака им всем стала родной. Но вскоре Рита закрылась. Словно спрятавшись в невидимый домик, она часто молчала, на автомате выполняя дела на службе и дома. Но при разговорах о книгах, Рита неизменно оживлялась.

Разумов слушал Маргариту, мысленно соглашаясь с каждым словом. Он тоже читал романы Майн и понимал, о чем идет речь. Пробраться в закулисье ее сюжетов всегда сложно. Только к середине повествования начинаешь понимать, насколько искусно автор, манипулируя сознанием читателя, уводит его в сторону от реальных страстей. В ее романах сами по себе, отдельными жизнями жили не только люди, но и дома, природные явления, внутренние органы тел, попавших на стол судмедэксперта. И мертвое порой говорило о человеке больше, чем он мог поведать о себе при жизни.

— А что случилось с Эмой Майн, товарищ генерал? — уточнила Рита.

— С ней ничего. А вот с ее мужем Олегом Васильевичем Макеевым пока не ясно. Пропал. Трое суток не прошло, но заявление пришлось принять. И надо поехать на место, все осмотреть.

Савельев достал из папки бланк заявления и движением руки отправил лист по столу. Проскользнув по лакированной глади, тот замер перед Разумовым. Иван взглянул на заявление. Буквы, сливаясь, красиво укладывались набок, создавая картину сплошного, кружевного полотна из слов.

— Где, ты сказал, живешь, Разумов? — уточнил Савельев.

— Поселок Уваровский. Дмитровский район, — ответил Иван.

— Место фактического проживания писательницы и ее мужа — деревня Гора. Твой Дмитровский район, тебе и карты в руки.

Иван забил в поиске название деревни и понял, что она находится по другую сторону леса в нескольких километрах от его поселка.

— Принимай первое дело, — произнес Савельев. — И будь там поделикатнее. Со слов Ладышева, звезда пребывает в переменном шоке и в его кабинете едва не свалилась в обморок. Такие вот они писатели, люди тонкой душевной организации. Возможно, завтра пропажа сама себя обнаружит, но на место надо съездить сегодня.

— Понял, товарищ генерал, — сказал Разумов.

— Так, дальше по Чайкиной, — продолжил Савельев. — Все помнят, что дело на контроле?

— Так точно, — ответил Егор. — Но на данный момент осмотр квартиры, где была убита Лиза Чайкина, не дал ощутимых результатов. Следов нет. Очевидно, преступник был в перчатках и бахилах. Возможно, была борьба. На паркете свежий след от торшера. Или жертва его сбила, сопротивляясь, или преступник задел. Но удар был сильным. Торшер тяжелый, на толстой бронзовой ноге.

— Что по заключению?

— Заключение Антонов обещал в течение часа. Но предварительно время смерти обозначил — между двадцатью и двадцатью одним часом, а причина, как и предполагалось при первом осмотре тела — механическая асфиксия. Кроме того, обнаружен перелом верхних шейных позвонков. У преступника явно сильные руки. Предположительно он сначала со спины накинул ей на шею ремень, придушил и только потом руками довел дело до конца.

— Из чего ремень?

— Кожаный. Микрочастицы обнаружены на шее убитой.

На компьютере Савельева раздался звук уведомления о новом письме. Параллельно на смартфоны Фомина, Риты и Петра пришли сообщения от судмедэксперта: «Заключение по Чайкиной — в общей папке».

— Что по дверным замкам? — спросил Савельев, открывая файл с результатами вскрытия.

— Судя по состоянию замков, либо у убийцы были ключи, либо потерпевшая впустила его сама, — ответил Фомин. — Незадолго до смерти, а именно — в двадцать часов пять минут, поступил звонок на ее номер с таксофона.

— Где находится?

— Недалеко от дома, в соседнем переулке. Видеокамера неисправна.

— Следы ограбления есть?

— По словам отца убитой, все вещи на месте. Дорогой ноутбук провалился между спинкой и сиденьем дивана, мобильный лежал под креслом. Возможно, выпал из рук жертвы во время борьбы. При желании найти не сложно.

Егор передал генералу протоколы.

— Опрошен отец, мачеха, а также водитель, который обнаружил труп, — продолжил Егор. — Отец сказал, что дочь прилетела из Парижа и должна была на следующий день приехать в их загородный дом. Водитель прибыл к десяти утра. Постучал в дверь, она была плотно прикрыта, но не заперта. Девушка лежала в гостиной, за диваном и если бы водитель не позвонил на ее номер, то не сразу бы и обнаружил.

— Что говорят соседи?

— Никто ничего не слышал. Опросили всех, кто был, не застали только соседа Чайкиной снизу.

Егор заглянул в ежедневник.

— Там прописан некто Изосимов, сын ученого-биолога. Отец умер полгода назад, мать двенадцати годами ранее. Живет Изосимов, по словам соседей, где-то в Подмосковье, а эту квартиру сдает. Точнее сдавал, сейчас она выставлена на продажу. Петр им занимается.

— На него записано пятеро детей, но при этом не женат, — добавил Незабудько. — Я отправил запросы, сегодня выясним, кто жена и где они все проживают реально.

Савельев полистал протокол и, покачав головой, прочитал:

— «При осмотре камер видеонаблюдения было выяснено, что провода до третьего этажа идут к одной коробке, а на четвертом, он же последний, стоит отдельный блок. На нем запитана видеосистема на три квартиры. Система повреждена. Передача данных шла на компьютер отца убитой, поэтому запись есть, но ровно до момента повреждения. Остальные видеокамеры — с первого по третий этаж, камера на вход в подъезд — работали исправно. Нет обзора на вход в подвал, возможно именно этим и воспользовался преступник. Также не исключается и чердак.

— Есть что полезное на записях?

— Успели изучить пока за месяц, — ответил Фомин. — Пока ничего подозрительного.

— Стало быть, преступник мог попасть в подъезд незамеченным только через крышу или через подвал? — уточнил Савельев.

— Вероятнее всего так, — согласился Фомин. — Замок на решетке лестницы на технический этаж взломан. Теоретически могли и раньше сломать.

— Уборщица в этот день работала?

— Нет, накануне. Сказала, что замок был на месте. Говорит, что всегда обращает внимание на чердаки. Отметила еще, что видела Лизу тем утром, она с чемоданом заходила в подъезд.

— Общалась с ней?

— Говорит, что Лиза поздоровалась. Уборщица — таджичка, по-русски говорит с трудом.

— Зачем она приходила, если не делала в тот день уборку?

— Принесла из управляющей компании новый коврик к входной двери.

— Кто еще живет на последнем этаже?

— Никто. Там три квартиры. Все пять лет, пока Лиза училась во Франции, этаж пустовал.

— Выяснили владельцев остальных квартир?

— Да. Обе принадлежат отцу убитой.

— О как. — Савельев снял очки и взглянул на Фомина. — Он об этом упомянул?

— Нет. Сегодня будем выяснять, почему.

— Давайте пошустрее. — Савельев поднял палец вверх. — Дело на контроле там.

— Есть, пошустрее, товарищ генерал.

Вернувшись в кабинет, сотрудники отдела выпили кофе, и Фомин распределил дела на день.

— Петр, ты чего такой бледный? — заметил Егор, внимательно посмотрев на Незабудько.

— Да чет живот прихватило, Егор Алексеевич. Выпил таблетку, пройдет.

— Все болезни на время расследования отменить, — сказал Фомин.

— Так точно, товарищ полковник, — улыбнулся Петр.

Улыбка вышла вымученной, губы Петра сжались от очередного приступа боли, которая не отпускала уже второй день.

Фомин повернулся к Разумову.

— Иван, как ты понял, на тебе литературная звезда, точнее ее пропавший муж. Едешь в деревню Гора. Будет нужна помощь, звони. И еще — про заявление. Через положенное время оформи, как надо. Если, конечно, повод появится.

Фомин взглянул на остальных. Рита, подперев рукой подбородок, читала с экрана заключение Антонова. Петр, приняв таблетку, изучал фотографии с места преступления.

— А мы по-прежнему занимаемся делом Чайкиной, которое, как вы слышали, на контроле там, — поднял палец вверх Егор.

***

Угомонились проливные дожди, и бабье лето официально объявило передышку перед началом холодного сезона. В полдень солнце еще хорошо припекало, но жара длилась недолго, до первого налета ветра, мгновенно приводящего в чувство.

Иван отправил запрос на биллинг телефонных звонков пропавшего Олега Макеева и отправился в деревню Гора. Унылая пушкинская пора не торопилась. Иван вспомнил слова мамы — заслуженного учителя русского и литературы: «Не пуля его погубила, а женщины, — с сожалением говорила она о великом поэте. — А сколько всего мог бы еще создать».

Иван взглянул на развилку с указателем и повернул направо. Два поселения — Уваровский и Гора — находились на расстоянии пяти километров друг от друга. Уваровский именовался поселком городского типа и раскинулся по одну сторону густого леса. Его соседка — деревня Гора — вальяжно разлеглась у реки.

С трех сторон деревню окружал лес с вековыми елями и соснами, колючими малинниками и разлапистыми папоротниками. Четвертой стороной она смотрела на реку Быструху, не сильно широкую, но резвую. Попасть в деревню можно было или в объезд по асфальтированной, давно не латаной дороге или напрямую, по лесной тропе.

Свернув с ухабистой широкой дороги в проезд между деревенскими домами, Иван с удивлением понял, что покрытие неожиданно стало ровным. Сбавив скорость до минимума, он поехал медленно, присматриваясь к номерам на домах, отвоевавших у природы немного места для неспешной деревенской жизни. Иван выключил кондиционер и опустил стекло. Деревня пахла свежескошенной травой, яблоками и приятным дымком.

Остановившись, Иван взглянул на дорогу, уползающую вверх. Закатанный в идеальный асфальт проезд разделял пять домов у леса и столько же у реки. По краям единственной в деревне улицы выстроились массивные чугунные столбы с энергосберегающими фонарями в виде элегантных дамских шляпок.

Первый дом справа от въезда вплотную прижался к забору, за которым открывался небольшой пляж с беседкой, мангалом и чугунной урной на резных ножках. За пляжем явно ухаживали: песок чистый, без мусора. Листва, которую ветром упорно несло с леса, была собрана в черные, полиэтиленовые пакеты, аккуратно сложенные у забора.

У противоположного дома с номером девять, выведенным белой краской на металлическом почтовом ящике, Разумов решил выйти и осмотреться. Но, съехав с дороги, он вдруг почувствовал, что машина начала вязнуть передними колесами. Резко сдав назад, он выключил зажигание и вышел. Скрытое под густым полотном травы на расстоянии пары метров от асфальтированной дороги начиналось подтопление.

— Еще не хватало в болоте увязнуть, — вслух произнес Разумов.

— Не болото это, — раздался скрипучий старческий голос.

Иван обернулся и увидел бабушку. Худенькая, с острым взглядом, она стояла у калитки девятого дома и внимательно смотрела на незнакомца.

— Это пруд. Иль совсем не разбираешься?

— Здравствуйте, — вежливо произнес Иван.

— И тебе не болеть, — ответила старушка.

На ней было ситцевое платье в мелкий горошек, на голове бейсболка, на ногах молодежные кеды. Седые волосы, собранные в длинную, тонкую косу на конце закручивались в серебряные завитушки. На вид ей было лет восемьдесят. Морщины сплошной паутиной собрались вокруг глаз, на лбу и в уголках рта. На средние пальцы худеньких рук с воспаленными артритом суставами, было надето по кольцу. Одно — с большим камнем зеленого цвета, второе — обручальное — широкое, с гравировкой.

— Не подскажете, где здесь дом номер один? — спросил Иван.

— Следак, что ли? — усмехнулась старушка.

— На лбу написано? — улыбнулся Иван.

— Я ваших за версту чую, — проворчала она и в несколько шустрых шагов оказалась за калиткой, на прощание, отвесив недобрый взгляд.

— И вам всего хорошего, — произнес ей вслед Разумов.

Он недолго постоял у пруда, заросшего крупными кувшинками, наблюдая за маленькой лягушкой, прыгающей с лепестка на лепесток. Сделав глубокий вдох свежего воздуха, Иван прислушался к звукам. Кроме квакающего лягушонка тишину нарушал гусиный гогот, изредка прерываемый негромким собачьим лаем с соседнего участка.

Поставив машину ближе к гладкому дорожному полотну, Разумов позвонил участковому, за которым были закреплены деревня Гора и поселок Уваровский. Капитан Миронов сообщил, что сейчас находится в семидесяти километрах, но постарается прибыть как можно скорее.

Иван подошел к дому, указанному в заявлении Эмилии Леонидовны Майн, как фактическое место проживания. Он занимал самое дальнее от въезда и самое выгодное положение — с одной стороны лес, с другой река. Судя по размерам, участок был объединен в два. Высокий забор из серого камня и пушистые туи, стоящие вдоль плотным рядом надежно скрывали все, что находилось за ним. Были видны только остроконечные шпили башен. Они торчали на фоне невысоких деревенских домов, как два переросших зуба.

На чугунных воротах и кованой двери красовались гербы в виде позолоченной монограммы из скрученных букв «Э» и «М», головы льва и витой пальмовой ветви.

Разумов нажал на кнопку домофона и секунд тридцать слушал мелодичный дозвон. Наконец раздался щелчок и мужской голос произнес:

— Кто?

— Майор Разумов.

После вежливого приглашения Иван прошел на территорию. На парковке, мощенной крупным камнем, стояли две машины: бентли цвета ультрамарин и черный мерседес. Большой дом находился в конце участка. Слева от парковки — каменная одноэтажная постройка, увитая лозами дикого винограда, а дальше простиралось сплошное зеленое полотно лужайки с фонтаном в центре и высокими елями по периметру.

На крыше башен черные флюгеры лев и ведьма в ожидании ветра замерли указателями на восток. Иван шел по широкой дорожке из серого камня в цвет фасада дома, архитектурно задуманного средневековым замком. Но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что при возведении дома, что-то пошло не так.

Центральная часть с круглым куполом, две башни с остроконечными шпилями и горгульи на водостоках выглядели вполне аутентично, но с северной стороны огромные витражные окна в пол откровенно нарушали архитектурный замысел дома. Это было понятно даже Разумову, который ничего не смыслил в дизайне, но в детстве зачитывался историями о рыцарях Круглого стола и искателях Святого Грааля, разглядывая на картинках старинные замки с узкими решетчатыми окнами, служившими в крепостных стенах дополнительной преградой от проникновения.

Обе башни были выдержаны в готическом стиле. Лестницу, ведущую в основное здание, охраняли два каменных льва на мраморных парапетах. Львы были везде — на стенах, барельефах, балконах и даже фонарях. Больше львов здесь, похоже, любили только цветы. Их было также много — на балконах, вдоль фасада, в вазонах и клумбах, у каждой скамьи и на стенах кирпичного забора.

Дойдя до широкой пятиступенчатой лестницы, Иван поднял взгляд на окна второго этажа. Они были плотно зашторены. У широких распашных дверей с тем же гербом, что и на воротах, вытянулись два бравых железных рыцаря в доспехах. Подойдя ближе, Иван понял, что это те самые, из его детских книг: Персеваль с копьем Судьбы и Галахад, по преданию единственный их смертных, нашедший Грааль.

«Частная крепость писательницы Эмы Майн, — подумал Разумов. — За таким фасадом должны скрываться музейная роскошь и лакей в ливрее».

Открывать не спешили. Иван постучал о дверное полотно тяжелым кольцом, вставленным в бронзовую пасть очередного льва. Через пару секунд открылась правая створка двери и вместо лакея, Иван увидел высокого, худощавого мужчину лет тридцати пяти, на слугу совсем не похожего. Он был одет в летний костюм из укороченных брюк-чинос, идеального двубортного пиджака и в тон им, мягкой текстуры футболку хенли. На ногах сидели синие бархатные мокасины, из которых выглядывали худощавые щиколотки.

На его лице выдавался длинный нос, напоминающий клюв пингвина. Взгляд близко посаженных глаз был прохладно вежлив. Модная стрижка с умеренно выстриженными висками и прядями густых темных волос, отброшенных назад, бородка в стиле эспаньолка, холеное лицо и запах дорогого парфюма говорили о том, что их владелец знает, как выглядеть стильно и не жалеет на это средств.

— Добрый день, — гостеприимно улыбнулся он.

— Здравствуйте. Майор Разумов, — снова представился Иван и показал удостоверение.

— Глеб Бабицкий, друг Эмы и ее издатель. Прошу, проходите, пожалуйста.

Откровенно музейной атмосферы внутри дома не обнаружилось, но основные элементы готического стиля были сохранены. Близнецы Персеваля и Галахада ожидали и с внутренней части входа. «Фантазии не хватило, — подумал Иван. — За историю рыцарства было немало знаменитых персон, можно было бы обойтись и без дублей».

Перед Иваном открылся большой холл, выложенный в шахматном порядке черно-белой плиткой. В центре на уровне балкона на толстых цепях висела огромная старинная люстра с лампами в виде свечей. На второй этаж вела довольно крутая мраморная лестница с витой чугунной решеткой. Ее нижние, широкие ступени, закругленные, как шлейф подвенечного платья, вплотную подходили к ножкам белого рояля престижного бренда стэйнвей.

В холле было прохладно, пахло кофе и духами Глеба Бабицкого. Справа и слева от входа, у дверей, ведущих в башни, Иван заметил еще пару рыцарей. И снова они копировали предыдущих. Холл плавно переходил в гостиную. Через прозрачные раздвижные двери был виден длинный овальный стол, окруженный высокими спинками старинных стульев и кухонный островок с висящей над ним медной утварью.

Светильники в виде канделябров на стенах, отделанных деревом, картины, среди которых выделялся портрет мужчины в полный рост, антикварные шкафы с золочеными корешками книг и при этом что-то обыденное незримо присутствовало в обстановке. Роскошь, то тут, то там перебивала простота. У дома явно было два лица.

На персидском ковре, раскинувшемся в паре метров от входа, валялись сланцы. Не тапочки с опушкой из норки, не восточные туфли с загнутыми золочеными носами, а обычные шлепанцы из полиуритана. На спинке викторианского дивана лежала, небрежно брошенная шаль, какие деревенские женщины накидывают на плечи, выходя из дома в прохладную погоду. Обычная эмалированная миска с ягодой, стоящая на мраморном подоконнике, кружка в крупный горох со свисающей нитью от одноразового чайного пакетика, все это говорило о том, что здесь живут люди, считающие, что поддерживать стиль в безусловном порядке вовсе не обязательно.

— Эма сейчас спустится. Может пока кофе? — предложил Глеб Бабицкий.

— Спасибо, я его не пью.

Иван взглянул туда, где заканчивалась лестница, и начинался балкон с комнатами. С высоты подоконника второго этажа за ним наблюдала кошка трехцветного окраса. Ее широко распахнутые голубые глаза и настороженная поза говорили о том, что чужому человеку в доме она не рада.

— Вы счастливчик, — улыбнулся Глеб, обнажив ровные белые зубы. — А я заядлый кофеман. Подсел еще в студенчестве и с тех пор без нескольких утренних чашек чувствую себя унылым пингвином.

У Бабицкого был приятный, не напрягающий тембр голоса и гладкая речь с небольшим дефектом — западающей буквой «л». Издатель был спокоен и приветлив.

— Тогда может быть чаю? Здесь должен быть улун, я привозил Эме из Китая.

— Спасибо, у меня не так много времени. Хотелось бы поговорить с Эмилией Леонидовной Майн по теме ее заявления.

Наверху раздался звук отрывшейся двери, цоканье когтей и на балкон выскочил терракотового окраса пес без очевидной породы. Кошка взглянула на него свысока и словно успокоившись, свернулась клубочком.

Пес ловко сбежал по ступеням и с ходу кинулся обнюхивать ноги Разумова. Вслед за собакой на балкон вышла хозяйка дома и внимательно посмотрела вниз. Даже издалека Эма Майн казалась очень бледной. Держась левой рукой за перила, она начала медленно спускаться. Не дойдя до конца пары ступенек, она остановилась. Пес, убедившись в безопасности гостя, сел рядом.

Взгляд светло-серых глаз Эмы Майн был уставшим и отстраненным. Ростом чуть выше среднего, крепкого сложения, она казалась собранной по надежным, старинным лекалам. Ни грамма косметики, веснушки на скулах, строгий прямой нос, четко очерченные губы и копна рыжих, кудрявых волос, небрежно стянутых, порядком выцветшим, ободком. Цвет ее волос, глубокий медный, при солнечном свете играл красивыми переливчатыми оттенками.

На типичных звезд Эма Майн не тянула. Ее внешний вид был лишен всякого стремления к статусности, но в глаза бросалась осанка, которую принято называть королевской. Прямая спина и гордо посаженная голова добавляли роста и какого-то незримого величия. На ней был длинный жакет с большими накладными карманами, светлая водолазка и трикотажные брюки, заправленные в домашние сапожки крупной вязки.

— Добрый день. Эмилия Леонидовна? — уточнил Разумов.

— Да, — ответила она. — Здравствуйте.

У нее был приятный голос с едва заметной хрипотцой.

Иван потянул с плеча ремень планшета и от его движения пес мгновенно дернулся вперед. Эма ловко придержала его за оранжевый ошейник и тот снова послушно присел.

— Проходите, пожалуйста, — предложила Эма и направилась в сторону викторианского дивана.

Присев на край, она красиво скрестила ноги. Пес снова устроился рядом, не переставая взглядом контролировать гостя. Глеб Бабицкий сел на подлокотник дивана, Иван — в предложенное кресло напротив. Мгновенно провалившись в его мягкие объятья, Разумов решил не сопротивляться, принял удобную позу и, включив диктофон, положил его на журнальный столик. Эма Майн задержала взгляд на гаджете.

— Согласно заявлению, — начал Иван, — ваш муж Олег Васильевич Макеев вечером одиннадцатого сентября не вернулся домой. Расскажите, пожалуйста, что было накануне.

— Накануне мы отмечали выход моего романа, — не раздумывая, ответила Эма Майн.

Иван повернул голову в сторону Глеба Бабицкого.

— Вы тоже участвовали?

— Да. Я привез несколько книг первого тиража.

— Во сколько приехали и на чем? — уточнил Иван.

— Около восьми. На своей машине, — он на секунду задумался и добавил: — возможно, минут десять девятого.

Разумов снова обратился к Эме Майн.

— Ваш муж в это время был уже дома?

— Да.

— Во сколько он обычно возвращается?

— По-разному, зависит от графика тренировок.

— Самое позднее?

Эма пожала плечами.

— Может, часов в десять, одиннадцать, но это редко.

— Между вами произошла ссора?

— Нет.

Иван заметил, что Эма Майн начала терять интерес к беседе.

— Ключи вашего мужа где?

— Дома, — ответила она.

— Видеонаблюдение установлено?

— Все есть, — ответил Глеб. — Но когда, на следующий день после звонка Эмы, я приехал в дом, то на входе заметил, что глазки на камерах не горят. У меня в квартире, когда выбивает электричество, система вневедомственной охраны тоже отключается, и ее надо заново перезапускать.

— А в приезд накануне вы не заметили, сигнализация была включена?

Глеб задумался.

— Слушайте, не заметил. Я книги нес, старался не смотреть по сторонам, боялся уронить. Стопка была плохо связана.

— У вас бывали проблемы с электричеством? — спросил Разумов у Эмы Майн.

— Да, — ответила она. — Олег на прошлой неделе в мастерской включал какой-то станок и свет погас.

— Что он планировал мастерить?

— Кажется, он строгал доски для пляжного пирса, — неуверенно произнесла Эма.

— А где запитана система видеонаблюдения? — уточнил Разумов.

— В подвале, — снова ответил Глеб. — Когда я увидел потухшие глазки, сразу спустился туда. Смотрю, рычажок на системе сигнализации опущен. Я тогда подумал «Олег не догадался перезапустить». Я нажал, а она как начала орать. Пришлось, конечно, отключить.

Он повел рукой в сторону Эмы.

— Надо бы, кстати, вызвать специалистов, пусть проверят или новую поставят. Ты сейчас в доме одна, видеонаблюдение не помешает.

Не взглянув в его сторону Эма, молча, кивнула. Иван достал из планшета заявление.

— Эмилия Леонидовна, вы написали, что звонили на мобильный номер мужа, но он был вне зоны. Во сколько это было?

— Утром.

— Следующего дня, после того, как отмечали выход книги, верно?

— Да. Я позвонила в клуб. Ответили, что он на месте, но занят.

— Кто ответил?

Она задумалась. Тонкими пальцами с ногтями красивой, удлиненной формы, она потерла виски, после чего ответила:

— Женский голос, но я вряд ли вспомню имя.

Иван задавал формальные вопросы, все больше сомневаясь, что здесь есть состав преступления. Но как любил говорить его питерский коллега: «Принюхаться к обстановке надо». Пока запаха криминала не ощущалось. У писательницы был расстроенный вид, что вполне адекватно для человека, находящегося в состоянии неведения. Эма Майн и Глеб Бабицкий отвечали на вопросы ровно, без расхождений, но многолетняя практика Разумова подсказывала, что свидетели полезную информацию часто начинают выдавать на эмоциях. И сейчас их надо было расшевелить.

Иван пробежал взглядом по убористому почерку заявления и убрал его обратно в планшет.

— Поправьте меня, если я ошибусь. Итак, десятого сентября в промежутке с двадцати до двадцати двух часов вы втроем, включая Олега Макеева, отметили выход нового романа, после чего отправились спать. Кроме вас троих в доме никого не было. Утром одиннадцатого сентября вы проснулись и поняли, что Олега Макеева нет. Все верно?

Эма Майн снова коснулась висков.

— Вечером здесь еще была Лидия Ивановна, помощница по дому. Недолго. Она накрыла на стол и ушла.

— Она ушла до возвращения вашего мужа?

— После.

— Почему? — спросил он, выдержав паузу.

— Простите? — не поняла Эма.

— Почему ваша помощница по дому не осталась?

Разумову было интересно, что она ответит. Напомнит о статусе — домработницам не принято за стол — или начнет оправдываться.

— Разумеется, я ей предложила и, как правило, она всегда с нами. Но в тот вечер Лидия Ивановна уезжала в Нижний Новгород, к сестре, — пояснила Эма.

— Будьте добры, контакты помощницы.

Она достала из кармана жакета телефон и продиктовала номер. Положив смартфон рядом на диван, Эма Майн снова опустила руку в карман, вынула блистер с прозрачными капсулами бледно-розового цвета и принялась задумчиво вертеть его в руках.

— Принести воды? — предложил Глеб.

— Нет, — снова, не повернув головы в его сторону, ответила Эма.

— Я все-таки принесу, — настоял Глеб.

Пружинистой походкой он прошел в кухонную зону и вскоре вернулся с небольшим подносом, на котором впритык уместились хрустальный графин, наполненным водой с ломтиками лимона и три бокала. Налив воды в каждый, он протянул один Эме.

Она приняла, но пить не стала.

— Значит, утром вашего мужа уже не было в доме? — продолжил Разумов.

— Да, — произнесла Эма, бросив на гостя равнодушный взгляд.

— Во дворе стоит его машина?

— Да.

— И вас не смутило, что машина на месте, а его нет?

Секунда молчания, за которой последовал ответ:

— Нет.

Манера коротко отвечать на поставленный вопрос всегда настораживала Разумова. За этим могло скрываться что угодно.

— Он мог поехать на электричке, — пояснила она, словно подслушав мысли. — Такое бывало при пробках.

— Во сколько вы заметили, что его нет рядом?

— Я спала в другой комнате. Встала около десяти. В доме уже никого не было, — равнодушно произнесла она.

— Вы всегда спите раздельно?

— Это имеет значение?

Слегка склонив голову, Эма Майн взглянула на Разумова пристально. Межбровная морщинка на высоком лбу стала глубже, а в голосе появилось едва заметное раздражение.

— Вы — автор детективов и вроде бы должны знать, что в данном случае значение может иметь любая деталь, — с легкой усмешкой заметил Разумов.

— Свои детективные романы я часто пишу ночами, — не отводя взгляда, ледяным тоном произнесла Эма Майн. — Не каждый может спать при включенном свете и звуках ударов по клавишам.

Раздражение в голосе усилилось, и теперь она смотрела на Разумова уже не так равнодушно.

— Вообще, психологи советуют супругам спать отдельно друг от друга, — вступил Глеб Бабицкий. — Просто для большинства россиян это непозволительная роскошь.

— Это да, — согласился Иван, — не у каждого россиянина средневековые замки с двадцатью комнатами.

— Десятью, — поправила Эма Майн.

Иван кивнул.

— Существенная разница.

— Вы что-то имеете против моих комнат, офицер? — спросила она, глядя на Разумова, как на муху, досаждающую жужжанием.

— Поверьте, мне безразлично, сколько у вас комнат, — ответил он.

Эма Майн замолчала, но в глазах ее с каждой секундой все больше закипал гнев, который она давила усилием воли.

— Может быть, между вами все-таки произошел какой-то конфликт? — повторил Иван ранее заданный вопрос.

— Нет, — категорично произнесла Эма.

— Во что он был одет? — спросил Иван.

Эма Майн вздохнула обреченно, давая понять, насколько утомил ее этот разговор.

— Точно не помню. Что-то спортивное.

— Я помню точно, — сказал Глеб. — На нем были черные спортивные шорты с боковыми карманами на желтых замках и майка. Алая, с логотипом Клуба. Большая латинская буква F справа в районе груди. Вот здесь.

Он показал на себе.

— Эта одежда сейчас дома? — спросил Иван.

Глеб вопросительно взглянул на Эму.

— Нет, — ответила она.

— Точно помните или «кажется»? — уточнил Разумов.

Эма отвернулась, оставив вопрос без ответа. Глеб поглядывал то на нее, то на Разумова, изредка делая глотки воды.

— Так кто из вас видел Макеева последним? — задал Иван традиционный вопрос.

— Я уже подумала, что он не прозвучит, — усмехнулась Эма Майн, продолжая смотреть в сторону.

— Напрасно, — в тон ей произнес Разумов.

Глеб подался вперед, чтобы взглянуть Эме в лицо.

— Получается, что я?

Она пожала плечами.

— Да, наверное, я, — не дождавшись ответа, утвердительно сказал Глеб. — Я отводил его наверх, в спальню. Эма в это время уже ушла к себе.

В этот момент она глубоко и прерывисто вздохнула. Блистер с капсулами в ее руке хрустнул.

— Дело в том, — негромко сказал Глеб, — что он не просто выпил лишнего, а…

Он виновато взглянул на Эму и решительно продолжил:

— Ты меня прости, Эма, но я считаю это важным моментом. Мы должны сообщить.

Бабицкий поставил бокал с водой на стол, пересел с подлокотника на диван и, скрестив на коленях руки, произнес:

— Понимаете, он напился.

— До какого состояния? — уточнил Иван.

— Я имел в виду, что он впервые напился.

Эма, наконец, выдавила из блистера капсулу, положила в рот и не торопясь запила водой.

— Он раньше никогда не пил, — устало добавила она.

— Не пил совсем?

— Да, — ответила она. — Говорил, что у него сильная аллергическая реакция.

— Она последовала?

— Он сильно покраснел, но какой-то особой реакции я не заметила.

— Сколько он выпил?

Эма Майн снова вздохнула. Было очевидно, что этот разговор доставляет ей не только головную, но и душевную боль.

— Несколько рюмок коньяка.

— Марка?

Эма Майн взглянула с удивлением, словно пытаясь понять, чего от нее добиваются.

— Реми Мартин Аккорд Рояль, — с расстановкой произнесла она.

— Что пили вы? — невозмутимо продолжил Иван.

Он сознавал, что близок к границе, после которой разговор либо зайдет в тупик, либо Эма Майн начнет выдавать более сильные эмоции. Но неожиданно она изменила тон, вступив в игру.

— Шато пятьдесят седьмого года. Подарочная туба из картона повышенной плотности, объем бутылки ноль семь, — произнесла она как сомелье во время презентации. — Назвала бы цену, но, вот беда, не знаю. Попробуйте загуглить.

«Непростая звезда, — подумал Иван. — Умеет держать удар».

— Благодарю за исчерпывающий ответ, — усмехнулся он. — Хорошо, с напитками разобрались. Что было после коньяка и шато?

Сейчас Эма смотрела на Разумова как на партнера по азартной игре, который вдруг начал нагло нарушать правила.

— Мы ужинали, — тем не менее, спокойно продолжила она. — Хотите, чтобы я перечислила состав блюд или достаточно огласить меню?

— Достаточно огласить, что ел ваш муж.

— Ничего, — ответила Эма и, протянув руку к бокалу, сделала несколько глотков воды.

— Вообще?

— Абсолютно.

Эма села на диван глубже и, откинув голову, прижала ее к мягкой спинке.

— Послушайте, к чему все эти вопросы? — недовольно произнесла она, глядя на Разумова сквозь опущенные ресницы.

— Вы вроде должны знать процедуру опроса не хуже меня, — с очевидным сарказмом заметил Иван.

Глеб Бабицкий в этот момент стал похож на рефери, готового разнять бойцов. Он напряг спину и поглядывая то на Эму, то на Разумова. В затянувшейся тишине раздалась знаменитая песня Глории Гейнор «Переживу».

Пес, все это время лежавший у ног хозяйки, повернул голову на звук и требовательно взглянул на Глеба. Тот достал из кармана узких брюк телефон, взглянул на дисплей, извинился и вышел в гостиную, прикрыв за собой раздвижные двери.

Эма Майн сидела в прежней позе, глядя прямо перед собой, словно не замечая присутствия явно неприятного ей гостя.

«Скорее всего, повода заводить дело не будет, — мысленно отмел криминальные версии, Иван. — Если муж не сбежал, то в опьянении вполне мог утонуть. Если бы не статус хозяйки, никто бы и пальцем не пошевелил до завершения трех суток. Но она звезда, а их любят все, от простых читателей до генералов».

Иван терпеть не мог привилегированности, искренне считая, что перед законом все равны. Идеалистом Разумов не был, но наблюдая, как статусные люди нагло пользуются своим положением, редко упускал возможность дать им понять, что не стоит сильно отрываться от грешной земли.

— Вы планируете что-то делать? — вдруг произнесла Эма Майн.

— Например? — улыбнулся он.

— Например, вызвать водолазов.

— Пока не вижу оснований, — ответил Иван, подумав о том, что пляж осмотреть надо обязательно.

— Будете тянуть до трех суток? — усмехнулась Эма.

— Если бы хотели тянуть, меня бы сейчас здесь не было. Это простые люди ждут, когда пройдет положенное время, но для вас писаны другие законы.

На откровенный упрек Эма Майн ответила выразительным молчанием.

— Итак, Эмилия Леонидовна, — продолжил Иван, — вы утверждаете, что ссор между вами и вашим мужем не было?

— Даже если вы зададите этот вопрос в десятый раз, ответ останется прежним.

Ее поза казалась расслабленной, но по взгляду было заметно, что она едва справляется с эмоциями. Самообладание медленно, но верно покидало Эму Майн. Было ясно, что она не привыкла терпеть досаждающее общение и живет так, как удобно ей, не позволяя нарушать личные границы. Эма Майн умела держать не только удар, но и дистанцию.

Резко оттолкнувшись от спинки, она села прямо, упершись ладонями в основание дивана, словно готова была взлететь. Серые глаза смотрели откровенно враждебно.

«Вид, как у горгульи, что на водостоке дома, — подумал Иван и снова улыбнулся. — Крыльев за спиной не хватает».

— Вам весело? — поднявшись, произнесла Эма Майн.

Пес подскочил следом и негромко зарычал.

— Не очень, — спокойно ответил Иван. — Просто я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Я здесь не для того чтобы слушать рас