видно. У всякого слова свой вид, свой цвет, свой свет. Мы по льдинкам видим, что сказано, как сказано. Ежели новость какая, али заделье — это, значит, деловой разговор — домой несем, дома в тепле слушаем, а то на улице в руках отогреем. В морозные дни мы при встрече шапок не снимали, а перекидывались мороженым словом приветным. В морозные дни над Уймой мороженые слова веселыми стайками перелетали от дома к дома да через улицу. Это наши хозяйки новостями перебрасывались. Бабам без новостей дня не прожить… А девкам первое дело песни. На улицу выскочат, от мороза подол на голову накинут, затянут песню старинную, длинную, с переливами, с выносом. Песня мерзнет колечушками тонюсенькими-тонюсенькими, колечушко в колечушко, отсвечивает цветом каменья драгоценного, отсвечивает светом радуги. Девки из мороженых песен кружева сплетут да всякие узорности. Дом по переду весь улепят да увесят. На конек затейное слово с прискоком скажут. По краям частушек навесят. Где свободное место окажется, приладят слово ласковое: «Милый, приходи, любимый, заглядывай!».
«В старые годы морозы жили градусов на двести, на триста. На моей памяти доходило до пятисот. Старухи сказывают — до симисот бывало, да мы не очень верим, что не при нас было, того, может, и вовсе не было.
На морозе всяко слово как вылетит — и замерзнет! Его не слышно
Как в Архангельске дороги —
Поломаешь руки-ноги.
Метр идешь, а десять скачешь,
А потом неделю плачешь.
Улицы здесь покрыты ломаными бревнами… В городе множество полусгоревших домов… В продолжение зимы в… церквах служение не совершается по причине весьма жестокого холода в них
Почему на одной из главных улиц стоит старый английский танк? Оказывается, тот танк — трофейный, и его подарил городу Клим Ворошилов.
Тогда я стал читать стихи.
Я стал читать стихи из модной книжки В. Инбер — «Печальное вино». Потом я стал читать Блока и Маяковского.
Вава слушала меня внимательно, не проронив ни слова.
Когда в гостиную вошли люди, я был почти весел. Я спросил Ваву, понравилось ли то, что я ей читал. Она тихо сказала:
— Я не люблю стихи.
— Так зачем же вы целый час слушали их! — воскликнул я, глухо пробормотав: «Дура».
Это кусочек северного солнца. Здесь оно такое неяркое и недолгое. Его все здесь любят. Ибо оно редко. Ибо люди умеют любить только то, к чему не привыкли… Север… Север… Господи, почему я здесь? Почему я здесь?..»
Архангельск был в первую очередь портовым городом. Это чувствовалось абсолютно во всем. Нельзя даже предположить, чтобы в орловской или же рязанской прессе появилось вот такое объявление: «Русское восточно-азиатское пароходство. Пароход „Двинск“ отправляется из Архангельска прямым рейсом в Америку (Галифакс и Нью-Йорк), от пристани у вокзала северной железной дороги. Принимает пассажиров».
акануне рождества архангелогородец в обязательном порядке приносил к себе домой полено и поджигал его. Праздник продолжался двенадцать дней. Все эти дни полено должно было гореть. Потухнет — жди беды. Каждый вечер свежий пепел от полена разбрасывали по двору. По окончании же праздника полено, наконец, тушили, но не выбрасывали, Боже упаси. Его клали под кровать до следующего рождества. Весь год недогоревшее полено охраняло жилище от пожара и молнии, то есть, от гибели в огне. Когда же снова наступало Рождество, это полено дожигали вместе с новым.
