о. Я хочу таким быть, беззаботным; в нынешнем веке пишут все тяжелое, ничего отрадного. Я хочу отрадного и буду писать только отрадное».
Бесконечно правы они, что художники без признания их публикой не имеют права на существование. Но признанный, он не становится рабом: он имеет свое самостоятельное, специальное дело, в котором он лучший судья, дело, которое он должен уважать, а не уничтожать его значения до орудия публицистики. Это значит надувать публику... Пользуясь ее невежеством, красть у нее то специальное наслаждение, которое отличает душевное состояние перед произведением искусства от состояния перед развернутым печатным листом. Наконец, это может повести к совершенному даже атрофированию потребности в такого рода наслаждении. Ведь это лучшую частицу жизни у человека украсть!
Серов был великим мастером синтеза. Он осваивал различные стили и находил форму, в которой они соединялись совершенно органично. Ему предстояло объединить то разнородное, что он создал за последние годы, с тем, что принадлежало ему из
Бывают смерти, в которые не веришь. Петербург не поверил смерти Серова. Целый день звонили. Целый день спрашивали. Целый день требовали опровержений. Не хотели признать ужасного, непоправимого...
Как об умершем просто нельзя говорить о В. А. Поймите, ведь до чего бесконечно нужен он нашему искусству. Если еще не понимаете, то скоро поймете».
не в хвалебных статьях, где Серова ставили рядом с Тицианом, Хальсом, Рубенсом, Тинторетто, Веласкесом и даже с Рембрандтом, — ведь эти статьи принадлежали перу Бенуа, Репина, Брюсова.
Утром ему, как всегда, няня привела в спальню Наташу, младшую сестру, которой было тогда три года. Он любил с ней возиться. Она кувыркалась на кровати, взобралась ему на ноги, прыгала, смеялась.
, видно, ему все же недостаточно той жизни, что отпущена ему. И он работает, работает, несмотря на то что много работать, как и много курить, для него смертельно опасно.
Осенью 1911 года он окончил портрет Гиршмана. И это один из самых злых портретов, написанных Серовым.
тут еще одна неприятность: в газетах появилось интервью Кшесинской. Балерина, известная больше связями с особами царского дома, чем своим искусством, заявила, что по приглашению Дягилева будет танцевать в его антрепризе.
Люди, знавшие его плохо, принимали веселье за чистую монету. Близкие забеспокоились. Что-то было в веселье Серова необычное. Он точно заглушал какую-то растущую в нем тревогу.
мановению маленькой ручки Серова, — рассказывал потом Репин, — который вдруг представился мне страшно похожим на Наполеона I, рабочие мигом открыли крышку, и, как Венера из раковины, предстала „Ида Рубинштейн“. Мне казалось, что потолок нашего щепочного павильона обрушился на меня и придавил к земле... Я стоял с языком, прилипнувшим к гортани...
Наконец овладел кое-как собой и спросил, и сейчас же почувствовал, что спросил глупость, как идиот...
— А это чья работа? Антон, кто это?
— Да я же: портрет Иды Рубинштейн.
— Знаешь, — продолжал я как будто во сне, — если бы я не видел сейчас тебя и не слышал ясно твоего голоса, я бы не поверил.
Какой скверный день... Ах, поскорее бы уехать домой... Ничего уже мне не хотелось видеть; ни о чем я не мог говорить. Все стоял пе
