Оглавление

Пролог

Осень 2012 г.

— «Мне больно… Значит, я существую…»

Это мысль мелькнула в его голове, когда он попытался открыть глаза. Ощущение и правда было болезненным — особенно при виде ослепительно белого потолка, давящего на его зрачки всем своим ярким опустошающим светом.

— «Должно быть, такой белой вспышкой создалось все земное», — ухмыльнулся про себя обитатель палаты. Сощурившись, он оглянулся по сторонам. В помещении больше никого не было. Из мебели — маленькая тумбочка, его больничная кровать и несколько медицинских аппаратов. За широким окном небо переливалось рыжими и розовыми красками. День подходил к концу, роковой и решающий день.

Он медленно приподнялся на кровати, коснулся ногами прохладного пола и зашаркал в сторону окна. Тело его плохо слушалось, голова весила как чугунный котел, а сердце колотилось так, будто в него, как в бубен, ударял сибирский шаман. Он помнил, как упал на землю под вскрики кого-то из сопровождавших его лиц, но не думал, что последствия будут такими тяжелыми. Хотя при этом он искренне верил, что самое страшное уже позади.

Послышался звонкий стук шпилек. На фоне матового полупрозрачного дверного стекла показался узкий силуэт. Через секунду в комнату вошла улыбчивая медсестра и спросила приятным, но чуть взволнованным голосом:

— Как вы себя чувствуете, маср? У вас болезненный взгляд, вам все еще нехорошо?

— Да… — промычал пациент. — Слабость и тяжесть.

— Понимаю! Частый побочный эффект этого препарата, не переживайте. Ложитесь, я вам дам еще одно лекарство! Скоро будете сильным и легким!

Пациент вяло улыбнулся, но все же покорно лег и проглотил желтую ампулу. Медсестра проверила пульс, еще раз заверила, что он скоро придет в себя, и выпорхнула из палаты.

На тумбочке лежало несколько журналов. На обложке одного из них красовалась карта страны и яркий заголовок под ней: «Сантория глазами иностранцев. Правдивые мифы и невероятные истории о стране». Пациент лениво взял этот выпуск и развернул на первой попавшейся странице.

— «Политика, — разочарованно прошептал он. — Опять журналюги лезут, где не разбираются. Хотя… Начало на редкость адекватное».

Пробежавшись по статье, он одобрительно покачал головой и взглянул на имя автора.

«Виктор Касатин, журнал «Геополис», Российская Федерация».

В это мгновение раздался щелчок дверной ручки, и в проеме застыла мужская фигура. Острый взгляд был направлен на пациента. Тот, в свою очередь, пристально посмотрел на вошедшего.

— Все в порядке? — спросил пациент с заметной дрожью в голосе, которую не ожидал даже сам от себя.

— Да! — последовал решительный ответ. — Считайте, что для вас все кончено!

Тем временем доктор Барст спешил к клинике, чертыхаясь по дороге. Уже на полпути домой он вспомнил, что забыл переложить ключи от дома из медицинского халата в карман пальто. Причем именно сегодня — в тот день, когда в палату его маленького госпиталя был доставлен такой важный пациент. Когда доктор убедился, что больному ничто не угрожает, ему было настоятельно предложено уехать домой пораньше, поручив остальной уход медсестре. Барст понимал, что ему могли создать серьезные проблемы в случае отказа, поэтому не стал возражать и спешно покинул здание. Однако теперь вынужден был возвращаться вновь и на ходу придумывать унизительные оправдания.

Над госпиталем уже сгущались сумерки, окна были темны - кроме медсестры и того пациента в здании никого не должно было остаться. Внезапно доктор услышал странные постукивания где-то за углом. Он остановился и прислушался. Полустуки-полухлопки становились все глуше, будто удаляясь в противоположную сторону.

Когда Барст осторожно вынырнул из-за угла, он с изумлением увидел вдалеке фигуру всадника, которая через секунду скрылась в густом осиновом перелеске. И понял, что необычные звуки издавали лошадиные копыта.

— «Что за бредовый розыгрыш…» — только и успел подумать он.

Вдруг раздался жуткий грохот, и доктора накрыл раскаленный поток воздуха. Гигантский огненный шар вырвался из клиники и охватил ее мощными языками пламени.

Доктор отлетел на траву и схватился за обожженное лицо. Неловко поднявшись, он кинулся бежать к одному из окон первого этажа. Попытался запрыгнуть в него, но было поздно: внутри, в одиночной палате, уже до потолка пылал костер, пожирая тумбочку, кровать, капельницу, прикроватный монитор…

Барст отпрыгнул и в ужасе схватился за волосы. Он понял, что не уберег своего самого важного в жизни пациента. Того, перед кем трепетали все жители острова. Одни — из страха, другие — из уважения, третьи — по инерции, как перед любым другим санторийским правителем.

Часть 1. Смертельный марафон

Единственное счастье в жизни —

это постоянное стремление вперед

Э. Золя

(События романа разворачиваются в октябре 2013 г. в Республике Сантория — островке, затерянном посреди Атлантического океана, примерно в 500 км от ближайшего европейского побережья)

Глава 1

Вечерами, после утомительной работы, уютный кабачок старика Доната под заурядным названием «Гавань» пользовался неизменным успехом у местной публики. Вдоль Сапфировой набережной, огибающей восточную часть города Эллизора, столицы Сантории, трудно было найти более популярное заведение. В шесть часов после полудня банковские конторы, рекламные агентства, юридические фирмы и государственные предприятия, расположенные в этом районе, начинали опустевать. Уставшие сотрудники разбредались в различных направлениях. И если одни ехали навстречу желанному семейному теплу в спальные окраины, а другие мчались восстанавливать силы в спортклубы и на танцплощадки, то третьи — заворачивали на Сапфировую набережную, чтобы пропустить стаканчик-другой в кабачке Доната в компании друзей, коллег или же в умиротворяющем философском одиночестве.

Интерьеры кабачка были разработаны со вкусом — бежевые стены с изящными деревянными вставками, картины с идиллическими сельскими пейзажами и настольные лампы, обтянутые тонкой тканью цвета аквамарин. Они создавали нужную умиротворяющую атмосферу. Не слишком торжественную, как в элитных ресторанах города, не слишком убогую, как во второсортных пивных по соседству, и не слишком домашнюю, которая и так приелась многим санторийцам до зубного скрежета.

Меню кабачка не отличалось калейдоскопом экзотических блюд и уникальных коктейлей, однако господин Донат, имея весьма скромные возможности, виртуозно умел привлечь в свое заведение людей с совершенно разными гастрономическими вкусами. Несколько видов качественного мяса с гарниром, свежая рыба (доставляемая ежедневно от знакомых рыбаков Доната), легкая закуска к спиртному и салаты из натуральных овощей, а также поджаренные сандвичи и пирожки с вареньем, изготовленные заботливыми руками жены Доната и его племянницы — все, что содержалось в меню. Барная стойка из красного клена, которая была главной достопримечательностью «Гавани», также не блистала радужной вереницей из бутылок, но лучшие сорта местного пива и неплохой виски с содовой бармен всегда мог предложить. Иногда в кабачке у Доната выступали местные певцы и музыканты, которые слишком уважали старика, чтобы отказывать ему в услуге, и слишком нуждались в деньгах, чтобы пренебречь такой возможностью. При этом посетители никогда не переплачивали в «Гавани», поэтому она и пользовалась популярностью среди обитателей округи. На фоне стремительных машин, неоновых реклам и стеклобетонных небоскребов мегаполиса «Гавань» казалась тихим и скромным пристанищем для тех, кто пытался скрыться от бесконечной суеты окружающего мира.

В один из ветреных осенних дней Донат готовил зал к очередному будничному вечеру. До конца рабочего дня оставалась еще пара часов, поэтому посетителей было немного. Приземистый моряк болтал прокуренным басом с миловидной блондинкой за одним из столиков. За другим столом сидела парочка подвыпивших безработных, которые часто наведывались сюда в перерывах между поисками вакансий. За третьим, отвернувшись к окну, сидел незнакомый хозяину человек и потягивал небольшими глотками черный доминиканский ром — импортную новинку «Гавани». Возможно, Донат его и знал, но у незнакомца был поднят воротник, а старомодная шляпа с широкими полями была сдвинута до самой переносицы. Он сидел молча, погруженный в собственный мирок, и у хозяина кабачка не было желания отрывать его каким-нибудь никчемным вопросом от напряженных мыслей.

Еще одним посетителем был Никсон Карбиц, парень лет двадцати восьми с мощной нижней челюстью и суровым взглядом из-под светлых бровей. Он зарабатывал на жизнь в одном из сыскных агентств города. Трудно было понять, сидел ли он здесь просто так, отдыхая от забот, либо же выслеживал очередного неверного мужа или бизнесмена, ведшего двойную игру. Уже случалось, что Карбиц использовал кабачок Доната для ведения наблюдения, и старика это неимоверно раздражало. Однако вступать в открытый конфликт с таким изворотливым и пронырливым человеком, как Карбиц, он не решался, к тому же не имея на руках достаточных доказательств. Никсон всегда мог бы убедить полицию, что предположения Доната не более чем вымысел, да и непременно отомстил бы старику при первом же удобном случае. Сегодня Карбиц пришел раньше других посетителей и был в очень подавленном настроении. Он уныло сидел в стороне и тихо попивал джин с тоником, периодически роясь в своем смартфоне.

За окном заунывно посвистывал ветер, а закатные лучи вкупе с выхлопными газами придавали небу над мегаполисом неестественный мутно-лиловый оттенок. Тем не менее, даже этот депрессивный пейзаж не нарушал уют и гармонию питейного заведения.

Над главной входной дверью послышался звон колокольчика — старик сохранил даже этот «пережиток прошлого», сделав из него еще одну визитную карточку «Гавани». В зал вошел молодой человек в сером пальто и толстом шарфе сливового цвета, завязанным петлей. Он с интересом огляделся вокруг и сел за маленький столик возле самого удаленного окна. Донат его совершенно не помнил, хотя имел хорошую память на лица. Отсюда он сделал вывод, что гость оказался здесь впервые. Хозяин кабачка не спеша приблизился к нему и чуть более почтительно, чем к обычным своим посетителям, протянул меню с выпивкой и закусками.

— Можете угостить меня санторийской абрикосовой настойкой? — с ходу поинтересовался клиент. — Ведь именно с этой рюмки в стране начинается любое настоящее застолье!

Парень глядел с видом знатока. Глаза Доната иронически сощурились.

— Вы в Сантории первый раз, я так полагаю? Причем прибыли совсем недавно?

Лицо у посетителя скисло — он скривил рот в улыбке, будто смеялся в душе над самим собой.

— Никогда не угадаешь, где тебя примут за своего, а где нет! — заметил он. — Когда пытаешься выделиться из толпы соотечественников, тебя моментально погружают в нее обратно. А когда, наоборот, хочешь вжиться в образ местного жителя, то тут же раскусывают и смотрят как на дурачка-иностранца. Что это — закон подлости или загадка психологии?

— Скорее, недостаточная осведомленность, — добродушно улыбнулся старик. — Абрикосовая настойка выпускается сейчас в очень ограниченном количестве и, как правило, идет на экспорт. Ценнейшие парники, где выращивали абрикосы, были приватизированы, а их новый владелец нацелен только на коммерческую выгоду. Продавать настойку за границу намного выгоднее, она пользуется спросом. Наше правительство недавно заключило контракт с одной французской алкогольной компанией на создание аналогичного напитка, уже для потребления санторийцами. Но ни по вкусу, ни по качеству он не идет ни в какое сравнение. Ведь в любом деле важен не продукт, а рецептура! В общем, теперь наша барная карта ограничивается лишь импортными настойками, и им, честно говоря, далеко до фирменной абрикосовой.

— Надо же, какая жалость… Мне очень советовали попробовать эту настойку, но я, как видите, отстал от местной жизни. А кружка шерти, в таком случае, у вас найдется?

— Да, этого добра у нас хватает, и пока никто отнимать не собирается! Сейчас сотворю вам пинту, а пока определяйтесь с закуской. Сегодня я рекомендую салат со свежим крабовым мясом, белые вареные колбаски или же филе палтуса. Останетесь в восторге!

Гордо произнеся заученную рекомендацию, хозяин торопливо ушел за кружкой шерти — разновидностью вишневого пива, которое в Сантории из-за особого вкуса местных тепличных вишен имело огромную популярность, в основном, среди приезжего населения. Молодой гость, выбрав наугад пару незатейливых блюд, отложил меню и стал сосредоточенно смотреть в окно. Он прилетел утренним рейсом из одной суровой северной страны. Ему предстояло многое успеть в ближайшие дни — о многом расспросить и написать, максимально проявить себя как журналиста («гремучую смесь сыщика и литератора», как он в шутку называл свою профессию), и главное — узнать правду об одном таинственном человеке, имя которого известно каждому санторийскому бродяге…

— Прошу! Этот эликсир — из самых свежих запасов, — высокопарно произнес Донат, ставя перед гостем кружку шипящего бордового напитка. Пиво пришлось по вкусу, молодой человек поблагодарил хозяина и попросил принести ему бифштекс с яйцом и брюссельской капустой, а также порцию кальмаровых колец. Новых посетителей еще не появилось, поэтому Донат, принеся заказ, попытался завязать разговор с незнакомцем. Хозяин был словоохотливым человеком, особенно в отношении иностранных гостей, да еще и прибывших неизвестно из каких мест.

— Осмелюсь поинтересоваться, как вам наш город? — начал он с банальных вопросов. — Многим он кажется таким контрастным, суетным и загадочным… Вы ведь совсем недавно здесь и, наверное, еще его толком не изучили? Могу порекомендовать несколько интереснейших мест, которые останутся в памяти кого угодно — от увлеченного историка до легкомысленного школьника. Скажем, уже в трехстах метрах отсюда…

— Благодарю за участие, мне очень приятно, — с улыбкой перебил его незнакомец. — Но у меня здесь живет хороший друг, мы договаривались прогуляться по историческому центру Эллизора, и я уверен, что он мне покажет ваш замечательный город. Неудобно отвлекать вас из-за такой мелочи от посетителей…

Донат хотел было возразить, однако в этот момент его окликнул прокуренный моряк, и хозяин побрел за счетом для постоянного клиента.

Через некоторое время разговор возобновился. Незнакомец понял, что Донат может пролить свет на одну волнующую его тему, и поэтому не хотел упускать случай.

— У вас очень милое заведение! Признаться, уже не ожидал найти какой-нибудь теплый уголок на набережной при таком жутком ветре. Как мне к вам обращаться?

— Все знакомые зовут меня просто Донат. Кто-то считает это именем, кто-то фамилией, некоторые — прозвищем за излишнюю упитанность, но мне все равно, так даже интереснее. А к вам? И откуда вы прибыли, если не секрет?

— Абсолютно не секрет. Из России, — улыбнулся гость. — А зовут меня Виктор Касатин.

— О, кто бы мог подумать! Замечательная страна и удивительные люди… Мне приходилось там бывать, когда я колесил в поисках интересных рецептов по всему миру. Россия очень необычна — и величественна, и непонятна одновременно. Мне кажется, чтобы чувствовать себя комфортно в России нужно быть либо очень богатым, либо очень… русским! Приезжие все равно будут ощущать себя в этой стране не в своей тарелке.

— Ха-ха, вы правы! Только русским по рождению открываются незримые и негласные тайны русского бытия! Иначе она за гранью понимания. У вас, кстати, прекрасная кухня! А есть что-нибудь из национальных блюд?

— О да, разумеется. ….

Касатин еще раз взял в руки меню, однако заказывать не торопился. Глядя на описания блюд, он думал совсем о других вещах и подыскивал подходящие фразы для разговора.

— Тут в одном из закоулков меня дважды чуть не ограбили… Видимо, в некоторые районы лучше не забредать? Я никогда не думал, что Эллизор поделен на кварталы для своих и чужих… Или же это связано с амнистией после прихода нового президента, Геральда Гаулера?

— И с этим в том числе. После того, как главу Первого столичного полицейского управления поймали на взятке, я уже сомневаюсь, что кто-то в городе всерьез озабочен взрывом преступности и налетами националистов и этнических групп… Для некоторых сейчас наступило время настоящих «возможностей», в том числе и для многих полисменов. Им не до законов, вернее, они их подминают под себя. Так что рад, что с вами все в порядке, но впредь держитесь осторожнее.

— Наверно при нем такого не было? — Касатин кивком головы указал на портрет, висящий по центру барной стойки. Холст был уже изрядно потрепан и засален, однако очень гармонично вписывался в занимаемую нишу — было видно, что Донат уже изначально планировал ее вместе с барной стойкой и прочими интерьерами «Гавани». На портрете был изображен анфас мужчины средних лет, в черном костюме и темно-зеленом галстуке. Его усталые и глубоко посаженные серые глаза были устремлены вдаль, а русые волосы с седыми вкраплениями были аккуратно зачесаны назад. Небольшая горбинка на носу и выдающийся вперед подбородок невольно характеризовали его как лидера, способного на самоотверженный поступок.

Донат задумчиво посмотрел в окно.

— Да, при нем было спокойнее… Знаете, любой человек тянется к тому, кто сможет его защитить. Младенец тянется к матери, женщина — к мужчине, группа мужчин сколачивается вокруг надежного и авторитетного руководителя, а нация — вокруг достойного правителя. А он был достойным. Его правление принесло, конечно, и череду черных событий, но политика не бывает белоснежной, как дирижерская сорочка, особенно на высшем санторийском уровне. В целом же, повторюсь, он был достойным лидером. И народ его не забудет.

— Последние годы политика Сантории ассоциировалась, по сути, только с ним — от его решений зависели импорт и экспорт, христиане и атеисты, клиники и игорные дома, интеллигенция и многодетные семьи, он решал кто — враг, а кто — друг… Вы не устали от решений одного, вполне земного человека и его администрации?

— От беспомощности и безнаказанности устают больше, маср Виктор.

— Пожалуй. Бесспорно, он был одним из самых незаурядных политиков современности. Почти все они уже умерли, вот и он тоже умер, даже обидно становится.

Последняя фраза заставила хозяина кабачка придвинуться к посетителю поближе.

— Ну это еще неизвестно, маср Виктор. По официальным данным он действительно погиб в результате взрыва в больнице города Карлинс. Ему сделалось плохо, и его поместили под присмотр врачей. И там произошла утечка газа… Но знаете, вряд ли кто-то скажет вам со стопроцентной уверенностью, что уважаемый президент стал жертвой этой трагедии. Событие оказалось столь неожиданным, что в людской среде еще долго будет витать идея о том, что взрыв — лишь удачная инсценировка.

— Хмм… любопытная новость! Хотя, действительно, я натыкался на подобные мысли в санторийских изданиях перед тем как отправиться сюда… Но поскольку новость о его смерти облетела весь интернет, а официальные лица ее подтвердили, не вижу смысла не верить этому. Если же данные о смерти Люстона Феррантоса окажутся неправдой, я буду только рад за него. А Вы сами как считаете?

— Мое дело — содержать кабачок, маср Виктор. И мне это нравится больше, чем размышлять о политике. Не хочу лезть в эти дебри, скажу лишь одно: если он воскреснет, санторийцы будут только рады. Теперь, по прошествии года с его предполагаемой кончины я в этом абсолютно убежден, — тихо проговорил старик, недоверчиво оглядываясь. — И все-таки разговоры об инсценировки гибели могут оказаться простыми слухами, кто знает…

— Ну что же, думаю, в скором времени все выяснится! — подмигнул ему Касатин и поднес к губам очередную пинту пенящегося шерти. «Ведь не зря же я ступил на землю Сантории», — подумал он про себя и бросил дерзкий взгляд на портрет сероглазого вождя.

Глава 2

Сантория… Страна-остров, столь схожая со многими соседними странами, и в то же время такая загадочная. Страна, населенная людьми совершенно разных культур и вероисповеданий, разных взглядов на мироустройство, искусство и сбалансированное питание. Волею судьбы они сошлись воедино на поверхности этого небольшого государства, лежащего вдали от туристических маршрутов заядлых путешественников. Кто-то из нынешних санторийцев приехал сюда в поисках лучшей жизни и успешного бизнеса, кому-то было тесно в национальных границах, установленных родным правительством, и он решил искать счастья на других просторах. Многие тут жили с самого рождения, из поколения в поколение, и уже просто не могли ассоциировать себя ни с какими другими странами. Они жили здесь, поскольку чувствовали себя неотъемлемой частью этой земли, природы, этих городских небоскребов и именно этого предзакатного солнца, окутанного бензиновой дымкой. Частью, лишь дополнительно наделенной кровеносными сосудами и серым веществом, позволяющим осознавать свое место в мире и в Сантории.

После того, как последний санторийский монарх отрекся от престола, в стране сменилось несколько правителей. Дольше всего на «олимпе» власти задержался генерал Франс Винтерлис — он руководил страной 35 лет, делал это жестко и самоуверенно, пользуясь уважением одной половины населения и ловя ненавистные молчаливые взгляды другой. Генерал не любил континентальную Европу, считал ее ненадежным военно-политическим союзником и слишком корыстным экономическим партнером. Поэтому больше надеялся на собственные силы, и частично преуспел в этом — народ не голодал, «хлеба и зрелищ» имел в достатке, юноши и девушки получали хорошее бесплатное образование, а медицинские и научно-исследовательские учреждения пользовались поддержкой со стороны государства.

После смерти Винтерлиса власть перешла в руки коллегиального Комитета верховного управления. Но без харизмы и сильной руки генерала его бывшие соратники не смогли сохранить прежний курс — мощное народное движение, требовавшее «демократических обновлений», не оставило камня на камне от прежнего властного фундамента. Во главе страны стал один из лидеров демократического движения — юрист и популярный политический деятель Эллиджи Кнауш. Страна под его пятой превратилась в лакомый кусок для спекулянтов, честолюбцев и бывших уголовников, которые создали в стране жизнь по их собственным правилам. Кнауш, пришедший на волне массового свободолюбивого народного экстаза, был не способен изменить ситуацию и постоянно трясся за свое президентское кресло, боясь его потерять.

Когда он скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг, страна обрела нового кумира — довольно молодого и очень талантливого — Люстона Феррантоса, который входил в число приближенных Кнауша, но никогда не рассматривался журналистами и политическими экспертами как самый вероятный кандидат на освободившийся «престол». Его приход стал для многих абсолютной неожиданностью. За пятнадцать лет он успел сделать многое, частично ликвидировав те бандитские законы, которые с молчаливого согласия его предшественника ценились в стране больше, чем собственная конституция и международные договоры. Из неуверенного в себе и неопытного президента Феррантос постепенно вырос в одну из самых неоднозначных и волевых личностей своей эпохи. Его стали бояться не только обычные санторийцы, но и приближенная элита. Он продолжал оставаться частью большого невидимого механизма, но вместе с тем действовал все более независимо, без оглядки на другие «детали» этого механизма. Одни считали его диктатором, другие — проводником долгожданных демократических преобразований. Его опасались соседние страны и уважали правители далеких государств, в него верил народ, и Феррантос интуитивно осознавал это… Год назад трагические события стали причиной его преждевременного ухода. Однако обстоятельства эти продолжали быть скрытыми под завесой тайны, которая привлекала внимание журналистов, в том числе и одного политического обозревателя из России.

Касатину уже приходилось писать о Сантории несколько статей, когда он анализировал и сравнивал политические процессы в различных регионах мира. Уже тогда остров-государство интриговал его сознание и будоражил неистовую фантазию литератора.

Последние месяцы дела его журнала, носившего название «Геополис», шли не особо радостно — опытные конкуренты самолетным штопором бросались на любое яркое международное событие, и редакторам «Геополиса» оставались лишь жалкие объедки с барского стола в виде двусторонних соглашений о поставке партии страусов для подмосковной птицефермы или материалов о налете кучки экстремистов на очередной ближневосточный блокпост. Чтобы из подобных новостей сделать изюминку и сохранить авторитет издания, сотрудники из журналистов постепенно превращались в писателей-фантастов, за исключением единиц, в том числе и Касатина.

Он получил прекрасное литературное образование, его трудолюбие и красноречивый письменный язык был одной из «козырных карт» журнала, поэтому редколлегия крайне дорожила таким сотрудником. Делать из мухи слона и заниматься искажением фактов Касатин не собирался, прямо заявив об этом руководству. Так как ценного материала попадалось крайне мало, журналисту некуда было расходовать свой творческий и аналитический потенциал, и его талант стал постепенно меркнуть. Это удручало многих, прежде всего самого Виктора. Он чуть было не пристрастился к спиртному… И только известие о внезапной кончине президента Сантории вернуло его в привычное русло жизни. Люстон Феррантос был яркой фигурой, о нем писали видные издания и уважаемые авторы, однако зачастую их потоки информации противоречили друг другу. Феррантос не любил афишировать свою жизнь, о ней было известно немного. Его молодые годы оставались для всех большим секретом — спецслужбы Сантории позаботились о том, чтобы ни один журналист или биограф не смог раздобыть на президента хоть какой-либо малейший компромат.

Официальная биография Феррантоса была для исследователей подозрительно скучна и предсказуема. Они прекрасно понимали, что человек с такой волей к созиданию не мог существовать исключительно в рамках университетов и государственных структур, перечисленных в его послужном списке. Такой человек просто обязан был время от времени совершать в своей жизни что-то необычное. Но все это оставалось тайной, ревностно хранимой санторийскими стражами правопорядка. Теперь, когда Люстон больше не был всевластным хозяином Эвженского дворца — резиденции президента страны, у Касатина появилась уникальная возможность пролить свет на судьбу этого загадочного человека.

Виктор как никто другой в «Геополисе» имел способность к сенсационным репортажам, к тому же он отлично знал санторийский язык, факультативно выучив его в студенческие годы. Он ждал, когда шумиха вокруг смерти Феррантоса поутихнет, чтобы можно было тихо провести расследование на месте, не раздражая санторийские власти. Однако из-за завершения других журналистских проектов ему пришлось отложить командировку почти на год.

Наконец, завершив все дела и придя в редакцию, Касатин предложил оформить ему недельную поездку в Санторию за материалами. Главный редактор Андрей Богарский возражать не стал.

— Виктор, дерзайте! Суточных на Вас не жалко, поскольку я уверен, что Вы окупите расходы. Главное, не оставайтесь там на ПМЖ! Ностальгия по России и по родной редакции не даст Вам спокойно спать по ночам! — сказал он и уткнулся в черновой набросок статьи про международный женский профсоюз.

Касатину было обидно, что Богарский, человек с большим опытом и оригинальным мышлением, тратит время на подобные «опусы». Он вышел из здания редакции с несокрушимой верой в успех своей миссии.

Самолет приземлился в главном аэропорту столицы — Фризтоне. Иностранцев, спускающихся с трапа самолета, было немного: Сантория долгое время жила обособленной жизнью, ее жители научились существовать без оглядки на внешний мир, который отвечал им взаимностью. Виктору, никогда здесь не бывавшему, даже воздух показался каким-то особенным, не похожим на российский. В Сантории работал бывший коллега Касатина — Глеб Фененко, который мог оказать ему неоценимую помощь. Помимо этого, Касатин перед вылетом из Москвы успел раздобыть адреса и телефоны некоторых видных санторийцев — они лично знали покойного президента и могли поделиться с журналистом полезной информацией.

Приближался вечер, и Виктор решил остаток дня посвятить встрече с Глебом, которого давно не видел и успел дьявольски соскучиться. Он закинул свой багаж в арендованную квартиру и созвонился с Фененко, но тот еще работал над очередным проектом в другом городе. Они договорились встретиться вечером в центре города, на Сапфировой набережной. Дул сильный ветер, поэтому Глеб посоветовал приятелю подождать его в уютном ресторанчике, подходящим для непринужденной дружеской беседы. Он дал координаты ресторана — им и оказалась «Гавань» старика Доната.

Глава 3

Народ постепенно прибывал — часовая стрелка уже перескочила цифру «6». Аквамариновый свет от абажуров становился все ярче. Донат и парочка его помощников бойко принимали заказы и разносили между столиков кружки с хмельными ароматами и разнообразными пивными оттенками. В промежутках между работой старик вновь подсаживался к молодому гостю из России ради приятной беседы. Он редко встречал молодых людей со здравым взглядом на жизнь и склонностью к философским размышлениям.

Колокольчик звякнул снова. Дверь стремительно распахнулась, и на пороге застыл высокий светло-русый парень, обводя взглядом посетителей. Наконец его взор остановился, и он быстро зашагал к столику Касатина.

— Витя! Привет, дружище! Прости, что не смог тебя встретить! Меня как назло отправили с поручением в другой город, вернулся только полчаса назад. Успел уже немного освоиться в нашем городишке?

— Спасибо, Глеб, разве что совсем немного.

Глеб Фененко жил в Эллизоре уже более четырех лет. Он начинал, как и Касатин, молодым журналистом в одной заурядной газетенке, однако быстро разлюбил литературное ремесло и начал создавать собственные коммерческие проекты. Нечестные приемы конкурентов и налеты коллекторов не смущали его, он старался учиться на собственных ошибках и заматереть в жестоком русском бизнесе.

Однажды его дела пересеклись с делами группы санторийских бизнес-аналитиков, приезжавших по контракту в Москву. Они готовились создавать у себя на родине фонд поддержки амбициозных коммерческих проектов, направленный на развитие малого предпринимательства. Активность, усердность и деловая злость Фененко пришлись им по душе, и они предложили сотрудничество. К этому времени Глеба начали хватать за горло стальные лапы полиции и налоговых инспекторов, поэтому Фененко согласился на условия санторийцев. Семьи у Глеба не было, а его мать с новым мужем уже давно уехала из России и жила в одном тропическом городке на океанском побережье. Дорога в манящую неизвестность была для него свободна. С тех пор Фенеко практически все время жил в Эллизоре, и на судьбу никогда никому не жаловался. Он вообще не привык на что-либо жаловаться — по крайней мере, Виктор никогда не слышал от него чего-либо подобного.

— Здесь подают изумительные ромштексы! Недорого и качественно. Супруга хозяина — милейшая женщина и отменная кулинарка. Черт, Витька, я так по тебе соскучился!

— Я по тебе тоже, Глеб. Не собираешься возвращаться?

— Пока не думаю. Для меня важно не то место, где меня зачали, а то, где я чувствую себя полноценным человеком, творцом своего счастья. Есть же понятие «центр силы». Вот это для меня важнее, именно центр моей духовной гармонии! Ну и денежных доходов, чего греха таить!

— И им для тебя стал Эллизор? Или поиск этого центра еще не закончен? — уточнил Виктор.

— Увы, в Сантории своя специфика, — внезапно помрачнев, ответил Фененко. — И кое-что здесь мне не по душе… Но в любом случае, тут у меня есть имя и профессия.

— Корни пускать не собираешься?

— Ты о женитьбе? Есть кандидатура, но пока находится на моем рассмотрении, ха-ха! Успеем еще, главное денежную жар-птицу за хвост поймать и не отпускать! Тогда и потомкам что-нибудь перепадет!

— Молодец, ни при каких обстоятельствах не теряешь бодрость духа.

— Да, быть оптимистом — лучший антидепрессант в наше время. Самый дешевый. Как вы с Анастасией поживаете?

— Непросто, — со вздохом произнес Виктор, медленно покручивая пальцами свой бокал. — Но еще ничего не потеряно…

— Я понял… — сочувственно произнес Фененко и постарался увести разговор в другое русло. — Скажи, что ты собираешься предпринять вначале? Какая информация тебе нужна?

— Ты знаешь Джаспера Линста и Дорда Штихилиса?

— Лично нет, но, конечно же, слышал о них. Первый — известный журналист, сейчас редактирует одно популярное политическое издание. А Штихилис был видной фигурой при прошлом президенте, при Феррантосе. Он курировал службу безопасности и управлял его личной охраной. Сейчас формально нигде не состоит, отошел от дел. Но, сам понимаешь, такие люди и в отставке могут даже из сортира контролировать все, что происходит в стране. Они просто так не уходят.

— Мне удалось договориться с ними о встрече. Надеюсь, они помогут мне подготовить добротный материал о бывшем президенте и восполнить пробелы в его официальной биографии.

— Возможно… Если только это выгодно нынешнему.

— Кому? Президенту Гаулеру, ты его имеешь в виду?

— Да, именно. Между Гаулером и Феррантосом были сложные отношения, все это видели. Судя по сегодняшней политике, Гаулер совершенно не стремится идти по пути своего бывшего начальника. Скорее наоборот, постепенно сворачивает все реформаторские задумки Феррантоса. Поэтому не факт, что он позволит кому-то слишком увлекаться биографией вождя.

— Тем не менее, я попытаюсь. Угадай, чье мнение о Люстоне Феррантосе меня интересует в первую очередь?

— Его вдовы, уж она-то видела его со всех сторон во всех смысла слова, хе-хе!.

— Неа! Твое личное мнение, Глеб!

— О, ну я с ним не пересекался, Бог миловал. Политик он, конечно, был жесткий, в чем-то своенравный. Предпринимателям при нем жилось нелегко. Но надо отдать ему должное — после лихолетий Кнауша и разгула анархии Феррантос стал первым и единственным, кто хотел улучшить жизнь санторийцев. Методы у него были не идеальные, чиновники вели себя по-свински, но, как говорил Поль Валери, «власть без злоупотребления не имеет очарования». А Люстон был лидером по натуре. И этим все сказано.

— Да, видимо, одним из последних авторитарных правителей современности…

— Ты прав! Таких сейчас не производят, толкают во власть никчемных исполнителей, которыми управляют кукловоды из банков и транснациональных корпораций… Кстати, один раз я все-таки имел честь за ним наблюдать. Это было в день массовых демонстраций года полтора назад… Отлично помню, как это происходило.

— Расскажи подробнее!

— Хорошо, только давай по дороге к тебе на квартиру. Сегодня был сумасшедший день, хочу поскорее брякнуться в кровать. Ты остановился там, где я тебе советовал?

— Да, в районе Бриссетс.

— Правильно, там тихий зеленый район и масса приличных квартирок. Вот провожу тебя, а по пути поделюсь впечатлениями о тех давних событиях…

Он залпом выпил принесенный ему стакан морковного свежевыжатого сока, поднялся и направился к выходу из кабачка.

— Спасибо, Донат, что развлек моего приятеля! Привет жене и племяннице!

Старик, стоя за барной стойкой, молча улыбнулся и едва заметно кивнул головой. Касатин оставил на столе пару санторийских фиртов, которые ему удалось разыскать в одном из московских обменных пунктов, и отправился за Глебом. Донат поклонился и ему, после чего пошел протирать их столик. Только сейчас он обратил внимание, что место Никсона Карбица уже опустело — остался лишь недопитый джин, и несколько медных монет лежали в тарелочке для счета.

Глава 4

Глядя на дорогу, на сырой блестящий асфальт, пролегающий под сводами высоких гнутых фонарей, Фененко начал свой обещанный рассказ.

— В тот день я сидел с друзьями в местной забегаловке и трепался о всякой ерунде — то ли о сортах бразильского кофе, то ли о последнем альбоме Мерлина Менсона, сейчас уже не помню. Мы слышали о том, что люди собираются выходить на площади, но относились к этой задумке очень недоверчиво. Если бы вышло мало людей, то власть бы не отреагировала, а если бы много, то полицейские дружины быстро бы с ними разделались как с «возмутителями спокойствия». Но когда мы вышли из кафе, привычную тихую пешеходную улицу было сложно узнать — такого гигантского шествия я не видел ни на одном крупном празднике! Вить, кого там только не было! Мужчины и женщины разных возрастов, дети на плечах у взрослых, группы студентов и стариков… И все размахивали разнообразными флагами и плакатами! Прямо людское ниагарское течение, которое стремилось к главной цели — резиденции президента.

Касатин слушал Глеба с закрытыми глазами, пытаясь рисовать в своем воображении детали описываемых событий.

— Это было незабываемое зрелище, — продолжал его друг. — Стихийный человеческий поток, двигавшийся в сторону Эвженского дворца. На самом деле, чтобы ты знал, это даже не дворец, а старинное каменное сооружение, обнесенное решетчатым забором и напоминающее дворец лишь общим видом. До лондонского Тауэра ему далеко, но для президента небольшого острова вполне сносное жилище, хаха! Там Феррантос обычно принимал советников, депутатов, послов и членов правительства. Но в тот день совсем другие люди хотели аудиенции с ним. Если бы ты видел, сколько народу собралось на главной столичной площади!.. Социалисты вперемежку с правозащитниками, интеллигенция вперемежку с бритоголовыми анархистами, даже сексуальные меньшинства со своими радужными флажками. Ты извини, что я так пафосно об этом говорю, видимо, я соскучился по серьезной художественной литературе, хаха! Скажу проще — мы с друзьями совершенно одурели от такого количества «оппозиционеров». Уверен, что они смогли бы неплохо устроиться и в обычных условиях, однако обстоятельства предоставили им уникальную возможность! А именно — пойти на таран нашей системы и получить от этого максимум для себя.

— Ты считаешь, что большинством двигало только честолюбие?

— Забавно, но у меня сложилось ощущение, что это стремление к справедливости на уровне всей толпы состояло лишь из честолюбивых желаний на уровне каждого отдельно участника толпы. Кто там стоял? Журналисты и писатели, жаждавшие признания и известности! Лидеры черти-знает-каких групп и движений, которые задаром никому не нужны ни при какой власти! Только при полной анархии таким группам можно влиять на умы, в любом здравом обществе их давно бы подняли на смех… Да и рядовая масса в общем то состояла из тех, кто просто не смог ничего достичь при режиме Феррантоса.

— А дети, старики, многодетные семьи? Какие стремления у них? Может быть, как раз они надеялись на долгожданные перемены, хотели вдохнуть, так сказать, новый воздух в легкие?

— Нет, не думаю. Они были простыми зрителями так же, как и я. Они ни на что не надеялись, а просто были захвачены этим стихийным процессом. Если ты не связан с властными структурами, то можешь надеяться только на себя. И все это прекрасно понимают.

— Реализовывать себя, Глеб, нужно при поддержке государства, а не бросая ему вызов. Думаю, что все эти люди хотели банальной политической весны, которую заслужили. Нельзя вылечить болезнь без боли, так же как и нельзя создавать новую систему, не разрушив часть старой…

— От разрушения старой до сотворения новой пройдет Бог знает сколько времени… Я прекрасно работал здесь и при Люстоне, хотя никогда не был обласкан здешней властью… Просто я делал свой бизнес и не лез на рожон в политическом плане. Поверь, всегда можно заниматься любимым делом, при любом режиме! Главное — иметь достаточное количество мозгов и поменьше идейных принципов! Идеи во многих обществах почему-то ценятся дороже, чем человеческая душа или бренное тело… Но тот день все равно был великолепен, он войдет в историю!

— Что произошло потом? Он же все-таки появился?

— О, да! Ожидание явления мессии того стоило, день был потрачен не зря!

Пока Фененко делился воспоминаниями, его машина, рассекая зеркальные лужи, продолжала мчаться по темному засыпающему городу. Они договорились, что Глеб отвезет Касатина в арендованную квартиру, а с завтрашнего утра они приступят к сбору материалов о таинственном вожде.

Глава 5

Продолжая вести машину, Глеб поведал вкратце, чем закончилась встреча демонстрантов и правителя, поскольку сам был очевидцем тех событий. Ему удалось уцепиться за один из фонарных столбов на центральной площади, прямо напротив Эвженского дворца. Было далеко, но, вскарабкавшись по основанию столба на полметра выше, он заполучил прекрасный вид на резиденцию, отгороженную от толпы богатой чугунной решеткой с позолоченными углами и наконечниками прутьев.

У подножья столба топталась пара поддатых старичков маргинального вида с отсутствующими взглядами на сморщенных пропитых лицах. Чуть впереди Фененко высилась фигура делового мужчины в изящном итальянском пальто. Видимо, он был успешным предпринимателем. Остальных «соседей» Глеб не запомнил, да и не старался этого сделать. Он ждал очередного акта удивительной пьесы, происходившей в реальности, и заодно, чтобы скоротать время, читал громогласные лозунги на плакатах националистов, пенсионеров и девушек из зеленых и розовых движений. Несколько ораторов выкрикивали речевки, стоя на самодельных трибунах из груды деревянных ящиков, которые валялись в соседних переулках.

На одной из таких самодельных трибун в скором времени появилась колоритная фигура главного столичного «бунтаря» — лидера движения «Альтернативная задача» Кристофера Кингстола. Благодаря гарнитуре — небольшому микрофону, прикрепленному к ушной раковине, голос его был слышен на большом расстоянии. Он демонстративно повернулся спиной к дворцу и вдохновленно обратился к пришедшим.

— Друзья, дорогие сограждане! Посмотрите, что происходит — нам обещали глубокие реформы, снижение налогов, адекватную денежную политику, решение национальных вопросов! Что мы имеем сейчас? В очередной раз гигантская инфляция сжирает все наши честно заработанные доходы! Виккийцы вновь творят на улицах беспредел, а полиция живет по своим грязным законам! Экономика как подчинялась кучке толстяков, разбогатевших на титановых и сапфировых месторождениях, так и будет подчиняться! Даже если они все уйдут в могилу, достояние народа перекочует в руки их детей, ставленников, наследников, которые снова будут определять — кому и за сколько они будут поставлять наши богатства! Нет, пора вызвать власть на честный разговор и высказать им все, что у нас, друзья, наболело! Либо сейчас настанет наше время, либо мы так и будем лишь безвольным стадом в руках жадных жирных пастухов! Феррантос, мы ждем ответа! Да здравствует альтернативный выбор!

Кингстол все яростнее и яростнее выкрикивал слоганы, все больше и больше людей, вставших кольцом вокруг него, при каждом призыве своего лидера вздергивали к небу сжатые кулаки и издавали одобрительные возгласы. «Да, с такой харизмой он и в преисподнюю кого угодно добровольно отправит, и даже пинок под зад не потребуется», — отметил про себя Фененко, до которого долетали хлесткие словесные выстрелы Кингстола в направлении правящей элиты. Через четверть часа оппозиционный предводитель, сопровождаемый овацией и свистками, удалился с трибуны. Теперь большинство взглядов устремилось в сторону каменного балкона резиденции, которую отделяла от площади узорчатая решетка высоких ворот.

Вскоре дверь балкона медленно отворилось, после чего показался долгожданный силуэт Люстона Феррантоса. Он не спеша вышел наружу, приблизился к краю балкона и облокотился на перила. Народ замер. Неодобрительные крики периодически проносились эхом средь толпы, но исчезали в бездне невольного молчания. Одни молчали от восхищения, другие — от злости, третьи просто стояли и ждали слов президента. Люстон взял в руки микрофон — он периодически общался с народом во время праздников через акустическую систему на балконе — и произнес:

— Рад Вас видеть, мои дорогие друзья! Я слушаю вас…

— Феррантос, когда, наконец, прекратится беспредел и власть зауважает свой народ? Когда ценности человека станут выше интересов кучки кукловодов с миллиардными состояниями? — кричали оппозиционеры в свои микрофоны.

— Ценности человека всегда были превыше всего, это записано в Конституции Республики Сантория! — не мешкая, отбил атаку президент.

— Ее никто не соблюдает, это фикция, а не основной закон! — послышалось в ответ.

— Друзья мои, я всегда думаю и буду думать, прежде всего, о вас, о гражданах моей страны! Посмотрите на наши успехи — мы запустили сверхмощную атомную станцию! Доходы государства растут, зарплаты повышаются, у нас проходят международные турниры, во всем мире уважают Санторию и считаются с ней!

— А сколько на этих успехах поимели твои приспешники, Феррантос? Сколько денег дошло до народа? Вы все занимаетесь показухой, собираетесь запускать спутник на Венеру, а на площади перед дворцом подыхают бездомные и скитаются бродячие собаки! Мы не верим ни тебе, ни государству! Мы хотим, чтобы приняли наши требования и заслушали лидеров оппозиции! Хватит пудрить мозги, пора отвечать за весь этот произвол!

Послышались крики с различных концов площади, вместе они слились в единый грубый и невнятный гул.

— Я всегда открыт для вас и готов принять ваших оппозиционных лидеров! Время и дату мы определим! Нет таких противоречий, которые нельзя было бы устранить, если общаются благоразумные и патриотичные люди!

Разговор продолжался еще некоторое время. «Переговорщики от народа» пытались требовать от Феррантоса гарантий выполнения данных им обещаний. Кингстол и другие вожди толпы выкрикивали звучные лозунги, а президент ждал со спокойным выражением лица, после чего отвечал им то, что считал нужным, либо вообще не отвечал, надменно глядя в сторону площади… Произнеся напоследок фразу «Будущее Сантории мы будем строить вместе, обещаю вам!», Люстон Феррантос удалился. Весь его облик оставил в душе Фененко и большинства других участников события очень неоднозначные и противоречивые чувства…

Тем временем машина Фененко завернула в один из узких переулков, которых было множество в центральной части города. Почти половина фонарей была разбита местной дворовой шпаной, поэтому дорога плохо просматривалась впереди. За пределами света от фар временами виднелись лишь неясные очертания многоэтажных зданий, промежутки между которыми заполняла темная зияющая пустота.

Глеб и Виктор отвлеклись от обсуждения бывшего санторийского президента. Касатин рассказывал приятелю о своем нынешнем журнале, о ситуации в Москве и о натянутых отношениях с женой, которая уже не была способна любить его таким, каким он был — постоянно увлеченным профессией. Ей было тяжело рядом с ним, Виктор чувствовал это и старался вернуть ускользавшее из рук семейное тепло обратно… Но его усилия постоянно терпели фиаско из-за новых срочных поручений и командировок. Любимая женщина уже не жила с ним, но платиновое кольцо, которое он ей подарил когда-то в знак своей преданной любви, по-прежнему украшало ее безымянный палец, внушая Виктору надежду на возвращение прошлого.

Глеб сам уже успел и жениться на санторийке, и развестись с ней из-за своего бизнеса, поэтому настойчиво рекомендовал другу сменить либо жену, либо род занятий, чтобы один элемент удачно дополнял другой, а не противоречил ему. Но Виктор не хотел лишаться ни работы, ни Анастасии — это были две неотъемлемые части его души, и оторвав от себя хотя бы одну из них, он никогда не почувствовал бы вновь желания жить и наслаждаться жизнью.

— Романтик, навешал проблем на свою шею, теперь мечешься, как карась на удочке! Увереннее надо быть, четко понимать, что ты хочешь от жизни! — ерничал Фененко. — Если надо семейную теплоту и вкусный ужин — найди непыльное занятие с нормированным рабочим днем и получай свои законные денежки! С твоими мозгами в России не пропадешь. А если все же перо покоя не дает — найди себе мадам, которая тебя как писателя будет холить и лелеять, восторгаться твоими способностями и брать за образец поведение жены Толстого или Достоевского. Хотя нет, с Толстым поаккуратнее. Его жена довела до побега из дома на старости лет!

Глеб хихикнул и саркастически закатил глаза.

— Это было бы так умилительно: Витя лежит в постели с «паркером» в руках, составляя очередной политологический шедевр, а его нежная цыпочка преподносит своему кумиру в постель завтрак — омлет с апельсиновым соком…

Касатин только снисходительно улыбнулся и вновь стал вглядываться в ночную тьму за лобовым стеклом.

Вдруг Виктор резко подался вперед и стал напряженно присматриваться. «Тормози!!» — закричал он и вдавился в спинку сидения. Глеб вцепился в руль и резко нажал на тормоз. Впереди, метрах в тридцати от машины, на дорогу падал из темноты огромный бетонный столб.

Темно-синее «ауди» Фененко резко рвануло влево, оставив на асфальте черный полукруг. Через секунду столб с громким треском упал на дорогу, и бетонные осколки полетели в разные стороны. Машине удалось вовремя заехать на тротуар, поэтому каменные частицы не задели ни водителя, ни пассажира. Они лишь оставили пару легких вмятин около крышки бензобака. Кроме «ауди» Фененко других машин поблизости не было, а пешеходы здесь если и появлялись, то только до захода солнца.

Виктор выскочил из машины и бросился к месту происшествия. На дороге лежали остатки колонны, которая служила частью фасада старинного особняка. Само здание, стоящее у самой дороги, было на реставрации — его нижние этажи пронизывали, словно паутина, многочисленные стальные конструкции, просвечивающие через строительную пленку. Верхних этажей не было видно, однако откуда-то сверху продолжали сыпаться крупицы известняка и штукатурки.

— Вот черт бы их побрал! — крикнул с досадой Фененко, подбегая к Виктору. — Кругом одни идиоты, даже здание нормально обезопасить не умеют! А водители теперь тут кульбиты за рулем выделывать должны! Кстати, мы легко отделались, поздравляю.

— Думаешь, что это оплошность строителей?

— Конечно, что же еще? Тут, в центре города, частенько ветхие здания разрушаются, а властям, как обычно, до них дела нет. Это хоть частично на реставрацию закрыто, и то достижение! Правда, если еще что-нибудь подобное от него отвалится в ночи, думаю, проще будет его снести и новый дом построить!

— Странно, что это произошло. Строительные подпорки выглядят тут довольно прочными. Наверно, наверху они поленились подстраховаться.

— Да, какие-то ленивые скоты тут ковыряются, вот и результат на всю улицу виден! — не унимался Глеб, — Ладно, давай вернемся к предыдущему перекрестку и проедем по соседней улице, а то здесь уже не объехать. Хорошо, хоть машина цела. Но я выбью от коммунальщиков бабки за эти вмятины на боку! Обязательно проучу их, идиотов!

«Ауди» распахнуло желтые глаза и начало плавно пятиться назад. Вскоре машина скрылась за поворотом. В то же мгновение от здания с колоннами отделились две тени и зашагали в противоположную сторону. Они свернули в один из переулков, откуда через пару минут раздался звук включенного автомобильного двигателя.

Глава 6

В тот день — день народного выступления — Люстон Феррантос еще долго ходил по своему огромному кабинету. Народ разошелся, солнце стало наливаться кровью, предрекая этим вечером эффектный багряный закат. Люстон остановился перед зеркалом, подошел к нему и приник лбом к отражению. Подняв зрачки, он исподлобья поймал собственный усталый и озлобленный взгляд. «Я обречен стать изгоем истории, — сказал он себе. — Нет ничего более неблагодарного, чем пытаться сделать счастливыми других…»

Феррантос резко оттолкнулся от зеркала и направился в сторону «заднего балкона». Он, в отличие о того, который выходил на площадь, выводил в сторону Эвженского сада. Этот сад имел долгую историю, он был создан и взлелеян лучшими садовниками страны еще в период монархии. В определенные часы он был открыт для обычных посетителей, но в тот день туда уже никого не пускали. Поэтому Люстон вышел на балкон и принялся, закрыв глаза, ловить ароматы лип и экзотических апельсиновых деревьев. Вскоре к нему присоединились руководитель президентского штаба Геральд Гаулер, шеф разведывательного управления Ольмис Краучер и начальник службы безопасности президента Дорд Штихилис.

Они стояли около двери, на удалении от Феррантоса, не желая нарушать мысленное уединение патрона. Гаулер, Краучер и Штихилис были рядом со своим лидером, когда тот произносил речь перед собравшейся массой, и прекрасно видели, насколько тяжело ему дается противостоять агрессивной толпе.

— Почему они мне не доверяют? Неужели они думают, что общество всеобщего благоденствия взаправду существует? Они никогда не поймут, каково это — постоянно балансировать на грани, оберегать Санторию от войны и спасать тем самым жизнь мужей, жен, сыновей, дочерей…

Феррантос, говоря это, продолжал стоять спиной к своей свите, опустив руки в карманы специально сшитого для него длинного черного кителя. Он опирался на трость из эвкалиптового дерева с серебряным набалдашником — одну из немногих ценных вещей для него. Президент не слышал, что его приближенные подошли, однако понял хорошо развитым периферийным зрением и чутким слухом, что он не одинок в эту минуту.

— Если бы я не отдал те никому не нужные мелкие северные острова, мы могли бы остаться один на один с очень сильным внешним противником… Конечно, нам стыдно перед жителями этих островов, мнение которых уже было поздно спрашивать. И они мне не простят. Но меня обязаны понять и простить те санторийцы, чьи семьи я спас таким решением, не спровоцировав крупный военный конфликт. Согласны со мной? — он наконец обернулся и смерил сподвижников пронзительным взглядом.

— Господин президент, я не думаю, что сегодняшнее выступление связано с вооруженной операцией на Долмановых островах. Оно связано исключительно с нашими внутренними проблемами, — немного подумав, проговорил Краучер.

— Операция на островах стала последней каплей, Ольмис, я уверен. Просто из-за подобных вещей моим противникам очень легко настроить против меня население. Это и обидно.

— Если бы мы всем интересовались у народа, то вообще бы ничего не сделали. Они думают лишь о собственном комфорте и о выгоде. Вы же — стратег, вы — птица совершенно другого полета, поэтому не стоит так переживать. Наши внуки оценят вас по заслугам, когда поймут, как многого мы добились за последние годы, — ответил Гаулер, приблизившись к своему шефу.

— Я буду рад за внуков, но мне бы хотелось сказать то же самое и про наше с вами поколение…

— Лидеров способны объективно судить только потомки. Только они увидят результат наших действий и поймут, каких усилий это стоило. Нынешнее поколение хочет все и сразу, при этом совершенно не напрягая ни мускулы, ни свои серые извилины… Наши предшественники, Кнауш и его команда, довели страну до ужасной пропасти — и экономической, и моральной, и военной, да какой угодно! И теперешние «брыкания» этой полоумной массы на площадях — это результат политики Кнауша. Результаты вашей же политики им пока не постичь. Но собирать разбросанные камни — наша необходимость, маср Феррантос.

— Нет, Геральд, это не просто масса, это уже новый формат людей, которые ждут перемен, ждут первого весеннего дождя после долгой тяжелой зимы… И мы не сможем ими управлять, если они не захотят нам добровольно подчиняться…

Вождь тяжело вздохнул и повернулся к Гаулеру.

— А ведь они правы, насчет произвола! Сколько полезных решений я принял, и сколько из них имели успех? Все погрязло в бюрократической трясине, а сам я физически не в состоянии следить за каждым шагом исполнителей. Ты не представляешь, насколько мерзко на душе, когда приходится отвечать за провалы, допущенные из-за жадности и бездействия моих же подчиненных! И ведь ничего не изменится, сотня гильотин тут не поможет… Народ не изменить, каждый норовит урвать часть пирога, когда его только на секунду подпустишь к кормушке. Если ли этому решение, Геральд?

Гаулер иронично усмехнулся и бросил взор на сад. Среди апельсиновых деревьев и декоративных кустарников, окруженных мощной каменной стеной, построенной еще в период пребывания здесь ордена меченосцев, двигалось какое-то светлое продолговатое пятно.

— Ваш любимец вышел на прогулку. Спуститесь к нему?

— Думаю, да. В иные моменты он может заменить мне тысячу мудрейших собеседников, — устало улыбнулся Люстон и спустился с балкона по каменной лестнице вниз, к узкой грунтовой дороге, ведущей в Эвженский сад.

Там прогуливался великолепный снежный барс, с которым вождь обожал проводить время. Гаулер и Штихилис остались стоять на прежнем месте, а Краучер отправился вслед за президентом. Барс признавал только их двоих, остальных же, в том числе и Геральда, встречал недоверчивым взглядом и недружелюбным оскалом. Отец барса когда-то давно был доставлен из Гималаев для столичного зоопарка. Его привез один санторский путешественник, чудом спасший животное из браконьерского капкана. Феррантос, заядлый любитель кошачьего царства, сразу же положил на него глаз. После того, как у барса появилась самка, а затем родилось несколько детенышей, одного из них президентская свита забрала для своего предводителя. Люстон в свое свободное время постоянно наведывался к своему любимцу, давая волю человеческим слабостям, которые у сильных личностей часто воспринимаются как нечто недопустимое. «Моя пушистая отдушина», — шутливо называл он барса.

С тех пор прошел не один год, и ирбис, прозванный за свое изящество Алмазом, стал неотъемлемой частью Эвженского сада. Издали экзотичного зверя, прогуливающегося вдоль специального вольера, можно было увидеть даже простым горожанам. А в закрытые для публики часы сам Феррантос сопровождал своего любимца на прогулке. Тот, в свою очередь, любил утыкаться в хозяина своей гигантской мохнатой мордой и громко урчать, чувствуя нежное потрепывание за ухом.

Сегодня Феррантос, как обычно, опустился на корточки, и барс прилег рядом, греясь последними лучами предзакатного солнца. Президент провел рукой по шелковистой шерсти и повернулся к Краучеру.

— Ты знаешь, а у меня была сегодня шальная мысль дать залпом по толпе…

— Хотели сразу отрубить себе сломанную ногу, даже без совета врача?

— То есть твоего совета что ли? Или всезнайки Гаулера?

— И его, и моего, и всех остальных членов команды. Мы же все несем ответственность за Санторию так или иначе. Но я не думаю, что вы бы решились на такое. Залп — слишком рискованно.

— Да, наверное. Хотя — кто знает? Каждая неординарная историческая личность, находясь на политическом Олимпе, занималась кровопусканием. Возьми любую страну — Англию, Францию, Испанию, Россию, Китай — везде прогресс и движение строились на костях в той или иной степени. Да и правители Сантории излишним гуманизмом не отличались. Что это — самодурство великих людей или жестокое испытание, придуманное самой историей? Трагедия или закономерность, Ольмис?

— Это вынужденная закономерность… Но за гибель людей правители всегда несли ответственность перед народом, так же как и за созданные заводы, одержанные военные победы, за новые города и достижения.

— Ты прав, именно «вынужденная». А проблема вся в том, что люди порочны по своей натуре! — сказал президент с собой жесткостью, даже ирбис от неожиданности вздрогнул. — Дети слушали добрых учителей? Они их игнорировали, а слушались только самых строгих. Работник будет уважать доброго начальника? Он будет спать на работе или, в лучшем случае, изображать видимость великой занятости. Что такое добрый полицейский, добрый судья, даже добрый чиновник? Это — первый шаг к анархии, разболтанности, невежеству и несправедливости! Поскольку добрый человек даже преступника не сможет наказать, боясь обидеть чувства последнего. А людей развращает ощущение своей безнаказанности! Только кнут возвращает их в реальность, к осознанию равенства всех перед всеми.

— А держатели того самого кнута при этом не развращаются? Вот уж кто действительно почувствует вкус избранности и вседозволенности, так это как раз они — блюстители «равенства».

Феррантос покачал головой.

— Они будут бояться другого кнута, который держат в руках уже их руководители. И на вершине пирамиды, Ольмис, будет находиться самый главный элемент этой системы — справедливый и волевой правитель.

— Не слишком ли большая о