Как-то раз еще в 1950‑е композитор Родион Щедрин отправился с фольклорной экспедицией на Вологодчину и обнаружил там такой пример народного творчества: «Дядя Ленин, открой глазки, нет ни мяса, ни колбаски, яйца видим только в бане между ног у дяди Вани…»
Если вернуться к началу 1930‑х, то можно сказать, что тогда служба в Красной армии была весьма привлекательной для огромной массы крестьянских детей, страдавших от голода, связанного с коллективизацией и массовым экспортом зерна на Запад ради валюты, на которую закупались товары для индустриализации.
Более того, определенный психотерапевтический эффект имела даже не только добыча, но и сама «охота за шмотками». Она наполняла жизнь азартом ожидания будущего. Предвкушением нового, неожиданного, интересного. Советский человек общался в очередях с другими советскими людьми, получал информацию, комментировал слухи, социализировался. В погоне за дефицитом он ощущал себя личностью, способной воспарить над унылой действительностью. В итоге часы, дни, месяцы, годы и даже десятилетия поиска нужных товаров формировали у него специфический образ жизни, про который нельзя было прочесть ни у классиков марксизма, ни в учебниках по научному коммунизму. Что-то было в этой сумасшедшей жизни такое, по чему скучают сейчас старики. Но только не было в ней созидания, творчества и наслаждения от истинного жизненного успеха. Поскольку ни стояние в длинной очереди, ни «прочесывание» сельских магазинов, ни путешествия на колбасных электричках не способны были породить те истинные ценности, ради которых человек существует.
Куру покупали целиком. Иногда с торчащими из разных мест волосками, которые приходилось опалять над газовой плитой. Грудка, окорочка, крылышки и всякие прочие куриные части находились при социализме именно там, где им природой положено, а не в отдельных пакетиках, как при капитализме. Если любишь, скажем, есть курью грудку, то изволь и курьи ножки слопать в придачу. Отдельно взятые курьи ножки существовали лишь в сказке: на них, как известно, стояла избушка Бабы-яги. Появление в начале 1990‑х такого феномена, как «ножки Буша», сформировало у нас целую мифологию, поскольку отдельно взятые окорочка казались явлением странным: то ли они в Америке так и появляются на свет без курицы, то ли все остальные курьи части съедает мировая закулиса.
Признаком «новой жизни» в продовольственной хрущобе было самообслуживание. Если в центре Ленинграда, согласно старой традиции, продукты, как правило, еще «отпускали» через прилавок с помощью продавца, то здесь хлеб был разложен по сортам на полках, к которым покупатели по очереди подходили сами. Щупали батон большими двузубыми вилками (крепко привязанными, чтоб не сперли) и, если свежесть удовлетворяла, накалывали и забирали. Я, правда, не накалывал, а сразу лапал рукой: мальчишка — что с такого взять? Полиэтиленовых упаковок для хлеба еще не существовало. Лежал он «голышом». И если вдруг падал на пол, то возвращался затем на полку «слегка запыленным», про что покупатель, появившийся через пару минут после падения, уже не догадывался. А уносил я батон из булочной в авоське — специальной сеточке, сплетенной в виде сумки, которую по дороге в магазин удобно прятать в карман. Больших полиэтиленовых пакетов не существовало так же, как и малых. Советский «продуктовый мир» легко подвергался экологически верной утилизации, однако не соответствовал, увы, элементарным правилам гигиены.
Однажды российский премьер Виктор Черномырдин произнес фразу, ставшую сразу же широко известной: «Хотели как лучше, а получилось как всегда» [Гамов 2008: 166–167]
в 1972 году на Пленуме ЦК Брежнев сказал: «…из каждой тонны металла только 40% выходит в продукцию по сравнению с американским стандартом, остальное — в шлак и стружку» [Черняев 2008: 30].
Артист Лев Дуров рассказывал удивительную трагикомическую историю о смерти некой бабы Клавы, проживавшей от него неподалеку. Скончалась она неожиданно. «Наверное, от сердца?» — поинтересовался Дуров у соседей. «Да нет, — ответили они, посмеиваясь, — внук за жопу укусил». Выяснилось, что причина смерти несчастной бабки была такова. Собралась она как-то пойти в туалет, а коридорчики в ее коммунальной квартире были узкие и неудобные: так просто к унитазу не подберешься. Тем более что баба Клава отличалась весьма дородной комплекцией. И вот, для того чтобы в туалет проникнуть, она принимала специальную подготовительную позу — разворачивалась задом и затем уже двигалась в нужном направлении. Обычно маневр этот ей вполне удавался. Но как-то раз не заметила баба Клава, что на унитазе уже сидит ее внук. Можно представить себе чувства ребенка, когда он увидел, как на него надвигается нечто большое и страшное. С перепугу внучок и укусил бабку за мягкое место. Тут уж старушка не на шутку перепугалась. От неожиданности ее хватил инфаркт, и бабы Клавы не стало [Дуров 2008: 208]. Нехватка свободного жизненного пространства сыграла с ее огромными телесами злую шутку.
