2. Ритуальные деньги из золочёной бумаги

Серебряные ножнички в изящных белоснежных пальцах с хрустом взрезали сложенную вчетверо золочёную бумагу. Свет из окна наискось падал в комнату, рассыпался бликами по столу, заваленному уже готовыми узорными кружками и обрезками бумаги. Тёмные волосы женщины, сдерживаемые лишь одной яшмовой шпилькой, струились по плечам, сливаясь с чёрным облачением. У женщины был нездоровый вид, два лепестка губ казались кровавыми на совершенно белом лице.

Дверь в комнату неслышно приоткрылась, в щели появился жёлтый любопытный глаз. Пламя в масляной настольной лампе заколыхалось от сквозняка. Женщина обернулась к двери и позвала:

– А-Цинь?

Жёлтый любопытный глаз сейчас же скрылся за дверью, послышалась какая-то возня, и через прежнюю щель в комнату просочилась девочка с веснушчатым лицом. Любопытство из её глаз никуда не делось, но она явно подражала кому-то из старших, мелкими лотосовыми шажками семеня от двери к столу. Хватило её, правда, ненадолго, и она бросилась к раскрывшей объятья женщине с радостным возгласом:

– Матушка!

Женщина пригладила её волосы и сказала с укором:

– А-Цинь, почему ты такая растрёпанная? Негоже девушке выглядеть так неряшливо.

«Девушке» было десять лет отроду, и её мало заботила собственная внешность. Её жёлтые глаза феникса жадно исследовали комнату, в которой она не так часто бывала: входить к матери ей позволялось лишь в дни убывающей луны и то ненадолго. У госпожи Цзинь, как говорили, было слабое здоровье, тревожить её лишний раз запрещалось, она жила затворницей.

– Что ты делаешь, матушка? – спросила А-Цинь, двумя пальцами беря со стола золочёный узорный кружок и разглядывая его.

– Вырезаю ритуальные деньги, – ответила госпожа Цзинь, приглаживая дочери волосы. Упрямые пряди на макушке вихрились и не желали лежать ровно. Чтобы с ними справиться, пришлось туго стянуть их лентой.

– Ритуальные деньги? Как много… – А-Цинь запустила руки в бумагу, поворошила узорные кружки. – А для чего они?

– Когда я умру, – ответила госпожа Цзинь, – ты сожжёшь их для меня. Мне уже недолго осталось.

А-Цинь примолкла, размышляя о словах матери. Смерть была нечастым гостем на горе Певчих Птиц. В птичьей школе им об этом не рассказывали. Похороны А-Цинь видела лишь однажды, ей тогда было неполных шесть лет. Покойник, выставленный на солнце, рассыпался в золотую пыль, и его развеяло ветром. Брошенные в жертвенник ритуальные деньги чадили, от дыма слезились глаза. Вот, пожалуй, и всё, что она помнила.

– И что будет тогда? – спросила А-Цинь, шмыгнув носом.

– Тогда я стану свободной, – с загадочной улыбкой отозвалась госпожа Цзинь, набивая бумажными деньгами рукава дочери, и сменила тему: – Чему вас сегодня учили в птичьей школе?

– А! – сейчас же оживилась А-Цинь. – Мы разучивали «Поучение цыплятам», а потом учитель на меня рассердился.

– Почему?

– Потому что я спросила о Трёхногом.

– Вот как, – только и сказала госпожа Цзинь. Ни страха, ни осуждения поступка дочери в её голосе не было. Это девочку приободрило.

– Он на самом деле такой страшный? – прошептала А-Цинь.

– Это было так давно, никто не знает, и именно поэтому он так страшен, – сказала госпожа Цзинь. – Он настолько страшен, насколько позволяют твои мысли.

А-Цзинь задумалась, а потом объявила:

– Тогда он нисколько не страшный. Как можно бояться собственной выдумки?

Это была очень глубокая мысль для десятилетнего ребёнка.

– Не думаю, что тебе стоит говорить об этом кому-то ещё, – качнула головой госпожа Цзинь. – Тебя накажут.

А-Цинь с пренебрежительным видом надула и сдула щёки. Учитель наказывать её побаивался, всё-таки единственная дочь главы клана Певчих птиц. Смелости его хватало лишь на то, чтобы поставить её в угол до конца урока за непослушание, тогда как остальным цыплятам за то же самое прилетало деревянной линейкой по пальцам или по гузке.

– А ещё учитель сказал, что если думать о цзинь-у, то он явится и съест тебя, – добавила А-Цинь. – Но откуда цзинь-у знать, что о нём думают? Вот я всю дорогу думала – и не явился ведь. Цыплят просто пугают им, чтобы не шалили, так?

– Хм… – едва заметно улыбнулась госпожа Цзинь, размышляя, что на это ответить. – Ты знаешь, кого называют цзинь-у?

– Воров, которые крадут у нас чжилань? – сейчас же ответила А-Цинь.

– Кто тебе сказал? – удивилась госпожа Цзинь.

– Отец. Он сказал, что они бесчестные птицы и воры, – принялась пересказывать А-Цинь услышанное на уроке. – И что они цыплят живьём глотают.

– Не следует слепо верить всему, что говорят в птичьей школе, – строго сказала госпожа Цзинь. – Цзинь-у – хищные птицы, цзинь-я – певчие птицы, они живут на разных горах и никогда не слетаются. Цзинь-у ловят обычных птиц, а не цзинь-я. Все мы принадлежим к племени Юйминь.

Такого на уроках в птичьей школе точно не услышишь. А-Цинь широко раскрытыми глазами глядела на мать и старалась не пропустить ни слова.

– Матушка так много знает, – выдохнула А-Цинь восхищённо. – Расскажи ещё!

– Если ты пообещаешь, что никому об этом не скажешь, – поставила условие госпожа Цзинь.

– Даже отцу?

– Особенно отцу.

– Типун на язык получу, если сболтну, – пообещала А-Цинь, размышляя, что могла означать эта оговорка «особенно отцу».

3. Народ Юйминь

Госпожа Цзинь усадила дочь рядом с собой и начала:

– Все птицы, какие только есть на свете, происходят от общих предков – Цзинь-У и Цзинь-Я. Когда птицы-божества поссорились, их изгнали в мир смертных. Все цзинь-у, хищные птицы, – потомки золотого ворона Цзинь-У. Все цзинь-я, певчие птицы, – потомки золотой вороны Цзинь-Я.

– Ворона – и певчие птицы? – с сомнением спросила А-Цинь. Она слышала, как каркают вороны. Пением это можно было назвать с большой натяжкой.

– Так говорят. Вражда певчих и хищных птиц – это наследие вражды предков. Цзинь-У после ссоры вычернил себе перья, чтобы не походить на Цзинь-Я, а у него было золотое оперение, недаром его называли солнечным вороном. Цзинь-Я тоже вычернила себе перья, но так неумело, что краска сошла местами, поэтому у ворон, как ты знаешь, серые перья.

– А из-за чего произошла ссора? – подумав, спросила А-Цинь.

– Цзинь-Я завидовала золотому оперению Цзинь-У.

– Так ведь у них обоих было золотое оперение? – не поняла А-Цинь.

– Цзинь-Я казалось, что у Цзинь-У перья красивее.

– Глупость какая…

Госпожа Цзинь кивнула:

– Зависть толкает птиц на страшные вещи. Чувство зависти птицы унаследовали от Цзинь-Я.

Она погладила дочь по голове и добавила:

– Всё это было так давно, но народ Юйминь до сих пор враждует.

А-Цинь молчала некоторое время, обдумывая услышанное, потом спросила:

– Но если Цзинь-Я и Цзинь-У враждовали, зачем было селиться на соседних горах?

– Кто знает, – покачала головой госпожа Цзинь. – Это всего лишь легенды. Но иногда они воплощаются в жизнь.

– Как это?

– В птицах пробуждается древняя кровь.

Госпожа Цзинь повела плечами, выпуская крылья. Она никогда не делала этого в присутствии дочери, потому А-Цинь уставилась на них широко раскрытыми глазами. У госпожи Цзинь были большие чёрные крылья. Чёрные как уголь.

– Но… – неуверенно начала А-Цинь. Она знала, что её мать из рода жаворонков. Но эти крылья нисколько не походили на жаворонковые.

– Я родилась чёрной вороной, – сказала госпожа Цзинь.

– Но ведь чёрные вороны… хищные птицы? – пролепетала А-Цинь. – Как могла хищная птица родиться у пары певчих?

– Древняя кровь пробудилась. Никто не знает, почему так происходит.

А-Цинь, оправившись от первого потрясения, заметила, что крылья матери лежат как-то неестественно.

– Матушка, – спросила она, – что с твоими крыльями? Ты как будто не можешь их расправить.

Госпожа Цзинь бледно улыбнулась:

– Твой отец сломал мне крылья, чтобы я не смогла улететь.

– Что?!

– Видишь ли, – продолжала госпожа Цзинь, – в этом мире женщины ничего не решают. Меня отдали твоему отцу, но я не хотела становиться его женой, потому пыталась сбежать. Я любила другого, но кто позволил бы мне выбирать? Клан фазанов правит горой Певчих Птиц, их власть абсолютна. Если глава клана захотел какую-то женщину, кто осмелится ему возразить?

Для А-Цинь это оказалось слишком большим потрясением. Она расплакалась.

– Ну что ты, что ты? – ласково утешала её мать.

– Но ведь это несправедливо, – выговорила А-Цинь, глотая слёзы. – Ты несчастна, матушка?

– Хм… У меня есть ты, как я могу быть несчастна? – Госпожа Цзинь вытерла ей слёзы. – Когда я уйду, сожги для меня ритуальные деньги. Говорят, их дым может призвать душу умершего обратно в мир живых. Тогда я незримо останусь с тобой…

– Но почему… почему отец выбрал именно тебя? Разве не было других птиц? Тех, у кого было свободное сердце? – размазывая слёзы по лицу, спрашивала А-Цинь. – Зачем было делать тебя несчастной?

– Потому что я родилась чёрной вороной.

– Я не понимаю, матушка…

– Легенды гласят, что от союза цзинь-у и цзинь-я родится птица с золотым оперением, птица с древней кровью. Тогда бы клан фазанов только упрочил свою власть.

А-Цинь непонимающе покачала головой, и тогда госпожа Цзинь сказала:

– У тебя веснушки. Их называют поцелуем Солнца. А значит, ты могла родиться золотой птицей. На церемонии Отверзания крыл… Впрочем, об этом тебе ещё рано знать, ты ещё цыплёнок.

Слишком много для одного маленького цыплёнка.

4. Странная смерть

– Госпожа Цзинь умерла!

Лекарь пребывал в растерянности и даже не пытался этого скрыть. Судя по состоянию тела, случилось это ещё накануне вечером, в двенадцатую стражу[3], но тело её не распалось в золотистую пыль при первых лучах солнца, а лежало нетронутым на постели. Женщина казалась спящей, несмотря на мертвенную бледность и налившиеся кровью губы – она и при жизни так выглядела. Лекарь несколько раз проверил пульс, поднёс к губам зеркальце – вне всяких сомнений, покойница, а не спящая.

– Но все певчие птицы умирают на рассвете, – растерянно сказал старейшина Цунь, которого призвали в комнату покойницы прежде остальных, поскольку смерть была странная и необъяснимая, как ни крути. – К тому же окно открыто, тело давно должно было стать пылью. Её отравили?

– Нет признаков отравления, – покачал головой лекарь, – и я не слышал, чтобы какое-нибудь снадобье способно было… на такое.

– Этого просто не может быть! – беспомощно воскликнул старейшина Цунь.

Но это было. Труп лежал на кровати, освещённый солнцем, и, казалось, улыбался мёртвыми губами, будто радовался, что подбросил напоследок неразрешимую загадку. В пыль он обращаться, как и полагалось всем порядочным покойникам, не спешил.

– Что происходит? – спросил глава Цзинь, входя. – Госпоже Цзинь опять нездоровится?

Лекарь и старейшина переглянулись, и лекарь неохотно ответил:

– Госпожа Цзинь умерла.

– Это какая-то шутка? – грозно сверкнул глазами глава Цзинь. – Разве она не спит?

– Глава Цзинь, – сказал старейшина Цунь, понизив голос, – вне всяких сомнений, она мертва, но мы не знаем, почему её тело… всё ещё здесь.

– Я не могу этого объяснить, – тем же тоном прибавил лекарь, – но она мертва.

Глава Цзинь отмёл их в сторону, довольно грубо схватил покойницу за руку, чтобы проверить пульс, но пальцы ощутили холод, и он отдёрнул руку. Лицо его стало ошеломлённым на мгновение, но тут же побагровело гневом.

– Она и после смерти будет доставлять мне проблемы?! – прорычал он.

Лекарь и старейшина притворились, что их здесь нет.

Отношения у четы Цзинь не сложились с самого начала или даже раньше, все на горе Певчих Птиц это знали: невеста попыталась сбежать ещё до свадьбы, но глава Цзинь схватил её и сломал крылья, чтобы она не смогла улететь, а затем велел запереть её и ходил к ней, пока она не забеременела. Когда она родила ему дочь – наследницу! – глава Цзинь отнял у неё ребёнка и отдал кормилице, а про жену забыл и никогда более не входил к ней, и она жила птицей в клетке. А вот теперь умерла.

– Быть может, в том виновата древняя кровь, – осторожно сказал старейшина Цунь. – Мы не знаем, как умирали древние птицы.

– Это она назло мне сделала!

Лекарь и старейшина вновь переглянулись и сочувственно покивали друг другу. Переубедить главу Цзинь они бы не смогли, потому не стали даже пытаться.

– Матушка? – раздался в дверях дрожащий голос.

– Кто её впустил? – всполошился лекарь, но А-Цинь уже вбежала в покои матери и ринулась к кровати.

А-Цинь как-то сразу поняла, что мать мертва. Прежде чем они опомнились, она вытащила из рукава припрятанные ритуальные деньги и бросила их в жаровню. Золочёная бумага вспыхнула и превратилась в пепел за два вздоха.

– Что ты делаешь! – в гневе схватил дочь за руку глава Цзинь.

– Сжигаю ритуальные деньги, как просила матушка… Мне больно, отец! – захныкала А-Цинь.

– Это не ритуальные деньги! – Глава Цзинь обшарил её одежду и забрал то, что девочка ещё не успела сжечь. – Из золочёной бумаги вырезают лишь магические талисманы. Где ты их взяла?

– Матушка… матушка их вырезала и отдала мне… – продолжала хлюпать носом А-Цинь. – Сказала их сжечь, когда она умрёт.

– Эта женщина!!! – прорычал глава Цзинь.

Лекарь и старейшина вдруг охнули. Глава Цзинь обернулся к ним и вытаращил вместе с ними глаза на покойницу. Труп овеяло дымком, и он рассыпался пылью, как и полагалось у порядочных покойников. Вот только пыль была серой, как пепел, а не золотистой, и не осталась лежать на кровати смирной кучкой, дожидаясь, пока её соберут в погребальную урну и развеют на солнце, а взвилась в воздух, сложившись на мгновение в неясный женский силуэт и тотчас же рассеявшись в ничто.

– Матушка! – А-Цинь всплеснула руками, пытаясь ухватить ускользающий призрак, но в её руках осталось лишь два маленьких пёрышка-пушинки. Девочка незаметно их припрятала, пока не отобрали.

Но взрослым было не до неё сейчас.

– Так что нам объявить птицам? – спросил старейшина Цунь, когда молчание затянулось. – И как быть с похоронами?

– Объяви, что госпожа Цзинь скончалась, и похороны уже были проведены втайне, – отрывисто сказал глава Цзинь. – Она жила и умерла затворницей, как того и пожелала.

– Слушаюсь, – кисло сказал старейшина Цунь.

– Но… – начал было лекарь, у которого осталось ещё много вопросов.

– Это смерть древней крови, – отрезал глава Цзинь. – Так и должно быть. Разве не так написано в текстах наследия Цзинь-Я, старейшина Цунь?

В древних текстах ничего подобного написано не было, и старейшина Цунь прекрасно об этом знал, но кто бы осмелился возразить главе Цзиню? Поэтому старик покорно подтвердил:

– Да, глава Цзинь, именно так и написано. Я запамятовал.

Глава Цзинь усмехнулся неприятной усмешкой и повернулся к дочери:

– А ты… Забудь обо всём, что видела и слышала, и не смей никому рассказывать!

– О чём рассказывать? – невинно осведомилась А-Цинь после некоторого молчания.

– Как… о том, что здесь произошло.

– А что здесь произошло? – тем же тоном продолжала А-Цинь. – Я уже забыла.

Глава Цзинь поглядел на неё вприщур, но девочка выдержала взгляд, и он так и не понял, говорила она правду или только притворялась. Впрочем, всем было известно, что у цыплят память короткая – они забывали буквально всё и сразу, потому занятия в птичьей школе каждый день повторялись одни и те же.

– И у тебя ведь больше не осталось талисманов? – уточнил глава Цзинь.

– Каких талисманов? – удивлённо переспросила А-Цинь.

– Ладно, ступай, – велел глава Цзинь с облегчением, – тебе пора в птичью школу.

А-Цинь кивнула и ушла.

Оставшиеся талисманы, всего-то несколько штук, она сожжёт втайне, когда придёт время ложиться спать – будет поджигать каждый над масляной лампой, дуть на обожжённые пальцы и неслышно плакать об утрате.

5. Свадьба во время траура

Старейшина Цунь едва сдерживал гнев. Шепотки и пересуды полагалось пресекать, но он первым бы присоединился к шептунам и шептуньям, не будь старейшиной горы Певчих Птиц.

Согласно традициям певчих птиц, траур полагалось соблюдать шесть лет, но не прошло и трёх лет со дня смерти госпожи Цзинь, а глава Цзинь объявил о своей свадьбе, да и траур он толком не соблюдал.

– Презрел традиции… – шептались птицы, но возразить главе Цзиню никто не осмелился.

Невесту он себе выбрал из клана диких кур, некую барышню Цзи. Поговаривали, что глава Цзинь захаживал к ней ещё до смерти госпожи Цзинь.

Птицы Цзи были самым многочисленным кланом, но остальные относились к ним с пренебрежением: неблагородные птицы! Впрочем, предприимчивая семья Цзи занималась торговлей и нажила немалые богатства. Как злословили шептуны и шептуньи, торговали они всем, чем только можно, в том числе и собственными цыплятами. Если захотелось купить себе раба или наложницу, то обращаться следовало именно в клан Цзи.

Сам старейшина Цунь принадлежал к клану цапель, древнейшему роду на горе Певчих Птиц, и ему казалось зазорным кланяться какой-то блудливой курице, когда она получит официальный статус. Курица высоко взлетела, да всё равно курицей осталась! Клан Цзинь правил горой Певчих Птиц и вёл свой род от легендарной Цзинь-Я. Как можно было взять в благородную семью всего лишь курицу?!

Старейшина Цунь повздыхал-повздыхал, но пришлось покориться и объявить о скорой свадьбе. Ему же поручили сообщить об этом А-Цинь, которая строго соблюдала траур по матери, и привести её знакомиться с будущей мачехой.

– Барышня Цзинь, – позвал он, – глава Цзинь велел вам прийти познакомиться с вашей новой матерью.

А-Цинь возмущённо сверкнула на него глазами, старейшина Цунь ответил ей сочувственным взглядом. Наследнице Цзинь скоро должно было исполниться тринадцать, но веснушек на её лице, казалось, только прибавилось. Это считалось некрасивым, но А-Цинь пока мало заботилась о собственной внешности.

– Траур ещё не закончился! Как мог отец объявить о свадьбе?

Старейшина Цунь вздохнул:

– Слово главы Цзиня – закон на горе Певчих Птиц. Барышня Цзинь, вы должны снять креп и пойти знакомиться с вашей новой матерью.

А-Цинь снимать траур отказалась наотрез и предстала перед отцом и барышней Цзи в белой одежде и креповой головной повязке. Глава Цзинь побагровел от гнева, он не привык, чтобы его приказы игнорировали.

– Я же велел снять траур, – прикрикнул он на дочь.

– Шесть лет ещё не прошло, – твёрдо сказала девочка. – Я буду оплакивать матушку ещё три года.

И она с вызовом посмотрела на свою будущую мачеху. Но барышня Цзи неожиданно улыбнулась и встала на её сторону. Она сказала, что А-Цинь может продолжать соблюдать траур, и даже разрешила ей не присутствовать на свадьбе, если та сочтёт это неуместным.

– И матушкой ты меня тоже можешь не называть, – добавила барышня Цзи. – Называй меня сестрицей Цзи.

А-Цинь поглядела на неё и сказала:

– Тётушка Цзи, спасибо за дозволение.

Улыбка барышни Цзи застыла на мгновение, но она тут же скрыла недовольство и засмеялась:

– А-Цзи такой непосредственный цыплёнок! Я пришлю тебе белила для веснушек. Ты совсем не следишь за своим лицом. Пятна на скулах – это так некрасиво!

А-Цинь с лёгким недоумением ответила:

– Это поцелуй Солнца. Матушка говорила…

– Ты девушка, – прервала её барышня Цзи. – Ты должна беречь лицо. Если не будешь отбеливать кожу, так и останешься дурнушкой. Это отразится на твоей цене.

– На чём? – не поняла А-Цинь.

– Положение женщины в обществе определяется её лицом, – назидательно сказала барышня Цзи. – Ты наследница клана и должна соответствовать… Я пришлю тебе белила.

– Ты такая заботливая, – похвалил её глава Цзинь.

Барышня Цзи затрепетала ресницами и сказала, что это её долг как мачехи, нет, новой матери, заботиться о дочери супруга как о собственном цыплёнке и воспитать девочку достойной своего положения.

– Будешь называть её матушкой, – велел глава Цзинь дочери, довольный словами барышни Цзи. – Видишь, как она о тебе заботится?

– Да, отец, – неохотно сказала А-Цинь.

Через неделю сыграли свадьбу, и барышня Цзи стала госпожой Цзи. Называться новой госпожой Цзинь она отказалась, боясь, что птицы будут злословить и сравнивать её с покойницей. С падчерицей она была добра, никогда не забывала напоминать ей о том, что положение наследницы ко многому обязывает и присылать белила и румяна.

А-Цинь не собиралась избавляться от веснушек – ведь они так нравились её родной матери, – но смирилась с мыслью, что ей внушали: она дурнушка, потому должна прилагать втрое больше усилий, чтобы соответствовать положению и стать достойной наследницей.

6. Мачеха

В мире мужчин женщинам отводилась незавидная роль. Барышня Цзи очень хорошо это понимала, поскольку принадлежала к боковой ветви клана Цзи, а стало быть, о высоком положении в птичьем обществе не стоило и мечтать. С её лицом – хорошеньким, но не писаной красоты – она могла стать первой женой какого-нибудь незавидного мужчины из клана диких кур или войти наложницей в одну из птичьих семей невысокого ранга. Будь она из главной семьи…

Но барышня Цзи была птицей предприимчивой, не из тех кур, что от себя гребут. Она твёрдо решила удачно выйти замуж – и не за кого-нибудь, а за главу клана фазанов. Женское чутьё подсказывало ей, что им легко управлять, если вынуть в подходящий момент пару уловок из рукава. Он был вдвое старше барышни Цзи и женат, но все знали, что брак этот несчастливый, а у супруги слабое здоровье и долго она не протянет. Как просто утешить вдовца, который и не думает горевать!

Правда у главы Цзиня была ещё и дочь, которую он объявил наследницей, но девочка была некрасива, всё лицо в веснушках, и барышня Цзи полагала, что иметь при себе такую падчерицу даже выгодно: их все будут сравнивать, и в чью пользу будет это сравнение? Глава Цзинь дочь любит, она будет ей хорошей мачехой и тем самым ещё больше завоюет его благосклонность.

Решив так для себя, барышня Цзи отвергла всех женихов, которых ей предлагали в клане Цзи, и прутик за прутиком стала выкладывать будущее гнездо.

Случайные встречи было легко разыграть, если знать расписание дел вечно занятого главы горы Певчих Птиц. Барышня Цзи подкупила нескольких мелких сошек и заполучила вожделенный список. Для уставшего от рутины главы Цзиня хорошенькое личико барышни Цзи было как бальзам на душу, и скоро он сам стал искать с ней встречи. Барышня Цзи умело разыграла недотрогу: курица из побочной семьи не смеет даже думать о благородном фазане! Запретный плод сладок, и глава Цзинь стал добиваться её с ещё большим усердием, обещая золотые горы и место наложницы. Барышня Цзи «неохотно» сдалась.

Смерть госпожи Цзинь застала всех врасплох. Барышня Цзи поверить не могла своей удаче, она не ожидала, что мечты исполнятся так скоро. Правда есть ещё шестилетний траур, который требуется переждать, но что-то подсказывало ей, что глава Цзинь ждать не будет. Так и вышло.

Глава Цзинь продолжал ходить к барышне Цзи, даже когда его поместье затянули белым крепом. Он привык к наслаждениям, которыми одаривала его барышня Цзи, и не готов был отказаться от них. Барышня Цзи умело подводила его к мысли, что траур можно и нужно прервать. Она могла бы напомнить ему, что брак его был несчастливым, а стало быть, и трёх лет траура много, но барышня Цзи была женщиной умной, что бы про неё ни говорили. Вместо этого она сетовала, что его дочь рано осталась без матери, бедная сиротка. Материнскую любовь не заменить отцовской, она-то знает, потому что сама рано осталась без матери. Глава Цзинь был растроган и предложил ей стать для А-Цинь новой матерью. Барышня Цзи поломалась для блезира, но согласие дала.

Объявление о свадьбе главы клана фазанов всполошило всю птичью гору. Мало того, что до окончания траура оставалось три года, так ещё и невеста была из клана диких кур!

– Спятил он, что ли? – зашептались птицы. – Такой мезальянс – феникс и курица!..

В поместье Цзинь барышня Цзи вошла с высоко поднятой головой. Статус первой жены не то же, что статус первой наложницы. Теперь до неё и жаворонку крылом не достать.

Встреча с падчерицей для барышни Цзи прошла не так, как она ожидала. Девочка оказалась смышлёной и острой на язык и любить мачеху желанием не горела. Но барышня Цзи следовала прежнему методу – по прутику, по веточке натаскивается гнездо – и вскоре добилась того, чтобы девочка называла её «матушкой» и во всём её слушалась. Всего-то и нужно было похваливать покойную мать время от времени. Простодушная девочка уверилась, что мачеха желает ей добра, и стала во всём её слушаться. А барышне Цзи того и надо было.

Теперь, когда у неё была поддержка фазаньего клана, кто бы осмелился глядеть на неё свысока?

7. Храм Крыльев

Четырнадцатый день рождения считался у птиц вхождением во взрослую жизнь. Все цыплята ждали его с нетерпением.

Ночь накануне нужно было провести в храме Крыльев – цыплятам входить туда было строжайше запрещено, и тем любопытнее им было, что сокрыто внутри. В храме не было окон, чтобы в них заглянуть, а на дверях был тяжёлый засов, который детские ручонки не могли отодвинуть. Цыплятам только и оставалось, что бродить вокруг и гадать, что за секреты взрослые от них так старательно прячут.

– Ты должна переодеться в это.

А-Цинь с некоторой опаской разглядывала принесённые мачехой одеяния из грубой ткани и соломенный плащ. Они были новёхонькие, но очень небрежно штопаные.

– Ты сама их сшила, матушка? – спросила А-Цинь.

Госпожа Цзи объяснила, что одежду для введения в храм Крыльев цыплятам шьют матери, а поскольку она заменила А-Цинь мать, то и одежду для неё сшила она, вот только шить она не умела. Поглядев на перебинтованные пальцы, которые мачеха исколола иголкой, А-Цинь сдержанно похвалила шитьё. Её больше занимало, почему одежда для самого важного дня в жизни птицы должна выглядеть так убого.

– Спросишь об этом у своего отца, – сказала мачеха. – Он отведёт тебя в храм.

А-Цинь переоделась, и госпожа Цзи вывела её из дома, глава Цзинь уже ждал их. Он поглядел на дочь и одобрительно кивнул. По его словам, цыплят переодевали в самую неприглядную одежду, чтобы злые духи не прицепились к ним в храме и не испортили грядущий день: увидев цыплят-замарашек, они сочтут их недостойными и останутся в храме.

– В храме есть злые духи? – широко раскрыла глаза А-Цинь.

– Незримо присутствуют, – неопределённо ответил глава Цзинь. – Некоторые могут их слышать. Но слушать, что они нашёптывают, нельзя.

– Тогда зачем вообще оставаться на ночь в храме, если там живут злые духи? – воскликнула А-Цинь. Ей стало немного страшно.

– Цыплята без этого не станут взрослыми. Идём.

Засов с дверей храма Крыльев уже был загодя снят, и глава Цзинь завёл дочь внутрь.

В храме царил полумрак. Когда глаза А-Цинь привыкли к нему, она завертела головой с некоторым разочарованием. Кроме алтаря у дальней стены и ряда курильниц со слабо струящимся благовонным дымком здесь, казалось, вообще ничего не было. Но к запаху благовоний примешивался ещё какой-то… очень странный. Крылья носа А-Цинь дёрнулись, захотелось чихнуть, но она сдержалась, решив, что в храме чихать неприлично.

Что-то шуршало по углам, А-Цинь подумала о злых духах и невольно попятилась, но отец взял её за плечи и подтолкнул вперёд. В то же мгновение храм залило светом – вошедшие загодя слуги зажгли одновременно все лампы.

Глаза А-Цинь широко раскрылись, когда она разглядела, что развешано над алтарём, и невольно дёрнулась, но отец схватил её за плечи и велел:

– Не отворачивайся. Смотри.

Она почти с ужасом смотрела на бесчисленные ряды… птичьих крыльев, нанизанных на верёвки. Плоть давно высохла, но перья сохранились, они издавали тот шуршащий звук, что слышала А-Цинь, войдя в храм. Многие из крыльев были чёрными, совсем как у её матери.

– Что это? – сдавленно выговорила А-Цинь.

– Это крылья цзинь-у, – сказал глава Цзинь, силой заставляя дочь подойти ближе к алтарю. – Крылья воров. Чжилань, что мы выращиваем на склонах гор, как приманка для них. Ни один цзинь-у не сможет устоять против искушения и пролететь мимо.

– Но… – выдавила А-Цинь. То, что она услышала, было чудовищно, вот только… среди чёрных крыльев хищных птиц она заметила и другие, они явно принадлежали певчим птицам.

– А это крылья преступников, – сказал глава Цзинь, указывая на них. – Преступникам отрубают крылья. Ты знаешь, что случается с птицами, которым отрубили крылья?

А-Цинь невольно вспомнила сломанные крылья своей матери, но вынуждена была спросить:

– Что?

– В теле заключена телесная душа, в сердце – демоническая, а в крыльях – бессмертная птичья. Лишившись крыльев, птица лишается своей сущности. Она уже никогда не сможет летать. Повтори.

– Лишившись крыльев, птица лишается своей сущности, – едва слышно повторила А-Цинь.

– Ты останешься здесь на всю ночь, – сказал глава Цзинь. – Спать запрещено. Ты должна встать у алтаря на колени и повторять то, что я тебе сказал, пока эти слова не станут с тобой единым целым. Это то, что птицы должны помнить каждую секунду своей жизни. Начинай. – И глава Цзинь ушёл из храма, двери за ним заперли.

– Лишившись крыльев, птица лишается своей сущности, – сдавленно сказала А-Цинь. – Она уже никогда не сможет летать. Лишившись крыльев…

Она механически повторяла то, что сказал ей отец, но мысли её занимало вовсе не то, что «птицы должны помнить каждую секунду своей жизни».

Чёрные крылья казались ей очень красивыми. Вот бы у неё были такие…

Древняя кровь медленно пробуждалась.

8. Голос древней крови

Нанизанные на верёвку крылья колыхало сквозняком, перья, задевая друг о друга, шелестели. Монотонное повторение мантры навевало дремоту, А-Цинь несколько раз сбивалась и начинала заново. Спать запрещено: злые духи могут подкрасться во сне. При мысли об этом она вздрагивала, незаметно щипала себя за руку и продолжала бормотать: «Лишившись крыльев…»

Но, должно быть, она всё-таки задремала, поскольку начала слышать чей-то голос.

– Боишься? – спросил кто-то.

А-Цинь отчего-то это не показалось странным, хотя она знала, что в храме никого, кроме неё, нет. Кроме неё и злых духов.

Свет ламп затрепетал, тени распластались по стенам храма бесформенными пятнами. Крылья в связке, казалось, зашевелились – точно ожили.

– Ты злой дух? – спросила А-Цинь.

– А может, я древняя кровь, что пробудилась внутри тебя?

– Кровь не разговаривает, – снисходительно возразила А-Цинь. – А если бы и разговаривала, то голос я слышала бы в своей голове, а не снаружи.

– Голоса в голове – очень дурной знак, – заметил кто-то.

– Тогда хорошо, что ты не в моей голове, – согласилась А-Цинь.

Кто-то умолк ненадолго, словно задумавшись о словах девочки, потом согласился:

– Действительно.

– А откуда тебе известно о древней крови? – спохватилась А-Цинь. Она вспомнила, что госпожа Цзинь говорила ей в тот день.

– Взрослые птицы знают об этом. Цыплята остаются в храме, чтобы повзрослеть.

А-Цинь сосредоточенно наморщила лоб. Тогда это не злой дух. Вероятно, кто-то из взрослых спрятался в храме, чтобы поучать её. Вот только она не могла припомнить, кому принадлежит этот голос. Она встала с колен и быстро обежала храм, заглядывая в самые тёмные уголки.

– Что ты делаешь? – удивился кто-то.

– Где ты спрятался? – прямо спросила А-Цинь.

– Нигде… и везде, – рассмеялся кто-то. – Какой интересный цыплёнок. Уже не боишься?

– Нельзя бояться того, чего нет, – рассудительно сказала А-Цинь.

– Думаешь, злых духов нет?

– Думаю, злые духи, даже если они есть, не стали бы разговаривать со мной, а сразу же съели бы, – подумав, ответила А-Цинь.

– Действительно, – опять согласился кто-то.

– Ты из старейшин храма?

– Я не птица, если ты об этом. Здесь никого нет, кроме тебя. То, что ты меня слышишь, значит, что в тебе пробуждается древняя кровь.

– У тебя есть имя? – подумав, спросила А-Цинь.

Холод пронизал её тело, когда она услышала в ответ:

– Цзинь-У. Что ты так перепугалась? Я всего лишь отголосок памяти крови.

– Цзинь-У? – едва слышно повторила А-Цинь. – Но почему Цзинь-У говорит с певчей птицей?

– Все птицы произошли от общих предков. Для Цзинь-У всё равно, певчая ты птица или хищная. Если он пожелает говорить с тобой, то он будет говорить с тобой.

– И что Цзинь-У желает мне рассказать? – выгнула бровь А-Цинь. Немного странно было слышать, что он говорит о себе, как о постороннем.

– Если ты способна меня слышать, то, должно быть, линия твоей крови происходит от Цзинь-У и Цзинь-Я.

– Что? – опешила А-Цинь.

– У этой глупой вороны был птенец от Золотого Ворона. Ты, должно быть, его дальний потомок. В тебе есть капля его крови.

– Цзинь-Я и Цзинь-У… – выдавила А-Цинь. – Они… они, что?!

– Эта глупая ворона перепила уксуса, – усмехнулся кто-то. – Видишь ли, иногда любовь перерождается уродливым чудовищем… Но ты ещё птенец, рано тебе об этом знать.

А-Цинь потрясённо уставилась на связку крыльев. Теперь ей казалось, что голос исходит оттуда. Нет, это не старейшины. Они никогда не сказали бы ничего подобного. Они не смеют даже подумать об имени Трёхногого. Крылья качнулись, точно кто-то тронул их рукой.

– Бедные дети, – вздохнул кто-то.

– Зачем… зачем цзинь-у чжилань? – выпалила А-Цинь. – Зачем они приходят воровать его?

– Не знаю, – казалось, удивился кто-то. – Что такого в чжилань?

Чжилань считалась волшебной травой, но А-Цинь не знала, так ли это. В её глазах чжилань выглядела как разновидность дикого лотоса.

– И какие тайные знания ты мне передашь? – помолчав, спросила А-Цинь.

– Тайные знания? – со смехом переспросил кто-то. – Глупый цыплёнок…

– Глупый цыплёнок! Просыпайся!

Кто-то хорошенько встряхнул А-Цинь за плечо. Она разлепила заспанные глаза и увидела над собой гневное лицо отца.

– Тебе же велено было не спать!

«Так это был сон?» – разочарованно подумала А-Цинь.

– Я и сама не заметила, как заснула, – сказала она виновато. – Прости, отец.

– Что тебе снилось? – с нетерпением спросил глава Цзинь.

А-Цинь интуитивно чувствовала, что отцу лучше не знать, как она болтала во сне с самим Цзинь-У, даже если это был просто сон.

– Ничего. Я даже не поняла, что заснула, – ещё более виновато ответила она.

Глава Цзинь разочарованно прищёлкнул языком и велел слугам отвести девочку домой и подготовить её к церемонии Отверзания Крыл.

9. Законы мира птиц

Вода была ледяной. Две служанки старательно поливали А-Цинь, одетую лишь в тонкий халат.

– А вода обязательно должна быть такой холодной? – дрожа всем телом, спросила девочка.

Мачеха, безразлично наблюдавшая за этим, сказала:

– Обязательно. Нужно смыть с себя ночь. Злые духи могли незаметно прицепиться к тебе. Вода очистит тебя перед церемонией.

– Но я не видела никаких злых духов, – возразила А-Цинь, стуча зубами.

Когда вода в бочке закончилась, мачеха отослала служанок, полагая, что с остальным девочка справится сама.

– Возьми полотенце и вытрись, – велела она.

Кусок грубой ткани вряд ли был достоин называться полотенцем, но А-Цинь схватила его и до красноты растёрлась, зубы её продолжали стучать. Утра на горе Певчих Птиц всегда были холодными.

– И ты ничего не видела в храме? – небрежно спросила мачеха.

– Не видела, – мотнула головой А-Цинь.

– И не слышала?

– Только сквозняки.

– Но ты заснула.

Обвиняющим тон мачехи не был, но А-Цинь всё равно нацепила на лицо выражение раскаяния:

– Случайно.

– И тебе ничего не снилось? – спросила госпожа Цзи, поигрывая чётками.

– Ничего.

– Пф, я так и знала, – скривила губы мачеха. – Старики болтают, что избранным цыплятам снятся пророческие сны, но до сих пор ни одному из тех, что ночевали в храме, ничего не приснилось.

«Или все помалкивают», – подумала А-Цинь, вспомнив нанизанные на верёвку крылья.

– И тебе тоже, матушка? – вслух спросила она.

Губы госпожи Цзи опять покривились.

– Это было так давно, что я уже и позабыла, – сказала она, но тем не менее уточнила: – Я бодрствовала всю ночь, а эти отвратительные крылья шуршали над головой.

– Так они уже давно там висят? – не удержалась от вопроса А-Цинь. – Кто их там развешал?

– Хм… Очень давно, – сказала мачеха. – Казалось, они всегда там были.

– А зачем воры крадут чжилань?

– Кто тебе сказал? – сощурилась мачеха.

– Отец. Что у них чжилань не растёт, раз они пытаются выкрасть нашу?

Ответа на этот вопрос госпожа Цзи не знала, да и никогда над этим не задумывалась. Но ответить что-то нужно было.

– Они делают это нам назло, – сказала она, придав голосу важности. – Две горы враждуют с незапамятных времён. А почему ты спрашиваешь об этом?

– Любопытно.

– Любопытная пташка попадётся в силки, – строго сказала мачеха. – Не спрашивай больше. Отцу твоему эти разговоры не понравятся.

– Откуда он узнает? – удивилась А-Цинь.

Разумеется, мачеха собиралась рассказать главе Цзиню об этом разговоре. Именно он и велел ей расспрашивать: быть может, матушке девочка расскажет больше? Но ничего полезного она не услышала, а значит, и рассказывать не о чем.

– Я ему не расскажу, а ты, матушка? – спросила А-Цинь, пристально глядя на мачеху.

Та улыбнулась:

– Конечно же, нет. Это просто женские разговоры, мужчинам знать о них незачем… Но довольно, переодевайся.

Для девочки было приготовлено всего лишь одинарное одеяние из простой ткани и плащ с капюшоном. А-Цинь с сомнением спросила:

– Только это? Не тройное?

«Избалованная девчонка», – подумала госпожа Цзи, но вслух сказала:

– Один слой ткани легче прорвать.

Глаза А-Цинь округлились, и она не сразу смогла выдавить:

– На этой церемонии… мне отрубят крылья?!

– Какие глупости! – опешила мачеха. – С чего ты взяла?

– Но ведь… отверзание крыл… оно так жутко называется… – пролепетала девочка, обхватив плечи руками.

Госпожа Цзи рассмеялась, не скрывая удовольствия:

– Глупый цыплёнок! Ты просто покажешь свои крылья всей горе. Это будет единственный раз, когда ты это сделаешь перед всеми. Потом показывать крылья ты сможешь только своему мужу.

– Какому мужу? – опешила А-Цинь.

– Которого будущей весной выберет для тебя отец. Что за взгляд?

– Почему я не могу показывать крылья кому-то ещё?

– Потому что в этом мире женщинам не позволено летать, – сказала госпожа Цзи. – Крылья женщины – сокровище мужчины, который ей обладает.

– Но… сами-то они и летают, и хвастаются крыльями друг перед другом…

– Так полагается.

– Но это несправедливо! – воскликнула А-Цинь. – Что же, я и сама на свои крылья глядеть не должна?

– Когда ты одна, гляди сколько хочешь. Только удостоверься, чтобы никто не выследил и не донёс мужу. Крылья показывать ты должна, только когда твой муж тебе прикажет. Если женщина покажет крылья чужому мужчине, она опозорит себя. Это законы птиц. Тебя обучат им перед свадьбой.

– И кого выберет мне отец? – со страхом спросила А-Цинь.

Госпожа Цзи доверительно сказала:

– Не волнуйся, плохого мужа он тебе не выберет. Я об этом позабочусь.

– Но… я сама хочу выбрать себе мужа!

Мачеха засмеялась:

– Глупый цыплёнок, в этом мире женщины не выбирают себе мужей.

А-Цинь прикусила губу. Чем больше она узнавала о мире птиц, тем меньше он ей нравился.

10. Отверзание Крыл

– Пора, – сказала госпожа Цзи.

Пришли двое старых слуг, чтобы отвести А-Цинь на церемонию. Сморщенными сухими руками они крепко держали девочку под локти, точно стерегли, чтобы цыплёнок не сбежал по дороге. Госпожа Цзи шла следом, спрятав руки в рукавах. Обычно цыплят на церемонию Отверзания Крыл сопровождали матери и утешали их, если те пугались по дороге. А пугаться было чего.

Вдоль дороги, по которой вели цыплёнка на церемонию, стояли старейшины горы в стилизованных масках птиц и неразборчиво бормотали какие-то мантры. Казалось, вот-вот оцарапают длинными острыми клювами, когда девочка будет проходить между ними. Будь А-Цинь повыше, так бы и произошло, но для цыплёнка её роста пройти этот птичий строй было легко. Но сердце её всё равно замирало, когда она шла, а мачеха ничего не сказала для ободрения.

Праздничная площадь, куда отвели девочку, была украшена флагами и заполнена птицами – не протолкнуться! Кажется, все жители горы собрались здесь. А-Цинь было не до того, чтобы их разглядывать, но некоторые лица она точно видела впервые. В центре площади была воздвигнута округлая сцена, похожая на ступенчатое яйцо. Там А-Цинь ждал отец. То есть она предположила, что это её отец. Лицо его тоже закрывала птичья маска, но цыплята всегда узнают своих родителей, так уж они устроены.

Её заставили взойти на сцену-яйцо и передали отцу. Глава Цзинь крепко сжал её плечо и громко сказал:

– Сегодня день Отверзания Крыл у Цзинь Цинь, наследницы фазаньего клана горы Певчих Птиц.

А-Цинь невольно поёжилась. Не так уж часто её называли полным именем.

– Поглядим, что у неё за крылья, – сказала госпожа Цзи себе под нос, но всё же недостаточно тихо, чтобы её не услышали стоявшие рядом. – Уж не жаворонка ли?

Те, кто расслышал, сразу же начали шептаться. Они знали о ситуации с покойной супругой главы Цзиня. И если бы у цыплёнка оказались жаворонковые крылья, какой бы это был скандал! Госпожа Цзи внутренне усмехнулась. Столь благоприятное развитие событий лишь упрочило бы её положение: нахлобученная на голову зелёная шапка радости главе Цзиню не доставит, тем более в присутствии всех птиц.

– Ты должна выпустить крылья, – сказал глава Цзинь.

– Как? – спросила А-Цинь. В школе цыплят этому не учили.

– Разве твоя мать не рассказала тебе, как это делается? – нахмурился глава Цзинь.

– Ох, я забыла, так разволновалась, – всплеснула руками мачеха. – Это первый цыплёнок, которого я сопровождаю на церемонию.

Птицы опять зашептались. Она же не специально «забыла» об этом, чтобы выставить падчерицу в неприглядном свете? Даже самый умный цыплёнок вряд ли сможет выпустить крылья с первого раза. Уж не хотела ли она сорвать церемонию? Но глава Цзинь даже мысли не допускал, что это может быть саботажем со стороны госпожи Цзи.

– Забыла и забыла, – сказал он, велев птицам примолкнуть. – А-Цинь умный цыплёнок, сама справится.

А-Цинь скривила лицо. Даже умному цыплёнку нужны подсказки, но глава Цзинь, похоже, не собирался их давать. Птицы опять зашептались. Уж не собирается ли глава Цзинь сам саботировать церемонию? Или он и госпожа Цзи сговорились сделать это вместе? Так любимый этот цыплёнок или нелюбимый?

Чтобы выпустить крылья, вероятно, нужно было высвободить духовную энергию и обладать живым воображением при этом, чтобы представить себе, как появляются спрятанные крылья. А-Цинь фантазией обижена не была, но понятия не имела, как воплотить мысли в реальность. Она напрягла память, вспоминая, как матушка показала ей свои чёрные крылья. Как она это сделала? Просто повела плечами – и крылья появились.

А-Цинь нерешительно передёрнула плечами – раз, другой. Между лопатками зачесалось, когда она это делала, но девочка не решилась попросить отца почесать ей спину – не на глазах у стольких птиц! Зуд был неприятен, у неё даже заслезились глаза.

– Бедный цыплёнок сейчас расплачется, – прошептал кто-то в толпе.

Расплачется? Ещё чего! Со дня смерти матери А-Цинь никогда не показывала слёз другим птицам. Она довольно свирепо сверкнула фазаньими глазами в ту сторону, откуда доносились шепотки, и те сразу умолкли.

В голове мелькнула тревожная мысль. Тот сон о древней крови явно приснился ей неспроста. А если её крылья окажутся чёрными, как у Цзинь-У, что тогда? Украсят ли и её крылья ту верёвку в храме?

Именно в этот момент мачеха решила проявить заботу и сказала:

– Не бойся, А-Цинь. У тебя получится.

– Я не хочу, чтобы мне крылья отрезали! – выпалила А-Цинь.

Наступило всеобщее молчание, даже старейшины подавились мантрами.

– Что-что? – потрясённо переспросил глава Цзинь. – Кто сказал тебе такую глупость?

– Но ведь это церемония отрезания крыл, – жалобно сказала А-Цинь.

– От-вер-за-ни-я! Глупый цыплёнок, ты неправильно расслышала!

Разумеется, А-Цинь расслышала правильно, но притворившись можно было потянуть время, пока она не сообразит, как выпустить крылья. И пусть птицы смеются, считая её глупым цыплёнком. И пока отец сердито выговаривает мачехе, что та ничего не объяснила толком падчерице, пройдёт ещё немного времени. Лицо госпожи Цзи покрылось пятнами.

– Я ничего подобного ей не говорила, – возмущённо сказала она. – Она, должно быть, надумала это, когда была в храме и увидела те отрезанные крылья.

Свалив, таким образом, вину на самого главу Цзиня, госпожа Цзи несколько успокоилась. А главе Цзиню пришлось терпеливо объяснять дочери, что та неправильно поняла суть церемонии. Птицы хихикали и перешёптывались.

Эти отсрочки – одна за другой – позволили А-Цинь собраться с мыслями. Но она так и не поняла, как выпускать крылья. Они сами собой появились за её спиной – когда она перестала думать о том, чтобы их выпустить.

Толпа ахнула, глава Цзинь потрясённо замер, глаза госпожи Цзи стали совершенно зелёными от зависти.

Крылья за спиной А-Цинь не были ни чёрными вороньими, ни серыми жаворонковыми, ни даже цветными фазаньими.

Они сияли золотом, отражая солнце.

11. Золотокрылая

Ослеплённые на мгновение сиянием золота, птицы притихли, а потом загалдели все разом:

– Золото? Это золотая птица? Это реинкарнация Цзинь-Я! Цзинь-Я переродилась! Как в легенде!

Среди птичьего наследия была и легенда о перерождении Цзинь-Я. Птицы верили, что однажды Цзинь-Я вернётся в этот мир, отверзая золотые крылья, и тогда начнётся славная Эра певчих птиц. Церемония отверзания крыл призвана была отыскать новую Цзинь-Я, но за тысячи лет существования Жёлтой горы и населявших её кланов Золотокрылая не появлялась.

Была у этой легенды и другая версия, будто бы новая Цзинь-Я принесёт птицам не благо, а бедствия. Старики поговаривали, что некое пророчество, точного содержания которого уже не помнил, якобы гласило о том, что возрождение Цзинь-Я – дурной знак. Будто бы её рождение знаменует кончину горы Певчих птиц. Но все предпочитали считать это слухами, которые хищные птицы распустили намеренно, чтобы опорочить Златокрылую.

Глава Цзинь возрадовался:

– Моя наследница – золотая птица! Кто ещё мог родиться в гнезде феникса?

Не стоит называть себя фениксом, когда ты всего лишь фазан, но кто бы сказал о том вслух?

Госпожа Цзи стиснула пальцами собственный локоть, ногти вонзились в кожу до крови. Её падчерица – золотая птица? Это что, шутка какая-то? Госпожа Цзи не отрывала взгляда от золотых крыльев. У диких куриц крылья были никчёмные, не созданные для полёта, но у этого цыплёнка крылья развитые, словно она в любой момент могла взмахнуть ими и взлететь. Госпожа Цзи почувствовала досаду и зависть. Но лицо её не изменилось, оставаясь по-прежнему доброжелательным.

– Поздравляю, глава Цзинь, – первой сказала она с малым поклоном.

Птицы опомнились от первого потрясения и тоже начали поздравлять главу клана фазанов. Глава Цзинь напыжился, выкатил грудь колесом и воскликнул:

– Моя дочь – перерождённая Цзинь-Я! Кто ещё достоин наследовать гору Певчих Птиц, как не Златокрылая?

Все птицы принялись поддакивать ему, одна только старая кукушка неодобрительно трясла седой головой. Кукушки, как известно, обладают даром прорицания и могут предсказывать дурные вести особенно хорошо.

– Что это ты, тётушка Кукушка, головой качаешь? – заметив это, спросил кто-то из стоявших рядом.

– Дурное предзнаменование, – сказала тётушка Кукушка. – Золотокрылые появляются не к добру. Гора падёт!

Услышавшие это, закатили глаза. Тётушка Кукушка всегда предвещала какие-то неудачи, а «Гора падёт!» было её излюбленной фразой, которую она повторяла изо дня в день. Но ни одно из её пророчеств доселе не сбылось, потому птицы считали старуху помешанной и снисходительно игнорировали.

Глава Цзинь тоже расслышал это и нахмурился, но госпожа Цзи сейчас же вмешалась:

– Что ты такое говоришь, тётушка Кукушка!

– Глупым курицам лучше помолчать, – отрезала старуха.

Лицо госпожи Цзи покрылось пятнами, но не спорить же с сумасшедшей? Поэтому она натянула улыбку и сказала:

– Тётушка Кукушка перегрелась на солнце. Кто-нибудь, отведите её в тенёк и налейте чаю.

– Гора падёт! – визгливо перебила её старуха. – Мне было видение, что золотые крылья всех нас погубят! Спасайтесь! Покиньте гору, пока не поздно!

– Эк припекло, – зашептались птицы.

Слуги подхватили старуху под локти, но она упиралась и продолжала выкрикивать:

– Гора падёт! Гора падёт!

Когда её наконец утащили, а птицы успокоились, церемонию продолжили. Глава Цзинь велел дочери расправить крылья, чтобы все их увидели. Для цыплёнка, у которого, как говорится, ещё пух не сошёл, они были невероятно развиты, совсем как у взрослой птицы, все это подметили.

– Цзинь-Я! – скандировали птицы. – Новая Цзинь-Я!

После церемонии и по такому случаю устроили настоящий пир. Глава Цзинь ходил и хвастался каждой встречной птице. Госпожа Цзи ходила следом за ним и следила, чтобы он не пил слишком много. Птицы наперебой поздравляли их с такой выдающейся дочерью. Глава Цзинь хохотал и хлопал их по плечам, госпожа Цзи кисло улыбалась в ответ, всё ещё снедаемая завистью.

А-Цинь, в одно мгновение превратившись из Пеструшки в Златокрылую, не подозревала, как изменится её жизнь из-за этого.

12. Тайна древней крови

А-Цинь отправили домой до начала пира: цыплятам присутствовать на взрослых сборах не позволяли, – но прежде её обучили прятать крылья, а один из старейшин вручил ей свиток, чтобы она затвердила священные тексты «Взросления птицы». Они во многом напоминали «Поучение цыплятам», но в них были добавлены главы о послушании жён мужьям.

Никто, кроме мужа, не должен видеть крыльев женщины. Женщина, что покажет крылья чужому мужчине, опозорит свой род. Женщина не должна хлопать крыльями, летают только мужчины. Женщина должна во всём слушаться мужа, которого ей выберет старший родственник. Женщина не может сама выбирать мужчину. Женщина не может повторно вступить в брак, если её мужчина умрёт. За непослушание женщин должно наказывать…

А-Цинь мрачно закинула свиток под кровать и старательно отряхнула ладони.

– Столько запретов, что за всю жизнь не запомнишь, – проворчала она.

Пока взрослые пировали, она была предоставлена сама себе и воспользовалась этим, чтобы выпустить крылья. Во время церемонии солнце слепило глаза, и она ничего толком не разглядела, кроме золотого сияния над собственными плечами. Непонятно, было её оперение на самом деле золотым или только имело цвет золота. Перья на ощупь казались обычными перьями, но от них слышался лёгкий звенящий звук, когда она до них дотрагивалась. А может, это просто в ушах звенело? Выдернуть пёрышко, чтобы разглядеть, А-Цинь не решалась: даже цыплята знали, что выдёргивать перья нельзя, они сами должны выпадать во время линьки. Она похлопала крыльями, поглядела на пол, но ни пёрышка не вывалилось. Видно, так быстро линька не наступает.

– Ах, какие же крылья!

А-Цинь испуганно развернулась – это незаметно вошла госпожа Цзи, – и попыталась сложить крылья, чтобы их спрятать.

– Глупый цыплёнок, что ты так разволновалась? – засмеялась мачеха.

– Но ведь нельзя никому показывать свои крылья, – пробормотала А-Цинь.

– Мы обе женщины, что такого? – возразила госпожа Цзи. – Повернись и дай на тебя посмотреть.

А-Цинь успокоилась немного, но всё-таки спросила:

– Ты ведь не расскажешь отцу?

Мачеха уверила её, что ничего подобного не сделает, и тогда девочка повернулась к ней спиной. Глаза госпожа Цзи недобро вспыхнули. Крылья были завораживающе красивы, золотой отблеск пробегал по оперению мягкими искрами. Ах, если бы у неё были такие…

– Какие же красивые у тебя крылья, – совладав с завистью, сказала госпожа Цзи и разрешила А-Цинь их спрятать.

– Я на самом деле новая Цзинь-Я? – неуверенно спросила девочка, справившись.

– Хм… – отозвалась мачеха. – Никто точно не знает, дар это или проклятие. Но ты родилась с редкими крыльями.

– А то, что говорила тётушка Кукушка…

Госпожа Цзи пренебрежительно фыркнула:

– Полоумная старуха. Что она понимает? Гора стоит прочно, она не может пасть. Не обращай внимания на то, что говорят другие. Ты должна слушаться меня и твоего отца, ясно?

– Да, матушка, – послушно кивнула А-Цинь.

После того дня А-Цинь почти каждый день тайком выпускала крылья и хлопала ими. В них чувствовалось особое напряжение, когда она это делала. Это была жажда полёта. Но в маленькой комнате негде было развернуться, и А-Цинь подумала: «А если полностью превратиться в птицу?»

Цыплят ещё не учили превращению, но она была сообразительной и скоро догадалась, как это сделать. Она поглядела на себя в зеркало. Птица, в которую она превратилась, была вся из золота, даже лапы и клюв золотые. Птица была большая, но её размер позволял взмахнуть крыльями и полететь. Но А-Цинь не рассчитала и ударилась головой о балдахинную балку, и летать ей сразу расхотелось. А-Цинь превратилась обратно в девочку и схватилась за разбитый лоб. На пол закапала кровь.

– Ай-ай-ай! – захныкала А-Цинь от боли.

Кровь повела себя странно – вспыхнула рубином и скатилась в несколько горошин, затвердевая. А-Цинь нерешительно тронула их пальцем. Они не рассыпались от её прикосновения. Они походили на пилюли.

– Сяоцзе! – воскликнула нянька. – Что с твоим лбом!

А-Цинь вздрогнула и обернулась. Она и не заметила, как та вошла.

– Ударилась, бабушка Воробьиха, – поспешно сказала девочка, поднимаясь на ноги и крепко сжимая пилюли в кулаке.

Но у старой воробьихи было острое зрение, она заметила, что девочка что-то прячет, и велела показать. А-Цинь пришлось разжать ладонь. Нянька потрясённо уставилась на рубиновые пилюли:

– Твоя кровь превратилась в это?

– Да, как ты поняла? – удивилась девочка.

– Сяоцзе, никому об этом не рассказывай, – строго велела нянька. Она была стара и суеверна.

– Почему?

– Птицы могут счесть это дурным знаком.

А-Цинь пообещала, что никому не расскажет, и подставила лоб, чтобы старая воробьиха обработала рану. Поворчав на неуклюжесть девочки, нянька ушла.

«Нужно их спрятать», – подумала А-Цинь, разглядывая рубиновые пилюли. Она было решила пойти в сад и закопать их в землю, но потом ей пришло в голову: «А что, если их съесть? Это же моя собственная кровь».

Так она и сделала – проглотила пилюли одну за другой. Птицы глотали зерно, любой цыплёнок это умел. Ничего не произошло, и А-Цинь легла спать.

Утром нянька пришла, чтобы разбудить её в школу, но, взглянув на девочку, воскликнула:

– Сяоцзе, твой лоб!

Судя по возгласу, у А-Цинь должны были за ночь рога на лбу вырасти, не меньше. Девочка обеспокоенно кинулась к зеркалу, но на лбу ничего не было. Ни синяка, ни ссадины.

А-Цинь, поразмыслив, решила, что её кровь волшебная и может исцелять раны. Об этом явно не стоило говорить вслух.

– Зажило за ночь, – небрежно сказала она няньке, потерев лоб, но про себя решила, что нужно будет проверить, на самом ли деле кровь целебная.

Отделавшись от няньки, девочка превратилась в птицу. Биться головой об стену она не стала – больно всё-таки! – но вместо этого клюнула себя в грудь. Брызнула кровь, скатилась горошиной.

А-Цинь с самым серьёзным видом прикусила кончик пальца и принялась экспериментировать. Как оказалось, ничего не происходит, если приложить рубиновую пилюлю к ране, но стоило её проглотить – и ранка скоро затянулась, оставив едва заметный шрам. А-Цинь потрясённо уставилась на палец и прошептала:

– У меня волшебная кровь. Я на самом деле новая Цзинь-Я…

Вот только в легендах о Цзинь-Я ничего не говорилось о волшебной крови.

13. Помолвка

А-Цинь шёл пятнадцатый год. Даже стараниями мачехи веснушек у неё на лице не убавилось: отбеливающие крема, которые посылала госпожа Цзи, девочка потихоньку выкидывала. Быть может, если она останется некрасивой, отец не выдаст её замуж?

Но «хоть рябая, хоть косая, женщина горы Певчих Птиц должна получить себе мужа», так гласили законы певчих птиц. Конечно же, глава Цзинь ни за что не согласился бы отдать свою дочь в наложницы, как делали отцы других некрасивых девочек.

– Красоты у неё нет, – сказал он госпоже Цзи, которая осторожно ему на это намекнула, – зато есть положение. Она наследница клана фазанов и горы Певчих Птиц. Любой почтёт за честь стать её мужем и войти в семью Цзинь!

– Конечно, – согласилась госпожа Цзи, – но не следует выбирать слишком придирчиво, тогда разница между ними будет очевидна. Лучше выбрать жениха попроще.

Весной на горе Певчих Птиц заговорили о помолвке наследницы Цзинь. Глава Цзинь устраивал праздник, на котором выберет дочери жениха, пригласили всех выдающихся холостяков подходящего возраста. Но злые языки поговаривали, что глава Цзинь уже кого-то выбрал и это будет день не выбора жениха, но его объявления.

Тем не менее, желающих породниться с кланом Цзинь было много, и не все считали А-Цинь некрасивой девочкой. У неё было миловидное личико, и веснушки его не портили, что бы ни говорила мачеха.

Птицы перешёптывались, гадая, кого выберет – или уже выбрал – глава Цзинь.

– Вряд ли это будет кто-то из влиятельных кланов, – со знанием дела сказал воробей. – Говорят, что мужа дочери возьмут в семью.

– Но она золотая птица, – возразил ему зяблик, – негоже выдавать такую за сына непритязательного клана. Фениксу под стать Жар-птица.

– Какие фениксы и жар-птицы, – усмехнулся кулик, – они всего лишь фазаны. Золотое оперение ещё ничего не значит, даже у павлинов под хвостом, хе-хе… Ну, вы и сами знаете.

Птицы сдержанно захихикали.

А у женщин были свои разговоры.

– Она добрая девчушка, – сказала трясогузка, – лучше бы ей попался хороший муж.

– Она наследница клана Цзинь, кто посмеет её обижать? – возразила варакушка.

– Мачеху её это не останавливает, – усмехнулась трясогузка.

– А разве они не в добрых отношениях? – удивились те, кто стоял рядом.

– В добрых, в добрых, то-то у неё глаза каждый раз зеленеют, стоит увидеть падчерицу.

– С чего ей завидовать?

– А с чего бы не завидовать? Она курица, забравшаяся в гнездо фазанов…