Ао Морита

ТЫ ТОЖЕ ВИДИШЬ

смерть

МОСКВА
2025

ЖИТЬ И УМИРАТЬ

— А вы бы хотели узнать, когда умрете? — услышал я как-то раз на обеденной перемене, когда читал книгу.

Может, стоило пропустить эти слова мимо ушей, но я зачем-то прислушался. Не то чтобы книжка скучная — просто разговор тоже заинтересовал.

Я думал, бо́льшая часть компании ответит: «Ни за что», но внезапно голоса разделились пополам.

В целом аргументы высказывались такие:

— Когда знаешь, сколько осталось жить, можно выстроить нормальный план. Прикинуть, сколько еще нужно денег, что успеешь сделать, и прожить остаток дней рационально. Так что лично я — да: хочу знать, когда умру.

Своя логика в этом определенно есть.

— А я ни за что не хочу. Что за жизнь такая? Каждый день как на иголках. Легче не знать, а то жизни нормальной не будет.

Тоже можно понять. Я еле заметно кивнул.

— Если знать заранее, успеешь нормально попрощаться с друзьями и родными, уладишь все дела и вообще подготовишься как следует.

— А почему просто заранее не написать все, что нужно, и живи себе на полную, чтобы не жалко было умереть в любой момент?

В общем, мнения разделились. Каждый обосновывал свою точку зрения, поэтому я отложил книгу и целиком сосредоточился на споре.

— Арата, а ты как думаешь? — вдруг вовлек меня в разговор Кадзуя Нодзаки, мой друг, которого я знал чуть ли не с пеленок.

— Мне как-то все равно, — уклончиво ответил я, чем его явно разочаровал. Наверное, они хотели пятое, решающее мнение, и стоило примкнуть к одной из сторон.

Дальше ребята, видимо, заметили, что уже только переливают из пустого в порожнее, так что дебаты увяли и разговор вернулся в прежнее русло обсуждения любимых певиц и актрис.

А я, когда вернулся домой и развалился на постели, задумался: все-таки лучше знать или не знать?

Ни к какому конкретному выводу, сколько ни ломал голову, не пришел.

 

Зато я узнал точный ответ через год. На летних каникулах1 в десятом классе.

За три дня до начала второго триместра случилось ужасное.

С утра, когда я зашел в ванную ополоснуть лицо, обнаружил у себя над головой в зеркале две черные цифры: 99. Они мерцали и колебались, как жутковатые язычки пламени.

***

Кто-то отправил сообщение на телефон, и я проснулся от звука уведомления. Нет, череды уведомлений. Прямо скажем, спросонья по мозгам они бьют больно.

Я взглянул одним глазом на экран — второй глаз я тер.

«Ау-у-у, каникулы кончились!» — писал Кадзуя, а потом прислал целую пачку стикеров. Совершенно одинаковых: все с пандой, которая тоже кричала: «Ау!»

Я ненадолго задумался, но все-таки напечатал: «Скоро буду».

Мгновенно пришел ответ: «Ага, третий день обещаешь. Кстати, в литературном кружке пополнение. Нас не закроют, ура!»2

Что тут скажешь?

Так и оставив Кадзуе в ответ только галочку о том, что сообщение прочитано, я погасил экран.

Завернулся в одеяло и попытался снова уснуть. Однако сон не шел, пришлось вставать. Я широко зевнул и бросил взгляд на календарь: какое сегодня число и день недели?

Седьмое сентября, среда. Летние каникулы закончились неделю назад.

Одноклассники наверняка смеются за глаза: мол, я так разленился на каникулах, что уже и в школу перестал ходить. Да, начало триместра всегда давалось мне тяжко, это правда, но я еще ни разу не прогуливал продолжение учебного года. Я сделал всю домашку и даже почитал учебники наперед. Так что нет, я не по собственной воле скатился в прогульщики.

Со вздохом я выполз из комнаты в ванную.

Вымыл, во все стороны расплескивая воду, лицо и поднял глаза на хмурого парня в зеркале.

Над головой покачивалось число 90. Как огонек свечи.

Оно не исчезало, как бы отчаянно я ни мотал головой, и проходило сквозь пальцы, если я пытался его коснуться. Я знал, что значат эти цифры.

Они отсчитывали дни до смерти. Я понял это еще во втором классе.

Тогда как-то раз на перемене я встретил в рекреации нашего директора. И даже поздороваться забыл, потому что мое внимание приковали цифры у него над головой. С каждым днем число уменьшалось, а когда достигло нуля, то он упал прямо во время линейки. Не знаю точно, что с ним случилось, но вроде говорили о болезни мозга.

После этого я замечал такое же явление не раз и не два. Над прохожими, над отцом, который умер, когда я учился в пятом классе. Над подругой детства Акари Нацукава: она попала в аварию, когда мы учились в средней школе. Тут волей-неволей сообразишь, что значат эти цифры.

И вот за три дня до окончания летних каникул в десятом классе случилось то, чего я так боялся…

За редким исключением отсчет начинается с девяноста девяти. Над моей головой — то же самое.

Я и до этого читал в книгах и видел в кино истории о том, как главному герою открывается срок жизни окружающих. Теперь же этот сюжет стал мне особенно интересен, и я специально выискивал подобные истории и каждый раз вздыхал спокойно, потому что в большинстве случаев собственной смерти герой не видел. Вот я и расслабился. Решил, что мне такое не грозит.

К сожалению, реальность подготовила для меня горький и беспощадный урок. Цифры меня так подкосили, что я слег на несколько дней, а спустя три дня еще и аппетит потерял.

Я вспомнил, какой разговор подслушал год назад.

«А вы бы хотели узнать, когда умрете?»

Теперь я точно знаю. Услышь я тот вопрос снова, тут же вмешался бы в разговор и твердо ответил: нет, не хочу.

Когда над головой появились цифры, я понял, какое же счастье — блаженное неведение.

Я вновь поглядел на отражение в зеркале. Лицо парня, которому осталось жить три месяца, осунулось, как будто он хоть сейчас готов отправиться на небеса. Вдруг дверь ванной отворилась, и я рефлекторно обернулся.

— Арата, ты не спишь? Неужели тебе захотелось снова в школу? — спросила мама, округлив глаза.

С тех пор как отец погиб в аварии, мы жили втроем с бабушкой. Правда, бабушку несколько месяцев назад положили в больницу, так что мы пока остались вдвоем.

— Угу. Пойду скоро.

— Здорово. А завтрак готов! — Мама радостно улыбнулась и закрыла дверь.

Раз жить мне осталось всего три месяца, то я не видел особого смысла ходить в школу. Но дома все равно скучно, а самое главное — я не хотел расстраивать маму.

Я поспешно позавтракал, переоделся в школьную форму с белой рубашкой и вышел на улицу. Когда впервые за неделю надавил на ручку входной двери, она показалась мне туже обычного. Щурясь от яркого солнца, я оседлал велосипед, и его педали тоже крутились тяжелее.

Минут через десять впереди показалась станция. Дальше — еще пятнадцать минут на поезде и еще десять — пешком. Мой обычный маршрут.

Какой же я дурак, что зимой в девятом классе не спал ночами и сутки напролет готовился к вступительным экзаменам3. Теперь, когда я знал, какой срок мне отмерен, казалось, что все то время я потратил впустую.

Я всегда паркую велик на станции.

Пока я воевал со ржавым замком, из-за спины меня окликнул веселый голос:

— О! Арата! Выбрался наконец!

Я тут же узнал Кадзую. Даже не глядя на него, понял, что он улыбается от уха до уха.

Замок наконец защелкнулся, я закинул сумку из корзины на плечо, обернулся… и мозг словно завис.

— Что, наплел-таки про простуду? Не верю, чтоб ты — и заболел!4

Я толком не услышал, что он сказал. Если честно, я совершенно остолбенел.

— Арата, ты чего? Как будто призрака увидел. — Он озадаченно глядел на меня.

— Ничего, — кое-как выдавил я дрожавшим голосом.

Аккурат над «гнездом» у него на голове, уложенном по последней моде, висело еще кое-что, от чего я не мог оторвать взгляд.

Число 85.

 

Я не запомнил, о чем мы с Кадзуей говорили в поезде. От чего он умрет? Что убьет его? Что такое случится через восемьдесят пять дней? В голове роились вопросы. Мне уже осточертело видеть во сне цифры над головами близких. От таких кошмаров я всегда просыпался в холодном поту и выжатым как лимон.

Однако на сей раз я не спал. И как ни тяжко об этом думать, но число показывало обратный отсчет до смерти друга.

Снедаемый тревогой, я сам не заметил, как мы поднялись по школьной лестнице. Десятиклассники занимались на четвертом этаже, и лично я — в параллели «Б».

Как можно незаметнее и тише я проскользнул в заднюю часть класса. Нам с Кадзуей, к слову, повезло оказаться в одной параллели, а другими друзьями я за первый триместр так и не обзавелся из-за стеснительности. Кадзуя мне за это попенял, поэтому начиная со второго триместра я собирался больше общаться с одноклассниками, но надобность в этом сама собой отпала. Все равно жить оставалось всего три месяца — не до новых знакомств. С начала учебного года я всем запомнился как мрачный парень, который сидел, уткнувшись в книжку, в углу кабинета, и я решил не выходить из образа остаток срока.

Однако сразу после летних каникул нас, похоже, пересадили, и Кадзуя показал мне мое новое место — последнее в среднем ряду.

Одноклассники поглядывали на меня украдкой, но я, не обращая на них внимания, вытащил из сумки книжку в мягкой обложке и уткнулся в нее, всем видом показывая: не разговаривайте со мной.

Впереди расхохотались. Четверо парней сбились в кучку, и Кадзуя среди них. Он всегда легко заводил друзей, поэтому уже завоевал место в самом сердце класса. Он весело смеялся, и цифры над его головой колебались в такт. Я невольно вздохнул.

Все-таки не верится, что он умрет на пять дней раньше меня. Мне очень хотелось надеяться, что сюда вкралась какая-то ошибка.

Наконец я заставил себя оторвать взгляд от мерцающих цифр и вернуться к книге. Я честно водил глазами по колонкам текста, но в памяти у меня не отпечатывалось ни слова.

Весь день я читал не отрываясь, и на занятиях, и на переменах. Хотя и не запомнил о чем.

После уроков Кадзуя быстро умчался, сославшись на какие-то дела. А я неспешно собрал тетради и учебники и ушел, ни с кем не попрощавшись.

Когда вернулся домой, сразу упал на кровать. Уткнулся в подушку носом и забил ногами в воздухе.

Меня не отпускало видение с цифрами над головой Кадзуи. Сердце разрывалось от горя, и я пытался утешить себя, повторяя, что такова его судьба и ничего тут не поделаешь и что мне тоже суждено умереть и остается только смириться. Судьба… Какое удобное слово. Удивительно, как быстро оно дарит принятие, пусть и мимолетное.

В голове с новой силой разгорелся все тот же диспут: говорить ему, что смерть уже дышит ему в спину, или не стоит? До сих пор я никому не рассказывал о своей таинственной способности. Признание только отпугнет человека, который все равно мне не поверит.

Ну в самом деле: что начнут говорить, если я внезапно предскажу смерть кому-то, а он и правда умрет? Думаю, меня начнут чураться, а в худшем случае даже примут за настоящего синигами5. Нет, какие-то вещи лучше не знать. А еще больше таких, которые знать даже вредно. И я уверен, что остаток собственной жизни к ним тоже относится.

Значит, и Кадзуе я ничего не скажу.

Я взвешивал все за и против уже много раз с тех самых пор, как начал видеть цифры, но ответ не изменился, даже когда речь зашла о лучшем друге.

 

На следующее утро я поставил в календаре новую отметку.

Обвел кружком первое декабря. В этот день умрет Кадзуя Нодзаки. Еще один кружок отмечал шестое. Думаю, не надо объяснять, что в этот день умру я.

Начиная с седьмого все остальные дни я последовательно вычеркнул размашистыми крестами: так выплеснулось отчаяние после того, как десять дней назад я увидел границу отмеренной мне жизни.

Я положил фломастер обратно на стол и вышел их комнаты. Стараясь ни о чем не думать, впихнул в себя завтрак и опять покатил на станцию.

По дороге мне попалась стайка ребятни из начальной школы. Сначала я принял их за четверых друзей, которые радостно идут в школу, но вдруг увидел, что один из мальчиков несет сразу четыре портфеля, а трое остальных шагают себе, не обращая на него внимания. Тот, который тащил все сумки, натянул кепку почти до носа, угрюмо смотрел в землю и еле переставлял ноги.

Я проехал совсем близко. Скорее всего, над мальчишкой издеваются сверстники, но меня это не касается. Удачи ему. Я пожелал про себя, чтобы ему хватило сил, а сам поднажал на педали.

Как обычно, на велопарковке перед станцией пересекся с Кадзуей. Число у него над головой уменьшилось на один. Мы сели на поезд и отправились в школу.

— Сегодня заседание кружка, — сказал друг, цепляясь за поручень, когда вагон, качнувшись, тронулся.

— Ну, такое себе заседание, мы все равно просто книжки читаем, — подтрунил я.

Вагон опять качнуло, и ремешок поручня впился в запястье.

Наш литературный кружок никак не ограничивал участников: вся его деятельность сводилась к тому, что мы читали что и когда хотели и обсуждали все на свете. Из участников туда записались только мы с Кадзуей, и куратор предупредил, что, если в течение года не найдем еще хотя бы одного человека, нас закроют. Впрочем, через три месяца двое текущих участников все равно умрут, так что, думаю, судьба кружка и так решена.

— Ничего не знаю, я вот пишу сейчас.

— Что-то новое?

— Угу.

Никто никогда такого даже не предполагал, но Кадзуя полюбил писать. Чтения ему не хватало, так что он еще в средней школе начал придумывать свои истории. Мне тоже давал почитать, что получилось, и писал он довольно интересно, к тому же неплохим слогом. В девятом классе он даже в конкурсе победил. Хотя у него имидж крутого парня, на самом деле интеллектом он отнюдь не обделен.

— Не помню: я уже говорил, что бросил это дело, потому что все равно нет таланта?

— Талант не главное. Я теперь считаю, что куда важнее усердие.

— Очень на тебя похоже, Кадзуя.

— А то! — Он рассмеялся.

Я сразу вспомнил, как он прямо так и написал в выпускном сочинении средней школы, что метит в писатели. Как жаль, что этой мечте не суждено сбыться…

В средней школе он ходил в футбольную секцию. Уже в седьмом классе попал в основной состав и даже заслужил футболку со звездным десятым номером. Я думал, он и в старших классах продолжит заниматься спортом, а он вместо этого организовал литературный кружок. Я, конечно, удивился, но раз он решил, что пойдет в писатели, то остается только снять шляпу перед его целеустремленностью.

— Я вот думаю прогулять, — пробормотал я.

Жаль, конечно, портить человеку настроение, но разве не глупо тратить время на кружок, когда жить тебе осталось меньше трех месяцев? Это, кстати, в равной степени относилось и к нему.

— Ну ты чего? Мне будет неловко один на один с новым членом клуба! Приходи. Я думал: как хорошо, что нас теперь не закроют. А если ты бросишь, то какой тогда смысл?

Ах да, он и правда вчера что-то такое писал. Вылетело из головы совершенно.

— Надо же, чтобы тебе — и неловко? Это кто к нам прибился?

— Куросэ из класса «Д». Про характер толком ничего сказать не могу, — замялся с ответом Кадзуя.

Когда такое говорит человек, который сразу и ко всем находит подход, значит, и правда кто-то загадочный.

Я пока и собственных одноклассников не всех по именам запомнил, а ребят из других параллелей и подавно не знал.

Остаток дороги прошел как обычно. Кадзуя без умолку трещал, а мой взгляд постоянно возвращался к цифрам над его головой, поэтому я старался смотреть не на него, а в окно, только поддакивал время от времени и что-нибудь вежливо переспрашивал. И вот мы добрались до школы.

Я опять все занятия читал. Начал детектив, по мотивам которого весной собирались выпускать кино, и закончил его к середине третьего урока. Звонок прозвенел еще до того, как у меня в душе окончательно улеглись впечатления. Когда начался четвертый урок, мне еще не хотелось приступать к следующей книжке, поэтому я продолжил смаковать послевкусие.

Да, фильм по такому сюжету очень хочется посмотреть, но я уже не дождусь весны. Собственно, даже зиму не переживу. Пожалуй, обиднее всего именно то, что не посмотрю экранизацию.

Но вот уроки закончились, и мы с Кадзуей отправились в кабинет, выделенный под наш кружок.

Наш школьный комплекс состоял из трех корпусов: главного, северного и южного. Литературный кружок занимал самый дальний кабинет — на третьем этаже южного корпуса. Он не соединялся с главным напрямую, поэтому приходилось тащиться через улицу.

По дороге мы болтали ни о чем. С нашим кабинетом соседствовал фотокружок, а к нему, в свою очередь, примыкала лаборатория оккультных исследований. В коридоре висела такая тишина, что откуда-то издалека даже доносилась гитара — думаю, с репетиции поп-группы.

У нас по центру кабинета стояло шесть парт, а у дальней стены — стеллаж, набитый книгами. Нас никто не ждал. Кадзуя сел за один из столов и вытащил из сумки маленький ноут.

— Будешь писать?

— Ага. Хочу податься на конкурс, а там заявки заканчивают принимать в ноябре.

Я выбрал со стеллажа книгу поинтереснее и устроился за партой по диагонали от друга.

— О чем пишешь?

— Главному герою с суицидальными наклонностями предсказывают, сколько ему осталось жить. Все начинается с того, как он радуется, что теперь не надо самому ничего делать, чтобы умереть, — объяснил Кадзуя, не отрывая взгляда от экрана и не прекращая печатать. Он вздохнул.

— Вот как? И что в итоге?

— Пока не решил.

— В смысле? Разве такие вещи не продумывают до начала работы?

Кадзуя мне сам рассказывал, что сначала надо составить общий сюжет и прописать фабулу. Мол, иначе книга рассыплется.

Почесав в затылке, он ответил:

— Обычно да, но времени мало, так что я решил додумывать на ходу.

— Ого. Запаришься ты с этим.

— И не говори.

Больше он не проронил ни слова и молча печатал дальше. Я принялся за чтение. В кабинете шелестели страницы и стучали клавиши.

Но спустя всего несколько минут приятную тишину прервали. Распахнулась дверь, и на пороге выросла девушка с длинными волосами, такая худая, что внимание невольно притягивали острые коленки, торчавшие из-под клетчатой юбки. Ее глаза тут же впились в меня.

— Извините… У нас тут литературный кружок, — объяснил я девушке, которая не спешила отводить взгляд.

Спустя несколько мгновений она бросила только: «Знаю» — и села на место в углу.

— А! Ты, видимо, наша новенькая? Куросэ-тян6, это Арата, мой одноклассник и друг детства. — Кадзуя, видимо, заметил мой недоуменный взгляд и беззаботно представил нас друг другу.

Я был совершенно сбит с толку, потому что ни секунды не сомневался, что новый член нашего клуба — парень.

Наши с Куросэ взгляды встретились, и она кивнула:

— Маи Куросэ. Приятно познакомиться.

— Арата Мотидзуки. Взаимно.

После обмена минимальными любезностями она достала из сумки книгу, обернутую в дополнительную обложку, и углубилась в чтение.

Так что теперь мы

...