Петербургский сыск. 1873 год, декабрь
Игорь Владимирович Москвин

© Игорь Владимирович Москвин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава первая. Иван Дмитриевич Путилин…

Иван Дмитриевич Путилин, сын небогатого коллежского регистратора, волею судеб, а больше природной сметливости и железной хватке, ставший недавно статским советником и семь лет тому начальником сыскной полиции столицы Российской Империи, сидел за большим столом морёного дуба в кожаном кресле, отороченном полосками бархата, и писал срочную депешу всем полицейским частям и участкам Санкт— Петербурга о задержании некоего господина, на миг задумался, кинул задумчивый взгляд на окно соседнего дома, которое видно сквозь неплотно прикрытые шторы, и вписал фамилию. Ежели буде тот обнаружен в городе, напоследок пронеслось в голове.

По другую сторону стола на стуле коричневого шёлка с высокой резной спинкой сидел помощник начальника сыскной полиции Михаил Силантиевич Жуков, или просто Миша, молодой человек двадцати трёх лет. Невзирая на молодость, были у него врождённое чутье, медвежья хватка и сообразительность, что должны быть присущи чиновникам, поставленным на страже закона, чтобы за каждое свершённое злодеяние преступник, кем бы он ни был, понёс заслуженную кару.

Иван Дмитриевич протянул депешу. Миша уже на ногах.

– Какие будут поручения?

– Сначала отправь, – указал рукой на дверь, иди, мол, и придвинул к себе новый лист с гербом в верхней части.

Когда Миша закрыл за собою дверь, Путилин сделал попытку скрыть раздражение и поднялся с кресла, с шумом отталкивая его, оно несчастное едва не падает на пол. Начальник сыска подошёл к окну, сквозь щель между шторами посмотрел на жизнь столицы. Вот там идёт лоточник, выкрикивая хвалу своему незаменимому товару, хотя не слышен его голос, голова занята иным. Вот цокая железными подковами, пробегает лошадь, понукаемая извозчиком, спешащим доставить нетерпеливого седока, вот идут по спешным или неспешным делам люди, однако Ивану Дмитриевичу нет дела до этого суетливого бытия, им завладело другое. Дело, что давно тревожит, занимает всё время, вопреки сложившемуся правилу, не оставлять без присмотра ни единого злодейского происшествия в столице.

В дверь раздался дробный стук, сперва Путилин не отвечал на него, но спустя полминуты раздался повторный, но уже более настойчивый.

– Войдите, – повышая голос, чтобы услышали за дверью, произносит он.

В кабинет, щелкая каблуками по дубовому паркету, входит дежурный чиновник с военной выправкой штабс—капитан Орлов, бывший командир роты в пехотном полку.

– Господин Путилин, – начинал с официального приветствия, – в дежурной комнате молодой человек хочет заявить о свершённом преступлении только вам.

– Что за человек?

– Мне кажется, он не в себе, на улице двадцатиградусный мороз, а он в лёгком пальто.

– Половина столицы одета не по зимней погоде.

Дежурный чиновник на миг смутился.

– Что с ним ещё не так?

– Болезненная бледость и какой—то безумный взгляд…

– Ладно, зови, – махнул рукой и пошёл к своему горемычному креслу, едва не пострадавшему от начальственного невоздержанного поведения.

Через несколько минут, в течении которых он собрал бумаги на столе в одну стопку, раздалось несколько ударов и распахнулась дверь. Дежурный чиновник вошёл первым, обернулся к молодому человеку и произнёс:

– Проходите, господин Путилин, вас ждёт.

Порог переступил высокий болезненного вида человек, двадцати двух – двадцати трёх лет. Сразу бросилось в глаза его узкое удлинённое лицо со впалыми щеками, бледными до прозрачности с чёрными пробивающимися волосами на подбородке. Карие глаза с какой—то поволокой смотрели из—под длинных ресниц.

– Добрый день! – поздоровался начальник сыска после повисшего в кабинете неловкого минутного молчания.

Дежурный чиновник вышел и тихо прикрыл за собою дверь.

– Что вас привело ко мне? – он вновь нарушил молчание.

Молодой человек, в самом деле, был не в себе. Наконец, он опустил правую руку в отвисший карман серого суконного пальто и сделал несколько шагов, остановившись только тогда, когда его путь преградил стол.

– Арестуйте меня, – совсем тихо выдавил он из себя.

– Простите? – Иван Дмитриевич не совсем уловил его слова и хотел убедиться в истинности произнесённой речи.

– Я – убийца.

– Садитесь, – указал рукою на стул и продолжил, – как мне к Вам обращаться?

– Важно не имя, а то, что я совершил злодеяние, которое жжёт меня изнутри, – он указал рукой на грудь, – больно вот тут.

– И когда Вы его совершили?

– Два дня тому, – он хотел достать что—то из кармана, но его попытки были тщетны. Пока, наконец, он не сжал обескровленные губы, нахмурил и без того пересечённый глубокою морщиной лоб, взял себя в руки и положил на стол трёхвершковое толстое металлическое кольцо. – Вот этим я ударил Катю.

– Где произошло печальное событие?

– У Николаевского моста.

– Что же там с вами стряслось?

– Разрешите присесть?

– Будьте любезны.

Молодой человек опустился на стул, словно внезапно обессилел.

– Так о чём это я? – он поднёс руку ко лбу. – Ах да, меня зовут Василий Осипов, с детства Васенькой кличут. Извините, но скажите, о чем это я? Да, да, Николаевский мост, два дня тому. Вы простите, но я плохо себя чувствую, знобит что—то.

– Может быть, Василий, вам надо отдохнуть?

– Нет, нет, я должен вам всё рассказать. Два дня тому моя любезная Катя сказала, что не будет больше жить со мною. Это как удар среди ясного неба. Я был расстроен, схватил первое попавшееся под руку и ударил её в висок. Она так бедняжка и обмякла. И чтобы она никому не досталась, я её в прорубь.

– Василий, вы говорите два дня прошло.

– Два, точно два. Я эти дни по городу ходил, с собаками спал, чтобы теплее было. И кольцо в кармане таскал, боялся к нему прикоснуться, даже когда руки мёрзли, в карман не опускал.

– Как фамилия Кати?

– Не помню, – он поднял руку с отогнутыми двумя пальцами, – два дня силился вспомнить, но никак. Словно кто стёр.

– Понятно, – Иван Дмитриевич дёрнул шнурок, закреплённый у правой ножки стола, чтобы вызвать дежурного чиновника, тот не заставил себя ждать. Явился через полминуты.

– Отведи Василия Осипова в камеру, – распорядился Путилин, – и позови мне кого—нибудь из агентов.

– Так точно.

– И повнимательнее, – указал глазами на молодого человека, – пусть отдохнёт и отогреется от зимней стужи.

Чиновник взял под руку Осипова.

– Пройдёмте.

– Да, я готов.

Когда Путилин остался в одиночестве, возникли мысли: правду говорит назвавшийся Василием Осиповым молодой человек или наговаривает на себя в болезненном приступе? Заявлений о пропаже девиц не поступало, хотя, если они жили вместе, то кто ж заявление подаст, кроме самого убийцы? А почему собственно я называю его душегубом? Оснований нет, поэтому надо сперва проверить, а уж потом и решение принимать.

В очередной раз дверь кабинета испытывается на стойкость, раздались громкие удары.

– Войдите, – произносит с глубоким вздохом.

– Иван Дмитрич, разрешите, – ко мне в кабинет входит агент Иван Соколов, тридцати одного года, высокого роста, а если быть точным то двух аршин и шести вершков, чуть выше меня. Глаза до того синие, что казалось, смотришься в безоблачное небо, но хватка, как у волка, если накопает что—либо даже мало—мальски по делу никогда не отступиться, пока не выяснит для себя все обстоятельства дела. Сколько его помнил Путилин, он всегда носил короткие волосы, скрывая тем самым раннее облысение.

Начальник указал рукой на стул.

– Ты видел молодого человека, что провёл час в дежурной комнате?

– Так точно.

– Он утверждает, что совершил убийство, – Иван Дмитриевич поднялся с кресла, Соколов вскочил, но начальник жестом указал, чтобы продолжал сидеть. – Я подозреваю, даже уверен, что он болен и, поэтому верить его словам, у меня нет никакого резона. Его зовут Василий Осипов, от него добиться, где он проживает невозможно, поэтому поезжай в адресную комиссию и там уточни адрес. Потом узнай, с кем он жил, с кем встречался, в общем, обо всем и в том числе, была ли у него знакомая по имени Катя. Жива ли она? Если будет возможность, то постарайся с ней встретиться. Понятно.

– Так точно, – Соколов вскочил со стула, – разрешите приступить к исполнению задания?

– Да, ступай, я тебя больше не держу, надеюсь, результат получить к вечеру.

Дверь мягко прикрылась, и Путилин остался сидеть в своём излюбленном кресле, размышляя об изгибах жизни, которые преподносят иногда неприятные минуты. Молодой человек, наверное, студент одного из университетов, то ли тронулся головой от усердного учения, то ли в самом деле стал душегубом.

Взял железное кольцо, взвесил в руке. Да, таким можно отправить к праотцам, если попасть в висок, как он говорит. Осмотрел со всех сторон, какие—то рыжие следы присутствуют, но у меня нет полной уверенности, что это кровь.

Вновь возвратился ко вчерашним донесениям о происшествиях в городе.

Столица с каждым днём растёт, в неё прибывают новые люди, когда—то окраина была за Фонтанкой, а теперь возвышаются дома и за Обводным каналом.

Ранее Путилин думал, что Манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости был благом для нашего государства, а теперь, возглавляя сыскную полицию, он поменял своё мнение. Столько таких хлебопашцев обрели свободу, но потеряли землю и поэтому разбрелись в поисках лучшей доли по городам. В столице с прибывающими растёт число преступлений. Нет, Иван Дмитриевич привык выполнять свою работу, и не жаловался на трудности, ведь под его началом думающие сотрудники, способные сократить число разбойников и убийц.

Потом начал читать о вчерашних происшествиях, вечером около 11 часов в гостинице «Европа», что у Чернышева моста, студент Института путей сообщения потребовал комнату, которая ему была предоставлена. В половину четвёртого ночи раздались два выстрела, и из нумера выбежала окровавленная женщина. Прибежавшая прислуга нашла в нем студента в луже крови и без признаков жизни. Тут же валялся револьвер с четырьмя заряженными патронами и двумя пустыми гильзами. На вопросы вызванного врача женщина ответила, что её зовут Елена Мелех и это стреляла она, ибо Павел Канов, так звали студента, оказался низким, скверным человеком. Госпожа Мелех сочла себя оскорблённой и в порыве гнева совершила преступление, решилась покончить с собой, но крайне неудачно. Ох уж эти неразделённые страсти! Этот случай напомнил другой, происшедший 18 сентября сего года в гостинице «Belle Vue», что на Невском проспекте, молодой человек Тимофей Комаров, кандидат права Санкт—Петербургского Университета, выстрелом из револьвера убил Анну Суворину, в которую был безответно влюблён, и вслед за тем застрелился сам. Трагическое происшествие произошло при следующих обстоятельствах: Суворина, замужняя женщина тридцати трёх лет и мать пятерых детей, ужинала с влюблённым в неё молодым человеком в комнате гостиницы, с ведома мужа, который собирался приехать за нею, но, к сожалению, прибыл через несколько минут после того, как в нумере, около полуночи, раздались выстрелы.

Начитаются молодые люди и впечатлительные барышни новомодных романов о небесной любви и пытаются найти её на грешной земле. Череда таких кровавых драм прокатилась большим зазубренным колесом по столице, но наряду с ними самоубийства сделались хроническим злом в нашей Богом хранимой России. Жаль, что в России, пришла внезапная мысль, не собираются статистические сведения о причинах этого явления, а просто извещаются в донесениях, а потом и газетах: отравилась, застрелилась или отравился, застрелился, повесился такая—то или такой—то. Что творится? Не понять. Зачастую в последних записках не удосужатся указать, что явилось побуждением к греховному деянию.

Вот. 17 декабря в 10 часов 30 минут в доме по Стремянной улице застрелилась из револьвера слушательница недавно закрытых Владимирских курсов, дочь коллежского советника, Мария Петровна Левитова. Смерть наступила мгновенно: пуля попала в сердце. На столе найдены следы от сгоревшей записки. Можно только гадать о причинах, побудивших совершить противоестественное лишение себя жизни. Надо бы направить туда агента для проверки.

Так, вчера же в трактире Павлова, в доме Тюменева, Рождественской части, один из посетителей, крестьянин Андрей Герасимов Королев, 21 года, выпив полбутылки водки, сильно захмелел и потребовал себе коньяку, в котором ему отказали. Королев вошёл в азарт, стал выдавать себя за акцизного чиновника и произвёл беспорядок. Мнимый чиновник задержан и отправлен в участок. Здесь все ясно.

Перешёл к следующим происшествиям в столице. В меблированных комнатах «Дания» в доме Постниковой по Дровяному переулку, обнаружено, что она из жилиц, имея крестьянское звание, предъявила паспорт, в котором слово «крестьянка» было вычищено, а вместо него было написано «Мещанка». Владелица комнат вызвала городового, крестьянка задержана, из её объяснений неясно, кем совершён подлог. По делу начато следствие.

Слава Богу, что вчерашний день не богат на происшествия, которые требуют пристального внимания. Сотрудники сыскного отделения, честно говоря, за последнее время устали. Пусть хотя бы сегодня отогрелись в участке.

Путилин вызвал дежурного чиновника.

– Иван Дмитриевич!

– Да, – начальник протянул написанную бумагу, – разошлите по частям.

Дежурный чиновник повернулся и пошёл к выходу.

– И ещё, – произнёс Иван Дмитриевич, он по—военному обернулся, – как только появится Соколов, немедля пришлите его ко мне.

– Так точно.

Пожалуй, можно теперь просмотреть «Санкт—Петербургские ведомости» незабвенного Валентина Фёдоровича Корша. Фельетон, подписанный «Незнакомец» едко высмеял крупного железнодорожного чиновника Голубева. Он рассказал о том, как севший в поезд Голубев в силу своей значимости потребовал освободить для себя целое купе, ему, видите ли, захотелось поработать в дороге, посторонние мешали бы мыслям о важных государственных делах; один же из пассажиров (вот какой непонятливый!) воспротивился требованию, за что железнодорожные сотрудники осыпали его самыми нелицеприятными выражениями. Потом, однако, выяснилось, что пассажир этот, не просто попутчик, а целый министр Кабинета Его Величества. Особенную иронию вложил Незнакомец в описание того, как пресмыкался Голубев перед министром, как заглаживал свою вину. Голубев же через другие газеты объявил напечатанный в «Ведомостях» фельетон абсолютной чушью и злобной клеветой. Раздобыл где—то справку о том, что ничего похожего с ним на железной дороге не происходило. И подал в суд. Громкий скандал недавно завершился процессом, который пришёлся на нынешний год. Обвинители настаивали на порицании клеветы, газетчики же в ответ говорили о праве журналистов выносить всю имеющуюся информацию на суд общественности. Дискуссия в газетах получила большое развитие. Итог был для господина Голубева неутешителен: суд «Ведомости» оправдал. Власти остались этим фактом весьма недовольны, и тучи начали собираться над Валентином Фёдоровичем, ходили слухи, что Академия Наук не станет продлевать с ним договор, сменит редактора.

При чтении новостей возникало ощущение, что мир меняется со дня творения в худшую сторону, становится каким—то злым и все более жестоким, под тонкой кожей обнажаются чувства. Взять хотя бы это из Парижа: на известного профессора College de France Дювалля, отца президента палаты депутатов было произведено покушение. Проходя по коридору College de France, он встретился с двумя девушками émancipé из России, слушательницами Сорбонны. Одна из них, Вера Ж., быстро вынула из кармана револьвер и навела его на Дювалля. Другая девушка, З., бросилась на подругу, чтобы отстранить револьвер и спасти профессора. Грянул выстрел, и З. была ранена в плечо. Обе девушки были подругами и жили вместе, в небольшой комнате. Покушавшаяся на убийство взята под стражу. Полагают, что она страдает умопомешательством.

Куда катится мир!

Стук в дверь раздался настойчиво и громко, путилин вздрогнул от неожиданности.

– Войдите!

– Разрешите? – по непроницаемому лицу Соколова невозможно было что—либо прочитать: со щитом он или на щите?

Начальник сыска указал рукою на стул.

– Иван Дмитриевич, – произнёс он спокойным голосом, – я не один.

Брови Ивана Дмитриевича вопросительно поднялись.

– Я побывал на квартире господина Осипова, поговорил с околоточным, дворником, соседями.

– Каков результат?

– Разрешите пригласить человека, который всё прояснит.

– Хорошо.

Агент вышел из кабинета, и через несколько мгновений вошла девушка невысокого роста в тёплом пальто с воротником из заячьего меха. Из—под платья выглядывали круглые носки совсем уж не зимних туфель. Из—под светлых бровей смотрели карие глаза с такой пронзительной внимательностью, что у Путилина мелькнула мысль: кто из них следователь, а кто пришедший прояснить ситуацию? Миловидное личико с остреньким носиком вызывает неосознанное доверие.

– Иван Дмитриевич, разрешите представить Екатерина Извицкая, добрая знакомая господина Осипова, находящегося у нас.

Внутреннее убеждение Путилина не подкачало, значит, Василий болен и не отличает окружающей его реальности от картин, возникающих в его воспалённой голове.

Иван Дмитриевич поднялся с нагретого собственным телом кресла.

– Екатерина…

– Семёновна, – произнесла она тихим, но довольно решительным голосом.

– Екатерина Семёновна, прошу Вас, присаживайтесь.

– Благодарю, – она без ложной скромности осторожно опустилась на предложенный стул.

– Извините, – вновь прозвучал её голос, – но я решительно не понимаю цели моего визита к вам?

– Сударыня, – Иван Дмитриевич воротился на своё место, – у вас в знакомых есть некий Осипов?

– Василий? – ответила Екатерина вопросом на вопрос.

– Совершенно верно, Василий… – Путилин вопросительно посмотрел на Соколова.

– Ионович, – подсказал тот.

– Василий Ионович Осипов.

– Да, это мой жених.

– В последнее время ничего странного в поведении Вы не замечали?

– Я не понимаю вашего интереса к персоне моего жениха.

– Скажите, когда вы видели Василия в последний раз? – пропускаю мимо её тираду.

– Два или три дня тому.

– Где?

– Он приходил ко мне.

– В день последней встречи вы поссорились?

– Да, – удивлённо посмотрела на начальника.

– После ссоры вы больше его не видели?

– Да.

– Он способен на причуды?

– О нет! Он вполне серьёзный человек, в последнее время его всецело занимала учёба в Технологическом институте.

– У Василия были ещё знакомые по имени Екатерина?

– О знакомых не могу сказать, но его матушку тоже назвали Екатериной.

– Где она сейчас?

– Год тому умерла.

– Сегодня утром Василий Осипов явился в отделение и дежурному чиновнику заявил, что два дня тому у Николаевского моста он ударил железным кольцом в висок знакомую барышню и, чтобы скрыть преступление, утопил тело в проруби.

– Не может такого быть! – вскочила она, прикрыв ладонью рот. – Кого же он убил?

– Он сказал, что вас.

– Меня? Меня? Но я же, я…

– Да, поэтому я поинтересовался о его фантазиях.

– Где Василий?

– Он у нас, и боюсь, его состояние вызывает глубокое беспокойство, он нуждается в первую очередь в помощи врачей, его помутившийся рассудок не отличает реальности от фантазий.

– Бедный Вася! – в её руке, как у фокусника, из ничего возник белоснежный платочек, которым она вытирала появившиеся из глаз слёзы.

Иван Дмитриевич приказал Соколову, чтобы тот привёл Осипова.

Через пять минут, в течении которых в кабинете висела тишина, каждый был занят своими мыслями, дверь после двух – трёх ударов открылась, и первым вошёл Осипов со впалыми щеками, покрытыми многодневной щетиной, казавшейся грязным налётом, и остекленевшим пустым взглядом из—под густых бровей.

– Катя, ты уже вернулась? – бесцветным голосом произнёс он.

Она же в изумлении смотрела на вошедшего, наверное, впервые увидела его в таком состоянии и небрежной грязной одежде.

– Тебе не больно? – сказал он, обращаясь скорее всего в пустоту, потому что смотрел куда—то в стену.

– Василий, – Иван Дмитриевич обратился к нему, но взгляд по прежнему направлен в стену, – ты узнаёшь Катю?

– Да, я её убил два дня тому.

– Я жива! – воскликнула девушка.

– Ты снова пришла ко мне, – его губы безжизненно шевелились, словно это он вернулся с того, неведомого нам света, – я рад тебя видеть, скоро мы встретимся.

– Иван, – Путилин обратился к Соколову, – бери сани и вези господина Осипова в больницу Николая Чудотворца на Пряжку.

Когда в сопровождении агента Василий был уведён, Иван Дмитриевич обратился к Екатерине.

– Госпожа Извицкая, я думаю, Вашему жениху больше требуется помощь доктора, нежели сыскной полиции.

Хрупкие плечи девушки вздрагивали при всхлипывании, маленькими ладошками она закрывала лицо.

Глава вторая. К чему приводят ночные прогулки

Ресторация господина Давыдова, что находилась на Владимирском проспекте, напротив Стремянной улицы, была известна петербуржцам как «Давыдка» или с лёгкой руки завсегдатая— литератора Слепцова «Капернаум», прозванным в честь города упоминаемого в Новом Завете, как любимого местопребывания Иисуса Христа. Тем самым Слепцов давал самую лестную характеристику заведению.

В первый зал можно было войти с улицы и, не снимая верхней одежды, пройти к большой стойке, где услужливый официант мог налить рюмку водки и поднести к ней на белой с каймой тарелке пирожок для закуски, откланяться и покинуть заведение. Хотя второй зал и не привлекал посетителей особой роскошью, но его отличительно чертой был поставленный у стены длинный стол с рядом чернильных приборов для господ литераторов, журналистов, художников и иных деятелей научного труда, которые здесь же иногда, когда не хватало времени, за рюмкой водки писали срочные статьи. В редкие дни за столом не появлялся Лесков, в пошлом году опубликовавший отдельной книгой свой роман «На ножах», каким событием был крайне недоволен, выражая своё негодование – редактор так приложил руку к правке, что Николай Семёнович не узнал своего романа.

Терпигореву, недавно возвратившемуся из ссылки, и Тургеневу приходилось прилагать большие усилия, чтобы гасить невольный гнев довольно известного в России литератора.

Надворный советник Сергей Иванович Левовский, чиновник Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг, и ротмистр 8—й уланского Вознесенского Его Высочества Принца Александра Гессенского полка Илья Николаевич Торонов, пребывающий в отпуску, сидели за соседним с литераторами столом.

Левовский смаковал из высокого бокала французский кларет, перед ним стояли тарелки с бараньими рёбрышками, отбивной из телятины и твёрдыми итальянскими сырами. Его же приятель пристрастился в полку к русской водке и перед ним возвышался запотевший графин, рядом стояла рюмка, две икорницы, квашеная капуста, нарезанная тонкими кусками буженина и солёные грибы.

Чиновник после второй бутылки вина благодушествовал, дела на службе шли прекрасно. Сергей Иванович со дня на день ожидал новой должности, что сулило немалую прибавку к жалованию, которого в последнее время не хватало из—за пагубного пристрастия к карточной игре. Он с превеликим удовольствием прикладывался к высокому бокалу, наполненному рубиновым терпким напитком, забывая о закусках.

– Завидую тебе, – Сергей Иванович крутил между пальцами ножку бокала, едва не выплёскивая на белоснежную скатерть вино, – у тебя интересная жизнь: служба, походы. Шашку пристегнул и вперёд, а у меня… – он махнул второй рукой, едва не опрокинув графин.

– Сергей, не завидуй, – Торонов перехватил пытавшийся упасть графин и, словно фокусник, из него наполнил рюмку до краёв, – я бы с превеликим удовольствием поменял свою службу на твою, ты уже надворный, скоро станешь коллежским, а мне до полковника… Эх!

– Что ты? Просто ты не представляешь. Каждый день одно и тоже копание в кипах бумаг, писание бесконечных отчётов, никому ненужных докладов… Перестань упоминать о моем сидении в присутствии, мне становится от самого упоминания плохо, хотя лукавлю и моей службе есть некоторое разнообразие. Когда—нибудь я тебе расскажу об одном дельце, но как—нибудь потом, а теперь давай лучше за тебя, за твои походы и армейский дух, – он поднял бокал.

– Что ж, присоединяюсь, – Илья Николаевич с хитрецой прищурил правый глаз, – а как продвигается жениховское дело с Марьей Николаевной?

– Думаю, на Пасху ты не откажешься поприсутствовать на нашей свадьбе, – расплылся в улыбке Сергей Иванович и поднёс бокал к стоящей на столе рюмке, которую подхватил Торонов и ударил по стеклянному сосуду приятеля. Одним глотком отправил в рот и закусил подхваченной на маленькую ложку паюсной икрой.

– А почему ты пригласил меня сюда? – Илья Николаевич сделал ложечкой круг в воздухе.

– Знаешь, мне нравится чувствовать себя причастным к русской литературе, за тем длинным столом, – он украдкой указал на соседний стол, – собираются литераторы и журналисты, чьи имена у нас на слуху. После службы хочется возвышенного, почувствовать себя человеком, а не бумажным червём. Кстати, ты видишь тот с левого края с русой бородкой?

– Вижу.

– Так это автор «Отцов и детей», «Дворянского гнезда».

– Извини, Сергей, но я не любитель чтения, поэтому мне, что отцы, что дети, одного поля ягоды.

– Ладно, забудь. А когда тебе в полк? – попытался перевести беседу в другое русло Левовский.

– Я умоляю, не напоминай мне о службе, – рука опустилась на левую сторону груди, а лицо скривилось, будто Илья Николаевич съел лимонную дольку.

– Не буду, не буду, – открестился от приятеля Сергей Иванович, – только и ты не говори мне о моей.

– Договорились.

– Ещё по одной?

– Я по армейской привычке только «за», – он приложил дав пальца к виску и отсалютовал, как польские офицеры, – кстати, если я задумаю выйти в отставку, в твоём присутствии не найдётся тёплого местечка для бывшего офицера?

– После того, как я получу новую должность, я смогу помочь старому приятелю.

– За дружбу.

– За дружбу.

Около часа ночи, когда приятели расплатились, одарив официанта щедрыми чаевыми, вышли на опустевший Владимирский проспект, морозный воздух наполнил грудь и заставил придержать дыхание от резкого вздоха.

– Сани?

– Нет, – ответил Сергей Иванович, – я предпочёл бы пешую прогулку, после долгого сидения требуется размять ноги.

– По такому морозу?

– Какой мороз? – Левовский скривил губы, – ныне хоть зима пришла, в прошлую, так до Рождества снега не было, одна слякоть под ногами. Выпадет и растает, все мостовые были залиты грязью. По неволе вспомнаешь детские годы, когда пробирался на горку сквозь снег, что заваливал город по колено.

– Ах детство, детство, – поратовал Торонов, – не тереби беззаботных воспоминаний.

На Стремянной улице не встретился ни один человек, появилось чувство, что город опустел, и они остались одни во всей столице. Приятели не видели, как из ресторана господина Давыдова вслед за ними, поднимая бобровый воротник, вышел высокий человек в тёмном пальто, подбитым медвежьим мехом. Он не таился, улица и без того была плохо освещена, а в темных местах он вообще был не заметен. Человек продолжал идти сзади, наблюдая за приятелями и прислушиваясь к каждому слову.

На Николаевской Торонов остановил приятеля.

– Мне налево, тебе, как я понимаю направо.

– Точно так. Может ко мне? – Сергей Иванович предложил ротмистру, – у меня найдётся бутылочка хорошей домашней настойки, присланной из дома.

У следующего за ними человека вдруг быстро застучало сердце, но ответ принёс облегчение.

– Нет, извини, в другой раз, мне надо отдохнуть. Знаешь, устал. Притом завтра, нет уже сегодня у меня важная встреча, а если я посещу твоё жилище, то буду не в состоянии здраво размышлять днём, – Торонов с улыбкой сказал приятелю, намекая, что они продолжат вечер за бутылкой, не важно чего: вина, водки или коньяка, а сон останется мечтой.

– Что ж, – Левовский пожал руку приятеля, – это не последний вечер, проведённый с тобой?

– Так точно, мон женераль, – приложил руку к цивильному головному убору ротмистр.

Сергей Иванович, шатаясь из стороны сторону, но не чувствуя морозных покалываний на щеках, махнул рукой.

– Женераль, – с трудом выговорил он, – когда будешь под моим началом, надеюсь, ты не забудешь меня так называть.

– Конечно.

– Тогда не обессудь, вечером заеду к тебе.

– Буду ждать.

– До встречи.

– До вечера.

Сергей Иванович повернулся и бодрым, слегка нетвёрдым, шагом, давало знать выпитое, направился по Николаевской, чтобы свернуть на Новый проспект, где недавно начали возводить дома, но в связи с зимней порой и большими морозами приостановили, потом в маленький переулок, который выходил на набережную обмелевшего Лиговского канала, а там и до дома два шага..

Мороз пощипывал щеки и добрался до рук, которые Левовский, наконец—то, додумался спрятать в карманы, от того, что куда—то подевал свои тёплые перчатки.

Человек в тёмном пальто шагнул из Стремянной на довольно широкую улицу, но тут же отступил назад. По Николаевской шёл неизвестный.

– Фу, ты черт, – тихим голосом выругался человек в тёмном пальто, – этого мне не хватало. – Поначалу он помедлил, пропустив незнакомца на десяток шагов, потом пошёл вдоль стен домов, где была гуще тень.

Сперва он не обращал внимания, но заметил, что незнакомец тоже старается держаться в тени, подумалось, что это всего лишь случайность, но после того, как незнакомец свернул за Левовским на Кузнечный, а потом и на Новый. У человека в тёмном пальто это вызвало большой интерес.

Когда Сергей Иванович свернул в Невский переулок, незнакомец змеёй юркнул туда же. Человек в тёмном пальто потерял их из виду всего лишь на несколько секунд. Когда он заглянул в переулок, то поначалу ничего не заметил, кроме темноты, но донесшийся глухой всхлип заставил отпрянуть назад и затаиться.

Тяжёлые шаги прогрохотали почти рядом, человек в тёмном пальто едва успел вжаться спиною в небольшое углубление в стене, но тусклый свет все же позволил увидеть пылающий взгляд тёмных глаз, рассечённую надвое бровь то ли старой раной, оставившей шрам, то ли просто показалось, и пышные усы незнакомца. Сердце пыталось вырваться на свободу, отдаваясь быстрыми ударами в голове.

– Что за напасть? – так с минуту он простоял в углублении, прислушиваясь ко всем звукам ночного города. Только когда успокоился сам и убедился в отсутствии постороннего шума, вышел из укрытия и решился войти в переулок. Ступал на носках, словно боялся, что кто—то может его услышать. Он не сразу заметил лежащее у стены тело, опустился и когда нащупал ручку ножа, внезапно отпрянул, но затем приподнял Сергея Ивановича, тот был мёртв, неосознанно сунул руку в боковой карман пиджака, нащупал мягкую кожу бумажника и аккуратно его вытащил, не иначе боялся потревожить убитого, сунув в карман своего пальто, таким же осторожным движением опустил убитого. Хотел вернуться на Новый проспект, но заслышав скрип снега под чьими—то ногами, бросился бежать в сторону канала, где его скрыла ночная темнота.

Глава третья. Прерванный сон в зимнюю ночь

В третьем часу, когда крепкий сон не даёт возможности после тяжёлого дня оторвать голову от мягкой подушки, раздался настойчивый звон колокольца. Иван Дмитриевич проснулся с первым звуком, наверное, многолетняя привычка ко всяким неожиданностям остаётся гореть непогашенной свечой. Сквозь дубовую дверь было слышно, как прошаркала по коридору незаменимая Глаша. Звякнула железная цепочка, с едва слышным скрипом отворилась дверь. Послышались неясные голоса, словно бубнили себе под нос. Путилин не пытался прислушаться, а тихонько поднялся с тёплой постели, чтобы не потревожить чуткий сон жены, не дай Бог, дать повод для ворчания. Накинул толстый халат, подвязав его тонким поясом, взялся за потёртую ручку, когда раздался тихий стук. Глаша жалела супругу и не хотела нарушать её сладкого сна, потому и знала, что Иван Дмитриевич услышит даже едва слышимые звуки.

Путилин осторожно повернул ручку и потянул на себя. Глаша от неожиданности отпрянула назад, ёкнула, трижды быстро перекрестилась и прикрыла лицо рукой, во второй дрожал огненный мотылёк на кончике свечи.

– Ой, Иван Митрич! – только и смогла выдавить из себя, блестя глазами.

– Кто там?

– Посыльный, – она дышала тяжело и с придыханием, словно не могла успокоиться.

– Проведи в кабинет, пусть там подождёт, – а сам повернулся, чтобы одеть брюки и рубашку.

Через несколько минут, застёгивая верхние пуговицы рубашки, вышел в освещённый несколькими свечами кабинет, где с ноги на ногу переминался немолодой мужчина в полицейской форме. При появлении начальника сыска он вытягивается во фрунт.

– Здравия желаю, Ваше Высокородие, – произносит он хорошо поставленным голосом, но не слишком громко, чувствуя, что пошёл третий час ночи.

Кивнул головой на приветствие.

– Что стряслось?

– Ваше Высокородие, в половину второго городовой Петров, несущий службу на Николаевской улице, проходя мимо Невского переулка заметил тёмный мешок, лежащий у дома господина Ивановского. Решил проверить, мешок оказался телом. Доложился приставу, тот меня направил к Вам.

– Убитый, – констатировал Путилин.

– Так точно.

От уличного морозного воздуха в первое мгновение перехватило дыхание и Иван Дмитриевич прикрыл нос меховым воротником, который так и оставался под защитой, пока под санями хрустел примятый снег и фырканье лошади оглашало округу тяжёлым дыханием, которое с каждым выдохом сопровождалось молочными клубами.

Улицы города были пусты, только на некоторых перекрёстках горели костры для обогрева прохожих по давнему распоряжению обер—полицмейстера. Дрова закладывались в круглые решётки из железных прутьев. Почти у каждого костра находился городовой, который распоряжался, чтобы хозяева близь лежащих домов выделяли дрова для обогрева бродяжного люда. Около полицейского жались к кострам несколько замёрзших человек в рваной одежде, в рваных шапках или с завязанными платком ушами, дворовые голодные собаки с поджатыми хвостами вздрагивали от каждого движения людей и отскакивали в темноту при чувстве опасности. Иногда у таких костров стояли сани, извозчики подходили обогреться в ожидании седоков. В нынешнюю зиму, когда большие морозы опустились на город, костры горели круглые сутки, даже чайные открыты днём и ночью. По улицам несколько раз за ночь разъезжали конные патрули городовых или солдат. Они смотрели, не замерзает ли кто на улице: пьяный, заснувший извозчик или бедняк, у которого нет пятака на ночлежный дом.

В Невском переулке, подняв высокий воротник и спрятав руки в тёплые перчатки, расхаживал, притаптывая снег, пристав Московской части 1 участка подполковник Василий Евсеевич Тимофеев, приехавший тотчас же после получения сведения об убийстве неизвестного хорошо одетого господина. Пристав угрюмым видом показывал своё недовольство ночным вмешательством в спокойный сон, это было удивительно, тем более, что он сам послал за начальником сыскной полиции одного из городовых.

Путилин вышел из тесных саней, где сидел вполоборота с городовым, у фонаря, в котором за не очень чистым стеклом на столбе стояла керосиновая лампа, дающая больше сумрака, чем света, начал разминать затёкшие от неудобного сидения ноги.

– Здравия, Иван Дмитриевич, – услышал простуженный голос пристава, огласившего вслед за словами улицу сухим кашлем.

– Думаю Вам, Василий Евсеевич, здоровья не помешало бы Вам, – ответил на приветствие. С год или нет, поменее будет, на дворе стояла в то время весна, на набережной Лиговского канала были найдены трое убитых, если бы тогда не шли проливные дожди, смывшие берега канала, их никогда бы не нашли, а так обнажилась из земли почерневшая рука, которую заметил полицейский. С этого и началось знакомство, Василий Евсеевич проявил себя думающим, знающим своё дело чиновником, дающим толковые распоряжения. Он никогда не пытался переложить свою вину на подчинённых, а вставал когда надо на их защиту. За что был уважаем сотрудниками, но оставался неугодным вышестоящим начальникам. Полицмейстер 2 отделения полковник Адриан Иванович Дворжицкий оставался доволен приставом 1 участка Московской части.

– Вы правы, – Василий Евсеевич приложил к лицу платок, – немножко прихватило. Морозы доконали. А с нашими горожанами даже поболеть по—человечески невозможно, происшествие чуть ли не каждый день.

– Вот бы на время болезни начальника сыскной полиции преступления отменить, – подошёл ближе и негромко добавил, – я бы, честно говоря, болел до отставки.

Пристав засмеялся хриплым сквозь кашель натужным смехом.

– Кто там у нас? – Путилин кивнул на убитого, черным мешком лежащего у стены дома.

– Судя по одежде человек не бедный, но меня занимает вопрос, что он делал в этом переулке, рядом с каналом, славящимся людьми отнюдь не примерного поведения?

– Попробуем разгадать эту загадку. Позволите мне взглянуть?

– Да, да. Правда ваша, сегодня я Вам не помощник, извините.

– Василий Евсеевич, перестаньте. Лучше пройдите в тёплое место, чтобы окончательно не слечь, болезнь надо лечить, а не давать ей тело на растерзание.

– Хорошо, – произнёс пристав, – если я понадоблюсь, пошлите за мной городового.

– Идите, Василий Евсеевич, я после полудня буду у Вас и проинформирую об убитом и мерах, предпринимаемых мной в сторону розыска преступников, и тем, чем можете Вы мне помочь.

– Вы думаете, он был не один? – пристав имел в виду преступника.

– Пока не знаю.

– Тогда разрешите откланяться?

– Лечитесь, Василий Евсеевич.

Сколько на веку пересмотрел и убитых, и покалеченных, но всякий раз не мог со спокойным сердцем видеть деяния рук человеческих, хотя убийцу и нельзя назвать по правде человеком, но можно отдать должное некоторым вполне образованным, как нынешнею весною. Из Обводного канала артель грузчиков выловила в мешке тело без рук и ног, следствие не заняло много времени, но тогда в результате розысков поймали шайку, возглавляемую образованным человеком дворянского звания.

Вчера, как и предыдущими днями, снег не падал с наших питерским небес, а дворники имеют приказания ранним утром убирать выпавшее за ночь, приводя свой участок улицы в надлежащий вид. Здесь, в Невском переулке, удалённом от центральных проспектов, по всей видимости не слишком ретивые хозяева, поэтому их дворники не выполняют надлежащим образом свои обязанности.

– Кто нашёл убитого? – Спросил Иван Дмитриевич, не поворачивая головы, все равно в свете едва живого фонаря видны только тёмные тени.

– Я, Ваше Высокородие, городовой Петров!

– Подойди ближе, – когда он приблизился, Путилин вновь сказал в темноту, – и принесите сюда света.

Городовой вытянулся, словно на параде.

– Как тебя по батюшке?

– Иван Иваныч.

– Так, Иван Иваныч, рассказывай, как его, – указал на чёрный куль, – нашёл.

– Ваше..

– Иван Иваныч, обращайся ко мне Иван Дмитрич, – устало выдавил из себя. В минуту, когда люди именуют предписанным уставным обращением, становишься для них начальником и они начинают рапортовать казёнными сухими фразами. Зачастую от них невозможно добиться нужных сведений, а имя с отчеством как—то делают разговор более приближенным к земле.

– Я, Ваше… Иван Дмитрич, – поправил себя, не дав хода уставному обращению, – в нынешний мороз, я обхожу порученные мне улицы раз в час.

– А как ты идёшь? – перебил его.

– Там на перекрёстке Нового и Кузнечного горит костёр, так там я греюсь, потом до канала Лиговского, по набережной до Невского проспекта, по нему до Нового, а там и до Кузнечного.

– А как зашёл в переулок?

– Да я бы мимо прошёл, но меня, словно под руку кто толкнул. Я повернул, прошёлся десяток саженей, вижу, что—то тёмное, навроде мешка, валяется, вот и решил поближе посмотреть.

– Раньше при обходах заходил?

– Поверите, сюда никогда, говорю, как на духу. Тут всего—то пять домов, три по левой стороне улицы, два по другой и проверять—то нечего, всегда тишина и покой. Видите, темень какая. Люди бояться ночной порой здесь ходить, стороной обходят.

– А сам—то?

– А что я? У меня дома трое, а тут и без того опасно вечерней порой появляться.

Путилин только тяжело вздохнул, со свистом выпустив воздух. Что здесь можно сказать? Улицы на этом участке изобилуют притонами и приезжими бандитами.

Убитый лежал, уткнувшись лицом в мостовую, из спины торчала причудливая рукоять. Удар нанесли под левую лопатку мастерски, одно движение и человек не чувствует, как его душа отправилась в неизведанные дотоле места. Одет убитый был в дорогое пальто с меховой подкладкой. Шапка валялась рядом, припечатанная к мостовой чьим—то сапогом. Внимание Путилина привлекла ровная палка в аршин длиной, лежащая в стороне от убитого. Поднял её и только тогда понял – рукоять, торчащая из спины, как нельзя, кстати подходит к круглому длинному предмету, что сжимал в руке. Преступник ходил с тростью, которая являлась к тому же оружием. Вот и маленькая ниточка – надо попытаться найти хозяина, если, конечно это диковинное оружие изготовлено в столице.

Проверил карманы и, кроме горсти монет, серебряного портсигара с вензелем (хозяина?) и золотого брегета с массивной цепью того же металла, больше ничего не было, ни намёка на имя, ни единой бумажки, ни завалявшейся визитной карточки. Хотя нет, а портсигар. Он ныне становился вторым кончиком из клубочка.

То, что придётся устанавливать фамилию убитого – один из моментов нашей сыскной работы. Лежащий на очищенном от снега тротуаре не нищий без роду и племени, а вполне обеспеченный человек и из этого обстоятельства предстоит строить пути дальнейшего розыска, которые на нынешнюю минуту ведут неведомо куда.

– Ваше Высокородие, – обратился к Ивану Дмитриевичу околоточный, приложив руку к шапке.

– Слушаю, – не сразу ответил Путилин, погруженный в неясные мысли.

– Ваше Высокородие, куда убиенного везти? В Обуховскую?

На минуту начальник сыска задумался, можно конечно везти в Обуховскую, там доктора опытные, знающие, но в анатомическом Васильевской части обратят более пристальное внимание на убиенного, подметят самое незначительное.

– В анатомический на Васильевский, – подытожил размышления, хотя особых раздумий не было, как говорится: своя рубашка ближе к телу.

– Разрешите исполнять.

– Да, – и добавил, – пожалуй больше ничего нового здесь не найти.

Когда убитого увезли, Путилин остался стоять под фонарём, едва освещавшим ноги. Улица маленькая, пять домов в несколько этажей, участок, кишащий не очень честными горожанами. Что же надо было этому господину в дорогом пальто? Осмотрел здания, но, увы, к своему сожалению ничего не увидел. Подумал, что придётся навестить сей переулок, когда град озарится дневным светом.

Откуда он мог идти? И почему не взяли извозчика? С Невского ли? Вполне может быть? С Владимирского? Далековато. С Нового? Но там нет привлекательных для небедно одетого человека увеселительных заведений, хотя мог идти от приятелей. Вполне возможно.

Иван Дмитриевич поднял взгляд к небу, дома черными стенами уходили в верх и там сливались с темнотой. Сколько жил в столице, но так и не смог привыкнуть к погоде града Святого Петра, тяжёлые тучи несколько недель висят над городом, словно непременная деталь пейзажа, изредка мелкие снежинки закружатся в воздухе, давая в подарок ветру колючие иголки, бросаемые затем прямо в лицо.

Шёл шестой час, когда начальник сыска, отряхнув с обуви снег, поднялся в свой кабинет, ставший за эти семь лет до боли знакомым. Напротив входа висит портрет Государя в полный рост, с которого он неотступно строгим взором следит за исполняемой службой, с каким усердием несёт доверенное Путилину искоренение нарушителей закона в столице.

Будто ведя с ним немую беседу, Иван Дмитриевич пожал плечами и развёл в стороны руками, словно оправдываясь за ночное происшествие, совершенное неизвестно кем и неизвестно с каким умыслом.

Сел в любимое кресло и, Слава Богу, где не видел пронзительного нарисованного взгляда, оставшегося за спиной. Потом пододвинул к себе лист бумаги, чернильный прибор, в котором открыл крышку чернильницы и застыл в нерешительности. Перед глазами стояла картина из Лиговского переулка: тёмная груда, одетая в пальто, словно мешок из которого выросли ноги в дорогой обуви и руки, раскинутые в стороны, казалось мешок силился обнять землю. И конечно же, причудливая рукоять. Нет ни малейшей зацепки, а в голове вертятся слова из какого—то романа: «ночь опустила траурные крыла на грешную землю». Опустила, добавил бы Иван Дмитриевич, и унесла с собою одну молодую жизнь.

Если в первые минуты не приходит ничего стоящего, знал Путилин, стоит на некоторое время отвлечься от насущных проблем, чтобы потом вернуться с новыми чувствами и новыми решениями.

Сперва хотел позвать дежурного чиновника, чтобы принёс стакан горячего чая, но потом сам себя одёрнул. С мороза, конечно, можно было бы, но не стоит.

Достал из верхнего ящика стола вчерашние газеты, которые к своему стыду не успел дочитать до конца.

И приступил к изучению прошедших событий. «Бушевавшая в ночь на вчерашнее число снежная буря наделала немало бед. Все вчерашние утренние поезда из Москвы прибыли в столицу со значительным опозданием. Сила ветра около четырёх часов ночи была на столько сильна, что некоторые поезда, отбывавшие из Москвы, принуждены были делать продолжительные остановки на станциях. Из уездов Московской губернии сообщают, что снежная буря рвала в деревнях соломенные крыши. Застигнутым в пути на просёлочных дорогах проезжим приходилось останавливаться в поле и ожидать утра. Снежные заносы на железнодорожных линиях начали приносить хорошие заработки крестьянам Московской и соседних губерний. Над расчисткой железнодорожных путей крестьяне некоторых деревень работают уже третью неделю, по цене от 80—ти копеек до 2 рублей в день или за каждую рабочую упряжку».

Хорошо, что столицу миновала такая напасть, иначе нашёлся бы убиенный через несколько дней, добавились немалые заботы по установлению личности.

Следующая корреспонденция поразила своей необычностью, когда женщина переодевается в мужской костюм для совершения злоумышления, чтобы быть не узнанной, это мне понятно, но здесь… у меня даже брови помимо воли поползли вверх. «Нижний Новгород. В старом городе проживает одна женщина, около десяти лет носящая мужской костюм и стригущаяся „под польку“. Очень немногие из жителей знают, что под костюмом мужчины скрывается женщина, именующая себя Егором; настоящее ее имя – Ульяна. Невысокого роста, плотного телосложения, Ульяна – Егор работает довольно тяжёлую работу, таскает тяжести от 5 до 7 пудов и т. д. и зарабатывает хорошие деньги. Ульяна ранее принадлежала к какой—то подпольной секте и по сектантскому обряду была выдана замуж, но жила замужней всего лишь несколько месяцев, а потом, бросив мужа, перешла в православие и с тех пор носит костюм мужчины. Теперь Ульяне 29 лет от роду. На вопрос, почему Ульяна носит костюм мужчины, – она говорит, что если бы она носила женскую одежду, то зарабатывала не более 3 —4 руб. в месяц, в мужском же костюме она зарабатывает от 12 до 15 руб. в месяц. Ульяна имеет свой дом, который она с год тому назад отстроила.»

Так и хотелось воскликнуть вслед Цицерону «О времена! О нравы!» К чему идём? Страшно читать отчёты по полицейским участкам о совершенных злодеяниях, а ещё страшнее становится читать газеты, в которых много кровавых подробностей житейских драм, словно читатель получает удовольствие от прочитанного. «И мальчики кровавые в глазах», прав Александр Сергеевич, предвидел падение моральных устоев не только в своих строках. А может это старость незаметно подбирается ко мне, подумалось Путилину, с новым чувством брюзжания по поводу и без оного.

Итак, господа полицейские чиновники, что по расследованию. Стоило обратить внимание на личность убитого, она неизвестна, но это выяснится скоро. Придётся городовых и околоточных, несущих службу на ближайших к месту убийства улиц, отправить в анатомический, чтобы они смогли его опознать или нет. Может быть, жил недалеко от места убийства, а может, приходил к кому по приятельски. Далее посетить ближайшие увеселительные и питейные заведения, обратить внимание на почтенные ресторации, наверное, от Николаевской, нет, пожалуй, от Владимирского до Гончарной и от Разъезжей до Малой Итальянской.

Начальник сыска надеялся, что вскрытие добавит свою лепту в расследование: как нанесена смертельная рана? Торопливой рукой или расчётливо поставленным ударом? Был ли пьян на минуту убийства неизвестный? Да, ещё трость, очень приметная. Надо заняться и этой стороной медали, ведь кто—то же заказал её. На таких вещах мастера, да и не только наши, предпочитают оставлять свой знак, клеймо, показывая тем самым мастерство перед сотоварищами по ремеслу.