Мир в том числе и таков тоже. Он состоит не только из войн, жадности и истребления редких видов животных. Помимо этого, существуют цепочки людей, пытающихся заботливо приглядывать друг за другом.
и вообще не обязательно рассказывать что-то кому-то в лоб. Истории проявляются в самой манере существовать, ведь, как правило, человека, помешанного на книгах, застаешь погруженным в чтение, а любителя музыки – в окружении звуков. Да, они тоже повествуют о чем-то. И делают это, просто не закрывая рта. Любитель литературы докладывает вам о книге, которую он как раз начал, и приводит в пример еще пять-шесть других так, словно это великолепные города, которые он лично посетил (что в какой-то степени соответствует действительности). О, как одинок и несчастен он был бы, не будь всех этих книг! Именно в этом кроется главный ужас неуклонного приближения смерти, а ему не так и долго осталось: Клаусу 57 лет, он протянет еще от силы лет тридцать, не больше, и то по самым оптимистичным прогнозам, ведь он выкуривает по 60 сигарет в день, и ему уже никогда не прочесть всех этих книг снова. Всех этих воистину великих шедевров мировой классики, многие из которых он уже прочел дважды, но таких авторов, как Шекспир, можно читать еще и еще, и Клаус живет, конечно, ради множества вещей, но главным образом и в конечном итоге ради того, чтобы читать. Поэтому ему грустно при мысли о том, что придется умереть. Не потому, что он лишится жизни, своего тела, а из-за книг. Они составляют смысл его жизни, и, конечно же, Метте восхищается его увлеченностью. Она тоже не хочет умирать, ни за что на свете, но не может объяснить почему. Ни книг, ни музыки, ни картин не вырывают из ее рук, когда она мысленно представляет себе прощание с жизнью. Чего она, собственно говоря, лишится, умерев? Что она может попытаться пронести контрабандой через последнюю границу так, чтобы ангел попросил ее на минутку задержаться и вывернуть карманы? Все, что у нас есть в этой жизни, дано нам лишь в долг, но вот Клаус будет лежать там, в том мире, и оплакивать свою любимую плюшевую игрушку, которую ему не позволили взять с собой. Свою великую, дающую ощущение надежности литературу, не отходившую от него ни на шаг в течение 57 лет, сопровождавшую его днем и ночью, не важно, работал он или отдыхал.
Травма – это не то, что случилось с нами когда-то. Она продолжает жить в нас и сейчас, не покидая нас ни на секунду
Время, на самом деле, заживляет множество ран и ссадин. Латает их – и большие, и те, что поменьше. Зашивает маленькими, тончайшими иглами, так что не остается следа, или иголками для штопки, используя при этом зажимы, в результате чего плоть срастается, но на коже остается узловатый шрам. Время не хочет, чтобы о нем судачили, что оно, дескать, не лечит. Ему, черт возьми, нужно расправиться с этими ранами, особенно с теми, что в сердце! Никто не должен уйти отсюда, заявляя, что безответная любовь кровоточит и причиняет нестерпимую боль, которая за пять лет нисколько не ослабла. Это недопустимо. Время позаботится об этом!
Метте не назвала бы это прямо-таки исцелением, то, что делает Время, но ампутации и анестезия удаются ему совсем недурно. Метте считает, что ее сердце отремонтировали настолько хорошо, насколько это вообще доступно Времени. Балки, удерживающие всю громадную структуру в целом, удаление ткани везде, где был очаг воспаления, блокада некоторых нервов, в результате чего боли уже не вернуться на прежние позиции, те, которые она занимала до операции.
Темно-лиловая скользящим плавным движением возвращается к Темно-темно-красному и погружается в него.
– Пошли, – шлет она ему сигнал. – Займем эту планету вдвоем. Зачем они нам сдались, мы и вдвоем создадим того, кто без устали будет генерировать идеи.
Речь юноши по-прежнему была бессвязной. Только расспросив его друга, выяснили, что произошло. Юношу окружили жутким молчанием. Безумие открывает новые горизонты, но парализует ту среду, в которой обезумевший живет.
Однажды утром – год еще не успел закончиться – ныряльщика нашли в лагуне на небольшой глубине. Его тело лежало под водой. На гальке, покачиваемое волнами.
Взгляд был устремлен вверх, в небеса, соединившиеся с водой. Его руки были раскинуты, а улыбка, застрявшая в уголке рта, делала его похожим на человека, который наконец задышал свободно.
Говорили, что его мозгом овладело странное безумие, поражающее ныряльщиков за жемчугом. Но Таити знал, что в последние дни жизни тот юноша смотрел на все окружающее так, словно все еще находился под водой. Среди белого дня ему казалось, что в бирюзовых просветах между пальмами плавают рыбы. Из чернеющих углов в домах появлялись акулы, а в темных, несмотря на дневной свет, комнатах покачивались в воде коралловые заросли.
Как будто кто-то держал перед ним подводное зеркало, забиравшее его у живых. Днем и ночью. Он больше не мечтал о Хинануи, ведь она была из другого мира. И она разлюбила его.
Он мыслил невероятно ясно – как будто лампочка светилась в его голове. Избегать открытой воды, карабкаться по выступам подводных скал и кораллам. Быть максимально осторожным с острыми краями, никаких порезов, в воду не должно попасть ни капли крови. Что двигало им, вытесняя все прочие эмоции и заставляя его сохранять голову светлой и нести ее высоко, как церковную колокольню, – неужели страх?
Она выплыла из темных океанских небес и остановилась – окаменевшее движение. Несколько мгновений, в которые мир перестал существовать для юноши, она напрягала свои маленькие глазки, силясь что-то разглядеть, потом внезапно прервала это занятие и повернулась к нему боком. На мгновение перед юношей мелькнули синие язычки пламени ее зубов, потом гигантская туша задела его, плавно описывая большой круг.
Иди ко мне, шепчу я собаке. Она приподнимает ухо, зевает и потягивается внутри меня всем своим телом. Мои пальцы теряют гибкость, а на ладонях появляются мягкие подушечки. Кожа покрывается шерстью, уши становятся мягкими, как тряпочки. Я зарываюсь мордой в плед и вздыхаю.
Черный лабрадор.
Не знаю, думаю ли я об этом про себя или произношу вслух. Я уже снова сплю.
