Оглавление

1. ПЛОХИЕ ВЕСТИ С МАЛОЙ РОДИНЫ

К сегодняшнему дню мы с Кларой готовились заранее, рассчитывая провести его так, чтобы каждая минута осталась в памяти надолго.

Это был наш с ней особый, личный праздник — первая годовщина знакомства.

Клара считает, что нас соединило само небо, и наша встреча была предопределена судьбой.

Основных аргументов на этот счет у Клары два.

Во-первых, по ее мнению, у нас редкие, притом созвучные имена.

Клара и Краснослав, разве не так?!

Краснослав — это я. Это старославянское, действительно редкое имя дал мне мой покойный ныне отец, который всю жизнь называл меня Славиком, как, впрочем, и все домашние, а также соседи и друзья дома.

Клара на людях тоже зовет меня Славиком, Славой, а я ее — и на людях, и наедине, — Ларой, Ларочкой.

Слава и Лара — не такое уж очевидное созвучие, верно?

Второй «неотразимый» аргумент Лары: мы оба Стрельцы!

Лично я к гороскопам равнодушен, но с Ларой по этому поводу не спорю.

Если ей нравится, то пусть считает, что нас соединили звезды!

Со своей стороны и лично для себя я объясняю прочность нашего союза иначе.

Не вдаваясь в подробности, просто замечу мимоходом, что, как сценарист радио- и телевизионных передач на исторические темы, я всегда тратил львиную долю своего времени в поисках так называемых источников информации.

Знакомство с Кларой, виртуозно владевшей пространством и закоулками Интернета, а вдобавок английским и французским, открыло передо мной новые творческие горизонты, не побоюсь этой нескромной гиперболы.

Клара помогала мне охотно, с интересом, по склонности души, так что я вполне мог считать ее своей музой.

Впрочем, зачем проверять гармонию алгеброй?

Мы встретились и пришлись друг другу по нраву, вот и все!

Мне все нравилось в Кларе, даже ее недостатки, если сейчас уместно вести об этом речь.

Она среднего роста, в меру полновата, у нее красивые и глубокие серые глаза и аккуратная шапка волос золотистого оттенка. На ее гладкой коже задорно проглядывают золотистые веснушечки. Вот только характер золотым, пожалуй, не назовешь. Правда, со стороны может показаться, что другой столь же мягкой, тактичной и деликатной особы не сыскать. Она легко идет на мелкие уступки, но ни на йоту не отступит от того, что считает для себя принципиальным.

Да, мне все в ней нравится, однако живем мы по-прежнему отдельно, хотя оба свободны и материально независимы.

Лично я вовсе не против, чтобы предложить ей объединить наши судьбы и жилплощади.

Загвоздка, очевидно, в моей природной лени.

Чтобы совершить решительный шаг, мне всегда требовался некий импульс извне.

Быть может, сегодняшнее празднество и даст такой импульс?

Меня не покидало ощущение, что и Клара думает о том же.

Что ж, впереди у нас еще полдня.

Вечер тоже наш, как и ночь.

Зря, что ли, во мне разгоралось предчувствие крутых перемен, с которыми мы встретим завтрашний день!

Ну, а сейчас мы только-только уселись за праздничным столом в моей небольшой, пока еще холостяцкой квартире, где, однако, уже ощущалось влияние заботливой женской руки.

Я поднял свою рюмку с коньяком и выдержал паузу, готовясь произнести многозначительный тост, когда раздалась трель междугородного телефонного звонка.

Вообще-то, я не страдаю «телефонной болезнью», и легко мог бы проигнорировать звонок, прозвучавший в столь торжественную минуту.

Но что-то заставило меня отставить рюмку, повернуться к тумбочке за спиной и взять аппарат.

— Слава, ты? — донесся до меня через тысячу километров взволнованный и, как мне показалось, обескураженный чем-то голос моей мамы.

Мама.

Она звонила мне раз в месяц, и последний ее звонок состоялся ровно неделю назад.

О существовании Клары мама даже не подозревала, поэтому поздравление как повод для звонка отпадало.

Значит, у них там что-то случилось, в секунду пронеслось в моей голове.

— Здравствуй, мамочка! У вас все в порядке?

— Совсем ты нас забыл, Слава! — вздохнула мама.

Это была святая правда. В Белособорске я не был уже четыре года, хотя и обещал навестить свою малую родину каждое лето. Обещал и в этом году, но июль уже катился к закату, а планы у меня пока были совсем другие.

— Извини, дела, — пробормотал я.

— Отложи дела, сынок! Выезжай прямо сегодня!

— Да что случилось-то?!

— Беда у нас! В музее произошло убийство, и твой брат оказался замешанным в этой страшной истории…

— Алешка?! — не поверил я собственным ушам.

— У них получается так, будто именно он открыл дверь служебного входа изнутри, какая глупость! Следователь взял у него подписку о невыезде и каждый день вызывает на допросы…

Мама совсем разволновалась, и я принялся задавать уточняющие вопросы.

Каждый мамин ответ лишь усиливал мою тревогу, а говорили мы четверть часа, прежде чем мне удалось составить картину произошедшего, в самом общем виде, разумеется.

Наконец, я клятвенно заверил маму, что выеду вечерним поездом, и попросил передать Алешке, чтобы он держался молодцом.

Из задумчивости меня вывел голос Клары:

— Что произошло, дорогой?

— Извини, милая! — выдохнул я. — Наш чудесный праздник придется перенести на другой день. Прямо сейчас я должен мчаться за билетом в город своего детства.

— Что-то очень серьезное, да?

— Более чем.

— Это тайна для меня?

— Нет, но очень долго рассказывать.

— А ты просто повтори те слова, что сказала тебе мама.

— Если я просто повторю, то ты, милая, решишь, что все мои близкие в Белособорске сбрендили. Нет, здесь без обстоятельного вступления не обойтись, а времени нет. Давай сделаем так. Сейчас я быстро сгоняю за билетом на вечерний поезд. Ты оставайся здесь. Как только я вернусь, мы с тобой детально побеседуем. Полагаю, у нас еще будет два-три свободных часа.

Она помолчала немного, однако, как бы продолжая при этом наш разговор.

Затем подняла на меня свои серые глаза:

— Славик, у меня накопилось несколько отгулов. Я могу взять их прямо сейчас. Ты ведь давно собираешься познакомить меня с мамой, не забыл, дорогой?

— Милая, я не забыл и даже был бы только рад, но не в этой ситуации. Это вовсе не увеселительная прогулка!

— Почему не сейчас, Слава? — с вкрадчивым простодушием удивилась она. — Разве помочь твоему брату — не лучший способ произвести хорошее впечатление на всех твоих родных и друзей?

В ее словах был резон, но…

Клара по-своему истолковала мое молчание:

— Если у них тесновато, или если их смутят наши с тобой отношения, то я могу остановиться в гостинице.

— Не беспокойся на этот счет. Ладно, твое предложение принято! Но тогда я должен снова поговорить с мамой.

Я взял трубку и набрал длинный номер:

— Мама, это я! Нет-нет, ничего не изменилось. Просто хочу предупредить, что приеду не один. Нет, не с другом. Ее зовут Клара, она красавица и умница. Вот и посмотришь на нее! Никаких церемоний не затевай. Наш дачный домик еще цел? Вот и прекрасно! Попроси Алешу, чтобы встретил нас на вокзале.

— Ой, Славик! — всполошилась вдруг мама. — Ведь Алеша запретил нам с Лилей сообщать тебе об этом ЧП. Ты уж меня не выдавай, сынок, не говори ему о моем звонке. Скажи, что просто приехал проведать нас всех и познакомить со своей невестой.

— Ладно, мама! Не расстраивайся! Все будет хорошо!

2. СЕМЬ ЧУДЕС ДРЕВНЕГО ГОРОДА

Все же не зря я так пекся о билетах, — в кассе оставались места только в спальном вагоне.

Впрочем, в данной конкретной ситуации это было даже кстати.

Уединенность двухместного купе давало нам с Кларой возможность отметить наш праздник, ни в чем не сдерживая нашу фантазию, хотя и по другому сценарию.

Я подумал также, что тему Белособорска надо закрыть до отправления поезда, притом, что у нас оставалась еще толика свободного времени, которое мы решили провести в небольшом кафе, расположенном на противоположной от вокзала стороне Лиговки.

Если честно, то я никогда не рассказывал Кларе в подробностях ни о своих родственниках, ни о городе своего детства. Да просто не было подходящего повода к такого рода беседе. Конечно, какие-то сведения самого общего характера, по крайней мере, о маме и о брате я ей сообщил, так, между делом, мимоходом, но уж теперь-то, определенно, следовало расширить и уточнить эту, как бы ее назвать, базу данных.

Я начал с напоминания о том, что Белособорск — город моего детства и моей юности, расположен на широте Украины, и, по нашим, северо-западным, меркам, имеет определенное отношение к югу.

Впрочем, сам я, живя в этом городе, никогда не считал его южным.

Зимой там нередко бывает так же слякотно, пакостно и холодно, как и в Питере.

— Зато лето действительно роскошное, всегда, без исключений! — тут же успокоил я Клару. — Сама сможешь убедиться.

Из Белособорска я уехал сразу же после окончания школы, в то же лето поступил в институт, и с той поры штамп о белособорской прописке в моем паспорте никогда более не возобновлялся.

Сначала я навещал своих ежегодно, затем стал ездить через два года, а то и через три.

Последний мой визит на малую родину состоялся четыре года назад, даже с хвостиком.

С моей стороны, это, конечно, свинство чистой воды.

Каюсь.

Теперь о родственниках.

Итак, моя мама — Людмила Николаевна — живет в семье моего младшего брата Алексея. Точнее,

семья брата живет при маме.

Маме 67 лет, здоровье у нее еще крепкое (тьфу-тьфу!), и она уве­ренно держит в руках бразды

домашнего правления. Среди своих бесчисленных подруг, а также соседей и прочих знакомых

матушка активно культивирует миф о том, что ее старший сын сделал в северной столице блестящую

карьеру.

Иногда мама присылает мне длинные письма, в которых рассказывает о маленьких семейных

тайнах, а также о различных событиях из жизни моих бывших одноклассников и друзей юности.

Отец мой, Иван Павлович, умер около восьми лет назад во сне. Друзья отца говорили, что Бог

послал ему легкую смерть в награду, очевидно, за добросердечный и незлобливый характер.

Он похоронен на старом белособорском кладбище.

Брат Алексей на шесть лет младше меня. Мы абсо­лютно разные. Если поставить нас рядом,

а затем поинтересоваться мнением случайных прохожих, то, уверен, никто не при­знает в нас

родных братьев. Алешка на полголовы вы­ше — хотя и я отнюдь не карлик — и шире в плечах. Но он

не богатырь, скорее увалень.

Классический добряк, он генетически не способен причинить зло ни одному живому существу,

включая братьев наших меньших. Очень многие из наших общих знакомых называют его

человеком не от мира сего, но одни — с уважением, а иные и с насмешкой.

У него редчайшая профессия: он специалист по истории восточнославянского язычества.

Мир древних преданий, сказок, поверий, легенд, былин для него более реален, чем окру­жающая

действительность.

— Любопытно, что вы оба избрали историческую стезю, — заметила Клара, слушавшая очень внимательно и не перебивавшая меня до этого момента.

— Нет, давай все же проведем четкое размежевание, — возразил я. — Тебе ведь известно, что я не считаю себя историком. Я журналист, литератор, интересующийся историческими персонажами с позиций сегодняшней сумятицы. Знаешь ты и о том, что я умею выстраивать самые невероятные версии былых событий, для чего требуется определенная игра воображения.

Другое дело Алексей! Это строгий ученый, фанатик факта, убежденный последователь своей научной школы! Его основная тема — археологические находки и культовые сооружения, возведенные в те загадочные времена, когда в наших палестинах вообще не существовало никакой письменности!

— Так он изучает культ Перуна? — уточнила моя любимая женщина, широта познаний которой подчас ставила меня в тупик.

— Нет, то, что было еще раньше, задолго до Перуна!

— А разве до Перуна было что-то еще? — наморщила она свой симпатичный лобик.

— Милая, по-моему, мы сильно отклонились куда-то в сторону, — заметил я, — притом, что это не моя тема. Если тебя действительно интересуют подобные вещи, то ты сможешь совсем скоро обсудить их с Алексеем. Благо, он — прирожденный лектор, и умеет держать аудиторию под напряжением. Только советую заранее продумать формулировку своих вопросов.

Добряк-то он добряк, но коллегу, по невеже­ству перепутавшего каких-нибудь древних идолов,

мо­жет стереть в порошок. Фигурально, разумеется. В филологическом споре его язычок становится

беспощад­ным и острым как бритва.

— Алексей — старший научный сотрудник музея, расположенного в глубине дендрологического парка

«Диана», — продолжал я. — Именно там и произошло убийство. Но о нем мы поговорим чуть позже,

после того, как я закончу вступительную часть…

Жена Алексея — Лиля — учительница русской ли­тературы. Лиля и Алексей — родственные души.

Ли­ля — тихая и скромная, но отнюдь не безответная. Иногда в ней словно бы клокочет некий вулкан.

Ученики доводят ее до слез своим незнанием текстов оте­чественных классиков и корифеев.

Наконец, Настенька — дочь Алексея и Лили, моя родная племянница. Пожалуй, о ней я не могу сказать ничего определенного. Когда я видел ее в последний раз, это была довольно бойкая голенастая девчушка тринадцати с лишним лет. А сейчас ей без малого во­семнадцать. Невеста. Четыре года в ее возрасте — целая эпоха. Совершенно не представляю, что за личность из нее получится.

— Я и раньше чувствовала, что у тебя очень симпа­тичные родственники, — отозвалась Дина. — Что же приключилось с Алешей? Кстати, не буду возражать, если ты добавишь мне вина.

Я налил в наши фужеры еще немного «Мерло», мы пригубили, затем я произнес тоном прорицателя:

— Ты спрашиваешь, что приключилось с Алешей? Этого не понять тому, кто ничего не знает о семи чудесах нашего древнего Белособорска.

— Чудеса? Да еще целых семь?! — подивилась она. — Что ж, давай-ка, проверим их на прочность.

— Первое чудо — это речка Ракидон, пересекающая город с запада на восток. Она неширока, но необыкновенно живописна, особенно в лунную ночь. Жаль, что ее не видел Куинджи.

Выше по течению, примерно в трех километрах от западной границы города, к реке примыкают так называемые Старощанские болота, совершенно непроходимые и незамерзающие даже в лютый мороз, благодаря подземным теплым источникам.

По меньшей мере, половина горожан уверена в том, что в глубине болот до сих пор обитают гигантские крокодилы.

— О боже! — содрогнулась Клара, никак, похоже, не ожидавшая такого рода новости.

— Во всяком случае, в парковом музее выставлено чучело крокодила, который был застрелен на берегу Ракидона в середине 19-го века, то есть, по историческим меркам, буквально вчера! И это никакой не розыгрыш, а подлинный факт, зафиксированный архивным полицейским протоколом, к которому приложены показания двух десятков свидетелей!

— По-моему, ты все-таки меня разыгрываешь! — сощурилась Клара.

— Спросишь Алексея! Он специально изучал материалы на эту тему и утверждает, что они абсолютно достоверны! — Я соединил ладони перед собой. — Итак, речка Ракидон вместе с теплым болтом — это первое чудо Белособорска. Второе чудо — гранитный остров посреди реки. Своими очертаниями он удивительно напоминает гигантского крокодила, наполовину всплывшего из-под воды.

— Опять крокодил! — всплеснула она руками.

— Вообще-то, в нашем славном граде этого словечка не любят, — заметил я. — Добрые горожане предпочитают формулу «речной зверь». Запомни, пожалуйста! Соответственно, уникальный природный объект посреди реки называется островом Речного Зверя. Не буду сейчас рассказывать о нем подробно, потому как на днях, быть может, завтра, ты увидишь его собственными глазами и сама оценишь всю его жуткую прелесть!

— Знаешь, милый, я потихоньку начинаю верить, что ваш Белособорск действительно наполнен удивительными чудесами!

— Не сомневайся! Однако продолжим наш историко-этнографический экскурс. Надо сказать, дорогая, что местность, на которой расположен Белособорск, имеет четко выраженный равнинный рельеф. У нас любой холм чуть выше песочницы называют горой. Две таких приметных горы расположены на левом бе­регу Ракидона. Одна из них называется Белой, оттого, наверное, что на поверхность выходят пласты извест­няка. Именно на Белой еще чуть ли не со времен пер­вого крещения Руси поднялся собор. Тоже белый, с зо­лочеными куполами, он был виден в хорошую погоду за десятки километров. Этакий сухопутный маяк для всей округи. Тут пролегли торговые пути, стали селить­ся ремесленники… Так и возник город. А собор, кстати, красуется на горе до сих пор, хотя и перестраи­вался несколько раз. Ты его увидишь и оценишь сама. — Я кивнул на фужеры, мы выпили еще по глотку, после чего я про­должил: — Выше по течению, как раз напротив острова Речного Зверя, нахо­дится другая «гора» — Папоротниковая.

Лет триста назад новый хозяин Белособорска граф Половецкий возвел на Папоротниковой горе дворец, а вокруг устроил парковую зону, которую назвал в честь своей жены «Дианой». Дорогая, ты следишь за ходом моей мысли? Белая гора с древним собором — это третье чудо, а Папоротниковая гора вместе с дворцом и прилегающим дендрологическим парком — четвертое. Кстати говоря, дворец давно уже служит как музей.

— И, как я понимаю, именно в нем произошло то событие, к обсуждению которого мы постепенно приближаемся? — не отказалась от возможности поерничать Клара.

— Ты попала в самую точку! — кивнул я. — Более того, пятое и шестое чудо — это экспонаты музея. Начну, пожалуй, с перстня Старого Хранителя. Это такой серебряный перстенек, который состоит из семи разборных элементов. Шесть из них изображают в стилизованном виде извивающегося речного зверя. Седьмой элемент — круг с волнистыми линиями, символизирующий солнце. Перстень легко собрать, и тогда получится композиция из переплетающихся ящеров, пытающихся проглотить светило. Но стоит покатать собранный перстень между ладонями, как он легко рассыпается на элементы. Существует предание, согласно которому, только избранный может собрать этот перстень так, чтобы он представлял собой единое целое.

Другой замечательный экспонат — это бронзовый охотничий капкан в форме крокодиловой пасти, полость внутри которой в точности соответствует размеру человеческой головы.

Капкан, похоже, не вызвал у Клары особого интереса.

А напрасно! Про это чудесное изделие следовало бы поговорить подробнее…

— Если я правильно поняла, все эти чудеса, так или иначе, привязаны к реке? — спросила Клара.

— Точнее, к Речному Зверю.

— Постой! Ты назвал шесть чудес. А где же седьмое?!

— Седьмым чудом является существо, известное у нас как белособорский оборотень! — мрачно изрек я. Тут выдержка мне изменила, и я добавил, нарушая продуманную схему моего рассказа: — Этого оборотня мой брат Алексей, строгий ученый-материалист, видел в музее собственными глазами в тот момент, когда произошло убийство. Оборотень, понятное дело, никаких следов не оставил. А потому подозреваемым номер один в убийстве стал Алексей, притом, что в тот вечерний час других сотрудников в музее не было, кроме него и зверски убитой вахтерши.

3. БЕЛОСОБОРСКИЙ ОБОРОТЕНЬ

— А ты правильно сделал, что сначала рассказал мне про семь чудес Белособорска, — сказала Клара. — Теперь я не удивлюсь и вашему оборотню. Наверное, он тоже какой-то особенный?

— Ты зришь прямо в корень! — кивнул я. — Других таких существ, думаю, нет более нигде на планете. Ибо наш белособорский оборотень это некий симбиоз крокодила и волка. От крокодила у него туловище, пасть и лапы. От волка — когти, уши и мощный загривок, покрытый рыжей шерстью и придающий оборотню своеобразный «горбатый» силуэт. По некоторым сведениям, он умеет перемещаться на двух задних лапах, и тогда делается похожим на человека, но человека карикатурного, каких нет в природе.

Вообще-то, о нем, этом чудище, существует великое множество преданий и легенд, уходящих далеко-далеко вглубь веков. Некоторые из этих мифов явно противоречат друг другу. Насколько мне известно, Алешка капитально занимался этим фольклором и даже подготовил толстенную монографию, вот только не знаю, сумел ли он ее издать. Ведь там добрых тысяча страниц, не меньше. Но ты, милая, не волнуйся, я не собираюсь пересказывать тебе весь этот массив, а расскажу только один наиболее популярный сюжет, каких он запомнился мне еще в отрочестве…

Но сначала поднимем бокалы за наш праздник, за то, чтобы он всегда оставался с нами!

Клара поддержала тост, и я приступил к повествованию, о котором не вспоминал уже лет двадцать.

— Наш древний Белособорск, дорогая Ларочка, имеет очень непростую историю. Двести лет он находился в составе Литвы, еще двести — под властью Польши и лишь в середине 17-го века, так и не поддавшись ни ополячиванию, ни окатоличиванию, вернулся в лоно матушки-России. Именно тогда владетелем города, с его окрестными местечками и деревеньками, стал граф Василий Половецкий, отличившийся в ходе так называемой Второй русско-польской войны. Незадолго до этого граф женился на родной племяннице влиятельного придворного Диане Львовне и был счастлив в своем браке. По тогдашнему обычаю, аристократы зимой жили в Петербурге либо в Москве, а летом выезжали на природу, в свои поместья.

Осмотрев свою новую вотчину, Василий Половецкий решил возвести достойный его положения дворец на Папоротниковой горе, а вокруг разбить парк по всем канонам декоративно-садового искусства.

Строительство еще не началось, когда к графу явилась древняя старуха и суровым голосом возвестила, что если тот хочет избежать множества несчастий, то должен незамедлительно отправиться на поклон к волхву-чародею, чей скит находится в лесу за Старощанскими болотами.

Граф хотел что-то уточнить, поднял глаза на старуху, а той уже и нет, словно испарилась!

Половецкий не страдал склонностью к суевериям, но все же отправился к отшельнику — просто из любопытства: мол, что за волхв-чародей обитает на его землях?!

С трудом отыскал он в дремучем лесу вросшую в землю избушку.

Навстречу ему вышел благообразный старец с длинной седой бородой и лучистыми синими глазами, которые словно прожигали насквозь.

Старец опирался на посох какой-то странной волнистой формы.

Приглядевшись, граф понял, что посох изображает стилизованную ящерицу, а набалдашник — ее разверстую пасть.

И сказал ему отшельник:

«Ты, граф, в наших местах человек новый, и, должно быть, еще не слышал про белособорского оборотня. А может, и слышал, да не придал значения»…

«Я давно вышел из возраста, когда интересуются сказками нянечки», — ответил граф.

«Беда в том, человече, что оборотень уже находится рядом с тобой», — с выражением печали молвил старец.

Его уверенный тон и ясный, чистый взор привели графа в невольное смущение, но все же он усмехнулся:

«Любопытно было бы узнать, кто же это?»

«Это Гавиали, итальянский архитектор, который приехал в твой дом только вчера», — без тени сомнения произнес старец.

Граф занервничал:

«Гавиали — образованный, милый человек, имеющий безупречную репутацию! Мне его рекомендовал князь Долгополов, которому он удачно спроектировал усадьбу под Москвой».

«Того Гавиали уже нет в живых, — покачал головой старец. — Его убили по дороге в Белособорск. Оборотень принял его облик и явился в твой дом, располагая подлинными документами чужеземного архитектора».

«Почему я должен верить во все эти нелепицы?!» — уже в гневе вскричал Половецкий.

«Возьми этот перстень и после захода солнца прикоснись им на миг к тому, кого считаешь архитектором, но так, чтобы тот не заметил твоего движения. Более не предпринимай ничего. Если то, что ты увидишь, хоть в чем-то тебя убедит, то приходи ко мне снова, когда захочешь, и мы продолжим нашу беседу. Перстень можешь пока оставить у себя»…

Уже назавтра утром граф снова был у старца.

«Как мне поступить с этим страшным существом?! — воскликнул он. — Что ему требуется от меня, почему он пробрался в мой дом?!»

«Не беспокойся, граф, я научу тебя, как избавиться от оборотня, — молвил старец. — Но сначала отвечу на твой второй вопрос… В том зеленом и тихом уголке, где ты собираешься обосноваться, человече, обитают тени забытых ныне богов. Но после них остались святыни, сохраняющие свою ценность. Ответственность за судьбу этих святынь несут Хранители. Это мирные и скромные люди, которые стараются держаться подальше от мирской суеты. Хранители никому не причиняют вреда. Лишь посягательство на святыни превращает Хранителя в карающий меч!»

«Ты, старец, и есть Хранитель?» — догадался граф.

«Один из Хранителей», — кивнул тот.

«Кому же понадобилось покушаться на святыни забытых богов?» — сощурился граф.

«Кроме нас, Хранителей, о древних богах знают Менялы — люди, лишенные не только святости, но и совести. Знают они и о том, что в святынях сокрыта мощь, которая позволяет повелевать другими людьми. Но Менялы предпочитают действовать чужими руками. Их орудия — оборотни, теперь ты понял?»

«Но я-то здесь при чем?!» — воскликнул граф.

«Ты, человече, затеваешь большое строительство по берегу Ракидона, в заповедных местах, — сказал старец, не сводя с собеседника взгляда своих пронзительных синих глаз. — Невольно, сам того не ведая, ты можешь открыть дорогу к святыням. Именно этого и ждут Менялы, пославшие к тебе оборотня под видом чужеземного архитектора, который стал бы тайно направлять тебя на эти пути, не вызывая ничьих подозрений».

«Но я уже не могу отступить! Я поведал о своих планах даже матушке-императрице, и она вполне одобрила мои намерения!»

«Тебе и не нужно отступать, — огладил бороду старец. — Возводи дворец, разбивай парк, как задумал, но только выполни несколько простых условий, которые обезопасят тебя и твою семью. Об этом мы с тобой еще успеем поговорить. Но сначала надо извести оборотня, а еще лучше, выведать через него имя того Менялы, который тайно владеет всем Белособорском. Ибо поймаешь одного оборотня, Меняла пошлет другого. Надо ловить самого Менялу! Он настолько хитер и искусен, что никто из нас, Хранителей, не знает его ни в лицо, ни по имени. А вот Меняла знает всех нас наперечет! Да-да, граф, твоя власть велика, а его власть беспредельна! И если ты не найдешь и не одолеешь этого Менялу, то еще много несчастий выпадет и на твою долю, и на долю твоих потомков. Однако не будем забегать вперед, тем более что запас времени у нас еще есть. Сейчас твоя главная задача, граф, ничем не выдать себя перед лже-архитектором, чтобы он даже не догадывался о том, что разоблачен. Сходи также на Ярмарочную улицу, в мастерскую медника Григория, покажи этот перстень и закажи капкан на оборотня. Григорий знает, и все сделает в лучшем виде»…

Тут я взглянул на часы и понял, что если хочу завершить эту историю сегодня же, за столиком кафе, то должен излагать ее в виде тезисов.

— Вообще, скоро дело делается, да не скоро сказка сказывается… Далее наша история снова распадается на версии. Но если не вдаваться в подробности, то основные ее пункты сводятся к следующему…

Граф с помощью капкана в виде крокодиловой пасти все же разоблачил оборотня и расправился с ним, как тот того заслуживал.

Граф построил дворец и разбил парк, но Менялу, увы, так и не вычислил.

А вот таинственный Меняла, похоже, был более информирован и не простил графу его договора с Хранителем.

Как-то осенью, когда граф был на охоте со всей своей свитой, в его доме произошла ужасная трагедия.

Жену графа, в честь которой был назван парк, нашли на лужайке за дворцом со страшными ранами на шее.

Характер этих ран не оставлял сомнений в том, чьих рук, вернее, чьих когтей, это дело.

Вот тут-то граф поклялся, что непременно найдет и накажет Менялу, пускай бы даже пришлось истратить для этого все свое состояние.

Кто знает, может, и исполнил бы граф свою клятву, но вскоре, ранней весной, когда повеяло первым теплом, стряслась новая беда.

Кто-то из прислуги переходил реку как раз перед дворцом и уже у самого берега провалился в запорошенную снегом полынью.

Граф был первый, кто заметил тонувшего через окно дворца.

Он тут же выскочил наружу, как был, легко одетый, бросился на помощь и сам оказался в ледяной воде.

Сбежались люди, спасли обоих, но граф сильно простудился, и ему день ото дня становилось все хуже.

И вот, почувствовав, что приближается его последний час, граф, собрав все силы, вышел из комнаты на балкон, откуда открывался вид на лужайку, где стояло бронзовое изваяние графини в виде охотящейся Дианы, и на реку, где уже вскрылся лед.

Погода стояла жуткая, шел мокрый снег, свистел ветер, на остров Речного Зверя наползали крошащиеся льдины…

И закричал тогда граф, обращаясь в сторону Старощанского леса:

«Старец-Хранитель, слышишь ли ты меня?!»

Тотчас на вершине острова возникла благообразная фигура с длинной бородой, развевающейся на ветру.

И взмолился граф:

«Послушай, Хранитель! Я знаю, что ваш род обладает чудодейственной силой! Ты почти всемогущ! Прошу, продли мне жизнь хотя бы до осени, чтобы я мог изобличить и покарать истинного убийцу моей жены! Не могу же я предстать перед своей возлюбленной Дианой, сетуя, что она так и осталась неотомщенной! Помоги мне, жрец забытых богов! А взамен проси что угодно, хоть мою душу!»

Старец находился на значительном удалении, но граф ясно видел его синие глаза и внятно слышал голос, хотя тот говорил, не напрягаясь.

«Мне не нужна чужая душа. Да и могущество мое не так велико, ведь я не Творец! Но все же я помогу тебе, человече, пускай и не так, как ты о том просишь. Ты останешься на земле, но в виде бесплотного духа, и уже никогда не сможешь поднять оружие против злодея. Зато ты обретешь дар все видеть и слышать, повсюду незаметно проникать. Рано или поздно найдется смельчак, который бросит вызов темной силе. Тебе будет дано помочь этому смельчаку. Но только один-единственный раз, крепко запомни это! Если твоя помощь окажется удачной, заклятие с тебя будет снято, и твоя душа воспарит на небеса. Но если, граф, ты поторопишься либо ошибешься, если злодей снова возьмет верх, то скитаться тебе по аллеям парка до скончания веков! Помни: только одна попытка! Согласен ты на такое условие?»

«Благодарю тебя, старче!» — воскликнул граф, а уже через минуту упал на руки подбежавших слуг и испустил дух.

Но уже назавтра поползли слухи, будто безмолвную тень графа в шляпе с пером и с боевой шпагой на боку видели то в одной, то в другой аллее парка…

— Вот такая история приключилась либо могла приключиться в нашем славном Белособорске в былые времена! — этим восклицанием я завершил, наконец, свой рассказ.

— В этой истории действуют аж четыре мистических персонажа! — заметила Клара. — Кроме оборотня, еще бесплотный дух графа, а также некий Хранитель и совсем уж таинственный Меняла.

— Неважно! — пожал я плечами. — Все же самым популярным героем городского фольклора, как ни крути, остается оборотень, ибо он появлялся в нашем городе еще не раз.

— Значит, граф так и не использовал своей единственной попытки?

— В том-то и штука!

— А что стало с перстнем и капканом?

— Это поразительно, но они прошли через все войны и потрясения и сохранились до наших дней, но уже в виде экспонатов музея. Перстень представлен в разобранном виде. По легенде, он распался на части после физической смерти графа, и обретет свою целостность лишь после того, как дух графа посредством избранного смельчака покарает Менялу. Между прочим, еще в дни моей юности в любом городском киоске можно было купить сувенир «Перстень Старого Хранителя», или, как его еще называли, старого волхва. Семь элементов, из которых требовалось собрать единое целое. Утверждали, что это точные копии музейного экспона­та. Сувениры делались из латуни, бронзы, прочих спла­вов, даже из пластмассы. Порой весь город охватывала повальная эпидемия — народ часами пытался собрать эту, на первый взгляд, простую головоломку. Некоторым будто бы удавалось. Но стоило такой перстенек покатать между пальцев, как он снова рассыпался на витки-ящерицы. А должен был си­деть как литой… Словом, секрет так и остался неразга­данным. Зато с капканом — никаких загадок. По воскресеньям, когда в музее собирается особенно много посетителей, специальный служитель демонстрирует работу этой чертовой машинки. Стекла дрожат! Механизм работает как часы, а ведь ему уже два века! Представляю, что станет с оборотнем, если он угодит в ловушку!

— И ты видел этот капкан собственными глазами?

— Десятки раз! Представь себе вот такие бронзо­вые челюсти, — я расставил руки подобно рыбаку, по­хваляющемуся крупной добычей, — усеянные рядами острых зубьев. Натуральная крокодиловая пасть. Каж­дая челюсть заканчивается полукольцом. Взявшись за эти полукольца, два человека, именно два, поскольку в одиночку с этим не справится никакой геркулес, заводят капкан, имеющий три статичных положения — на 90, 120 и 180 градусов.

Теперь стоит только освободить защелку, как челюсти захлопываются со страшной силой — бац! — Увлекшись, я сшиб обе ладо­ни над столом.

С соседних столиков на нас покосились.

Клара провела своей ладошкой по моей руке:

— Теперь, когда вступление закончено, ты можешь повторить мне слова своей мамы?

Я снова посмотрел на часы:

— Мама говорила мне с чужих слов, передала те слухи, которые циркулируют в среде ее подруг. Алексей на эту тему дома вообще не говорит, отмалчивается. Мама — человек очень справедливый, но субъективный. Ведь она всерьез убеждена, что где-то в Москве, в Кремле, есть большая и светлая палата, в которой собраны все законы, в том числе главный закон, гласящий: «Алексей Голубев из Белособорска ни в чем и никогда не может быть виноват, потому что он честный и порядочный гражданин». Надо лишь, чтобы в эту палату вошел неподкупный Блюститель закона, открыл этот закон и велел бы строго указать нашим городским властям: «Немедленно оставьте Алексея в покое, и объявите всем, что на нет никакой вины!» Да, именно таким образом, с точки зрения матушки, должно быть восстановлено честное имя ее сына и моего брата. Других вариантов для нее попросту не существует!

— А ты? — спросила Клара. — Ты веришь в брата?

— Могла бы и сама догадаться. Как и всякий жи­вой человек, он, конечно, тоже может наломать дров. Но лишь по неосторожности либо в силу стечения обстоятельств. Однако здесь, как мне представляется, что-то другое… Что? Не будем сейчас гадать.

— А можно задать тебе прямой вопрос? Твой Алек­сей не балуется травкой?

— Нет, абсолютно. И пьет крайне умеренно.

— Но ведь ты не видел его четыре года.

— Но рядом с ним есть мама. Она давно подняла бы тревогу, ес­ли бы хоть что-то было не так. Думаю, нам не надо выстраивать сейчас шаткие гипотезы на песке. Здесь тот случай, когда утро точно вечера мудренее. Утром на вокзале нас встретит Алешка, вот прямо там мы его с тобой как-нибудь и расколем вдвоем.

— Наверное, это и вправду лучший вариант, — вздохнула Клара и подняла на меня глаза. — Мы вытащим его, Славик! У тебя ведь уже есть какая-то задумка, да? Я же чувствую!

— У меня в Белособорске есть друг, Клара. Настоя­щий друг, хотя мы тоже не виделись много лет, гораздо больше четырех. Мы подружились еще в шестом классе. А зовут его Владимир Дрючков. Школьное прозвище — Дрючок. Вообще, нас было пятеро неразлучных друзей, так называемая «хмельная компания», хотя вино тут не при чем. Откуда такое название — рас­скажу как-нибудь после. Впрочем, компания давно распалась, и по-настоящему близким другом остался для меня только Вовка Дрючков.

— И кто же он в вашем городе, этот твой Вова Дрючков?

— Полковник Владимир Дрючков — начальник местной милиции! — отчеканил я.

— Что-о?.. Ах, ты! — Клара шутливо погрозила мне ку­лачком. — И как не стыдно, имея такого друга, пугать бедную женщину жуткими легендами?!

— То-то мне и тревожно, что он молчит, — признался я. — Будь Алексей чист, Вовка уже давно нашел бы способ успокоить матушку… — И тут я вдруг понял одну простую вещь: — Ведь первым мне должен был позвонить Вовка! Вовка, а не мама! Но он почему-то не позвонил…

4. БРАТ АЛЕКСЕЙ

В Белособорск мы прибыли около восьми утра. Стоянка поезда — десять минут. День начинался суб­ботний и обещал быть солнечным. Да и вообще, в на­шем славном Белособорске, лежащем почти на тысячу километров южнее Москвы, последняя декада августа, как правило, бывает погожей.

В вокзальной сутолоке я не сразу разглядел Алешку. Но вот мой взор выхватил из толпы его внушительную фигуру, облаченную в выходной костюм и белую рубаш­ку с галстуком, — не иначе, мама заставила принаря­диться. На его физиономии сияла широкая улыбка, эта­кий образчик беззаботности. Но я-то знал, что подоб­ной улыбкой братец обычно маскирует свое смятение.

Я спрыгнул на перрон, помог спуститься Кларе, снял сумки, а еще через полминуты мы с Алешкой ока­зались лицом к лицу.

— Ну, здорово! — поприветствовал я его.

— Здорово! — в тон ответил он.

Мы обнялись, прижавшись щекой к щеке. Затем я представил ему свою спутницу.

Алексей принялся делать Кларе какой-то витиева­тый комплимент, но, запутавшись, закончил его взма­хом руки: мол, красота не нуждается в толковании. Ка­валер из него неважный. Но Клара ему понравилась. Это было заметно.

Я всмотрелся в Алешку пристальней, и внутри у меня защемило. Брат сильно сдал за те четыре года, что мы не виделись. Полысел, в лице появилось что-то ус­талое, тревожное. Рановато бы ему превращаться в ста­рую развалину.

Впрочем, да я ведь и сам не стал за это время моложе.

На перрон со стороны привокзальной площади вдруг хлынула густая толпа. Нас теснили и сдавливали со всех сторон. Что за демонстрация такая, откуда вдруг столько народу?!

Ах, да, вспомнил я, ведь сейчас должна подойти утренняя электричка на Фуров!

Между тем, надо было немедленно переговорить с Алексеем о главном.

Я указал ему на самую тя­желую сумку:

— Хватай поклажу, господин гуманитарий!

— Только ради твоей прекрасной спутницы, госпо­дин домашний любимчик! — парировал он и, подхва­тив сумку, будто пушинку, как бык ринулся через тол­пу. — Айда скорее на автобус, пока не подошла элек­тричка, а то не втиснемся!

— Алеша, притормози! — бросил я ему в спину. — Плевать на автобус!

Он послушно свернул к багажному отделению, где сейчас не было ни души, и поставил сумку у стены. Здесь мы сошлись в кружок.

— Алексей, расскажи коротко и связно, что про­изошло? — Я посмотрел ему в глаза. — Быть может, до­ма знают не все, поэтому я и предлагаю поговорить на природе. Клары не стесняйся, это свой человек. Я пол­ностью ей доверяю. И тебя призываю к тому же.

Алексей снова широко улыбнулся. Не без тревоги я вдруг осознал, что эта его улыбка меня пугает.

— Ты спрашиваешь, что произошло? — В его голо­се явственно слышались торжествующие нотки. — А случилось то, что я, может, близок к крупному науч­ному открытию. — В его глазах вспыхнули знакомые мне сумасшедшие огоньки: — Быть может, историю всего нашего края, а то и отечества придется писать с чистой страницы!

— Погоди, братец! Какая история?! Я хочу знать, что случилось в музее.

— Ах, в музее… — Он сразу обмяк, будто перенесся с небес на грешную землю. — Ну, понимаешь… — Дос­тал сигаретку, оторвал фильтр — еще один признак сильного волнения — и закурил. Искоса посмотрел на меня. — Ага, теперь я понимаю, почему ты приехал. Мамаша панику подняла. Позвала практичного и хо­рошо знающего жизнь Славочку на помощь. Только я ни в чьей помощи не нуждаюсь. Милиция найдет ви­новных и во всем разберется. А Галине Андреевне ни­чем уже не поможешь.

— Лешка, не изображай киношного чудака-про­фессора, — попросил я. — Перед Кларой неудобно. Расскажи в самых общих чертах, что произошло, а подробности обмозгуем после.

— Ладно, все равно ведь не отвяжешься, — буркнул он. — В общем, в прошлую пятницу я допоздна задер­жался на работе. Делал выписки из источников, ну, и увлекся. Вдруг зазвонил внутренний телефон. Я машинально взглянул на часы: стрелки приближались к десяти вечера. Звонить могла только Галина Андреевна — дежурный вахтер. Кроме нас двоих в музее давно уже никого не было. Я так и решил, что она хочет напомнить мне, что уже поздно и пора идти домой.

Я снял трубку и услышал какой-то странный, даже пугающий звук, похожий на хрип задыхающегося человека.

«Галина Андреевна, с вами все в порядке?!» — спросил я, припоминая, что у нее больное сердце.

Ответом мне был еще один странный звук, который я назвал бы рычанием.

Это продолжалось несколько секунд, затем связь оборвалась.

Мне не оставалось ничего другого, как самому отправиться на пост дежурного.

— Расположение помещений в нашем музее-дворце таково, Клара, — Алешка повернулся к ней, — что, спустившись по служебной лестнице вниз, я оказался в конце главного коридора первого этажа. Вообще-то, вестибюль делит коридор пополам, но пост дежурного находится несколько в глубине, у парадной лестницы, так что видеть я его не мог. Зато я отлично видел существо, которое находилось в дальнем от меня конце коридора.

Это был наш легендарный оборотень, точно такой же, как на картине местного художника 19-го века Николая Самохвалова, которого наши горячие головы называют «белособорским Брюлловым».

Эта картина, висевшая в вестибюле, тоже была перед моими глазами, так что я имел полную возможность сравнивать.

Оборотень-крокодил с волчьим загривком смотрел прямо на меня, раскачиваясь на своих мощных лапах.

Затем он повернулся ко мне боком, как бы демонстрируя себя во всей красе.

Еще через несколько секунд он медленно затрусил к повороту в дальнем конце коридора.

Никаких агрессивных намерений на мой счет он не обнаруживал, и, наверное, это придало мне храбрости.

Напротив меня на стене висел противопожарный щит.

Я сорвал с него багор, ведь в вестибюле находилась Галина Андреевна, наверняка, нуждавшаяся в моей защите, и двинулся вперед, вдогонку за этим ряженым крокодилом, которого, как мне почудилось, подзывал к себе свистом кто-то, стоявший за поворотом коридора.

— Алеша, почему вы назвали это существо «ряженым крокодилом»? — спросила Клара.

— Как ученый, я не очень-то верю в оборотней, особенно, разгуливающих на фоне картины со своим изображением. Зато очень хорошо знаю, что за многовековую историю Белособорска находилось немало ловкачей, пытавшихся использовать древнюю легенду в своих интересах. Позднее, Клара, я приведу вам пару-тройку любопытных примеров на этот счет. Впрочем, все здравые мысли мигом выскочили из моей головы, когда, достигнув вестибюля, я увидел Галину Андреевну, нашу добрую, всегда приветливую сотрудницу, всю залитую кровью. Я бросился к ней, но она уже была мертва. Подсознательно я приметил, что трубка внутреннего телефона лежит на рычагах. Я тут же позвонил в «скорую» и в милицию. Затем какую-то минуту я, должно быть, метался по вестибюлю, поняв вдруг, что не знаю, как открыть главный вход, находившийся на сигнализации. Тем временем, оборотня и след простыл. Я помчался к служебному входу, расположенному в административном крыле, входу, которым всегда пользовался сам. Привычно открыл дверь, и только тогда до меня дошло: дверь-то была закрыта не только на ключ, но еще на засов и цепочку. Иными словами, в момент убийства оба входа в музей были накрепко закрыты изнутри! Как же оборотень мог появиться в коридоре?! И куда он подевался после всего, что случилось?! А тут уже примчалась «скорая», за ней милиция, и колесо завертелось!

Алексей вздохнул:

— Милиция не обнаружила никаких следов пребывания в музее посторонних в ту ночь! Нет и следов, указывающих на проникновение в здание извне. Все внутренние двери закрыты, стекла целы, телефоны и системы сигнализации исправны. Даже на трубке внутреннего телефона отсутствуют отпечатки пальцев! Есть только труп со страшными ранами на шее, какие, согласно легенде, оставляет оборотень. А по этой причине моему рассказу нет никакой веры… Следователь Цинюк, который ведет мое дело, так мне и заявил. Но, похоже, теперь им все-таки придется поверить! — вдруг добавил он с какой-то странной экспрессией.

— Что означает твое последнее замечание, братец? — спросил я.

— Вчера вечером, еще не очень поздно, в своей квартире был убит муж Галины Андреевны, дядя Гриша.

— Откуда у тебя такие сведения? — изумился я.

— Оперативная группа пригласила понятых, одним из которых был садовник нашего парка, живущий в том же подъезде, что и дядя Гриша. Он, то есть, садовник, позвонил мне и все подробно рассказал.

— А этот дядя Гриша — ты его тоже знал?

— Еще бы! Дядя Гриша работал у нас реставратором много лет. Не уходил, несмотря на небольшую зарплату. Специалист от Бога!

Так-так…

— Какой смертью он погиб?

— Его голова была отделена от тела. Точнее, словно оторвана какой-то чудовищной силой. По мнению садовника, голову дяде Грише попросту «откусили» украденным капканом.

— Какой ужас! — вырвалось у Клары.

Алексей поочередно обвел нас взглядом, начав с Клары:

— Только учтите, дома я никому не говорил — ни маме, ни Лиле, ни дочке, ни, само собой, соседям. И вообще, эта страшная новость еще не облетела город. Но завтра, полагаю, о голове несчастного дяди Гриши будут судачить на каждом углу.

Похоже, события только начинают раскручиваться.

Кажется, мы с Кларой приехали очень вовремя.

— Из музея что-нибудь пропало? — поинтересовался я.

— Два экспоната из зала оборотня.

— Что именно? — спросил я, уже предугадывая ответ.

— Перстень Старого Хранителя и тот самый бронзовый капкан. А еще с лужайки за дворцом исчезла хорошо известная тебе бронзовая скульптура графини. Никто не может понять, как же ее сняли. Вокруг того места даже трава не примята. Ну, и как итог: наш директор Перехватин Тихон Анатольевич угодил с острым сердечным приступом в городскую больницу.

Послышался протяжный гудок. Со стороны Старощанского поселка подкатила электричка.

Едва двери распахнулись, как из вагонов повалила бойкая толпа, тут же бросившаяся на привокзальную площадь — на штурм старенького автобуса. Под напором разгоря­ченной массы тот закачался, как ванька-встанька. Не прошло и минуты, как он был набит под завязку.

— Ну вот! — сокрушенно вздохнул Алексей. — Те­перь придется полчаса ждать следующего. А могли бы спокойно сесть.

Я пропустил его реплику мимо ушей.

— Ладно, образ мыслей твоего следователя Цинюка мне теперь более или менее ясен. Кстати, что он за человек: молодой, старый?

— Мой ровесник.

— Тогда вам должно быть проще найти общий язык. А ты сам, брат? У тебя есть какая-нибудь версия?

Он снова поднял на меня глаза и проговорил очень спокойно:

— Пожалуй­ста, не считай меня идиотом. Я не хуже тебя понимаю, что все это выглядит очень странно. Но сам я не могу в этом разобраться. Вот и пускай разбирается следствие. Но я считаю, что лично я не имею права врать. Какими бы нелепыми ни казались мои показания, я должен говорить только то, что видел собственными глазами. Иначе за­тем, когда все прояснится, я окажусь в двусмысленном положении. А я этого не хочу, вот так-то, дорогой бра­тец! Поэтому свои мудрые советы можешь приберечь для другого случая! Все! Айда на остановку! Кажется, подъезжает «заказной». Не то дома нас потеряют. — Он подхватил обе наши сумки и двинулся к площади.

Никакого «заказного» мы, конечно, ждать не ста­ли. На площади я тормознул первого же частника, и он с большой охотой согласился довезти нас до места.

— А скажи-ка, братец, как там поживает полковник Владимир Дрючков? — спросил я по пути.

— Не знаю, давно его не видел, — мотнул головой Алексей. — Но матушка, по-моему, сильно обижена на него за что-то.

5. СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ

В дни молодости, когда мне довелось немало по­скитаться не только по общежитиям и чужим углам, но и по вагончикам, палаткам и даже землянкам, отчий дом рисовался моему воображению этакой уютной и тихой обителью, куда не долетают отзвуки житейских бурь.

В действительности все выглядело много прозаичнее. Обитель помещалась в двухэтажном кирпичном здании на шестнадцать квартир, с тесными подъездами и скрипучими лестницами в них. Квартиры были маленькие, комнаты смежные, удобства совмещенные.

За последнее время домик, казалось, стал еще меньше. И все-таки это был родительский кров.

Не успели мы выбраться на тротуар, как из ближ­него подъезда выбежала мама и бросилась к нам.

На маминых глазах были слезы — при случае она любит всплакнуть.

— Господи, наконец-то! Дай-ка я на тебя посмот­рю… Молодец… Хорошо выглядишь, сынок! А это Кларочка? Хорошенькая…

Тем временем из подъезда выплыла Лиля — крупная и румяная женщина в духе кустодиевских ма­донн. Она и в юности была крупной и румяной, что бы­ло ей весьма к лицу. Но сейчас приятная полнота нача­ла переходить в тучность, здорового румянца уже коснулась лег­кая сеточка морщинок, будто заранее готовя Лилю к роли бабушки.

Как и Алексей, Лиля тоже не желала замечать «грубых» реа­лий жизни, найдя для себя отду­шину в мире классической русской лите­ратуры, золотой век которой, по ее убеждению, закон­чился после Льва Толстого и Чехова. Детективы, мистика, ужастики и эротические романы наводят на нее священный ужас. Лиля до сих пор не разучилась краснеть как девочка. Вот и сей­час при виде Клары ее щеки стали пунцовыми.

Мы по-родственному расцеловались, после чего я представил ей свою спутницу и поинтересовался:

— А где же молодая поросль? Кто дал ей право от­лынивать от встречи с любимым дядюшкой?

— У молодой поросли сегодня собеседования в вузе.

— Вот как? Так она готовится стать студенткой? В педагогическом?

— Да, на факультет русского языка и литературы. На вечернее отделение.

— Ага, значит, пошла по маминым стопам. Жениха еще нет?

— Что вы, Краснослав! — Лиля даже покраснела, будто я сказал что-то непристойное. (Кстати, она единственная из моих родственниц, да и знакомых тоже, кто всегда называет меня полным именем.) — Она же еще ребенок!

— Все! — решительно вмешалась мама. — Пойдем­те в дом. Нечего вести разговоры на улице. Слава богу, нам есть, где собраться. Ну, Лиля, зови же гостей к сто­лу! — Слез нет уже и в помине, мама снова вошла в роль хозяйки-распорядительницы дома.

Поднимаемся на второй этаж. Старенькая лестни­ца скрипит и прогибается под нашей тяжестью, будто жалуясь на горькую жизнь. Прихожая такая тесная, что разуваться надо по очереди.

В общей толчее я успел шепнуть маме, что у нас с Алешкой был серьезный разговор на вокзале, и что сейчас эту тему лучше обойти молчанием.

Дверь в комнату распахнута, и мне виден накры­тый стол. Конечно, мама постаралась хлебосольнее встретить дорогих гостей. Но, в общем, она из тех хозя­ек, которые любят кухню и вкладывают в кулинарный процесс душу и фантазию. Из самых простых продуктов она умеет приготовить нечто удивительно аппетитное.

Четверть часа уходит на вручение подарков, осмотр квартиры и обычные в таких ситуациях процедуры.

Наконец хозяева и гости расселись за столом. Ве­личественным кивком мама вручила мне бразды прав­ления.

Я произнес короткий вступительный спич, смысл которого сво­дился к тому, что теперь, когда мы вместе, нам не страшна никакая беда, надо лишь не падать духом, а верить в удачу. Далее я деликатно подчеркнул, что хотя текущую обстановку нельзя назвать праздничной, но Клара в нашем кругу человек не чужой. Учитывая некую перспективу. А так­же энергию и находчивость гостьи. Между прочим, она с большой охотой согласилась посетить наш город.

Мое заявление расставило все точки над «и». Мама посмотрела на Клару с еще большим обожанием, Лиля — с сочувст­вующим интересом, ну а симпатии Алешки определи­лись еще на вокзале.

Не нарушая традиции, я наполнил стопки, поднялся и предложил помянуть отца, чей фотопорт­рет с косой траурной полоской в нижнем углу стоял на серванте. Ма­ма снова уронила слезу. Лиля всхлипнула. Алешка, бе­ря с меня пример, поднялся. Мы молча выпили.

Выждав немного, я снова разлил по стопкам.

Мама принялась потчевать гостью:

— Кларочка, деточка, попробуйте рыбку и во-он тот салатик…

— Спасибо, Людмила Николаевна, обязательно, все так вкусно!

Я обратился к Лиле с нейтральным вопросом:

— Что говорят в школе?

— Ну, что могут говорить современные дети, кото­рых телевидение изо дня в день пичкает этими ужасны­ми боевиками?! — воскликнула Лиля, чуточку манерничая в присутствии гостьи. — Говорят, что музей приобрел для охраны экспонатов крокодила, а тот на первом же сво­ем дежурстве сожрал живого вахтера. То ли юмор у них такой, то ли они действительно так мыслят!

Честно говоря, я не предполагал, что за столом, да еще с первых минут, возникнет тема музея.

А нашу тихую Лилю вдруг понесло:

— Уму непостижимо! — воскликнула она дрожа­щим голосом, всплеснув полными руками. — Жемчу­жина дворцово-парковой архитектуры европейского масштаба! Культурный центр обширного края! Имение, гостями которого в свое время были Пушкин и Дель­виг, Баратынский, Толстой Алексей Константинович, Тургенев, Лесков! Какую блестящую экспозицию сла­вы русской литературы можно было бы создать на базе нашего музея! Но нет, они предпочитают тратить день­ги на демонстрацию орудий убийства, на эти кошмарные залы оборотня, эту дешевую мишуру!

Алексей угрожающе засопел:

— Может, объяснишь, что ты имеешь в виду под дешевой мишурой?

— А то! — отрезала она.

— Между прочим, эта «дешевая мишура» — эхо той жизни, которая кипела в Белособорске в седую старину, причем ниточка ведет еще глубже, почти на полтора тысячелетия назад! Именно там, в 6—7 веках, кроются истоки нашей истории, и тебе не следовало бы с такой неподражаемой самоуверенностью бросаться словами, смысла которых ты не осознаешь!

— Дешевая мишура!

Нашу милую Лилечку определенно укусила сегодня какая-то зловредная мошка.

Впрочем, я уже говорил, кажется, что бывали в отношениях между Алешей и Лилей редчайшие периоды, когда оба в унисон выпускали пар, вроде пере­гретых котлов.

Алексей, как и подобает мужчине, первым попы­тался взять себя в руки.

— Александр Сергеевич Пушкин пробыл в Белосо­борске неполных двое суток, — оповестил он нас. — По­этому конкурировать с Царским Селом или с Болдино нам попросту смешно. Тем не менее, на втором этаже музея, в зале номер двадцать шесть, имеется стенд, посвящен­ный пребыванию в нашем славном городе знаменито­стей и властителей дум прошлого. Всякий желающий может с ним ознакомиться. Так что твоя подковырка, Лилечка, бьет мимо цели. Что же касается нашего белособорского оборотня, то это существо единственное в своем роде. Исто­рия края связана с ним на протяжении столетий. Дру­гого подобного феномена нет, быть может, в целом ми­ре. Утверждаю это как специалист по мифологии. Поэтому логично, что именно оборотню отведено не­сколько залов в музее. Люди это понимают и едут именно к нам, чтобы соприкоснуться с малоизведанным периодом в истории нашего отечества. А тот, кто хочет поклониться именно Александру Сергеевичу, едет в Болдино или в другое пушкинское место. И это правильно. Я сам люблю и почитаю Пушки­на, но тоже поеду, скорее, в Болдино или в Царское Село, хотя отлично знаю, что порядка сорока часов своей жизни

Александр Сергеич провел в Белособорске. Всему должна быть своя мера.

— Выходит, нам крупно повезло!

— Может, и так, — улыбнулся Алексей, как бы демонстрируя, что проявляет чудеса терпеливости. — Кстати, Александр Сергеевич не обходил молчанием тему нечистой силы: «Руслан и Людмила», «Бесы» — да что там, четверть творчества! А другие классики?! Лермонтов — «Демон», Турге­нев — «Записки охотника»… Помнишь: «бяша-бя-ша…»?

— Гоголя забыл! — с вызовом вставила Лиля.

— Да! Гоголь! Особенно Гоголь! Они — знали! Они — чуяли это нутром!

— Что — это?

Алексей нетерпеливо поерзал на стуле:

— Тебя ведь не удивляет, что природа создала такие совершенно разные существа, как слон, муравей и ры­ба-меч? Почему же ты не хочешь напрячь воображение и признать, что ряд можно продолжить и в нем найдет­ся место и для леших, домовых, дворовых, полевиков, водяных, кикимор?

— Слона я могу увидеть в зоопарке, муравья в лесу, а вот встречать кикимору что-то не доводилось!

— А ты пойди в комнату смеха и посмотри в кривое зеркало! — бухнул вдруг мой братец.

За столом воцарилось неловкое молчание. При­знаться, подобного пассажа я ожидал от Алешки мень­ше всего.

Лиля буквально окаменела.

— Алексей! — Мама строго стукнула ладонью по столу.

— Ну, знаешь! — Лиля — тихая, домашняя Лиля — швырнула вилку на стол и выскочила в другую комнату.

Вот те раз! Вот так семейный совет!

— Меня не так поняли! — отчаянно завопил Алеш­ка. — Все меня не так поняли! Я никого не хотел оскор­бить! Я всего лишь хотел напомнить об эффекте криво­го зеркала! О том, что вокруг нас мир условностей!

— Господи! — Мама закрыла лицо ладонями. — Алеша, ты хоть сам понимаешь, о чем говоришь?! Не­медленно извинись перед Лилей!

— Глупо все, ч-черт… — Он неловко выбрался из-за стола и тяжело протопал за портьеры.

— Вы, Кларочка, не беспокойтесь, — принялась оправдываться за него мама. — Алеша — очень хороший, скандалов у них почти не бывает, просто сейчас все на нервах.

— Я понимаю, Людмила Николаевна, — кивнула Клара. — Вы только сами не волнуйтесь.

— Погодите, дети, раз уж так получилось… — опершись о стол, мама поднялась со стула: — Я вам дам сейчас газеты, которые специально приберегла к вашему приезду. Хорошо бы только, чтобы Алеша не увидел, а то опять будет сердиться. — Поглядывая на смежную дверь, за которой слышался неясный рокот голосов, мама достала из серванта, где хранились ее бумаги, две местные газеты и протянула их мне.

Я передал их, не разворачивая Кларе, и она, понимающе кивнув мне, деликатно выскользнула на кух­ню.

Мама с мольбой посмотрела на меня:

— Он просто переработал, да же понимаешь, Слава?! Мы с Лилей уже решили: как только закончится весь этот бедлам, заставим его взять отпуск и отправим куда-нибудь отдохнуть. Если ты, Слава, немножко по­можешь деньгами. Ты ведь знаешь его заработки и ны­нешние цены.

— Обязательно помогу, мама, — тихо ответил я. — И ему, и всем вам. В меру своих возможностей.

— Вот спасибо, сынок, — просто ответила она. — А твоя Клара точно не обидится на нас за этот скандал?

— Ну, какой это скандал, мама?! Милые бранят­ся — только тешатся. Ты мне лучше расскажи, как по­живает товарищ полковник Вовка Дрючок?

Мама принялась перекладывать на скатерти вилку с места на место — верный признак душевного волне­ния.

— Не знаю даже, что тебе ответить, сынок. Его перевели в Белособорск года два назад. Иду я однажды с базара домой — с полными сумками, как всегда, — вдруг рядом останавливается машина, и кто-то кричит из нее: «Тетя Люда! Тетя Люда!» Оборачиваюсь: он, Вовка! Такой же белобрысый, с теми же веснушками, только погоны полковничьи. Довез он меня до дому, сумки за­нес в квартиру, о тебе расспрашивал, просил привет пе­редавать. Если что случится, тетя Люда, обращайтесь прямо ко мне, говорит. Помогу, мол, чем смогу. Звонил иногда. На Восьмое марта, под Новый год. Поздравлял да справлялся, не обещаешь ли ты приехать. Неужели я тебе не писала?!

— Писала, — успокоил я ее.

— Ну вот. А когда приключилась с Алешей эта не­приятность, я приоделась и пошла в милицию, — про­должала матушка тихим голосом. — К Володе. Просто хотела попросить, чтобы разобрались внимательней. Материнское сердце знает, если сын не виноват. Гово­рю дежурному: я, мол, такая-то, по такому-то делу, хо­чу видеть вашего начальника, он меня сам приглашал. А тут смотрю — Володя собственной персоной заходит с улицы. Я к нему: «Володечка!» А он так холодно: «Из­вините, гражданка, сегодня приема нет!». А сам — зырк глазами в сторону, шмыг в дверь — и поминай, как зва­ли! Вот тебе и школьный друг! Я так и обомлела. Ведь не за милостыней к нему приходила!

— Он сказал тебе: «Приема нет» и назвал гражданкой? — изумился я. — И после не позвонил, ничего не объяснил?

— Да, сынок. Извини меня, старуху, за прямоту, но Володя поступил некрасиво. Просто непорядочно. Я никак от него этого не ожидала!

Я поцеловал матушку в щеку:

— Никакая ты не старуха, а симпатичная дама ин­тересного возраста. А что касается Дрючка, то он мне больше не друг, и не будем о нем говорить за семейным столом.

В прихожей зазвонил телефон.

— Наверное, кто-то из моих подружек любопытствуют, как там поживают мои гости, — предположила матушка.

— Сейчас узнаем.

Я вышел в прихожую и снял трубку.

— Алло!

Молчание.

— Алло! Говорите! Вас слушают!

— Спокойно! — ответил знакомый хрипловатый голос. — Не называй меня по имени. Помнишь то место, откуда мы делали вылазки за запиской?

Вовка! Я едва сдержался, чтобы не обложить его непереводимой игрой слов. Впрочем, эмоции следовало держать в ку­лаке.

— Так помнишь? — тихо повторил он.

— Потайной лаз?

— Именно. Сможешь там быть через полчаса?

— Полагаю, да.

Прежде чем я успел что-либо сообразить, он пове­сил трубку.

— Сын, кто там? — поинтересовалась из комнаты матушка.

— Ошиблись номером.

Клара вышла было в прихожую, но я сделал ей знак, и мы уединились на кухне.

— Дрючков приглашает меня на срочную встречу без галстуков, — сооб­щил я ей.

— Ну, вот видишь! Значит, ему все-таки есть что сказать.

— Никому пока ни слова, даже маме. Не будем возбуждать ложных надежд. Я обернусь быстро. А ты, милая, ути­хомирь как-нибудь домашние страсти. Не знаю, что с ними сегодня случилось.

— Я постараюсь, — она и протянула мне газеты. — Прочитай по дороге. Тут, как мне кажется, есть информация к размышлению.

Я заглянул в комнату. Алешка с Лилей все еще объ­яснялись за портьерой.

Мне оставалось лишь найти благовидный предлог для отлучки.

— Мама, извини, но я должен покурить, а сигареты как нарочно закончились. Так что прогуляюсь, пожалуй, до торгового центра, а заодно подышу свежим воздухом, — изрек я первое, что пришло в голову.

— Да что же ты, сынок, не успел приехать, и опять из дома! — забеспокоилась мама. — Я выдам тебе пачку из запасов Алеши, раз уж вы оба так и не сумели избавиться от этой вредной привычки.

— Нет-нет, мама, у нас с Алешкой разные вкусы. Вернусь через часок. Надеюсь, к тому времени в доме будет тишь и покой. Просьба не донимать Клару занудными расспросами. Ну, я поскакал!

6. ПОТАЙНОЙ ЛАЗ

…В ту далекую уже осень в нашем восьмом «В» сложилась крепкая, хотя и краткосрочная компашка из пяти пацанов. Кроме нас с Дрючком, в нее вошли Сашка Загвоздкин, Жень­ка Багрянский и Алый-Малый. Дискотек в ту пору не существовало, о видиках и слыхом не слыхали, на танцплощадку нас не пускали, да не очень-то и тянуло, и мы все вечера бесцельно слонялись по городу в поис­ках приключений. Алый-Малый, самый сильный среди ровесников не только в нашем классе, но и, навер­ное, во всем городе, регулярно предла­галл нам для веселья затеять драку с парнями из третьей школы, но поддержки не получал. Может, оттого, что остальные не были прирожденными драчунами.

Как-то раз наша вечерняя прогулка закончилась на площади перед парком «Диана». Вдоль центральной аллеи, уже закрытой для посетителей, горели фонари, но сам парк лежал темной затаившейся массой.

— А что, орлы, слабо прогуляться сейчас до графи­ни и обратно? — неожиданно спросил Дрючок.

— Как два пальца обслюнявить, — хмыкнул Алый.

— Э, нет, — хитро сощурился Вовка. — Кодлой ид­ти, конечно, проще пареной репы. А если по одному? И не по центральной аллее, а по дальней, неосвещенной — между Ракидоном и оврагом.

При этих словах у меня по спине пробежал холо­док. Думаю, у других тоже.

— Этак любой может постоять десять минут за забором, а после поклясться, что обнимался с графиней! — хохотнул За­гвоздкин.

— А мы сделаем по уму, — спокойно возразил Вов­ка, давно, по-видимому, продумавший свою идею. — Завтра после уроков пойдем в парк и спрячем записку с нашими автографами в щель под статуей. А вече­ром соберемся на этом же месте и кинем на пальцах порядок очередности. Только, чур, я иду первым. Нас как раз пятеро, и получается четкая система. Я приношу записку, второй уносит ее на старое место, третий приносит опять, четвертый уносит, пятый возвращает окончательно, после чего записка остается в нашей коллекции навсегда. Какие будут возражения?