Татьяна Чебатуркина

Год Водолея

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Иллюстратор Наталья Викторовна Ананьева

© Татьяна Чебатуркина, 2017

© Наталья Викторовна Ананьева, иллюстрации, 2017

«Почему невозможно постоянно быть вместе? Зачем они сами нагородили эти сложноподчиненные предложения, горы из причин, постоянно разделяющих их судьбы так жестоко? Ведь любовь — это огонь, подарок небес, который нужно заслужить, завоевать! И, самое главное, убедиться, что невозможно прожить друг без друга даже несколько дней. А иначе — холод и равнодушие любимых глаз, неизбежный разрыв, замороженные сердца».

Жизни главных героев складываются так, что им приходится пересматривать свои идеалы.

18+

ISBN 978-5-4485-7457-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Год Водолея
2. Часть первая
   1. Глава 1. ПРОБУЖДЕНИЕ
   2. Глава 2. СТРАННЫЙ СОН
   3. Глава 3. ГОРОСКОП ДРУИДОВ
   4. Глава 4. ПРОВОДЫ В АРМИЮ
   5. Глава 5. РОКОВОЕ ПИСЬМО
   6. Глава 6. ОТ ПРОШЛОГО НЕ УБЕЖИШЬ
   7. Глава 7. ТЕТЯ ЛЮБА
   8. Глава 8. ПРАКТИКАНТ
   9. Глава 9. ЗНАК ВОДОЛЕЯ
   10. Глава 10. НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ ЖИЗНИ
   11. Глава 11. ТЕТЯ ЛИДА
   12. Глава 12. НЕОЖИДАННОСТЬ
   13. Глава 13. ОТЕЦ
   14. Глава 14. ОПАСНОСТЬ
   15. Глава 15. СМИРНОВ НИКОЛАЙ
   16. Глава 16. БРАТИШКА
   17. Глава 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
   18. Глава 18. ЗАПАДНЯ
   19. Глава 19. ПОРУЧЕНИЕ
   20. Глава 20. ИРМА
   21. Глава 21. НЕПОВИНОВЕНИЕ
   22. Глава 22. ГЕНЕРАЛЬНАЯ РЕПЕТИЦИЯ
   23. Глава 23. ДАРЬЯ
   24. Глава 24. ЭПИЛОГ
3. Часть вторая
   1. Глава 1. СЕМЬЯ
   2. Глава 2. ИРМА
   3. Глава 3. РАЗЛУКА
   4. Глава 4. ИСПЫТАНИЯ
   5. Глава 5. ЗЛАТА
   6. Глава 6. СРЫВ
   7. Глава 7. ПОГЛОЩЕНИЕ
   8. Глава 8. РАЗЛАД
   9. Глава 9. НЕНАСТЬЕ

Часть первая

«Не гоняйся за счастьем: оно всегда находится в тебе самом».

Пифагор

«Не делай зла — вернется бумерангом,

Не плюй в колодец — будешь воду пить,

Не оскорбляй того, кто ниже рангом,

А вдруг придется что-нибудь просить.

Не предавай друзей — их не заменишь,

И не теряй любимых — не вернешь,

Не лги себе — со временем проверишь,

Что этой ложью сам себя ты предаешь».

Омар Хайям

У мудреца спросили: «Сколько видов дружбы существует?»

«Четыре», — ответил он. «Есть друзья, — как еда, — каждый день ты нуждаешься в них. Есть друзья, как лекарство, — ищешь их, когда тебе плохо. Есть друзья, как болезнь, — они сами ищут тебя, но есть такие друзья, как воздух, их не видно, но они всегда с тобой».

Глава 1. ПРОБУЖДЕНИЕ

Злата очнулась от легкого забытья в полной темноте, когда в костре на ночной поляне вдруг выстрелила салютом в звездное небо какая-то пересохшая коряга. В палатке было тепло и пусто. И странная нега спокойствия и неведомого ранее блаженства, какая-то невесомость непривычно обнаженного тела под легким пледом в замкнутом пространстве за выгоревшими брезентовыми стенами, в отдалении от людей, под сенью огромных, не спящих тополей, на берегу неторопливой степной реки.

Валерий приехал из Москвы в середине июня после обеда без предупреждения на незнакомой спортивной машине, когда Злата готовилась к последнему экзамену. Ольга с отцом уехали с утра в Саратов на поиски выпускного платья, тетя Люба была на работе, Вовочка — в детском саду.

Вошел стремительно, обхватил сзади за плечи вместе со стулом, шепнул в ухо:

— Не ждала? Я приехал, как обещал! — выхватил из-за стола и зажал в нетерпеливом объятии, торопясь, жадно припал к губам. И Злата не успела приготовиться к обороне, чтобы оттолкнуть непримиримо и высказать все, что накопилось за долгие месяцы вынужденной разлуки, обидное, перекипевшее в душе после расставания тогда, в Москве.

Этот плен в руках взрослого, какого-то незнакомого, изменившегося внешне Валерия, неожиданно появившаяся слабость и внутренний трепет отозвавшегося на ласку тела, чувственность, пролившаяся, как майский дождь, затмили сознание.

— Злата, я больше без тебя не могу! Прости за молчание! Но мне нужно было самому с собой разобраться! Давай убежим от всех подальше, пока мать и вся наша семейка не явилась! Нам нужно с тобой серьезно поговорить! Вдвоем, наедине!

Злата, откинувшись в сильных руках, отрицательно покачала головой.

— Ах, ты так! А теперь? — и он опять впился в губы, и Злата вспомнила, как в конце января, на чужой квартире она сама попросила Валерия: «Поцелуй меня по-другому, как свою жену!». В присутствии друзей у нее тогда тоже закружилась голова, и стало нестерпимо жарко, словно перегрелась беспечно на солнцепеке. Но сейчас желание принадлежать именно этому мужчине, сбросить одежду, слиться с ним в одно целое стало таким нестерпимым, что она испугалась и своего безрассудства, и жара чужого тела, и его явного превосходства.

И она согласно кивнула головой.

— Злата, возьми с собой вещи на сутки, как будто идем в поход! Купальник, куртку, а я соберу все остальное! Через десять минут выезжаем, пока нас не засекли!

Она стояла у калитки и смотрела, как Валерий быстро, по-военному забросил в багажник отцову старую двухместную палатку, удочки, котелок, сумку с продуктами, старое ватное одеяло, рюкзак, ее спортивную сумку.

Они кружили по пустынным пыльным дорогам больше получаса, пока не оказались в таком забытом богом месте, где река отрезала кусок векового разросшегося леса в виде полуострова. А весной, разливаясь, вода прорывалась по низине, заросшей жесткой травой, и очерчивала высотку, как остров.

— Жалко, Злата, что мы с тобой учились в разных классах, и ни разу вместе не были в походе! Пошли, поставим палатку, а потом — на рыбалку! Будем уху варить!

Эти четкие команды Валерия, освоение нового места под жилье, маскировка машины в кустах постепенно успокоили взбудораженное желанием тело, и Злата, отмахиваясь от назойливых комаров, торопливо собирала сухие сучья, разжигала костер, таскала в палатку вещи.

— Злата, иди сюда! — позвал Валерий от реки. — Смотри, какая красота! Решено! Остаемся здесь на неделю! К черту экзамены и твой выпускной! Согласна? Вдвоем на необитаемом острове!

Он притянул ее к себе за плечи, рассматривая вблизи, а она видела перед собой его серьезные карие глаза, высокий лоб, широкие брови, короткий, немножко с горбинкой нос и, главное, тонкие губы большого рта, которые, приблизившись, грозили лишить ее последней попытки сопротивления.

Июньская жара осталась над кронами взметнувшихся великанов, и видимые солнечные лучи чертили на зеленых островках пробившейся травы какие-то геометрические фигуры. Река никуда не торопилась, утонув в зарослях прибрежного камыша. С высокого берега к самой воде пробиралась утоптанная рыбаками узкая дорожка..

Чаепитие, рыбалка, неожиданно богатый улов рыбы, уха на костре — они потеряли счет времени и не успели в своем уединении под деревьями проводить солнце на покой.

— Валера! Позвони скорее своей маме и скажи, чтобы меня не искали! — Злата накинула куртку на плечи, удивившись, как Валерий послушно выполнил ее просьбу. Оживление первых часов заселения прошло, и Злата все чаще ловила на себе взгляды присмиревшего Валерия, словно он уже начал сожалеть о торопливости своего решения.

«Ничего, в машине поспит», — подумала она, пока Валерий уговаривал тетю Любу не беспокоиться.

Потянул северный ветерок, разогнав мгновенно спрятавшихся комаров. От воды поднимались волны тепла, заливая остывающую землю легкими клубами прозрачного тумана. Золотая полоска на западном краешке неба обещала утром ветреную погоду.

Пока ели испеченную в костре картошку, перемазались сажей и золой:

— Злата, пошли, искупаемся, пока не стемнело!

Она переодела в палатке купальник, удивившись, когда это Валерий успел застелить старое ватное одеяло белоснежной простыней и пледом, подложив под голову рюкзак.

Вода приятно поразила принятым днем теплом. Они поплыли против течения рядом, наперегонки. Валерий, конечно, обогнал, вернулся, плывя на спине, сказал тихо:

— Если бы ты только знала, как я люблю тебя, Златочка!

Эта необычность признания наяву, рядом, на фоне вековой царственной природы, в воде, где чувствуешь себя необыкновенно сильной, гибкой, как рыба, поразила, и Злата в растерянности толкнула Валерия ко дну. Он вынырнул, и вдруг притянул ее за руку к себе:

— Злата, я хочу тебя здесь и сейчас! Поплыли к берегу!

Он вынес ее на берег на руках, и опять она обнимала его за шею, как когда-то на проводах в армию. Сдернул с куста большое полотенце, легко вбежал по тропинке.

Каждая девчонка, повзрослев, начитавшись любовных романов, в ночных улетающих мечтах представляет, краснея, заочно свою первую близость со своим первым мужчиной.

Но этот природный зов крови ошеломил обоих. И Валерий вдруг оказался таким неожиданно близким и родным, когда накрывшая их с головой нежность прикосновений вылилась в неуемную страсть обладания. И без всякой тренировки тела оказались способными чувствовать даже малейшую просьбу друг друга и мгновенно реагировать, чтобы доставить другому непередаваемое наслаждение. И легкая боль потонула в потоке благодарных поцелуев, которые ее тело требовало взамен, чтобы забрать всю силу любви себе сейчас, словно не веря, что может быть повторение.

— Как хорошо, что у палатки темные, не просвечивающиеся стенки, — мелькнула осторожная мысль, когда Валерий, отдохнув рядом, оделся в темноте и, не торопясь, выбрался на свободу. — А вдруг кто-нибудь сюда забредет?

Она окунулась в призрачную черноту вокруг, отдыхая и постепенно успокаиваясь, удивляясь вновь ненасытности своего юного тела, оказавшегося вдруг таким подготовленным природой для продолжения жизни, наполненным способностью любить и переполнять любовью своего партнера.

Валерий вернулся где-то, через час, спросил:

— Ты спишь, моя девочка? Не могу без тебя! — он разделся и, отдернув плед, начал губами и ладонями исследовать в темноте теперь уже полностью принадлежащее ему сокровище. И опять молодые тела переплелись в невозможном объятии, позабыв обо всем на свете, что волнует человечество, когда оно просыпается утром, освобождая свои мысли от ночной страсти.

И когда Валерий заснул, тесно прижимаясь к ней под одним пледом своим разгоряченным телом, Злата стала вспоминать….

Глава 2. СТРАННЫЙ СОН

Ночь за открытым окном — это мир заколдованной, когда-то потерянной и неожиданно найденной шкатулки со своими шорохами и звуками, запахами и страхом.

Злата в одном фантастическом романе прочитала, как была изготовлена специальная кровать, и через многочисленные датчики исследователи официально зафиксировали потерю веса спящего человека, когда его душа парила, оставив тело на какие-то мгновения.

Она тоже ждала ночи, чтобы в полной темноте, свернувшись в удобной позе на правом боку на своем старом диване, мысленно повторить шаг за шагом прожитый день и найти в нем крупицы счастья и удовлетворения.

Жизнь была как разворот газеты «Аргументы и факты» — понемногу обо всем. Если бы попыталась представить графически все заморочки дня, то картинка броунского движения частиц наиболее понятно объяснила бы всю бестолковость ежедневного существования этого индивидуума Златы Тополевой, ученицы теперь уже десятого класса средней школы.

И ведь никто не скажет, кроме самой себя: «Угомонись! Займись стоящим делом!». И в дневнике — о ничего не значащих поступках, просто календарь улетающих беззаботно дней, недель, месяцев. Хорошо, что уже экзамены позади. Каникулы, живи и радуйся!

И вдруг этот странный сон уже под утро, когда погасли уличные фонари, и в кромешной тьме шуршали изредка на асфальте шины неугомонных машин, наезжающих своими испуганными слепящими фарами на заборы и деревья сонного переулка.

И в свете отблеска услужливых звезд в холодной вышине вдруг тихий, но настойчивый стук в коридорное окно у входной двери. Темень. Отец уехал, но так и не сделал наружную лампочку во дворе над крыльцом, чтобы она включалась в доме

Из-за духоты все двери в комнатах нараспашку, чтобы сквозняк прогнал устоявшуюся дневную жару хотя бы ночью. Мать и сестренки уехали на день рождение в соседнее село к знакомым.

Прошла на цыпочках не дыша, прижалась к стене. Злата чувствует, что кто-то там, во дворе стоит и смотрит снаружи сюда, в дом и больше не стучит, молчит. И ей страшно отодвинуть старую тюль и посмотреть во мрак.

Она стоит долго, замерзли ступни, коленки, дрожь начинает пробегать по спине. И от пристального взгляда в темень она вдруг различает два темных силуэта и замирает, не шелохнувшись, от страха.

И вдруг резкий удар тяжелым предметом по наружному стеклу, и бьющий в тишине звон осыпающихся осколков. И снова тишина. И на фоне постепенно светлеющего неба — пустота. Там, за окном никого нет. И только, как зубы неведомого чудища, торчат оставшиеся, сверкающие металлом, острые, не вылетевшие осколки. И нетронутое, сохранившееся целое внутреннее стекло, и такая слабая защита — скромный кусок пожелтевшей на солнце старой тюли…

Она проснулась от холода, прикрыла створку маленького окна в своей комнате, соображая, где сон, где явь, потом надела тапки и вышла в коридор. Заставила себя отодвинуть тюль. Окно было цело, а на подоконнике снаружи сидел и просился в дом старый рыжий кот Васька. Потрогала крючок на двери. Все было закрыто. Чертовщина! Она же явно слышала звон разбитого стекла с его остро жалящими осколками.

Июньское солнце висело уже на верхушках тополей за рекой, прокатившись по дуге выцветшего неба, а грядки политого вечером огорода, словно подталкивали поднявшиеся заросли помидоров, перца, баклажанов вверх: растите быстрее. Никаких следов на мокрой земле под окном не было.

Облегченно вздохнула, присела на ступеньки крыльца, но тот час же вскочила, забежала в коридор, потеряв тапок, закрыла дверь опять на крючок.

Точно такой звон разлетевшихся вдребезги оконных рам она запомнила тогда ночью, в их старом доме на кордоне в промозглую осеннюю хлябь, когда неизвестные открыли пальбу из охотничьих ружей по темным окнам спящего дома.

— Огонь не зажигай! — голос отца был такой злой, нетерпеливый, что они с сестренкой Машей запрятались с головой под одеяло, но и тут их достал голос отца. — Анна, детей на пол, а сама с ружьем быстрее в сенцы! Держи входную дверь под прицелом! Быстрее пошевеливайся!

Девочки, никого не дожидаясь, сами шмыгнули в спасительную темноту, стукнувшись больно о металлические ножки высокой старинной кровати, куда за ними свалилось большое стеганное ватное одеяло. Под кроватью было не страшно. Наверху продолжалась стрельба, доносились мужские крики с матом, редко отвечал карабин отца. Потом все стихло.

Отец заглянул минут через пятнадцать, спросил:

— Испугались, куклы? Полежите пока смирно, а я мамой займусь. Подранили нашу маму бандиты! Немножко вам надо потерпеть, — он вытянул их, раздетых, в одних коротких рубашонках, уложил в холодную кровать, укрыл двумя одеялами.

Ветер уже успел выхолодить из дома все тепло, и теперь размахивал полотняными шторами, словно кого-то прогонял или звал посмотреть, какой беспорядок в комнатах оставила после себя эта страшная ночная стрельба.

Не зажигая свет, отец перетянул ремнем выше локтя у плеча руку раненной жены, посетовал:

— Как же ты не убереглась? Всего три выстрела, сволочи, через дверь сделали, а тебя чуть на тот свет не отправили! Но, мне кажется, я тоже кого-то отметил. Завыл по — волчьи! Нельзя нам до утра из дома выходить, по одному перестреляют, раз на такое решились, поганцы!

Рассвет долго не наступал. Угрелись под одеялами, уснули незаметно, хотя по-прежнему было жутко — вдруг опять начнется стрельба.

Утром приехали на машине милиционеры, осмотрели весь двор, долго считали следы выстрелов на потолке, стенах, мебели. А потом приказали собирать детей в райцентр, в интернат, пока мать будет в больнице. Отца арестовали, сразу по приезду надели на запястья наручники.

Мать одной рукой накинула щеколду, закрыла бесполезный замок на ключ, выдохнула:

— Чтоб сюда нам больше никогда не возвращаться!

Милиционеры молча отвернулись. И только в интернате Злата услышала, как разговаривали нянечка с воспитательницей:

— Убил Тарас, отец девочек, сына Смирновых наповал. Теперь ему точно тюрьма до дней последних светит! И никакой суд не посмотрит, что он свою семью защищал! Деньги большие на адвокатов нужны, а какие у них деньги — Анна в больнице медсестрой работает, а Тарас — лесник простой.

Председатель сельского совета приказал сбить доски с окон и двери брошенного старенько домика в селе на окраине, хозяева которого умерли летом, а наследники так и не появились, спустя положенные полгода. Директор лесхоза помог перевести с кордона мебель, вещи, тележку напиленных и порубанных дров, пока мать постепенно училась делать всю домашнюю работу одной левой рукой.

Она работала в больнице только днем. Утром отводила Злату в ее второй класс, Машу — в детский сад, а вечером тщательно проверяла все запоры на дверях, клала на табуретку большой железный колун. И винтовку, и карабин отца забрали в милицию. Если подходило время ночного дежурства, забирала девочек с собой в больницу.

Даже заведующий больницей однажды тихонечко шепнул, задержав после пятиминутки:

— Ты, Анна, поостерегись ночью. Эти ироды Смирновы никак не утихомирятся. Грозятся отомстить Тарасу за своего придурка. Лучше бы вам отсюда уехать куда-нибудь в большой город, чтобы они вас там не нашли. Как там дела у Тараса? Когда суд будет?

Суд был открытый. Судья, высокая немолодая женщина, в течение трех дней расставила все точки над «и». Решение было неожиданное для многих сельчан, потерявших веру в справедливость в реалиях наступившего безвластия в районе, зависимости от местных торговцев лесом: « Тарас Тополев не виновен».

Его отпустили прямо в здании суда, засчитав полгода, проведенные в тюрьме. И хотя адвокат Смирновых, срываясь на крик, грозил пересмотром дела, отстранением судьи от должности, мать твердо сказала:

— Больше нас там, в деревне, никто не увидит!

И, наверное, сам Тарас удивился энергии своей жены, когда она отвела и оставила мужа с девочками в семье знакомого шофера райпотребсоюза, который регулярно привозил товары в село, был страстным охотником, рыбаком и пропадал на кордоне все отпуска. А она наняла в городе машину, уехала в село и ночью вернулась с документами и узлами вещей. Рано утром они отбыли на московском поезде. И поиски Смирновых оборвались у железнодорожной кассы — билеты были взяты до Москвы.

Два брата Смирновы были из местных, коренных. Их предки переселились из Тамбовской губернии в середине девятнадцатого века в поисках вольных земель.

Братьям удалось и при советской власти пожить хлебно, заведуя, один — местным захудалым колхозом, другой — лесопильной артелью, которую в народе называли «шарашкой».

Перестроечная круговерть подтолкнула не растерявшихся, осмелевших братьев, развязала им руки, позволила забыть такие понятия, как «совесть», «порядочность». Леса вокруг было в избытке. И братья развернулись.

Желающих поживиться по — крупному на всех этажах власти хватало. Только нужно было их аккуратно выявить, раскрутить, подкормить, и, самое главное, запустить в дело, чтобы все колесики — от рядовых лесников, заготовителей, перевозчиков леса до оптовиков и железнодорожников — исправно выполняли свои обязанности, получали свои гроши, подписывали нужные документы и, главное, помалкивали.

К верхнему эшелону был индивидуальный подход.

Не обучавшиеся в высших учебных заведениях основам маркетинга, после окончания сельскохозяйственного техникума оба брата штудировали купленный в книжном магазине сборник, больше надеясь на свои природные способности, жизненный опыт и знание многих людей в районе.

Молодого приезжего лесника Тараса Тополева, когда он начал со временем выкаблучиваться, выступать, хамить старшим, несмотря на предупреждения, потом угрозы, решили немного попугать. Соберет свои вещички — скатертью дорожка, своих местных, послушных вокруг много.

Пошли ночью четверо надежных — единственный сын старшего брата, Самуила Афанасьевича, Сергей, сын младшего брата, Григория Афанасьевича, Николай, и егерь Константин с сыном Романом. Приказ был однозначный — расстрелять по окнам дома лесника всем из своих карабинов по дюжине патронов. Если кого и зацепят из семьи, потом оправдаются — свои люди были и в милиции.

Еще затемно, под утро привезли на вездеходе уже закоченевшее тело убитого Сергея, внесли в зал, положили на нарядный кожаный диван, включили верхний свет, и у Самуила Афанасьевича случился инсульт. Когда егерь Константин, правая рука хозяина, вышел вперед, загораживая растерявшихся у двери молодых людей, и пробормотал глухо: «Сергея не уберегли», Самуил Афанасьевич резко сбросил на пол расписной, корейский плед, сделал рывок, хотел спрыгнуть с высокой двуспальной кровати, но так и остался сидеть, опустив босые, волосатые ноги на пол, словно передумал вставать в такую рань, и только указывал пальцем на дверь, мычал что-то бессвязное. А потом повалился кулем назад, навзничь, безобразно выпятив толстый живот в широких, полосатых, семейных трусах. Мычанье перешло в жуткий, животный, непрекращающийся вой: «А-а-а!»

Зато мать Сергея, Мария, в ночной рубашке, растрепанная, седая, все поняла сразу. Она слетела с кровати, в полумраке зацепилась босой ногой за шерстяную дорожку, упала на пороге спальни и на коленях поползла через зал к дивану, шепча: «Сережа! Сереженька! Вставай, сынок! Видишь, какая у тебя мать неуклюжая! Помоги, родненький! Вставай скорее!»

Через десять минут сын егеря Роман притащил заведующего больницей, который был и терапевтом, и хирургом в одном лице. Тот, глянув с порога на диван, кинулся спасать хозяина дома, который хрипел на кровати, всадил ему несколько уколов, поняв, что молодому Смирнову его помощь уже не нужна.

Самуила Афанасьевича откачали. У него отказала полностью правая сторона тела. Он не мог говорить и лежал смирно, уставившись глазами в какую-то точку на потолке, ничего не ел и не пил, не реагировал на уколы и вопросы, испражняясь прямо на чистые простыни. Ему постоянно меняли системы с витаминами, но побоялись везти по разбитым дорогам в осеннюю распутицу до районного городка.

Когда через два месяца Самуила Афанасьевича стали усаживать, обложив подушками, как младенца на кровати, он мычал что-то не понятное, шевелил пальцами левой руки, словно пытался что-то объяснить бессловесно, но потом беспомощно затихал, экономя и собирая силы до следующего раза.

В дом взяли прислугу — молодую, крепкую одинокую бабенку, которая торговала на рынке, чем придется. И теперь только ее громкий голос, безразличный к страданиям и трауру, цепко носился над дорогими коврами, импортной мебелью, забиваясь постепенно в складки тяжелых гардин.

После похорон Сергея его мать Мария тоже, словно потерялась в своем огромном доме. Молча бродила по бесконечным залам, иногда стояла в дверях спальной комнаты, безучастно смотрела, как подмывали ее мужа, меняли ему белье, потом поворачивалась и уходила в кухню. Ставила на электрическую плиту чайник и забывала про него, хотя своим отчаянным свистом он умолял, чтобы его выключили.

Первыми словами, которые, наконец-то, через три месяца разобрали из бессвязной речи Самуила Афанасьевича его брат и племянник, была явная угроза: «Найди эту сволочь и убери!»

Младший брат, Григорий Афанасьевич, согласно закивал головой: « Не беспокойся, брат, все сделаем, ты нас знаешь!», но потом дома сказал старшему сыну:

— Найти Тараса в Москве вряд ли удастся сразу. Через год, если у него там что-нибудь получится с пропиской, можно будет поискать. А так — пустая трата и времени, и денег! Надо в селе покараулить, поспрашивать у знакомых Тополевых, с кем они дружили, общались, вдруг пришлют письма, какие поздравления случайно. Жаль, что у них здесь родни нет никакой. Да, точно, надо про них узнать: откуда родом, где родители? Ты, Николай, этим здесь, в районе займитесь! А Антону сподручнее будет в Красноярске пошарить, пока он там на учебе старается! Хоть какой-нибудь толк от него будет, правдолюба паршивого! Если Самуил отойдет, поправится, он от нас не отстанет, я его хорошо знаю! Поищи, Коля, старательно, особенно в больнице расспроси! Непростая у Тараса была жене, эта Анна! Женщина с характером! Вон даже наш Антон в нее был влюблен! Нужно узнать, откуда она сюда приехала на работу, где училась, с кем дружила. А потом возьмем ее родителей за жабры. И в Москве разыщем, если повезет!

Глава 3. ГОРОСКОП ДРУИДОВ

Злата тогда смутно запомнила Москву, переезды с одного вокзала на другой, ожидание на жестких неудобных лавках, потом сквозняки на верхней полке в поезде, когда оглушал шумом и свистом внезапно проносившийся встречный товарняк. И, как постепенно светлел горизонт, словно куда-то разбежались и попрятались за пригорки густые лесные массивы, оставив просторы распаханных полей и весеннюю зелень расцветающей степи.

На каком-то глухом разъезде все бросились к окнам — рядом с одноэтажным старым зданием вокзала времен строительства железной дороги был привязан настоящий живой верблюд, терпеливо дожидавшийся своих хозяев и равнодушно поглядывавший на легкую суматоху у вагонов. Он был такой важный и независимый, этот житель пустынь, что мать ужаснулась:

— Господи, куда нас нелегкая занесла? А Лида говорила, что тут Волга и поля нетронутых тюльпанов!

Волгу во всей красе они увидели после Саратова. Поезд, долго пробиравшийся мимо огромных дымящихся заводов, нефтеналивных баков, горящих факелов химкомбината, выскочил на простор прибрежной полосы с многочисленными притонами рыбацких лодок, свежего беспокойства манящей громады водохранилища, с невиданным размахом такого хрупкого среди зеленовато-черных волн и течения гигантского железнодорожного моста. Когда глаза сами закрывались от мысли, что, если наш неторопливый поезд вдруг спрыгнет, сорвется с такой сумашедшей высоты вниз?

А отец смеялся, чистил внизу, на столике купленных на станции вареных раков, протягивал им наверх раковые шейки, которые, оказывается, были раковыми хвостами:

— Ну, что, путешественницы, половину страны проехали, может быть, дальше поедем, до самого синего моря?

А они с сестренкой отрицательно качали головами:

— Нет, мы хотим домой!

Злата очнулась, когда у калитки раздался пронзительный голос Ольги:

— Златка, ты там живая? Спишь до обеда! На тебя мою мамку надо наслать! Уже давно бы в огороде все грядки с картошкой пушила! Злата, да откроешь ты, наконец, свою калитку, или мне через забор перелазить придется?

Злата откинула крючок, взяла ключи и стала открывать замок, на который закрывалась старинная, еще с дореволюционных времен хорошо сохранившаяся дубовая калитка. И, что интересно, закрывалась не снаружи, с улицы, а именно со двора, изнутри на тяжелую металлическую щеколду.

— У нас укрепления во дворе, как на случай обороны, — смеялся отец, а мать качала головой:

— Не любили гостей бывшие хозяева, вот и прятались за высокими заборами.

Ольга поставила на край кухонного стола тарелку с аппетитными пирожками, потянула Злату за край косы:

— А все-таки ты, моя подружка, — красавица! Не то, что я, — рыжая, широкая, коренастая! Где у наших пацанов глаза? Ешь пирожки, пока горячие! И приходи к нам сегодня вечером в девять часов на проводы.

Валерку забирают завтра утром в армию. Приехал на каникулы из своего института, а вчера принесли повестку. Мать в расстроенных чувствах, а куда деваться? Валерка знал, что его заберут, но не думал, что так быстро. Приходи, подруга, обязательно. Он ведь тебе давно нравится, хотя у моего братца что-то ни с кем ничего путного не получается. Несерьезный товарищ!

Ольга убежала. Злата откусила приличный кусок горячего пирожка, остановилась перед зеркалом в прихожей, разглядывая свое отражение:

«Мать, конечно, будет против, скажет: „Рано тебе на попойки по ночам ходить“. Но я все равно пойду. А, может быть, и не пойду. Уродина! Где мне с моим римским носом на половину лица, с этими косичками-хвостами, с упрямо надутыми губами с Валеркиными одноклассницами равняться? Все они вечером на Валерку вешаться будут, а меня Ольгина мать припашет мыть посуду и со стола убирать. Решено. Никуда не пойду».

В почтовом ящике торчал край письма. Вытерла жирные руки полотенцем, схватила конверт:

— Ура! Письмо от отца из Москвы! Давно не писал, мать расстраивается. Заставлю ее барыню танцевать, когда вернется из гостей! Письмо со вчерашнего дня лежит. Сегодня воскресенье, никто не работает. Что новенького у папки?

Через секунды она поняла, почему сегодня приснился такой странный сон. Лучше бы это письмо где-нибудь по дороге потерялось. Вывалилось бы из почтового мешка под колеса проходившего поезда, и только мелкие обрывки разлетелись бы по придорожным кустам, а они с матерью и сестрами жили бы спокойно, как раньше.

Отец написал ровно и решительно, без всяких вывертов:

«Дорогие Аня и девочки! Простите меня, если сможете, но больше я ничего скрывать не хочу. У меня теперь другая семья. Месяц назад родился сын Володя, мой наследник, о котором я давно мечтал. Я вас не брошу, буду помогать, присылать деньги, как и раньше. Но мне нужен развод. Аня, ты меня всегда понимала. Не нужно мне было ехать на эти проклятые заработки, жил бы с вами, сохранилась семья. Простите, мои дорогие. Ваш папа».

«Господи! С ума сошел, что ли в своей Москве? Что мне делать? Порвать это письмо к чертовой матери? Или запрятать куда-нибудь подальше? А что толку прятать письмо, если все так серьезно. Отец ведь сам приедет, чтобы оформить развод. И тогда удар матери точно будет наповал. „Не пишет, заработался, бедненький, все переживают“! А тут измена! Сынок ему потребовался, наследник! А мы, девчонки, значит, ему теперь, как товар низшего качества, — не нужны! И мать тоже теперь не нужна! Как все легко и просто! Живете в своей глуши и радуйтесь! „Деньги он будет присылать“! На меня мать у него пусть даже копейку не берет! Променял нас на свою Москву! Предатель!»

Она так разозлилась, что даже не заплакала. И сидела с письмом в руке на крыльце, когда в калитку зашел Валерка:

— Привет, Злата! Ты придешь вечером меня проводить?

Вот кого она не ждала, так это его! Соседа по улице, брата Ольги, свою первую любовь еще с восьмого класса.

Это время она никогда не забудет. Записалась в школьный экологический кружок, хотя из восьмиклассников взяли только ее одну. Стали готовиться к вечеру. Пропадали часами в актовом зале, переделывали песни, сочиняли сценки, чтобы удивить учителей и старшеклассников. Докладами и даже фотогазетами, понятно, никого особенно на вечер не заманишь. Нужно было придумать нечто такое, чтобы все ахнули. Воспоминания о чудесном летнем времени каникул еще не испарилось в нудном однообразии школьных занятий, и ей, Злате, удалось набросать сценарий, который всех раззадорил и удивил.

Подготовку вели в совершенном секрете от всех непосвященных, даже от учителей. Вечерами делали макет березы, укрепив на подставке засохший ствол, на который клеили вырезанные бумажные желтые и зеленые листья, собирали нужный реквизит. Проводили анкетирование по классам. И, когда ей достался выпускной одиннадцатый класс, начала вдруг от растерянности мычать перед старшеклассниками, чувствуя, что все ее оптимистичные предложения разлетаются безрезультатно от насмешливых взглядов верзил и равнодушного молчания девушек, всем видом показывающих: «Нам это не интересно». И тут положение спас именно Валерий. Он вышел к учительскому столу и сказал:

— Подожди, Злата! Как мы все тебя поняли, тебе нужны ребята, которые умеют: во-первых, играть на гитаре, чтобы выучили переделанные песни. Во-вторых, нужны добровольцы, умеющие водить мотоциклы. Вся подготовка к вечеру у вас засекречена. Парни, кто смелые, останутся в классе, а остальные — до свидания, не смею вас задерживать.

И класс сразу ожил, торопясь после шестого урока и навязанного анкетирования раствориться в пустоте гулкого коридора. Вместе с Валерием осталось пятеро парней. И она, невидная малявка, посвятила их в секретные задумки предстоящего вечера. Идея парням понравилась. Все согласились прийти вечером на первую репетицию.

Они с Валерием одновременно вышли из своих калиток, он ее догнал через три метра, шел рядом, слушал ее болтовню, молчал, ни разу не приколол. И Злате вдруг стало обидно, что у ее подруги — такой классный, высокий, умный старший брат.

Злата стеснялась и сторонилась мальчишек, когда повзрослела. Их игры, интересы, вечные разборки, угрозы, наскоки друг на друга, пустая болтовня, обреченность и фанатизм на футбольном поле, даже осенью по грязи в резиновых сапогах или по тающему снегу в марте, незаметно оставили эту вторую половину класса за невидимой преградой ее равнодушия и безразличия.

На репетиции парни с гитарами быстренько отодвинули в сторону ведущих из девятого класса, тут же придумали и разыграли очень натурально сценки про пьяных браконьеров, пообещали принести настоящие рыболовные сети и вентеря. Про мотоциклы никто не проронил ни слова. А после репетиции сели на край невысокой сцены и выдали настоящий концерт из песен Виктора Цоя, Владимира Высоцкого, Юрия Визбора. И тогда технички, не выдержав такого нахальства, пообещали запереть всех в школе и завтра нажаловаться директору. Расходились неохотно.

Злата шла одна по пустынной темной улице, потому что фонари кто-то забыл включить, или линия замкнула, и только один фонарь при ее приближении неохотно, как-то испуганно моргнул, раздумывая включаться, или еще подремать в ночной осенней круговерти ветра и непогоды. Валерий ее догнал. Теперь он рассказывал смешные истории из жизни своего класса, возбужденный прошедшим вечером.

Она поняла, что влюбилась без ума. Известные артисты и певцы были далеко. А Валерий жил через дом, на одной улице и был в тысячи раз интереснее всех литературных героев. В библиотеке случайно попалась тоненькая брошюрка «Гороскоп друидов». Дома она переписала ее полностью в свой дневник: «Этот гороскоп — творение друидов — вещих мудрецов древней Галии, которые проводили много лет в размышлении среди лесов. Они утверждали, что каждый человек имеет своего представителя в одной из пород деревьев, с которым он связан днем рождения и чертами характера».

И со своей подростковой непосредственностью она тогда спросила вдруг у Валерия, когда у него день рождения. Тот на секунду замолчал, а потом автоматически ответил:

— Тридцатого апреля. А зачем тебе?

И Злата ответила уклончиво:

— Теперь я о тебе все буду знать.

Валерию подошел «грецкий орех — дерево твердое, полное контрастов. Часто эгоистичен, суров, беспощаден к другим проявлениям. Ему свойственны неожиданные реакции и чрезмерное притязание. Пользуется авторитетом, его уважают, но не всегда любят. Имеет широкий кругозор, всесторонне образован, не отдыхает сам и другим не дает. Прекрасный стратег. Встречаясь с ним, люди рискуют получить или много хорошего, или много плохого».

На экологическом вечере Злата была, как под наркозом в пятом классе, когда сделали операцию по удалению аппендицита. Все понимаешь, что-то сам вытворяешь, и одновременно видишь себя, словно со стороны. Не совсем удобное состояние автоматического переключения без внутренней ежесекундной оценки. Участвовала в сценке, важно и серьезно ответила на вопрос шуточной анкеты « Кем хотите стать в будущем?»: « Только лесником, как отец». Ей тут же вручили детское игрушечное ружье и на выбор маски зайца, волка и лисы. Она выбрала маску волка. Бегала вокруг искусственной березы за зайцами, не поймала никого. В наказание танцевала польку-бабочку с лисой. Посмеялись этой детской сказочке.

И зал на «Ура!» встретил выступление агитбригады с переделанными песнями и сценками из жизни местных браконьеров в исполнении старшеклассников. Но вдруг гитаристы, кумиры местных девчонок, изображавшие трех русских богатырей в мотоциклетных шлемах, после исполнения песен исчезли, а потом въехали в актовый зал на «железных конях» — мотоциклах, загнали свои ИЖИ по ступенькам на сцену и включили зажигание на тридцать секунд. Клубы вонючих выхлопных газов ошарашили всех, особенно учителей, которые кинулись открывать створки еще не заклеенных бумагой огромных окон. Эффект был сногсшибательный, хлопали бешено и даже топали ногами от восторга.

Когда начались танцы, Злата забрала на вахте ключ от своего родного кабинета литературы, поднялась по темной лестнице на третий этаж, закрыла дверь на ножку стула и стала смотреть в кромешной тьме через раздвинутую штору в окно.

Внизу, на первом этаже разрывалась музыка, а здесь в окружении шкафов и портретов великих классиков было уютно и одиноко. Ей хотелось, если бы это было возможно, стать невидимкой и увидеть Валерия сейчас в зале или слушать, как он болтает с парнями у боковой стены школы за толстенными тополями, где была известная курилка старшеклассников, обсуждавших все последние новости.

Эта влюбленность, закрытость Златы от всех и, в первую очередь, от самого Валерия, потом от его сестры Ольги, от родной матери, которая была очень наблюдательна, оставались лишь в записях дневника. И еще в полетах на крыльях счастья, пока Валерий не окончил школу, и была возможность хоть изредка встречаться на переменах, в столовой, просто на улице, вспыхивая от смущения, если нечаянно, случайно ее замечал.

А потом Валерий поступил в институт. И вот сейчас эта встреча на ступеньках крыльца ее дома с неожиданно взрослым, совсем чужим, превратившимся из стройного худощавого юноши в накаченного спортсмена, новым Валерием, который пришел совсем в неподходящий момент, когда Злата злилась.

Может быть, поэтому не успела смутиться и разглядела модную стрижку, когда жесткие, шапкой волосы подчеркнули высокий лоб, черные широкие брови, карие, с прищуром глаза, короткий, слегка с горбинкой нос, немного выступающую надменно нижнюю губу.

«А ему бы подошли франтоватые короткие усики, переходящие в аккуратную бородку, как у мушкетеров» — неожиданно мелькнула шальная мысль, когда, очнувшись, опустила глаза. — «Наверное, три дня не брился, весь колючий».

— Меня мать к вам за стульями прислала. Пригласили кучу родственников, моих одноклассников, гостей, как будто свадьбу отмечать собрались. Отец уперся: чтобы все было, как положено, — гулянка на всю ночь до отправления на вокзал на автобусе. А ты письма от женихов читаешь в холодке? Что пишут?

Злата протянула ему листок. Валерий прочитал первые строчки, глазами пробежал еще несколько раз, а потом до него, наконец-то, дошел страшный в своей безысходности холод безразличных букв, убивавший желание дышать, слышать и видеть их.

— Он что, с ума сошел, твой отец? А мать видела письмо? Златка, как же вы все это переживете? Да пусть хоть сто наследников на стороне появляются, а семья ведь одна! Не понимаю!

— А что тут понимать? Любовь у них кончилась. Вот и расстанутся. Мне маму жалко. Она так ему всегда верила! Они познакомились в поезде, когда она из Красноярска ехала после окончания медицинского училища в какую-то деревню в глухомани, куда ее распределили, а он из армии возвращался. Понравились друг другу, отец записал ее адрес, а через полгода приехал к моей маме, устроился лесником в лесхозе, и через месяц они поженились. Вот такой роман получился. Он всегда мечтал о сыне, а мать родила подряд меня и Машу. А когда сюда приехали, у нас родилась Катя. И теперь ему нужен срочно сын, который появился, наконец. Ты, Валера, на меня не обращай внимания. Завтра пойду на работу почтальоном устраиваться. Проживем и без отца! И никому пока ничего не говори, мать и так все село будет обсуждать!

Валерий схватил крепко ладонь Златы, потянул за собой:

— Нечего тут страдать в одиночестве! Пошли, я все равно от тебя не отстану, мне сегодня все можно — особый статус. И еще. Посмотришь, как меня сейчас батя под нолик стричь будет. Вот потеха всем, кроме меня, будет! Такие кадры ты точно не должна пропустить, Злата!

«Сегодня день, точно перевернулся вверх ногами, — мелькнула мысль, когда она послушно пошла за Валерием, — если бы не это проклятое письмо!»

Глава 4. ПРОВОДЫ В АРМИЮ

Столы накрыли на площадке перед гаражом. И еще засветло начали собираться гости. Калитку во двор к Злате не закрывали, принесли все тарелки, ложки, вилки, стаканы, все табуретки и стулья, а родственники все подходили. В холодильник отец Валерия умудрился уложить почти все бутылки из ящика водки. Но в погребе остужались еще две трехлитровые банки с самогонкой.

И Злата с ужасом представила, какой утром вид будет у Валерки и его друзей, у других ребят, которых соберут со всего района работники райвоенкомата и отправят на автобусе на станцию. Как почти всех будущих солдат будет выворачивать наизнанку смертельная смесь водки и самогонки. И вид, и настроение у всех будут далеко не радостные. И как побегут за тронувшимся автобусом девчонки и парни, у которых новые проводы еще впереди.

Когда начались первые тосты, Злата потихонечку, чтобы ее уход не заметила Ольга, отправилась к себе. С недоумением опять посмотрела на целое окно, не стала закрывать калитку, — вдруг снова соседям что-нибудь потребуется.

День угас незаметно в хлопотах и суматохе. Над селом повисла такая расслабляющая тишина и не спадающая июньская жара, когда все тело, словно обернули непромокаемой жесткой бумагой, и спасение придет только под горячим душем в узенькой деревянной кабинке с канистрой на крыше от какого-то списанного комбайна или в речке.

Было полнолуние. Серебро бесцветного неба с огромной нереальной луной в усеченном конусе прозрачных стенок, с редкими крапинами выгоревших звезд пролилось щедро на пыльную траву, асфальт, дорожки, и заросли деревьев и кустов стали только таинственнее, загадочнее, поглотив этот лунный дождь.

— Злата, можно к тебе? — Валерка появился в калитке так неожиданно, что Злата ойкнула. — Что, напугал?

Он сел рядом, гладковыбритый, в синей бейсболке на лысой голове. От него слабо пахло водкой.

— Уже успел напиться? — нужно было уйти в дом, лечь спать, чтобы в памяти остался образ того утреннего Валерия, расстроившегося вместе с ней после чтения этого короткого и жестокого письма.

— Ты знаешь, я выпил всего одну рюмку. У меня мать — очень умная женщина. Поставила возле меня пустую литровую кружку, чтобы добро не пропадало: «Выливай, сынок, если не захочешь пить, в кружку, а сам изображай, как будто ты свою рюмку уже выпил и торопишься скорее закусить. Будешь завтра нормальным, а гости пусть угощаются».

Злата рассмеялась:

— И кто эти проводы придумал?

— Понимаешь, идея в принципе хорошая. Когда я уехал учиться в институт, то мог в любое время приехать, хоть на день, на два домой, если бы вдруг стало невмоготу. А завтра, нет, уже сегодня, через шесть часов я уеду из родных мест на целых полто

...