Инна Аркадьевна Соболева
Великие князья Дома Романовых

Это все Божья милость, что будущее сокрыто от нас, и мы не знаем заранее о будущих ужасных несчастьях и испытаниях; тогда мы не смогли бы наслаждаться настоящим, и жизнь была бы лишь длительной пыткой.

Из письма императрицы Марии Федоровны, супруги Александра III, сыну, великому князю Георгию Александровичу, умершему от туберкулеза двадцати восьми лет от роду

И пусть не тем, что знатного я рода,

Что царская во мне струится кровь,

Родного православного народа

Я заслужу доверье и любовь…

Великий князь Константин Константинович, поэт К. Р.

Честь – это внешняя совесть, а совесть – это внутренняя честь.

Артур Шопенгауэр

Великие Князья Романовы: Кто они?

Титул «великий князь» появился на Руси, когда Романовых еще и в помине не было. Первое упоминание о том, кого принято считать родоначальником рода Романовых, Андрее Ивановиче Кобыле, встречается в летописи за 1347 год. А первым носившим фамилию Романов был окольничий при дворе тогда еще юного Великого князя Московского, будущего Ивана Грозного. Скончался Романов Юрьев-Захарьин в 1543 году, еще до того как Иван Васильевич, последний из Рюриковичей, кого величали великим князем, венчался на царство.

А вот о том, кто был первымвеликим князем, историки к согласию не пришли. Одни утверждают: легендарный Рюрик. Другие доказывают: тот самый вещий Олег, о котором все мы с детства знаем от Пушкина. Рюрик послал Олега осваивать южные земли, тот осел в Киеве и превратил его не просто в княжеский, а в великокняжеский стольный град. Третьи уверены: Игорь, сын Рюрика и преемник Олега. И наконец, четвертые заявляют: первый не просто князь, а Великий князь Киевский и всея Руси – Святослав, сын Игоря и Ольги, первой христианки среди правителей Руси.

Для нас, вспоминающих эту далекую старину только для того, чтобы выяснить, когда появился на нашей земле титул «великий князь» и как менялся его смысл, этот спор принципиального значения не имеет. Важно, что произошло это не раньше, но и не позднее X века. До середины XVI века всех правителей, которым в той или иной мере подчинялись другие удельные владыки (князья), продолжали именовать великими князьями. Обычно великим становился сильнейший, тот, кому удавалось захватить верховную власть. Те же, кто получал титул по наследству, а не по личным заслугам, очень скоро бывали свергнуты и убиты более смелыми, умными, хитрыми и властолюбивыми родичами.

Два века стольным градом, резиденцией великих князей оставался Киев. В середине XII века верховную власть захватил внук Владимира Мономаха, суздальский князь Андрей Боголюбский. Он перенес столицу в свой любимый Владимир. Эпоха Великих князей Киевских миновала. Началась эпоха Великих князей Владимирских. Прошло еще чуть меньше двух веков, и Иван Калита, именовавшийся уже Великим князем Московским, сделал стольным градом Москву.

Прапраправнук Калиты, Великий князь Московский Иван III Васильевич, звавшийся при жизни Грозным, в особо торжественных случаях уже титуловал себя царем и самодержавным государем.

Его внук и полный тезка превзошел деда в жестокости (хотя было это не так-то просто), отобрал у Ивана III прозвище и навсегда остался в истории Иваном Грозным.

В 1547 году он, семнадцатилетний, пожелал торжественно венчаться на царство и официально принять царский титул. Тешила юного Ивана Васильевича мысль уподобиться и по титулу, и по власти великим царям Давиду, Соломону, Константину, о которых он много и увлеченно читал. Уподобился. Кое в чем и превзошел. Но это уже другая история. Нам же интересно, что с того времени править нашей страной стали цари, а великие князья ушли в прошлое. Казалось, навсегда. Правда, в полном титуле российских самодержцев в числе других присутствовало и звание «великий князь» (Финляндский, к примеру).

Только через 200 лет титулуют великим князем внука Петра Великого, юного Петра Федоровича, которого его царственная тетушка, императрица Елизавета Петровна, в 1741 году призовет из захолустной Голштинии в Россию, чтобы сделать наследником престола. С того момента и на 36 лет вперед великим князем станут называть единственногочеловека в империи – будущего самодержца.

Следующим великим князем после Петра Федоровича станет его сын (единственный) Павел Петрович. Ему предстоит пробыть вторым человеком в государстве долгие 42 года. Но если до 1777 года его уверенность в том, что он хоть когда-нибудь да станет, наконец, самодержцем, была абсолютной, то после рождения первенца, Александра Павловича, эта уверенность пошатнулась: для Екатерины Великой сын был чужим человеком, внука же она полюбила сразу и со всей страстью, на какую было способно ее истосковавшееся без материнской любви сердце. Так что она могла (и собиралась!) именно его, тоже носившего титул великого князя, сделать наследником престола. Власть ведь тогда переходила или тому, кому завещал ее покойный император, или тому, кто силой сумел захватить трон.

Страх оказаться лишенным вожделенной короны заставил Павла и его амбициозную супругу, великую княгиню Марию Федоровну, разработать «Учреждение об императорской фамилии». Сразу после вступления на престол Павел подпишет этот документ. Он станет незыблемым законом о престолонаследии. Смысл его таков: корону наследует старший сын, за ним – его старший сын, а если такового не окажется, младший брат. И никаких женщин на троне!

Принято считать огромной заслугой Павла, что он ввел престолонаследие в законное русло – положил конец жестокой борьбе за трон. Но это справедливо лишь отчасти. Если бы такой закон вступил в силу с начала царствования династии Романовых, не бывать бы на троне не только Екатерине, но и (страшно подумать!) самому Петру Великому. Так что определенная польза государству от того, что престол занимал в большинстве случаев тот, кто имел силу править, несомненно была. А вот на закате династии, когда на троне оказался человек слабый, неспособный управлять страной, именно безоговорочное следование Павловскому закону принесло несомненный вред и царской фамилии, и, что еще важнее, – России.

В канун смерти Екатерины II в России было уже четыре великих князя: сын государыни Павел Петрович, ее внуки Александр, Константин и Николай Павловичи (четвертый сын, Михаил, родится у Павла уже после того, как он станет императором).

Принципиальное отличие великих князей Рюриковичей от великих князей Романовых очевидно: в древности звание великого князя нужно было заслужить (зачастую путем неправедным и кровавым) и удержать. Сделать это могли только личности незаурядные. Во времена Романовых титул получали безотносительно к личным качествам – просто по праву рождения. Зато появилась новая проблема: раньше великий князь был один, теперь их стало несколько (пока – четверо, потом будет больше); все они равны по званию, но далеко не равны по возможностям. Только один из них – наследник (цесаревич) – со временем становился самодержцем.

Начиная с сыновей Павла I все великие князья делятся на две категории: старшие – наследники-цесаревичи, будущие императоры, и все остальные.

На первый взгляд, участь этих вторых завидная: сразу после рождения – все высшие награды империи, которые любому другому, даже родовитому, даже талантливому, даже отдающему все силы на благо царя и Отечества, не всегда удается заработать за долгие годы безупречной службы. А еще – двести с лишним тысяч золотых рублей ежегодно. Только за титул. А еще – бессчетное число преимуществ, которые дает принадлежность к императорской фамилии: собственные роскошные дворцы, огромный штат прислуги, возможность путешествовать, куда вздумается, и многое, многое другое. В общем, заслуг никаких и обязанностей, казалось бы, никаких, зато возможности – неограниченные. Есть чему позавидовать.

Недаром Николай I, отец семерых великих князей и княжон, учил своих детей: «Ведите себя так, чтобы вам прощали, что вы родились великими князьями». И научил. Никто из Романовых, в отличие от нуворишей, никогда не кичился ни богатством, ни вседозволенностью. Правда, от зависти это их не уберегало.

А то, что видит поверхностный, и уж тем более завистливый взгляд, чаще всего далеко от действительности. На самом деле мало кто вынужден был жить по такому строгому регламенту, как великие князья. Они были лишены свободы выбора – того, что крайне необходимо человеку мыслящему.

Род занятий был им предопределен с момента рождения – только военная служба.

Семейная жизнь тоже была запрограммирована: жениться только на равнородных чужеземках, преимущественно на немецких принцессах. Великие княжны тоже обречены были выходить замуж за иноземных принцев, и никто не спрашивал, нравится им жених или не нравится. Отсюда и несчастливые браки, которые в семье Романовых не были редкостью. Те, кто восставал против навязанных правил, в большинстве случаев расплачивались жестоко. О таких непокорных я обязательно расскажу.

Любопытно, что лишь один из русских царей, Николай I, был императором дольше, чем великим князем. А его старший брат Александр I оставался великим князем до 24 лет и ровно столько же носил корону. Большинство российских императоров значительную часть своей жизни были великими князьями (то есть оставались на вторых ролях). Самые яркие тому примеры – Петр III (21 год великий князь – полгода император), Павел I (42 года – 4 года), Александр III (36 лет – 13 лет).

Очевидно, что их характеры не только сформировались, но и достаточно ярко проявились за те долгие годы, что они ждали своей очереди на трон. Но великокняжеский период жизни монархов известен гораздо меньше, чем годы их царствования. А знать, как они жили до восхождения на престол; кто их учил и воспитывал, кто были их друзья юности; какие страсти владели сердцами будущих монархов, интересно хотя бы потому, что это знание помогает понять истоки некоторых черт характеров самодержцев, которые со временем оказали существенное влияние на жизнь России.

Но на ход событий в стране влияли и те великие князья, что не были рождены для трона: младшие братья, дети и внуки самодержцев (дважды именно они неожиданно оказывались на троне). Об их служении Отечеству, впрочем, как и о недостойных делах некоторых из них, известно очень немного. Этот пробел в знаниях и предстоит заполнить предлагаемой книге.

Ее героями станут 34 человека, в течение двух веков игравшие весьма заметную роль в русской истории. Всего великих князей Романовых было 38, пятеро из них умерли в младенчестве или в ранней юности, так что сказать о них нечего, кроме слов сочувствия. Первым персонажем книги станет великий князь Петр Федорович, родившийся в 1728 году и ставший ненадолго императором Петром III; последним же из законныхвеликих князей Романовых – великий князь Дмитрий Павлович, доживший до 1942 года.

О законных и незаконных – история любопытная и не лишенная поучительности. Придет время, я ее обязательно расскажу.

Привожу список великих князей, с которыми предстоит познакомиться читателям. Он поможет разобраться в непростых семейных связях героев этой книги. Не называю большинство великих княжон, так как они еще в ранней юности были выданы замуж за границу и не оставили заметного следа в отечественной истории.

Итак, Кто есть Кто?

1. Великий князь Петр Федорович, будущий император Петр III (1728—1762), и его супруга Екатерина Алексеевна, принцесса Ангальт-Цербстская, будущая императрица Екатерина II(1729—1796), имели единственного сына. Петр оставался великим князем 21 год, начиная с 13 лет (в этом возрасте он приехал в Россию). Императором был полгода.

2. Их сын, великий князь Павел Петрович, будущий император Павел I(1754—1801), и его супруга Мария Федоровна, принцесса Вюртембергская (1759—1828), имели десять детей. Павел был великим князем 42 года, императором– 4 года.

Дети Павла Петровича и Марии Федоровны:

3. Великий князь Александр Павлович, будущий император Александр I(1777—1825), и его супруга Елизавета Алексеевна, принцесса Баден-Дурлахская (1779—1826), были бездетны. Александр 24 года был великим князем и ровно столько же – императором.

4. Великий князь Константин Павлович (1779—1831), его супруга Анна Федоровна, принцесса Саксен-Кобургская (1780—1860), и его морганатическая супруга Иоанна Грудзинская, княгиня Лович (1799—1831), были бездетны.

5. Великий князь Николай Павлович, будущий император Николай I(1796—1855), и его супруга Александра Федоровна, королевна Прусская (1798—1860), имели семерых детей. Николай был великим князем 29 лет, императором – 30 лет.

6. Великий князь Михаил Павлович(1798—1849) и его супруга Елена Павловна, принцесса Вюртембергская (1807—1873), имели трех дочерей.

Дети Николая Павловича и Александры Федоровны:

7. Великий князь Александр Николаевич, будущий император Александр II(1818—1881), и его супруга Мария Александровна, принцесса Гессен-Дармштадтская (1824—1880), имели шестерых детей. Александр был великим князем 37 лет, императором – 26.

8. Великий князь Константин Николаевич (1827—1892) и его супруга Александра Иосифовна, принцесса Саксен-Альтенбургская (1830—1911), имели четверых детей.

9. Великий князь Николай Николаевич(1831—1891) и его супруга Александра Петровна, принцесса Ольденбургская (1838—1900), имели двоих детей.

10. Великий князь Михаил Николаевич(1832—1909) и его супруга Ольга Федоровна, принцесса Баденская (1839—1891), имели семерых детей.

11. Великая княгиня Мария Николаевна, в замужестве герцогиня Лейхтенбергская (1819—1876), имела от двух браков пятерых детей, не носивших великокняжеского титула. Мария Николаевна – единственная женщина, ставшая героиней этой книги о великих князьях.

Внуки Николая I, Александровичи (потомки императора Александра II):

12. Великий князь Николай Александрович(1843—1865) не был женат.

13. Великий князь Александр Александрович, будущий император Александр III(1845—1894), и его супруга Мария Федоровна, принцесса Датская (1847—1928), имели пятерых детей. Александр был великим князем 36 лет, императором – 13.

14. Великий князь Владимир Александрович(1847—1909) и его супруга Мария Павловна-старшая, принцесса Мекленбург-Шверинская (1854—1920), имели четверых детей.

15. Великий князь Алексей Александрович(1850—1905) не был женат.

16. Великий князь Сергей Александрович(1857—1905) и его супруга Елизавета Федоровна(1867—1918) были бездетны.

17. Великий князь Павел Александрович(1860—1919) и его супруга Александра Георгиевна, греческая королевна (1870—1891), имели двоих детей. С морганатической супругой Ольгой Валериановной Павел имел троих детей, не носивших великокняжеского титула.

Дети Александра Александровича и Марии Федоровны:

18. Великий князь Николай Александрович, будущий император Николай II, и его супруга Александра Федоровна, принцесса Гессен-Дармштадтская (1872—1918), имели пятерых детей: великих княжон Ольгу (1895—1918), Татьяну (1897—1918), Марию (1899—1918), Анастасию (1901—1918), великого князя-цесаревича Алексея (1904—1918). Николай был великим князем 26 лет, императором– 24 года.

19. Великий князь Георгий Александрович(1871—1899) не был женат.

20. Великий князь Михаил Александрович(1873—1918) и его морганатическая супруга Наталья Шереметьевская, графиня Брасова (1881—1952), имели сына, не носившего великокняжеского титула.

Дети Владимира Александровича и Марии Павловны:

21. Великий князь Кирилл Владимирович(1876—1938) и его супруга Виктория Федоровна, принцесса Саксен-Кобургская (1876—1938). Их дети, в том числе и Владимир Кириллович (1917—1992), женатый на Леониде Георгиевне Багратион-Мухранской, великокняжеского титула не носили.

22. Великий князь Борис Владимирович(1877—1943) и его морганатическая супруга Зинаида Сергеевна Рашевская (1883—1964) детей не имели.

23. Великий князь Андрей Владимирович(1879—1956) и его морганатическая супруга Матильда Феликсовна Кшесинская (1872—1971) имели сына, великокняжеского титула не носившего.

Дети Павла Александровича и Александры Георгиевны:

24. Великий князь Дмитрий Павлович(1891—1942) и его морганатическая супруга американка Одри Эмери (1902–?) имели сына, не носившего великокняжеского титула.

Константиновичи(потомки великого князя Константина Николаевича):

25. Великий князь Николай Константинович(1850—1918) и его первая морганатическая супруга Надежда Дрейер имели двоих сыновей, не носивших великокняжеского титула.

26. Великий князь Константин Константинович(1858—1915) и его супруга Елизавета Маврикиевна, принцесса Саксен-Альтен-бургская (1865—1927), имели девятерых детей, не носивших великокняжеского титула.

27. Великий князь Дмитрий Константинович(1860—1918) не был женат.

Николаевичи(потомки великого князя Николая Николаевича-старшего):

28. Великий князь Николай Николаевич-младший(1856—1929) и его супруга Анастасия (Стана) Николаевна, княжна Черногорская (1868—1935), были бездетны.

29. Великий князь Петр Николаевич(1864—1931) и его супруга Милица Николаевна, княжна Черногорская (1866—1951), имели четверых детей, не носивших великокняжеского титула.

Михайловичи(потомки великого князя Михаила Николаевича):

30. Великий князь Николай Михайлович(1859—1919) не был женат.

31. Великий князь Михаил Михайлович(1861—1929) и его морганатическая супруга Софья Николаевна, графиня Торби, внучка А. С. Пушкина (1863—1928), имели троих детей, не носивших великокняжеского титула.

32. Великий князь Георгий Михайлович(1863—1919) и его супруга Мария Георгиевна, принцесса греческая (1867—1940), имели двух дочерей, не носивших великокняжеского титула.

33. Великий князь Александр Михайлович(1866—1931) и его супруга Ксения Александровна, сестра императора Николая II (1875—1960), имели семерых детей, не носивших великокняжеского титула.

34. Великий князь Сергей Михайлович(1869—1918) не был женат.

Приводя этот длинный список, я вовсе не рассчитываю, что читатели запомнят все имена, даты, родственные связи. Но если, читая книгу, они заинтересуются кем-то из ее персонажей, то, вернувшись к этому списку, смогут легко разобраться в его положении в непростой иерархической системе семейства Романовых.

Часть I
Отец и сын. Общая участь

Я не рожден для России…

В 1913 году, который принято считать вершиной подъема экономики Российской империи, исполнилось 300 лет царствования династии Романовых. Дата солидная, успехи впечатляющие, перспективы радужные (во всяком случае казались радужными). Так что были все основания праздновать с достойным великой империи размахом. И праздновали. Торжественно. С пышностью, не виданной, пожалуй, со времен самой Екатерины Великой.

Правда, Екатерину ни тогдашний государь, ни уж тем более его супруга, не жаловали, как не жаловали, впрочем, и великого Петра. Им обоим был ближе «тишайший» государь Алексей Михайлович. Вернуться бы в его безоблачные времена! (У нас всегда находятся мечтающие вернуть «Россию, которую мы потеряли», не вполне представляя, какой она была на самом деле.)

Но возродить образ жизни державы Алексея Михайловича затруднительно даже для самодержавных монархов. Остается создать хотя бы иллюзию той казавшейся идеальной эпохи: облачиться в древнерусские костюмы, роскошные, сверкающие драгоценными камнями, тяжесть которых непросто выдержать не то что хрупким великосветским красавицам, но и их крепким, закаленным спортивными занятиями кавалерам.

Ни семья, ни придворные не ропщут: у них есть куда более серьезные основания быть недовольными поведением императорской четы. Но привычка повиноваться помазанникам Божьим крепка… И едва ли хоть кто-нибудь предчувствует, что и повиноваться, и терпеть осталось всего 4 года. За ними – пропасть. И отчаяние. И прозрение. И осознание собственной вины. И невозможность исправить…

Но пока империя празднует, двор ликует. В ярости только императрица Александра Федоровна: снова этот «Альманах де Гота» (так именовался придворный календарь, издававшийся в Германии и сообщавший обо всех событиях, происходивших в царствующих домах Европы)! Как смеют они писать «династия Голштейн-Готторпов-Романовых»? Мы – Романовы! Только Романовы! Запретить ввоз в Россию этого беспардонного альманаха!

На счастье, в момент принятия императрицей столь радикального решения рядом с ней оказался кто-то умный (такое случалось не слишком часто) и посоветовал не обращать внимания, оставить все как есть, а то ведь обидятся и будут печатать просто: «династия Салтыковых» – позор на всю Европу. Оскорбленная «хозяйка земли русской» на этот раз прислушалась к разумному совету. А то ведь дотошные немецкие издатели могли напечатать совсем уж нестерпимое: «династия Бабкиных»…

В общем-то, понять императрицу можно: великая империя празднует 300-летие Дома Романовых, а тут какие-то Голштейн-Готторпы! Их княжество и в лупу-то на карте не разглядишь! Но и к издателям альманаха трудно предъявить претензии: Россия числит себя европейской державой, а во всей Европе фамилией семьи, а значит и царствующей династии, считается фамилия отца. Так что, по закону, раньше и в самом деле были Романовы, но с тех пор как на престол взошел Петр III (по отцу – принц Голштейн-Готторпский), династия должна называться его именем. Спасибо еще, что из уважения к Петру Великому, чьим внуком был Петр III, к официальной фамилии добавляют мелким шрифтом «Романовы».

«Я не рожден для России, непригоден русским, а они – мне!» – раздраженно кричал жене, посмевшей упрекнуть его в пренебрежении русскими обычаями, первый из великих князей Романовых. Презирая жену, да и женщин вообще, он и представить не мог, что этими словами оправдывает роковой поступок, который великая княгиня давно задумала, вскорости совершит и тем самым изменит весь ход нашей истории.

Этим первым великим князем был принц Карл Петр Ульрих Голштейн-Готторпский, ставший волей Елизаветы Петровны Романовой наследником российского престола Петром Федоровичем; его ненавистной и откровенно презираемой женой – Екатерина Алексеевна (урожденная принцесса Ангальт-Цербстская), будущая императрица Екатерина Великая.

Не раз поминали недобрым словом Елизавету Петровну, последнюю настоящую Романову на русском троне: неужели не могла найти себе более достойного наследника? Зачем вызвала из жалкой, нищей Голштинии бездарного сынка своей покойной сестрицы и провозгласила его наследником и великим князем? Похоже, родная кровь была для дочери Петра дороже престижа России?!

«Наследник престола – самое неприятное из всего неприятного, что оставила после себя императрица Елизавета», – к такому выводу пришел один из самых признанных знатоков XVIII века Василий Ключевский.

Великий князь Петр Федорович.

А что ей было делать? Завещать трон ею же свергнутому и заточенному в Шлиссельбургскую крепость Иоанну Антоновичу, сыну племянницы Анны Леопольдовны, внучки старшего брата Петра Великого Ивана Алексеевича? Но чем Брауншвейгский принц лучше Голштейн-Готторпского? Да, у Петра всего четверть русской крови (дед с материнской стороны Петр Алексеевич – русский, бабка Екатерина Алексеевна – лифляндка, то есть матушка, покойная сестрица Анна Петровна, как и сама Елизавета, – русская лишь наполовину; отец Карл Фридрих – немец). И у Иоанна Антоновича бабка Екатерина Ивановна – русская, дед Мекленбург-Шверинский герцог Карл Леопольд – немец, матушка Анна Леопольдовна – тоже русская лишь наполовину, отец Антон Ульрих Брауншвейгский – немец. Та же четверть русской крови.

Только четверть четверти рознь. У Иоанна – кровь слабоумного Ивана Алексеевича, у Петра – самого Петра Великого.

Слов нет, лучше бы самой родить наследника, но, судя по всему, к тридцати двум годам, когда стала наконец императрицей, Елизавета Петровна рожать уже не могла. Слухов о детях Елизаветы ходит множество. Одни утверждают, что было у нее 8 незаконных детей; другие уточняют: пятнадцать! Поди проверь. Говорят, отдавала младенцев в семьи их отцов, законные жены безропотно воспитывали отпрысков царевны. О том, что именно так поступала Анна Иоанновна со своими детьми от Бирона, известно достоверно. Может быть, Елизавету обвиняли в том же грехе просто по аналогии?

Особенно упорным был слух, что Андрей Кириллович Разумовский, сыгравший роковую роль в судьбе великого князя Павла Петровича, – сын Елизаветы. Правда, насчет отца мнения расходились: одни называли тайного мужа императрицы Алексея Григорьевича, другие – его младшего брата Кирилла, в семье которого ребенок и был воспитан.

Александра Осиповна Смирнова-Россет, «Записки» которой – неисчерпаемый источник придворных сплетен, рассказывала (со слов Пушкина), что однажды Николай I, гуляя с поэтом, говорил ему, что у Елизаветы Петровны от Разумовского-старшего было двое детей: сын, умерший ребенком, и дочь, ставшая монахиней.

Все это – не более чем слухи. Но если даже незаконные дети действительно были, разве могла она завещать им трон? Вот и вспомнила о сыне покойной сестры Аннушки. Тем более что наверняка знала о тайном договоре, подписанном батюшкой и женихом Анны Петровны Карлом Фридрихом Голштинским. Договор давал Петру I право забрать у родителей родившегося от этого брака ребенка и сделать его наследником российского престола.

Так что выбор того, кто в будущем (пусть и всего на полгода) станет императором Петром III, – вовсе не каприз легкомысленной и, как кое-кто считал, недалекой, неспособной предвидеть даже близкие, не то что отдаленные результаты своих поступков, «веселой царицы Елисавет». Сознательный, хотя и вынужденный выбор. И она была не первой и не последней в нашей истории, кому приходилось выбирать между плохим и очень плохим…

След в жизни столь нелюбимой им России Петр III оставил маловразумительный. Попытки представить его непонятым гением, предпринятые в последние годы, вызваны прежде всего непреодолимым желанием пересмотреть все традиционные оценки, бытовавшие в отечественной историографии. Непременно – все. У нас ведь принято: разрушить до основанья, а затем… В данном случае затем предполагалось создать новую версию нашего прошлого. При таком подходе (разрушении до основанья всего и вся) версия эта заведомо становится ничуть не более достоверной, чем существовавшая до сих пор, которая и в самом деле многое замалчивала, а многое оценивала так, как было выгодно тогдашним правителям России.

Кроме того, кардинальный пересмотр привычных оценок Петра Федоровича объясняется нашей национальной страстью едва ли не обожествлять всех принявших насильственную смерть (независимо от того, какую жизнь они прожили). Лучший тому пример – посмертная судьба последнего императора Николая Александровича Романова. Сознательно называю его Романовым, хотя сомневаюсь, что он имеет к Романовым хоть малейшее отношение. Но поскольку моя цель – рассказать о членах семьи, официально именуемой Романовыми, буду и впредь называть всех их этой общепринятой фамилией.

Что же касается великого князя Петра Федоровича, будущего Петра III, то он интересен почти исключительно тем, что на его примере очевидно, к каким печальным последствиям приводит недолжное воспитание человека, которому предначертано вершить судьбы государства и населяющих его людей.

При том что как восторгов по поводу непризнанного гения, так и обвинений в адрес Екатерины, якобы старательно возводившей напраслину на несчастного ни в чем не повинного мужа, я не разделяю; по прошествии веков Петр Федорович вызывает не ненависть, как когда-то у Екатерины, не брезгливое раздражение, как у Елизаветы Петровны, не насмешку, пренебрежение и неприязнь, как у множества современников, упоминавших о нем в своих мемуарах и письмах. Он вызывает жалость и сочувствие.

Предупреждаю сразу: я не намерена, да и не имею права судить или оправдывать никого из своих героев. я просто буду пытаться понять.

Как случилось, что потомок Петра I и Карла XII не унаследовал ни одного из талантов своих великих предков? Неужели не было в нем задатков, которые могли бы развиться и сделать его вполне достойным преемником тетушки, императрицы Елизаветы? Наверное, были. Теперь, по прошествии двух с половиной веков, с определенностью сказать невозможно. Но если ребенка, даже богато одаренного, с первых шагов лишить любви, заботы, уважения? Думается, искалечить его душу и тело не составит особого труда.

Что физическое и нравственное здоровье ребенка во многом зависит от состояния и настроения, в котором находится будущая мать во время беременности, сегодня доказано. Но и раньше об этом догадывались. К примеру, Николай I, обожавший свою жену, всегда окружал ее исключительной заботой, вниманием, поклонением. Во время беременностей заботу увеличивал многократно – был уверен: счастливая мать родит счастливого, здорового и красивого ребенка.

Беды будущего императора Петра III начались еще в утробе матери. Карл Фридрих увез свою молодую жену в родной Киль. После Петербурга столица Голштинского герцогства показалась дочери Петра убогой и невыносимо скучной. Замечательные свойства ее души и ума применения там не находили. Тоска и одиночество стали ее уделом. Зато муж наконец-то почувствовал свободу: молодой жене внимания не уделял, пьянствовал, развратничал. В Петербурге, на глазах у всемогущего тестя, ни о чем подобном и помыслить не смел.

10 февраля 1728 года двадцатилетняя Анна родила сына. «Бедный малютка, не на радость ты родился», – были первые слова, с которыми обратилась она к ребенку. Вещее сердце не обмануло. Мальчик не успел получить первого, что образует человеческую душу, – материнской нежности и любви.

На седьмой день после родов Анна Петровна смотрела в открытое окно на иллюминацию, устроенную в честь новорожденного, простудилась и вскоре умерла от скоротечной чахотки. Мальчик остался сиротой. Отец был к нему равнодушен совершенно. Поручил его кормилицам и нянькам, которые исправно кормили, поили, одевали, но все это – по обязанности, не по любви. Лишь одна женщина, гувернантка фрейлейн Алиниус, искренне полюбила малыша. Он робко, с надеждой называл ее мамой. Окружающие, услышав это обращение, зло высмеивали ребенка. А он до конца дней останется верен своей привязанности, возьмет названную матушку в Россию, постарается, чтобы она ни в чем не знала нужды (фрейлейн Алиниус надолго переживет своего воспитанника).

Когда мальчику исполнилось семь лет, к нему были приставлены военные чины из придворных, ограниченные солдафоны, под стать самому герцогу. Они и пристрастили внука Петра I к маршировке, разводам и парадам. В этом был смысл их собственной жизни, это (внешнюю сторону военного дела) им удалось сделать и смыслом жизни маленького принца.

Самым страшным наказанием был для него запрет смотреть на разводы и парады. Самым счастливым событием он до конца жизни считал день, когда его, девятилетнего, произвели в секунд-лейтенанты (первый офицерский чин в армии герцога Голштинского. – И. С.). Это производство позволило ему почувствовать себя на равных со старшими товарищами, он даже требовал, чтобы они называли его на «ты», чего по отношению к принцу не мог позволить себе даже убеленный сединами генерал. И это при том, что княжество было бедным, а герцог, лишившись материальной поддержки родственников покойной жены, едва сводил концы с концами.

Пришедшая к власти в России Анна Иоанновна голштинцев не жаловала, да и опасалась: маленький сын Анны Петровны вполне мог претендовать на русский престол. И не только на русский. Тихий, неловкий, с трудом овладевший грамотой мальчишка был наследником еще и шведского трона. Взвесив открывающиеся возможности, герцог наконец-то заинтересовался собственным сыном. Придворные вспоминали, что он, кивая на мальчика, стал часто повторять: «Он выручит нас из нужды и поправит наши дела!»

Поскольку сердцу Карла Фридриха Карл XII был милее Петра I, он решил приобщить сына к лютеранской вере и научить тому, в чем был особенно силен шведский король: богословию и латыни. Но все, что так легко давалось талантливому шведскому королю, не расположенный к умственным занятиям Петр Ульрих усваивал с трудом. Богословие ему опротивело. Думается, его отношение к Церкви и священникам, которое будет возмущать и отталкивать от него многих достойных людей в России, – оттуда, из детства. Веру ведь невозможно привить из-под палки.

И латынь он возненавидел. Уже будучи наследником российского престола, не допускал в свою библиотеку ни одной книги на латинском языке. Грубые голштинские учителя, знавшие только один метод обучения – насилие, навсегда внушили ему отвращение к учебе. Исключение будет составлять только военное дело.

Петру было десять лет, когда скончался его отец. Несчастный сирота оказался на попечении дяди, принца Адольфа, епископа Эйтенского (впоследствии он станет королем Швеции). В доме дядюшки ему было еще хуже, чем при дворе отца. Дядюшка Адольф передоверил воспитание племянника гофмаршалу фон Брюммеру, который жестоко наказывал мальчика за любое ослушание: бил кнутом, ставил на колени на горох, надевал на него дурацкий колпак на потеху всем слугам и домочадцам. За три года маленький принц не услышал ни одного ласкового слова. К тринадцати годам это был физически слабый, полуграмотный, озлобленный, подозрительный волчонок.

Тут-то и наступил перелом в его судьбе. На русский трон взошла Елизавета Петровна, родная сестра его покойной матушки, женщина доброго, веселого нрава и нежного сердца. Она тут же призывает к себе единственного оставшегося на свете потомка своего незабвенного родителя. Встречает его ласково, нежно обнимает, целует. Но он к такому обращению не привык, он давно понял: взрослые – лицемеры. Если ни с того ни с сего ласковы, значит, им что-то нужно, что-то такое, от чего ему, Петру Ульриху, будет плохо. Он так и не поверит в искренность тетушки. Впрочем, она сама своими капризами и переменчивым настроением будет портить отношения, едва они начнут налаживаться.

А поначалу… Елизавета так хотела видеть сына Аннушки, родную кровиночку! Ожидала стройного, ясноглазого, кудрявого ангелочка, а перед ней нескладный, неказистый, хилый подросток – ничего общего ни с дедом, ни с Анной, ни с нею самой, признанными красавицами.

Но еще хуже – совсем не развит. Это даже ей, не слишком образованной, сразу бросилось в глаза. Чем ближе знакомились, тем больше огорчалась. Недоумевала: чему его там учили, в этой захолустной Голштинии!? Немедля приняла меры: приставила к племяннику наставника, лучше которого во всей России найти было едва ли возможно, академика Якова Штеллина (в некоторых источниках его называют Якобом и фамилию пишут с одним «л»). Выдающийся ученый и блистательный психолог, он старался, прежде всего, разбудить в мальчике интерес к знаниям. Но если занятия по практической математике, фортификации и другим наукам, связанным с военным делом, приносили хоть какие-то плоды, то на занятиях по истории, нравственности, статистике, государственным наукам ученик был невнимателен, рассеян и не скрывал полного отсутствия интереса к этим предметам. Тем не менее Штеллин искренне привязался к своему не слишком талантливому и любознательному ученику. Привязанность была взаимной. Уже выйдя из ученического возраста, Петр Федорович уговорил почтенного директора отделения изобразительных искусств Академии наук остаться библиотекарем при наследнике престола. Наставник не покинул своего воспитанника в самые тяжелые минуты и оставил подробную записку о последних днях царствования Петра III.

Елизавета Петровна.

А в годы ученичества усилия Штеллина в конце концов, возможно, и увенчались бы какими-то заметными успехами, если бы не мешала сама Елизавета. Она постоянно разлучала воспитателя и воспитанника, требуя, чтобы великий князь присутствовал на всех балах, маскарадах, празднествах. А праздники при дворе веселой государыни были практически ежедневно. Вполне понятно, что не склонный к усидчивым занятиям науками подросток предпочитал развлечения.

Впрочем, дворцовые балы тоже не доставляли ему большого удовольствия: в светские кавалеры он решительно не годился, танцмейстеру Лауде стоило немалых трудов обучить его хоть каким-то танцам, в которых его тетка была несравненная мастерица. Ее раздражала неловкость племянника. А он с трудом терпел ее легкомыслие и жажду непонятных ему удовольствий. У него была своя стихия – военные парады и церемониальные марши.

И еще одна беда разлучала Петра с просвещенным наставником – частые болезни. За самое короткое время подросток перенес оспу и тяжелейшую лихорадку. Жизнь его была на волоске. Елизавета не отходила от него, забывая обо всех недостатках и слабостях, которые раздражали и тревожили. На время выздоровления она отменяла все занятия, считая, что они изнуряют и без того тщедушного племянника. О том, что надолго прерывая занятия, он терял приобретенные с таким трудом знания, не задумывалась. И – главное – не запрещала общаться с теми, кто приехал с ним из Голштинии. Не давала себе труда понять, что влияние гофмаршала фон Брюммера и камергера фон Берхгольца на будущего русского самодержца не просто вредно – разрушительно. Гофмаршал, садист, которого Петр с детства боялся и ненавидел, внушал своему подопечному: «Этот подлый язык (русский. – И. С.) пригоден только собакам и рабам». И это не раз и не два звучало при дворе русской государыни. Елизавета знала. И – терпела. Только поняв, что Брюммер намеренно поощряет истерическую привязанность великого князя к Фридриху II, и убедившись, что она сама для Петра Федоровича – ничто, а Фридрих – выше Бога, наконец выслала Брюммера из России. Но поздно: посеянные им семена скоро дадут всходы, и они окажутся губительными для последнего внука Петра Великого.

Если бы Елизавета Петровна всерьез озаботилась воспитанием племянника, может быть, что-то и удалось бы изменить в его пристрастиях, в его характере. Ведь были же у него хорошие качества. Даже враги признавали, что он не был злым человеком. Да, был вспыльчив. Но и отходчив. И умел быть благодарным. Вот на эти свойства характера и опереться бы, их бы и развивать…

А Елизавета Петровна только возмущается: капризен, необуздан, упрям; православную веру принял лишь формально, сердце осталось равнодушным; обряды соблюдать отказывается; русский язык учить не желает. Все время посвящает детским забавам да военным играм с отрядом, вывезенным из Киля. Всесильная императрица возмущается, но не делает того, что могла бы, а скорее должна была сделать: удалить грубых, необразованных голштинцев, попытаться окружить племянника просвещенными русскими людьми, разбудить в нем интерес к его новой родине. Вместо этого она разрешает Петру все увеличивать и увеличивать свое войско. В конце концов, оно достигает пяти тысяч солдат и офицеров. Чужие вооруженные люди ведут себя в пригородной резиденции великого князя вызывающе, не скрывая презрения к местным жителям. Допуская это, Елизавета Петровна удобряет почву для неприязни, с которой относится к «прусскому выкормышу» все больше и больше придворных и гвардейцев.

Да и сама императрица, провозгласившая племянника наследником и великим князем, в нем разочаровывается. Кстати, здесь уместно упомянуть об отношении Елизаветы к титулу «великий князь», возвращенному ею в обиход. Вот подлинные слова, сказанные ею канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину: «Знайте, что в моей империи только и есть великого, что я и великий князь. но и величие последнего есть не что иное, как призрак». Она очень четко дала понять, что только государь всемогущ, а великий князь – всего лишь почетное звание, которое государь дал, но в любой момент может и отнять.

Эти слова Елизаветы Петровны могли бы стать эпиграфом ко всей книге о великих князьях. Их величие и в самом деле всего лишь призрак. Их зависимость от императора, будь тот отцом или братом, не меньше, чем зависимость крепостного от помещика. Просто уровень другой. Подтверждением тому, что великий князь – существо бесправное, стала женитьба Петра Федоровича. «Пришла пора урода женить» – сокрушалась любящая тетушка. К выбору невесты подошла ответственно, тщательно. Учла все. Только об одном даже не подумала – о чувствах жениха (ну и невесты, разумеется, тоже).

С точки зрения государственной выбор невесты оказался блистательным: из маленькой Ангальт-Цербстской принцессы Софии Августы вырастет Екатерина Великая. А вот с точки зрения человеческой… Худшего выбора спутницы жизни для своего племянника, умственные и физические возможности которого были крайне скромны, Елизавета Петровна сделать просто не могла.

Менее подходящую пару трудно было вообразить. Она: «черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, многое говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и ноги совершенной формы… походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же веселый, сколь и нрав ее». Он: «обезображенный оспой, почти всегда пьяный, малоразвитый и чудаковатый». Это взгляд современников.

Но не это главное. После глубокого изучения той эпохи один из самых объективных, неангажированных отечественных историков Сергей Соловьев пришел к печальному выводу: «Петр Федорович обнаруживал все признаки остановившегося духовного развития, он являлся взрослым ребенком». Замечание австрийского посланника Мерси-Аржанто подтверждает этот вывод: «Он не отличается умом, привыкшим к делам, серьезным соображением и отсутствием предрассудков. Его намерения нерациональны, легкомысленны и дики…»

А Екатерина? Как бы к ней ни относиться, даже враги не могут отрицать, что уже в юные годы она обнаруживала не просто незаурядный ум, но и черты гениальности. И, поначалу даже не желая того, подавляла во всем своего незадачливого мужа. Могли ли они стать гармоничной парой?

Можно ли судить ее или его? Мне кажется, можно только пожалеть обоих. А уж если обвинять, то только обстоятельства, в которых они оба оказались (принадлежность к царствующим домам), и тех, кто считал себя вправе так бездумно распоряжаться судьбами молодых, не знающих жизни людей.

Пройдет время, и великий князь найдет женщину, что называется «по себе». Это будет графиня Елизавета Романовна Воронцова, племянница канцлера, родная сестра умнейшей, хотя и не в меру амбициозной Екатерины Романовны Дашковой. Елизавета, в отличие от сестры, глупа, некрасива, но незлобива и добродушна. С великим князем жили они душа в душу, вместе устраивали пирушки, часто кончавшиеся дракой, легко мирились, никогда не держали зла друг на друга. Если бы не женили Петра Федоровича так рано и неудачно, глядишь, мог бы до старости быть счастлив со своей непритязательной Лизанькой.

Но его женили. Не считаясь ни с его чувствами, ни с его возможностями. Жених и невеста с первого взгляда не понравились друг другу. Правда, Екатерина потом уверяла, что готова была от души полюбить великого князя, если бы… Когда он болел оспой и был на краю могилы, она искренне переживала и истово молилась о его спасении. Да и он во время ее болезни (когда ей, по ее словам, выпустили всю немецкую кровь) много времени проводил у постели невесты. Вспоминают, что, несмотря на все свое легкомыслие и детскую неразвитость, Петр сознавал, что его маленькая жена может быть ему лучшим советником и называл ее «madame la ressourse». В минуты сомнений он постоянно бросался к ней за советом и, получив его, быстро убегал. К собутыльникам, к своему голштинскому войску. В первое время их брачной жизни она была товарищем его любимых игр. Но что это были за игры! Брачное ложе он превращал в поле битвы своих деревянных солдатиков. И так – годами, из ночи в ночь (Елизавета Петровна зорко следила, чтобы они всегда спали в одной постели). Почти девять лет такой жизни…

Как стало известно почти через полтора столетия после описываемых событий (узкому кругу, в чем убеждают документы, было известно с самого начала), причиной более чем странных отношений между супругами был порок развития, именуемый фимозом, достаточно распространенный и легко устранимый. Не буду вдаваться в физиологические подробности. Кому интересно, может прочитать о фимозе в медицинской энциклопедии. А между тем Елизавете Петровне нужен был внук, который мог бы стать наследником вместо злополучного племянника. Екатерине прозрачно намекнули, что она может сама выбрать отца будущему ребенку (правда, выбрать из двоих придворных, хорошо известных императрице). Екатерина выбрала красавца Сергея Салтыкова. Когда стало ясно, что она беременна, возникла другая проблема: нужно было создать видимость, что отец будущего ребенка – великий князь.

В архиве международного ведомства Франции хранятся любопытные донесения дипломатов.

«Великий князь, не подозревая этого, был неспособен иметь детей от препятствия, устраняемого у восточных народов обрезанием, но которое он считал неизлечимым. Великая княгиня, которой он опротивел… не очень огорчалась этим злоключением…»

«Стыд этого несчастья, которое его удручало, был таков, что он не имел даже храбрости признаться в нем. А великой княгине, принимавшей его ласки лишь с отвращением и опытной не более его, и в голову не приходило ни утешить его, ни заставить искать средства, которые привели бы великого князя в ее объятия».

«Салтыков тут же стал придумывать способ убедить великого князя сделать все, что было нужно, чтобы иметь наследников… В тот же день Салтыков устроил ужин, пригласив на него всех лиц, которых великий князь охотно видел, и в веселую минуту все обступили великого князя и просили его согласиться на их просьбы. Тут же привели хирурга – и в одну минуту операция была сделана и отлично удалась».

Все это с трудом укладывается в сознании: молодой человек страдает, у него развивается комплекс неполноценности, брак, у которого и так было ничтожно мало шансов на успех, разрушается – и никто не приходит на помощь! Только когда становится необходимым создать хотя бы иллюзию законного отцовства наследника престола, великому князю наконец помогают. Правда, о деликатности даже не задумываются, превращают интимную процедуру в доступный множеству свидетелей фарс. Попробуем представить, какой осадок это оставило в душе несчастного, который многие годы тщательно скрывал свой недостаток.

И вот, наконец, воля царственной тетушки выполнена: великая княгиня родила наследника. Роды были тяжелыми. Как только мальчика обмыли, Елизавета взяла его на руки и унесла, не дав матери даже взглянуть на новорожденного (в следующей главе я расскажу, как пагубно отразился этот жестокий поступок императрицы на отношениях Екатерины с сыном). За Елизаветой последовали все, кто присутствовал при родах. Молодая мать осталась одна. Никто не принес ей даже стакана воды.

Стены в деревянном дворце Елизаветы Петровны (на его месте теперь Михайловский замок) были тонкие, чтобы в соседней комнате не услышали конфиденциальный разговор, приходилось переходить на шепот. Екатерина слышала: за стенкой пировал «счастливый отец». Она звала на помощь. Никто не отзывался. То ли не слышали – пьяные крики заглушали ее голос, – то ли ждали, когда она умрет… Она этого никогда не забудет. И не простит.

А он? Скорее всего, в свое отцовство он не очень-то верил. Не случайно, по свидетельству современников, «тотчас после рождения Павла в обращении его родителей между собой прекратилась даже всякая внешняя любезность». Они не встречались месяцами. С первой минуты своего царствования Петр не скрывал отношения к жене и сыну: в Манифесте о восшествии на престол он не упомянул о них ни словом. Это был плохой знак. Если раньше великая княгиня могла с абсолютным равнодушием относиться к длящейся уже несколько лет связи мужа с Елизаветой Романовной Воронцовой, то теперь у нее были серьезные основания задуматься: не собирается ли муж избавиться от постылой жены.

Вскоре опасения подтвердились. Петр приказал своему флигель-адъютанту, князю Ивану Сергеевичу Барятинскому, арестовать Екатерину и отвезти ее в Петропавловскую крепость. Будь на месте Барятинского кто-нибудь другой, приказ, скорее всего, был бы выполнен. Но князь Иван уважал Екатерину куда больше, чем Петра. Вместо того чтобы исполнять поручение, он бросился к любимому дядюшке императора, российскому фельдмаршалу и конной гвардии подполковнику принцу Георгию Людвигу Голштинскому. Но Екатерина и принц терпеть друг друга не могут. Как убедить принца заступиться за государыню? И Барятинский нашел нужный подход: «Государь все это делает, чтобы развестись с императрицей и жениться на этой пьяной дуре Елизавете Романовне Воронцовой, – начал князь. – Императрица имеет, конечно, свои недостатки, но, по крайней мере, она женщина умная, да к тому же и настоящая принцесса, принцесса Ангальтская. А Воронцова-то что такое? Откуда она взялась? Глупа, зла, пьянюшка, баба-яга настоящая! Воронцовы разбойники: грабят, сколько могут; они, пожалуй, всех нас оберут, да еще оттеснят от двора; все места захватят себе и своим креатурам». Последний аргумент оказался неотразимым. Принц побежал к императору, бросился перед ним на колени и заявил, что не встанет, пока Екатерина не будет прощена. К неописуемому огорчению Воронцовых, Петр любимому дядюшке отказать не смог.

Узнав о происшедшем, Екатерина пообещала князю Ивану не забыть его услугу. И, когда взошла на престол, не забыла. А тогда этот случай не в последнюю очередь предопределил судьбу новоявленного монарха. Любопытно, что одним из убийц Петра III станет родной брат князя Ивана – Федор Сергеевич. Его услуга тоже не будет забыта.

Всё (вернее, почти всё), что сделает Петр, заняв на беспрецедентно короткое время русский трон, не было неожиданностью; всё прямо вытекало из давно известных пристрастий великого князя, порой патологических.

Фридрих II.

Его преклонение перед Фридрихом II ни для кого не было тайной. Все понимали, что он немедля заключит мир с Пруссией, несмотря на то что успехи русской армии в Семилетней войне были впечатляющи, и проживи Елизавета Петровна подольше, судьба Пруссии была бы печальна. Но никто, пребывающий в здравом уме, не мог даже предположить того, что сделал Петр. Он отдал Пруссии все русские завоевания, все земли, политые кровью русских солдат, заключил со вчерашним противником военный союз, направленный на укрепление престижа Пруссии. В сущности, это был самый позорный трактат, когда-либо подписанный русским государем. К тому же Петр публично называл Фридриха своим повелителем. Это дало право саксонскому посланнику Прассу написать: «Теперь в Петербурге императором король прусский».

А еще новый император переодел русскую армию в прусскую форму, всячески унижал и третировал духовенство, был непристойно весел во время похорон Елизаветы Петровны и многое, многое в том же роде. Все это не было большой неожиданностью, просто то, что у великого князя было на уме, у императора превращалось в реальные дела. Даже добрые поступки, к примеру возвращение из ссылки тысяч наказанных Елизаветой (всего при гуманнейшей царице на каторгу или поселение было сослано около 80 тысяч человек), вполне предсказуемы: его неприязнь к тетушке в последние годы так усилилась, что сделать что-то вопреки ее воле было для него радостью.

Единственным поступком Петра, вызывающим недоумение, не находящим никаких корней в его интересах и увлечениях тех лет, что он был великим князем, стал Манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». Значение этого документа в истории России трудно переоценить: он освобождал дворян от обязательной государственной службы, которая была своего рода формой крепостной зависимости. Это был первый реальный шаг к свободе. Для того чтобы Россия стала свободной по-настоящему, нужен был еще один шаг (но какой!) – освобождение от крепостной зависимости большинства населения страны – крестьян. На этот шаг решится лишь правнук Петра III (если придерживаться официальной версии, утверждающей, что все следующие за Петром Федоровичем монархи – его прямые наследники).

Время для превращения России в свободную страну было катастрофически упущено. Но если появление Манифеста Александра II вполне логично, продиктовано убеждениями царя-освободителя, то появление Манифеста Петра III – загадка. Он ведь никогда не был привержен либеральным ценностям, скорее наоборот: его идеал – казарменная монархия Фридриха Прусского.

Загадку Манифеста пытались разгадать многие. Одни считали реформистскую деятельность Петра капризом, желанием все разом перевернуть, изменить, не оставить и следа от тетушкиных порядков. Другие видели влияние советников, в первую очередь канцлера Михаила Воронцова, стремившегося укрепить престиж нового государя, с которым связаны блестящие перспективы семейства Воронцовых (Петр ведь всерьез собирался жениться на племяннице канцлера Елизавете Романовне). Третьи уверенно считали авторами Манифеста статс-секретаря Дмитрия Васильевича Волкова и генерал-прокурора Сената Александра Ивановича Глебова (документ вполне соответствует их убеждениям, способностям, уму). Якобы Петр подписал поданную Волковым бумагу не глядя.

Каждая из этих версий представляется возможной. Но подробности не меняют дела: Манифест, давший свободу русскому дворянству, подписал именно Петр Федорович, едва успевший стать императором, даже не коронованный. Кстати, он единственный из российских монархов не был коронован: не торопился. И здесь, наверное, тоже презрение к русским традициям, которое с малых лет было свойственно великому князю.

Мсье второй сорт

В «Мемуарах» прусского короля Фридриха II читаем: «Слишком важен, заносчив и горяч, чтобы удержаться на престоле народа дикого, варварского и избалованного нежным женским правлением. он может повторить судьбу своего несчастного отца».

Эту запись Фридрих сделал после первой встречи с сыном своего убиенного неистового поклонника Петра Федоровича. Шло лето года 1776-го. Павлу Петровичу оставалось жить еще четверть века. Из них 21 год – великим князем, наследником того самого престола, который был для него столь опасен. Не будем принимать в расчет нелестную оценку нашего народа. Что в ней удивительного, если вспомнить, что именно этот народ дважды изрядно поколотил слывшего непобедимым Фридриха. Такое не прощают. Тем более если привык, что мир называет тебя Великим.

Насчет нежного женского правления с мудрым прусским королем тоже можно поспорить. Особенно если вспомнить некоторые проявления «нежности» императрицей Анной Иоанновной.

Но вот в оценке русского великого князя и в предвидении его судьбы Фридрих оказался точен абсолютно. Замечу только, что сделав эту пророческую запись, коварный король сразу написал письмо матушке Павла Петровича, императрице Екатерине. Тоже Великой. Он восхищался умом и благородными манерами ее сына. Хотел польстить? Или наоборот, зная о взаимоотношениях царицы с наследником, думал задеть ее высокой оценкой нелюбимого сына? Кто знает…

Впрочем, допускаю, что я напрасно обвиняю прусского монарха в лицемерии. Никто не способен был оставлять столь противоречивых впечатлений, как Павел Петрович. Ни о ком из персонажей отечественной истории не осталось столь взаимоисключающих мнений. Ласковый и жестокий, умный и безумный, грубый и деликатный, благородный и коварный, доверчивый и подозрительный, прекрасно воспитанный и абсолютно неадекватный, патологический трус и человек, способный на решительные поступки. Это все о нем. И все – правда.

Объяснить эту двойственность, точнее даже многоликость, берусь парадоксальным сочетанием генов. Допускаю, что специалисты обвинят меня в изобретении антинаучного термина, но предполагаю, что вобрав по наследству свойства столь несовместимых родителей (если отцом Павла считать Петра III), он был обречен на жестокую борьбу с самим собой.

Кроме того, несдержанность, неуправляемость, непредсказуемость великого князя, а потом и императора – родом из детства. Оно определенно не было счастливым. Отец был к мальчику более чем равнодушен. Потом Павел об этом забыл, скорее заставил себя забыть, чтобы во всех своих горестях обвинять только одного человека – мать.

Чтобы с возможно большей объективностью разобраться в отношениях Екатерины и Павла, нужно подробно рассказать и о ее отношениях с мужем, и о тайне рождения мальчика (которая после знакомства с ее «Записками» уже и не кажется тайной). Формат книги не дает мне возможности углубляться в эту непростую тему. Тех, кого она интересует, направляю к своей книге «Принцессы немецкие – судьбы русские», где очень подробно рассказана вся история появления на свет наследника российского престола от зачатия до родов и первого года жизни ребенка. У того, кто попытается непредвзято во всем этом разобраться, думаю, отпадет желание упрекать Екатерину Великую в бессердечности.

Возможно, у нее не было развито материнское чувство. Но разве это грех? Это данность. Вот не было у нее, к примеру, музыкального слуха. Что же, ее за это осуждать? Зато как мощно были развиты качества, за которые ее еще при жизни по праву назвали Великой. Что же касается материнских обязанностей, она их до поры выполняла безукоризненно. Тем, что Павел восхищал своими знаниями и прекрасным воспитанием (когда хотел или считал нужным восхищать), он, безусловно, обязан матери. Это она пригласила к нему лучших педагогов, следила, чтобы программа обучения была полной и всесторонней.

Но к тому времени, когда Екатерина смогла заняться воспитанием сына (ему было уже 8 лет), Елизавета Петровна, которая отобрала новорожденного у матери и до самой своей кончины не допускала к нему Екатерину, успела нанести физическому и нравственному развитию ребенка весьма ощутимый урон. Она окружила мальчика многочисленными няньками и кормилицами. Как они «заботились» о мальчике, мы знаем из воспоминаний его матери, которая однажды, тайком пробравшись в комнату сына, была потрясена увиденным. «Его держали в неимоверно душной комнате, укутанного во фланелевые пеленки, в колыбельке, обложенной мехом чернобурой лисы; при этом покрыт он был атласным ватным одеялом, а поверх – другое одеяло, розового бархата, на меху тех же чернобурок… лицо и тело его были залиты потом, отчего, когда он подрос, малейший ветерок вызывал переохлаждение и заболевание». Но почти не прекращающийся насморк – далеко не самый страшный результат подобной заботы.

Беда в том, что мальчик был от природы пуглив. Малейший шум вызывал у него одну реакцию: немедленно спрятаться под стол, под одеяло, не важно, куда, лишь бы его не видели. Он постоянно прислушивался, будто ждал опасности. Пытаясь отвлечь его, нянюшки рассказывали сказки. А они известно о чем. О леших, злых колдуньях и другой нечисти. Желая помочь, любящие, но совершенно безграмотные женщины превратили своего подопечного в патологического труса. У ребенка развилась подозрительность, склонность к галлюцинациям и нервным припадкам. Склонность эта осталась навсегда и принесла немало бед и самому Павлу, и его близким, и, в конце концов, оказавшейся в его власти стране.

Поскольку я не буду касаться жизни и дел Павла-императора, за подтверждением сказанного любознательный читатель может обратиться к подробным, тщательно документированным трудам многих историков и писателей, которых привлекала противоречивая личность сына Екатерины Великой. Назову только самые полные и подробные исследования: «Император Павел I» Н. Шильдера, «Сын великой Екатерины» К. Валишевского, «Павел I» А. Пескова, «Убийство Павла I» К. Грюнвальда, «Павел Первый» А. Труайя.

Я же попытаюсь сделать то, что эти уважаемые авторы, по-видимому, не считали важным и интересным: проанализировать, как, когда и почему зарождались и крепли или, наоборот, стирались противоречивые свойства характера Павла Петровича.

Великий князь Павел Петрович в детстве.

Уязвленная тем, что мальчик боится и ее, обожающую его двоюродную бабку, Елизавета Петровна наконец отстранила от Павла безграмотных нянек и приставила к нему людей, которые, как ей казалось, сумеют воспитать из него настоящего мужчину. Первым был Федор Дмитриевич Бехтеев, посредственный дипломат, несколько лет прослуживший в русском посольстве в Париже. Был он человеком порядочным, но психологом и педагогом никудышным. Именно он развил в своем подопечном черты, которые мудрый наставник постарался бы подавить: страсть к формальной стороне военного дела (похоже, врожденную) и ту чрезмерную важность и заносчивость, которая сразу бросилась в глаза Фридриху Великому.

Бехтеев выдумал для мальчика азбуку, в которой буквы изображались в виде солдатиков. Но больше всего, пожалуй, навредила Павлу газета, которую печатал наставник. В ней он помещал придуманные им самим «отклики» на поведение великого князя. В них одобрение соседствовало с порицанием, но было очевидно, что все сделанное или сказанное Павлом становится незамедлительно известно во всех концах света, мальчик уверовал, что внимание всего мира приковано к каждому его слову и поступку, и возомнил себя центром вселенной. В плену этого заблуждения он будет пребывать до конца дней. И его эгоцентризм, и многие его обиды и разочарования, в том числе постоянные обиды на мать, будут основываться именно на этом заблуждении.

Наступил момент, когда даже Елизавете Петровне стало ясно, что воспитывать будущего наследника должен человек более дальновидный и просвещенный, и она назначает на пост главного воспитателя «русского вольтерьянца» Никиту Ивановича Панина. В нем многие видят некое исчадие ада и именно ему приписывают вину за сложные отношения, сложившиеся между его воспитанником и Екатериной. Но это мнение слишком поверхностно. Панин – сибарит? Да. Развратник? Да. Интриган? Да, и еще раз да. Но он европейски образован и не чужд ответственности за доверенное ему дело. В его пространной записке, предлагающей план воспитания наследника, нашлось место всему, что необходимо будущему монарху: и изучению наук, и заботе о физическом и нравственном здоровье, и намерению пользоваться даже играми для того, чтобы направлять мальчика к добру.

Учителей Панин подобрал для своего подопечного тоже вполне достойных: математике его обучал немецкий профессор Эпинус, немецкой и французской литературе – бывший профессор Страсбургского университета Анри Николаи и довольно популярный в то время писатель Франсуа Лаферье, а уж лучшего преподавателя богословия, чем архимандрит Платон (будущий митрополит), найти было просто невозможно.

Поначалу Екатерина, получив наконец доступ к воспитанию сына, хотела заменить Панина одним из самых блистательных энциклопедистов Жаном Лероном Д’Аламбером. Но знаменитый француз, прочитав манифест о смерти Петра III от геморроидальной колики, отказался от лестного предложения, написав, что страдает той же болезнью, а, судя по всему, климат России для таких больных опасен. Екатерина обратилась к Дидро, к Мармонтелю, но и они последовали примеру Д’Аламбера… Так что пришлось довольствоваться тем, что было.

Зато Панин приглашает к Павлу молодого учителя Семена Порошина. Этому человеку мы обязаны весьма занимательными наблюдениями за жизнью наследника и становлением его характера. Это он описал несколько эпизодов, которые должны были заставить окружающих серьезно задуматься о психическом здоровье ребенка. Когда Порошин сообщил Павлу о кончине Ломоносова, мальчик с брезгливой гримасой заявил: «Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал!» И никто не попытался оспорить это категорическое суждение! Но когда через некоторое время тот же Порошин прочитал ученику Пятую оду Ломоносова, Павел воскликнул: «Ужасть как хорошо! Это наш Волтер!» Такая резкая смена оценок была очевидным свидетельством нестабильности психики. Это беспокоило. Но не настолько, чтобы принимать меры.

Митрополит Платон, один из самых выдающихся епископов Русской православной церкви того времени, имел на Павла серьезное сдерживающее влияние, но он не мог постоянно водить наследника за руку… Владыка Платон вспоминал, что Павел всю свою жизнь «увлекался идеями, непосильными для него. Еще ребенком он был полон мыслей, чувств и честолюбивых мечтаний, которых его мозг не мог переработать… На него с детства смотрели, как на взрослого, и благодаря Порошину, он никогда не забывал, что по своему рождению и призванию он человек единственный в своем роде, – будущий царь! Десятилетним мальчиком он уже высказывал обо всем свое решительное мнение, принимал тон азиатского деспота, не задумываясь, раздавал направо и налево похвалы, порицания, презрение – в особенности последнее. Он усвоил себе роль сурового цензора по отношению к правительству своей страны, раздражался от нетерпения, что не имеет власти его изменить, и засыпал над своей ученической тетрадью со словами: „я царствую!“»

В этом свидетельстве – все будущее Павла Петровича, все, что приведет его к краху.

Однажды, присутствуя на премьере спектакля «Ученые женщины», мальчик вознегодовал по поводу того, что публика аплодирует актерам без его, великого князя Павла, повеления. Вернувшись во дворец, десятилетний мальчик заявил: «Вперед я выпрошу, чтобы тех можно было высылать вон, кои начнут при мне хлопать, когда я не хлопаю. Это против благопристойности». Екатерина, естественно, не выполнила просьбу сына, но и не придала ей того значения, какое стоило бы: мальчик определенно страдал манией величия. Именно это станет одной из главных причин и его все ухудшающихся отношений с матерью, и вообще почти всех его будущих бед. Но этот упрек в адрес матери справедлив только в том случае, если Екатерина знала о странностях поведения сына. Ведь «Записок» Порошина она наверняка читать не могла, а решались ли ей докладывать о происходящем? Допускаю, что не докладывали: опасались обеспокоить, боялись гнева.

Но Порошин однажды не выдержал. Он написал своему воспитаннику, которого, несомненно, любил, а потому хотел не столько обидеть, сколько предостеречь: «В один прекрасный день, господин мой, Вы, движимые самыми хорошими намерениями в мире, способны будете вызвать к себе лютую ненависть!» Скорее всего, именно это откровенное послание вызвало гнев Никиты Ивановича Панина (как посмел высказать подобное замечание будущему государю!), и он отправил Порошина в отставку. Но предсказание учителя сбудется с абсолютной точностью. Правда, до этого пройдет еще 35 лет, наполненных событиями, как радостными, так и, в большей части, печальными и даже трагическими.

Екатерина, как от нее ни скрывали, видела некоторые странности в поведении сына. Особенно ее заботила частая, ничем извне не мотивированная смена настроений. Ей казалось, что это непостоянство связано с рано развившейся и не находящей удовлетворения чувственностью. И она решила сына женить.

Великая княгиня Наталья Алексеевна, первая жена Павла Петровича.

Желающих узнать подробности обоих браков Павла Петровича я снова отсылаю к книге «Принцессы немецкие – судьбы русские». Здесь скажу только, что императрица, хотя и сама избрала семейство ландграфов Гессен-Дармштадтских, с которым считала возможным породниться, не отказала сыну в праве самостоятельно выбрать одну из трех принцесс. Если вспомнить, как выдавали замуж ее, это было весьма демократично. Более того, она не стала возражать, когда Павел выбрал ту, которая ей самой понравилась много меньше сестер. Не исключено, что он сделал этот выбор назло матушке. За что в итоге и поплатился. Но сразу после свадьбы он был счастлив и даже к матери стал относиться терпимее.

Правда, вскоре сделался мрачен, его взгляд горел тревожным огнем, с матерью держался то подчеркнуто холодно, то был дерзок и груб. Екатерине докладывают: молодая великая княгиня плохо влияет на Павла, попрекает его, почему он терпит, что его матушка слишком засиделась на троне, его троне! Государыня ничего не предпринимает: «Я знаю, что Павел будирует против меня, но всем наследникам кажется, что они лучше справятся с государственными делами. Я могу утешаться одним: его сын также будет будировать против него самого». Ее пророчество сбудется через 27 лет…

Что же касается нетерпеливой жены наследника, великой княгини Натальи Алексеевны, то она вскоре скончается родами. Так что подстрекать Павла Петровича какое-то время будет некому.

Смерть жены повергла его в отчаяние. Видя его состояние, Екатерина отдала сыну пачку писем: любовных писем его лучшего друга, графа Андрея Кирилловича Разумовского, к его обожаемой жене. Обняла (в их отношениях такое проявление чувств – редкость), сказала: «Они недостойно злоупотребили твоим доверием». Наверное, это было жестоко. Но она хотела помочь, исцелить. Сама всегда предпочитала знать правду. Любую. И исцелила. Через полгода, когда подобрала ему новую невесту, он с веселым любопытством расспрашивал: «Блондинка? Брюнетка? Маленькая? Высокая?»

Однако при том, что великий князь легко и охотно отдался радостям новой семейной жизни, коварство первой жены навсегда оставило неизгладимый след в его душе. С теми, кого любил, в юности он бывал трогательно, по-детски доверчив. Именно так относился к Наталье и Андрею. Больше это не повторялось. Никогда. После того как убедился в предательстве самых близких, недоверчивость, подозрительность стали доминирующими чертами его натуры. Потом, когда он станет императором, именно подозрительность будет отравлять жизнь всем окружающим. Да и ему самому.

В первое время после новой женитьбы Павел опять сделался с матерью непривычно хорош. Охлаждение их отношений, думаю, наступило не только оттого, что великий князь уверовал «доброжелателям», которые упорно нашептывали: мол, матушке следовало бы освободить трон ему, законному наследнику своего незабвенного отца. Екатерина, стоило ей захотеть, сумела бы переубедить сына. Она обладала просто фантастической способностью убеждать. К тому же на ее стороне были неопровержимые факты. Вступая на престол, Петр III ни словом не обмолвился о своем сыне и не подумал назвать его наследником. А поскольку закона о престолонаследии в России не существовало, то считать Павла, как единственного сына, законным наследником не было никаких оснований. Законным наследником он стал только с той минуты, как его провозгласила таковым матушка. Причем ее наследником, а вовсе не покойного родителя. Так что ничего кроме благодарности он, казалось бы, к матери испытывать не должен. Почему она не объяснила ему всего этого, почему не воспользовалась своим даром убеждения?

Думаю, ее отталкивало от великого князя нечто такое, о чем она не могла и не хотела рассказать никому. Попробуем представить чувства женщины, которая точно знает, что отец ее ребенка – вовсе не убиенный Петр Федорович, а между тем ребенок становится все больше и больше похож именно на Петра. Сначала она недоумевает. Потом ее охватывает тревога: наверняка никакого сходства нет (потому что и быть не может), значит, это игра ее больного воображения, измученного угрызениями совести (угрызения, вероятно, и вправду мучают)? Потом, когда сходство становится очевидным для всех, ее охватывает ужас (который приходится постоянно скрывать): что, если это сходство – Божья кара?

Великая княгиня Мария Федоровна, вторая жена Павла Петровича.

Павел, конечно же, знал о том, как умер его отец. Не подробности, нет. Только сам факт насильственной смерти. Знали об этом не только при русском дворе и всех царствующих дворах Европы. Знали многие, слишком многие. Достаточно вспомнить историю, случившуюся в Вене. Дело было так: путешествуя по Европе со своей второй женой, которую тоже нашла ему матушка и за которую он в течение нескольких лет был государыне искренне благодарен, великий князь был приглашен в императорский театр. Должны были давать «Гамлета», но актер Брокман отказался выйти на сцену, опасаясь, как бы высокий гость не усмотрел в пьесе намека на свои отношения с матерью, «безнаказанной подстрекательницей убийства его отца». Так что кое-кто в Европе ему сочувствовал. Более того, им восхищались: «В Версале он производил впечатление знатока французского двора, изучившего его так же хорошо, как и свой. В мастерских наших художников (с наибольшим интересом он виделся главным образом с мсье Грезом и мсье Гудоном) он выказал такие познания в искусстве, которые делали для них его одобрения более ценными (как не вспомнить добрым словом учителей, приставленных к великому князю ненавистной матушкой. – И. С.). В наших лицеях и академиях своими похвалами и вопросами он доказал, что он давно знает тех людей, просвещенность и добродетели которых сделали честь их веку и их стране». Между прочим, написал это не кто-нибудь, а Мельхиор Гримм, доверенное лицо Екатерины Великой, прекрасно знавший все нюансы ее отношений с сыном.

Но было немало весьма достойных людей, на которых русский великий князь произвел совсем другое впечатление. В те же дни, когда Гримм писал свое послание Екатерине, государственный министр Франции Эдельшейм заметил: «Цесаревич вобрал в себя все безумство, высокомерие, слабость и эгоизм». А австрийский фельдмаршал принц Шарль Жозеф Де Линь, известный весьма проницательными суждениями о своих современниках, писал: «Ум его был обманчивым, сердце прямолинейным, мнение – чистой случайностью. Он был подозрительным, обидчивым… Строящий из себя фрондера, разыгрывающий из себя преследуемого… Горе его друзьям, врагам, союзникам и подданным! Он ненавидит свой народ и говорил мне о нем когда-то в Гатчине такое, что я не могу повторить.»

Коли уж принц Де Линь упомянул Гатчину, остановимся на этой любимой резиденции Павла Петровича чуть подробнее. В 1783 году, по поводу рождения у великокняжеской четы дочери Александры, Екатерина дарит сыну огромный дворец и поместье, выкупленные ею у наследников недавно скончавшегося Григория Орлова. К слову сказать, это вряд ли порадовало бы отставного фаворита: Павла он терпеть не мог, относился к тому с некоторой даже брезгливостью.

О многочисленных радостях и проблемах гатчинской жизни рассказывать не буду, скажу только о главном. Наконец-то здесь, в принадлежащем только ему изолированном от Петербурга и страны удельном княжестве, великий князь смог провести некую репетицию будущего управления всей великой державой. Гатчину он воспринимал как страну в миниатюре. Он получил возможность хотя бы в своем уделе противостоять нововведениям ненавистного Потемкина. Тот посмел радикально изменить военную форму русской армии: повелел отрезать косы, отменил использование пудры для волос, вместо долгополых мундиров переодел солдат в короткие куртки, вместо коротких обтягивающих штанов – в широкие, не стесняющие движений шаровары. Полководец Потемкин знал, как мешает в бою устаревшая униформа времен Семилетней войны. Он думал о солдатах. Не нюхавший пороха Павел Петрович думал о другом – о верности традициям.

Павел начал формировать в Гатчине собственные воинские части. Уж своих-то солдат он одел, как положено: огромные гренадерские шапки, высокие, до колен сапоги, обтягивающие ноги, длинные, до локтей перчатки и, конечно же, всем, как и прежде, было приказано напомаживать и пудрить волосы. Для обучения своего войска великий князь пригласил прусских инструкторов, чем заслужил искреннее одобрение своего кумира Фридриха Великого.

Скоро мини-армия великого князя насчитывает уже две с половиной тысячи человек. Отлично вооруженных и обученных. Тут бы Екатерине и задуматься: зачем сыну такое войско, если ее, государыню, и в Царском Селе и в Зимнем охраняет не больше сотни гвардейцев? Но она даже рада: военные игры отвлекут сына от неуемного, страстного стремления как можно скорее завладеть короной. Он упоен своей безраздельной властью над гатчинским воинством. Нелепо? Смешно? Но иллюзия власти может охладить его нетерпение…

Однако мудрой матушке стоило бы задуматься. «Военные игры» начинали приобретать страшноватые формы. Как-то в присутствии сыновей Павел Петрович с извращенной жестокостью наказал офицера за ничтожную провинность. Увидев их ошеломленные лица, улыбнулся и назидательно произнес: «Вы видите, дети мои, вы видите, что с людьми необходимо обращаться, как с собаками?!» Молодые люди возразить не посмели. Но тревога за свое будущее и будущее страны (если они уже задумывались о судьбе страны) с тех пор их уже не покидала. Уже тогда своими руками отец готовил старшего сына к чудовищному поступку, постепенно делая этот поступок неотвратимым…

«Нельзя без жалости и ужаса видеть все то, что делает великий князь-отец. Впечатление такое, что он изобретает средства, чтобы заставить ненавидеть себя. Он вбил себе в голову, что его презирают и стараются ему это показать, из-за этого он цепляется ко всему и наказывает без разбора… Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя, и он как с цепи срывается. Странным в его поведении было и то, что он никогда не исправлял свои ошибки… В Гатчине поговаривали о ежедневной жестокости и мелочных придирках». Это слова Федора Ростопчина, а уж его-то, при всем желании, никак нельзя заподозрить в неприязни к великому князю.

Михайловский замок.

Пока во власти Павла Петровича только Гатчина. Скоро окажется вся Россия…

Нельзя умолчать и о том, что Павел – выдающийся мистификатор. Ввести людей в заблуждение, заставить, чтобы поверили придуманным им небылицам, – одно из любимых развлечений будущего императора. Допускаю, что он с удовольствием морочил головы окружающим рассказами и о ночной прогулке по набережной Невы с призраком Петра Великого (через века c абсолютной верой в их подлинность передаются слова призрака: «Бедный, бедный Павел! Бедный князь!»); и о явлении архангела Михаила, повелевшего построить Михайловский замок; и о вещем сне, который одновременно приснился ему и его супруге, возвестив, что долгожданная власть скоро будет в их руках. Правда, в последнем случае нужно было соучастие Марии Федоровны, но на нее он вполне мог положиться, ведь этот розыгрыш был и в ее инте ресах.

Они оба были последовательными мифотворцами. Павел творил миф о себе – избраннике таинственных сил, наделенном сверхчеловеческим даром предвидения. Этот миф просто необходимо было поддерживать время от времени рассказами об очередном озарении. Впрочем, вполне допускаю, что я не права, что пророческие видения действительно имели место. А может быть, все дело в явной психической нестабильности сына Екатерины Великой; той самой нестабильности, которую замечали в нем с раннего детства, но не пытались преодолеть, а (пусть и невольно) только усугубляли неумелым воспитанием?

С годами, снедаемый жаждой власти, Павел все более уверялся (или его уверяли), что приказ убить его отца отдала матушка – она сделала его несчастным, одиноким сиротой. Эта уверенность постоянно подогревала ненависть к Екатерине.

Но вот Федор Ростопчин (один из немногих, кого с определенной мерой условности можно назвать другом Павла Петровича), найдя в бумагах умирающей государыни записку Алексея Орлова, сначала ее скопировал (эта-то копия и дошла до наших дней, подлинник Павел бросил в огонь, как и предполагаемое завещание матери, которым она лишала его престола и объявляла своим наследником внука, Александра Павловича), а потом передал великому князю. Павел читал, не скрывая волнения: «Матушка, милосердная государыня. Как мне изъяснить, описать, что случилось, не поверишь верному своему рабу. Но, как перед Богом, скажу истину. Матушка! Готов на смерть идти, сам не знаю, как беда случилась. Погибли мы, коли не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руку на государя. Но, государыня, случилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским. – И. С.), не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее кончить. Свет не мил, прогневили тебя и погубили души навек». Дочитав, наследник (уже без нескольких минут император) вздохнул с облегчением: слава Богу, матушка не приказывала убивать!

Но это облегчение не остановило его: он все-таки устроил безумный фарс – совместные похороны Екатерины и извлеченных из могилы сгнивших за 34 года останков Петра III. Он мстил матери за 42 года ожидания вожделенной власти, за то, что она превосходила его во всем, за то, что в открытую называла его «мсье второй сорт». Его беда была в том, что у него недоставало ни мудрости, чтобы осознать величие покойной императрицы, ни великодушия, чтобы забыть и простить. Он хотел одного: уничтожить все, сделанное ею, стереть даже память о ней.

Все, что Павел Петрович пережил, будучи великим князем, сформировало характер, образ мыслей и действий реформатора и разрушителя. Но реформатор, желающий во что бы то ни стало все изменить, все сделать по-своему, но не имеющий ни определенной цели, ни плана, хватающийся то за одно, то за другое, вязнущий в мелочах – опасен. Став императором, Павел будто поставил себе целью добиться, чтобы сбылось пророчество его кумира Фридриха Великого: повторил судьбу своего несчастного отца.

Заговор и убийство были делом нескольких человек из ближайшего окружения царя. Но самым страшным оказалось то, что его смерть не вызвала ни слез, ни сочувствия. Страна, лишившаяся монарха, ликовала.

Часть II
Внуки великой Екатерины

Верховная власть в России издавна переходила от умершего владыки к следующему, или по завещанию, или – чаще всего – к тому, кто имеет силу властвовать. Закона о престолонаследии не существовало. Петр Федорович был назначен наследником волей тетушки, императрицы Елизаветы Петровны. Павел Петрович – волей матушки, Екатерины Великой. Павла это категорически не устраивало. Во-первых, он не желал ничем быть обязан матери; во-вторых, был уверен: и без ее воли он, Павел, как единственный сын – законный наследник своего отца. Нет такого закона? Значит, будет!

И он вместе со своей амбициозной супругой Марией Федоровной еще за 8 лет до кончины Екатерины II разрабатывает «Учреждение об императорской фамилии» – первый и единственный в истории отечественного законодательства закон о престолонаследии. Он гласит: корону наследует старший сын, за ним – его старший сын, а если такового не окажется – младший брат (независимо от интеллектуальных, волевых и нравственных качеств. – И. С.). И никаких женщин на троне!

Взойдя на престол, Павел этот закон немедленно подписал и тем самым… Вот тут все далеко не просто. Одни считают, что тем самым он принес огромную пользу России: наконец-то она получила строгий, внятный закон, как и подобает правовому государству. Наверное, они правы. Но чисто теоретически. Практика же доказала иное: неизбежность передачи власти законному наследнику, даже если у него недостает качеств, необходимых для руководства страной, приводит к ослаблению власти, ее деградации и, наконец, крушению. События 1917 года это доказали. Неоспоримо и кроваво.

Кроме того, закон, принятый Павлом, не осчастливил и его потомков (буду придерживаться официальной версии происхождения Николая Павловича, а значит и его сыновей и внуков). Если Петр III и Павел I жаждали власти, то большинство следующих за ними российских императоров к ней вовсе не рвались, наоборот, ею тяготились. Зато среди великих князей, которые, по Павловскому закону, не могли претендовать на престол, были такие, кто страстно мечтал о власти и, быть может, сумел бы ею распорядиться лучше, чем законный наследник.

В этой главе расскажу о наследниках Павла Петровича. Их, в силу обстоятельств и запутанных дворцовых интриг, оказалось трое.

Первым и вполне законным наследником был старший сын Павла и Марии великий князь Александр Павлович. Но он был не просто старшим сыном творцов закона о престолонаследии, он был любимым внуком Екатерины Великой, и она вовсе не считала, что ему следует терпеливо дожидаться смерти отца, чтобы занять российский трон. Ее трон.

Двуликий Янус

Как только великая княгиня Мария Федоровна разрешилась от бремени и повитуха обмыла и запеленала младенца, безмерно счастливая бабушка унесла новорожденного в свои покои. Она повторила то, что сделала с ней и ее ребенком Елизавета Петровна. Правда, роженицу не оставили одну (умрет – умрет, выживет – выживет), как когда-то Екатерину. Вокруг молодой матери толпились врачи и прислуга, старались не просто немедленно выполнить, но и предугадать любое ее желание. К тому же свекровь сделала невестке поистине царский подарок – 362 десятины земли в пяти верстах от Царского Села. Вскоре на этой земле вырастет Павловск, одна из дивных жемчужин столичных пригородов. Это была щедрая плата матери за то, что у нее отобрали первенца. Цинично? Жестоко? Наверное. Но сама-то императрица тоже пережила такое. И невестка переживет. И еще нарожает, сколько захочет. А этот, первый, принадлежит ей! Из него она вылепит свое подобие – великого императора.

Через несколько дней после рождения внука она напишет Мельхиору Гримму, одному из немногих, с кем могла позволить себе быть абсолютно откровенной: «Я бьюсь об заклад, что вы вовсе не знаете того господина Александра, о котором я буду вам говорить. Это вовсе не Александр Великий, а очень маленький Александр… который в честь Александра Невского получил торжественное имя Александра и которого я зову господином Александром (имя государыня выбрала сама, согласны ли родители, даже не спросила. – И. С.). Но, Боже мой, что выйдет из мальчугана? Я утешаю себя тем, что имя оказывает влияние на того, кто его носит, а это имя знаменитого… Жаль, что волшебницы вышли из моды; они одаряли ребенка, чем хотели; я бы поднесла им богатые подарки и шепнула бы им на ухо: сударыни, естественности, немножко естественности, а уж опытность доделает все остальное».

О младенческих годах ни одного из великих князей, в том числе будущих императоров, не осталось таких подробных и любовных свидетельств, как о детстве Александра Павловича. Он буквально купался в бабушкиной любви. Казалось, счастливое детство (такого до Александра, да, пожалуй, и после, не знал никто из Романовых) – залог будущей счастливой жизни и уж наверняка легкого, оптимистичного характера…

Ему было только три месяца, когда Екатерина написала Гримму: «Что касается будущего венценосца(и это при живом-то сыне, которого сама провозгласила своим наследником. – И. С.), я намерена держаться с ним одного плана: воспитывать его как можно проще; теперь ухаживают за его телом, не стесняя тело ни швами, ни теплом, ни холодом и ничем чопорным. Он делает, что хочет, но у него отнимают куклу, если он дурно с нею обращается. Зато, так как он всегда весел, то исполняет все, что от него требуют; он очень здоров, силен и крепок, и почти гол; он начинает ходить и говорить. После семи лет мы пойдем дальше, но я буду очень заботиться, чтоб из него не сделали хорошенькой куклы, потому что не люблю их».

Еще через год забот у царственной бабушки прибавилось: «Вот уже два месяца, как я, продолжая законодательствовать, начала составлять, для забавы и на пользу г. Александра, маленькую азбуку изречений… Все, видевшие ее, отзываются о ней очень хорошо и прибавляют, что это полезно не для одних детей, но и для взрослых („Азбука“ Екатерины Великой, лишь слегка переделанная, станет на многие годы первым учебником для начальных классов всех учебных заведений России. – И. С.). Сначала ему говорится без обиняков, что он, малютка, родился на свет голый, как ладонь, что все так родятся, но потом познания и образование производят между людьми бесконечное различие, и затем, нанизывая одно правило за другим как бисер, мы переходим от предмета к предмету. У меня только две цели впереди: одна – раскрыть ум для внешних впечатлений, другая – возвысить душу, образуя сердце».

По письмам государыни Гримму можно проследить, как от года к году развивался любимец российской самодержицы. Ему идет только четвертый год, а он «складывает из букв слова, он рисует, пишет, копает землю, фехтует, ездит верхом, из одной делает двадцать игрушек; у него удивительное воображение, и нет конца его вопросам. Намедни он хотел знать, отчего есть люди на свете, и зачем сам явился на свет или на землю? Я не знаю, но в складе ума этого мальчика есть какая-то особенная глубина, и притом он чрезвычайно весел; поэтому я очень берегусь, чтобы ни в чем не напрягать его; он делает, что хочет; ему не позволяют только вредить себе и другим».

Великие князья Александр и Константин Павловичи в детстве.

Всю нерастраченную материнскую нежность Екатерина отдает внуку. Хватает этой нежности и на Константина, который родился через полтора года после Александра. Воспитывались они вместе, под самым пристальным бабушкиным присмотром. А вот к девочкам, которых исправно год за годом рожала невестка, императрица была безучастна, оставляла их на воспитание родителям. Нельзя сказать, что детство маленьких принцесс было безоблачным: матушка, для которой этикет был превыше всего, муштровала девочек не меньше, чем ее супруг своих гатчинских солдат. Уже став взрослыми, великие княжны боялись не только высказать свое мнение по какому бы то ни было поводу, но даже ступить или посмотреть куда-то без позволения Марии Федоровны. Мальчики и девочки жили будто на разных планетах: на одной – любовь и свобода, на другой – подчинение и порядок.

Бабушка, такая занятая, повелевающая огромной державой, находит время, чтобы подробно, не скрывая восторга, рассказывать Гримму об успехах своего любимца: «Намедни г. Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою по прямой линии до фигуры земли, так что я принуждена была послать за глобусом эрмитажной библиотеки. И когда он его получил, то принялся отчаянно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер (учитель географии Екатерины. – И. С.) пережевывал со мною в течение нескольких лет. Теперь мы за арифметикой и не принимаем на веру, что дважды два четыре, если мы сами их не сосчитали. Я еще не видела мальчугана, который так любил бы спрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки, знает порядочно по-французски и по-английски. Он любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, он весь – слух и внимание. У него прекрасная память, и его не проведешь. При всем том, он вполне ребенок, и в нем нет ничего преждевременного, кроме разве только внимания».

С последним утверждением Екатерины трудно согласиться: ведь мальчику идет всего четвертый год. Через год она пишет: «Читать он так любит, что поутру, только что откроет глаза, также и после обеда уже бежит к своей книге. Это лето он часто говорил своим приставницам, вскакивая с постели: „Я теперь хочу тотчас почитать. А то после мне больше захочется гулять, чем читать, и если я теперь не почитаю, то день у меня пропадет“ (приставницами императрица именует женщин, приставленных к внуку, наставниц. – И. С.). Заметьте, что никогда его не заставляли читать или учиться; но сам он смотрит на это как на удовольствие и на долг… Кроме того, Александр – сама доброта; он столько же послушен, как и внимателен, и можно сказать, что он сам себя воспитывает. Нынче осенью ему пришла охота смотреть фарфоровую фабрику и арсенал. Рабочие и офицеры были озадачены его вопросами, его вниманием и вдобавок – вежливостью; ничто не ускользает от этого мальчугана, которому нет еще пяти лет; его ребяческие выходки даже очень интересны, и в его мыслях есть последовательность, редкая в детях. Я приписываю это его превосходной организации, потому что он прекрасен, как ангел, и удивительно строен». В общем, все говорило о том, что надежда вырастить достойного наследника не обманула Екатерину Великую. К этому времени она ведь уже поняла: Павел не станет продолжателем дела ее жизни. Он – другой. Чужой.

Как только Александру минуло шесть лет, бабушка решила, что ему пора приступать к систематической учебе, и делать это при попечении мужчин. Главным воспитателем, вернее организатором воспитания и обучения она назначила генерал-адъютанта графа Николая Ивановича Салтыкова. Был он человек разумный, вполне осознавал, что воспитатель из него никакой, поэтому взял на себя скромную роль: «предохранить их (великих князей Александра и Константина) от сквозного ветра и засорения желудка». Кроме того знакомил мальчиков с придворными обычаями и светскими манерами, а еще – старательно подбирал для них учителей, лучших.

Граф Н. И. Салтыков.

Старания добрейшего Николая Ивановича увенчались успехом: математику великим князьям преподавал знаменитый Массон, географию и естествознание – не менее прославленный Паллас, физику – Крафт, русскую историю и словесность – известный в те годы писатель Михаил Никитич Муравьев, отец и дядя будущих декабристов. Такая вот ирония судьбы.

А вот что касается преподавателя Закона Божьего протоиерея Андрея Самборского… Он принадлежал к хорошему обществу, почти 15 лет провел в Англии, был человек просвещенный. Но в церковных кругах ходили слухи, якобы отец Андрей уклонился от православия. Насколько подозрения эти были обоснованны, уже не узнать. Но точно известно одно: его царственный ученик любил православное богослужение, исполнял обряды, но (трудно такое даже представить!) до 1812 года не читал Священного Писания. Только в тяжелейший, критический момент своей жизни и жизни вверенной ему державы государь Всея Руси вспомнил о Слове Божьем. Но твердости в вере Александр Павлович так и не обрел. Отсюда его религиозные метания, склонность к мистицизму, так не свойственная православию. Может быть, только к концу жизни…

Фридрих-Цезарь Лагарп.

Учителем французского языка по совету Гримма Екатерина пригласила убежденного демократа, швейцарского адвоката Фридриха-Цезаря Лагарпа. К этому времени государыня завершает наставление о воспитании великих князей. В нем главное место отводит познанию России и изучению русского языка. «Русское письмо и язык надлежит стараться, чтобы знали как возможно лучше», – пишет императрица. Прочим же языкам рекомендует учить в разговорах, «но чтобы притом не забывали своего языка русского и для того читать и говорить с детьми по-русски и стараться, чтобы говорили по-русски хорошо». Кроме того, она предписывает «употреблять по несколько часов в день для познания России во всех ее частях… сие знание столь важно для их высочеств и для самой империи, что спознание оной главнейшую часть знания детей занимать должно; прочие знания, лишь применяясь к оной представить надлежит… Карта всея России и особо каждой губернии с описанием, каковы присланы от генерал-губернаторов, к тому служить могут, чтоб знать: слой земли, произрастания, животных, торги, промыслы и рукоделия, также рисунки и виды знаменитых мест, течение рек судоходных с назначением берегов, где высоки, где поемны, большие и проселочные дороги, города и крепости знаменитые, описание народов, в каждой губернии живущих, одежда и нравы их, обычаи, веселия, вера, законы и языки».

Специальный раздел государыня назвала «Обхождение наставников с воспитанниками». От учеников она требовала безусловной покорности, для наставников считала совершенно непозволительным допускать в обращении с учениками льстивость, заискивание, вмешиваться в их игры, смущать детей неуместными и бесполезными выговорами.

Любовь и уважение к прошлому своей страны Екатерина считала важнейшим качеством будущего монарха, потому самолично составила по летописям рескрипт, озаглавленный «Записки касательно Российской истории». Это поразительное произведение. Наверное, первый исторический труд, который в XX веке назвали бы пособием по патриотическому воспитанию. Царица не просто описывала события далекого прошлого, она находила в каждом из них нравственный смысл, который будил чувство гордости своей страной, желание не посрамить память предков.

Лагарп внимательно изучает педагогические труды Екатерины. Он поражен: самодержавная императрица, владычица огромной империи нашла время, чтобы написать пособие по обучению и воспитанию внуков. И как написать! С каким знанием дела! С какой любовью к детям и к своему Отечеству! И это – в недавнем прошлом немецкая принцесса! Значит, и он, иностранец, может стать для этой загадочной страны своим, может стать ей полезным. И он подает государыне записку об обучении ее внуков, основанную на изложенных ею принципах (то ли действительно согласен с нею во всем, то ли понимает, как завоевать ее расположение). Записка имеет успех. Государыня назначает Лагарпа, не скрывающего, что он считает самодержавие способом правления, недостойным современного общества, воспитателем двоих (как она надеется) будущих самодержавных монархов. Можно только поражаться широте взглядов Екатерины Великой. Потом их отношения будут складываться по-разному. В конце концов Лагарп вынужден будет уехать из России (чтобы ненадолго вернуться, когда его ученик уже станет императором).

А в 1784 году Лагарп писал по поводу своего назначения: «Провидение, по-видимому, возымело сожаление о миллионах людей, обитающих в России… Благодаря постоянству можно было способствовать сохранению лучшего будущего для 40 миллионов людей… Целью моих занятий было читать с моими учениками сочинения, в которых вопрос о свободе человечества был энергически защищаем людьми замечательными и притом умершими прежде революции. Это удалось благодаря речам Демосфена, Плутарху, Тациту, истории Стюартов, посмертным запискам Дюкло, я мог исполнить мою задачу, как человек, сознававший свои обязательства перед великим народом».

Граф Мориоль вспоминал: «Лагарп видел, что его старания приносили плоды. Братья в своих детских играх создали себе идеальное, вымышленное существо, названное ими графом де Сент-Альбаном. Этот граф был у них всегда во главе их солдат и их воинственных игрушек; он был центром, вокруг которого вертелись все политические соображения, ибо Французская революция, которая была в то время в полном разгаре, составляла предмет толков при дворе и возбуждала их молодые умы. Великий князь Александр ставил этого князя во главе всех революций, народных восстаний, всех предприятий, направленных против власти, и всегда награждал его. А великий князь Константин приговаривал его к повешению или расстрелянию. Эти мелочи были весьма знаменательны и обрисовывали характер этих двух детей».

Об отношениях Лагарпа с младшим из братьев я расскажу в главе «Император Византии», а старший, хотя и доставлял наставнику немало хлопот, мог растрогать доверчивой непосредственностью. Вот какое признание вручил тринадцатилетний ученик своему наставнику: «Вместо того чтобы себя поощрять и удваивать старания воспользоваться остающимися мне годами учения, я день ото дня становлюсь все более нерадив, более неприлежен, более неспособен и с каждым днем все более приближаюсь ко мне подобным, которые безумно считают себя совершенствами потому только, что они принцы. Полный самолюбия и лишенный соревнования, я чрезвычайно нечувствителен ко всему, что не задевает прямо самолюбия. Эгоист, лишь бы мне ни в чем не было недостатка, мне мало дела до других. Тщеславен, мне бы хотелось высказываться и блестеть за счет ближнего, потому что я не чувствую в себе нужных сил для приобретения истинного достоинства…Что из меня будет? Ничего, судя по наружности. Благоразумные люди, которые будут мне кланяться, будут из сострадания пожимать плечами, а может быть, будут смеяться на мой счет, потому что я, вероятно, буду приписывать своему отличному достоинству (имеется в виду титул. – И. С.) те внешние знаки уважения, которые будут оказываться моей особе. Так-то кадят идолу, смеясь над подобной комедией».

Ребенка, написавшего такое, можно упрекнуть в чем угодно, но не в заурядности. Что же касается подозрения, что люди будут смеяться на его счет, оно отравляло его жизнь с детства и до конца дней. Причина этого подозрения – глухота. Происхождение этой беды сторонники Екатерины и апологеты Павла видят в разном. Одни считают, что бабушка переусердствовала, закаляя внука: корзина с малышом стояла у открытого окна Зимнего дворца, что выходило на Петропавловскую крепость; когда в отведенное для выстрелов время крепостные пушки начинали палить, младенец постепенно глох на левое ухо. Правда, обнаружили глухоту, когда великий князь был уже подростком и частенько присутствовал на артиллеристских учениях в Гатчине. Грохот там стоял невообразимый.

Есть и третья версия (мне она кажется самой достоверной). Друг Василия Андреевича Жуковского, Алексей Михайлович Тургенев, прожил долгую жизнь, почти сто лет, и близко наблюдал порядки, существовавшие при дворах Екатерины и Павла. Он вспоминал, что если екатерининский двор отличался предупредительностью и корректностью, то с приходом к власти Павла Петровича царские дворцы стали похожи на казармы: «все кричат, бегают, топают и повсюду слышно громкое „вон“. Вместо привычного сигнала „к ружью“ часовые теперь перекликаются с помощью этого резкого междометия, которое своей грубой неожиданностью даже вызвало нервный припадок у одной из дочерей императора». Так вот, многие считали, что именно этим нелепым экспериментам батюшки Александр Павлович и обязан своей глухотой. Во всяком случае как только он стал императором, грозное «вон!» в царских резиденциях больше не звучало.

Именно глухота сделала Александра недоверчивым и мнительным. Он этого не скрывал. Ему казалось, что люди (в том числе самые близкие) только и делают, что перешептываются за его спиной, смеются над ним. С таким самоощущением трудно было оставаться всегда спокойным, доброжелательным, уверенным в себе, в общем таким государем, каким хотела видеть его бабушка. Это в наше время глухота руководителю не помеха. Пример тому – президент США Билл Клинтон. Во времена Александра Павловича слуховых аппаратов еще не было.

Ему шел четырнадцатый год, когда он чистосердечно записал в дневнике: «Я, нижеподписавшийся, солгал, чтобы скрыть свою лень и выпутаться, уверяя, что мне некогда было исполнить того, что мне было задано уже два дня, тогда как брат мой исполнил то же самое и в то же время; я, напротив, шалил, болтал и вел себя с самого начала недели как человек, лишенный рвения, нечувствительный к стыду и упрекам».

Да, они были разными, внуки Екатерины Великой, но любили Лагарпа одинаково и одинаково были ему благодарны. Учителю удалось если не главное, то очень важное: глубоко внедрить в сознание и сердце своего воспитанника, будущего императора Александра I, уважение к достоинству человека, независимо от социального положения, которое этот человек занимает. Именно Лагарпу в большой мере обязана Россия первыми годами царствования Александра I – светлыми годами, когда стало легче дышать, когда у людей появилась надежда, теми годами, которые Пушкин назвал «дней Александровых прекрасные начала».

Великий князь Александр Павлович в юности.

Но было и другое влияние, которого, как ни старалась Екатерина, избежать не удалось. Это влияние великокняжеского двора – двора родителей. Визиты к ним были не так уж часты, но атмосфера армейской дисциплины, суровой муштры, превращавшая солдат, да и офицеров в безупречно отлаженные автоматы, завораживала подростков. К середине 90-х годов гатчинское войско великого князя Павла Петровича насчитывало 2399 человек нижних чинов и состояло из четырех батальонов пехоты, егерской роты, четырех кавалерийских полков: жандармского, драгунского, гусарского, казачьего, а также пешей и конной артиллерии при двенадцати орудиях. В общем, такой армии могли позавидовать многие вполне самостоятельные европейские правители.

Наверное, в мальчиках проснулась любовь к армии, свойственная всем Романовым. Чем больше они наблюдали за строевыми занятиями отцовских солдат, тем больше их тянуло в Гатчину. И тем чаще им приходилось изворачиваться и врать… Перед бабушкой нужно было делать вид, что едут к родителям против воли, что с трудом терпят их общество, но вынуждены подчиняться долгу. Родителям говорили, как счастливы вырваться на свободу из-под надоевшей бабушкиной опеки. Константина необходимость лгать приводила в бешенство. Александру ложь удавалась великолепно. Так постепенно маска заменяла истинное лицо, лицемерие становилось чертой характера.

Подростком, почти ребенком, он начал жить двойной жизнью. Поначалу был вынужден, чтобы избежать лишних конфликтов и объяснений с бабушкой и родителями. Потом – привык. Потом, судя по всему, вошел во вкус. В Царском Селе – один Александр, в Гатчине – другой. И так забавно: старшие верят ему, не замечают притворства! Оказывается, он легко может манипулировать этими взрослыми людьми, считающими себя такими умными. Пока это игра…

Потом он, не задумываясь, предаст бабушку. Во время ее мучительной агонии, поняв, что ей уже не подняться, что через несколько часов вся власть окажется в руках отца, он на полчаса покинет умирающую, чтобы переодеться, чтобы встретить отца не в екатерининской (ненавистной Павлу потемкинской) военной форме, а в гатчинской, сшитой по прусскому образцу. Павел, который позднее других приехал к матери, был счастлив, увидев сына в своей форме. Это был знак: сын готов ему подчиняться. Во всем. Пройдет еще четыре года, он предаст и отца. После смерти Павла, выйдя к ожидающим его войскам, Александр скажет: «Мы будем править по закону и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей, государыни императрицы Екатерины II».

В полном соответствии с этой его двуликостью, ему предстоит прожить две жизни в ранге великого князя (любимца, баловня судьбы при бабушке, постоянно подозреваемого при отце); у него будет две жены (вторая – любовница, но связь с ней, длившаяся 15 лет, позволяла считать ее женой); и на троне у Александра Павловича будет две жизни: первая, та, о которой сказано «дней Александровых прекрасные начала», и вторая, в которой – военные поселения, шпицрутены, Аракчеев, тайные общества. Нельзя полностью исключить и того, что была еще одна жизнь – жизнь старца Феодора Кузьмича.

В легенду о таинственном старце поверить было бы невозможо, если бы Александр Павлович время от времени не возвращался к мысли об уходе. Свидетельств тому множество. Впервые он говорил об этом, будучи еще юным великим князем (писал Лагарпу о том, что хочет поселиться с молодой женой где-нибудь у Женевского озера, неподалеку от учителя и жить свободной жизнью частного человека).

Возвращался к этой теме в зените славы, во время триумфальной поездки по России. Любимый флигель-адъютант Александр Иванович Михайловский-Данилевский записал слова государя: «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого народа, как наш… он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого срока он должен удалиться».

Император Александр I.

Вскоре он признается брату Константину: «Я должен сказать тебе, брат, что я хочу абдикировать (от французского глагола abdiquer – отрекаться от власти. – И. С.); я устал и не в силах сносить тягость правительства».

А когда сообщал младшему брату Николаю, что видит его своим преемником, подчеркнул, что это случится еще при его жизни. Более того, он говорил брату и невестке: «Как я буду радоваться, когда я увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе, буду кричать вам „Ура!“»

Незадолго до рокового отъезда в Таганрог он заявил приехавшему в Петербург принцу Оранскому, что намерен сойти с престола и удалиться в частную жизнь. Возражения и уговоры принца императора не переубедили.

Он был лицедеем, с этим не поспоришь. И мог говорить об уходе только для того, чтобы проверить, как к этому отнесутся слушатели. Такое возможно: он был мнителен и не слишком верил в искренность окружающих (возможно, судил по себе). Но то, что возвращался к мысли об уходе в частную жизнь с таким упорством, мне кажется, доказывает его искренность. Тем более что он на самом деле не хотел быть императором. Хотел бы – согласился бы на уговоры бабушки, которая была готова не только в завещании (его, почти наверняка, сжег Павел Петрович, когда мать еще не испустила дух), но и при жизни объявить внука наследником.

А то, что Александр согласился на отстранение отца от престола, так это не от желания властвовать, а от вполне естественного желания жить. Не сомневаюсь, он поверил слуху, что Павел Петрович готовится посадить в крепость и опостылевшую жену, и выкормышей ненавистной матери – старших сыновей. Он хорошо знал непредсказуемость и коварство своего отца, его жестокость, удивительным образом уживавшуюся с сентиментальностью. Умирать он не хотел. Сходить с ума в одиночном каземате Шлиссельбурга – тоже. Тем не менее какие бы предположения ни строили историки, даже самые уважаемые, не верю, что он распорядился или даже согласился убить отца. Верю свидетельству Елизаветы Алексеевны: «Он был положительно уничтожен смертью отца и обстоятельствами, ее сопровождавшими. Его чувствительная душа осталась растерзанной всем этим навеки».

Поразительно, предшественники Александра I о троне мечтали, готовы были добиваться его любой ценой. А вот после него… Всех будущих государей трон не манил – пугал. Единственное исключение – его младший брат Николай Павлович. Великая княгиня Александра Федоровна, не склонная лгать, даже во спасение, писала в дневнике, что когда Александр I сообщил, что видит в Николае своего наследника, так как он намерен отказаться от трона и закончить жизнь как частное лицо, а Константин на престол не претендует: «Нас точно громом поразило; будущее показалось нам мрачным и недоступным для счастья». Ее это известие, наверное, и в самом деле не порадовало, а вот в иск

...