Оглавление

ПОСВЯЩЕНИЕ

Моему отцу: инженер-капитану первого ранга Герману Сергеевичу Сахарову, который жил в то время и рассказывал мне о нём.

⠀

⠀

⠀

БЛАГОДАРНОСТЬ

Эта книга стала возможной благодаря моей жене Марине.

⠀

⠀

⠀

ДИСКЛЕЙМЕР

(отказ от ответственности)

Всё в этом романе вымысел, включая это предложение. Любое сходство с реальными людьми, событиями, датами, мыслями, рассуждениями, вообще со всем в ней, не более чем случайность или причуда судьбы. Это плод фантазии автора и ничем большим не является.

Введение

Эта книга возникла из вовремя прерванной попытки написать автобиографию. Я завершил черновик первой главы о своих дедушках. Собрал и отсканировал фотографии, которых осталось не мало, включая дореволюционные. Стал искать подтверждения семейным легендам. Когда перечитал написанное, осознал, что скучно. Я сам не стал бы это читать. Только малую толику фактов можно подтвердить документально. Такая документальная книга не нужна и мне самому.

По инерции я продолжал и дошёл до биографии отца. У меня были два важных документа: подробная автобиография мамы для поступления в секретный институт и военная книжка отца. Одна строка в его военной книжке положила начало всей книге. Я обнаружил, что в феврале 1936 года отец был назначен начальником первого отдела, контрразведчиком. Он никогда про это не говорил, даже не упоминал. Саму военную книжку называл секретным документом.

Отец мало рассказывал связных историй. Из его воспоминаний у меня остались хотя и обрывочные, но яркие картины. Например, как разоблачали врагов, которыми считали иностранных агентов и недобитых членов высших слоёв общества дореволюционных лет. По его словам, детально проверяли автобиографию. Опрашивали жителей мест, которые были в ней указаны. Находили соседей, которые помнили человека. Или не находили. У врагов не находили. Он мало рассказывал про свою службу. Пару раз выразился в смысле, что если «они» придут и разрешат, то всё и расскажет. Никто не пришёл.

Отец был уверен, что я в самом раннем детстве не запомню подробностей или не придам им значения. Папа позволял себе говорить больше положенного по тем правилам, которым привык следовать, чтобы выжить в СССР. Насчёт моей памяти он ошибался. Я запомнил всё, что он говорил. Мы дружили несмотря на почти полвека разницы в возрасте. К сожалению, он рассказал не так много, как мне бы сейчас пригодилось. А может, это и хорошо, оставило пространство для воображения.

Одна из историй была про разоблачение благородного старорежимного спеца. Он повторял её несколько раз. Тот человек не просто застрелился, а написал записку, в которой указал время и место будущего события, чтобы его оружие не попало в руки уголовников. Такое вот благородство. Перед кем? Какая ему потом разница? Это было за пределами понимания наивного материалиста, как я сам был в детстве. Абсурд, но правда. Папа мне не врал. История врезалась в память.

Мне захотелось найти в интернете имя этого бывшего аристократа, скрывающегося под маской обычного военного. Всё сошлось на Великом Князе Владимире Палее. Он не слишком отличался по возрасту от отца. Был самого благородного происхождения. То, что считается, погиб в 1918 году вместе с другими великим князьями в Алапаевске, может быть художественно интерпретируемо, что его тайно спасли. Я придумал версию как это могло быть.

С этого и началось сочинение этой книги. Дальнейшие мои изыскания, а их было много, приводить здесь не следует, чтобы не портить эффект неожиданности. Я сам по мере написания много раз удивлялся тому, куда неумолимо вела внутренняя логика истории.

Это моё первое большое произведение. Я сам благодарный читатель, книжный червь, хотел написать такую книгу, которую никогда не находил на полках. Книгу, которую бы я сам прочитал с удовольствием. Удивился бы интерпретации событий далеко отклоняющейся от той, которую преподносили правящие коммунисты во времена моей юности. Стал бы искать достоверные опровержения изложенной в книге версии…

Встреча первых взглядов

Был вечер перед самой белой ночью года. Деловая часть дня завершилась час назад. Солнце стояло высоко над деревьями парка около плавно поворачивающей налево дороги. Густая листва закрывала Петропавловскую Крепость от взгляда высокого юного парня, выглядящего старше и значительней его настоящего возраста. Война и революции, еврейские погромы, ограбления банков, длинные библиотечные полки прочитанных им книг, всё это наложило годы на его лицо. Высокий лоб под тёмной, непослушной шевелюрой, чётко очерченные губы, внимательные глаза под крыльями бровей, напоминающих парящую чайку, большой прямой нос могли принадлежать любому умному жителю Европы или Азии. Все интеллектуалы похожи между собой независимо от конкретного этноса. Яков Блюмкин, так звали молодого человека, направлялся к дому, где у красного писателя Горького были апартаменты на Кронверкском проспекте Петроградской стороны города Петрограда, который до недавнего времени был столицей Российской Империи.

Гоы преступных и революционных деяний приучили Якова непрерывно определять уровень опасности, исходящий от любого объекта или существа. Малейший неопознанный звук или промелькнувшая тень требовали найти их причину и обновлять выстроенную схему ближайшего окружения. Делал он это непроизвольно для себя самого, фильтруя безопасные шумовые сигналы, без суеты и неприметно для внешнего наблюдателя. Его реакция на любую прямую угрозу была мгновенна и эффективна. Но сейчас, глядя со стороны, он казался расслабленным, скучающим молодым человеком на праздной прогулке.

У дверей подъезда стояла очередь просителей, в основном женского пола. Хорошо одетые дамочки с испуганными лицами надеялись поклониться прежде революционному, а сейчас приближенному к власти писателю и умолять, чтобы тот похлопотал перед Лениным за их близких, арестованных за последние месяцы. Таких было много, повинных перед новой властью в том или ином. В основном, и по большей части, среди репрессированных большевиками были случайные жертвы, попавшие в жернова революционной законности по иронии их поломанной, как и у всей страны, судьбы. Квартиру писателя Горького прозвали среди ходатаев за близких «Центржалоба» поскольку выше инстанции для жалоб, стенаний и заклинаний к снисхождению не существовало. Старые правоохранительные органы были распущены. Вместо них была беспощадная Чрезвычайная комиссия (ЧК), которая арестовывала и казнила по своему произволу. Только Ленин мог отдать приказ помиловать по просьбе своего давнего друга и спонсора революции Максима Горького.

Внезапно, как удар молнии из безоблачного неба, взгляд высокой и стройной, молодой барышни насквозь пробил защитный кокон вокруг личного пространства Якова Блюмкина. Её глаза разметали, как порыв ветра перед грозой развеивает обрывки вчерашних газет, налаженную годами рутину обработки внешних сигналов. Упёршись строгим взором, направленным в самые глубины его души, она опознала в нём человека принимающего решения, в том числе такие, которые могли определить её собственную судьбу.

Он сразу понял, как далеко, в самые тихие омуты его сознания заглянула эта девушка. Её личность, а это мгновенно стало ему очевидно, была не менее психически исключительной, чем его собственная. За всю ещё короткую, но уже насыщенную событиями жизнь, ему встречались только несколько человек вровень с его способностями. Их можно было пересчитать по пальцам одной руки: Троцкий, Ленин, Япончик, может быть Котовский, да и тот с оговорками. Есенин чувствовал всё вокруг не менее ярко, но его жареный петух ниогда ещё не клевал. Ни в темечко, ни куда ещё. Он жил, чтобы чувствовать жизнь и петь о ней. Поэт. И за это платили. Повезло чистоплюю.

На самом верху его персонального списка, среди личностей с выдающимся психологическими талантами, до сих пор не было ни одной женщины. До этого самого момента, когда верхнюю строчку внезапно оккупировала эта незнакомая девушка. В восемнадцать лет Яков уже стал главным шпионом Советской России, занимая крайне ответственную должность начальника контрразведки Всероссийской Чрезвычайной Комиссии при Совете народных комиссаров (ВЧК при СНК).

Легко и приятно, самодовольно наставлять ярлыки одномерным представителям рода человеческого. Этот примерный семьянин, тот гуляка и ходок, а эта нимфоманка и задавака. Эти и десятки других расхожих этикеток хорошо ложатся на простых людей, ничего не объясняя в поведении исключительных. Якову до сих пор везло, а это была именно удача, разминуться с умными и одновременно красивыми женщинами. Просто красивые вызывали в нём естественную инстинктивную сексуальную реакцию. Некрасивых женщин он воспринимал не как женщин, а как просто людей, но только менее сильных и опасных, чем мужчины. Безвредны и бесполезны даже для секса, по большей части.

Эта жизненная позиция никоим образом не свидетельствовала о его специально негативном отношении именно к женщинам. Скорее, он относился ко всем одинаково утилитарно. Блюмкин никак не выделял людей среди прочих представителей животного мира. Все мы скоты, иногда повторял он себе после особо грязных эпизодов, случавшихся с ним и вокруг него. Констатация очевидного помогала успокоить нервы, когда обстоятельства требовали преступить все законы божеские и человеческие.

Он никогда не получал систематического образования. Четыре класса в еврейской школе были для него только мукой бесполезной траты времени в пустом ожидании пока бессмысленный урок выучат последние тупицы в классе. Яков Блюмкин, тем не менее, был исключительно начитан, но только потому, что сам запойно любил читать. Подбор прочитанных им книг можно смело назвать хаотичным, но с другой стороны, многие из них могли бы быть учебниками курса приспособляемости и выживания в неустроенном мире, если бы таковой предмет преподавали в учебном заведении. Дюма с его жизнелюбом и карьеристом д`Артаньяном, Конан Дойл с психократом Шерлоком Холмсом, Джек Лондон с его революционной Железной Пятой, которая была прямым пособием по конспирации, серия новел про весёлого преступника Фантомаса. Эти и другие персонажи учили рациональному действию в самых безнадёжных или запутанных ситуациях. И, конечно, в круг его чтения входила социальная публицистика, определившая среди прочего его путь в качестве профессионального революционера.

Яков не учил и не выделял логику, как способ дисциплинированного мышления, просто потому, что в этом для него не было необходимости. Он и так в совершенстве пользовался рациональным мышлением не особо задумываясь, что это отдельная математическая дисциплина. Фундаментальные факты материального мира, логически собранные в стройную структуру, быстро и неумолимо привели его к простым выводам о смысле жизни. К умозаключениям, к которым Достоевский шёл годами, но так и не принял душой. Смешно, право слово — думал Яков. –Ах, «если вера в бессмертие уничтожена, то всё будет позволено»?! –Ну, да, само собой. И Бога нет, и бессмертия нет и всё позволено. Не о чём спорить. Из нагана в затылок и спора нет. Переживите погром, тогда сами будете смеяться со сказок про бессмертную душу зверей вокруг. И Маркс был прав. Если недоумки, выродки и лентяи присваивают всё и командуют всеми, то это не справедливо. Нечего корчить из себя хозяев, если беспомощные дураки по жизни. Это против Дарвина, против науки. А он, Яков, умнее любого из них. Ему позволено по праву сильного, как сказал капитан Немо. Кто был ничем, тот станет, кем захочет, если сможет, разумеется. Он мог многое.

Ведьмочка, как он сразу прозвал про себя юную барышню, разворотившую его грудь одним долгим взором исподлобья, стояла рядом с другой девушкой, вероятно, чуть постарше. Они были очень похожи, но только она одна из них била наотмашь Яшу строгим взглядом следователя по особо важным делам, который допрашивает подозреваемого в убийстве невинного младенца. Рядом с ними стояли ещё не старая женщина с подростком лет десяти в форме ученика коммерческого училища. У мальчика были умные удивлённые глаза и выдающийся из из-за неправильного прикуса волевой подбородок. Мал ещё для квартиры Горького, прости господи, подумал Яков. Его мать была одета подобающе роли просительницы в скромное, но чистое длинное ситцевое платье. Одноцветный платок, повязанный косынкой на голове, закрывал густые тёмные волосы.

Она держалась с достоинством, врождённым или привитым хорошим воспитанием, но было видно, что практически уже сломалась от ужаса за судьбу… — Кого? — спросил себя молодой человек. — Мужа, очевидно. Может пригодиться на случай. Впрочем, нет, какой-то стержень у неё внутри ещё остался, религия, наверное. Просто создаст ситуацию. — Яков автоматически сделал заметку в сознании, несмотря на тяжёлое потрясение от встречи с ведьмочкой оно продолжало работать в тех его областях, которые никогда не отключались, обеспечивая выживание в самых критических ситуациях. Даже в такой исключительной, смертельно опасной, как любовь с первого взгляда.

Этот момент оказался непредсказуемой, критической развилкой судьбы, сравнимой только с несчастьем, прогуливаясь босиком по свежей траве наступить на ядовитую змею. После жизнь разделяется на до и после. Он безнадёжно влюбился по уши, чтобы этот расхожий оборот не означал. Спасения от этого чувства не было, это он знал точно. Все жилки внутри его тела клокотали и бурлили, как лава в жерле вулкана перед извержением. Теперь придётся страдать всю жизнь. Вот угораздило приехать из Москвы и пойти отдохнуть в компанию поэтов к Горькому именно сегодня. Ладно. Придётся вербовать и спасать. А то, пропадёт моя первая истинная любовь в этом водовороте революционных событий и только измучит без радости мечтами о несбывшемся. Он попытался самоиронией смягчить безнадёжность положения, в которое вляпался по недосмотру ангела хранителя. — Нет его, ангела. — Сказал он себе. Сам выпутывайся или покорись природе. Второй вариант был наиболее естественен и сулил счастливые моменты, а потому и был принят без критики внутреннего голоса, который сам вожделел бездумной любви.

Девушка, недавно переступившая порог взрослости, была внучкой царя Освободителя, Великой Княгиней Натальей Палей. От матери, Таша, как её звали домашние, унаследовала бешеную жизненную энергию, выдающийся тонкий ум и таинственную красоту мерцающего огонька свечи в окне закрытого богатого дома. От высокого положения отца, на свою беду, она получила веру в особое предназначение по воле провидения. Судьба избавила её от скучных дворцовых интриг и великосветских балов, на которых ей было суждено соревноваться с кузинами и тётками по уникальной абсурдности нарядов, выписанных из Парижа. Как будто в насмешку, история преподнесла ей страшную бессмысленную войну, пару революций, ненависть осмелевших от отчаянья простолюдинов, которые поверили смутьянам, что семейство Романовых триста лет пило его народную кровь. Про кровь было особенно нелепо и могло бы даже рассмешить, если бы не пугало до смертельной жути.

Таша больше всего страшилась сейчас за брата Бодю, великого князя Владимира Палей. Он по юной глупости, вместо того, чтобы бежать за границу или хоть к чёрту на куличики куда угодно из кровавого Петрограда, куда глаза глядят, отправился в ЧК вместо якобы больного отца и играл в благородство. И с кем? С вурдалаком Урицким?! Дурак. Поэт. Стихи без рифмы, голова без плеч, прилетела беда как в грудь картечь. Да нет, рифма была. Чувств в его стихах хоть ложечкой перемешивай, а по жизни движений не было, как у парализованного. Спасался бы, дурачок. Сейчас он в ссылке и телеграмму прислал жуткую, что переводят в глухомань, какой-то шахтёрский Алапай и как его, этот забытый Богом городок, называют, будь он не ладен. Надо спасать братика. Хоть как. Да, и себя, и всех нас тоже.

Молодой человек, который появился в её поле зрения, приближался уверенным шагом хозяина жизни. Был одет не по погоде в кожанку, без всяких знаков отличия. На боку маузер в длинной чёрной кобуре. Совсем молоденький, но глаза безразлично холодные, оценивающие всех вокруг как овощи на базаре. Они встретились взглядами, и Натали поняла, что это встреча жертвы и хищника. Только, кто из них кто? Это будет ясно ещё очень не скоро, если вообще когда. По всему её телу от ступней до плеч проплыла тёплая волна, щекочущей нервы истомы. Кровь пульсировала в каждой жилке. Стараясь не подать вида, Натали приготовилась к битве с незнакомцем, от исхода которой, в чем она была уже совершенно уверена, зависит, будет ли у неё будущее в буквальном смысле этого слова. У неё самой и у её родных тоже.

Молодой человек остановился у их компании и обратился к женщине с подростком.

— Документы…

Женщина протянула ему маленький прямоугольничек толстого твёрдого картона с фотографией во всю ширину и надписью под ней, что она служащая Царскосельской железной дороги.

— Любовь Сахарова. — Прочёл Яков вслух и улыбнулся смешному, вроде как игривому сочетанию. Знак свыше. Такая его и ведьмочки выпала доля. Он стоял вполоборота к девушке и внимательно, не выдавая себя всем остальным, наблюдал за её реакцией. Да, она всё понимала и тоже старалась казаться равнодушной. Судьба рисует свои, только ей одной понятные узоры.

— За кого хлопочите? — Спросил он, чтобы показать свою важность. Он уже решил, что поможет этой женщине, а девушка окажется на крючке надежды, что и ей. Но об этом никто не должен знать. Конспирация — залог здоровья.

— Мужа ни за что взяли. Он ничего не саботировал. Просто начальник товарной станции Царскосельской дороги. У него не хватало манёвренных паровозов, вот и случился затор. Уж, посодействуйте. — На грани жалобных стенаний, но ещё с остатками уроков дикции ответила женщина. Яше было всё равно. Она явно лгала, но какое ему дело. Саботировал или нет. Викжель (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза) зимой был весь неуправляем и очень опасен. Грозил забастовкой, вся страна могла надолго встать и стоять там, где застала стачка железнодорожников. Тогда Дзержинскому удалось договориться, но нескольких служащих пришлось взять для острастки.

— Бумагу и карандаш. — Коротко приказал Яков в воздух, ни к кому конкретно не обращаясь. Умница ведьмочка тут же достала визитную карточку и протянула ему вместе с маленьким, остро заточенным карандашиком в серебряной оправе на тонкой цепочке.

Яков маленькими буквами написал на самом верху обратной стороны визитной карточки–«Максим, помоги этой женщине. Яков Блюмкин». В нижней части визитки вывел пять цифр служебного телефона, по которому будет находиться завтра, и слова — «в 9». Потом он перегнул тонкую картонку визитки и оторвал нижнюю часть. Записку Горькому он дал женщине и возвратил обрывок с телефонным номером и карандаш отдал девушке. — Либо должна понять, либо это у меня был заворот мозгов. Завтра и проверим. А тебе, — сказал он сам себе строго — надо разобраться, кто она для тебя: ведьмочка, желанная женщина или потенциальный агент? — Всё вместе сейчас, а там жизнь сама разберётся — ответил он своему внутреннему голосу. –Смотри — проворчало эго — не заиграйся с огнём. — Но голос осторожности затих, видимо понял, что тут ничего не поделать. Судьба, баловница, сама готова вытворять смешные шалости. Для неё самой без последствий, она абстракция, что ей сделается, а объектам её розыгрышей, хоть смейся, хоть плач.

— Возьмите записку и покажете Горькому. Идите к двери, я проведу. Мальчик пусть останется здесь, присмотрите за ним, — он обратился к девушкам голосом не принимающим никаких возражений. — Там ему не место. Да и вам тоже. — Он взял женщину за локоток и твёрдо повёл через толпу очереди к подъезду. Величественного вида швейцар его знал и пустил обоих без всяких вопросов, открыв дверь только наполовину, чтобы никто за ними не проскользнул. Недовольный ропот оставшейся на улице очереди безнадёжно несчастных оборвался, отрезанный, вместе с глухим звуком захлопывающейся тяжёлой двери.

Внутри огромной квартиры, отведя просительницу к дверям спальни Горького, он втолкнул в неё женщину, убедившись, что Горький заметил, кто ей покровительствует. Дальше сама пойдёт. Можно не беспокоится. Перед настоящим горем Максим Горький был беззащитен. Позвонит Старику и умолит. А тот и рад будет не только расстрелы подписывать, но и невинного спасти. Вроде как и не совсем чудовищем становится в своих глазах, зверь безжалостный, я-то знаю, кто он на самом деле.

Курчавенький мальчик Есенин был уже размякший, сидел с бокалом красного вина напротив Леонида и что-то с отрешённым взглядом сочинял у себя в голове-одуванчике. Леонид Каннегисер, напротив, был сосредоточен и начеку, увидев Якова, помахал ему рукой. В комнатах было накурено. Толпа родственников, артистов, писателей и просто дамочек, незнакомок на ночь, создавала впечатление бессмысленно кишащего муравейника. Как и в доме насекомых, это было только внешним впечатлением и абсолютным заблуждением. У каждого была своя цель. Кто просто хотел продолжать быть в обойме. Кто, как Есенин, не мог быть совсем в одиночестве, надо было подзаряжаться чувствами от людской толпы для последующего выброса эмоций в стихах, а поэты тут можно сказать кишели.

Яков Блюмкин был книжным червём. Он обожал, почти боготворил писателей и поэтов. Его собственные попытки сочинений не пошли далеко из-за постоянной занятости серьёзными и реальными делами. Есенин писал довольно скучные пасторальные стихи, содержание которых Якова Блюмкина совершенно не трогало. Стихи Сергея Есенина отличались магией золотоносной породы. В пустом бессмысленном грунте вдруг появлялись бесценные самородки, каждым из которых другой поэт мог гордиться всю жизнь, а у Есенина хоть один был в каждом новом стихе.

Сюда, к Горькому, захаживал как на работу большевик интеллигент Луначарский, созидая легенду, что новая власть не просто неотёсанные уроды и невежи, но ещё и культурой не обижены, пусть только в его лице, Наркома Просвещения, то ещё название должности по нынешним временам. Горький, приютивший всю эту толпу интеллектуальных ошмёток старого мира, упорно пытался убедить себя, что он лично не хотел ужасов изуверства чрезвычайки, а только радел за благо народное. На этом благородном поприще он создал своё немалое состояние, личное благо, а деньги у него были почти немеренные. Теперь, когда поддержанная им революционная кучка узурпировала власть, просители за репрессированных несли поток благодарностей в банкнотах и драгоценностях. Это тоже было писателю впрок.

— Кто такие Палеи? –Спросил Блюмкин обоих. Он запомнил всё написанное на визитке бросив один небрежный взгляд перед тем как отдал её половинки, не оставив у себя никаких улик. Просто осторожность на случай. После всех его приключений это уже был инстинкт конспиратора, даже если осторожность казалась излишней.

Есенин внешне никак не отреагировал, но его явно передёрнуло.

— БлУдная великокняжеская ветвь. — Ответил Леонид, щеголяя не только знанием, но и искусством мгновенно создавать точные словесные химеры с многоуровневым смыслом. Блудный сын вернулся к отцу из странствий, был принят и приласкан. Блуд означает ещё и разврат. Семейка Павла Александровича по всем формальным признакам подходила не только к первому определению — странствия в изгнании, но и к второму, фривольному значению.

— Шестой сын Царя Мученика Александра, Павел Романов, родил мальчика Володю во время греховного сожительства с женой подчинённого, пока та была ещё в законном браке. — Продолжал Лёня, ёрничая без зазрения совести. — Потом, через годы, парочка была прощена и обласкана. В Царском у них построен стильный дворец, хоть и не такой огромный, как Екатерининский, но сделан со вкусом, для себя его жена, Ольга Валериановна расстаралась. Ну и дамочка, скажу я Вам. Как говорят, бой-баба, но ещё и великосветская. Великосветская бой-баба! — Каннегисер захохотал в голос от радости внезапного отцовства парадоксального оксиморона.

— Статна, умна, лицом красива, энергична и оборотиста. Всем хороша была бы, но нет в ней чуткости к знакам судьбы, а, то бежала бы себе в Париж сразу после отречения Николашки. А то и сразу после конца Распутина. Да скаредна излишне, тряслась над своими картинами и прочим бесценным барахлом. Её старшая, рождённая ещё до велико-княжества, Марианна, тут завсегдатай, актриса в Горьковском БДТ (Большом Драматическом Театре). Её подозревают, что помогла в деле убийства Распутина, легенда революции. В сыне, Владимире, Боде, благородном поэте кислых щей, Ольга души не чает, хотя мужа Великого Князя Павла любит таки больше. Есть ещё и молоденькие дочурки, впрочем, уже ведьмочки, как и весь их женский род.

Услышав эту характеристику только что встреченной девушки, Яков убедился, что у него был не солнечный удар по сознанию, переутомлённому чтением донесений секретных служб о немецком шпионе Ленине. Если девушку, не сговариваясь, называют ведьмочкой, то без сомнения, есть в ней особое, колдовское начало.

— Вот, Сергей с ними хорошо знаком. — Добавил Каннегисер, кивая на Есенина.

Сергей Есенин, слушая этот поток яда, вылитый на Палеев, внутренне клокотал эмоциями. Воспоминания о военной службе в личном Императрицы Царскосельском военно-санитарном поезде №143 отдавали мочёными яблоками, произведёнными из наполовину гнилых плодов, забывших уже о былой спелой сладости. Он не просто выступал со стихами перед царской семьёй, но и сам был частью их патриотического порыва служения русскому воинству. Во время прогулки с Настей между молодыми людьми возникли тонкие ниточки юной привязанности с предчувствием возможности любви.

Он встречал и князей Палеев, хотя по возрасту не совпало, младших дочерей он отметил как особенных, а их брату Владимиру завидовал смертельно. Не как поэту, разумеется, а его происхождению, возможности не тужиться, доказывая свою значимость, тот родился аристократом, а поэзией мог забавляться как игрушкой. Все эти романтические размышления были грубо и хрустящее раздавлены кирзовыми сапогами предательски торжествующей демократии. Сергей приказал себе забыть эти годы около великих княгинь. Элементарно опасно. Ничего про те знакомства и дружбу. Это юность, он решительно вычеркнул её из памяти.

Яков, с его даром читать людей, понял, что поэт испытывает настолько сильные чувства, что пытать его бесполезно. Выдаст какой-то афоризм — загадку и разгадывай её, время теряй, а потом ничего из этого упражнения для действия не почерпнёшь. Достаточно того, что и Поэта великосветские женщины Палеи проняли. Значит, точно, далеко не пустышки.

Остаток вечера в пустых разговорах ни о чём прошёл быстро. Яков ушёл, прихватив с собой блоковскую незнакомку, договорившись на пятирублёвой банкноте. Деву наслаждений отправил через пару часов из квартиры восвояси, добавив серебряный рубль на извозчика. Спал он с чудными вещими снами, которые и забыл сразу поутру, как и девицу бледную на всё её обманное естество.

Любовь или жизнь

Телефон зазвонил точно в девять.

— Это я. — Произнёс в трубке юный девичий голос.

— Через час у Катеньки. — Сказал Блюмкин и повесил трубку не дожидаясь ответа.

Он сидел за столом в кабинете своего подчинённого, сотрудника, возглавляемого им отдела контрразведки. В Петроградском отделении ЧК в его распоряжении был только молоденький немец из прибалтийских, Владимир Шорре. У него было более чем достаточно веских причин для неприятия бывшей власти. Анти германские настроения ура-патриотической части населения с началом войны вылились в погромы коммерческих предприятий с вывесками на немецком языке, да и вообще любом непонятном, то есть не русском. Не обошли патриоты и издательство Вольфа на Васильевском острове, где работали его дядья, Вильгельм и Людвиг. Вольдемар, как его звали дома, постоянно сталкивался в школе с русскими националистами, воспалёнными враждой ко всему немецкому.

Месяц назад, сразу после окончания школы, Владимир направился в Смольный записываться в партию большевиков. Это был совершенно естественный выбор парня, который ненавидел эту войну. Войну совершенно бредовую, являющуюся воплощением личных счётов двух венценосных родственников из-за девушки по имени Александра, которая предпочла русского царевича, принеся тем самым обеим Империям только несчастья. В качестве приданого Русской Империи она принесла раздор и неприятие самой идеи наследственной монархии. Германской Империи повезло никак не больше, она потеряла и невесту и себя.

Не можешь родить здорового наследника, не лезь в Императрицы, думали все, кто читал газеты. А тут ещё и война с Германией, откуда эта выскочка Императрица Алекс, будь проклята вместе с её муженьком, царём и всем её родом. Ленин и партия Большевиков не просто хотели закончить войну с немцами, они и делали всё, чтобы был подписан мир. Это была важная часть правды с точки зрения Владимира Шорре, которая и определила его политический выбор.

Яков Блюмкин при формировании отдела контрразведки нуждался в сотрудниках со знанием иностранных языков, в первую очередь немецкого. Посетив в конце весны северную столицу, Петроград, он заметил в штабе революции, Смольном, этого молоденького кудрявого блондина записывающегося в правящую партию. Владимир сидел перед суровым рабочим и отвечал на вопросы, которые сводились к выяснению его пролетарского происхождения или опыта работы на фабрике или, по крайней мере, может он дезертир с фронта? Хоть что-нибудь с ответом отличном от короткого — нет?

Якову стало ясно, что пареньку предложат пойти на завод поработать или в красную гвардию и приходить с рекомендациями через год.

— Я свободно говорю по-немецки. Могу помочь сейчас, после Брестского мира, быть полезен в торговле с Германией. Я закончил Петершулле. — Выложил последний козырь Владимир.

Никакого впечатления на представителя партии это не произвело. Ситуация стремительно приближалась к разрешению, когда Яков решил, что парень именно тот, кто ему нужен для работы. Он знает немецкий! Может сильно помочь. Яков сам хорошо знал язык, но одному работа по просмотру стопок донесений была неподъемная.

— Откуда семья? — Спросил Яков на немецком.

— Из Прибалтики. — Тоже на немецком ответил Владимир Шорре.

— Нам в ЧК нужны люди для работы в контрразведке со знанием языков. — Веско произнёс Блюмкин, обращаясь к большевику. — Нам нужны партийные. — Добавил он.

Партийный функционер был впечатлён кожанкой начальника отдела контрразведки Чрезвычайной Комиссии. Спокойный веский голос мог принадлежать только человеку с особыми полномочиями.

— Даёте рекомендацию?

Формальную рекомендацию в партию большевиков Блюмкин дать не мог. Сам он был эсером. Эта партия сейчас была легальной союзнической оппозицией большевикам и входила в правительство. В ЧК его самого делегировали именно эсеры.

— Я даю путёвку в ЧК. Оформляйте в члены партии и направьте на Гороховую. Пусть завтра приходит. Выпишете мандат для работы в контрразведке. Пусть спросит Блюмкина. Буду ждать.

Не ожидая уточняющих вопросов, которые легко могли поставить его в затруднение, изображая крайнюю озабоченность, Блюмкин направился в сторону от стола, где записывали в правящую партию.

Они лучше познакомились в кабинете отдела контрразведки, куда на следующее утро пришёл этот паренёк. Молоденький, как и сам Яков, молодой человек только что закончил Петершулле на Васильевском Острове, где учительствовала его мать. В контрразведке он получил первое задание исключительной важности. Он просматривал все перехваченные сообщения и донесения о связях немецкой разведки с агентами в Российской Империи, ограничиваясь периодом времени до взятия власти большевиками. Его основной задачей было выявление и уничтожение всех документов, связывающих партию Ленина и разведку вражеской страны. Работа продвигалась тяжело, тем не менее, некоторые бумаги с донесениями о передаче денежных средств ему удалось обнаружить и сжечь.

— Есть что-то новое по послу Мирбаху?

— Есть. Не по нему самому, правда, но по родственнику, наверное. Есть такой австрийский офицер, граф Роберт Мирбах, который нами арестован. Он, вроде, из близкой послу семьи, из Дании.

— Что говорит?

— Что готов добровольно предоставить секретные сведения, что и где хранится в немецком посольстве. Дал расписку с обязательством сотрудничать с нами. Очевидно врёт, хочет, чтобы отпустили, а там в бега. Только и ищи-свищи.

— Хорошо. Расписку мне на стол. И все документы о нём. — Блюмкин собрался на встречу с Натали. — Буду позже.

Владимир кивнул. Он старался быть полезным и выглядеть, вести себя, по крайней мере, как серьёзный взрослый мужчина. С его вьющимися белокурыми волосами и ещё не совсем ушедшей детской припухлостью щёк это требовало серьёзных усилий. Но он очень старался.

Яков поднялся из-за пустого стола с одиноким грустным телефоном, вышел из кабинета, пошёл по коридорам и лестнице Петроградского отделения ЧК. В отличие от налаженного быта устоявшихся бюрократических учреждений, в этом господствовал хаос. Для установления традиций и обычаев требуется время больше, чем полгода, которые были потрачены в основном на набор сотрудников из низших классов общества и аресты всех им чуждых. Сотрудники в кожанках или форме красноармейцев, а также и просто штатской одежде сновали между комнатами с осмысленными лицами людей, занятых важными делами.

Создавая контраст, потеряно брели арестованные и просто приглашённые на беседу, большинство в дорогой одежде или офицерской форме. Беседы плавно или не очень перетекали в допрос, затем арест, что зачастую заканчивалось расстрелом по приговору. Пустые бланки приговоров были напечатаны в избытке и доступны всем сотрудникам. Патронов тоже хватало. Некоторых отпускали, до срока. Кому как везло. Без спешки Блюмкин пошёл по Гороховой в сторону реки Фонтанка. Это был не самый короткий путь. Он любил пройти по набережным Петрограда. Свернув на улицу Росси он прошёл мимо театра, через ограду Екатерининского сквера и сел на скамейку поближе к Александринскому театру. Часа более чем достаточно, чтобы добраться сюда пешком из любого точки в центре северной столицы. Это место знают все. Встреча с любым человеком тут вполне вероятна и, если кто и заподозрит, что неслучайная, то, поди, докажи, даже себе. Притомился человек, свернул с Невского проспекта, присел на скамеечку перед памятником Великой с её любовниками у ног.

По городской легенде вельможи, жестикулируя, спорят, у кого мужские достоинства больше. Чепуха, конечно. Но, не совсем на ровном месте. Катенька была любвеобильна. Если вспомнить, как поиздевался скульптор над памятником герою Отечественной войны Барклаю де Толли, сделав один ракурс совершенно неприличным, то можно понять, что народ может искать и в других символах истории. Что ещё интересного в металлических и каменных воплощениях героев старины кроме намёков на фривольные обстоятельства.

Натали Палей внезапно села рядом. Он не заметил её приближения, даже самых последних шагов до скамейки. Потрясающе. Почти никогда Блюмкин не позволял застать себя врасплох. Она сделала это с грацией рыси, которая перегрызает шею жертве задолго до того, как охотник догадается о её присутствии, а потом уже поздно головой крутить, остаётся только ждать скорого конца.

— Рассказывай. — Сказал Блюмкин спокойно. Раз уж такая уродилась, лучше не показывать вида, что потрясла своими способностями. Пусть думает, что хочет, и забудет об этой маленькой победе.

— Брата Володю переводят из Екатеринбурга в Алапаевск. Это совсем маленький городок. Отобрали почти все вещи. Я боюсь за него. Он поэт, к жизни приспособлен мало. Он, вообще, не совсем Романов. Родился вне брака. Ему предлагали отказаться от папы, но он посчитал делом чести остаться верным и в опасности. У меня дурное чувство. — Быстро выпалив эту речь, как заученный урок, а это по существу так и было, девушка требовательно посмотрела на него. Ты мужчина, ты можешь. Сделай! Спаси!

— Тебя и сестру с мамой я, скорее всего, спасти смогу хоть и не уверен. Брата могу попытаться. Отца нет. Но это будет стоить дорого. — Медленно и с ударением на последнем слове произнёс Яков. Он старался, чтобы девушка поняла, что его интерес к ней не сострадание, а чувство другого уровня. Какое чувство выше страсть или сострадание? Ответ на этот вопрос зависит от соглашения о том, чем являются наши базисные инстинкты. Низменной основой или высшей сущностью? Что из этого выше? Какая разница.

— Сколько?

— Жизнь и душу. — Буднично ответил чекист. — Когда-нибудь, в Париже или Нью-Йорке или куда жизнь забросит, я или кто от меня, попросят об услуге. И ты сделаешь, что бы ни попросили.

— А тело?

Это был прямой вопрос умной образованной девушки. Яков не хотел вести с ней торг, ставя её в положение проститутки, но ответить было надо.

— Я не насильник, если ты имеешь это ввиду.

Натали поняла невысказанное, да, и тело, но вида не подала. Возможность сексуальных отношений её совершенно не пугала, скорее напротив. Но пусть этот красавчик помучается от смущения. Она уже была готова и мечтала о половых контактах. Этот мужчина тревожил её проснувшееся женское начало. Правильно, из женской солидарности, его помучить. Пусть добивается. Может, действительно, сумеет защитить в это страшное время.

— Как в Фаусте? Продаю душу? Расписаться кровью? Где? — Спросила юная княжна. Без всякой надежды на сочувствие и поблажку. Вопрос был только для того, чтобы получить чуть больше информации о той яме, можно даже сказать, свежевырытой могиле, в которую её столкнула история территории, заселённой покорными до поры человечками, дикого пространства с границами, пульсирующим от центра представленного двумя столицами.

Яков про доктора Фауста полностью не читал, скучная книга, но содержание из оперы знал, в общих чертах. — Примерно так. — Ответил он. — Расписываться нигде не надо, ни кровью, ни чернилами и вообще никому ничего не следует рассказывать. — Последние слова он произнёс по слогам — ни слова, ни звука, ни намёка. Никаких свидетельств, что мы вообще когда-то встречались.

— Где сейчас дядя Миша?

— Его уже нет. Это всё, что могу сказать. — Яков помедлил.–И этого не мог. Считай, что ничего не слышала. — Он не хотел это говорить, но знал, что врать ей нельзя. В конце концов, риска, что её примут всерьёз, никакого. А опасность, что захочет и сможет раструбить в прессе, ещё меньше. Оппозиционных газет уже нет, закрыты все. Пусть верит, что он будет говорить ей только одну правду. Пусть привыкнет к его безусловной открытости для неё, тогда, если действительно не будет другого выхода, будет шанс, что поверит и явной лжи. Хотя, эта, скорее всего, не поверит, но шанс будет. Шансы надо всегда создавать и приумножать.

— Как я узнаю, что человек от тебя?

Это была проблема. Любой пароль, если он жёсткий, можно забыть или перепутать. Или кто-то случайно скажет именно такое сочетание условных фраз, которое должно быть правдоподобным для постороннего обменом репликами.

— Если это буду не я, а это значит, что ситуация исключительная, что другого выхода не было. Он расскажет в общих словах, как мы с тобой встретились. И обязательно упомянет имя той женщины, которую я провёл к Горькому. Кстати, поинтересуйся у неё, если свидитесь, как судьба мужа.

— Любовь Сахарова? — Её лицо на мгновение вспыхнуло лёгким жаром от реакции на пикантное имя.

— Да. Пусть слова пароля будут — сладкая любовь, так естественней и всегда можно придумать, как вставить в разговоре. Постарайся свести её с мамой, чтобы та посоветовала самой пойти просить к Горькому. Из этого ничего не выйдет, но твой поход с сестрой будет забыт.

— Почему не выйдет?

— Твой брат сам виноват. Помнишь его стишки Марианне после убийства Распутина? Там есть рифма «Пташка — какашка». Она обиделась смертельно. Горький ничего делать не будет, принять примет, пообещает постараться, но делать ничего не станет. Марьяна у него звезда Большого Драматического. С братом беда.

Он сделал паузу, чтобы Натали осознала исключительную сложность задачи спасения брата. Чтобы поняла, что та плата, вполне соответствует огромности и опасности задания, за которое он берётся. Для неё, только ради её любви, назовём его цену прямыми словами.

— Там сложная игра, в которой я сам не полностью предвижу все события, хоть и планирую. Слишком много ненадёжных исполнителей, а других нет, мало времени на подготовку. Всё не проконтролируешь. Одно могу сказать точно. Все сообщения, о том, что там будет с твоим братом и всеми другими, это часть операции. Игра без правил, без понятной со стороны цели. Не верь никаким словам, только своим чувствам. Они тебя не обманывают никогда. Поэтому мы оба здесь, на этой скамейке. Поэтому ты сможешь выбраться из этой мышеловки. А, душа, ничтожная цена за полную жизнь. — Постарался он подбодрить девушку, хотя она справлялась и сама. Скорее для себя, чтобы не чувствовать насильником и вымогателем в глазах уже любимого им человека.

— Жди и будь готова к прогулке до Финляндии. В любую минуту. Может завтра, а может через полгода. Но готова будь в любой момент.

— Про тебя я уже всё, что мог, узнал, как ты поняла. Меня называй Максим. Просто Максим.

Яков встал и бросил последний взгляд на Наталью Палей. Он осознал, что чувства случившейся совершенно не ко времени любви, клокотавшие в его груди и полностью оформившиеся во время этой короткой встречи, будут с ним до конца жизни. Встал и ушёл, стараясь не произвести впечатления раненого оленя, пытающегося скрыть от охотника серьёзность раны, чтобы тот не погнал за ним всю свору собак. Получилось плохо.

Таша, как её звали в семье, продолжала сидеть, наблюдая удаляющегося от неё молодого мужчину, который бесцеремонно ворвался в бутон её только начавшей набухать юности. Он внезапно оказался самым главным персонажем в её трагедии по имени жизнь, которая может бесславно завершиться через полгода или даже раньше, а может и продлиться десятилетия с приключениями и впечатлениями, сильными чувствами и любовными связями с многими особенными мужчинами. Это был очевидный выбор. Молодой человек ей нравился, его присутствие вызывало сильное сердцебиение и сбивчивость мыслей, которую она могла подавлять своим особенным умом. Это было не так уж и важно, даже если бы он был неказист, а этот парень оказался вполне статен и привлекателен, главное, что она сама скоро станет неотразимой, незабываемой красавицей. Она это знала совершенно точно. На того, кто рядом с ней никто и не посмотрит, ослеплённый её красотой.

А сейчас тоненькая, высокая, чуть угловатая молоденькая женщина, легко встав со скамейки, отправилась по Невскому к набережной реки Мойки, следуя далее по ней в сторону Театральной площади, на квартиру единоутробной сестры, актрисы Марианны. Надвигалась гроза. Мрачные тучи обещали безжалостно и благословенно пролиться на город истосковавшийся по летней жаре. Надо прибавить шагу. Слегка наклонившись вперёд высокая девушка широким шагом быстро шла по гранитной набережной Мойки, укладывая мысли и события в подобие инженерного чертежа, как она всегда делала для чёткости суждений. Тут она была очень схожа с этим молодым чекистом.

Вчера в поезде из Царского Села они с Ирой встретились с разбитой горем женщиной, глаза которой были выплаканы до такого состояния, когда белки становятся кроваво-красными от многодневных непрекращающихся потоков слёз. Расспросив и узнав об аресте мужа железнодорожника за случайный затор на товарной станции, они предложили пойти к Горькому, где по рассказам Марианны, находится «Центржалоба». Приходят бывшие, просят, Максим Горький входит в положение, сочувствует, звонит Ленину в Кремль и бывает, что некоторых родных отпускают. Женщина была готова ухватиться за любую протянутую соломинку какой бы хрупкой, как эти девушки, она не казалась. Выяснилось, что войти внутрь «Центржалобы» совсем не просто, очередь. И тут этот подошёл этот… Люцифер, Дьявол — искуситель. На вид просто красавчик, но с таким с огромным персональным магнетизмом, что на ум приходила только одна ассоциация — князь тьмы.

Придётся ждать. И не верить никаким вестям, как он сказал. Впрочем, какая разница, верить или нет. Надо жить. Жить. Зачем? Просто жить, там будет видно зачем. Или не будет, но хоть поживу, решила она своим уже далеко не детским, выдающимся бесстрашным умом. Натали долго не могла уснуть этой ночью. Ей лез в голову Максим, как он себя назвал, в самых непристойных образах. Только удовлетворив свою непокойную плоть, она смогла предаться сну.

Яков заставил себя на время забыть о внезапно нагрянувшей истинной любви. Он был старше и опытней в амурных делах, влюблялся регулярно, но ненадолго, воспринимая романтические чувства, как часть своего рода спектакля, в котором исполнял роль лидирующего мужского персонажа. Ему оказалось необходимо откорректировать, порученное секретное государственное дело высшей степени важности — операцию «Меморандум Кайзера», чтобы безопасно для себя вывести из игры Владимира Палея. Она сразу поймёт, если тот погибнет. Ведьм не обманывают, сглазит, усмехнулся про себя Яков, который хотя и ничуть не верил в эти деревенские суеверия, но знал, что карма существует. Есть люди, которых обманывать и пытаться не стоит. Плюс такие, к которым нельзя быть несправедливым, нарушать данные обещания, они обидятся и судьба виновного накажет. Натали совмещала в себе оба этих нематериальных талисманов. Над ней парили и ладили, хоть в тесноте, но согласии, несчётное число ангелов-хранителей.

Операция
«Меморандум Кайзера»

Операция «Меморандум Кайзера», инициированная Лениным сразу после подписания Брестского мира между Россией и Германией с её союзниками, вступала в решающую фазу. В устном, но определённо личном, конфиденциальном послании Ленину, не стесняясь бранных слов, Кайзер Немецкой Империи Вильгельм передал, что все эти мирные соглашения его ни к чему не обязывают. Он, самодержец со стороны Германии, признал эту бумажку, а со стороны Российской Империи, кто? А никто. Какая-то банда шантрапы им же, Кайзером, оплаченных безродных бунтовщиков против своей же страны. Если на документе не будет подписи самодержца, самого Николая или другого законного наследного правителя Российской Империи, то договор так и останется бумажкой для подтирки, каковой фактически является.

От русской регулярной армии остались одни кресты на могилах и неорганизованные толпы дезертиров, которых после чехарды с Правительствами так и называть уже было нельзя. Присягали они самодержцу Николаю, а тот хоть и отрёкся, но от присяги трону не освободил. Они теперь вроде как дезертиры, а вывернешь слова наизнанку, как это у политиков заведено, окажутся верные слуги Царя и отечества. Царь и государство их бросили околевать в окопах, но если правитель покается перед народом, призовёт на служение опять, то, может быть и вспомнят о присяге. Смотря, что посулят, а там и поглядим кого поддержать штыками.

Если германцы победят бывших союзников России, оставшихся без второго, восточного фронта, то потом они смогут делать с Россией, что захотят. Например, усмирят бунт и поставят законного цесаревича на престол, а его мать, немку Александру, его регентшей. Или дядю Людвига. Кто подвернётся. Или вообще сделают протекторатом, колонией. Подробности, как и что конкретно будет сделано совершенно неважны, у этих помазанников божьих чёртова прорва близких родственников, прямых потомков какого-то из бывших царей, европейских королей и всяких князей с принцами. Все они"Великие», что значит для трона подходящие.

Председатель Совета народных комиссаров Владимир Ульянов (Ленин) возглавлял огрызок того, что раньше было Российской Империей. У этого, стыдно сказать, государства не было определённого названия, конституции, правопреемственности и международного признания. В мирном договоре с Германией и её союзниками его сторона именовалась Россией, а не Советской Республикой России, которую он возглавлял. К слову сказать были ещё и другие названия комбинирующие слова Россия, Республика, Социализм, Советы и Федерация. Казалось бы пустячок, но Ленин, юрист по образованию, понимал, что документах не бывает мелочей, а бывают занозы, которые воспалившись в будущем, могут привести к сепсису и гангрене.

Из этих заноз прошлого две доставляли ему особое беспокойство. Первая это сотрудничество большевиков с немцами во время войны. Хотя он лично не подписывал никаких обязательств, но косвенные свидетельства в документах, выплывших на свет, донесения разведок союзников и противников, главное, очевидный мотив революционеров работать против своей страны на пользу её врагов, могли доставить серьёзные неприятности пр