Субъект децентрирован не по ошибке или по случаю, он децентрирован, а значит, и противоречив просто потому, что он субъект – ни позади него (как в идеологии традиционализма), ни впереди (как в идеологии прогрессизма) его не ждет никакая гармоническая самотождественность, приторная райская цельность. Полагать так означает упасть в лавину фантазма, который только усиливает субъективное (само) отчуждение. Вопреки такому идеологическому самоослеплению психоанализ Лакана предлагает действительно дзенский, подчеркнуто парадоксальный подход: смириться с тем, что единственной истиной является отсутствие истины, единственной цельностью – расщепленность, единственным присутствием – значимое отсутствие. Если вообще возможно говорить об удачном анализе, то вот он: существование в противоречии, что то же самое – обычная жизнь говорящего существа, parletre…
Лакан с его психоанализом отсутствия (пустота Реального в центре субъекта) относится к Фрейду с его психоанализом присутствия (полнота реального и материального либидо в центре человеческого животного) в точности как постмодерн относится к модерну. Постмодернистская теория Лакана нисколько не лукавит, всякий раз подчеркивая свой возврат к модернистской теории Фрейда – это в самом деле возврат, но ни в коей мере не повторение и не идентификация. Постмодерн возвращается к модерну с тем, чтобы обнаружить в сердце модерна фундаментальную пустоту, запускающую модернистский нарратив о самообосновании – нарратив, который оказывается вынужденной и непреодолимой ложью модерна о собственной идентичности.
Чего хочет Сократ, так это уничтожения губительного и, безусловно, заразного – как всякая идеология – фантазма всезнайства, фантазма, невротизирующего (прошу прощения за анахронизм) и ослепляющего свободных граждан
Прямой аналогией этому отношению аналитика и анализанта будет – сюрприз – сократическая майевтика: Сократ – тоже провокатор, осмелюсь сказать, учитель Лакана, взывающий ко всевозможным субъектам-собеседникам на широкой афинской агоре, чтобы выявить в их речах истину об их лжи. Неспроста Лакан формулирует более чем сократический тезис: «Откажитесь для начала от мысли, будто вы понимаете. Исходите из того, что вы не понимаете в принципе ничего»
«Любая идеология действительно успешна ровно в той мере, в какой она не позволяет увидеть противоречия между предлагаемыми ею конструкциями и действительностью, когда она задает сам модус действительного повседневного опыта», и далее: «Идеология достигает своих целей тогда, когда даже факты, казалось бы опровергающие ее доводы, оборачиваются аргументами в ее пользу»
единственным шансом избежать идеологического (само)уничтожения Другого (именно самоуничтожении, потому что субъекта нет и не может быть без Другого) оказывается принятие изначального расщепления субъективности, принятие полной невозможности достичь какой бы то ни было идентичности. Подобный исход мог бы считаться успешным анализом, однако на деле идеолог скорее уничтожит себя самого вместе со всеми другими, нежели признает исходное противоречие как единственную свою истину – ведь именно это противоречие являет собой самый сильный его страх, запускающий весь механизм бегства и насилия (бегства в насилие). Идеология – это незнание, непризнание истины, открывающейся в симптоме, – той истины, что идентичность субъекта вообще невозможна, что, выражаясь предельно просто, субъект – это не про идентичность и целостность, это про отчужденность и расщепление. Чтобы понять это, требуется аналитическая процедура.
Любой идеолог – не более (но и не менее!) здоров, чем судья Шребер с испепеляющим Солнцем в собственном анусе. Всякому идеологу нужно, по правде сказать, лишь одно: говорить, говорить, говорить… и, говоря, фантазировать. Это стратегия страуса: пока говоришь и пока фантазируешь, пустота кажется полной. Но стоит только твоей фантазии замолчать, и тишина наползет на тебя, как прожорливая черная дыра, располагающаяся в самом центре твоего существа.
Убежденный сциентист похож на убежденного, скажем, сталиниста, или франкиста, или очередного традиционалиста, – иста, – аста – в одном: все они искренне полагают, что их субъективность для них есть нечто само собой разумеющееся, что мир дан субъекту как есть, без субъективного искажения. Неудобство психоанализа состоит в том, что он умеет оспорить подобные глупости, часто и с юмором, и с издевкой.
Позволим себе пропустить сам ход критики Сокала и Брикмона, перейдем сразу к их выводу: «…его аналогии между психоанализом и математикой невообразимо произвольны, и он не дает им (ни здесь, ни в каком-нибудь другом месте своих произведений) абсолютно никакого концептуального или эмпирического оправдания. В конечном счете мы думаем, что вышеприведенные тексты служат красноречивым свидетельством выставленной напоказ поверхностной эрудиции и манипулирования фразами, лишенными смысла
Мы можем преждевременно согласиться с тем, что предпочтение языка здравого смысла, что бы это ни значило, и связанного с ним научного дискурса с перевариванием манеры Лакана сочетается плохо. Яркий тому пример – разбор некоторых лакановских положений в нашумевшей когда-то книге Сокала и Брикмона, в целом посвященной околонаучным проколам, ошибкам и передержкам французской теории. Несомненно, с позиции Сокала и Брикмона манера Лакана попросту неприемлема, и аргументы их понятны и – внутри их позиции – убедительны. Другое дело, что на Лакана – и в том числе на его «наукообразное» фантазирование – можно смотреть и с иных точек зрения, прежде всего с его собственной, весьма отличной от точки зрения приверженцев «ясного», «точного» научного языка[
