Оглавление

Пролог

Год 1543

Где-то между Женевой и Страсбургом

Жан отрешенно смотрел перед собой, не обращая внимания ни на причитания служки, ни на крики возницы снаружи, подгоняющего и без того загнанных лошадей, ни на звуки тяжелых капель, непрерывно барабанящих по крыше повозки. На данный момент все внешние обстоятельства не имели никакого значения. Важным было совершенно другое, гораздо более значимое, более весомое, более нематериальное… Один-единственный вопрос занимал его мысли, и как Жан ни старался очистить разум, как ни пытался ощутить присутствие Бога, ничего не получалось. В голове бился только один вопрос: «Как же так вышло? Почему? Зачем?» — один и тот же вопрос под разными углами, но ответа не находилось.

Уже давно Жан осознал свое призвание и принял свою избранность — ведь сам Господь поместил его среди заблудших овец, дабы открыть им глаза, и благословил на чрезвычайно важное дело — очищение Своей Церкви. Бог открыл Себя, показал, Кто Он есть. Показал, как сильно заблуждается Рим; как чудовищно погрязла Церковь в мирской суете и разврате; как обольщен народ Божий, уже давно потерявший, а возможно, никогда и не знавший настоящий облик Христа, и как катастрофически Церковь нуждается в Пастыре. Не в римском понтифике, не в этой прогнившей иерархии, уже полностью себя изжившей, а в человеке, который всем сердцем и душой будет предан Творцу, сознательно посвятив свою жизнь исполнению Его воли.

Жан не считал себя достойным исполнять миссию Пастыря, слишком большая ответственность, слишком важная задача, где нет права на ошибку. А он кто? Обычный грешник. Однако у Бога имелись на него свои планы, а Жану оставалось лишь преклониться пред Его волей. Творец показал всю порочность человеческой сущности, зараженной первородным грехом; дал осознать ужас положения, а затем заменил каменное, не способное принимать Истинное Слово сердце на плотяное, благодаря чему удалось зажечь новое пламя среди погибающего мира.

Так Женева стала жемчужиной Реформации, сияющей сильнее солнечных лучей. По-другому и быть не могло, ведь она стала первым за долгие тысячелетия городом, где Бог сам управляет Своим избранным народом. Да, сурово, да, порой жестоко — но кого Бог любит, того и наказывает, а если смотреть на справедливость, то возмездие за грех — смерть. Таким образом, и само избрание одних на погибель, а других ко спасению уже не кажется жестоким актом.

— Что же теперь будет? О Господи, помилуй нас…

Жан недовольно поморщился. В сердце пятнадцатилетнего парнишки, сопровождающего его в поездке, было слишком мало веры и слишком много страха. Он не выдержит. Касательно же его причитаний… Действительно, а какие у них варианты? На данный момент их пункт назначения — Страсбург. А что дальше? Каковы гарантии их безопасности? Каковы гарантии, что папский меч вкупе с инквизиторским огнем не добрались до одной из реформаторских цитаделей и конкретно до его друга Мартина Буцера, обещавшего им защиту? Никаких. Впрочем, других вариантов попросту не имелось. По крайней мере, в краткосрочной перспективе.

Пока еще непонятно, насколько сильна волна гонений — ведь и раньше паписты пытались искоренить веяния Реформации и откатиться в период до злополучного 1517 года. Правда, в последнее время, когда даже самому обделенному умом крестьянину стала понятна тщетность всех усилий Рима, паписты отступили, сосредоточив усилия на пока еще католических странах. Тем не менее Жан не сомневался: пройдет время, и весь христианский мир согласится с необходимостью реформировать церковь по Слову Божьему; и в конце концов идеи реформаторов одержат верх, а погрязший в грехах Рим падет.

Так он думал до событий недельной давности. Буквально за один день ситуация изменилась кардинально. Рим нанес свой удар. И тот оказался не просто сокрушительным, а катастрофическим. За один день объединенные войска Папы и союзных королевств вторглись в основные центры Реформации: Виттенберг, Аугсбург, Цюрих, Базель и Женеву. Успех папистов объяснялся наличием расширенной сети агентов, сыгравших важную роль в захвате ключевых городских пунктов, а также поддержкой местных правительств, до того являющихся ярыми защитниками Реформации. Чего им наобещал Святой Престол в обмен на предательство, Жан не знал, однако несложно было догадаться: прощение прежних прегрешений, обещание дополнительной власти, привилегий и, конечно же, финансового обогащения. Сатана довольно скучен, поскольку все его действия сводятся к удовлетворению низменных человеческих желаний, а те по сути своей всегда одинаковы.

Дальнейшие события развивались будто по сильно ускоренному сценарию: папские войска захватывали один город за другим, оголодавшей саранчой проходя по всей Европе. Возглавлял карательную кампанию некий Педро Николас — священник, сумевший каким-то фантастическим, и не иначе как дьявольским, способом возродить Орден Тамплиеров. Таким образом, действия Рима подавались как Священная Война, как новый Крестовый поход, только уже внутри христианского мира. Сам Жан до событий недельной давности ни разу не слышал о Педро Николасе. Да и в его окружении нашелся лишь один человек, имеющий весьма скудную информацию, которая сводилась к слухам о причастности нового магистра Тамплиеров к учреждению в Риме центрального инквизиционного трибунала с широкими полномочиями еще два года назад да созыва нового собора буквально месяц назад. Собор в итоге так и не был созван, потому к личности Педро Николаса не стали присматриваться. Выходит, зря. Очень зря. Теперь по всей Европе пылали тысячи костров, а в застенках инквизиционных тюрем томились десятки тысяч людей, чья вина заключалась лишь в желании реформации церкви по Писанию.

Жан тяжело вздохнул и с тоской взглянул на плотно задраенные занавески. Повозка катилась дальше, с каждой секундой приближаясь к Страсбургу. Но что он там найдет? По-прежнему крепкий оплот настоящей церкви или пылающие костры инквизиторов? Не столь важно. Ведь каждое событие происходит по Божественному предопределению, а кто он такой, чтобы вмешиваться в план Творца? Даже если тот заключается в его гибели, гибели других реформаторов и еще десятка тысяч верных христиан, верной будет только одна реакция — полное смирение. Богу лучше знать, куда Он хочет вести Свой народ и какие испытания тому следует вынести на этом пути. Ведь никто и не обещал легкой прогулки. Нет. Путь следования Писанию тяжел. И порой приходится не только перепрыгивать через огромные валуны, но и карабкаться по отвесной скале, рискуя сорваться в глубокую пропасть.

Повозка тем временем, судя по ощущениям и характерным звукам снаружи, сменила ухабистую дорогу на мощенную камнем мостовую. Они в Страсбурге? Жан ощутил, как сердце внутри тревожно набирало обороты. Доверие Богу, которому он учил паству в Женеве, на деле, конечно, идеал, потому как сколько ни полагайся на Его совершенный план и справедливую волю, а все равно желание хоть как-то повлиять, хоть как-то контролировать происходящие вокруг события не исчезает.

С трудом подавив желание одернуть занавеску, Жан прикрыл глаза, сосредоточившись на молитве. Молитва — еще один подарок от Бога. И речь не о вызубренных текстах молитвенника, а про живое, непосредственное общение с Создателем без каких-либо посредников или заступников, выдуманных папистами. Живая молитва — источник силы. Сейчас же, в минуты слабости, она становится чуть ли не единственной защитой.

Спустя десять минут громыханий по каменной дороге, нескольких поворотов и ругани возничего повозка, наконец, остановилась. Снаружи послышалось ржание лошадей.

— Приехали!

Жан поправил шляпу, распахнул задние створки повозки и спрыгнул с подножки на каменную поверхность.

— О Господи… — позади раздался сдавленный всхлип парнишки. Сам реформатор не издал ни звука.

По заранее согласованному плану их должны были доставить в скромное поместье одного из друзей Буцера в Страсбурге. Однако сейчас они находились в громадном внутреннем дворе большого замка, ну никак не походившего на двухэтажный домик, где Жану уже приходилось жить в прошлый свой визит в Страсбург. Да и вообще, не Страсбург это был, а Милан. И не скромное поместье, а замок Сфорца. И встречают его не друзья, а два десятка солдат с нашитыми на белые одеяния красными крестами во главе с делегацией из пяти мрачного вида мужчин в черных балахонах. Один из них отделился от толпы и, подойдя к повозке, бросил возничему мешок со звенящими внутри монетами, после чего махнул рукой. Позади тут же раздался звук хлыста, ржанье лошадей и удаляющийся стук колес по каменным плитам.

Как банально. Его продали инквизиции за звонкую монету. Так же, как в свое время Христа фарисеям. Жан поднял глаза к затянутому серыми облаками небу: «Господи, я смиряюсь пред Твоей суверенной волей. Здесь Ты Владыка и Законодатель, а я лишь смиренный раб».

Год 1544

Рим

Тюрьма Святого Антония

В темном подвальном помещении, где из освещения были лишь два факела на стене, стоял терпкий запах пота, мочи и дерьма. Вполне возможно, простой посетитель решил бы добавить в список еще один элемент — запах страха, но Педро за последние полгода сумел к нему привыкнуть. Оставалось мечтать, что со временем и остальные скотские запахи перестанут выворачивать желудок. Оптимист же посоветовал бы надеяться на отсутствие надобности посещать подвальные помещения церковных тюрем… Вот только Педро никак не мог причислить себя к оптимистам. Он скорее реалист. Война с врагами Церкви еще очень далека от своего завершения. Вполне возможно, потребуется не одно столетие, дабы полностью освободить христианский мир от ереси. Как известно из Писания, ангелы радуются спасению каждого грешника — и сложно представить то торжество, какое будет царить на небесах при сожжении последнего еретика. Хотелось верить, что он к тому времени уже будет там. И Педро верил.

Скрипнула дверь, пропуская в помещение хмурого стражника, ведущего за собой заключенного. Пламя факелов дрогнуло от порыва ворвавшегося сквозняка, на стенах в беспорядке заметались призрачные тени. Вслед за конвоиром в допросную вошел молодой парень с бледной кожей, держащий в руках пачку бумаг и набор письменных принадлежностей. Кивнув инквизитору, секретарь сел за стол, находящийся в углу помещения, сбоку от стены с горящими факелами. Обвиняемого же усадили на металлический стул, а вошедший последним дознаватель, в чьи обязанности входило исполнять требования инквизитора по применению физического воздействия на заключенного, встал за его спиной. Тот, надо сказать, выглядел неважно: серое лицо с поблескивающими в неровном желтом свете факелов испуганными глазами; крупные бисеринки пота, стекающие по лбу и щекам; искусанные до крови губы; запекшаяся кровь под носом и… буквально на физическом уровне ощущаемый животный страх, исходящий, казалось, из каждой клеточки его существа.

Педро презрительно скривил губы. Перед ним был Мартин Лютер — гроза отступившей с истинного пути Церкви, лидер Реформации, борец за авторитет Слова Божьего, а на поверку — жалкий, не заслуживающий сострадания человек. Тем не менее Церковь милосердна к каждому грешнику и даже такому собрату Иуды готова даровать прощение.

— Хочешь ли ты сознаться в сотворенном тобой бесчинстве, святотатстве и богохульстве прямо, откровенно и добровольно, дабы облегчить свою участь и получить прощение от Господа?

Глаза Лютера забегали из стороны в сторону, точно на потолке, стене или полу мог находиться правильный ответ.

— Я не понимаю, какой именно ответ вы хотите от меня услышать…

— Правду!

Лидер Реформации вновь заерзал на стуле. Ему явно было не по душе нахождение в двадцати метрах под землей, а именно на такой глубине находились допросные в тюрьме Святого Антония. Впрочем, Педро на его месте также вряд ли чувствовал бы себя комфортно.

— Я лишь хотел очистить Церковь от заблуждений… — глаза немецкого реформатора умоляюще посмотрели на инквизитора.

Педро подобный взгляд за последние полгода видел десятки, если не сотни раз, и если поначалу ощущал внутри себя дикий дискомфорт, то теперь не чувствовал ничего, кроме раздражения. Перед ним сидит враг Церкви. Человек, который, сначала выбрав путь служения Господу, сознательно сошел с него. И ладно, если бы речь шла только о его душе — так нет, потащил в ересь тысячи других людей, обрекая их на вечные мучения.

— Правда? — Педро чуть подался вперед. — Отсюда давай поподробней…

Лютер непонимающе уставился на обвинителя. Инквизитор досадливо поморщился.

— Не понимаешь?

Реформатор отрицательно мотнул головой.

— Я тебе не верю, — каждое слово Педро произнес раздельно и максимально твердо. — У тебя есть лишь один шанс сохранить свою жизнь — признать свои заблуждения и покаяться.

Лютер промолчал. В протоколе, составляемом секретарем, позже так и будет указано: «Обвиняемый не дал ответа».

— Как так вышло, что, приняв монашеские обеты, ты перестал верить в божественность Христа?

Глаза обвиняемого полезли на лоб. Он даже дернулся на стуле, и дознавателю пришлось положить руки ему на плечи, усаживая обратно.

— Ложь! Я никогда не отрицал божественную сущность Спасителя!

— Однако твое учение явно говорит о заблуждениях Христа. Если же Христос заблуждался, то, следовательно, либо Бог может ошибаться, либо Христос не является Богом.

— Ложь! — теперь уже куда громче выкрикнул Лютер. — Это наглая ложь!!!

— Кроме того, ты заявляешь о прямом союзе Христа и Сатаны, тем самым попирая Евангелие и Его крестные муки…

— Все не так! — Реформатор вновь попытался вскочить на ноги, и на этот раз экзекутор не был к нему столь мягок. От удара по шее экс-монах взвизгнул, точно подвешенная над углями свинья. Хотя если брать во внимание внешность, обвиняемый мало чем отличался от грязного животного — такой же жирный, потный и вонючий.

— Разве? — Педро наклонился, внимательно всматриваясь в лицо еретика. — Разве не Христос является главой Церкви? Ты же называл Церковь «вавилонской блудницей», преемника Петра «антихристом», а саму Римскую кафедру «престолом Сатаны». Если же Христос возглавляет блудницу, сидящую на престоле Сатаны, то кем Он сам является, как не союзником дьявола?

— Вы сознательно извращаете мои слова! — голос реформатора задрожал. Кажется, только сейчас до него начала доходить вся серьезность обвинений. — Я предавал словам совсем не тот смысл, который вы туда вкладываете!

— Нет, — Педро улыбнулся, качая головой. Конечно, теперь брат Иуды попытается выкрутиться, извернуться, точно змея, скинуть свою шкуру, вот только он, Педро Николас, не позволит врагу Христа нанести еще один удар по и так израненному телу Спасителя. — Тут есть лишь два варианта: либо, принимая во внимание твои высказывания, мы признаем Христа главой блудницы, сидящей на престоле Сатаны, а преемника, апостола Петра, антихристом… Либо, — инквизитор поднял вверх указательный палец, — придется признать, что Христос не является главой Церкви! И вообще, Церковь не есть Тело Христово! — Педро вновь улыбнулся, смотря в расширившиеся от ужаса глаза еретика. Он все прекрасно понял. — И то и другое ересь. Поэтому у тебя остается лишь один вариант — покаяться.

Лютер промолчал. Снова.

— Кроме того, ты сознательно сбиваешь детей Божьих со спасительного пути, запрещая приступать к Таинствам и разрешая им грешить без какой-либо подотчетности, тем самым обрекая их души на вечные мучения! Очень похоже на работу Сатаны, не находишь?

— Ложь! — немецкий реформатор поджал губы.

— Обвинение священнослужителя, коим я являюсь, в преднамеренной лжи — это еще одно преступление! — Педро сокрушенно покачал головой. — Я зачитаю отрывок из письма, которое ты написал своему другу, еще одному еретику, Филиппу Меланхтону[1]: «Будь грешником и греши сильнее, но при этом веруй и радуйся во Христе, который есть Победитель греха, смерти и мира. Довольно, что мы признаем Агнца, уничтожившего грехи мира; от Него не удалит нас грех, хотя бы мы тысячу раз в день прелюбодействовали или умерщвляли», — инквизитор отложил письмо и насмешливо глянул на вмиг посеревшего лидера Реформации. — Ничего нет тайного, что не сделалось бы явным, забыл? Так скажи мне, что есть суть этого письма, как не лицензия на грех?

Молчание.

Ищет оправдание?

Не найдет.

Тут лишь один выход — покаяние.

— Выходит, совращай чужих жен и еще не замужних женщин, убивай, кради, лжесвидетельствуй, нарушай хоть все десять заповедей тысячу раз на день, но главное — верь в Христа! Так, получается?

Лютер не ответил и в этот раз. Просто сидел, уставившись куда-то в пол. Пылинки разглядывает, что ли? А может, пятна запекшейся крови? Второе куда полезней.

— Может, мне зачитать про твое отношение к евреям? Мы, конечно, сами не питаем теплых чувств к убийцам Спасителя, но ты пошел куда дальше, ведь так?

Молчание.

— Пожалуй, зачитаю. «…Проклятый гой, коим я являюсь, не может понять, как они ухитряются быть такими ловкими. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, таково: когда повесился Иуда Искариот, его живот лопнул, и все содержимое кишок вывалилось наружу. Быть может, тогда евреи послали своих слуг с серебряными блюдами и золотыми кувшинами, чтобы собрать экскременты Иуды. Затем они съели и выпили все это дерьмо и в результате приобрели такое острое зрение, что стали видеть в Писании то, что там не находили ни Матфей, ни даже сам Исайя, не говоря уже о нас, жалких гоях». Я ведь тоже не питаю любви к убийцам нашего Спасителя, тем не менее миссия Церкви во все времена оставалась одной и той же — спасти души. И не имеет значения, англичанин ли оступившийся, француз, испанец, мавр или еврей — через крещение мы спасаем всех! Почему же ты на таком скотском уровне ненавидишь евреев? Где же твои христианские добродетели? Скажем, любовь и милосердие?

Лютер даже глаз не поднял, продолжая хранить молчание.

— Глядя на все твои усилия по разрушению Церкви, на все твое учение, на все твои слова, я прихожу к единственному выводу, который может объяснить все совершенные действия, — ты заключил союз с Сатаной. Я ведь прав? — Реформатор никак не отреагировал. — Я знаю, что прав, но даю тебе шанс раскаяться и тем самым спасти если не тело, то хотя бы душу. Ты называешь Тело Христово блудницей, Папу антихристом, Святой Престол — престолом Сатаны. Ты призываешь людей совершать грехи, успокаивая их жертвой Христа; ты сбиваешь людей с пути, ведущего к спасению, лишив их церковных Таинств, — точно так же поступает и Диавол, желая погубить души верных. Скажи, как и когда ты вступил в сговор с темными силами?

Тишина.

— Где произошел ритуал? Кто его проводил? Кто еще, как и ты, работает в союзе с Сатаной против Церкви?

Молчание. Ни единого звука не вырвалось из уст заключенного.

— Брат, — Педро посмотрел на стоящего за спиной обвиняемого экзекутора, — готовь иглы!

Лютер, наконец, отреагировал: вздрогнул и умоляюще посмотрел на инквизитора:

— Зачем? Зачем это делать? Я ведь и правда невиновен в том, в чем вы меня обвиняете! Я невиновен! Я лишь хотел спасти людей…

— Призывая их грешить? — Инквизитору хотелось рассмеяться и заплакать одновременно. Как же Сатана обольщает сердца людей, после чего на черное те с завидной уверенностью говорят «белое». — Упорство в грехе есть еще один грех! Моя задача — спасти твою душу от адского пламени, а это возможно лишь в случае раскаяния!

В руках дознавателя тем временем появились две длинные иглы, и он вопросительно взглянул на начальника. Педро кивнул. Когда заостренные концы вошли под ногти пальцев левой руки заключенного, допросную огласил дикий вой, смешанный с плачем и ругательствами. Секретарем записывалось все, в том числе и новая порция богохульных слов типа «исчадие ада», «слуги сатаны» и все в том же духе. Инквизитор сокрушенно покачал головой: обвиняемый далек, очень далек от раскаяния. Лично он бы с радостью оставил того в своем упорстве на вечные мучения, но Церковь, несмотря на предательство, желает спасти каждого. Что ж, придется поработать, дабы вызволить душу несчастного еретика из цепких лап Сатаны…

Год 1545

Рим

Бельведерский дворец

Педро Николас прекрасно понимал, как легко разрушить все то, что они построили за последние полтора года. Если оглянуться в прошлое, то можно увидеть, какой колоссальный путь они проделали. Еще два года назад Церковь находилась едва ли не в руинах: число прихожан уменьшалось с пугающей прогрессией, в то время как число территорий, порывающих с Папским Престолом, напротив, увеличивалось. Казалось, катастрофа неизбежна, Церкви пришел конец, и этот процесс уже не остановить. Тем не менее у них получилось. Сейчас же перед ними стояла несколько иная, но оттого не менее значимая задача — сохранить полученный результат. Сделать это можно только одним способом — вопрос только в том, пойдет ли Папа на столь решительные шаги? Педро понимал: это его миссия — добиться положительного ответа. Как и тогда, полтора года назад.

Помимо него и Святейшего, в личных апартаментах понтифика находились кардинал Джанпьетро Караффа[2] и магистр возрожденного ордена Тамплиеров Лоренцо Эскобар. Последний как раз объяснял Папе расклад общих сил.

— Карл и Франциск[3] продолжают оттеснять уже немногочисленные войска протестантов. Карл полностью освободил Германию от последователей Лютера, однако те продолжают проявлять активность в Нижних Землях. Во время последней встречи в прошлом месяце Карл подтвердил намерение присоединиться к походу Ордена на Данию, чей король продолжает поддерживать еретиков, укрывая в том числе и ряд реформаторских лидеров.

— Что слышно от Генриха[4]? — Папа был уже слаб, потому Педро едва расслышал его вопрос.

— Он выражает полную лояльность Риму, а также всяческую поддержку созданной Конгрегации. Шесть месяцев назад мы отправили туда около сотни доминиканских монахов для внедрения структуры Конгрегации во всех крупных городах. Результат налицо. Надо сказать, Генрих уже жалуется на отсутствие свободных мест в тюрьмах…

— Ну, он не одинок… — усмехнулся кардинал Караффа. — Переполненные тюрьмы стали проблемой практически в каждом европейском городе. Ну, за исключением, может быть, Испании…

— Проблему надо решать, — подал голос Святейший, практически сразу зайдясь в хриплом кашле. Откашлявшись, он повторил: — Проблему надо решить и как можно скорее. Мы задерживаем и задерживаем еретиков, однако направить их обратно в лоно Церкви удается куда медленней, разве я не прав?

— Так и есть, Ваше Святейшество! — подтвердил кардинал Караффа, как раз и возглавляющий Конгрегацию. — На одного исправленного еретика приходится двадцать задержанных.

— При таком темпе очень… — Папа сделал специальный акцент на последнем слове. — …очень скоро у нас не останется ни мест, ни средств для содержания еретиков.

— Предлагаете всех отпустить, святой отец? — Педро уловил напряжение в голосе кардинала. Впрочем, их уловил и Святейший, поскольку устало откинулся на кресле, прикрыв глаза.

— Мы ведь преодолели точку невозврата, Джанпьетро… Церковь теперь крепка, как никогда ранее. Под знаменем Христа мы сумели объединить едва ли не всю Европу. Теперь нам не страшны ни Лютер, ни Кальвин[5], ни какой-либо другой вольнодумец…

— Верно, — согласился магистр Тамплиеров. — Только с одним уточнением: такая ситуация стала возможна благодаря очищению христианского мира. Сейчас на свободе еретиков в разы меньше, чем в застенках. Многие бежали в восточные земли, многие к иноверцам, многих мы заключили под стражу — сейчас на свободе их не наберется и десятка тысяч. Для сравнения: в тюрьмах по всей Европе это число перевалило за сотню. Теперь представьте, как резко изменится баланс, если мы выпустим их на волю. Даже если они отрекутся от своих убеждений, раскаются в своих прегрешениях и вернутся в лоно Матери-Церкви, мы не можем быть уверены в искренности их слов. А сил контролировать каждого еретика у нас попросту нет. Их слишком много.

— Я понял… — Понтифик вновь закашлялся, согнувшись в судорогах. — Я понял… Какое же решение вы предлагаете?

— Педро? — кардинал Караффа повернулся к священнику.

Педро мрачно улыбнулся. Именно с него началось восстановление Церкви — и именно на нем оно закончится. Кардинал Караффа это прекрасно понимал, как и магистр Эскобар. У Папы не остается выбора, как последовать их примеру.

— Нас разъедает болезнь. Как дьявольская чума, она захватывает все тело, оставляя после себя лишь смерть и разложение. Она поразила все страны христианского мира, с каждым днем подчиняя себе новые души. И только признав всю опасность недуга, можно надеяться на исцеление. Исцеление христианского мира, а не поврежденных умов. Они под властью болезни, под властью Сатаны. Они уже мертвы. А как поступают с мертвыми, чьи тела поразила чума? Огонь, — священник сделал паузу, давая слову повиснуть в воздухе, после чего повторил: — Огонь — вот то лекарство, способное остановить чуму.

— И мы того же мнения! — кардинал Караффа повернулся к римскому епископу.

— То есть… — Папа вновь прикрыл глаза. Из его горла вырвался тяжелый хрип — понтифик был болен, и болен давно, но в последние недели недуг стал серьезно прогрессировать, потому Педро Николас и выбрал сравнение ереси с болезнью. Актуально, так сказать. — Вы… — он вновь закашлялся. — Вы предлагаете освободить тюрьмы с помощью костров?

— Верно, — подтвердил магистр Ордена Тамплиеров. — Сейчас не та ситуация, когда нужно проявлять христианское милосердие. Речь идет о выживании Церкви и христианского мира. Если мы выпустим сотню тысяч еретиков на свободу, единой Церкви с большой вероятностью придет конец, как и миллионам совращенных с истинного пути душ. Такой вариант, конечно же, неприемлем. Ведь именно Церковь отвечает перед Господом за души верных. Содержать же всех еретиков в тюрьмах до их смерти мы не можем. Остается один и наиболее правильный вариант…

— Костер? — казалось, понтифик даже вздрогнул.

Магистр безразлично пожал плечами.

— Так мы сумеем решить сразу две задачи: излечим христианский мир от пагубной волны ереси и спасем души самих еретиков.

— Но… это же более ста тысяч человек… — Папа в очередном приступе кашля закачал головой. — Я не могу пойти на столь чудовищный акт… Сто тысяч костров… Боже…

— Нужно думать не о сотне тысяч костров, а о сотне тысяч спасенных душ еретиков, чьи тела пройдут через очистительный огонь! — кардинал Караффа подался вперед. — У нас нет иного выхода, Ваше Святейшество! На одной чаше весов спасение Церкви и миллионов вверенных нам душ, а на другой тела отступников. Разве выбор не очевиден?

— Для меня нет… — Лицо Папы стало бледным. По лбу стекали крупные капли пота. — Христос сказал, что врата ада не одолеют Церковь, и у нас нет причины не верить Его словам. Если же мы отправим сотни тысяч людей на костер… — Понтифик покачал головой. — Как вообще подобная идея могла прийти в голову? — Уже почти потухшим взором римский епископ посмотрел на присутствующих. — Я не пойду на такой чудовищный шаг!

— Очень жаль, Святой отец! — Магистр Ордена Тамплиеров поднялся на ноги, после чего бросил взгляд на сидящих сбоку кардинала Караффу и священника-инквизитора Педро Николаса. И тот и другой кивнули. Магистр, схватив одну из подушек, лежащих на кресле, метнулся к понтифику. Тот не успел даже вскрикнуть, как храмовник закрыл его лицо подушкой, перекрывая доступ к кислороду. Сквозь плотную материю слышались стоны, кашель и хрип, однако у Папы не было достаточно сил, чтобы бороться со стремительно надвигающейся смертью. Спустя минуту тело содрогнулось в предсмертных конвульсиях, а еще через минуту магистр отнял подушку от лица епископа.

— Наши души будут гореть в аду! — Педро поднялся на ноги, подходя к мертвому наместнику Петра. — Однако… — он встал на колено, целуя перстень Папы. — Что есть наши души по сравнению со всем Телом Христовым? — Педро посмотрел на мрачных братьев. — Мы сделали верный выбор, пожертвовав своей вечностью ради спасения единой Церкви и католической веры. Папа, — инквизитор указал на мертвое тело, — будет в раю, а мы сохраним единство Церкви и очистим ее от скверны. Цена же за все — лишь три жалкие души. Хороший расклад, не находите?

Кардинал Караффа криво улыбнулся:

— Быть может, ты сделаешь несколько иной вывод, когда увидишь адское пламя?

— Возможно, — Педро неопределенно передернул плечами. — Я все же надеюсь, что мысль о том благе, ради которого мы пошли на столь ужасное, даже, не побоюсь этого слова, дьявольское, преступление, даст нам силы выдержать наказание. Касаемо наших дальнейших действий, — инквизитор посмотрел на кардинала, — на конклаве вас изберут Папой, после чего мы приступим к выжиганию ереси с христианских земель…

Год 1545

Женева

Площадь перед кафедральным собором Святого Петра

Стоял поистине прекрасный день. И дело даже не в голубом небе, ярком солнце и теплом ветерке — все эти вещи, несомненно, благодать Господня, но Педро обычно не обращал внимания на подобную ерунду. Нет, прекрасен он совершенно по другой причине — сегодня они ставят жирную точку в так называемой Реформации, а на деле стремительном потоке ереси, какую Церковь не видела со дня своего основания. Поток удалось остановить еще два года назад, сегодня же они закроют последнюю прореху.

Педро с удовольствием глянул вправо, где трое человек, привязанных к каменным столбам, извивались в тщетной попытке освободиться от железных цепей. Три, пожалуй, главных врага Церкви. Монахи в черных одеяниях заканчивали укладку хвороста, а секретарь Конгрегации дочитывал приговор:

— …на основании разбирательств Святого суда вы, Жан Кальвин, бесспорно и несомненно, обвиняетесь в убийстве Мигеля Сервета, который, хоть и был таким же еретиком, однако, будучи подданным испанской короны и Католической Церкви, должен был предстать за свои грехи перед Святой Инквизицией. Не имея никакого на то права от Господа, вы устроили самосуд, нарушив пятую заповедь («не убей»).

По всем вышеперечисленным причинам Святой суд объявляет вас, Жан Кальвин, Мартин Лютер и Филипп Шварцерд (Меланхтон), виновными во всех названных преступлениях.

На основании разбирательств Святого Церковного суда называем, провозглашаем, осуждаем, объявляем вас, Жан Кальвин, Мартин Лютер и Филипп Шварцерд (Меланхтон), нераскаянными, упорными и непреклонными еретиками, состоящими в договоре и на службе у Сатаны, замышляющими жуткие бесовские злодеяния. Посему вы подлежите всем осуждениям Церкви и карам согласно канонам. Святой Церковный суд, со всем вниманием рассмотрев пункты обвинения и доказательства, представленные ему, признал вас, Жан Кальвин, Мартин Лютер и Филипп Шварцерд (Меланхтон), виновными во всех названных преступлениях. Настоящим приговором вы будете переданы наиболее достойному и справедливому воздаянию в соответствии с установлениями церковного закона, который был, есть и будет един для всей Святой Церкви.

Ты, Жан Кальвин, будешь отлучен от нашей святой и непорочной Церкви, милосердия которой ты оказался недостоин. Твое тело, созданное в качестве Храма Духа Святого и используемое совсем иными силами, будет сожжено, а прах переработан вместе с другими городскими отходами. Таков честный и справедливый приговор Святого Церковного суда и всей Католической Церкви.

Ты, Мартин Лютер, уже отлученный от нашей святой и непорочной Церкви и не пожелавший принести достойный плод покаяния, несмотря на все увещевания и молитвы, будешь предан огню, дабы через очистительное пламя была спасена твою бессмертная душа. Таков честный и справедливый приговор Святого Церковного суда и всей Католической Церкви.

Ты, Филипп Шварцерд (Меланхтон), единственный из еретиков, частично признавший свои прегрешения, однако затем по наущению Сатаны отрекшийся от покаяния, будешь отлучен от нашей святой и непорочной Церкви, милосердия которой ты оказался недостоин. Твое тело, созданное в качестве Храма Духа Святого и используемое совсем иными силами, будет сожжено, а прах переработан вместе с другими городскими отходами. Таков честный и справедливый приговор Святого Церковного суда и всей Католической Церкви.

Это окончательное решение Святого Церковного Суда, не подлежащее пересмотру. И да будет данный пример наставлением всем верным христианам и свидетельством торжества Церкви над силами Сатаны. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь!

Педро Николас перекрестился вслед за секретарем и с улыбкой глянул на стоящего рядом магистра Ордена Тамплиеров.

— Будем молиться за их души, брат мой? — он кивнул в сторону обвиненных: палачи уже поджигали разложенный вокруг столбов сухой хворост.

Лицо магистра перекосилось в гримасе отвращения.

— Вот еще! Думаю, у меня найдутся дела поважней. А если нет, то прошу, сожги меня на костре, поскольку молитва за их души есть куда большая ересь, чем отрицание Божественности Христа…

Педро позволил себе улыбнуться. Со стороны горящих костров начали доноситься первые вопли.

— Тут ты прав, брат. Впереди нас ожидают куда более важные дела. Все-таки нам предстоит объединить всю Европу в рамках единой Священной Католической империи под предводительством Святого Престола… Возможно, понадобится еще не одна сотня тысяч костров, прежде чем наша миссия увенчается успехом…

Губы магистра расплылись в хищной улыбке.

— Пока не возникло нехватки с хворостом, думаю, у нас не возникнет больших проблем, брат мой…

 Филипп Меланхтон — немецкий гуманист, теолог и педагог, евангелический реформатор, систематизатор лютеранской теологии, сподвижник Лютера. (Здесь и далее примечания автора.)

 Джанпьетро Караффа — активный деятель Контрреформации. С 1536 года — кардинал. Был избран Папой Римским в 1555 году. До избрания Папой возглавлял верховный инквизиционный трибунал.

 В данном случае имеются в виду Карл V и Франциск I, император Священной Римской Империи и король Франции соответственно.

 Генрих VIII, король Англии.

 Жан Кальвин — выдающийся деятель Реформации и основатель кальвинизма.

Глава 1

Наши дни

Священная Католическая империя

Королевство Испания, Толедо

Площадь перед кафедральным собором Святой Марии

11:17

Пабло Красс не любил проповедовать. Особенно если речь шла о том, что предстояло сделать сейчас — а именно произнести мотивирующую речь перед многотысячной толпой, направив умы и сердца присутствующих на нужную Конгрегации дорожку. Конечно, каждый инквизитор обязан уметь управлять сознанием как одной отдельной личности, так и сотен, собранных в одном месте, — и он, как представитель Конгрегации по делам веры, естественно, обладал этими навыками и был весьма неплох в этом деле. Однако уметь совершенно не равно любить. Он как раз не любил. Хотя нет, не так! Он не просто не любил, а ненавидел всем своим существом. Спрашивается, зачем же тогда согласился? Все очень просто — другие кандидаты попросту не сумеют донести нужное зерно смысла до сердец тысяч мирян, что сейчас замерли здесь, на площади перед кафедральным собором, или уставились на громадные экраны, установленные на других площадях города. И тогда сегодняшний утренний сбор теряет всякий смысл. Потому именно он, Пабло Красс, инквизитор первого ранга, единственный, кто на подобной карьерной ступени еще и управляет целым отделением, направляется к кафедре под боязливые взгляды нескольких тысяч глаз. Почему боязливые? Да потому что все прекрасно знают, кто перед ними. Темно-бордовое одеяние с черным поясом, жетон Конгрегации, закрепленный на длинной цепи, и каменное выражение лица — а подобное тренировалось еще с Академии — не оставляли никаких сомнений. Он инквизитор. А Святую Инквизицию, как известно, все боялись. Мысленно Пабло скривился. Вот она — тупость народных масс. Стоит лишь слегка выйти за общепринятые стандарты, посмотреть чуть шире, как сразу увидишь утрированность, а порой и лживость многих представлений. Если бы Инквизицию боялись даже не все, а хотя бы восемьдесят процентов католического мира, представителей Конгрегации пришлось бы сократить как минимум наполовину по причине ненадобности. Сейчас же каждому инквизитору, начиная от низшего третьего ранга и заканчивая самим Магистром Конгрегации, приходится работать по двенадцать-пятнадцать часов в сутки, причем без выходных. А все почему? Да потому что боятся их как раз далеко не все. А многие из «боящихся» еще и недостаточно. Радует одно: отсутствие страха — вещь поправимая.

Когда Пабло встал за кафедру, расположенную на длинном прямоугольном деревянном помосте, прямо перед входом в собор Святой Марии, на площади воцарилась мертвенная тишина. И до его появления, надо сказать, с дисциплиной все было в порядке, но сейчас было так тихо, что, вполне возможно, даже глухой слышит больше. Обведя толпу суровым взглядом, Пабло положил ладони на кафедру и чуть подался вперед.

— От начала времен, с момента грехопадения первых людей в Эдемском саду, греховная сущность человека, ставшая его неотъемлемой частью, бросает своего податливого, слабого, никчемного носителя из одной пропасти в другую. И лишь истинная вера Церкви спасает человечество, раз за разом отвращая вполне праведный гнев Создателя. От сотворения мира прошло совсем немного времени, как грехи в неисчислимом количестве едва не поставили жирную точку в самом существовании человека. Жадность, лень, эгоизм и разврат достигли Небес, и Господь пожелал стереть человечество с лица земли. Весь мир был сокрыт под водой, и лишь праведник Ной с семейством и уцелевшим скотом сумел спастись и продолжить род человеческий, хотя и не без дозволения Создателя. Однако человек по причине гордыни имеет короткую память на милосердие Божие. Недолго помнили про гнев Господень и потомки праведника — вновь взялись за старое, — Пабло сделал паузу. Тысячи глаз неотрывно глядели на него, внимая каждому слову. Очень хорошо. Главное, не переусердствовать. — На счастье человека, милосердие и долготерпение Создателя гораздо шире и глубже людского. Бог, не желая гибели своих творений, отправил Сына Своего к нам, надеясь пробудить мертвые сердца наши. — Еще одна пауза. На этот раз многозначительная. Инквизитор чуть повысил голос: — И что же мы с ним сделали?

— Убили! — еле слышно прошелестела толпа.

— Убили!!! — повторил Пабло куда громче. — Мы, не желая раскаиваться в грехах своих, предпочли убить Сына Божьего, желающего лишь нашего спасения. Однако и тут Господь проявил верх милосердия, не уничтожив в ту же секунду планету, а напротив, оставив надежную, видимую Дверь для спасения души. Как же называется эта Дверь?

— Церковь! — уже громче и дружнее ответила толпа.

— Церковь! — максимально твердо — куда тверже алмаза — повторил Пабло. — Бог воскресил Сына Своего, который основал Церковь на Святом Петре, и заповедал нерушимое, гарантировав, что Врата Ада не одолеют ее! Что же произошло в Темные Времена? Сам Сатана выполз из Преисподней, желая разрушить единство верных, покушаясь на то, что дорого и свято для каждого христианина! Если кто-то забыл, я напомню: Пречистую Деву Марию, мать всех христиан, назвали обычной иудейкой; Тело и Кровь нашего Спасителя низвели до уровня простого знака; таинство исповеди, а вместе с ним и возможность настоящего покаяния отвергли — тем самым желая обречь души грешников на вечные мучения. То, что я перечислил, — лишь маленькая часть обольщений Сатаны, цель которых — разрушить Единую Вселенскую Католическую Церковь! Разрушить Дверь спасения! Разрушить то, что основано самим Христом! И были времена те весьма тревожными, когда Святой Престол, казалось, еще немного — и утратит свое влияние, а вместе с ним и единство Церкви. Тени сгущались, смута увеличивалась, а число верных христиан уменьшалось с каждым днем. Враг торжествовал, наблюдая за разрушением Столпа Истины. Демоны Преисподней во главе с Врагом душ человеческих, как и две тысячи лет назад, при распятии нашего Спасителя, были уверены в своей победе. К стыду нашему, даже многие епископы — то есть сами Пастыри, чья обязанность — хранить народ Божий и наставлять на путь истинный, — впали в уныние, поверив в несокрушимость врага. И именно на пике кризиса, когда реформаторы собирали полные храмы, а на Святой мессе не присутствовало и четверти прихожан; когда дети Божьи поддались на обольщение и последовали за волками в овечьих шкурах, с радостью меняя Евхаристию на философствование самозванцев-пасторов; когда Папу Римского смешали с грязью, а Святую Церковь сравнили с вавилонской блудницей, явился праведник, принесший спасение умирающей Церкви. Человек, сумевший восстать против неверных, против мнения большинства; по милости Божьей сумевший искоренить чуму, поразившую к тому времени едва ли не все Христово Тело. Как звали того праведника?

— Святой Педро! — взвыла толпа.

Пабло кивнул, указывая рукой на громадный экран, расположенный прямо на стене кафедрального собора, где сейчас отобразился портрет святого.

— Святой Педро Николас, простой провинциальный священник, руками которого сам Христос восстановил находящуюся к тому времени в руинах Церковь. Педро Николас встал на защиту попираемых истин католической веры — того, что дорого каждому христианину и без чего нашей душе невозможно обрести спасение. Что я имею в виду?

— Вера! Таинства! Христос! — вразнобой заорали в толпе.

Пабло скривился — сколько ни вдалбливай в головы прихожан элементарных вещей, все равно будут блуждать средь трех сосен. Да каких трех, даже среди одной заблудятся. Кучка тупых баранов, одним словом. Сейчас с открытым ртом они ловят каждое его слово, но уже завтра с таким же придыханием будут внимать словам какого-нибудь еретика, считающего Христа плодом сексуальной связи Девы Марии и ангела Гавриила. Долбаные дегенераты! Именно из-за них, чья вера куда тоньше, чем нити паутинки паука, и приходится носиться туда-сюда по Империи, туша один за другим возникающие пожары ереси. Вот почему нельзя просто твердо верить, ни под каким натиском не сворачивая с пути?! И ладно, если бы речь шла о хитроумно скрытой богословской ереси, но ведь нет — они готовы поверить во что угодно — даже в то, что Христос есть инопланетный дух. Да-да! Находятся и такие, кто свято верит в подобную хрень.

— Таинства и институт Церкви! — инквизитор постарался придать голосу максимальную твердость. Нет, все равно нужно повторить. — Таинства и институт Церкви! Крещение, через которое человек входит в Церковь, семью Божью, очищаясь от первородного греха. Миропомазание, через которое укрепляется силой Святого Духа. Евхаристия, таинство, установленное Иисусом Христом на Тайной Вечери и заповеданное Им Церкви. Покаяние, благодаря которому верующий по милосердию Божьему получает отпущение грехов. А также елеосвящение, священство и брак — нерушимый союз между мужчиной и женщиной! Вот те вещи, которые еретики, как пятьсот лет назад, так и сейчас, пытаются у нас отнять!

Однако нападки на Церковь совершаются не просто так, а с одной-единственной целью — уничтожить дело Христа. Разрушить Святую Церковь, а души верных, то есть ваши, — Пабло вытянул руку вперед, указывая прямо на заполненную людьми площадь, — души обречь на вечные мучения, поскольку вне Церкви нет спасения! Церковь — это не просто храм, приход, Святая месса или задушевные беседы со священником! Низводить Церковь до уровня здания или исключительно личных взаимоотношений с Богом есть страшный грех, заслуживающий самого жесткого наказания! Церковь есть Столб утверждения правды и истины! Церковь — Дверь Спасения! Церковь — Тело Христово, глава которой сам Спаситель! Церковь не может ошибаться! Если Церковь, указывая на белое, называет его черным, — значит, так оно и есть, и мы должны немедленно признать это!

Святой Педро Николас в нужный час сумел понять, как сильно Церковь и католическая вера нуждаются в защите. Потому, возродив давно забытый к тому времени Орден воинов Христа, или, как их иначе называют, Тамплиеров, он вместе со сподвижниками по камешку начал восстанавливать покрытые пеплом и прахом руины Церкви. И если раньше члены Ордена защищали католическую веру лишь в далеких землях, сражаясь за Гроб Спасителя нашего, то во времена Святого Педро Орден встал на защиту Церкви и веры уже здесь, на нашей родине! Сначала весь Орден Тамплиеров, а затем и созданная уже внутри него Конгрегация по делам защиты веры встали стеной между Церковью и еретиками, чьи действия отравляли души верующих.

Пабло сделал паузу, переводя дыхание. Нехило он так размахнулся. Теперь же настало время главного блока, ради чего он, собственно, и взошел на трибуну:

— Однако война, начатая Святым Педро и Святым Папой Павлом IV, еще не закончена. Она будет идти до тех пор, пока не сгинет последний еретик и не сгорят последние богохульные книги в очистительном огне. Ведь до сих пор даже внутри Церкви есть люди, которые хоть и примерили на себя образ доброго католика, в душе все с тем же остервенением ненавидят Матерь Божью и Спасителя нашего Иисуса Христа, плюя на Его крестные муки и каменным сердцем своим отвергая Евхаристию! Подобный путь ведет лишь к погибели. Причем пострадают не только их души, но и тех, кого их гнусные, лживые языки введут в заблуждение. Потому, — Пабло повысил голос на пару октав, поднимая вверх указательный палец, — внимательно следите за близкими своими и соседями. Чем живут и куда устремлены их помыслы. Что они смотрят, что читают, чем интересуются, с кем проводят время. И если заметите странное, немедля говорите священникам, обращайтесь в Церковную канцелярию, нарушайте мой покой и покой моих братьев из Ордена, ведь чем раньше будет замечена скверна, тем легче ее выжечь. Кроме того, следите за теми, кто является из чужих мест, будь то приезжий из соседнего города, или из другой страны, или с другого континента — разницы нет! Враги Христа и Церкви повсюду, и зачастую они куда ближе, чем мы думаем! Даже близкий друг-прихожанин, с которым ты вместе каждое воскресенье принимаешь причастие, на поверку может оказаться еретиком-кальвинистом или членом баптисткой секты — и это в лучшем случае. Война с врагами Христа принесла с собой немало боли и страданий, и хотя Церковь не просто выстояла, как и завещал наш Спаситель, но и одержала победу, до конца этой войны еще далеко. Очень далеко. Сатана мечтает взять реванш, потому каждый день мы наталкиваемся на новые секты, новые культы, новые заблуждения как внутри Церкви, так и за ее пределами. И хоть сейчас загубленных душ несравненно меньше, чем сотню лет назад, они все же есть. И каждая из них оставляет рану на сердце Тела Христова. Церковь нуждается в своих защитниках! Братья и сестры, скажите мне, кто остановит чуму ереси?

— Мы!!! — воодушевленно взревела толпа.

— Верно! Каждый из вас, носитель католической веры, является хранителем рода человеческого! В тот момент, когда в своей душе кто-либо из вас обнаружит зерно сомнения, когда жалость к родному брату-еретику, или жене-сектантке, или дочери-ведьме коснется вашего сердца, посмотрите на Него! — Пабло вновь указал на экран, где крупным планом высветилось окровавленное лицо Христа в терновом венце. — Вспомните Его Крестный путь! Вспомните Его страдания! И задумайтесь — ради чего Он проживал мучения? Ради чего Он терпел насмешки? Ради чего Он принял смерть? Ответ, я думаю, знает каждый из вас. Во всяком случае, мое сердце хочет в это верить. Ради вас! Ради вас случился Крест! Ради вас и ради Церкви! И помните: против Дьявола существует одно-единственное средство — это истинная католическая вера! — Инквизитор замолчал, обведя толпу изучающим взглядом. Кто-то крестился, кто-то молился, кто-то плакал — проняло, похоже, всех. Вот и славно. Главное, не перестараться, так что пора заканчивать. — Итак, да будет это наставлением каждому и укреплением в вере, дабы Господь и Пресвятая Дева Мария милостивы были к душам грешников. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Закончив крестное знамя, Пабло сошел с кафедры, уступая место архиепископу. Хорошо, самая трудная задача на текущий момент выполнена. А учитывая, что сегодня воскресенье, дальше будет легче. Выходной у инквизитора — вещь, конечно же, весьма условная, но хотелось надеяться на лучшее. И Пабло надеялся.

Священная Католическая Империя

Франция, Париж

Бастилия Святого Антония

11:32

Антуан Дюбуа чувствовал себя отвратительно. Мало того, что поданный на завтрак кофе оказался холодным, а круассан сухим и безвкусным, так еще прямо во время еды раздался звонок, который ну никак нельзя было проигнорировать. Ладно, если бы звонил напарник, любовница или, на худой конец, духовный отец. Так нет же. На экране высветилось — «Жорж Мате». И без того паршивое настроение упало до уровня, откуда плинтус кажется Эверестом. Жорж Мате — новый обер-инквизитор и по совместительству глава парижского подразделения Конгрегации Святой Инквизиции. Если прежний обер — спокойный старик, мечты которого сводились только к тому, как бы без серьезных заварушек досидеть до пенсии, — Антуана вполне устраивал, то новый был полной противоположностью, причем по всем параметрам, начиная от возраста и заканчивая характером. Вот и в это воскресное утро выходного дня звонок от обер-инквизитора не обещал ничего хорошего. Так и оказалось. Жорж потребовал немедленно явиться в Бастилию, которая, помимо главной церковной тюрьмы, являлась еще и штаб-квартирой Конгрегации. А что, удобно. Да, пришлось пристроить несколько новых корпусов, зато не нужно далеко бегать. Поймал еретика — и тут же в Бастилию, где на рабочем месте можешь закончить бумажную волокиту, написать рапорт, а затем спуститься вниз и начать допрос. И ведь никто не мог упрекнуть Антуана в недобросовестном отношении к работе. Нет, он любил то, чему посвятил жизнь, — разве есть на земле лучшее занятие, чем защищать Церковь? Лично для него ответ был более чем очевиден. Однако… Ну разве нельзя провести хотя бы свой выходной, не появляясь в Бастилии? Похоже, что нет!

Пройдя через широкий холл, отделанный сияющими, точно зеркало, мраморными плитами, Антуан остановился перед контрольным пунктом. Справа и слева находились стеклянные бронированные кабинки, в которых сидели мрачные громилы. Впрочем, это простых посетителей они одним своим видом вгоняют в многолетнюю депрессию, для него же они прекрасные спарринг-партнеры в теннисе.

— Привет, Пьер! — Антуан махнул правой кабинке. — Гюстав! — левой кабинке.

Мрачные рожи агентов службы безопасности расплылись в довольных улыбках. Они махнули в ответ.

— Чего Жорж выдергивает меня в выходной? — Антуан приложил пластиковую карточку-пропуск к темному дисплею сканера. По нему тут же побежала светло-зеленая полоска. — Папу, что ли, застрелили?

Охранник в правой кабинке гоготнул. Гюстав же, и без того всегда мрачный, помрачнел еще сильнее. Ну да, при нем Папу трогать не стоит — такие шутки для него сравнимы с богохульством. Слишком уж консервативные у Гюстава взгляды, порой переходящие в самый настоящий фанатизм. Понятно, почему он занимает место охранника в холле, а не полевого агента.

— Да не-е-е… — протянул Пьер, лениво пережевывая жвачку. Этот не фанатик, но для оперативной работы слишком туп. — Святейший наш в полном здравии, назло всем врагам…

Сканер издал мелодичный писк, после чего на табло высветилась зеленая надпись: «Инквизитор второго ранга Антуан Дюбуа, уровень допуска — шесть, необходимо пройти второй уровень идентификации».

Да неужели? Ну, как скажете.

Приложить ладонь к экрану — система распознает отпечатки, затем пристроить глаза к сканерам — распознавание сетчатки глаза и напоследок — голосовой контроль. Итого четыре уровня защиты штаб-квартиры парижского отделения Конгрегации. Не сказать, что безупречно. В том же Толедо — колыбели Инквизиции, или Риме — Цитадели материнского Ордена Тамплиеров, куда входит Конгрегация, защита в разы серьезней. Во всяком случае, так говорят. В Цитадели Антуан никогда не бывал, а Толедо посещал лишь раз, и то более десяти лет назад. Технологии же не стоят на месте.

Пройдя, наконец, контроль и махнув на прощанье охранникам, Антуан поспешил по длинному, плавно уходящему влево коридору, который заканчивался широкой лифтовой площадкой впереди и матовыми стеклянными дверьми с эмблемой Конгрегации в виде собаки, несущей в пасти горящий факел, справа. Двери вели в общий пункт управления Бастилией, а лифты на различные уровни: вниз, к тюремным, допросным и пыточным, и вверх, к основным подразделениям Конгрегации. Антуан служил в Контртеррористическом отделе, потому, когда створки лифта с мягким шелестом распахнулись, он нажал кнопку B-7, что расшифровывалось до банальности просто — седьмой этаж. Именно там располагалось КТП — Контртеррористическое подразделение Конгрегации. Пришлось снова прикладывать палец для сканирования отпечатка и проводить пропуском по считывающей ленте — только после этого створки лифта закрылись, и мелодичный женский голос начал отсчитывать уровни.

Кабина остановилась на седьмом этаже. Створки бесшумно отъехали в стороны, и Антуан сразу же окунулся в шум нескольких десятков голосов. Если смотреть по задействованным кадрам, то КТП являлось самым большим подразделением в парижском отделении Конгрегации. Хотя вряд ли только в парижском. Миссия Конгрегации — в защите Церкви и католической веры, и немаловажный вклад приносит именно контртеррористическая работа. Еретики далеко не милые люди, какими их в свое время преподносили романтики, пытаясь выбить слезу у простого обывателя. Те романтики пошли на костер вместе со своими трудами, а Церкви, как пять сотен лет назад, так и сейчас, приходится защищаться от сотен разных безумных личностей, пытающихся воздействовать на ход истории не только философскими трудами, но и вполне грубыми физическими методами. До сих пор храмы, монастыри, госпитали не взлетают ежедневно на воздух лишь по причине бесперебойной работы Контртеррористического подразделения Конгрегации. Причем успешность КТП заключалась еще в том, что это, пожалуй, единственное серьезное подразделение Конгрегации, где отсутствовал как половой, так и клерикальный ценз. В контртеррористическом отделе работали и мужчины, и женщины, и миряне, и лица, наделенные священством. Понятно, что инквизиторами могли быть только мужчины и только священники — но справедливости ради стоит учесть и факт превращения должности инквизитора в отдельную касту. Инквизиторы не относились ни к одному конкретному отделу — ни к контртеррористическому, ни к подразделению обеспечения имперской безопасности, ни к отделу международных спецопераций, ни к подразделению по борьбе с ересью, ни к отделу информационного контроля, ни к какому-либо другому из десятков функциональных и вспомогательных подразделений Конгрегации. Инквизиторы были над всеми и везде, имели неограниченный допуск в плане принадлежности к отделу или подразделению. Любой инквизитор, начиная с самого низшего третьего ранга, может при надобности и формальном согласовании начальников подразделений влиться в процесс спецоперации. А если речь идет об инквизиторе первого ранга, да еще и с особыми полномочиями, то тут даже никакого согласования не требуется. Правда, инквизиторов первого ранга не так-то и много — один-два, изредка три на подразделение — если речь идет о столь громадном отделении, как парижское, толедское, римское, миланское или лондонское. В любом случае именно вокруг КТП строится большая часть работы всей остальной Конгрегации. Угроза, исходящая от многочисленных сект, не только или даже не столько в смущении сердец наивных прихожан. Если бы дело было только в этом, вполне хватило бы структуры средневековой инквизиции, состоящей из одного подразделения на всю Конгрегацию.

На миг задержавшись на широкой антресоли, куда выходили пять лифтов, Антуан направился к эскалатору. Сам отдел предотвращения угрозы терроризма занимал прямоугольное помещение, над которым возвышалась стеклянная кабина обер-инквизитора, возглавлявшего КТП. Прозрачные стенки кубического кабинета в нужный момент затемнялись, но основное время новый обер-инквизитор держал их в прозрачном состоянии, желая лично следить за работой сотрудников подразделения. Уже по привычке Антуан глянул наверх, проверяя наличие шефа. К его удивлению, рабочее кресло, хорошо видневшееся в «аквариуме» — такое прозвище получил кабинет начальника, — сейчас пустовало. Очень интересно. Куда же запропастился Жорж? Злые языки поговаривают, что молодой обер иногда грешит рукоблудием… Антуан в подобную хрень не верил, однако…

— Тони! — Ноги только коснулись находящейся в стабильном состоянии поверхности, как рядом появилась Луиза Андре, один из аналитиков КТП и доверенное лицо нового обера. Почему именно она? Да потому что появилась в подразделении вместе с ним.

— Чего? — Антуан был не в духе и не видел причины скрывать это.

— Жорж в конференц-зале. Ждут только тебя!

— Я сначала кофе выпью, ладно?

— Тони!

— Да хорошо, хорошо, я понял!

Инквизитор обогнул стальную колонну с закрепленными наверху экранами, где шла трансляция основных телеканалов, и оказался возле своего рабочего места. Стол, три монитора, пачка бумаг, принтер и фотография с нынешним Папой Урбаном X — вот, собственно, и все.

Луиза Андре уходить не собиралась. Она села на соседний стул, где должен был находиться его напарник, инквизитор третьего ранга Маттео Сфорца. Тот отсутствовал на работе, так как у него, как и у Антуана, сегодняшний день в табеле значился выходным. Похоже, его решили не тревожить, ну или Маттео опаздывает. В любом случае сейчас на его месте сидит Луиза, выжидающе сверля инквизитора взглядом.

— У тебя нет своей работы? — Антуан демонстративно медленно просмотрел пачку бумаг, состоящую из различных отчетов за вчерашний день от подотчетных ему сотрудников.

— Моя работа на данный момент — сопроводить тебя до конференц-зала! — Луиза встала и требовательно махнула рукой вперед. — Тони, сейчас не самое подходящее время для игр в утверждение значимости собственной персоны — дело серьезное!

Антуан и так понял, что позвали его не на кружок изучения Песни песней Соломона — включенные мониторы еще троих инквизиторов второго, как и он, ранга свидетельствовали об их присутствии в пределах Бастилии. Да и Эммануэля Депардье, единственного инквизитора первого ранга в парижском отделении, как и обера, на месте не видно — похоже, действительно случилось что-то из ряда вон выходящее.

— Есть предварительная информация? — Антуан захватил планшет и вопросительно глянул на приставленного к его персоне аналитика.

Луиза неоднозначно передернула плечами.

— Лишь обрывки, и те незначительные.

— Секретность?

— Она самая. Обер-инквизитор ограничил доступ седьмым уровнем. У меня только шестой.

— М-м-м… И все же?

— Похоже, речь идет о ком-то из Большой Восьмерки.

— Правда? — Антуан уже пару сотен раз за свою карьеру слышал о Большой Восьмерке, но каждый раз на поверку даже с первого вида очень надежные нити оказывались туфтой. — А может, все-таки объявился марсианский Иисус?

— Да пошел ты, Тони!

— Иду! Иду! — Антуан отпечатком пальца разблокировал планшет и, уже на ходу внося себя в табель, — а если не сделаешь этого, в департаменте кадров сделают вид, что тебя и не было, — направился к конференц-залу.

Совещательная, или, по-модному, конференц-зал, не представляла из себя ничего примечательного: прямоугольное, не слишком большое помещение, значительную часть которого занимал длинный стол темно-красного цвета, рассчитанный максимум на двадцать человек; с четырех сторон от него находились ряды стульев; дальний конец зала занимал громадный, практически во всю стену, экран — на нем сейчас застыла карта какой-то местности с высоты птичьего полета. За столом находились семеро: обер-инквизитор Жорж Мате, инквизитор первого ранга Эммануэль Депардье, три инквизитора, как и он, второго ранга, архиепископ Парижский Кристиан Гинцбург и личный секретарь архиепископа Мари Беллучи. Весьма интересный состав — особенно удивляло присутствие архиепископа и его секретаря. Похоже, дело и правда не в обычном богохульстве пьяного работяги в баре.

— Наконец-то… — выдал Жорж, когда Антуан прикрыл за собой дверь и уселся на стул рядом с Мари Беллучи. Ну, конечно, какое там «доброе утро», «слава Иисусу Христу» или хотя бы «привет». Антуан хотел было отпустить какую-нибудь колкость по поводу плохого настроения обера, типа «вечный недотрах» или что-нибудь в этом роде, но в присутствии Владыки решил обойтись без вопиющего нарушения субординации.

— У меня выходной так-то…

— Уже нет.

— Да понял я, понял… — Антуан откинулся на спинку стула и выжидающе посмотрел на начальника. — У нас серьезные проблемы, да?

— Скорее, совокупность проблем, — обер-инквизитор скорчил гримасу отвращения, точно проглотил чужой гнойный плевок. — Я тебя пригласил, поскольку последние три года ты занимался разработкой верхушки «Детей Виноградаря», верно?

Антуан неопределенно повел плечами. Разрабатывал — громко сказано.

— Пытался. «Дети Виноградаря», как и любая другая секта Большой Восьмерки, не отличаются открытостью и большой любовью к неофитам.

— Разумеется. Но в любом случае вряд ли кто-то знаком с сектой лучше тебя.

— Если мы говорим о парижском отделе, то… да, наверное.

— Хорошо. Можешь вкратце описать учение «Детей Виноградаря», иерархическую структуру и главарей секты?

— Без проблем. — Антуан быстро пробежался по экрану планшета, вытаскивая наружу нужный файл. — «Дети Виноградаря», радикальная протестантская ячейка кальвинистского толка. Образовалась чуть больше сорока лет назад, когда Ричмонд Бауэр, шотландский пастор и член совета объединенной пресвитерианской коллегии, контролирующей более восьмидесяти процентов реформаторских церквей Шотландии, решил, что его коллеги сдают позиции, отказываясь от решительных мер в борьбе с папистами, то есть нами. Сорок лет назад, 10 июля, ровно на годовщину рождения Жана Кальвина, на съезде пресвитеров коллегии Ричмонд произнес пламенную речь под названием «Вы будете в аду!», где обличал пресвитеров в «потакании Вавилонской блуднице, заигрывании с сынами Иуды и поклонении престолу Сатаны». Руководители пресвитерианской коллегии и сами не сахар, однако подобного терпеть не стали. В тот же день Ричмонда исключили из совета, а на следующий день отлучили от церкви с пожизненным запретом на пресвитерскую деятельность. Бауэра, как и его сторонников, подобный расклад по понятным причинам не устроил, и они создали собственную структуру, назвав себя «Детьми Виноградаря». Понятно, что под Виноградарем они подразумевают Бога, потому буквальный перевод ни много ни мало — «Сыны Божьи». Учение секты до банальности простое: человек — ни на что не способное дерьмо, Бог — суверенный Владыка, по Своей воле отправляющий одних на вечные муки, а других на вечное спасение, ну и в том же духе…

— Классический кальвинизм?

Улыбнувшись, Антуан покачал головой.

— Только на первый взгляд. При ближайшем рассмотрении становится понятно, что Ричмонд Бауэр довел и без того безумное учение Кальвина до крайнего абсурда. Так он заявляет, цитата: «Вера ничего не добавляет, кроме опыта оправдания… Оно полностью совершается в замысле Бога, без факта или рассмотрения веры; человек в той же мере оправдан и признан Богом праведным и до, и после его веры, так как его оправдание не зависит от нее».

— Другими словами, вера совсем не является причиной спасения? — архиепископ чуть подался вперед, заинтересованно смотря на инквизитора.

Антуан согласно кивнул.

— Верно. В богословии Бауэра вера не может сама по себе спасти кого-то, поскольку вечное оправдание предшествует вере и является продуктом уже полученного оправдания. Кроме того, Ричмонд заявляет, что Христос умер только для избранных. А в довершение ко всему он разработал концепцию грехопадения, где все сводится к намеренному постановлению Бога — то есть сам Бог постановил совершить грех. Это если вкратце об отличиях учения Бауэра от классического кальвинизма.

Насчет иерархии — во главе «Детей Виноградаря» стоит пастор-учитель, имеющий неограниченный функционал как в морали, так и в учении. Он избирается на пожизненный срок и является фактическим руководителем каждой из церкви секты. Понятно, что один человек попросту не в состоянии управлять столь обширной сетью, потому в помощниках у него находится «круг десяти», куда входят его ближайшие сподвижники, помогающие лидеру секты в управлении.

— Насколько обширна сеть «Детей Виноградаря»? — новый вопрос от архиепископа. Похоже, его серьезно заинтересовала деятельность секты.

— Наибольшая численность последователей отмечена в Шотландии, Ирландии и Англии — по понятным причинам. Однако ячейки они имеют практически в каждом уголке Империи. Приблизительная численность адептов секты, а когда мы имеем дело с кем-либо из Большой Восьмерки, мы можем говорить лишь о приблизительных цифрах, около восьмидесяти тысяч человек.

— Серьезная сила…

— Не самая большая в Восьмерке, но одна из самых воинствующих. Ричмонд Бауэр был последователен в своих убеждениях, потому «Дети Виноградаря» сразу же после учреждения секты объявили Священную войну Святому Престолу. Поначалу, ввиду ограниченности как людского ресурса, так и финансового, они не были особо заметны, но вот пять лет назад, когда на смену Ричарду Бауэру пришел новый пастор-учитель Данте Пеллегрини, секта стала куда активней, за очень короткий срок превратившись в серьезную террористическую организацию.

— Личность нового лидера поспособствовала столь бурному росту? — архиепископ сделал пометки в своем планшете.

— Хороший вопрос… — Антуан криво усмехнулся. — Дело в том, что о новом главе «Детей» нам известно слишком мало. При Данте Пеллегрини секта вышла на новый уровень секретности. Только один факт того, что за последние пять лет мы так ни разу и не вышли на его след, думаю, о многом говорит. Касательно же причин бурного подъема «Детей Виноградаря» — вряд ли катализатором послужила личность самого Данте.

— Если дело не в нем, тогда в чем же? — на этот раз вопрос прозвучал не от архиепископа, а от его секретаря.

— Ответа у нас нет, поскольку секта ушла в абсолютное подполье. Тем не менее некоторые выводы мы можем сделать. Один из них — за «Детьми Виноградаря» стоят внешние, куда более серьезные силы.

— Какие?

Антуан развел руками. Если бы он знал ответ на этот вопрос, давно был бы уже инквизитором первого ранга, да еще и с особыми полномочиями.

— Ладно, — обер-инквизитор поднялся на ноги и указал на экран, где до сих пор высвечивался снимок какой-то местности. — Теперь каждый из вас, в том числе и Владыка, имеет общее представление о «Детях Виноградаря». Как уже отметил Дюбуа, в последние пять лет руководители секты пропали с наших радаров. За это время нам удалось лишь три раза засечь Данте Пеллегрини, причем каждый раз это была не наша заслуга — он сам выходил на свет. Тем не менее все плохое когда-то заканчивается, — начальник парижского отделения Конгрегации склонился над ноутбуком. Спустя несколько секунд карта местности сменилась четким видеорядом. Антуан даже чуть привстал, точно перемещение на пару сантиметров могло помочь лучше рассмотреть картинку. Судя по характерным признакам — углу подачи и несколько смазанным краям, картинка была снята либо с камеры наружного наблюдения, либо с камеры банкомата — в любом случае объектив был обращен на выход из какого-то здания — какое конкретно, рассмотреть не представлялось возможным.

— Здание магистрата в Кельне, — пояснил обер-инквизитор и с помощью пульта ускорил видеоряд. Остановил, когда в кадре появились три фигуры. — Вот, полюбуйтесь.

Двоих Антуан никогда раньше не видел, но вот третий… Да, его инквизитор узнал сразу — Данте Пеллегрини, глава «Детей Виноградаря».

— Он? — Антуан не знал, зачем спросил это, ведь и так все было очевидно.

— Он, — подтвердил обер-инквизитор и убрал видео с паузы: троица спокойно спустилась с лестницы здания и пропала из кадра.

— Как удалось получить картинку?

— А это уже интересная история… — Жорж Мате довольно потер ладони. — Сегодня утром в отделение заявился занятный персонаж, — обер-инквизитор пальцами ударил несколько раз по клавиатуре, и на экране высветилось лицо уже не молодого человека с тонким шрамом над правой скулой. — Некий Генри О’Нил. Утверждает, что у него есть интересующая Конгрегацию информация о «Детях Виноградаря» и он готов ею с нами поделиться.

— Вот просто так взять и поделиться? — Антуан в подобную ерунду не верил. Впрочем, не зря.

— Разумеется, им двигал порыв, далекий от благотворительности…

— Чего он хочет?

— Защиты.

— От «Детей Виноградаря»?

— От них, — Жорж неопределенно повел рукой в сторону, — от нас, от магистратов… От всех, в общем…

— М-м-м… — Антуан понимающе ухмыльнулся. Конечно, а чего еще можно было ожидать. Пока непонятно, кто именно такой этот Генри О’Нил и что конкретно он не поделил с сектой, однако парень не промах — понимает, что защита нужна не только от прежних единоверцев, но и от Церкви, а также от светских властей.

— Полагаю, предложение еретика вполне согласуется с интересами Церкви… — ни к кому определенно не обращаясь, произнес архиепископ. Секретарь согласно кивнула, подтверждая слова начальника. Антуан с интересом глянул на обер-инквизитора. Понятно, что архиепископ произнес данные слова не в пустоту, а тонко намекнул на желаемое решение. В то же самое время Конгрегация в церковной структуре стояла над всеми иерархами, не подчиняясь никому, кроме Папы, будучи таким образом защищенной от любого давления извне.

— Дальнейшую судьбу доносчика решать не мне, — дипломатично произнес Жорж, указывая рукой на экран. Там как раз появилось новое окно с мигающей иконкой входящего звонка. — С нами на связи инквизитор первого ранга с особыми полномочиями Пабло Красс из Толедского отделения Конгрегации. Именно ему поручили вести дело О’Нила.

Архиепископ что-то неразборчиво пробурчал, видимо, поминая не самым добрым словом испанцев; обер-инквизитор же ответил на звонок, быстро представил присутствующих и кратко обрисовал сложившуюся ситуацию.

— Понятно, — отрывисто подытожило мрачное лицо в прямоугольнике с прямым широким лбом и жесткими линиями морщин.

Антуан узнал говорившего. Впрочем, его знал, наверное, каждый, имеющий отношение к Конгрегации, да и не имеющий тоже. Легендарный инквизитор, причем Инквизитор с большой буквы. Именно благодаря Пабло Крассу переживающая кризис Конгрегация вновь засияла светом яркого прожектора средь плотной тьмы. К началу нового тысячелетия инквизиция пришла в упадок — нет, речь не шла о катастрофе, подобной той, что произошла в XVI веке, тем не менее статус Церкви начал снижаться, а вольных мыслей становилось с каждым годом больше и больше. Кое-где начали раздаваться поначалу робкие, а затем уже более смелые вопросы: а насколько вера и таинства актуальны сейчас, в век науки и развитых технологий; насколько оправдана папская власть; и, быть может, стоит проявлять куда больше веротерпимости и христианского милосердия к… нет, не еретикам, а «думающим по-другому». Поначалу Церковь достаточно вяло реагировала на новые идеи, позволяя тем все глубже и глубже проникать в умы, а когда поняла, насколько они вредят выстроенной системе и единству христианского мира, было уже поздно. В итоге за какие-то десять лет по всей Империи расплодилось множество сект, культов и философских кружков, настроенных в лучшем случае нейтрально, а в основном антикатолически. Кроме того, с попустительства Святого Престола и из-за бездействия Инквизиции в Империи один за другим начали открываться представительства разных религий, а затем и строиться их религиозные сооружения: мечети, синагоги, молельные дома и тому подобное.

В конце концов начались разговоры о реформировании существующей системы управления с требованием отодвинуть церковных иерархов от контроля за государственными делами. Тогда-то на горизонте и появился Пабло Красс. Он мгновенно усмотрел в новых веяниях опасность для католической веры и с первых же дней бросился на защиту Церкви. За два года на тот момент еще весьма молодой инквизитор сумел с третьего ранга подняться до первого, а еще через год получил статус особоуполномоченного представителя Конгрегации. С того момента все изменилось. По Европе запылали сотни костров, и за какие-то пять-семь лет ситуация изменилась кардинально. Инквизиция сумела не только восстановить прежние позиции, но и серьезно закрутить гайки. Ни тебе свободы вероисповедания, ни философских кружков, ни религиозных диспутов, ни вольнодумства — есть только Церковь и католическая вера — для спасения больше ничего не нужно, вот и довольствуйся тем, что имеешь. Не хочешь? Для начала можем ограничить доступ к Таинствам. Не помогло? Добро пожаловать на костер.

Сколько прошло с того момента? Около тридцати лет? Теперь Церковь благодаря усилиями Конгрегации в целом и Пабло Красса в частности представляет собой такой же монолит, что и при Святом Педро Николасе. Потому о Пабло Крассе знают все — как в католическом мире, так и за его пределами. И надо признать, несколько тысяч, если не десятков тысяч, костров, на которых было в том числе и немало отошедших от истинной веры церковников, сыграли тут не последнюю роль. Пабло Красс — настоящий «пес Господень», не жалеющий ни своих, ни чужих. Впрочем, именно это качество к трепету перед именем добавляло чувство уважения.

— Кто проводил беседу с еретиком? — лицо в прямоугольном окне трансляции выжидающе уставилось на присутствующих в конференц-зале.

— Я и Депардье! — обер-инквизитор указал на сидящего слева коллегу, тут же пояснив: — Депардье имеет первый ранг и…

— Я в курсе! — лицо на экране раздраженно скривилось. Обер-инквизитор тут же замолчал. — Какую информацию удалось добыть в ходе допроса?

— Это был не то чтобы допрос… — Антуан впервые видел, как его начальник краснеет и запинается. Удивительное зрелище. А ведь обычно новый обер при любых раскладах позиционировал себя как уверенного, даже порой чересчур, в себе человека. Парадоксально, какие изменения в поведении может произвести одно лишь только имя! — Мы… Эм-м… Просто немного побеседовали…

— И?

— Ну… — обер-инквизитор глянул на Эммануэля. Тот зачем-то кивнул, но подхватывать эстафету не стал. Пришлось Жоржу самому продолжать разговор. — Ну, даже не то чтобы беседа… В общем, Генри О’Нил заявился в отделение без пяти девять, точнее, в 08:56. Его данные в базе отсутствовали, потому защитные меры на входе не сработали. Дежурным инквизиторам О’Нил заявил о желании поговорить с обер-инквизитором, то есть со мной. Братья, конечно, вежливо объяснили ему, что сегодня не самый подходящий день, однако тот настаивал на необходимости срочного разговора…

— Ближе к делу, пожалуйста! — очередная раздражительная гримаса на лице толедского инквизитора.

— Да, конечно! При первом разговоре О’Нил заявил о наличии у него интересующей нас информации об одной из крупных террористических сект. В качестве подтверждения своих слов отдал флеш-носитель с уже отправленным вам файлом, — обер-инквизитор сделал паузу. Пабло Красс кивнул.

— Да, я получил файл.

— Так вот! — Жорж оттарабанил пальцами нервную дробь по столу. — При втором разговоре О'Нил заявил, что дальнейшую информацию выдаст только при предоставлении ему различных гарантий. Стоит отметить, еретик заявил о наличии сети предателей в рядах Конгрегации, и якобы ему известен ряд имен. Дальнейшие расспросы не привели к результату.

— Какие гарантии ему нужны?

— Папский указ о полном прощении всех, как материальных, так и нематериальных, грехов с полным восстановлением статуса в Католической Церкви.

Антуан едва не присвистнул — а О’Нил не из робкого десятка и плюс ко всему явно не страдает отсутствием интеллекта — знает, чего просить. Лицо Пабло на удивление осталось невозмутимым. Похоже, его нисколько не удивила просьба еретика.

— Хорошо. Дальше действуем следующим образом, — в голосе толедского инквизитора зазвучали стальные нотки. Антуан даже поежился. Не хотелось бы оказаться с ним в одной комнате, да еще и на месте обвиняемого. — Генри О’Нила в срочном порядке доставить в Толедо, в качестве сопровождающего отправить инквизитора второго ранга Антуана Дюбуа… — Антуан замер, услышав свое имя. Он будет сопровождать подозреваемого? Он отправляется в Толедо? Ему придется контактировать с Пабло Крассом? Ну и дерьмо! — Отправку осуществить незамедлительно!

— Подождите… — обер-инквизитор, казалось, был растерян. — О’Нил ведь пришел в парижское отделение и…

— Это не имеет значения, Мате! — О, разговор перешел на стадию использования фамильярностей. Ничего хорошего для Жоржа это не сулит. — Приказ о переводе подготовлен в Цитадели. Я уже переслал его на вашу электронную почту. Если вас что-то не устраивает, обращайтесь за разъяснениями сразу туда.

— Да, но… — Жорж пожевал губу, явно собираясь с мыслями. Ну конечно, нехилый удар — когда к тебе в сеть заплывает крупная дичь и ты уже радостно потираешь руки, а затем сталкиваешься с наставленным на тебя крупнокалиберным пулеметом. — Почему Антуан? — обер-инквизитор искоса глянул на подчиненного. Тот показал ему большой палец: его и самого не грела мысль о поездке в обитель Конгрегации. — Мы вполне можем для сопровождения столь ценного источника информации отправить инквизитора первого ранга Эммануэля Депардье…

— Не имеет смысла! Во-первых, Антуан Дюбуа, насколько мне известно, специализируется на «Детях Виноградаря» и лучше кого бы то ни было в парижском отделении разбирается в тонкостях структуры и иерархии секты. Во-вторых, инквизитор второго ранга Антуан Дюбуа на время спецоперации по задержанию лидера секты переходит в толедское отделение под мое командование. Соответствующий приказ из Цитадели я также направил на вашу почту. Если квалификация Дюбуа окажется ниже моих ожиданий, я отправлю его назад незамедлительно, не переживайте. На этом прошу меня извинить, через полчаса мне предстоит провести срочный брифинг. Спасибо за сотрудничество, и помните — мы все делаем одно дело, защищая веру, матерь Церковь и достоинство Пресвятой Девы Марии! Никакие личные амбиции не должны сбивать нас с этого пути!

Изображение исчезло, оставив на месте лица Пабло Красса черный прямоугольник. Антуан оглядел притихших коллег и, наконец, позволил себе выругаться вслух:

— Вот дерьмо!

Священная Католическая Империя

Королевство Испания, Толедо

Толедский алькасар — штаб-квартира Конгрегации по делам защиты веры

12:08

Закончив разговор с французскими коллегами, Пабло откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову. Прямоугольное окно трансляции свернулось, уступая место присланному парижским обер-инквизитором видеофайлу. Три фигуры, спускающиеся по бетонным ступеням здания магистрата в Кельне.

Пабло знал всех троих — и, конечно, пастора-учителя «Детей Виноградаря», а, по сути, психически нездорового фанатика Данте Пеллегрини — одно время, еще при жизни Бауэра, тот выходил на контакт с Инквизицией, сливая им необходимую информацию. Именно благодаря усилиям Конгрегации Данте сумел после смерти отца-основателя «Детей Виноградаря» возглавить их. Это был хитрый замысел Церкви — иметь под рукой собственную секту, а значит, доступ к куда большей информации о членах, связях, планах и амбициях других сектантских образований. Вот только Данте оказался гораздо хитрей. Все время Пабло, отвечающий за проект «Волк среди овец», считал, что Пеллегрини играет по их правилам. А оказалось, это их имели во все щели. Как выяснилось, у Данте имелись старые счеты с Инквизицией — его мать сожгли на костре по обвинению в колдовстве. Пабло очень тщательно изучил старое дело: Стефани, мать Данте, судя по предоставленным суду уликам, и правда занималась нечистыми делами — вот только кого это интересует, если речь идет о твоей матери. Теперь, получив в руки желаемый ресурс, Данте развернул бурную деятельность по уничтожению как самой Конгрегации, так Церкви вообще. Планы изначально провальные, но неприятностей еретик доставляет изрядно. Учитывая же опыт работы с Инквизицией, он успешно скрывается, не выходя на свет. Тем не менее Конгрегация умеет ждать — и, похоже, дождалась.

Второго персонажа Пабло также знал, хоть и не лично: Артуро Гати, бывший священник в одном из миланских приходов. После проверки, начатой подразделением этики и морали, занимающейся в Конгрегации проведением внутренних расследований по обвинениям в аморальном поведении лиц, так или иначе относящихся к Святому Престолу, выяснилось, что священник был насильником. А насилие со стороны священнослужителя, особенно над беззащитными каралось весьма жестоко. Гати ждала позорная казнь — публичное оскопление с последующим четвертованием. Почему настолько жестоко? Все очень просто: священник, совершающий сексуальное насилие, подрывает доверие ко всему священству, ставит под сомнение авторитет Церкви и в конечном счете отрекается от Христа. Одним словом, такой человек — изменник. А как еще следует наказывать изменников? Церковь, конечно, учит прощению, но даже оно имеет предел — и сексуальное насилие — как раз та красная линия, за которую никому нельзя переступать. Артуро, понимая всю серьезность последствий, сбежал при первом появлении Инквизиции в приходе — еще до того, как что-то стало ясно, тем самым подтвердив свою виновность. Спустя несколько лет Контртеррористическое подразделение Конгрегации обнаружило беглого священника в рядах «Детей Виноградаря». А после смерти Ричмонда Бауэра тот стал правой рукой нового лидера.

Правда, Пабло было абсолютно плевать на этих двоих. Его взволновало появление третьего лица — женщины в светло-сером пальто с коричневым дипломатом в руке. Он ее знал. Прекрасно знал.

Анжелина Кустас, дочь польского короля. И та, что еще пять лет назад завоевала его сердце, с тех пор ни на мгновение не оставляя в покое. Да, для всех он Пабло Красс — человек-скала, человек с монолитным железобетонным сердцем, несгибаемой волей и непоколебимой верой, полный решимости и дальше бороться с врагами Христовой Церкви. Вот только никто не знает, как тот же самый человек четыре года назад на полном серьезе думал уйти из Конгрегации, оставить служение и нарушить обет священства. А почему? Потому что по-настоящему полюбил. Всю свою сознательную жизнь Пабло терзался от неспособности кого-то полюбить. Да, он любил Бога. Любил Христа, любил Церковь, любил Конгрегацию — но полюбить что-то конкретное, не общее или эфемерное, а вполне конкретную личность, он не мог. И вот, спустя более четырех десятков лет, ему повстречалась она — Анжелина Кустас, прекрасный, светлый, точно ангел, наполненный неописуемой внутренней красотой человек, за каких-то пару месяцев завоевавший его сердце. Тогда Пабло впервые ощутил, что значит быть счастливым по-настоящему. Счастливым, когда смотришь в наполненные небесным светом глаза; счастливым, когда слышишь приятный, мелодичный, точно ангельское пение, голос; счастливым, когда видишь ее улыбку; когда даришь любовь; когда проходят томительные часы, или дни, или даже минуты ожидания, и ты снова можешь наслаждаться ее присутствием.

Осознание любви произошло не сразу, понадобился достаточно продолжительный период, практически год, прежде чем Пабло признал — она ему не просто нравится, она не просто интересный человек, чувства к ней — не просто проходящие поверхностные эмоции — нет, он любит. Он, Пабло Красс, инквизитор первого ранга с особыми полномочиями, смог полюбить! Само осознание свершившегося, или скорее невероятности свершившегося, принесло очередную порцию неземной радости. Когда ты понимаешь, когда ты погружаешься, когда ты просто наслаждаешься глубиной охватывающего чувства. Когда для тебя любовь становится такой же очевидной, как солнечный свет; когда ты ни на секунду не сомневаешься в зове сердца. Ты знаешь, что хочешь быть с человеком; ты знаешь, что готов жертвовать всем, в том числе и своим будущим, ради него; ты знаешь, что готов сделать что угодно: бороться, страдать и умирать, только бы сохранить любовь; ты знаешь все это настолько точно и ясно… тут словами не передать. Просто знаешь, и все.

Именно в этот момент Пабло ощутил внутреннюю готовность и решимость оставить как Конгрегацию, так и Церковь вообще. Нет, не саму веру — об этом речи идти не могло, а именно служение Церкви в роли инквизитора и священника. Легко ли ему далось это решение? Хотелось бы сказать, что очень тяжело — но на деле раздумье заняло меньше часа. Опять же — сердцу было все очевидно. Оно хотело быть с Анжелиной, хотело любить, хотело посвятить себя ее счастью, а Конгрегация являлась помехой на этом пути.

Однако то самое решение оказалось началом конца. Анжелина, сказав сначала «да» серьезным отношениям с Пабло, спустя всего лишь неделю изменила свое решение и, наспех собрав вещи, уехала из Толедо в Варшаву, к отцу. Ту боль, которая охватила даже не сердце, а все его существо, каждую клетку, попросту не описать. Пабло был в полной растерянности. Может, он не разбирается в противоположном поле? Все же за жизнь, посвященную в основном Церкви, у него было слишком мало отношений, и ни одни из них нельзя назвать серьезными — так, мимолетные увлечения. Однако Анжелина говорила, что любит. А итог?

Сдаваться перед первым препятствием совсем не соответствовало характеру Пабло. Он решил бороться. Полностью забросив дела Конгрегации, священник сосредоточился на задаче вернуть Анжелину, показать ей серьезность своих намерений и настоящую бескорыстную любовь. Казалось, он достиг успеха — спустя месяц сердце Анжелины растаяло, и она вернулась, пообещав быть с ним рядом, строить отношения, бороться с трудностями. А самое главное, Анжелина попросила доверять ей. Вообще, жизнь инквизитора не предполагает открытости, а тем более полной открытости с кем бы то ни было, даже с духовником. Тем не менее Пабло решил довериться избраннице. Он ведь любит ее, хочет серьезных отношений, хочет будущего с ней, а как можно строить дальнейшие планы без взаимного доверия?

И снова Пабло ошибся. Стоило ему открыть свое сердце, как она сбежала. Второй раз. Только теперь безвозвратно. Пабло бился, боролся, даже умолял — безрезультатно. Анжелина продолжала говорить, что любит, но вместе с тем раз за разом отвергала, не удосужившись даже пояснить причину своего бегства. А затем и вовсе исчезла. Просто растворилась, точно ее никогда и не существовало. Почти полгода понадобилось Пабло, чтобы привести себя в порядок и вернуться к обязанностям инквизитора. Для всех он отсутствовал из-за серьезной болезни, а об истинной причине знали лишь члены Совета Конгрегации, и то не все, а имеющие десятый уровень доступа, да Святейший Отец.

И вот, спустя три года, он видит ее снова. Спускающейся по ступеням магистрата в обществе злейших врагов Церкви.

Глаза видели, а мозг отказывался воспринимать полученную информацию.

Сердце же…

Его вновь накрыло уже забытое ощущение дикой боли, сжимающей сердце в мучительных тисках.

Застонав, Пабло откинулся на спинку кресла, закрывая глаза.

Глава 2

Священная Католическая Империя

Савойское герцогство, Ницца

19:34

Елена Барранко гордилась своей жизнью: муж, четверо детей, собственный дом на берегу Средиземного моря, престижная работа — все, о чем только мог мечтать обычный подданный Империи. Впрочем, гордилась она совсем не достатком и положением в обществе, хотя те, надо признать, значительно упрощали жизнь. Елена прекрасно понимала, что земные блага — вещь приходящая и уходящая. Сегодня ты финансово независим, имеешь влиятельных друзей и с уверенностью смотришь в будущее, но уже завтра можешь быть выброшен на улицу, получить статус изгоя и потерять всякий смысл к существованию. Кажется, столь мрачный сценарий из разряда фантастики? Нисколько.

Что-то подобное произошло с семьей Де Луна в прошлом году, когда их сын был уличен в связях с сатанинским культом. Позже Инквизиция выяснила, что отец семейства знал о прегрешениях отпрыска и, пользуясь должностью в Совете города, покрывал его грешки. Всего за неделю статус семьи Де Луна изменился с уважаемых членов города до изгоев. Нет, те, кто оказался непричастен к преступлениям, сохранили гражданство Империи, однако их репутация оказалась напрочь испорчена. Теперь хорошие рабочие места, равно как и сервис, и жилищные агентства, и другие блага цивилизации, для них оказались недоступны, и мать с тремя детьми вынуждена была сначала ютиться на окраинах, а затем и вовсе покинуть пределы Империи.

Потому Елена, конечно, благодарила Пресвятую Матерь и Святую Екатерину, ее покровительницу, за благословения, тем не менее особых надежд на стабильность внешнего благополучия не возлагала. Гордилась же Елена духовным состоянием семьи. С самого начала они с мужем дали друг другу обет воспитывать детей во всей строгости католической веры и с тех пор ни на шаг не отступали от своих принципов. Крестили детей в детстве, как и полагалось; как только каждый ребенок начинал понимать слова, к нему приглашали духовника, который раз в неделю занимался с новым воспитанником; молитва и чтение Библии, как совместное, так и каждый сам по себе, являлись в семье Барранко само собой разумеющимся; как и еженедельное посещение мессы; как и ежемесячная исповедь; кроме того, вечером каждого воскресенья они всей семьей собирались на заднем дворе дома, размышляя над литургическими чтениями и делясь тем, что каждого из них затронуло на Святой мессе.

Вот и сегодня вся семья в сборе. Она, муж Стефан и четверо детей — от младшей, трехлетней Анны, до старшего, шестнадцатилетнего Анхеля, планирующего в эту осень поступать в семинарию. Все сидят за столом на заднем дворе дома, откуда открывался непревзойденный вид на залив. Обычный воскресный вечер. Обычный семейный ужин. Обычная приятная теплая погода.

Вот только семеро вооруженных мужчин в черных одеяниях, в закрывающих лица масках и с оружием в руках, стоящие за их спинами, никак не вписывались в обычную картину…

Священная Католическая Империя

Королевство Испания, пригород Сан-Себастьяна

22:48

Военный конвой, в составе которого находился бронированный фургон черного цвета с большой эмблемой Конгрегации на боковых частях с обеих сторон в виде собаки, несущей в пасти горящий факел, два военных грузовика с различительной маркировкой Ордена Тамплиеров и четыре внедорожника, принадлежащих королевской службе безопасности Испании, выдвинулся из Парижа по направлению к Толедо восемь часов назад, практически сразу после срочного брифинга с Крассом, и по расчетам должен достичь конечного пункта через пять, максимум шесть часов. Антуану уже надоело разглядывать закованного в наручники преступника, сидящего напротив него между двумя конвоирами, но деваться все равно было некуда. Можно глядеть на заключенного. Можно на конвоиров. Можно в пол. Можно в потолок. На этом выбор заканчивался. Таким образом, из всего списка О’Нил все же был предпочтительней.

Генри О’Нил — высокий широкоплечий мужчина с густой рыжей шевелюрой и не менее густой рыжей бородой — с самого начала их знакомства в камере Бастилии, затем во время последующей погрузки в фургон и продолжительного нахождения в бронированной коробке поражал Антуана своим хладнокровием — ни единого признака хотя бы малейшего беспокойства. Неужели проклятый еретик так уверен в получении запрашиваемого помилования? А вот Антуан после ознакомления с досье заключенного, полученным перед самым выездом, посоветовал бы тому все же подготовиться к последней исповеди перед аутодафе. Конгрегации, конечно, нужна информация, особенно если речь идет о внутренней сети шпионов, но разве они не смогут вытянуть из него информацию без порочащего честь Инквизиции соглашения? Конечно, смогут. Послужной же список еретика играл не в пользу последнего.

Генри О’Нил, уроженец Эдинбурга, при рождении крещенный, как и каждый подданный Священной Католической Империи, в католической церкви, впервые попал в поле зрения Инквизиции еще в подростковом возрасте. Молодой шотландец распространял еретические трактаты, находящиеся в индексе запрещенных книг. Учитывая возраст, ему на тот момент было четырнадцать, Генри О’Нил отделался достаточно легко — ночь в камере и обстоятельный разговор с инквизиторской коллегией по делам несовершеннолетних.

На какое-то время впечатлений, похоже, хватило, поскольку в последующие